Б. Д. Греков и новейшая историография общественного строя Древней Руси Никонов Сергей Александрович

Содержание к диссертации

Введение

Глава 1. Проблема генезиса феодализма в творчестве Б.Д. Грекова и работах отечественных историков 32

1.1 Феодальная собственность на землю Х-ХП вв. в работах Б.Д. Грекова и отечественных историков 50-начала 90-х гг 33

1.2. Проблема феодальной ренты в отечественного историографии 50- начала 90-х гг. 76

Глава 2. Б.Д. Греков и историография классовой борьбы в Древней Руси 121

2.1. Б.Д. Греков и начальный этап изучения классовой борьбы в советской историографии 122

2.2. «Малые» формы классовой борьбы в советской историографии 50-х- нач. 80-х гг 149

2.3 Методологические и источниковедческие подходы к изучению народных волнений Х1в. в творчестве Б.Д. Грекова и последующих историков 169

2.3.1. «Восстания волхвов» 173

2.3.2. Восстание 106* г. 214

Глава 3. «Свободное» и зависимое население Древней Руси в работах Б.Д. Грекова и в историографии 50-80-х гг. (К вопросу о положении смердов и челяди) 240

3.1 Дискуссии по поводу общественного положения смердов в историографии 50- 80-3 гг .. 240

3.2, Общественная категория челядь в Х-ХП вв. в работах Б.Д. Грекова и в отечественной историографии 50-90-х гг 278

Заключение 302

Список литературы , 308

• Феодальная собственность на землю Х-ХП вв. в работах Б.Д. Грекова и отечественных историков 50-начала 90-х гг
• Проблема феодальной ренты в отечественного историографии 50- начала 90-х гг.
• Б.Д. Греков и начальный этап изучения классовой борьбы в советской историографии
• Дискуссии по поводу общественного положения смердов в историографии 50- 80-3 гг

Введение к работе

Личности крупных историков, их идеи и мысли, оказывавшие плодотворное влияние на развитие исторической науки, всегда будут находится в числе центральных сюжетов историографии. Подобный интерес отнюдь не случаен и объясним не только притягательностью «знаковых» фигур исторической науки, за чьими «плечами» находился незаурядный научный и жизненный опыт. Не только этим они притягательны для историографов. Каждый крупный историк олицетворяет собой одну из вех в общем потоке развития науки, ту грань, за которой начинается новый этап с неизбежно идущими за ним новым подходами, видением конкретно-исторических проблем, методологией и т.п. Совсем не случайно, что с уходом таких «знаковых» фигур, последующие поколения специалистов-историков движутся в своем творчестве либо за ними, либо же, что также имеет свою закономерность, против, ставя под сомнение авторитетность существующих идей, гипотез, подходов и пр. Оба течения - «за» и «против», в любом случае демонстрируют начало нового этапа в долгом пути исторической науки.

Б.Д. Греков вне всякого сомнения принадлежит к числу «знаковых» фигур советской исторической науки. Акцент на понятии «советской»,а не, допустим, «отечественной», думаю, вполне резонен и вот по каким причинам. Общеизвестно, что первенствующим для ученого являлись сюжеты, связанные с генезисом феодальных отношений и историей крестьянства средневековой Руси. Выбор этих сюжетов, и что самое важное, подходов к их изучению всецело диктовался теми общественными и чисто научными запросами, что стояли перед историческим знанием послереволюционного времени. Экономический и социальный детерминизм как основной «ключ» к пониманшо общественного развития, взгляд на

¹В теоретическом аспекте данный вопрос рассматривался И, Д Беленьким. Исследователь, используя понятие «научной коммуникации», предлагает рассматривать восприятие сообществом историков научного наследия крупного ученого в самых различных ракурсах: личные контакты историков, бытование научной традиции в историографии, система цитирования работ ученого в исследованиях других историков и т.п. См,: Беленький И.Л. Ученый-историк в системе научных коммуникаций М, 1983. С. б.

историю как непрерывное столкновение классов и классовых интересов, обусловленных все теми же экономическими противоречиями, - все это явно не могло составлять основного методологического и проблемного арсенала дореволюционных исследований. Откликнувшийся на вызов времени созданием концепций феодализма и закрепощения крестьян, Б.Д. Греков тем самым вошел в число «столпов» советской историографии.

Необходимо заметить, что работа ученого над концепцией древнерусского феодализма, проходившая на всем протяжении 30-х гг., вызывала противодействие со стороны несогласных. Число несогласных, составлявшее на начало 30-х гг. большинство тех историков, кто занимался изучением истории Древней Руси, к исходу десятилетия сократилось до небольшой группки ученых.² В этой ситуации нельзя не заметить веяний эпохи, сводившей разногласия к единомыслию, обладавшему статусом единственно верного, а следовательно и не могущему быть подвергнутым сомнению. Трудно сказать, что стояло за выдвижением Б.Д. Грекова в ранг прижизненных классиков советской историографии и устранением иных, не то чтобы инакомыслящих, но иначе оценивающих различные эпизоды процесса феодализации.³ Как принято говорить, эта тема, требующая своего отдельного изучения, успех которого во многом будет зависеть от степени проработки архивного материала.

Безусловное доминирование в историографии конца 30-х гг. концепции Б.Д. Грекова привело к тому, что на «едином», как тогда выражались, историческом фронте более не возникало крупных баталий и столкновений, а если у кого-то и возникали сомнения в справедливости характеристик социально-экономического строя Древней Руси, то эти поползновения обладали спецификой «мелких партизанских вылазок». О последнем говорит как то, что несогласие могло быть представлено на страницах малозаметных

Досі^гочш}с<нюставшьіюлнчествошггоршкю, заявнвоігос о «мхи согласии н несогласии в ходе дискуссии 1933 и 1939 гг. относительно Б.Д Грекова.

³ Формозов А.А. Академия истории материальной культуры - центр советской исторической мысли 1932 1934 гг. // Отечественная культура и историческая мысль XVII1-XX вв. Брянск, 1999, С. 18-23.

научных изданий, так и то, что все эти выступления не давали начала дискуссии, оставаясь на историографической периферии.

Таким образом, в историографии Древней Руси на рубеже 30-40-х гг. возникали вполне хорошие условия для формирования в науке определенной традиции в изучении проблем феодализма, а также и тех исследовательских стереотипов, которые определяли проблематику и конкретику содержания научных работ. Очевидно, что эти стереотипы обусловливали стиль мышления «послегрековского» поколения историков, их взгляды на общеисторические проблемы (классовая борьба, развитие крупного землевладения и др.) и подходы к анализу исторического материала. Думаю, не будет преувеличением сказать, что свою роль в формировании стереотипов сыграли научные принципы и оценки, привнесенные в историографии Б.Д. Грековым.

В какой-то мере древнерусская проблематика со второй половины 50-х гг. развивалась двумя путями: первый путь, пожалуй являвшийся в течение последних трех-четырех десятилетий магистральным, продолжал вести линию ученого, не ставя под сомнение основные составляющие его концепции. Второй путь, не столь широко представленный в науке, и от этого выглядевший маргинальным ответвлением советской историографии Древней Руси, развивался через отрицание принципов и подходов грековской концепции, делая приоритет на новаторские ходы в изучении социально-экономического строя Х- начала XIII вв.

Исходя из вышесказанного становится понятным, что в центре нашего внимания оказывается не сама концепция ученого (хотя она нами и будет приниматься в расчет), а та научная традиция, которая запечатлена в исследовательской методике, проблематике, оценках исторических событий, словом все то, что освящено авторитетом имени Б.Д. Грекова.⁴ «Грековская традиция», имевшая главным образом продолжение в работах его

^И.Л. Беленький к числу важнейших задач нсториографнческих шхядований стаосал проблему восприятия «образа историка» в научном мире Изменения в восприятии, согласно ученому, переход от негатива к позитиву и наоборот свидетельствуют о влиянии научной традиции ученого на состояние историографии на тот или иной момент. См.: Беленький И.Л. Ученый-историк... С. 9.

последователей, не оставалась неизменной, напротив, она могла трансформироваться в новые идеи, а то и вовсе в своих отдельных составляющих подвергнуться ревизии, или принять характер «тупиковых» решений исторической науки (как это, к примеру, было с мнением о крупном феодальном землевладении Х-XII вв.).

Превратности развития «грековской традиции» в советской историографии заметны и в ином. Оппозиционное направление (используем такое условное обозначение), декларировавшее свой отход от концепции Б. Д. Грекова, порою само того не подозревая как раз продолжало идеи своего противника. Достаточно сказать, что в бурной полемике по вопросу о дани-ренте оппоненты Л.В. Черепнина и др. по сути отстаивали мысль Б.Д. Грекова о несводимости государственных платежей к какой-либо форме феодальной ренты. Традиция, как видим, продолжалась и тут, но двигалась она не напрямую, а, что называется, от противного: оспаривая концепцию «государственного феодализма», подвергнувшую ревизии некоторые из постулатов советской историографии 30-50-х гг. (вотчинное землевладение, отработочная рента), ее противники не прочь были вернуться назад к идеям Б.Д. Грекова.

Более точно, определить вектор нашего исследования поможет обращение к историографии (историографии историографии) затронутой проблемы. Историческая наука, в том числе и такая ее составляющая как историография, будучи неотъемлемой частью общественной жизни, воспринимает с большей или меньшей степенью готовности все ее условности. Общественно-политическая действительность 30-начала 50-х гг. привнесла , в историографическую мысль культ «больших ученых», догматически оформленных идей, «правильных» и «неправильных» течений, наблюдавшихся в разное время в исторической науке. Стереотипные шаблоны и оценки были применены и к Б.Д. Грекову, что в общем-то было неизбежно, хотя бы в силу того положения, что занимал ученый в структуре академической науки. Неудивительно, что начиная с 40-х гг. в

историографии сформировался культ Б.Д. Грекова со всеми присущими ему атрибутами - незыблемостью авторитета в исторической науке, верность отстаиваемой им концепции, взятой на вооружение специалистами историками.

Начало культа, как следует думать, было положено еще при жизни ученого. Мало кому сейчас известно, что в 1943 году И.И. Смирнов, самый любимый Б.Д. Грековым ученик, зачитал два доклада, посвященных своему учителю. Поводом к написанию докладов, кстати, оба они были подготовлены в Такшкенте, где в ту пору наряду с прочими академическими учреждениями в эвакуации располагался Институт Истории, послужило присвоение Б.Д. Грекову сталинской премии.⁵ Те внешние условия, в которых проходило чествование лауреата - тяготы эвакуации и военного времени, - предопределили и многие характеристики, даваемые Смирновым Б.Д. Грекову. Так, в докладе он назывался ученым-патриотом, чьи книги и выступления служили общему делу разгрома немецко-фашистских захватчиков.⁰ Касаясь же главного, а именно - научных идей исследователя, И.И. Смирнов соизмерял творческий путь лауреата с тем тернистым путем, что прошла советская историческая наука за последние (на начало 40-х гг.) двадцать лет.

Ту ситуацию, что наблюдалась в науке начала 30-х гг. с ее бурными дискуссиями по вопросам социально-экономических формаций (частью которых была и проблема древнерусского феодализма), И.И. Смирнов определяет как не совсем нормальную.⁷ Подобная оценка нас не должна вводить в заблуждение даже при учете того, что никто иной как сам докладчик был деятельным участником этих баталий, поскольку она отображает ценности иного времени. Единомыслие, недопустимость разногласий среди ученых - вот те реалии, что представляли «фасадную

^s Архив Института нсторнн РАН Санкт-Петербурга (далее -Архив ИИ РАН СПб), ф. 294 (НИ. Смирнова), on. 1, д. 11S, доклад «Историк-патриот»; д. 170, доклад «Б.Д Грехов как асгорик». ⁶ Там же, д. 118, л. 1. ' Там же, д. 170, л. 7-8.

сторону» исторической науки той поры, когда Б.Д. Греков стал сталинским лауреатом.

Возвращаясь к вопросу о месте Б.Д. Грекова в современной науке, И.И. Смирнов делает замечание, что ученым была предложена наиболее убедительная из всех возможных концепция древнерусского феодализма. Намеченный историком курс и должен бьш быть продолжен последующим поколением советских ученых.⁸

Как видим, докладчик в традициях своего времени создает монументальный образ «крупного ученого», чье участие в науке смогло поставить заслон тем исследовательским направления, которые уводили историков в сторону от истины (это прежде всего мнение о рабовладельческом периоде Древней Руси) и открыло дорогу единственно верному решению социально-экономических проблем Х-ХГІ вв. Наверное, с этого времени в историографии перекочевали мифологизированные оценки деятельности Б.Д. Грекова: ученого, сумевшего привнести в обсуждение древнерусской тематики «академическую строгость и солидную обоснованность предлагаемых положений», а также умевшего сохранить «спокойствие» во все кризисные периоды, выпавшие на долю исторической науки.⁹ Спокойствие образа- хорошо известная мифологема советской действительности, активно тиражируемая кино и театром, газетами и политической пропагандой.

В довершение начатого сюжета отметим, что И.И. Смирнов оказался одним из первых, кто выступил с предложением, уже после смерти своего учителя, о необходимости подготовить исследование «Борис Дмитриевич Греков. Жизнь и труды»¹⁰. Так закладывались первые кирпичики историографии Древней Руси.

⁸ Там же. л. 8-Ю, 14-15,

⁹ Рыбаков Б.А. Учитель многих // Исследования по истории и историографии феодализма. К 100-летию со
дня рождения академика Б.Д Грекова. М., 1982. С. 117,

¹⁰ Валк С.Н. Иван Иванович Сміфнов//Крестьянством классовая борьба в феодальной России. Сб. статей
памяти И.И. Смирнова. Л., 1967. С. 67; в личном фонде И.И. Смирнова хранится проспект этой работы,
которую историк намеревался подготовить к окончанию 1955 года (Архи СПб. ИИ РАН, ф. 294, оп. 1, д. 364,
л. 2). Помимо биографических сведений в книге автором предполагалось осветить основные направления

Обращение к личности и научному наследию Б.Д. Грекова было не столь уж и частым. Помимо обобщающих работ по советской историографии Древней Руси, где отводилось немало страниц разбору концепции Б.Д. Грекова¹¹, интерес к ученому проявлялся во время юбилейных дат. Девяносто- и столетие со дня рождения ученого давали повод к написанию обширных статей, затрагивающих разные аспекты творчества Б.Д. Грекова. Юбилейная специфика статей во многом определяла и их содержание, в котором пересказ идей ученого сочетался с похвальными характеристиками вклада Б.Д. Грекова в науку. Второй аспект юбилейных статей для нашей темы представляет существенный интерес, поскольку он фиксирует наличие историографической преемственности между разными поколениями историков.

Как правило, авторами юбилейных статей были уже известные историки, внесшие свою лепту в исследование Древней Руси. Достаточно назвать такие имена, как М.Н. Тихомиров, Б.А. Рыбаков, Н.М. Дружинин, В.В. Мавродин и др. чтобы стала понятной степень той значимости, которая отводилась Б.Д. Грекову в числе организаторов советской исторической науки.

Практически каждый из перечисленных авторов историко-биографических статей не забывал отмечать решающую роль Б.Д. Грекова в разработке концепции древнерусского феодализма. Такие важнейшие составляющие концепции как господство земледелия у восточных славян, вотчинный путь складывания феодализма, неразвитость рабовладения

творчества ученого: проблема генезиса феодализма, история крестьянства в России, исторические

взаимосвязи Древней Руси н славянских народов (Там же).

¹' Очерки истории исторической науки в СССР. Т. 4. М., 1966. С. 273-274; Советская историография

Киевской Руси. Л., 1974. С. 90-96.

^u Черепний Л.В. К 90-летию со дня рождения академика Б.Д Грекова// Он же. Отечественные историки

ХУШ-ХХвв. Сб. статей, выступлениянвоспоминаний.М., 1984; Дружинин Н.М. К90-летяюсодня

рождения академика Б.Д. Грекова // История СССР. 1972. Ла 5; Пашуто В.Т. Б.Д. Греков как ученый и

общественно-политический деятель (К столетию со дня рождения) // История СССР. 1982. № 1; Щапов Я_Н.

Академик Б.Д Греков как историк Киевской Руси // Вестник АН СССР. Вып. 9. М., 1982 и др.

относились, по признанию историографов, к разряду непреложных истин современной исторической науки.

Не отрицая всей значимости Б.Д. Грекова в исследовании Древней Руси, авторы юбилейных статей не забывали оговариваться, что концепция ученого была во многом плодом коллективных усилий советских историков 30-40-х гг.¹⁴ В последней оговорке просматривается одна из тех любопытных черт, в которой выражена рефлексия ученых по поводу недавнего прошлого и настоящего исторической науки. Советская наука, рассматривавшая себя в качестве сплоченного и цельного организма, при всей условности этих характеристик, жизненно нуждалась в объединяющих началах, коими наряду с марксистской методологией истории могли быть и «знаковые» ученые. Личность Б.Д. Грекова, обладавшая для поколения историков 60-х — начала 70-х гг. этой «знаковостью», была той точкой, откуда тянулась научная преемственность, связывающая «сегодня» и «вчера» в исследовании древнерусской проблематики. Тем самым, историки заявляли о том, откуда «родом» их собственные научные изыскания и что для них является ориентиром в исследовательском поиске.

Только исходя из этого можно понять недоумение некоторых историков «грековской школы» по поводу возникавших время от времени «рецидивов» дискуссии по вопросу о сущности социально-экономических отношений в Древней Руси. И все же, подобные «рецидивы» не могли поставить под сомнение «прочно обоснованных выводов Грекова»¹⁵, поскольку его концепции «не страшны уже никакие бури, никакие попытки толковать о рабовладельческих латифундиях киевских князей или личностной подоснове их политического могущества»¹⁶.

Апеллирование к имени Б.Д. Грекова и, в целом, к «грековской традиции», можно было услышать и во время заочных полемик среди

¹³ Дружинин Н.М. К 90-летню... С. 105; Пащуто В/Г. Б.Д Греков как ученый... С. 81-82; Тихомиров М.Н. К
пятилетию со для смерти академшка Б.Д. Грекова //Исследования по негорин и историографии... С. 31-32.

¹⁴ Щапов ЯН. Академик Б.Д Греков как историк... С. 132.

¹⁵ Дружинин Н.М. К90-ЛВТИЮ... С. 93.

¹⁶ Пашуто В. Т. Б.Д Греков как ученый... С. 82.

ученых. Так, например, было с Л.В. Черепниным, заявлявшим в ходе дискуссии с И.Я. Фрояновым о перспективности грековских подходов к познанию общества Древней Руси.

Устойчивая традиция сопрягать свой научный опыт с исследовательскими достижениями Б.Д. Грекова помимо своего рефлексирующего значения (представить связь поколений) позволяла почувствовать сплоченность, объединенность общей идеей большому числу историков-«феодалов». Не удивительно, что несмотря на происходящие в стране и в науке за последние десять-пятнадцать лет разрушительные процессы, среди историков «грековской выучки» нет-нет да и появится желание восстановить утраченную связь времен, указать на ту «путеводную звезду», следуя за которой можно выйти на новые горизонты исторического познания.

М.Б. Свердлов в одной из своих последних монографий¹⁸ еще раз попытался убедить в сохраняющейся перспективности, с научной точки зрения, концепции Б.Д. Грекова. Соглашаясь с тем, что в некоторых отношениях «грековская концепция» стара, несет на себе идеологический груз сталинской эпохи, исследователь все же думает, что ее основные составляющие, такие как - признание генетического пути развития феодализма (через распад родовых отношений), сложный социальный состав зависимого населения, в котором преобладали нерабские элементы, а также и развитие феодального землевладения через неземельные формы пожалования (кормления), остаются актуальными и по сей день.¹⁹

В своем почитании Грекова историограф явно переходит границы дозволенного тогда, когда начинает приписывать все сколь-либо заметные достижения в изучении Древней Руси (причем не только в истории, но и в литературоведении, источниковедении, археологии и т.д.) воздействию

¹⁷ Черешган Л.В. Отзыв на докторскую диссертацию И.Я. Фроянова // Франков И.Я, Киевская Русь. Главные
черты социально-экономического строя. СПб., 1999. Приложение С. 326

¹⁸ Свердлов МБ. Общественный строй Древней Руш в русской исторической науке ХУШ-ХХ вв. СПб.,
1996.

¹⁹ Там же. С. 268-269.

концепции древнерусского феодализма. Складывается парадоксальная ситуация: далекие от Б.Д. Грекова по своим научным и мировоззренческим подходам ученые - Б.А. Романов, В.Я. Пропп, Д.С. Лихачев и др. - вдруг оказываются его последователями. И все только потому, что были вынуждены писать в своих работах о феодальном обществе X - XII вв. Но писать по другому, о чем нетрудно догадаться, они не могли - ведь феодализм Древней Руси был той истиной, что подобна арифметической истине таблицы умножения, в чьей справедливости невозможно усомниться.

Рефлексия М.Б. Сверлова в чем-то сродни рефлексии тех историков, которые некогда выступили авторами юбилейных статей. И там и здесь проглядывается настойчивость в желании увидеть связь поколений, представить те научные ценности, что сплачивают исследователей. Только на этот раз «связь» и «сплоченность», рассматриваемые историографом, скорее мнимые, нежели действительные, утраченные за давностью лет.

Но есть в рефлексии М.Б. Свердлова и нечто свое, то, чего мы не встретим читая историографические очерки Л.В. Черепнина, В.Т. Пашуто и др. В книге очень хорошо заметны личные симпатии и антипатии историографа к существующим в изучении Древней Руси научным традициям. Б.Д. Греков, наряду с некоторыми из ученых XVIII-начала XIX вв., разделявших мысль о феодализме в Древней Руси, для Свердлова продолжает оставаться тем историком, кто определил и его собственные (то есть Свердлова) изыскания в области социально-экономической истории X-XII вв. Таким образом, связь поколений начинает утрачивать свои коллективистские очертания, когда каждый отдельно взятый историк Древней Руси мыслится продолжателем дела своего предшественника и принимает форму персональной преемственности, идущей от Б.Д. Грекова к М.Б. Свердлову.

И еще одна отличительная деталь. Научную востребованность концепции Б.Д. Грекова М.Б. Свердлов пытается продемонстрировать на

³⁰ Там же. С. 252. 273-277.

примере существующих связей, чаще всего мнимых, между ней и теми научными разработками, что по сию пору сохраняют свою перспективность (здесь ученый имеет ввиду прежде всего работы А.И. Неусыхина и А.Я. Гуревича, касающиеся социальной истории раннесредневековых обществ).²¹ «Находя» несуществующие связи между различными подходами к средневековой истории, историограф этим делает все возможное для сохранения жизнестойкости грековской концепции для того, чтобы ее значимость не сводилась к значимости «историографического факта» минувших лет.

Н.А. Горская, написавшая первое монографическое исследование о жизни и творчестве Б.Д. Грекова , затронула самые различные аспекты научного пути историка. Основное внимание ею уделяется тем научным составляющим, из которых сложена концепции древнерусского феодализма и истории русского крестьянства. Восстанавливая историографический фон эпохи 30-х — начала 50-х гг., биограф особое значение придает позиции несогласных с идеями Б.Д. Грекова. В духе прежних традиций советской историографии научная оппозиция грековской концепции под пером Н.А. Горской выглядит не то чтобы в черном цвете - конечно же нет, но она явно не носит того конструктивного начала, способного обогатить науку новыми идеями и решениями. Если быть более конкретным, то те ученые, что предлагали видеть в Древней Руси не феодальное, а рабовладельческое общество, на взгляд позднейшего историографа, выполняли «политический заказ» Сталина, которому импонировала мысль о последовательном переходе всей череды формаций. Вполне понятно, что подобного рода выпады еще

²¹ Там же. С. 267.

²² Горская Н.А. Борис Дмитриевич Греков. М., 1999.

²³ Там же. С. 123; схожую точку зрения излагает и МБ. Свердлов (см.: Свердлов МБ. Общественный
строй,,. С. 253-256; ранее: Свердлов М.Б. Образование древнерусского государства (Историографические
заметки) // Древнейшие государства на территории Восточной Европе. Материалы л исследования 1992-
1993 гг. М., 1995. С. 9). Критику историографических построений МБ. Свердлова см.: Пузанов ВВ. О
спорных вопросах изучения восточнославянской государственности в новейшей историографии //
Средневековая и новая Россия. Сб. статей в честь 60-летия проф. И.Я. Фроянова. СПб., 1996. С. 150-152;
Дворииченко А.Ю. Владимир Васильевич Мавродин. СПб., 2002. С.

более усиливают научную значимость концепции Б.Д. Грекова и персональную заслугу ученого в ее разработке.

В книге Н.А. Горской мы сталкиваемся с уже знакомым историографическим явлением: предложенная некогда Б.Д. Грековым концепция древнерусского феодализма есть та точка отсчета и та сфера влияния, и по своему это справедливо, откуда движется современный научный процесс. Перед нами еще один пример размышлений о грековской традиции только в отличие от размышлений, допустим, М.Б. Сверлова, написанных на «злобу дня» сегодняшнего, эти размышления обращены в день вчерашний, в те годы, когда жил Б.Д. Греков. Хронологические рамки работы, задаваемые датами жизни и смерти ученого в чем-то избавили исследовательницу от необходимости проследить влияние концепции на современное состояние историографии Древней Руси.

В.Л. Янин, давая в общем-то положительный отзыв на книгу Н.А. Горской, в качестве упрека высказал замечание, что в работе было бы неплохо показать «школу Б.Д. Грекова».²⁴ Выскажем догадку, что под «школой» известный академик подразумевал не «школу» как научное объединение ученых, а скорее исследовательские традиции историка, нашедших продолжение в трудах современного поколения ученых.

Заметно, что темы «связи поколений» историков, исследовательских традиций, тянущихся от Б.Д. Грекова к научным изысканиям современного времени, так или иначе возникали в историографии. Другое дело, что придать этим темам и рассуждениям самого общего порядка проблемностъ, способную вывести историографию на должный научный уровень, исследователям Древней Руси так и не удалось. Сдерживающими факторами, мешавшими выйти за установленные рамки были те процессы, что наблюдались в советской историографии конца 50-х - начала 80-х гг. Во-первых, на это время приходится выработка самой методики историографических исследований, а также и тех проблемных полей,

³⁴ Яннн В.Л. Величие и трагедия историка // Отечественная история. 2001. № 2. С. 174.

которые являются сущностными для данной дисциплины. Совсем не удивительно, что многие историографические работы тех лет, в том числе и касающиеся нашей тематики, не поднимались выше уровня реферирования научных исследований прошлого и библиографического учета научных трудов по той или иной проблеме.

Во-вторых, как уже быдл замечено, историческая наука будучи частью общественной жизни склонна в той или иной степени воспринимать существующие в обществе нормы. Научная рефлексия многих историков относительно концепции Б.Д. Грекова была выражена в принятых советской действительностью 50 - начала 80-х гг. формах характеристик «заслуженных людей »,сводившихся к «почитанию» и «поклонению» перед заслугами ученого. Сравнивая историко-биографические работы с воспоминаниями о Б.Д. Грекове²^ замечаешь поразительный контраст между ними: вторые содержат в себе личное восприятие ушедшего человека с неизбежно сопутствующими ему выделением черт характера, привычек, индивидуальных особенностей и всего того, из чего складывается единый образ жившего некогда историка. Ничего подобного мы не находим в историко-биографических работах о Б.Д. Грекове; авторы не вводят в текст статей размышлений об особенностях концептуальной мысли и метода ученого, о том, что составляет непреходящее (актуальное сегодня) и временное (ставшее историографическим прошлым) значение концепции древнерусского феодализма. Авторитетность имени Б.Д. Грекова в научном мире как будто избавляла историографов от подобного рода размышлений.

Конечно же_: в подобном состоянии вещей нельзя не видеть отражение общего уровня историографических работ, не идущих порою далее реферирования идей ученых. Но не только этим объясняется низкая степень рефлексии историографов Древней Руси. Задаваемый наукой и обществом стереотипный шаблон «крупного...» (далее можно было использовать разные

²⁵ Воспомиаяняоб ученом представлены в сборнике; Исследования по истории а историографии феодализма. С. 83-120; Пушкарев Л.Н. Три года работы с Б.Д Грековым // Отечественная история. 1996. № 6. С. 201.

приставки - ученого, военного, медика и т.п.), предполагал и определенные стилистические и смысловые моменты описания, в котором главный акцент делался на масштабности, вневременной значимости. Любые же сомнения (а рефлексия это всегда сомнения) и размышления способны были разрушить эту монументальность, вызвать недоверие там, где его быть не должно.

Вновь вернемся к упреку В.Л. Янина по адресу книги Н.А. Горской касательно школы Б.Д. Грекова, поскольку он напрямую выводит нас к уяснению специфики нашего исследования, того, что принято называть предметом научной работы.

Еще раз повторимся, что наше внимание будут занимать не столько идеи ученого как таковые, взятые изолировано, сколько развитие этих идей и методов исследовательской работы в «послегрековской» историографии. Коль уж разговор зашел о развитии идей, а стало быть - преемственности и отрицании этих идей, то возникает потребность уяснить некоторые вопросы терминологии историографического исследования. Если быть более конкретным, то необходимо выяснить, насколько применимы в историографическом обиходе такие понятия как школа, направление, исследовательская традиция. Возможно ли вообще говорить о «школе Б.Д. Грекова»?

Историография последнего десятилетия так и не смогла придти к единому мнению о том, что же является школой в исторической науке. Вернее, среди ученых нет ясности в том, по какой схеме должно выстраиваться научное сообщество, именуемое школой, и каковы те признаки, что служат внешним атрибутом школы.

Обилие существующих в науке терминов, используемых для описания научных сообществ и историографических тенденций, достаточно велико. «Школа», «направление», «течение» и т.п. - все эти столь несхожие и зачастую взаимозаменяемые понятия еще не получили строгой дифференциации и продуманного объяснения в истории исторической науки. Историк, прибегая в исследовательской работе к названным понятиям (при

выборе того или иного), зачастую руководствуется субъективными соображениями в оценке историографической ситуации. Характеристика большого сообщества ученых как исторической школы, или, напротив, оценка этого же сообщества в качестве дифференцированного, распадающегося на отдельные направления - все это есть следствия теоретической непроработанности терминологического аппарата в историографии.²⁰ Нельзя забывать еще и о том, что все вышеназванные понятия в арсенал современных историографов переходят из оценок и характеристик историков прошлого, некогда также пытавшихся определить свою принадлежность и принадлежность своих коллег к тому или иному сообществу, научному течению.²' Тем самым историограф, некритично относящийся к ученым мнениям прошлых лет, в полной мере воспринимает субъективизм существовавших оценок, за которыми могли скрываться личные и групповые амбиции историков, враждебность в отношении к коллегам и т.п.

Традиционно под исторической школой подразумевается научное сообщество, объединенное единством научной проблематики, методологии и подходов к историческому материалу. Это единство образует своего рода исследовательскую программу школы, демонстрирующую особый статус (инаковость) группы ученых в научном мире.

В числе необходимых, а скорее даже обязательных атрибутов исторической школы, выступает личность организатора, лидера научного сообщества. По сути, лидер является тем интеллектуальным «центром», знаковым символом, что определяет инаковость школы в ряду других

Так. в современной историографии до сих пор нет ясного представления о том, как была организована «школа Ключевского» или «школа» историков Московского университета. См.: Муравьев В. А. В.О. Ключевский и «новая волна» историков начала XX в. // Ключевский. Сб. материалов. Вып. 1. Пенза, 1995. С. 221-222; Гутновн ДА. Об исторической школе Московского университета // Вестник МГУ. Сер. 8. История 1993. № 3. С. 41,44; Шаханов АН. Русская историческая наука «торой половины ХГХ - началаXX ев. Московский и Петербургский университеты. М., 2003. С. 248-251.

²⁷ Беленький И.Л. К проблеме наименования школ, направлений, течений в отечественной исторической науке ХІХ - XX вв. // XXV съезд КПСС к задачи изучения истории исторической науки. Часть 1. Калинин, 1978. С. 64.

сообществ историков. Не стоит говорить о том, что за лидером должен быть закреплен авторитет и известность в кругу ученых.

Одним из конститутивных признаков исторической школы является самоидентификация ученых с научным сообществом. Собственно одно из тех условий, что сплачивает школу и служит выражением ее самостоятельности.

Очерченный тип школы, как правило, имеет и строгую географическую (пространственную) локализацию. Географическая «прописка» исторической школы связана не только с тем или иным городом, но и с научным учреждением, в рамках которого существует товарищество ученых. Последнее крайне важно, поскольку констатация того, что «школа» локализуется в Москве, Петербурге, Омске и т.д., порою бывает недостаточной. Истории исторической науки знакомы случаи, когда в пределах одного города сосуществуют одна, две или три «школы».

За последние годы, благодаря оживившемуся интересу к истории «московской» и «петербургской» исторических школ, среди историографов существует тенденция к некоторому расширительному толкованию понятия «школа». К сожалению, многие историографы зачастую не высказывают своего понимания определения «историческая школа», что не препятствует им использовать его для характеристики большой группы ученых. И это несмотря на то, что тематика, проблематика, методология исследований большого сообщества историков, работающих в одном научном центре, могут не совпадать, а их личные взаимоотношения могут не образовывать той степени сплоченности, что требуется для прочного фундамента «школы». На этом фоне некоторое исключение составляет работа Г.П. Мягкова, специально посвященная исследованию научного сообщества в исторической

науке.

Как думает историограф, исторические школы, в отличие, допустим, от школ в естественных и точных науках, обладают «размытостью» очертаний,

Мягков Г.П. Научное сообщество * исторической науке. Опыт «русской исторической школы». Казань, 2000.

что выражается в отсутствии четкой научной парадигмы (исследовательской программы) и возможности обходиться без лидерства. Все это позволяет распространять понятие «школа» на большую группу ученых. Существенную роль в образовании научного сообщества играет географическая среда, на этот раз соотносимая не с единичным учреждением, а всей совокупностью научных центров Москвы, Петербурга и т.п. Свое значение имеет и сфера научных запросов, диктуемых научной и общественной жизнью, к коим имеют «предрасположенность» историки того или иного локального центра. В конечном счете, согласно Г.П. Мягкову, такие обширные историографические понятия как «московская» и «петербургская» исторические школы не только имеют право на существование, но хорошо «работает» при описании историографической ситуации второй половины XIX - начала XX вв.

Думаю, что Г.П. Мягков и некоторые другие историографы подменяют различные проблемы: научной школы, научного сообщества в широком смысле слова и научной традиции, каждое из трех понятий, способное в некоторых случаях совпадать друг с другом, все же обладает своей спецификой. Историческая школа, относительно немногочисленное сообщество историков, помимо перечисленных ранее признаков (исследовательская программа, лидерство, самоидентификация и т.п.), в качестве «станового хребта» имеет определенную традицию, закладываемую лидером школы. Традиция эта локальна в силу того, что имеет отношение исключительно к данному сообществу и образует научную идентичность школы. Последнее - это те малозаметные постороннему взгляду черты, что определяет критерии научности и ненаучности исследовательской работы, отношение к существующей историографической ситуации, историко-методологические приоритеты. Личность основателя школы является ключевой в процессе становления научного сообщества и в дальнейшем,

^w Там же. С. 187.

^мТамже.С 187,193-194.

³¹ Критика построений Г.П. Мягкова присутствует и в работе А.Н. Шахаиова. См.: Шаханов АН. Русская

историческая наука... С. 374.

когда это сообщество уже есть в наличии, играет двоякую роль: с одной стороны, творчество лидера есть то условие, без которого не возможен творческий путь учеников, а, с другой, оно служит тем «топливом», что не дает «погаснуть» исследовательской мысли. Неудивительно, что даже такое внешне аморфное образование как «школа Анналов» вполне четко выделяет своих отцов-основателей (М. Блок и Л. Февр) и собственную традицию, ориентированную на социальную историю и воссоздание повседневной жизни людей прошлого/²

Утрата школой традиции ведет либо к распаду школы, и это случается чаще всего; либо же к ее перерождению в некое новое исследовательское образование. На отечественном историографическом материале наиболее удачно, со всеми стадиями - от формирования до распада - прослежена

судьба киевской исторической школы Довнар-Запольского и Леонтовича.

Возвращаясь к теме нашего исследования, заметим, что в советской исторической науке «школы Б.Д. Грекова» как таковой не существовало. Известным препятствием в этом была существующая в научной жизни 30-50-х гг. обстановка: преобладание коллективистских тенденций, борьба со всевозможного рода уклонами и направлениями среди историков, создание «единого исторического фронта» - все это в совокупности не могло способствовать рождению научных сообществ. Не будем забывать, что и то высокое положение, которое занимал Б.Ц. Греков в структуре исторической науки, также не могло способствовать созданию неформального (а историческая школа всегда неформальна) объединения. Наиболее близкие и доверительные отношения, за которыми стояла общность научных подходов к истории феодальной Руси и глубокая личная привязанность друг к другу у Б.Д. Греков сложились только с И.И. Смирновым. Все прочие ученые, некогда бывшие аспирантами известного академика, пошли в науку

Гуревич А.Я. Исторический синтез и «Школа Анналов». М., 1993. С. 28.30-31. ^м Мнхальченш СИ. Киевская школа в российской историографии: В. Б. Антонович, MB. Довнар-Запольский и их ученики. М.-Брннсіс 1997.

собственной дорогой, тематика их работ, порою, была слишком отдалена от тех проблем, что волновали учителя.

Отказ от понятия «историческая школа» тем не менее не устраняет проблему того, в каких историографических параметрах следует рассматривать воздействие концепции Б. Д. Грекова на изучение общественных отношений Древней Руси. Наиболее удачным для этой цели, как нам представляется, будет понятие «научной традиции». Ранее уже говорилось, что понятие «научной традиции», как правило, выступает одной из составляющих «исторической школы». И все же, научная традиция не обязательно должна иметь жесткую соотнесенность с конкретным научным сообществом. Авторитетность в науке концептуальных наработок того или иного ученого, не сумевшего создать своей школы, способна вызвать в историографии предпосылки для их восприятия, пусть даже не в целостном виде, а на уровне отдельных составляющих, последующими поколениями историков. Оговоримся, что в качестве «последующего поколения историков» подразумеваются необязательно ученики известного исследователя и даже не ученики учеников, а все те исследователи, кто выразил готовность продолжить некогда сформулированную концепцию. Ко всему сказанному прибавим одну особенную черту советской историографии, во многом способствовавшую длительной «консервации» научных традиций (в данном случае речь идет не обязательно о традиции Б.Д. Грекова). Советской исторической науке был свойственен диктат, выражавшийся не только в сфере идеологии и политики, но и в научных отношениях, заключавшихся в выдвижении одних и устранении других научных концепций. Дабы не создавать ситуации научных раздоров по тем или иным историческим вопросам в науке должны были присутствовать незыблемые авторитеты и истины, устанавливавшие для историка рамки дозволенного.^м В силу этого исследователь вынужден был всегда, даже в

³⁴ Афанасьев Ю.Н. Феномен советской историографии // Отечественная история. 1996. № 5. С. 156-159.

случае своего несогласия, пусть и формально, но придерживаться существующих традиций.

Таким образом, понятие «научной традиции», более емкое по содержанию, позволяет затронуть глубинные историографические пласты и охватить большой круг ученых.

Понятие научная (историографическая) традиция в некотором роде созвучно понятию историографическое направление, которое также выявляет заметные течения исторической мысли, связанные между собой общностью интересов, подходов, проблем и т.п., но не оформленных организационно. Еще в дореволюционной науке А.С. Лаппо-Данилевским, ученым серьезно размышлявшим над «ремеслом» историка, было высказано замечание по поводу отличий друг от друга «школы» и «направления» в историографии. «Школа», как думает исследователь, всецело держится на единстве метода и проблематики, передача которых осуществляется от учителя к ученику.³³ Роль ученика в школе сугубо практическая: проверить верность метода, его приложимость к анализу исторического материала. Напротив, «направление» выдвигает перед историком научный ориентир (другими словами, исследовательскую задачу), но методы на пути продвижения к этому ориентиру могут быть самыми различными.³''

Как видим, А.С. Лаппо-Данилевскому удалось уловить верные признаки различия «школы» и «направления» как явлений исторической науки.

Теперь постараемся более конкретно представить те составляющие, что входят в определение научной (историографической) традиции. Безусловно, важнейшая составляющая научной традиции, заключается в развитии последующим поколением историков наиболее важных элементов концепции известного ученого. Применительно к концепции Б.Д. Грекова это будут те элементы, из которых складывается взгляд на Русь X - начала ХД вв., как

³⁵ Квреева Р.А. Изучение отечественной историографии в дореволоционнои России с середины ХГХ века до
1917 года, М„ 1983. С. 145.

³⁶ Там як. С. 147-148.

феодальное общество - крупное феодальное землевладение, крепостническая зависимость и отработочная рента, классовая борьба и некоторые другие. Все эти элементы последующими учеными берутся не сами по себе, в качестве абстрактных научных проблем, а под определенным углом зрения, под которым они исследовались самим Б.Д. Грековым. Другими словами, проблема крупного землевладения, как это было в концепции историка, изучается в качестве стержневой в общем контексте генезиса феодализма; проблема рабства ставится в качестве вопроса о смене форм эксплуатации, идущих от более архаичных к крепостнической.

Научная (историографическая) традиция дает историкам и методику исследовательской работы, тот инструментарий, что требуется при обращении к источниковому материалу/ Этот «низовой уровень» нашей историографической работы представляет особый интерес, поскольку в области древнерусской истории научный прогресс достижим в огромной степени за счет оттачивания метода. Смена методик исследования, происходящая не сразу, а постепенно, исподволь, свидетельствует о глубинных историографических переменах, нередко приводящих к изживанию научной традиции.

Долговременное существование в науке историографической традиции - в нашем случае традиции Б.Д. Грекова - формирует в сознании определенного числа историков «стереотипы». Стереотипы эти, в отличие от бытовых, особого рода, поскольку закладывают в мышлении ученых специфическое восприятие исторических явлений, событий и т.п. Оценка народного волнения, как антифеодального, определение формы эксплуатации зависимого как исключительно крепостнической — порою у исследователей не следует из анализа текста источника и не является плодом их логических догадок, оно дается, что называется a priori. Сила воздействия названных

³⁷ С.В. Чирков іюлагает, что одшо* из показателей вв5тшогос(Х)бп*есгвдшлсриков, в том числен «шкапы». является «культура исследования», Методы работы с источником, выбор нсточннковой базы исследований (акты mm петгптси) лпредатиуг специфические черти ппттт и ияпряиті^ид» в ястррИОграфіПТ Ґ*М ' ЧнрКОВ

СВ. Археография и шгола в русской исторической науке конца ХТХ - начала XX в. // Археографический ежегодник за 1989 год. М., 1990. С. 24-27.

стереотипов на историков значительно велика и зачастую ученый формально не работающий в рамках названной традиции способен в конкретной оценке происходящего следовать «духу» непринимаемого им направления.

Определившись с предметом исследования теперь постараемся, насколько это возможно, объяснить те методологические принципы, что лягут в основу диссертационной работы. Область историографии, как правило, захватывает концептуальный уровень исторической науки, на котором формируются общие представления о прошлом. В 60-е гг., когда среди историков обострился интерес к специфике историографических исследований, дискутировался вопрос о предмете истории исторической науки. A.M. Сахаров, один из участников дискуссии, предложил ограничить «зону» историографических работ как раз тем поверхностным, концептуальным уровнем, о котором велась речь выше. При этом концептуальный уровень, согласно ученому, «является главным фактом в

истории науки».

Напротив, ряд других историков, из числа коих необходимо выделить М.В. Нечкину, высказали мнение о том, что историография должна охватывать куда более значительный круг вопросов. В число последних должны были входить проблемы, касающиеся «ремесла историка» -методики исследовательской работы, источниковая основа научных исследований, личные взаимоотношения ученых, нередко находящие преломление на страницах статей и монографий.⁴⁰

Думаю, что подход М.В. Нечкиной и др. к определению предмета историографии как нельзя лучше соответствует тематике нашего исследования. Общий концептуальный план развития исторической науки, которым, как правило, оперирует историограф, при всей его значимости не

^ш Сахаров А.М. О предмет историографических исследований // Он же. Методология история и историография (Статьи и выступления). М., 1981, С. 124-125.

³⁹ Нечкина MB. Историк и истории (некоторые вопросы истории исторической науки)//История а
историки. М, 1965. С. И.

⁴⁰ Там же; схожее мнение высказывал и СО. Шмидт. См.: Шыидг СО. Некоторые вопросы
источниковедения и историографии // Он же. Путь историка. Избранные труды по источниковедению и
историографии. М., 1997. С. 120-121.

позволяет разглядеть те конкретные составляющие (метод, отбор источников и т.п.), являющихся «подводными течениями» научной мысли. Условно эту «конкретику» можно назвать исходным уровнем исследовательской работы, той подосновой, отталкиваясь от которой историк выходит на новый виток — обобщений, размышлений над историческим материалом. Характер нашей работы, связанной с изучением влияния традиции Б.Д. Грекова, требует от нас соотносить концептуальный и исходный уровни научной традиции с той историографической ситуацией, что складывалась в «послегрековский» период.

Взгляд на исследовательский процесс под двойным ракурсом -концептуальный и исходный уровни научной работы - позволит, на наш взгляд, придать историографии проблемное звучание. Мы не тешим себя мыслью, что работа раскроет принципиально новые грани в изучении общества Древней Руси (как с историографической, так и с исторической точек зрения). Но проблемной звучание дает повод еще раз задуматься над казалось бы уже известными и решенными вопросами. В этом отношении удачный опыт проблемной историографии представляет работа А.Я. Гуревича о «школе Анналов». Историк со всей тщательностью и дотошностью излагая мысли своих западных коллег, не забывает при этом давать свою, во многом пристрастную, оценку их творчества. В итоге, исторический опыт «школы Анналов» со всеми его достижениями и неудачами предстает как живое течение научной и творческой мысли.⁴¹

Применительно к тематике нашего исследования хороший образец проблемной историографии содержит исследование И.Я. Фроянова. Написанная на «злобу дня», в опровержение существующих (на начало 80-х гг.) подходов к социально-экономическому строю Древней Руси, монография предлагает динамичную картину историографического развития.⁴²

^т Гуревич А.Я. Ук. соч.

⁴² Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки отечественной историографии. Л., 1990.

Основное внимание в диссертации будет уделено проблеме генезиса феодальных отношений в Древней Руси, что отнюдь не случайно. Эта обширная тема стала для Б.Д. Грекова, не побоюсь этого слова, темой всей жизни. Именно вокруг грековских решений феодального периода IX - XII вв. и разгорелась полемика с конца 50-х гг. до начала 80-х.

Заявленная проблематика дает основу и для разбивки работы на отдельные главы, каждая из которых должна представить одну из проблем в более общей проблеме генезиса феодальных отношений.

В первой главе мы намерены затронуть две центральные проблемы, имевшие существенное значение, как в творчестве Б.Д. Грекова, так и в советской историографии Древней Руси. Основу феодального способа производства, определявшую саму суть формации, составляют такие категории как феодальная собственность на землю и феодальная рента. Заимствовав эти понятия из марксистского учения о социально-экономических формациях, советские историки в течение рядя десятилетий пытались не только обосновать присутствие категории феодализма в Древней Руси, но и определить их хронологические рамки (время возникновения и расцвета) и особенности.

Следуя методологическим принципам, взятым за основу нашей работы, в главе мы намерены проследить эволюцию представлений о собственности и ренте в исследовательской литературе. Особое внимание должно быть уделено методологическим и источниковедческим принципам, бравшимся историками за основу научных разысканий.

Разумеется, все вышесказанные аспекты будут рассматриваться в контексте влияния научной традиции БД. Грекова. Воздействие традиции проявляется как в готовности историков принять исследовательские подходы своего предшественника, так и в отказе от них, нередко приводившему к возникновению новых научных решений.

Вторая глава затрагивает историографию классовой борьбы в Древней Руси конца X - XI вв. Тема классовой борьбы в наследии Б.Д. Грекова не

представлена в качестве основной, скорее напротив, ученый ей отводил сопутствующее значение, призванное раскрыть одну из граней процесса феодализации - борьбу народных масс против угнетателей феодалов. Казалось бы, это обстоятельство снимает с повестки дня саму необходимость в выделении подобной главы в исследовании посвященному научной традиции Б.Д. Грекова. Но не будем торопиться с выводами. Дело в том, что историк оказался в начале 30-х гг. в числе тех немногочисленных специалистов, кто разрабатывал проблематику и методику изучения классовой борьбы. Не создав обобщающих работ или программных статей по данной тематике Б. Д. Греков, несмотря на это, предложил те исследовательские принципы, что стали частью «коллективного опыта» историков социальной и классовой борьба в Древней Руси. Как раз это и дает право выделить подобную главу в качестве самостоятельной части диссертационной работы.

В самой главе центральное место займет проблема, которую условно можно обозначить как «историк и источник». Проблемные подходы, методика интерпретации источника, в свое время апробированные Б.Д. Грековым и др., на долгие годы вошли в необходимый арсенал исследователей классовых волнений X - XI вв. Три параграфа главы, представляющие собой три аспекта обозначенной темы: а) становление проблематики исследования классовой борьбы в Древней Руси; б) «малые формы» классовых выступлений в советской историографии; в) крупные социальные конфликты XI века: «грековская» традиция и современное состояние проблемы; должны с разных сторон показать все особенности этого направления историографии Древней Руси. Наконец, в третьей главе, мы собираемся затронуть историографию «свободного» и зависимого населения X - начала XIII вв. Понятие «свободное», взятое нами в кавычки, требует пояснения. В концепции Б.Д. Грекова основной класс «непосредственных производителей» древнерусского общества имел вполне конкретное обозначение - смерды. Поскольку основную часть смердов X -

XII вв. составляли именно «свободные» смерды, постольку мы посчитали возможным вынести определение «свободные» в заглавие раздела диссертации.

Смерды древнерусской эпохи для Б.Д. Грекова составляли тот исторический объект, изучение которого должно было позволить увидеть один из важнейших моментов генезиса феодализма - утрату крестьянином свободы и обращение его в феодально-зависимое состояние. Будучи принципиальным для историка «смердий» вопрос продолжал сохранять принципиальность и в послегрековский этап развития историографии Древней Руси. Продолжатели и противники «дела» Грекова мыслили социально-экономические отношения X - XII вв. в привычных для себя феодальных рамках, этим самым оставляя востребованной для себя проблему закрепощения и социального статуса смердов.

Не менее существенное значение для Б.Д. Грекова имел и вопрос о челяди. Ученый оспаривал давнюю историографическую традицию видеть в челяди рабов„ что в свою очередь свидетельствовало о широком развитии рабовладения в Древней Руси. Челядь, по мнению историка, сложная по своему социальному составу прослойка зависимых, включавшая в себя как рабские так и нерабские элементы. Пересматривая вопрос о челяди ученый, помимо того, что ставил под сомнение тезис о широком бытовании рабства, пытался продемонстрировать один из путей формирования феодальной эксплуатации, заключавшейся в переходе рабов в состав крепостных крестьян.

Свою актуальность проблема рабства (следовательно и челядинства) сохраняет и поныне, что предопределило влияние «грековской» традиции на историографию вопроса.

Источниковую базу диссертации составляют монографии и статьи по различным аспектам социально-экономической истории Древней Руси. Особое место в разряде используемых источников занимают труды самого Б.Д. Грекова. В качестве исходного мы взяли последнее издание

фундаментальной монографии ученого «Киевская Русь». Итоговый и обобщающий характер этой работы предопределил частое обращение к ней историков в исследовании тех или иных проблем древнерусской эпохи.

Помимо вышеназванного издания нами будут привлекаться и другие работы Б.Д. Грекова, но только в той мере, в какой они способны раскрыть особенности творческого подхода ученого к некоторым явлениям древнерусского феодализма (рента, классовая борьба и т.п.).

Все прочие историографические источники можно разделить на несколько групп. В первую входят монографические исследования, чаще всего - обобщающего характера, и дающие целостную картину научного видения социально-экономических проблем IX — XIII вв. Каждая из подобных монографий может иметь двоякое значение: либо она закрепляет в науке существующую традицию (в нашем случае - традицию Б.Д. Грекова), либо же идет в разрез с нею. Количественное и качественное (в плане убедительности доводов и аргументации) соотношение монографий двух типов (за и против) демонстрирует прочность позиций научной традиции в историографии.

Во вторую группу источников входят статьи, как правило, посвященные отдельным моментом генезиса феодализма. Представленные в различных изданиях (журналы, научные сборники), публикации дают «фотографический» снимок существующих на то или иное время тенденций в исторической мысли. Также как и в случае с монографиями преобладание в изданиях единых по мысли статей указывает на главный вектор историографического развития затронутой нами проблемы.

Своего внимания заслуживают статьи дискуссионного характера или приуроченные к проходящей дискуссии (таковой была дискуссия по проблеме древнерусского феодализма, проходившая со второй половины 80-х гг. на страницах журнала «Вопросы истории»). В ходе таких дискуссий четко прослеживается лидерство той или иной историографической тенденции, что способно отразиться не только в количественном

преобладании статей, но и в поддержке редакцией издания заявленной одной из групп историков научной позиции.

Отдельную часть источников составляют архивные материалы. В главе, посвященной историографии классовой борьбы, помимо основных историографических источников используются и архивные документы из фондов Института истории материальной культуры и Института истории РАН СПб. Период начала 30-х гг. в творческой жизни Б.Д. Грекова ознаменовался работой в ГАИМК, где ученый наряду с прочими должностями занимал и должность главы сектора феодальной формации. Отчетный материал сектора (протоколы заседаний, тезисы докладов, так никогда и не ставших публикациями) дает возможность увидеть начальный этап формирования исследовательской проблематики истории классовой борьбы в Древней Руси. Участие в заседаниях и обсуждениях докладов Б.Д. Грекова позволяет более отчетливо представить роль историка в этом процессе.

Архив Института истории сумел сохранить немалое количество личных фондов историков, в числе коих для нашей темы особый интерес представляют фонды Б.А. Романова и И.И. Смирнова. Последний из названных фондов заслуживает особого внимание в силу той причины, что между И.И. Смирновым и Б.Д. Грековым были теплые дружеские отношения. Личный фонд историка сохранил определенную часть документов, имеющих отношение к Б.Д. Грекову. Наряду с этими ценными источниками в фонде содержится пространный отзыв И.И. Смирнова на книгу М.Н. Тихомирова «Крестьянские и городские восстания в Древней Руси». Даваемый исследователем отзыв позволяет историографу увидеть разногласия и поиски подходов к разрешению некоторых проблем, не находивших «выхода» на страницах научной периодики. Но в этом же отзыве можно заметить и тенденции, свидетельствующие о наличии у историков общих стереотипов в видении и оценке социальных антагонизмов X - XI вв.

В фонде Б.А. Романова сохранился отзыв историка на обобщающую работу В.В. Мавродина (так и не увидевшую свет в 30-е гг.) «Классовая борьба в Древней Руси IX - начала XIII вв.». Романовский отзыв также дает представление о «подводных» течениях историографии Древней Руси, только на этот раз - ее начального периода.

Таковы историографические источники, взятые нами за основу исследования.

Феодальная собственность на землю Х-ХП вв. в работах Б.Д. Грекова и отечественных историков 50-начала 90-х гг

Создаваемая еще в 30-е гг. Б.Д. Грековым концепция древнерусского феодализма, в числе своих главных составляющих, содержала мысль о крупном вотчинном хозяйстве как основе феодальных отношений. Пристальное внимание ученого к древнерусской вотчине во многом проистекало как со стороны влияния идей Маркса о феодальном способе производства, так и из собственного научного опыта связанного с изучением хозяйственной жизни Новгорода XV-XVI вв. Рассматривая крупное хозяйство новгородской земли периода позднего средневековья, Б.Д. Грекова полагал, что своим истоком оно должно было иметь землевладение новгородской знати X-XI вв.]

Несмотря на серьезную критику со стороны ряда ученых, упрекавших Б.Д. Грекова как в создании «статичной» картины развития вотчинного хозяйства ІХ-ХП вв., так и в преувеличенном представлении о роли землевладения в экономической жизни князя и его приближенных, историк оставался верен своим взглядам. Вплоть до последних лет своей работы исследователь полагал вполне доказанным факт существования вотчины-сеньории в IX-XII вв., основанной на эксплуатации рабов и зависимых крестьян. Было бы не верно думать, что Б.Д. Греков оставался глух к критике. Разумеется, это не так, о чем хотя бы говорит постоянная полемика ученого, которую он вел на страницах книг и статей со своими противниками. Наверное, дело здесь в другом.

Пересмотр существующих (на начало 50-х гг.) взглядов на древнерусскую вотчину мог поставить под сомнение всю исследовательскую работу Б.Д. Грекова в области истории генезиса древнерусского феодализма. «Лишить» социально-экономический строй IX-XII вв. вотчины могло означать спорность и недоказуемость всех остальных постулатов его концепции — закрепощение свободных крестьян, высокий уровень классовой борьбы на протяжении XI-XII вв. и многое другое,

Основным источником, используемым историком для реконструкции феодальной вотчины, стала Русская Правда. То обстоятельство, что этот юридический памятник относится к XI-XII вв., не стало препятствием Б.Д. Грекову для вывода о складывании вотчинного хозяйства в предшествующий период IX-X вв. По предположению исследователя, Русская Правда, подобно варварским правдам Западной Европы, фиксирует общественные отношения более раннего периода, отстоящих от времени создания памятника на два-три столетия.

Впрочем, ученый не ограничивался только этим источником (хотя он для него основной), а стремился найти в летописях косвенные свидетельства наличия крупных землевладельцев в ГХ-Х вв. Подспорьем в этом поиске историку послужили договоры руси с греками, а также и те редкие летописные записи Х- начала XI в., содержащие упоминания о «княжих» селах.

Анализируя договоры руси с греками, Б.Д. Греков вполне справедливо предположил, что упоминаемые в документах «слы» варяжских князей, никак не могли быть представителями родоплеменной знати. Они, по определению ученого, были представителями «высшего класса древнерусского общества»4. Поскольку основным занятием славян в VI-IX вв. было земледелие, постольку и знать русско-византийских договоров могла быть только землевладельческой знатью.5 Интересно, что конкретное подтверждение своей мысли Б.Д. Греков находит в уставе новгородского князя Святослава Ольговича, передавшего дому св. Софии десятину от княжеских доходов.

Напомним, что устав содержит следующую преамбулу «Уставъ бывъшии нас в Руси от прадед и от дед наших, имати пискупом десятину от даний и от вир, и от продажъ, что входить в княжь двор всего»6. Преамбула устава вполне ясна для понимания и декларирует лишь отчисления от княжеских доходов, но Б.Д, Греков истолковывает ее в выгодном для себя ключе. Согласно ученому, «далекие предки (Святослава Ольговича) уже, стало быть, достаточно давно (X век тут несомненен, так как иначе нельзя было бы говорить о «прадедах и дедах» во множественном числе) владели здесь землей»7. В интерпретации этого небольшого отрывка заметны особенности грековской методики работы с источниками.

Сведения устава историк пытается подогнать под свою концепцию раннего сложения вотчинного хозяйства. Очевидно, что в преамбуле устава нет никакого намека о земельных владениях новгородских князей. Для того, чтобы доказать наличие таких владений, необходимо выявить связь между взимаемой князем данью с погостов и его частным правом на сам погост и людей, живущих в нем. Б.Д. Греков эту проблему решает утвердительно, полагая, что погосты Устава Святослава Ольговича, находились во владении новгородских князей. При этом вотчины были унаследованы ими «несомненно, от древнейших времен»8. Сделав подобный вывод, историк оставил в стороне ряд нюансов источника. Во-первых, территория, с которой поступала дань (Обонежье), стала объектом новгородской колонизации лишь со второй половины XI века, что препятствовало созданию там княжеских вотчин.9 Управляемая особым чиновником, домажиричем, колонизуемая земля служила Новгороду источником поступления пушнины, что видно из самого устава.

Проблема феодальной ренты в отечественного историографии 50- начала 90-х гг.

Проблема ренты является краеугольным камнем марксистского учения о социально-экономических формациях. Через определение характера ренты следовал вывод о природе собственности на землю и формах эксплуатации зависимого населения. Историография Древней Руси в 30-е гг. под влиянием марксизма восприняла идею о последовательном переходе трех форм ренты -отработочной, натуральной и денежной. Первая из перечисленных форм ренты была основой феодального способа производства, ибо феодал через барщинные крепостнические отношения осуществлял свое право на землю крестьянина и частично на самого производителя.

Отработочные отношения ХГ-ХІІ вв. в историографии 30-х и последующих десятилетий принято было связывать с такими категориями зависимых, как смерды и закупы. И те и другие, по мысли некоторых историков, подвергались барщинным работам в вотчинном хозяйстве князя и бояр.135

Став своего рода аксиомой, мнение о крепостническом состоянии различных категорий «феодальной челяди» в Древней Руси прочно укрепилось не только в научной, но и в учебной литературе 30-60-х гг. Определенный отход от концепции Б. Д. Грекова, наметившийся в историографии Древней Руси со второй половины 50-х гг., а также в ряде дискуссий по вопросам древней и средневековой истории, развернувшихся в науке, привел к некоторой корректировке представлений о крепостнической эксплуатации. Исследование А.А. Зимина о холопстве в средневековой Руси достаточно убедительно показало, как близость к рабскому состоянию многих категорий зависимых людей XI - начала XIII вв., так и невозможность говорить об их поземельной зависимости от феодалов. Наблюдения, высказанные известным историком, оказали серьезное влияние на ситуацию в науке. В историографии стало принято вести речь уже не о крепостническом состоянии смердов, закупов и т.п., а об определенной эволюции этих категорий от рабской зависимости к крепостнической.137

Тем не менее, проблема феодальной ренты в древнерусскую эпоху не могла выпасть из поля зрения исследователей хотя бы уже потому, что наряду с крупной собственностью на землю, рента выступала одним из критериев «феодализированности» Руси. Именно поэтому на протяжении нескольких десятилетий умы советских историков будоражил вопрос об атрибуции даннических отношений, возможности их отнесения к одной из форм феодальной ренты. Свое широкое признание мнение о дани-ренте получило только к исходу 50-х гг. в немалой степени благодаря авторитетному имени Л.В. Черепнина. Но хорошо известно, что сама концепция была высказана еще в 30-е гг. СВ. Юшковым, правда, в силу ряда историографических причин оставшаяся в то время на периферии исторической мысли. Прежде чем в самых общих чертах охарактеризовать видение СВ. Юшковым проблемы остановимся на одном интригующем моменте.

В историографии уже было замечено, что Б.Д. Греков, будучи главным разработчиком концепции древнерусского феодализма, ни в 30-е, ни в последующие годы не принимал мысли о тождестве дани и феодальной ренты. Насколько подобное суждение справедливо? Ответить на поставленный вопрос крайне сложно, в виду того, что Б.Д. Греков не высказывал категоричного мнения о природе даннических отношений, да и само данничество не было центральным сюжетом его исследования. И все же, еще в 30-е гг., характеризуя положение «свободных» смердов, ученый отмечал, что одной из форм их эксплуатации было взимание государством дани. Дань, специфика которой историком не раскрывалась, по мере наступления на смердью общину крупных феодалов заменялась отработочной и феодальной рентой.

В последней по времени выхода работе Б.Д. Греков куда более определенно высказал свое отношение к данничеству. Обращаясь к тому же сюжету - эксплуатации «свободных» смердов - на материале новгородских источников (Устав Святослава Ольговича, сообщения НПЛ под 1169, 1193 гг.), ученый приходит к выводу, что дань «была способом эксплуатации смердов государством в интересах господствующего класса»140. При этом он находит возможность отождествлять ее с докапиталистической земельной рентой, что подводит дань под разряд натуральной феодальной повинности1 1 . Заметно, что из сделанных Б.Д. Грековым замечаний можно было легко вывести идею о наличии в ХІ-ХІІ вв. государственной эксплуатации лично свободных крестьян-смердов. Но этого не произошло. Причиной тому служит общая концепция ученого, где основное внимание отводилось генезису феодальной собственности на землю, ставшей ядром всей системы социально-экономических отношений феодального периода. Способы государственной эксплуатации в эту концепцию не вписывались, поскольку отвергали генетический путь развития феодализма в Древней Руси.142

В остальном же Б.Д, Греков твердо придерживался «буквы» учения Маркса о последовательной смене трех форм ренты - отработочной, продуктовой и денежной.143 Не будет откровением если мы добавим, что каждая из перечисленных форм ренты, согласно мысли Маркса (целиком разделяемой историком), есть отражение производственных отношений, присущих конкретной формации. Так, отработочная рента соответствует тому уровню натурального хозяйства раннего периода феодализма, когда феодал, не имея возможности материально заинтересовать производителя, вынужден был идти на захват общинных земель, обращая сидящих на них крестьян в крепостных. Древнерусская конкретика социально-экономических отношений, представленная в законодательстве и актовом материале, не давала Б.Д. Грекову сколь-нибудь убедительных примеров барщинной эксплуатации крестьянина. Отдельные категории зависимых, такие как закупы и смерды, в силу стесненных условий своего положения, в коем они пребывали в дворах «господ» (термин Р. Пр.) и князей, как будто могли иметь соответствие с теми крепостными, что нам известны по источникам XVI-XVII вв. И все же, отсутствие в источниках конкретных сведений о форме эксплуатации закупов и смердов вынуждали Б.Д. Грекова сдержанно писать об отработочной ренте ХІ-ХІП вв. Не отрицая ее существования исследователь вместе с тем не забывал оговариваться, что определить точно степень эксплуатации зависимых людей из-за состояния источников невозможно.

Б.Д. Греков и начальный этап изучения классовой борьбы в советской историографии

Сформулированная в заглавии проблема во многих отношениях спорна и противоречива. Начнем с того, что тема классовой борьбы в Древней Руси, являвшейся, по сути, магистральной темой советской историографии, в исследованиях Б.Д. Грекова занимала не столь уж и много места. Строго говоря, ученый касался этой темы или вскользь или в той мере, в какой она могла помочь в изучении иных исторических проблем, таких скажем, как история крестьянства, политическое развитие древнерусского города и т.п. Отсюда вполне может возникнуть серьезное сомнение в правомерности, сформулированной нами темы и все же, пока не будем торопиться с выводами.

В историографическом плане, как нам представляется, проблема классовой борьбы в Древней Руси распадается на два, взаимосвязанных между собой аспекта - первый из них, связан с необходимостью выявить те методологические истоки, которые сформировали в историографии определенный взгляд на классовую борьбу, и второй, связан с потребностью уяснить какую роль сыграл Б.Д. Греков в разработке теоретических и конкретно-исторических сюжетов этой проблемы.

Оба заявленных аспекта требуют сделать шаг назад от хронологических рамок нашей работы, в период 30-х гг., в то время когда вырабатывалась концепция классовой борьбы вообще и в Древней Руси в частности. Наибольшую сложность на сегодняшний момент представляет изучение влияния марксистской методологии на интересующую нас проблему, а также и то, каким образом это теоретическое наследие классиков преломилось в научных дискуссиях 30-х гг. и конкретных исследованиях. Для себя отметим, что в современной историографии влияние марксизма порою расценивается с отрицательных позиций, как учения направившего науку по ложному пути.

Подобная оценка далека от объективности, поскольку подходит к историографическому прошлому с позиций дня сегодняшнего, трактуя научную ситуацию 30-х гг. исходя из тех результатов (не всегда удачных), что были достигнуты советской историографией к середине 80-х гг. Вообще, вряд ли в решении этого историографического вопроса уместны оценки носящие эмоциональный характер («плохо» или «хорошо») которые в значительной степени упрощают недавнее прошлое. Наверное, для более объективного и взвешенного взгляда на этот предмет, необходимо учитывать одно простое обстоятельство; проблематика классовой борьбы и социальных антагонизмов (во всяком случае, применительно к Древней Руси) в научный оборот вводилась впервые. Дореволюционная историография особого внимания к проблеме классовой борьбы не проявляла, что объяснялось заинтересованностью ученых в решении иных научных вопросов и отсутствием необходимого исследовательского аппарата пригодного для изучения такой темы.

На рубеже 20-30-х гг. в науке шел очень сложный процесс освоения марксистской методологии, следствием которого стали многочисленные дискуссии, в числе которых не последнее место занимало и обсуждение проблемы «генетической революции»1. Не вдаваясь специально в детальный анализ дискуссии (что вышло бы за рамки нашей работы), ограничимся лишь общей характеристикой этого обсуждения и, выделим те сквозные идеи данной дискуссии, которые нашли свое применение на материале древнерусской истории.

Центральная идея концепции «генетической революции» заключалась в признании того, что смена одной общественно-экономической формации другой, происходит под влиянием классовой борьбы. Классовая борьба, а также и та направленность и те формы, что она принимает, содержится в недрах каждой формации и определяется, как способом производства, так и «основным противоречием», присущим формации. Поскольку особое внимание диспутанты уделяли античной (рабовладельческой) и первобытной формациям, постольку и главную причину классовых противоречий принято было видеть, или в антагонизме рабовладельческой и крестьянской собственности (античное общество) или же в столкновении мелкого производителя-крестьянина с рабовладельцем-ростовщиком (родовое общество).2 Тем самым, идейная основа концепции не сводима к заинтересованности ее авторов, вскрыть механизм перехода от одной формации к другой, скорее, наоборот, в ней исследователи пытались показать, те объективные причины, что вызывали акты классовой борьбы и, то основное противоречие (между производительными силами и производственными отношениями) лежащие в основе этой борьбы. Создатели концепции «генетической революции» не останавливались только на выявлении обозначенных моментов, они шли далее, показывая читателю те формы, которые приобретала классовая борьба в первобытной и рабовладельческой формациях. Так, в частности, А.Г. Пригожину казалось, что античный полис и вместе с ним рабовладельческий способ производства разрушался не только рабами, но и мелким крестьянством. Совместные действия первых и вторых «создавало единый антирабовладельческий фронт».3

Мнение выше процитированного историка разделялось и другими исследователями, перенявшими не только саму мысль о возможности переплетения интересов различных классов, но и стремившимися дать ей последующее развитие. Используя определенный набор марксистских цитат, один из исследователей - А.И.Тюменев, предположил, что в революционной борьбе угнетенных против угнетателей, можно выделить и класс-гегемон, в чьем социальном облике находили отражение черты новой, наступающей, формации. Применительно к архаической Греции XI-VII вв. до н. э., изучаемой А.И. Тюменевым, подобная роль гегемона революции "принадлежала тем городским элементам... которые составляли ядро нарождавшегося рабовладельческого общества".

Было бы неверно представлять, что мысль о "генетической революции" так и не вышла за пределы античности и родового общества. Примерно в те же годы основные идеи этой концепции были перенесены и на средневековое общество. Столь быстрой "трансплантации идеи" способствовало не только обстоятельство времени (первая пол. 30-х гг.) с присущими ему широким обсуждением научных проблем, в результате чего высказанные учением идеи перетекали из одной дискуссии в другую, становясь общим достоянием научной общественности. Была здесь и другая причина, на этот раз связанная с «обстоятельством места». Дело в том, что значительная часть научных баталий проходила в одном учреждении - Государственной Академии истории материальной культуры (ГАИМК), что создавало прекрасные возможности для совместной работы историков разных специализаций. В силу этих двух обстоятельств (времени и места) одна из составных частей концепции «генетической революции», связанная с выявлением «основного противоречия» в недрах формации, была использована исследовательницей Некрасовой при изучении социальных антагонизмов в Западной Европе.3 Силу такого противоречия, по мнению историка, составляло экономическое и, как следствие этого, политическое и социальное противоборство мелкокрестьянской и крупной феодальной собственности.6 Важно подчеркнуть, что доклад Некрасовой, прочитанный на специальной конференции по вопросам генезиса феодализма, нашел должную поддержку со стороны И. И. Смирнова, историка профессионально занимавшегося историей Древней Руси. По его словам - «Феодальное, крепостное крестьянство борется в эпоху феодализма против феодальной собственности, против основы власти феодалов, которой является земельная собственность». Интерес историка Древней Руси к концепции «генетической революции», лишний раз показывает, что в науке существовала серьезная потребность в осмыслении социальных противоречий не только недавнего прошлого, но и эпохи феодализма.

Дискуссии по поводу общественного положения смердов в историографии 50- 80-3 гг

«Смердья» проблема в концепции Б.Д. Грекова, безусловно, занимает одно из центральных мест. Решением этого вопроса ученый стремился дать не только еще одну, возможную, трактовку запутанного историографического сюжета, но и показать на историческом материале XI-ХШ вв., основной класс феодального общества Древней Руси. Высказав еще в начале 30-х гг. предположение о двух категориях смердов-зависимьтх и свободных, Б.Д. Греков этим вызвал критику со стороны ряда ученых.1 И все же утвердившееся к исходу 30-х гг. в исторической науке монопольное положение взглядов исследователя на древнерусский феодализм привело к тому, что выдвинутое им «решение» смердьего вопроса оставалось незыблемым в течение нескольких десятилетий. В историографии, особенно начиная с рубежа 50-60-х гг. изучение проблемы смердов шло либо в русле концепции Б. Д. Грекова, либо же вопреки ей. Это обстоятельство заставляет нас отнестись как можно более внимательно не только к суждениям историка по «смердьему вопросу», но и к самой методике исследования проблемы. Только в таком сочетании, при учете общеконцептуальных и источниковедческих наработок Б.Д. Грекова, можно будет более полно представить развитие последующей историографии древнерусских смердов.

Как уже было замечено, Б.Д. Греков полагал, что смердье население ХІ-ХШ вв. делилось на две большие, неравные между собой, прослойки свободных смердов и смердов зависимых от частных феодалов. Подобный взгляд на вещи во многом обусловлен убежденностью ученого в том, что смерды составили основное, крестьянское население Древней Руси. В силу той причины, что крестьяне в феодальном обществе раннего средневековья еще не были в полной мере «освоены» феодальной верхушкой государства, свободные смерды составляли значительную часть древнерусского общества. По словам Б. Д. Грекова, во многих источниках термином «смерд» «обнимается все сельское земледельческое население, организованное в общины» .

Свободные и зависимые смерды сохраняли одну из главных характеристик крестьян средневековья, заключающуюся в частичном праве на владение средствами производства, то есть землей/ Но если зависимый смерд подвергался эксплуатации в рамках феодальной вотчины, то свободный подвергался эксплуатации со стороны государства. Одной из форм подобной эксплуатации была выплата смердами дани.4

Полемизируя с СВ. Юшковым по поводу самой возможности существования свободных смердов, Б,Д. Греков задается вопросом: «как назывались крестьяне, не попавшие в зависимость?»5 Выдвинутый историками вопрос крайне примечателен и раскрывает одну из черт его научного мировоззрения. Любая категория населения Древней Руси, следуя Б.Д. Грекову, имела определенный термин, фиксирующий ее социальный статус. Было бы опрометчиво думать, что представление о «терминологической закрепленности» исходит только из схематизма концепции ученого, стремившегося более отчетливо увидеть процессы феодализации IX-XII вв. Видимо свою роль сыграло в этом вопросе изучение Б.Д. Грековым периода XV-XVI вв., когда крестьянство действительно отчетливо прослеживается по источниковому материалу. Иными словами, «черные», монастырские и вотчинные крестьяне эпохи позднего средневековья своим «генетическим предком» имели древнерусских смердов.6

Серьезный довод в пользу существования свободных смердов ученый находил в статье 45 Пространной Правды. Юридическая норма статьи 45 имеет тесную увязку со следующей 46 статьей Пространной Правды, поскольку обе статьи закрепляют ответственность неполноправных категорий населения (смердов и холопов) за совершенное преступление. Но вместе с тем, названные статьи имеют и серьезное отличие: если за преступление холопа ответственность несет его господин, то смерд, как гласит статья, сам несет ответственность за содеянное; «то ти уроци смердом (в случае кражи скота - С.Н.), оже платать князю продажю»7. «Продажу» могли выплачивать только лично свободные, из чего Б.Д. Греков делает вывод, что «не все смерды платят продажу, то есть отвечают за себя, а только свободные».8

Статья 45 Пространной Правды очень интересна и в последующей историографии получила далеко неоднозначную оценку. Можно сказать, что в трактовке этой нормы сфокусировались различия в представлениях ученых о статусе смердов ХІ-ХІЇ вв.

Рост крупного землевладения в ІХ-ХІ вв. привел к тому, что значительная часть смердов оказалась в феодальной зависимости. Связь смерда с хозяйством феодала, по мнению Б.Д. Грекова, просматривается в уравнении законодательством ХІ-ХІІ вв. статуса крестьянина со статусом холопа и наличии «смердьего коня» в княжеском табуне.9 Совокупность этих данных наводит ученого на мысль, что князь будучи верховным феодалов в Древней Руси мог свободно распоряжаться смердами, передавать их в руки других феодалов.10

Зависимое положение смердов провозглашается в статья 90 Пространной Правды, узаконившей право князя на вымороченное имущество смерда.11 Но при этом, для исследователя не совсем понятно, что представляло собой зависимость смерда от феодала в составе вотчины. Закрепленное в законе равенство смерда и холопа заставляет Б. Д. Грекова думать, что феодал «был мало склонен проводить какую-либо большую разницу в степени своей власти над рабом и крепостным»12. Отсутствие четких различий в положении смерда и холопа имеет свое продолжение в необъяснимом для историка молчании Русской правды о бегстве смердов от своих господ.

Имеющееся противоречие Б.Д. Греков пытается объяснить тем, что в XJ-XII вв. только небольшая часть смердов попала в крепостную зависимость. Выдвигая подобное объяснение, ученый не мог не понимать, что оно слишком гипотетично и не имеет подтверждения в источниках. И все же, косвенным доказательством «бегства смердов» для него служит статья 120 той части Пространной Правды, что носит название «Устав о холопах». Открывается статья фразой: «Аще кто бежа...»14. Историк соотносит ее с беглым смердом.

Высказанное Б.Д. Грековым удивление по поводу неясности положения смердов в феодальной вотчине очень показательно и демонстрирует несоответствие тех методологических требований (концепция феодализма), что выдвигались к древнерусскому обществу, тем сведения, что содержат источники. Конкретным примером этого несоответствия является статья 120 Пространной Правды. Очевидно, что норма не может быть вырвана из общего контекста Устава, посвященного отношениям холопа с господином и сторонними лицами. Также само содержание статьи, касающееся случая кражи холопом чужого имущества и последующей ответственности господина за этот поступок вряд ли может применимо к ситуации побега феодально-зависимого смерда.1

Обрисовав мнение Б.Д. Грекова относительно свободных и зависимых смердов, обратимся к тем методическим приемам работы с текстом источника, что были использованы ученым в обоснование своих взглядов. Наиболее слабую часть работы как с источниковой, так и с методологической стороны составляет исследование положения свободных смердов. Дело в том, что привлекаемые историком данные относятся к более позднему, выходящему за рамки древнерусского, периоду XIII-XV вв. К этому необходимо добавить и специфичность источников: все они имеют новгородское «происхождение». Тем самым историк нарушает хронологический принцип, привнося явления позднего периода в более раннюю эпоху. Нарушение хронологического принципа было чревато еще и тем, что Б.Д. Греков без объяснения оставил некоторые принципиальные моменты: в частности о возможной эволюции положения смердов, а также о специфике новгородских смердов.

Похожие диссертации на Б. Д. Греков и новейшая историография общественного строя Древней Руси

Проблемы кастового строя Индии в освещении отечественной историографии XIX-XX вв.Балаболина Александра Валерьевна

Проблема формирования конституционного строя Англии в освещении британской историографии последней трети XIX - начала XX вв.Астафьева Александра Викторовна

Эволюция государственного строя Древней РусиКочетков Дмитрий Александрович