Великие европейские державы и нацистская Германия в 1933-1935 гг. Яблонская Мария Леонидовна

Содержание к диссертации

Введение

Гпава I. Первые шаги нацистского правительства и политика великих европейских держав: преемственность и смена приоритетов 39

1. Реакция великих держав Европы на приход нацистов к власти в Германии 41

2. Пакт согласия и сотрудничества держав как проект решения решения проблемы перевооружения Германии 88

3. Выход Германии из Лиги Наций и ответные меры Лондона, Парижа и Москвы 132

Глава II. Внешняя политика Германии в 1934 г. и проекты создания антифашистской системы коллективной безопасности 158

1. Проблема Польши и Прибалтики в советско-германских отношениях 160

2. Восточный пакт как попытка Франции и СССР создать новую архитектуру международной безопасности в Европе 177

3. Франко-итальянское сотрудничество: противостояние нацистской угрозе в Центральной Европе 204

4. Начало политики умиротворения: экономический и военный аспекты ' 230

Гпава III. Последний этап политики «мнимого миролюбия» и англо-германский морской договор 1935 г 255

1. Английский и французский подходы к урегулированию проблемы вооружений рейха 256

2. Оценка германской угрозы в Москве: дипломатия и военное планирование 286

3. Англо-германский договор как важнейший этап становления политики умиротворения 305

Заключение 326

Библиография 335

• Реакция великих держав Европы на приход нацистов к власти в Германии
• Проблема Польши и Прибалтики в советско-германских отношениях
• Английский и французский подходы к урегулированию проблемы вооружений рейха

Введение к работе

Данная работа посвящена истории взаимоотношений великих европейских держав и Германии в 1933-1935 гг. Тридцатые годы прошлого столетия являются предметом особого интереса историков и специалистов по международным отношениям. Межвоенный период - одно из наиболее примечательных явлений XX века: краткий по времени, он стал связующим звеном между тем миром, который навсегда ушел в прошлое в результате Первой мировой войны и новой реальностью, возникшей по окончании Второй мировой. Сам факт того, что этот период открывается и завершается двумя глобальными столкновениями мирового масштаба, уже говорит о его роли и значимости в истории человечества. Эта эпоха всегда будет неразрывно связана с проблемой, которая является неотъемлемой частью истории со времени образования первых государств, - проблемой войны. За эти двадцать лет облик мира дважды менялся до неузнаваемости, а потому это время можно справедливо назвать эпохой. По сути своей она невероятно противоречива и нестабильна: это время революций, крушения империй и образования новых государств, глубоких экономических и политических потрясений. Первая ее половина отмечена стремлением предотвратить новую войну и укрепить мир, за который народы Европы заплатили огромную цену. Эта тенденция сохранилась и в 30-е гг., когда постепенно начинают оформляться и приобретать все большее значение деструктивные факторы. Менялась экономическая и политическая конъюнктура, появлялись новые и нарастали старые противоречия между государствами, что, разумеется, отражалось на международных отношениях.

Особенно напряженными они стали в конце 20-х - начале 30-х гг. Это связано с последствиями Великого экономического кризиса, который обрушился на мир в 1929 г. Кризис этот оказал огромное воздействие не только на внутреннюю политику государств в различных частях света, но и существенно повлиял на их взаимодействие друг с другом. Наиболее характерным примером в этом отношении является Германия, где серьезное ухудшение экономической ситуации в стране стало одной из причин, по которой к власти пришла Национал- социалистическая немецкая рабочая партия (НСДАП) во главе с ее лидером Адольфом Гитлером. Это событие повлекло за собой не только радикальные изменения в социально-экономическом развитии страны: оно также полностью изменило ее внешнеполитический курс и стало отправной точкой движения мира к мировой войне.

Объектом данного исследования является отношение великих держав Европы (т. е. Великобритании, Франции, СССР и Италии) к приходу нацизма к власти в Германии, его внешнеполитической программе и политике кабинета Гитлера, проводившейся в период с 1933 по 1935 гг. и получившей название политики «мнимого миролюбия». Цель работы состоит в том, чтобы изучить становление политики каждой из этих стран в отношении нацистской Германии, ее сущность и эволюцию, а эти двусторонние отношения рассмотреть в комплексном аспекте, т. е. определить их вляиние на контакты Германии с тремя другими участниками и на международную обстановку в целом.

Указанные страны в работе представлены как три центра силы, взаимодействовавшие с Германией. К первому мы относим Великобританию и Францию, второй центр представлял собой Советский Союз, третий - Италия. Мы отдельно рассматриваем отношения каждой из этих стран с нацистской Германией, поскольку именно двусторонние контакты являются фундаментом и основной составляющей всей системы международных отношений. Они определяют характер общесистемных отношений и наоборот: система оказывает значительное воздействие на подсистему двусторонних межгосударственных отношений. Таким образом, их изучение - важнейший предмет истории и теории международных отношений.

В избранный нами период Германия начинает проявлять себя в качестве ревизионистской державы, внешняя политика которой была нацелена на слом существующих рамок модели международных отношений. Именно поэтому в работе рассматривается взаимодействие этого государства с крупнейшими державами Европы для того, чтобы оценить роль этих контактов в общем ослаблении системы.

Соответственно, для достижения поставленной цели исследования мы ставим перед собой следующие задачи:

1. на примере политики Великобритании и Франции проследить начальный этап формирования политики умиротворения;

1. рассмотреть зарождение политики СССР в отношении нацистской Германии;

2. рассмотреть политику Италии как идеологически близкого Германии фашистского государства;

3. выявить факторы, определявшие изменения внешнеполитической линии указанных стран в отношении Германии;

4. провести анализ международной обстановки, сложившейся в результате контактов великих держав с нацистской Германией по итогам избранного нами периода.

Хронологические рамки работы охватывают период со времени назначения А. Гитлера главой правительства Германии в январе 1933 г. и до подписания англо-германского Морского договора в июне 1935 г. Нижняя хронологическая рамка выбрана в силу того, что именно приход к власти нацистов в Германии сыграл решающую роль в последующем развитии системы международных отношений. Политика «мнимого миролюбия», которая, по сути, была временем накопления военных сил, продолжалась вплоть до введения всеобщей воинской повинности в Германии в марте 1935 г. Однако верхняя хронологическая рамка - июнь 1935 г. - обусловлена тем, что именно соглашением по соотношению флотов Англия фактически узаконила перевооружение Германии в нарушение основополагающих договоров, и это определило последующее движение к политике умиротворения агрессоров.

Научная значимость работы состоит, прежде всего, в том, что на примере подробного анализа взаимоотношений великих европейских держав и Германии мы рассматриваем начальный этап распада Версальско-Вашингтонской системы. Работа фактически является первой попыткой комплексного и детального рассмотрения контактов крупнейших держав европейского континента в период начавшегося снижения стабильности Версальско-Вашингтонской системы, выполненного на основе неизвестных или же малоизученных документов и анализа новейших концепций отечественной и зарубежной историографии.

Новизна исследования состоит в том, что выбранный нами период ранее, как правило, не становился объектом отдельного исследования, а потому практически не изучен. Новизна состоит и в комплексном подходе: предметом исследования являются не двусторонние отношения какой-либо одной державы с Германией, а отношения многосторонние. При этом мы отходим от сложившихся в литературе стереотипов и стараемся сбалансировать традиционные и новейшие концепции.

В работе мы отходим от традиционного для отечественной историографии утверждения, что главным фактором, обусловившим формирование политики Англии и Франции в отношении нацистской Германии, было их стремление «натравить» нацистскую Германию на Советский Союз. Мы доказываем, что главной целью политики западноевропейских демократий в Европе в 1933-1935 гг. являлось обеспечение стабильности и мирного характера эволюции межгосударственных отношений путем регулирования баланса сил и баланса интересов стран континента. С начала 1934 г. важнейшим компонентом внешней политики Англии и Франции стал курс на обеспечение коллективной безопасности с привлечением Германии, Советского Союза и Италии к формированию новой архитектуры международной безопасности в Европе. Мы, в частности, показываем нарастание кризиса этой политики балансов, рассматриваем предложения тех групп в высших государственных структурах обеих стран, которые настаивали на проведении более жесткой политики в отношении Германии и на сближении с Советским Союзом.

Очевидно, что оправдывать политику умиротворения фашистской Германии, одним из главных инициаторов которой была Великобритания, нельзя. Ибо итогом этой политики стал самый ужасный военный конфликт за всю историю человечества, унесший десятки миллионов жизней. И нельзя слагать вину за это с людей, которые стояли у руля европейской политики в 1930-ые годы.

Но анализируя начальный этап политики умиротворения, рассматриваемый в данной работе, мы исходим из следующего основополагающего для нас тезиса. Историки и государственные деятели (как на Западе, так и в России) оценивают эту политику с высоты прошедших лет и имеющегося исторического опыта Второй мировой войны. Порой такая оценка полностью игнорирует политический, военный, экономический и, что немаловажно, психологические факторы, действовавшие в начале 1930-х гг. Среди них и воспоминания о недавних ужасах Первой мировой войны, и неспособность лидеров понять сущность гитлеровского режима, ощущение вины западными державами за навязанный ими же Версальский договор. К этим же факторам стоит добавить фатальное недоверие к Советскому Союзу и изоляцию США. Все они говорят о том, что поведение Англии и Франции на международной арене нельзя приравнивать к простому выбору между добром и злом в пользу последнего. Лидеры европейских стран не смогли вовремя принять адекватных мер, их можно обвинять в нерешительности и недальновидности, но ни!сго из них определенно не хотел войны. Избежать войны в Европе любой ценой, в том числе - и на Востоке - в этом была главная цель лидеров западных демократий, которой они пытались достичь глубоко ошибочными, как показала история, методами. Именно исходя из этого тезиса мы оцениваем дипломатическую активность Англии и Франции на начальном этапе политики умиротворения.

Здесь стоит сразу же пояснить, что фаетически политика умиротворения берет свое начало еще в 1920-ые гг., когда правительства демократических стран Европы начали постепенно идти на уступки Германии. Эта политика в разное время имела как позитивные, так и негативные аспекты. Будучи изначально альтернативой «окружению» Германии, она оказывала положительное влияние на развитие системы международных отношений. Но в тот момент, когда уступки Германии стали провоцировать ее на все более агрессивные действия, эта политика, безусловно, приобрела крайне деструктивный характер. Мы считаем, что предел разумных уступок навстречу требованиям Германии был пройден в июне 1935 г., когда был подписан англо-германский морской договор. Именно этот шаг зафиксировал необратимость ошибочных действий сторонников политики умиротворения. Рассматривая отношения СССР и Германии, мы предлагаем альтернативу традиционной для советской историографии трактовки, которая, к сожалению, вновь получает статус официальной. Согласно этой концепции, вплоть до 1939 г. СССР последовательно проводил жесткий антифашистский курс, и лишь антисоветская политика западных демократий вынудила его пойти на пакт о ненападении и дружбе с Германией. Эта трактовка восходит к партийно- правительственным декларациям 1939-1941 гг. В нашей работе мы показываем, что после прихода Гитлера к власти в СССР началось формирование двухуровневой внешней политики: ярый антибольшевизм нацистов привел к резкому обострению отношений между двумя странами и даже вынудил руководство СССР пойти на сближение с «империалистическим» Западом. Официальной проводившейся в жизнь первой линией этой политики была декларация и проведения антифашистского курса. Но при этом второй (и основной) линией внешней политики была сталинская установка на использование «межимпериалистических» противоречий, которая предполагала лавирование между демократиями и нацизмом и сохранение нейтральных отношений с Германией. Таким образом Сталин оставлял за собой возможность пойти на сближение с рейхом в случае агрессивных действий демократических стран против СССР. Антисоветизм западных правительств, обострившийся после начала массовых репрессий в СССР привел к постепенному закреплению этой линии как приоритетной.

Традиционный взгляд на политику Италии состоит в том, что в этот период ее отношения с Германией были довольно напряженными, есть точка зрения, что Муссолини ненавидел Гитлера, советская историография, напротив, утверждала, что это были родственные режимы, и потому Муссолини прекрасно шел на сотрудничество. Мы доказываем, что в этот период дуче был крайне обеспокоен ростом военного и экономического потенциала Германии, опасался ее доминирования в странах Центральной и Юго-Восточной Европы и стремился всеми силами остановить этот процесс. С конца 1934 г. его настолько серьезно беспокоила возможность нападения Германии, что он даже решился на военное сотрудничество с Францией, предполагавшее сценарии совместных действий для отражения германской атаки.

Именно поэтому совершенно неправомерно заявлять о том, что в отношениях с нацистской Германией лидера фашистской Италии волновала исключительно проблема независимости Австрии, поскольку узел противоречий был гораздо сложнее: несмотря на то, что мы имеем дело с родственными и идеологически близкими тоталитарными режимами, значительную роль в их взаимодействии играли геостратегические интересы. С одной стороны, Муссолини намеревался использовать появление в Европе еще одного ревизионистского государства в своих интересах, чтобы с его помощью добиваться изменения Версальской договорной системы. Но в то же время он был серьезно настроен на противодействие амбициям рейха при помощи западных демократий, что на определенном этапе собиралась использовать в своих интересах Франция. Однако нерешительность демократических лидеров и их все более явно выражавшееся стремление к умиротворению Германии постепенно склоняли Италию к тому, что своих целей она сможет добиться лишь в союзе с третьим рейхом.

Актуальность исследования состоит в том, что комплексный анализ документов внешней политики всех пяти крупнейших европейских стран позволяет утверждать о наличии фактов, которые противоречат принятым в исторической литературе стереотипам и не вписываются в устоявшиеся схемы, что доказывается с помощью привлечения новых источников и анализа новейшей литературы. Актуальность работы также обусловлена и тем, что и в наше время на планете существуют очаги напряженности, а вопросы об отношении к их политике является предметом рассмотрения Совета Безопасности ООН. На повестке дня по-прежнему стоят вопросы о том, как относиться к потенциальным агрессорам, стоит ли их умиротворять и каковы должны быть пределы подобного умиротворения.

В работе мы используем опубликованные лишь в середине 1990-х гг. и потому не разработанные до сих пор в России материалы по дипломатической активности Англии, дополняющие хорошо изученные «Документы внешней политики Великобритании», используем сравнительно недавно изданные «Документы внешней политики Италии», практически не изученные российскими исследователями, а также вводим в научный оборот архивные материалы внешнеполитического ведомства России.

Мы стремимся показать механизм принятия решений в каждой отдельно " взятой стране и, что особенно, важно, синхронизировать этот процесс относительно тех событий, которые происходили в отношениях других стран и Германии. Поэтому мы стараемся определить мотивации, которыми руководствовался каждый из участников назревающего конфликта с Германией.

Опираясь на доступные материалы, мы показываем, - на небольшом, но очень показательном отрезке времени, - каким образом формировалась политика ведущих стран европейского континента по отношению к Германии, которая привела в итоге ко Второй мировой войне. Этот период избран как показательный именно в силу того, что как раз на данном этапе - и это доказывается в работе, - проявились и окончательно сформировались векторы, которые задавали направление политики европейских держав вплоть до 1939 г.

Для выполнения поставленных задач мы применяли различные методы исторического исследования. Методологической основой работы является историзм как фундаментальный метод исторической науки, а также принцип

научного познания объективной действительности, в соответствии с которым объекты и явления должны рассматриваться в их закономерном историческом развитии и в связи с конкретными условиями их существования.

Одним из важнейших для нашей работы методов является историко- генетический метод, разработанный И. Д. Ковальченко. Рассмотрение отношений между Германией и европейскими державами проводится во временной последовательности с выделением конкретных этапов их эволюции. В работе, составленной по проблемно-хронологическому принципу, выделено три таких этапа, что и предопределило структуру работы, состоящей из трех глав. Первая посвящена реакции европейских стран на приход к власти нацистов и их внешнеполитическую программу (1933 г.), вторая - попыткам вписать Германию в систему коллективной безопасности (1934 г.), в третьей главе описан постепенный отказ европейских стран от поиска коллективного решения германской проблемы и переход к двустороннему урегулированию (1935 г.). Не менее важную роль играет и историко-сравнительный анализ.

В работе также применен структурно-системный анализ. Применяемый в работе принцип системности требует трактовки всех явлений как внутренне связанных компонентов целостной системы. Системный подход отрицает монокаузальность как принцип объяснения сложных процессов. Он также утверждает более значимую роль отношений между элементами системы по сравнению с «внутренними» характеристиками ее отдельных элементов, поскольку именно такие отношения и образуют саму систему. Отношения между великими державами рассматриваются в качестве структурных уровней в рамках Версальской системы. Соответственно, особое внимание уделено влиянию, которое оказывало развитие межгосударственных отношений этих стран на систему в целом. При этом выделяются как негативные, так и позитивные аспекты этого взаимодействия.

Однако в основу данной работы положены методы политической конфлию-ологии, которая ставит своей задачей изучение динамики межгосударственных конфликтов. За несколько лет до начала Второй мировой войны, на этапе формирования противоборствующих блоков выбранные нами в качестве объекта изучения страны воспринимали друг друга в качестве потенциальных противников, т. е. являлись представителями конфликтующих сторон. На тот момент все они являлись важнейшими игроками на международной арене, и от их взаимодействия во многом зависело дальнейшее развитие конфликтной ситуации.

Приведем, к примеру, теорию поиска и достижения компромисса во время конфликта. Исследователь В. Удалов пишет о том, что в международной системе у ее субъектов существуют три вида интересов: совпадающие, взаимоисключающие и непересекающиеся. В действительности, как отмечает автор, эти интересы почти всегда совмещены и действуют одновременно. К примеру, у Англии, СССР и Германии были совпадающие интересы: речь идет об усилении военного потенциала рейха. Цели Берлина вполне ясны, а что касается двух других участников, то Лондон рассчитывал создать таким образом противовес Франции и Советскому Союзу, а Москва - капиталистическому миру. В. Удалов приходит к выводу о том, что баланс интересов в узком смысле представляет собой баланс между непересекающимися интересами одной и другой стороны. В широком - комплексный баланс всей системы действующих с обеих сторон интересов, в котором наряду с непересекающимися интересами уравновешиваются между собой группы взаимоисключающих и совпадающих интересов.

Если применить эту теорию к выбранному нами конфликту, получается, что в принципе ревизионистские страны и страны- умиротворительницы могли достичь компромисса в том, случае если бы цели, которые озвучивали Германия и Италия, действительно тем и ограничивались. Однако надеждам на мирное урегулирование не суждено было сбыться, поскольку Англия, Франция и СССР явно недооценивали масштаб угрозы, исходящей от нацистской Германии и впоследствии союзной ей Италии, а потому применяли в равной степени неадекватные методы урегулирования конфликта.

Обзор источников

Источники, на которых построена работа, разделены на следующие группы: это архивные материалы, дипломатические и парламентские документы, публикации выступлений политических деятелей, мемуары, публицистика и пресса.

К первой группе относятся неопубликованные архивные материалы России (документы историко-дипломатического департамента Архива внешней политики РФ). Этот архив содержит значительное количество очень ценных материалов, которые лежат в основе давно опубликованных «Документов внешней политики СССР», однако же в этот сборник вошла лишь малая толика их и к тому же тщательно отредактированная из соображений цензуры. Автор познакомился с документами, которые значительным образом меняют традиционную картину советской внешней политики.

К сожалению, выдача дел в этом архиве осуществляется по страново- хронологическому принципу и в отсутствие доступа к описям, что исключает полное обследование определенных групп документов, ко многим из которых по- прежнему нет доступа (например, переписка комиссариата по иностранным делам с Политбюро ЦК ВКП (б) и военным ведомством, протоколы Коллегии НКИД). Автор имел возможность ознакомиться с документацией о взаимоотношениях СССР с Германией, которые относятся к фондам секретариата наркома, заместителей наркома, члена коллегии и референтур Второго Западного отдела НКИД. Основной массив изученных и приводимых в работе документов представляет собой переписка наркома М. М. Литвинова и его заместителя Н. Н. Крестинского с дипломатами полпредства СССР в Германии, а также их дневники. В депешах и дневниковых записях прослеживаются директивные указания высшего политического руководства страны, в них также содержится подробный анализ международной обстановки и, в частности, эволюции советско-германских отношений дипломатами центрального аппарата ведомства и советской миссии в Берлине. Эти записи опровергают принятую советскими историками вследствие

дефицита доступа к источникам картину восприятия сотрудниками НКИД взаимоотношений СССР с нацистской Германией.

Ко второй группе источников относятся материалы, которые лежат в основе практически любой работы по внешней политике. Это сборники документов, публикации выступлений политических деятелей, стенограммы заседаний парламентов, документы международных конференций и организаций. Важнейшим источником такого типа стали «Документы внешней политики Германии»

После Второй мировой войны значительная часть политического архива МИД Германии оказалась у союзников. Сначала над ним работала интернациональная англо-американо-германская группа в Берлине, позднее наиболее важные документы были вывезены в Англию. Для обработки этого огромного массива документов была создана совместная комиссия, в состав которой вошли историки из США, Великобритании и ФРГ. Они занимались отбором вывезенных документов для публикации. Основной целью этой комиссии было выявление главных причин Второй мировой войны и создание ретроспективы внешней политики нацистской Германии. Сначала документы издавались на английском языке, впоследствии они также публиковались в ФРГ на немецком.

Эти сборники включают инструкции рейхсканцлера, министра иностранных дел и статс-секретаря по иностранным делам дипломатическим представителям за границей, донесения германских дипломатов ведомства иностранных дел, переписку различных отделов этого ведомства с другими министерствами. Они также содержат протоколы заседаний кабинета министров, на котором рассматривались вопросы внешней политики. В издании сохранены пометки на полях, сделанные А. Гитлером, К. фон Нейратом, Н. фон Бюловым и др. На протяжении многих десятилетий материалы этих публикаций служили основным источником для исследований, посвященных проблемам немецкой внешней политики.

Очевидно, что одним из основных источников при написании нашей работы стали речи по вопросам внутренней и внешней политики, произнесенные А. Гитлером, когда он уже занимал должность рейхсканцлера, а затем главы немецкого государства. Важнейшим сборником документов по истории Германии на немецком языке также являются «Документы политики Германии», опубликованные в третьем рейхе во время войны, а также сборник «Национал- социализм. Документы 1933-1945»¹⁰.

Основные материалы по дипломатической активности Англии представлены в изданных после войны «Документах внешней политики Великобритании». Этот источник был взят за основу большинством историков, специализирующихся на истории межвоенного периода, т. к. он содержит значительное количество документов, позволяющих анализировать не только внешнюю политику Англии, но и других европейских государств. Однако эти материалы были давно и тщательно изучены исследователями, поэтому в нашей работе для анализа реакции Англии на политику Германии мы также привлекаем изданные сравнительно недавно в США «Британские документы по внешней политике». В этот сборник вошли материалы, не вошедшие в упомянутые публикации, осуществленные после войны. Их значимость состоит в том, что эти материалы практически не были введены в научный оборот и потому почти не изучены отечественными специалистами.

К этой же группе источников относятся «Парламентские дебаты» - стенограммы заседаний обеих Палат английского парламента. Они дают представление о ходе борьбы между политическими партиями, представленными в парламенте, по вопросам внешней политики, о реакции депутатов на важнейшие заявления министров. Именно этот источник доказывает наличие противоположных точек зрения по вопросу ведения внешней политики в отношении нацистской Германии среди английских парламентариев.

Хотелось бы также особо отметить часто цитируемую в работе книгу «Пока Англия спала», в которой собраны выступления в Палате Общин одного из самых известных английских политических деятелей XX в. Уинстона Спенсера Черчилля. В этот период Черчилль не входил в кабинет министров и в состав Форин Офис, но, будучи членом консервативной партии, он на протяжении нескольких лет выступал в парламенте, последовательно отстаивая идею германской угрозы и необходимости срочных мер для обеспечения безопасности Англии. В работе были использованы тексты его выступлений в Палате Общин не только потому, что они дают представление о позиции Черчилля. Не меньший интерес представляет собой фактический материал о соотношении, например, германских и английских вооружений, который он приводит в своих выступлениях.

Материалы по внешней политике Франции были изданы в 1960-80-ые гг., 2 серии по 30 томов охватывают период с июня 1932 до августа 1939 г. Это издание стало плодом работы специальной комиссии, созданной в мае 1961 г. при поддержке Шарля де Голля. При активном участии академиков П. Ренувена, М. Бомона, Ж-Б. Дюрозеля она опубликовала документы правительства, МИД, Генерального штаба и ряда других французских ведомств. По сути, эти сборники представляют собой реставрацию предвоенной части национального историко- дипломатического архива, уничтоженной в годы Второй мировой войны и гитлеровской оккупации. В каждом томе собрано около 500 документов, среди которых есть и донесения послов (в том числе, А. Франсуа-Понсе, Р. Кулондра, Ш. Корбэна, Л. Альфана), консулов, атташе, материалы из личных архивов французских государственных деятелей Э. Эррио, Р. Массигли, Ж. Боннэ и др.

Не менее важным источником являются документы, собранные Парламентской комиссией по расследованию причин катастрофы 1940 г. В состав этой комиссии, работавшей с 1946 по 1951 г., вошли 42 парламентария и 18 представителей участников Сопротивления. Политические, военные и дипломатические деятели III Республики предвоенного десятилетия изложили свои свидетельства и представили разнообразные документы. Комиссия издала два тома доклада ее председателя Шарля Серра и девять томов документов

свидетельских показаний, в общей сложности составляющих 3500 крупноформатных страниц текста.

Во Франции, как и в Англии, были изданы стенограммы парламентских дебатов, публиковавшиеся в материалах конгрессов ведущих политических партий (радикалы, «Демократический Союз», «Республиканская Федерация», СФИО, ФКП и др.). Некоторые материалы этих стенограмм были также использованы при написании работы.

Позднее всего были изданы материалы внешнеполитического ведомства Италии - интересующие нас тома сборника «Итальянские дипломатические документы» вышли лишь в 1987-1990 гг.. В них собрана переписка сотрудников министерства иностранных дел с итальянскими послами, депеши, ноты, меморандумы, стенограммы бесед с представителями зарубежных дипломатических представительств и в принципе все материалы, касающиеся деятельности этого ведомства. Особую ценность представляют собой послания Муссолини к различным дипломатам. Дуче в тот период времени одновременно занимал посты премьер-министра и министра иностранных дел, поэтому его письма дипломатам являют собой образчик четких директив главы государства, которые должны были неукоснительно выполняться. Это особенно интересно, поскольку обычно мы имеем дело с переданными через третьи, а то и десятые руки и потому не совсем точными указаниями верховного руководителя страны, что требует много времени для сравнительного анализа таких депеш с другими документами.

Для нашей работы эти материалы имеют особое значение в силу того, что они практически не исследованы российскими историками. Советские ученые и подавно не были знакомы с этими документами, опубликованным сравнительно недавно, а потому в основе их оценок внешней политики Италии, как правило, лежали только свидетельства из документов других стран, мемуары и пресса. Мы,

разумеется, использовали и материалы программной книги Б. Муссолини о доктрине фашизма.

В Советском Союзе был опубликован многотомный сборник «Документы внешней политики СССР», некоторые тома которого были использованы при написании данной работы, хотя в основном мы опирались на архивные материалы, поскольку указанное издание было прекрасно исследовано многими поколениями отечественных историков. Его главным недостатком является особого свойства «избирательность»: при публикации многие принципиально важные для понимания внешней политики СССР документы просто в него не вошли, а изданные подверглись тщательной редактуре, в чем мы имели возможность убедиться, сравнивая, например, оригинальную версию некоей депеши, хранящуюся в архиве, и ее же текст, опубликованный в ДВП уже с многочисленными пропусками и многоточиями.

Говоря о советских дипломатических материалах, нельзя обойти стороной такие издания как «Сборник документов по международной политике и международному праву». Издание документов советско-польских отношений было также использовано в работе, поскольку изучение этих контактов играет огромную роль при анализе советско-германских контактов. При написании работы мы, разумеется, использовали стенограммы заседаний партийных съездов, в которых приводятся выступления советских лидеров, а также опубликованную недавно переписку И. В. Сталина и одного из его ближайших сподвижников Л. М. Кагановича. Были также привлечены материалы статьи М. Н. Тухачевского, одного из крупнейших военных руководителей того времени, о росте военного потенциала Германии и угрозы, исходящей от нее.

В работе были также использованы материалы Женевской конференции по разоружению, а также отдельно изданные в Нью-Йорке тексты британской Белой книги по обороне, немецкой декларации о введении всеобщей воинской повинности и последовавшие за этим ноты протеста со стороны Великобритании, Франции и Италии.

К третьей группе документов мы относим мемуарную литературу, которая при известной специфике этого жанра, имеет очень большое значение для нашей работы. Понимая субъективность воспоминаний государственных деятелей, которые, во многом, пытались снять с себя ответственность за начало Второй мировой войны, мы тем не менее используем их свидетельства, поскольку при корректном анализе приводимой ими информации можно расширить и дополнить сухую картину, представленную дипломатическими документами. Мы старались использовать мемуары политических деятелей из всех стран, политика которых стала объектом данного исследования.

Одним из основных источников по внешней политики Германии, безусловно, является книга А. Гитлера «Майн Кампф» Для понимания действий Гитлера на международной арене очень важную роль играют воспоминания Германа Раушнинга, главы Данцигского сената и приближенного Гитлера, в которых он приводит высказывания фюрера о его планах в отношении внутренней и внешней политики. Книга содержит откровенную и шокирующую информацию об истинных планах Адольфа Гитлера. Раушнинг бежал из нацистской Германии, и опубликовал содержание секретных бесед с Гитлером и его соратниками в 1940 г. в Нью-Йорке. А вот мемуарам одного из главных нацистских преступников И. фон Риббентропа доверять сложно: он писал их в тюрьме, ожидая судебного разбирательства, а потому главная его задача состояла в том, чтобы снять с себя ответственность за предпринятые внешнеполитические шаги и возложить всю вину на А. Гитлера. Гораздо более интересные и правдивые сведения о политической жизни Германии в 1930-ые гг.

мы обнаружили в воспоминаниях американского посла в Берлине Уильяма Додда.

Картину внешней политики Англии прекрасно дополняют мемуары Уинстона Черчилля, которые отличаются очень точным восприятием ситуации на международной арене. Во многом с позицией Черчилля был солидарен Роберт Ванситтарт, в 1930-1938 гг. постоянный заместитель министров иностранных дел Англии. Его мемуары и дневниковые записи дают четкое представление о том, что Черчилль был отнюдь не одинок в своем мнении Ванситтарт полностью разделял его точку зрения относительно той опасности, которая исходила от нацистской Германии не только для Великобритании, но и для всего мира. Кроме того, в своих воспоминаниях он уделяет внимание тому факту, что в составе Форин Офис было значительное число дипломатов, которые были не согласны с политикой правительства в отношении Германии, и приводит тому веские доказательства. Тем не менее, внешнеполитическая линия Англии того времени, направленная на «умиротворение» Германии, была продолжена и в последующий период. Именно поэтому в 1938 г. Ванситтарт оставил свой пост.

Напротив, воспоминания министра иностранных дел Англии Джона Саймона не отличаются внятностью изложения событий и не предоставляют читателю возможности определить, каких же все-таки взглядов на проведение внешней политики Великобритании придерживался глава Форин Офис. Его мемуары содержат всем известные факты, не освещая мнения самого автора об этих событиях, хотя он имел непосредственное к ним отношение. Намного более интересными для исследования являются воспоминания Антони Идена, который с августа 1931 г. занимал пост парламентского заместителя министра иностранных дел. В январе 1933 г. он стал заместителем главы британской делегации на Женевской конференции, а в декабре того же года по инициативе премьер-министра Макдональда был назначен Лордом Хранителем Печати. В 1933-35 гг. он играл значительную роль в переговорах между Англией и Германией по различным вопросам, его деятельность на международной арене

была чрезвычайно активной. С 1935 г. Антони Иден был министром по делам Лиги Наций, то есть фактически вторым министром иностранных дел в правительстве. В 1938 г. А. Иден, как и Р. Ванситтарт, ушел в отставку.

Острая критика действий французского правительства содержится в мемуарах генерала Шарля де Голля, героя Сопротивления и будущего президента Франции. Он полемизирует с М. Вейганом и М. Гамеленом, которые пытались реабилитировать французскую военную доктрину, воплощенную в строительстве «линии Мажино». Де Голль, напротив, утверждает, что Франция вполне могла обеспечить значительное военно-техническое превосходство над Германией, в том числе, путем укрепления «тыловых союзов». Он также полагал, что режим Третьей республики смирился с ремилитаризацией Германии и тем самым поставил под удар французскую национальную безопасность и всю Версальскую систему.

Мемуары Эдуарда Эррио, Жозефа Поль-Бонкура (выдающиеся французские политические деятели того времени, в начале 1930-х гг. занимавшие различные посты), равно как и воспоминания маршала Поля Рейно, который в 1930-е гг. был сторонником умиротворения Германии, отличаются критикой действий руководства Третьей республики накануне войны.

В защиту умиротворения выступали немногие, среди них - Ж. Боннэ, который в своих книгах оправдывал этот курс, утверждая, что Франция не имела реальной альтернативы Мюнхену, а само Мюнхенское соглашение было направлено на «спасение мира» («Защита мира», «Кэ д'Орсэ при трех республиках», «От Мюнхена до войны»),

С Боннэ полемизирует французский дипломат Р. Кулондр: вспоминая о двух дипломатических миссиях (в Москву и Берлин), он размышляет о французской внешней политике того времени. Его концепция состояла в том, что четыре года сражений в Первой мировой войне истощили Францию и предопределили ее деградацию как великой державы. Именно в силу того, что страна была крайне ослаблена, она была вынуждена бесконечно искать поддержки у Англии, в результате чего британский премьер «держал в своих руках вожжи англо-французской упряжки и вел ее к войне». Несмотря на желание возложить всю ответственность на англичан, Кулондр все же справедливо отмечает, что «Мюнхенское соглашение не предопределило упадок Франции, а фиксировало его». Как и комиссия Ш. Серра, французский дипломат полагал, что переломным моментом в деградации страны стала ремилитаризация Рейнской зоны, а точнее неспособность руководства Франции ответить на этот шаг Гитлера.

Очень схожих позиций придерживается и другой знаменитый французский дипломат, Андре Франсуа-Понсе, который в начале 1930-х гг. был послом в Берлине. Он также подчеркивает зависимость дипломатии Третьей республики от политики британских консерваторов. Понсе утверждает, что «Мюнхенское соглашение было исключительно британским делом». Кроме того, по его мнению, пацифизм, как основа внешней политики и дипломатии Франции того времени определил позицию Франции во время Рейнского кризиса и германской интервенции в Испании.

В работе мы использовали воспоминания П. Апоизи, сподвижника Бенито Муссолини, одной из крупнейших дипломатических фигур того времени, представителя Италии в Лиге Наций. Именно через Алоизи дуче предпочитал вести переговоры с представителями западных демократий в Женеве. Что касается дипломатии Советского Союза, иногда мы ссылаемся на воспоминания И. М. Майского, в тот период полпреда СССР в Великобритании, однако его мемуары грешат некоторым искажением фактов. Нельзя было обойти вниманием и деятельность Коминтерна в казанный период времени, и здесь особое значение имеют воспоминания его главы Георгия Димитрова.

Исследование было бы неполным без привлечения материалов прессы, поэтому мы постарались изучить материалы ведущих газет европейских стран, были привлечены и статьи средств массовой информации СССР и Германии, хотя они и отражали полностью исключительно официозную пропагандистскую точку зрения правительств, которая и без того вполне очевидна. Гораздо больший интерес представляют собой статьи английской и французской прессы, где свобода печати предполагала лоббирование разными изданиями различных мнений о внешнеполитических событиях. Кроме того, материалы этих газет особенно важны для нас потому, что именно они оказывали значительное влияние на формирование общественного мнения, а этот фактор играет не последнюю роль в изучении причин складывания политики умиротворения. Газеты Англии и Франции наглядно демонстрируют, что пацифистские идеи и статьи, в которых обосновывалась необходимость примирения с Германией, превалировали над другими мнениями. В этой связи кажется уместным привести точку зрения В. Джордана: «Открытая дипломатия вынуждала учитывать настроения общественного мнения, но широкий интерес к проблемам внешней политики, бесспорно, затруднял государственным деятелям проведение разумной политики».

Таким образом, можно прийти к выводу о том, что источниковая база по данной теме является весьма обширной. Следует особо отметить, что при анализе содержания архивных и опубликованных документов использовались общепринятые методы критики источников, т. е. учитывалась их функциональная направленность, целевая аудитория и текущая политическая конъюнктура.

Обзор историографии

Историография международных отношений 1930-х гг. весьма обширна, однако попытки выделить период 1933-1935 гг. в качестве отдельной темы для исследования применительно к избранным нами странам ранее не предпринималось. Это время либо бегло рассматривается в качестве малозначимой прелюдии к событиям второй половины 1930-х гг., либо изучается более углубленно, но на примере двусторонних отношений. Работы по данной теме можно разделить на четыре группы. К первой относятся монографии и статьи по истории и теории международных отношений. Ко второй группе мы относим работы по анализу истории внешней политики отдельных стран, к третьей - по двусторонним отношениям Германии с другими государствами. Наконец, в четвертую группу мы включаем исследования, посвященные узким вопросам изучаемой нами проблематики.

Среди многочисленных общих работ по истории международных отношений, хотелось бы особо выделить изданные за последнее десятилетие обобщающие труды: «Системная история международных отношений» под редакцией А. Д. Богатурова, «Дипломатия» Г. Кисснджера, «Курс лекций по истории международных отношений в 1918-1939 гг.» В. Н. Горохова, «История международных отношений 1918-1939» Э. ди Нольфо, «Введение в теорию международных отношений» под ред. А. С. Маныкина, «Очерки теории и

методологии политического анализа» .

Эти новейшие труды отечественных и зарубежных специалистов предлагают современный взгляд на историю межвоенного периода с учетом недавно изданных документов, избегают клише времен холодной войны (которые были свойственны как советским, так и многим западным исследователям). Работы, изданные в нашей стране после 1991 г., не отягощены цензурными и идеологическими ограничениями, которыми, к сожалению, были связаны многие советские историки. Отметив эти монографии как принципиально важные для нашего исследования, приведем краткий обзор эволюции историографии международных отношений 1930-х гг. в странах, внешняя политика которых является объектом данного исследования.

Обзор немецкой историографии стоит начать с двух общих работ по истории международных отношений. Одна из них написана Г. Целлентином и посвящена проблемам европейской безопасности. О причинах, порождающих войны, автор пишет: «Наряду с макиавеллизмом и кантовской теорией есть еще одна - не государства и их политика и экономические формы сами по себе агрессивны, но агрессия происходит, когда нет подходящего международного механизма, который мог бы сглаживать противоречия мирным путем». Эта теория берет свое начало в ревизионистской концепции внешней политики Веймарской республики. Ее также придерживается и историк Г. Шульц.

Одна из первых книг по международным отношениям, опубликованных в нацистской Германии, была посвящена проблемам Версальской системы, непосредственно связанных с приходом Гитлера к власти. Это работа О. Крига «Конец Версаля. Внешняя политика третьего рейха». Очевидно, что сам факт публикации книги в рейхе свидетельствует о ее крайней тенденциозности. Книга была издана вскоре после выхода Германии из Лиги Наций, и время ее выхода определяет основное содержание: демарш Гитлера в Женеве изображается в ней как справедливая борьба за восстановление германского суверенитета, попранного союзниками.

Совершенно противоположные взгляды отражены в книге М. Беера, в прошлом видного веймарского журналиста, который уехал в Швейцарию после прихода к власти фашистов, и опубликовал свою работу в эмиграции. Беер критиковал действия западных держав в отношении Германии, но в то же время справедливо обвинял нацистов в нарушении международного права.

После войны главной проблемой, обсуждаемой германской историографией, стал вопрос о преемственности веймарской и нацистской дипломатии. Здесь можно выделить два этапа. Вначале, большинство немецких историков полагало, что о преемственности можно говорить до 1936 г. До этого времени внешняя политика Гитлера была направлена лишь на ревизию Версальского договора, а потому, с их точки зрения, борьба против Лиги Наций и ограничений Версаля носила оправданный характер. Основными представителями этого направления являются Э. Кордт и Б. Швертвефегер.

Однако по прошествии примерно двадцати лет большая часть немецких историков начинает склоняться к тому, что нельзя проводить линию разграничения между ревизией Версаля и захватнической политикой нацизма. Таким образом, борьба против Англии, Франции и международного сообщества в целом' стала оцениваться германскими историками как борьба за беспрепятственную агрессию, которая положила начало движению Германии к мировому господству и мировой войне. Этой точки зрения придерживаются, в частности, К. Гильдебрандт и X. Якобсен. Возобладание этой концепции - стало результатом колоссальной работы, которая последовательно, с большим трудом проводилась государственными деятелями, историками, публицистами, наконец, самим обществом в ФРГ, для осмысления феномена нацизма и признания ответственности всей нации, а не только нацистской партии за развязывание Второй мировой войны и вызванных ею бедствий.

Эти вполне достойные похвалы тенденции в немецкой науке продолжали уживаться с крайне реакционными, а на самом деле откровенно фашистскими концепциями. Типичным примером таковой является статья известного немецкого историка Георга Франц-Виллинга под названием «Причины Второй мировой войны». В этом опусе Виллинг пишет, что Гитлер совсем не хотел войны, напротив, к ней стремились его «внешние и внутренние враги». К внутренним врагам он относит поляков и евреев. Внешними, с его точки зрения, являлись Рузвельт и Сталин, которые вынашивали планы мирового господства.

Отличительной чертой немецкой историографии международных отношений 1930-х гг. является то, что несмотря на постепенную эволюцию ее в сторону взвешенных оценок, в большинстве своем историки в Германии были категорически не согласны с мнением многих своих англоязычных коллег о решающем позитивном значении Версальских договоренностей для развития системы международных отношений (справедливости ради отметим, что этот тезис и в английской историографии также оценивался неоднозначно). Кроме того, большинство их отрицает положительную роль Лиги Наций как одного из творений этих договоров для укрепления Версальской модели.

Английская историография политики умиротворения и предшествующего периода также пережила серьезные трансформации на протяжении второй половины XX в. При этом подходы британских историков всегда отличались многообразием и индивидуальностью, что, безусловно, затрудняет сравнительный анализ их трудов. Нам представляется правильным разделить более чем полувековую историю изучения роли Англии в международных отношениях на два периода.

На первом этапе доминировали представители "ортодоксально- критического" направления, основная задача которых состояла в разоблачении политики западных государств накануне войны. Это направление также называли «черчиллевским», оно продолжало традиции т. н. "великой либеральной историографии", согласно которой ответственность за судьбы народов возлагается на политических лидеров. Такие настроения были обусловлены приверженностью демократическим идеалам, обостренным восприятием недавних ужасов войны и Холокоста, а также желанием не допустить повторения опыта Мюнхена в отношениях с СССР, который казался многим западным либералам угрозой, сопоставимой с нацистской Германией. Но работам Г. Никольсона, Л. Рауза и др. в значительной мере была присуща неисторичность: эти авторы недооценивали множество объективных факторов, в которых действовали британские политики накануне войны. Из-за отсутствия документальных свидетельств, которые на тот момент еще не были опубликованы, а также в силу краткости исторической дистанции, они исходили из ложного тезиса об очевидной уже в первой половине 1930-ых гг. предопределенности действий Гитлера. Это заставляло их «клеймить» умиротворителей и обвинять их в «преступном» потакании амбициям рейха.

Радикальная смена концепции британской историографии произошла в 1960-ые гг. Водоразделом между первым и вторым периодами стала книга А. Дж. П. Тэйлора. В обосновании своей работы он пишет: «Всем ужасно нравился тезис о том, что всему виной Гитлер, который все спланировал, и противостоять ему было совершенно невозможно. Это удовлетворяло всех: и противников политики «умиротворения» и ее защитников, мол, политика эта была мудрой и, кроме того, была бы успешной, если бы не один непредсказуемый факт - Германия оказалась во власти безумия». Тэйлор полагает, что Гитлер пришел к власти без каких-либо планов изменения Версальской системы. Британский историк исходил из ошибочного, на наш взгляд, представления о том, что Гитлер был ничуть не более ужасен, чем многие современные ему политические лидеры. Его главным утверждением стало отрицание ослепленности фюрера идеологией, в том числе идеей расового превосходства арийцев, а потому историк считал, что

внешняя политика гитлеровской Германии была нацелена только на освобождение от «оков Версаля» и возвращение стране статуса великой державы.

После публикации работы Тэйлора в центре внимания исследователей вновь оказались мемуары Д. Саймона, С. Хора, лорда Галифакса и других политиков 1930-х гг., которые защищали приверженность курсу на умиротворение. Его монография положила начало дискуссии в английской науке и публицистике о возможностях Великобритании в проведении политики сдерживания потенциального агрессора путем наращивания вооружений и участия в системе коллективных обязательств.

Однако же, мягко говоря, не совсем верные оценки Тэйлора были подвергнуты серьезной критике, поскольку даже очень приблизительное знакомство с историей Второй мировой войны предполагает несогласие с определяющими для этого историка установками. Переломным моментом в такой переоценке стала публикация в конце шестидесятых - начале семидесятых годов новых источников. Издание правительственных архивных фондов тридцатых годов и новых томов второй серии "Документов по британской внешней политике" стали точкой отсчета для второго этапа развития английской историографии и знаменовало собой появление «ревизионистской школы». Первыми историками, которые наиболее квалифицированно использовали новые возможности, стали К. Барнетт, Д. Барнс, Р. Джеймс, К. Миддлмас, Д. К. Уатт. Их задача состояла в том, чтобы пересмотреть негативные оценки Мюнхенского соглашения в частности и политики умиротворения в целом.

Именно ревизионистами был подтвержден тезис о значительном снижении роли Форин Офис в принятии стратегических решений в межвоенный период, что и объясняет неспособность Ванситтарта и его многочисленных сторонников повлиять на развитие ситуации. Научные биографии С. Болдуина, Дж. Р. Макдональда, а также А. Идена, К. Эттли и других деятелей позволили уточнить роль и ответственность каждого из них. Кроме того, началось глубокое изучение общественного мнения Великобритании середины тридцатых годов по вопросам внешней политики (Д. Уэли, М. Хауард и др.), что серьезнейшим образом изменило прежнее представление об адекватности действий правительства.

Недостатком этого нового направления стало то, что перейдя от осуждения политики умиротворения к более глубокому пониманию ее причин и оценке множества действовавших в то время факторов, большинство историков- "ревизионистов" склонилось к частичной апологии внешнеполитического курса Великобритании этого периода. Некоторые историки, принадлежащие к этому течению и поставившие перед собой задачу «реабилитировать» репутацию Чемберлена, в своих размышлениях дошли до мысли о том, что решение Черчилля о вступлении в войну было глубокой ошибкой, поскольку оно обрекло Британию на потерю колоний и стратегическую зависимость от США.

Историки этой школы также отмечали военно-политическую слабость Третьей республики. Они видели политическую ситуацию во Франции близкой к хаосу, социальному разброду, чреватому даже гражданской войной (П. Кеннеди), что, с их точки зрения, делало ее совершенно небоеспособной. П. Хейес отмечал, что Францию раздирали политические противоречия, и в этой обстановке политика умиротворения служила делу сохранения мира.

В самой Франции катастрофа 1940 г. была воспринята как национальная трагедия, и это обстоятельство на протяжении десятилетий оказывало доминирующее воздействие на восприятие историками событий 1930-х гг. Упоминавшаяся выше Парламентская комиссия под руководством Ш. Серра по итогам расследования причин этой катастрофы не только опубликовала множество документов предвоенного и военного времени, но и предложила свою концепцию внешней политики страны 1930-х гг. Главным постулатом этой теории стало утверждение о том, что гитлеровская ремилитаризация Рейнской зоны предопределила последующие неудачи Франции на дипломатической арене, ее изоляцию и, в конечном итоге, поражение Третьей республики. Влияние этой концепции ощущается в публиковавшихся с конца 1940-х и до 1960-х гг. мемуарах

политиков, военных и дипломатов, которые принимали непосредственное участие в формировании предвоенного внешнеполитического курса.

Первой публикацией, в которой жестко критиковались действия руководства Франции, стала вышедшая в октябре 1940 г. в Швейцарии книга «Трагедия Франции». А. Моруа и многие ведущие журналисты, публицисты и общественные деятели того времени говорили о военно-технической неподготовленности страны к войне, которой общественность пугали годами. Они осуждали политиков, которые не сумели сделать выбор между концентрацией «всей своей энергии на вооружениях» и поиском «путей соглашения с Гитлером». Разумеется, в 1940 г. выбор в пользу первого казался очевидным.

После войны во французской историографии сложились два основных направления, которые восходят ко времени Сопротивления. Представители консервативной школы - Ж. Монтиньи, К. Фолен, А. Дэко, Л. Сорель и их последователи - стремились возложить ответственность за поражение страны на предвоенную политику «левых партий», т. е. социалистов, коммунистов и всех участников Народного Фронта. Так, Леона Блюма и Эдуарда Эррио, они именовали «левыми демагогами и мечтателями» Таким образом, их позиция была крайне политизирована: они осуждали государственных деятелей не за их просчеты, а фактически за их политическую принадлежность. Эти историки видели все беды Франции не в том, что политики были недальновидными, а в том, что у руля стояли левые силы.

Сторонники либерального направления опираются в своих работах на подходы, заложенные школой «Анналов». К их числу относят П. Ренувена, М. Бомона, Ж.-Б. Дюрозеля и их последователей. Именно это крыло на протяжении долгого времени доминирует во французской историографии Второй мировой войны.

В своем докладе на одной из международных конференций, посвященных истории Второй мировой войны, знаменитый французский историк М. Бомон утверждал: «Французы началом Второй мировой войны считают день 7 марта 1936 г. Именно в этот момент была упущена возможность пресечь посягательства Гитлера. Ворота войны распахнулись». Этот тезис, восходящий к публикации Комиссии Ш. Серра, стал основополагающим для большинства французских историков. Перу Бомона принадлежат основополагающие для французской науки обобщающие труды по истории международных отношений: «Слава и трагедия Третьей республики» (1956), «Третья республика» (1968) «Возникновение Второй мировой войны» (1969). В этот же период вышла вторая часть VIII тома коллективного труда «История международных отношений», посвященная «кризисам XX века» и написанная еще одним выдающимся французским историком Пьером Ренувеном. Тогда же был опубликован обзорный труд его ученика и последователя Жана-Батиста Дюрозеля «Дипломатическая история с 1919 г. до наших дней».

Все эти работы исходят из двух основополагающих тезисов. Разделяя мнение П. Ренувена и М. Бомона, Дюрозель полагает, что «деградировавший» режим Третьей республики фатально предрешил дальнейший ход событий, отступив на Рейне в 1936 г. Второй общий тезис, объединяющий работы этих исследователей - это утверждение о глубокой деградации французской парламентской демократии в 1930-ые гг. Отсюда и возникла преобладающая тенденция изображать внешнюю политику Третьей республики как некую импровизацию, выражавшую растерянность правящей элиты. Умиротворение, с точки зрения этих историков, стало отражением общей деградации политической системы предвоенного времени, которая сделала страну беспомощной и беззащитной перед лицом германской угрозы. Таким образом, политика 1930-х гг. представлялась в их трудах как серия просчетов, а Мюнхенское соглашение как символ позора Франции.

Классическим примером такого подхода является еще одна знаменитая работа академика Ж.-Б. Дюрозеля под характерным названием «Упадок». Главное его проявление историк видит в неспособности французской политической элиты дать своевременный и жесткий ответ на вооружение Германии и отстоять военные статьи Версальского договора. К чести Дюрозеля, в отличие от многих

французских историков он не отрицает альтернативы «умиротворению», а потому, в частности, подробно изучает историю переговоров о Восточном пакте и делает попытку осветить роль Л. Барту.

Тем не менее, Дюрозель утверждает, что кабинет Даладье шел в фарватере британской политики, а Невилл Чемберлен вел за собой французских министров, и именно поэтому историк, как и многие его предшественники, возлагает ответственность за Мюнхен на английское правительство. В то же время, у этого мнения есть серьезная оппозиция в лице историка Франсуа Бедарида, который полагал, что разделявшееся мэтрами французской науки утверждение об исключительной ответственности Англии представляет собой «упрощенную схему, которая лишает французскую политику всякого содержания».

На протяжении 1940-80-х гг. во Франции было также представлено крыло историков-марксистов: Ф. Бонт, Ж. Бувье, Ж. Виллар, Ф. Кремье, Ж. Эстаже и др. Они освещали внешнюю политику Франции сквозь призму позиции, которую

занимала коммунистическая партия .

Из обобщающих трудов по истории международных отношений, созданных итальянскими историками, как особо характерную стоит отметить работу Дж. Сальвемини. В монографии, изданной в начале 1950-х гг., он заметно принижает ответственность фашистской Италии за развязывание войны в Европе. В своей знаменитой «арифметике вины» он возлагает пять десятых ответственности на Гитлера, три десятых - на Сталина, и лишь одну десятую часть на Муссолини, которому приписывает не осознанное желание с помощью союза с Гитлером достичь собственных экспансионистских целей, а всего лишь «безответственный оппортунизм».

Гораздо больший интерес для нас представляет книга видного современного итальянского историка Эннио ди Нольфо об истории международных отношений с 1918 до 1999 гг. В главе о дипломатии 1930-х гг., насыщенной фактическим материалом, историк прекрасно балансирует

традиционные концепции и предлагает собственное, очень нестандартное видение внешнеполитических коллизий того времени.

Обзор общих работ по международным отношениям советской историографии открывает третий том «Истории дипломатии», изданный в 1945 г.На протяжении многих лет это издание оставалось ориентиром для многих поколений историков. Написанное ведущими профессорами и специалистами, оно является одним из лучших и достойных примеров работы советских историков. Но, к сожалению, те условия, в которых они работали, очень часто не позволяли излагать события с должной объективностью, и с течением времени сформулированные в этом исследовании взгляды по вопросам внешней политики подвергались пересмотру и опровержению.

Политика умиротворения и предшествовавший ей период рассматривались исследователями исключительно в антисоветском ключе. Главный тезис, как упоминалось выше, состоял в том, что Англия и Франция «закрывали глаза» на вооружение Германии, предоставляли ей сырье и кредиты и всячески способствовали агрессии ее на востоке с единственной целью - руками Гитлера уничтожить Советский Союз. Никакие другие факторы в историографии того времени не рассматривались, о тесном сотрудничестве СССР и Германии времен «духа Рапалло» и в последующий период не упоминалось, все внешнеполитические шаги Советского Союза конца 30-хх гг. (пакт о ненападении с Гитлером, «освободительный поход» в Польшу, «операция» в Финляндии и пр.) представлялись исключительно как «единственно возможный» ответ на антисоветский «сговор» европейских демократий. В большинстве своем советские историки были либо вынуждены следовать этой концепции, поскольку другие не проходили цензуру, либо же искренне разделяли это мнение в силу отсутствия доступа к документам, в первую очередь, архивным, которые опровергают такое видение событий предвоенного времени.

В работах 1960-70-х гг. эти тезисы «кочевали» из одной монографии в другую, примером таких работ являются книги И. Д. Овсяного, Г. Н. Реутова,

В. М. Хайцмана. Они написаны, в основном, по материалам тщательно «отредактированных» «Документов внешней политики СССР», издававшихся в этот период. В 1980-ые советские историки начали использовать в своих трудах опубликованные за рубежом документы внешней политики Англии и Германии, но среди этих материалов по-прежнему подбирали только те документы, в которых можно было «усмотреть» антисоветскую направленность, характерным примером являются книги В. Я. Сиполса Гораздо более взвешенной работой, в которой просматривается сравнительный анализ международной обстановки, стала монография И. Ф. Максимычева, изданная примерно в это же время.

Одной из первых общих монографий по истории международных отношений в 20-30-е гг., опубликованных после 1991 г., является четырехтомное издание, подготовленное коллективом авторов под редакцией А. О. Чубарьяна. Авторы поставили перед собой задачу в несколько ином свете изложить события межвоенного периода, избегая идеологических клише. Новые подходы к изучению международных отношений накануне Второй мировой войны представлены также в работах А. Д. Богатурова и его соавторов, В. Н. Горохова, А. О. Наумова, А. Ю. Сидорова и Н. Е. Клейменовой.

Стоит особо подчеркнуть, что в отличие от общих работ советских историков по международным отношениям, отличающихся крайней тенденциозностью, монографии, посвященные двусторонним отношениям с европейскими державами и более узким проблемам дипломатии этого периода, а также биографии европейских политических деятелей, отличаются гораздо более взвешенным подходом. Их авторы детально прорабатывали имевшийся достаточной скудный источниковый материал и на базе его создавали труды, многие из которых до сих пор могут служить образцом для новых поколений историков и примером очень достойной и высоко профессиональной работы, а их научная значимость не потеряла своей ценности и актуальности многие годы спустя.

Перейдя, таким образом, к обзору работ, принадлежащих ко второй группе нашей классификации и посвященных анализу внешней политики отдельных стран, обратим внимание на монографию 3. С. Белоусовой о политике Франции, статьи и диссертацию по проблемам французской внешней политики К. А. Малафеева, работы В. Г. Трухановского по внешней политике Великобритании и В. Н. Дашичева по внешнеполитической стратегии германского фашизма и подготовке Германии к войне. Говоря о недавно опубликованных отечественных работах, нельзя обойти вниманием книги- А. И. Патрушева и А. Ю. Ватлина по истории Германии, монографии Л. С. Белоусова и М Ильинского о фашистском режиме в Италии, книги О. Н. Кена, Н. С. Симонова, посвященные экономической подготовке СССР к войне.

Что касается работ по внешней политике европейский стран, изданных за рубежом, для нашей темы особенно актуальны монографии К. Барнетта¹⁰⁷, Дж. Бургвина, Дж. Гуча, Б. Вендта¹¹⁰, М. Цайдлера, Г. Вайнберга, А. Питерса

К третьей группе мы отнесли работы по двусторонним отношениям отдельных стран. Среди работ, посвященных внешней политике Италии хотелось бы выделить книгу Розарии Куартараро, в которой автор, основываясь на концепции знаменитого итальянского историка Р. ди Феличе, объясняет радикализацию захватнических планов Муссолини неспособностью Британии принять во внимание интересы Италии, а его альянс с Гитлером представляет как последнюю возможность избежать дипломатической изоляции страны, что было, безусловно, просчетом западных демократий.

Нас также особенно интересовали взаимоотношения Рима и Берлина. Автор классической работы М. Функе видел главное отличие фашистской Италии от нацистской Германии в сохранении монархической власти. Р. Лилль в своей работе критикует концепцию Э. Нольте, который утверждал о значительном сходстве итальянского и германского режимов. Лилль, напротив, полагает, что тождество их было лишь внешним, в действительности же эти режимы практически ничего не связывало.

Й. Петерсен подробно рассматривает отношения фашистских вождей и движений и в 1920-ые гг., несмотря на заявленные хронологические рамки его работы. По итогам подробного анализа всех факторов, способствовавших сближению между двумя режимами, автор приходит к выводу о том, что большую роль в этом сотрудничестве играли не только реальные выгоды от союза, но и идеологическое родство.

Одной из недавно изданных работ, посвященных сравнительному анализу внешней политики двух режимов, является монография А. Каллиса В ней автор изучает идеологическое обоснование экспансионистских планов Муссолини и Гитлера, а также влияние идеологии фашизма на внешнюю политику.

Биографы Муссолини сходились во мнении, что дуче не испытывал особой приязни ни к Гитлеру, ни к Германии, но был весьма польщен тем, что такая крупная европейская страна, как Германия следует его примеру. При этом большинство исследователей объясняют сближение Италии с рейхом исключительно внешнеполитическими, а не идеологическими причинами. Белоусов и Ильинский подчеркивают: Муссолини ясно осознавал, на что он идет, Максмит, скорее, склонен оправдывать его тем, что заключение союза было вынужденным из-за тяжелого положения Италии. Общий вывод исследователей состоит в том, что германские национал-социалисты считали итальянский режим родственным и были заинтересованы в союзе с Римом, мотивируя его не только политической необходимостью, но и идеологическими причинами.

Применительно к советско-французским отношениям указанного периода, исследователей, как правило, больше всего интересовала история подписания двустороннего пакта о взаимопомощи. Этой проблеме уделено особое внимание в монографиях Ю. В. Борисова, А. 3. Манфреда, А. Л. Нарочницкого, В. Я. Сиполса и др. Но в большинстве этих работ вся французская политика предвоенного периода изложена лишь как производная политики британских консерваторов. Французские историки А. Азо и М. Мурэн, которые специализировались на истории франко-советских отношений, отмечали бесспорное стремление Москвы и Парижа достичь союза, хотя и не отрицали наличия в элитах и обществе обеих стран влиятельных противников такого

альянса

Говоря об историографии советско-германских отношений, хотелось бы особо отметить работы современных исследователей: С. 3. Случа, С. А. Горлова, В. В. Захарова, М. И. Мельтюхова, диссертационную работу Ю. 3.

Кантор. Они представляют особый интерес, поскольку написаны на основе тщательного изучения и сопоставления материалов различных архивов России и Германии.

Наконец, к четвертой группе мы отнесли работы, посвященные узким вопросам исследуемой нами проблематики. Здесь нельзя не упомянуть книгу Л. Самюэльсона, работы, посвященные проблеме Польши и Прибалтики в советско-германских отношениях , достаточно давно изданную, но совершенно не потерявшую актуальности работу К. Ярауша о Пакте Четырех держав, диссертационную работу А. П. Смирнова о взаимоотношениях Германии и Лиги Наций.

В завершение приведем две весьма интересные работы американских исследователей, поскольку в последнее время историки США уделяют много внимания дипломатии 1930-х гг. Любопытный подход представлен в монографии С. Рока В ней приведен анализ «политики умиротворения», которую проводила Великобритания в отношении Соединенных Штатов в 1896-1903 гг. Автор перечисляет уступки, на которые пошла Англия в Западном полушарии, где она уже не могла поддерживать прежнее свое могущество. Он заключает, что эти уступки не затрагивали интересов безопасности самой Британии, но способствовали тому, что у нее вскоре появился мощный стратегический союзник, как в Первой, так и во Второй мировой войне. Уступки, сделанные США, т. е. «умиротворение Америки» на рубеже веков, в том числе, позволили Британии перекинуть свои военно-морские резервы в Восточное полушарие для ведения боевых действий. Таким образом, Рок доказывает, что политика умиротворения не всегда приводит к возникновению конфликта, а в некоторых случаях является наилучшим способом разрешения назревающего конфликта.

С таким подходом в принципе соглашается автор одной из наиболее ярких и интересных работ в американской историографии новейшего времени Д. Рекорд, профессор, бывший советник Комитета Сената США по вопросам национальной безопасности. Но в то же время, исследователь в своем докладе предостерегает: практически все американские президенты, начиная с Гарри Трумэна и заканчивая Джорджем Бушем-младшим спекулировали на тему политики умиротворения и «уроков Мюнхена» для оправдания применения военной силы в различных конфликтных регионах. Г. Трумэн, требуя ввода контингента ООН в Корею, сравнивал действия корейских коммунистов с политикой Японии и Германии в 30-ее гг. Джон Кеннеди ссылался на Мюнхенские соглашения во время Карибского кризиса 1962 г. Оправдывая вторжение во Вьетнам, Ричард Никсон утверждал, что сдача Южного Вьетнама коммунистам равнозначна предательству Чехословакии в 1938 г. Рональд Рейган, объясняя необходимость значительных финансовых затрат на военные нужды в эпоху гонки вооружений с СССР, также ссылался на печальный опыт Мюнхена. Президент Джордж Буш-старший сравнивал Саддама Хуссейна с Гитлером перед началом кампании в Персидском заливе. А Билл Клинтон провел аналогию между Европой 30-х гг. и агрессивными действиями Слободана Милошевича накануне операции НАТО в Югославии. Буш-младший, как и его отец, оправдывал нанесение удара по Ираку в 2003 г., приводя в пример тот факт, что Гитлера гораздо легче было победить в 1936 г. до оккупации Рейнской зоны, чем в более позднее время. Точно так же и с Саддамом Хуссейном: гораздо проще нанести удар по Ираку, пока он не заполучил ядерное оружие, чем когда он это сделает, ибо тогда столкновение грозит гораздо большими потерями. Американский исследователь заявляет, что спекуляции на тему политики умиротворения весьма опасны, поскольку со времен Гитлера мир не знал угрозы, сопоставимой с нацистской, а потому призывает к особо тщательному проведению исторических аналогий.

Таким образом, характерной чертой зарубежной историографии начиная с послевоенного времени, является рефлексия о причинах войны, об упущенных возможностях, о преступности бездействия политических лидеров западных стран. На протяжении десятилетий зарубежные историки и общественность в целом полемизируют о степени ответственности своих стран за наступление мировой войны, непосредственно после ее окончания они клеймили, презирали и вешали (в прямом и переносном смысле) своих чемберленов, даладье и лавалей. По прошествии нескольких десятилетий произошла смена ориентиров: историки и публицисты начали склоняться к тому, чтобы смотреть на события предвоенного времени не с высоты исторического опыта Второй мировой войны, а глазами политических деятелей, принимавших решения в 1930-ые гг. и не знавших, что эти решения были «предвоенными». Используя новые документы, они акцентируют внимание на многообразии различных факторов, обусловивших движение стран Западной Европы к политике умиротворения.

Однако до настоящего времени не предпринималось попытки использовать системный подход применительно к выбранному периоду исследования, посвященного комплексному анализу внешней политики крупнейших пяти европейских держав в отношении нацистской Германии.

Гпава I. Первые шаги нацистского правительства и политика великих держав: преемственность и смена

приоритетов.

Назначение Адольфа Гитлера главой правительства Германии в 1933 г. изменило ход мировой истории: всего через шесть лет после прихода к власти нацистов началась Вторая мировая война. Эта катастрофа, постигшая человечество, обязала современников и потомков в деталях изучать историю предвоенного времени для того, чтобы определить, когда движение к этой войне приняло необратимый характер, где и в чем допустили ошибку мировые политические лидеры, вовремя не избавившие мир от страшной угрозы. В данной главе мы подробно рассмотрим историю взаимодействия крупнейших держав Европы с нацистским режимом в первые месяцы его активности на международной арене для того, чтобы выяснить, как политическая элита этих стран восприняла смену власти в Германии и как намеревалась выстраивать отношения с новым режимом.

Политика каждой страны отнюдь не начиналась с чистого листа: Европа была неприятно удивлена, но не шокирована назначением лидера нацистской партии на должность германского канцлера, а потому на протяжении первых месяцев действия Англии, Франции, СССР и Италии носили заметный отпечаток преемственности в отношении к Германии: с ней продолжали общаться как с привычным игроком на международной арене.

Относительно спокойная реакция Европы, во многом, объясняется продолжительным опытом ее взаимодействия с весьма родственным нацизму фашистским режимом. Он благополучно и вполне мирно существовал в Италии на протяжении многих лет, не неся'больших неприятностей ни населению страны (политические репрессии в Италии укладывались в стандартные «нормы» функционирования других авторитарных режимов, существовавших в Европе), ни ее окружению - за все время пребывания у власти фашисты ни разу не покусились на целостность другого государства, хотя амбиций своих не скрывали. Точно так же достаточно спокойно в последние годы существовал и большевистский режим в России, который, по мнению западных политиков, представлял собой гипотетическую угрозу, но при этом тоже ни на кого не нападал. Появление в Европе еще одного антиверсальского «элемента» насторожило демократических лидеров, поскольку сама тенденция не представляла собой ничего хорошего, но это событие ни в коем случае не заставило их сразу же воспринять Гитлера как непосредственную угрозу мировому порядку.

Если Англия последовательно придерживалась курса на предотвращение изоляции Германии и уступок ей в экономической и военной сферах, то Франция, наоборот, традиционно считала ее своим главным противником. Поэтому стремление Парижа «окружить» Германию и не допустить ее перевооружения укрепилось после прихода к власти нацистов, но эта политика стала развитием прежних ее усилий, а никак не новым поворотом. Что касается Италии и Советского Союза, в первой половине 1933 г. они по-прежнему видели в Германии козырь в игре с западными демократиями и, как и раньше, намеревались использовать ее для достижения своих целей. А потому сближение с новым режимом было для этих стран естественным продолжением прежней политики в отношении Берлина Нельзя при этом подчеркнуть, что на этом параллели между двумя станами заканчиваются: их цели и методы их достижения были абсолютно не схожи между собой.

Лишь к концу 1933 г. великие державы Европы начали осознавать, что пришедшая к власти в Германия партия, поддерживаемая мощными военизированными отрядами, представляет собой несколько большую опасность, чем предыдущие правительства, которые все в той или иной степени исповедовали реваншизм и добивались отмены Версальских ограничений Первые шаги Гитлера на международной арене заставили европейских политических лидеров сменить тактику в отношении нового режима, хотя, несмотря на постепенное понимание германской угрозы, каждая страна по- прежнему намеревалась использовать гитлеровскую карту для достижения собственных целей на внешнеполитической арене. Именно это обстоятельство успешно использовала гитлеровская дипломатия, играя на противоречиях между великими державами и постепенно достигая поставленных новым канцлером задач.

1. Реакция великих держав Европы на приход нацистов к

власти в, Германии.

В день назначения Гитлера рейхсканцлером Германии, 31 января 1933 г. сэр Роберт Ванситтарт, заместитель министра иностранных дел Великобритании, записал в своем дневнике: «Немецкие дикари, вероятно, одолеют интеллигенцию и коммунистов. Когда это произойдет, следующая европейская война не заставит себя долго ждать». Однако же Ванситтарт был одним из немногих британских политических деятелей, сразу же увидевших исходящую от нацизма опасность. Советский посол в Лондоне И. М. Майский вспоминал: «Сначала, правда, правящая Англия не принимала фюрера слишком всерьез. Я хорошо помню, как на протяжении всего 1933 г. британские политики разных направлений - консерваторы, либералы, лейбористы - еще спорили по вопросу о том, удастся ли Гитлеру удержаться у власти».

Понимая, что воинственная программа его партии не могла не насторожить мировых политических деятелей, новый глава германского кабинета поспешил заверить общественность в своем стремлении к миру и неприятии войны. Через два дня после назначения рейхсканцлером Гитлер заявил, что возглавляемое им «национальное правительство» считает своим высшим долгом «выступать за сохранение и упрочение мира, в котором мы ныне нуждаемся больше, чем когда бы то ни было».

Однако лорд Ванситтарт верно угадал сценарий дальнейшего развития событий. Практически сразу после прихода к власти, Гитлер пустил в ход свой главный козырь в начавшейся игре с Великобританией - спекуляции на тему коммунистической угрозы цивилизованному миру. 7 февраля 1933 г. в интервью газете «Дэйли Мэйл» он сказал, что «Версальский договор является несчастьем не только для Германии, но и для других народов». Рейхсканцлер также заявил о своих надеждах на то, что пересмотра договоров будут требовать не только немцы, но и весь мир. Вторым по значимости был тезис об ужасной опасности, которую несет всему миру коммунизм Фюрер пояснил, что новому правительству Германии приходится иметь дело не с иностранным государством, а с явлением распада, которое он оценивал как «основное препятствие для мирного развития и нового расцвета германской нации». Таким образом, Гитлер сразу же дал понять английскому правительству, крайне обеспокоенному возможностью прихода коммунистов к власти в Германии, что он намерен всеми силами противостоять коммунистическому движению внутри страны.

Уже через месяц после прихода Гитлера к власти стало понятно, каким образом новый канцлер собирается оберегать свой народ от «коммунистической угрозы», равно впрочем, как и от всяких других. 28 февраля был издан чрезвычайный декрет «В защиту народа и государства», который на самом деле представлял собой основу для фашистского террора внутри страны. Этот декрет фактически упразднял Веймарскую конституцию, значительно ограничивал личные свободы граждан, вводил смертную казнь.

Через четыре недели, 23 марта 1933 г., был опубликован «Закон о полномочиях», который предоставлял правительству Гитлера чрезвычайные права, принадлежавшие ранее рейхстагу. Речь шла о принципиально важных функциях, в демократических странах осуществляемых совместно ветвями исполнительной и законодательной власти, таких как: право изменять конституцию, издавать законы, утверждать договоры с иностранными государствами. Одновременно в Германии проводились массовые преследования коммунистов, социал-демократов, начались погромы и аресты по национальному признаку. Закон от 14 июля 1933 г., запрещавший деятельность каких бы то ни было политических партий, кроме национал-социалистической, фактически лишь фиксировал текущее положение вещей: никакой оппозиции, кроме как «разрешенной» властями, к тому моменту в Германии уже не существовало.

Выступая в Палате Общин 13 апреля 1933 г., Уинстон Черчилльутверждал^- «Один из уроков, извлеченных нами после Великой войны, состоит в том, что наша безопасность зиждется на демократическом устройстве Германии с соответствующими парламентскими институтами: Все это было уничтожено. Перед нами диктатура - диктатура мрачная и зловещая».

Вопреки широко распространенному мнению, Черчилль отнюдь не был пифией; громогласно вещавшей о том, что для всех остальных было тайной. Чиновники Форин Офис были прекрасно осведомлены о происходивших в Германии погромах, арестах и преследованиях. Тому свидетельство - регулярные донесения британского посла в Берлине сэра. Горацио Румбольда. Он не испытывал иллюзий, относительно действий нового немецкого правительства и его истинных целей, о чем подробно сообщал в своих депешах. Будучи послом в Берлине с 1928 по 1933 г., этот опытный дипломат (Румбольд уже занимал этот пост в годы, предшествовавшие Первой мировой войне) в те годы был сторонником уступок правительству канцлера Г. Брюнинга. Свое мнение он мотивировал тем, что такая поддержка необходима как раз для того, чтобы Германия не оказалась во власти одной из многочисленных националистических партий.

После прихода нацистов к власти Румбольд по прошествии непродолжительного периода времени не оставил у начальства в Лондоне никаких сомнений относительно своей позиции. Британский посол жестко критиковал действия нового правительства в сфере внутренней политики, которые никак нельзя было назвать демократическими. Излагая свое мнение о нацистском режиме, он призывал министерство иностранных дел обратить внимание на «четкость, с которой Гитлер осуществляет задачи, поставленные в «Майн Кампф» Накануне отставки Румбольд направил в Лондон депешу, которую можно считать его напутственным словом. В этом последнем донесении он без прикрас изложил свое мнение о Гитлере, нацистах и их задачах: «Цель нового правительства состоит в том, чтобы собрать под своей властью всех немцев, проживающих в Европе. <...> Германия сейчас нуждается в увеличении своей территории». Посол завершил этот отчет решительным предупреждением относительно будущего международной обстановки: «Основывать свое видение происходящего на надеждах, что все вернется к здравому смыслу - обманчиво. Они (действия германского правительства - М. Я.) не оставляют сомнений. У меня сложилось впечатление, что люди, проводящие политику правительства Гитлера, психически нездоровы».

Реакция Форин Офис на донесения из Берлина была достаточно сдержанной. Министр иностранных дел Джон Саймон говорил, что находит депеши берлинского посла «определенно настораживающими». Между тем военный представитель Англии на Женевской конференции по разоружению Артур Темперли отправлял правительству отчеты о своем видении германской опасности, в которых он полностью разделял точку зрения посла в Берлине.

В меморандуме, который был приложен к тексту последней депеши Румбольда, Темперли предлагал пригрозить Германии, пока та еще «слишком слаба перед лицом французской армии и нашего флота», и осуществлять это давление на протяжении нескольких лет - до тех пор, пока правители Германии «не придут в чувство». По мнению Артура Темперли, альтернатива жесткой позиции состояла в том, чтобы оставить все как есть, и тогда через пять лет вооружение Германии станет свершившимся фактом. Автор меморандума пришел к выводу, что в таком случае война будет неизбежна - только если в Германии не произойдет радикальная смена настроений.

Оба документа были переданы кабинету министров вместе с комментариями Ванситтарта, который был согласен с мнением британских представителей в Берлине и Женеве.

Однако правительство было не склонно принимать подобные заявления близко к сердцу. Премьер-министр Рамзей Макдональд на протяжении долгого времени критиковал Версальский договор как основу европейского порядка, придерживался пацифистских настроений и не раз заявлял, что не считает войну средством ведения политики. Стенли Болдуин, лидер консерваторов (они составляли наиболее многочисленную группу, поддерживавшую Национальное правительство), занимавший в его правительстве пост лорда-президента Совета, не особенно интересовался вопросами внешней политики. Его позиция заключалась в том, что помощь Франции в случае войны должна быть оказана непременно, однако при этом он вовсе не собирался отягощать Англию какими бы то ни было новыми обязательствами.

Пост министра иностранных дел во втором Национальном правительстве занимал сэр Джон Саймон, назначенный на эту должность 5 октября 1931 г. Антони Иден, получивший пост заместителя министра иностранных дел в парламенте, так отзывался о начальнике в своих мемуарах: «Саймон мог составить инструкцию быстрее, чем кто бы то ни было. Но это было лишь частью его обязанностей. Его коллеги часто жаловались на то, что он скорее склонен обращаться к ним за советом, нежели проводить собственную политику».

Многие исследователи также настроены по отношению к Саймону весьма критично. Энтони Питере полагает, что уже в тот момент некоторые политические деятели сомневались в способностях нового министра. Ведь главная причина его назначения заключалась в необходимости отблагодарить ту часть либералов, которая уже не так настойчиво защищала фритред Герхард Вайнберг отмечает, что тот был блестящим юристом, которому, однако же, удалось скрыть от своих современников, так же, впрочем, как и от озадаченных читателей своих мемуаров,

_ ~ 19

каких же все-таки взглядов на ведение внешней политики он придерживался .

Сэр Горацио Румбольд ушел в отставку в июне 1933 г. по причине преклонного возраста и умер в мае 1941 г. - к этому времени Вторая мировая война продолжалась уже почти два года. Уже после его отставки лорд Ванситтарт вспоминал: «... ничто не ускользало от его внимания, а его предупреждения (об угрозе, исходившей от нацистской Германии - М. Я.) были самыми четкими и недвусмысленными, чем все те сведения, которые стали нам известны позднее».

Премьер-министр Макдональд был весьма озабочен подъемом агрессивного национализма и насилия в Германии. "Сообщения о германской политике в Женеве и о намерениях германского правительства, присланные секретной почтой из Берлина, так напоминают важные события и сдвиги лета 1914 г. "- размышлял наедине с собой Макдональд в начале марта 1933 г. . Однако в Лондоне решили подождать дальнейшего развития ситуации.

К сожалению, действия нового германского правительства рассматривались в Великобритании как временные меры, рассчитанные на то, чтобы навести порядок и окончательно устранить возможность прихода к власти коммунистов. Внешнеполитическая программа нацизма не принималась всерьез и тому есть вполне рациональное объяснение: история знала многочисленные примеры грандиозных завоевательных походов, однако то, о чем писал в своей книге Гитлер, просто не имело аналогов, а потому британские политики отнюдь не воспринимали «Майн Кампф» как реальную программу нацистской партии. Масштабы описанных там предстоящих завоеваний были настолько велики и настолько же нереальны, планы Гитлера далеко выходили за рамки формальной логики и воспринимались на берегах Темзы либо в качестве приманки для недалекого и озлобленного поражением в войне избирателя, либо как странноватые фантазии одного из многочисленных немецких националистов. Кроме того, очень немногие британские политические деятели дали себе труд прочесть сочинение Адольфа Гитлера - политических памфлетов и программ было написано в послевоенной Германии превеликое множество, и современники отнюдь не ожидали обнаружить в трактате главного немецкого национал- социалиста нечто выдающееся и в принципе достойное внимания.

Изначально Гитлер озаглавил свои заметки громоздко и неудобоваримо - «Четыре года борьбы против лжи, глупости и трусости». Однако практичный Макс Аман, директор центрального издательства НСДАП, взявшись за публикацию, возражал против столь тяжеловесного и малопривлекательного заголовка и урезал его. В итоге, книга, опубликованная в 1925 г., вошла в историю под названием «Майн Кампф» («Моя борьба»). Трудно не согласиться с высказыванием американского журналиста и современника описываемых нами событий Уильяма Ширера об этой книге: «Можно, по всей вероятности, утверждать, что если бы большее число немцев, не являвшихся членами нацистской партии, прочли эту книгу до 1933 г. и если бы государственные деятели разных стран внимательно изучили ее, пока еще не было поздно, то и Германию, и весь мир удалось бы спасти от катастрофы». Сетования журналиста вполне справедливы, однако же Ширеру, в силу его профессии, было известно, что обыватель ленив, а государственные деятели, как правило, заняты решением глобальных проблем экономического и политического свойства, и у них отнюдь не всегда есть время читать сочинения тех, кого они считают временщиками и горлопанами из уличных хулиганов.

Кроме того, по словам советского посла в Лондоне, с изданием гитлеровской книги в Англии происходили загадочные метаморфозы. Майский вспоминал, что в 1936 г. беседовал с Дэвидом Ллойд Джорджем, бывшим премьером и одним из «авторов» Версальского договора, о содержании книги Гитлера. К своему удивлению, Майский обнаружил, что Ллойд Джордж книгу читал, однако ничего не знал относительно планов фюрера разгромить и покорить Францию, захватить Польшу и Прибалтику. Ллойд Джордж был уверен, что слова Майского - результат враждебной Гитлеру пропаганды.

Оказалось, что в издании, которое читал английский политик, отсутствовали страницы, где в оригинале говорилось об агрессивных планах против Франции и Польши. Через несколько дней Майский прислал ему точный перевод недостающих в английском издании пассажей. По словам советского посла, Ллойд Джордж был «ошеломлен и возмущен (как он объяснил мне при нашем ближайшем свидании) даже не столько содержанием изъятых страниц, сколько тем, что они были скрыты от английского читателя».

И все-таки, те британские политики, которые впоследствии прочли книгу Гитлера в оригинале, не могли не обратить внимания на следующий тезис: «В

Европе в обозримое сейчас время для Германии могут существовать только два союзника - Англия и Италия». Несмотря на противоречивость, сбивчивость и явную оторванность от какой бы то ни было реальности, книга лидера нацистов заставила западных лидеров поверить в то, что главным его врагом является коммунизм, и потому агрессия будет направлена, в первую очередь, против Советского Союза. В 1933 и даже в 1935 г. нападение Германии на СССР, который в тот момент уже имел наиболее многочисленную армию в Европе, казалось абсолютно невозможным. Тем не менее, многие английские государственные деятели полагали, что даже в случае сверхбыстрого роста военной машины Германии, первым объектом нападения станет Советский Союз: фашизм и большевизм столкнутся между собой, а европейские державы будут со стороны созерцать столкновение этих одинаково чуждых- и враждебных для западных демократий режимов.

Вопреки распространенному мнению, отнюдь не все советские дипломаты того времени (в отличие от советских историков, изучавших этот период) были убеждены в стремлении Англии придти к «антисоветскому сговору» с нацизмом. В середине лета 1933 г. первый секретарь полпредства СССР в Берлине сообщал в Москву: «Что касается Англии, то, несмотря на.наличие серьезных антисоветских интервенционистских кругов, все же в основном Розенберг потерпел в Лондоне неудачу и не только потому, что преследования евреев и демократов восстановили английское общественное мнение против Германии, но и потому, что осуществление гитлеровской внешнеполитической программы в корне разрушает английскую систему европейского равновесия и создает угрозу объединения всей Европы под владычеством германского империализма. Пангерманская Европа меньше всего устраивает Англию, издавна базирующую свою политику на существовании нескольких взаимно уравновешивающих друг друга европейских держав. Германизированная Европа неизбежно повела бы к восстановлению и даже усилению тех противоречий, которые привели уже однажды к войне 1914 г.».

За прошедшие с начала Первой мировой войны пятнадцать лет поменялись правящие режимы, распались империи и изменились границы государств. Тем не менее, геостратегическая обстановка в глобальном смысле оставалась неизменной, в чем прекрасно отдавали себе отчет на Британских островах. В результате распада Российской, Австро-Венгерской и Германской империи на европейской карте появилось множество небольших независимых государств, которые Франция пыталась объединить в дружественные ей блоки в качестве противовеса Германии. Тем не менее, ни союз этих малых стран, ни тем более каждая из них в отдельности не могли быть искомой сдерживающей силой, каковой по-прежнему оставалась Россия. На протяжении долгих десятилетий главная задача европейской политики Англии состояла в том, чтобы не допустить значительного усиления одной из трех самых могущественных держав континента. До тех пор, пока сохранялся этот баланс сил, война не угрожала ни Европе, ни самой Британии.

Понимание этого тезиса во многом объясняет ту политику, которую Великобритания проводила по отношению к нацистскому режиму на протяжении 1930-х гг. Главный просчет английских политиков состоял в том, что они не могли поверить в то, что Гитлер решится напасть на Францию и уж тем более в возможность его победы. А между тем, еще накануне Первой мировой войны кайзеровский Генеральный штаб, исходя из оценки объективных условий, пришел к выводу, что единственная возможность избежать изнурительной и бесперспективной войны на два фронта открывается в случае быстрого и победоносного наступления на Западе против Франции. Эта идея легла в основу плана Шлиффена, развитого в его памятной записке от декабря 1905 г. Она и являлась отправным пунктом для всего стратегического планирования

/

германского Генерального штаба вплоть до начала Первой мировой войны. Таким образом, Россия как объект первого стратегического удара отпадала. В войне на Востоке фактор пространства всегда действовал против фактора времени, а это шло вразрез со стратегией блицкрига.

Что касается самой Англии, подход Гитлера к ней с течением времени претерпевал существенные изменения. С середины 20-х гг. нацисты считали возможным найти общий язык с Англией на почве размежевания сфер интересов и удержать ее вне войны на континенте. Однако после 1933 г., вопреки расчетам Гитлера, развитие событий показало, что английское правительство никогда не откажется от своей традиционной политики поддержания равновесия сил и недопущения гегемонии какой-либо одной державы на континенте. Стало очевидно, что экспансия Германии в Европе неизбежно приведет к военному конфликту с Англией. В «Майн Кампф» Гитлер писал, что конечная цель этой войны - лишить Англию колоний, а затем сделать подвассальным государством с тем, чтобы поручить ей наблюдение за остальным колониальным миром».

Ни один политический деятель, прочитав подобное в январе 1933 г., когда Гитлер был назначен рейхсканцлером, не воспринял бы подобный пассаж всерьез. Даже такие известные германофобы, как Ванситтарт и Черчилль, видели опасность, исходившую от нового руководства Германии, но не могли даже предположить, что нацизм может представлять угрозу для Империи. Между тем, поскольку, с точки зрения Гитлера, сокрушить Англию можно было только воздушными бомбардировками, германское военное командование после 1933 г. уделяет особой внимание развитию военной авиации.

Несмотря на многочисленные предупреждения, зазвучавшие сразу же после прихода нацистов к власти, о том, что Гитлер совершенно не стремится к урегулированию разногласий, курс на поиск компромисса был взят за основу английским министерством иностранных дел. Эта политика вполне заслуживала одобрения, ибо цель ее была понятна - пойти навстречу тому, кто казался ущемленным в правах, и таким образом избежать войны. Однако с течением времени оказалось, что цель эта в принципе недостижима, а издержки самой политики - слишком высоки.

Политики и дипломаты во Франции были также весьма обеспокоены событиями-в Германии. Французский посол в Берлине Андре Франсуа-Понсэ был не менее прозорлив, чем его британский коллега. В день назначения Гитлера рейхсканцлером он заявил: «Передайте от меня Поль-Бонкуру, что отныне вся наступательная сила национализма, являющегося орудием правительства, будет направлена против внешнего врага, главным образом против Франции».

Прекрасно отдавая себе отчет в подозрениях французов, Гитлер на первом же заседании полного состава (после выборов 5 марта 1933 г.) рейхстага выступил с пространной «миролюбивой» речью. Ее внешнеполитическая часть характеризовалась нарочито подчеркнутой «мягкостью». Рейхсканцлер говорил о стремлении немецкого народа «жить в мире с другими народами», о желании возглавляемого им правительства «протянуть руку искреннего взаимопонимания любому народу, который хочет навсегда покончить с'печальным прошлым».

Акцентируя «желание» новой Германии поддержать «любое усилие», которое направлено на эффективное осуществление «всеобщего разоружения», Гитлер указал на возможность достижения «взаимопонимания» и там, где «двусторонние отношения сопряжены с трудностями», в частности франко- германские .

Одна их крупнейших газет страны, «Лё Фигаро», уже 30 января

/

предупреждала, что приход Гитлера к власти представляет серьезную опасность для Франции, поскольку результатом этого станет немедленное восстановление

« 44

немецкой армии

В начале 1933 г. Франция была явно не готова к такому положению вещей. После фактического краха Локарнской системы в 1932 г. - когда за Германией было признано право на равенство в вооружениях, - французы к моменту прихода Гитлера к власти так и не сумели создать вместо нее другую основу своей внешней политики, которая была бы адекватна произошедшим изменениям. Именно поэтому работа французского историка Жана-Батиста Дюрозеля, посвященная истории внешней политики Франции 1930-х гг., получила свое точное и весьма красноречивое название - «Упадок» Нестабильность правящих коалиций сопровождалась непреодолимыми противоречиями между позициями лево- и правоцентристского большинства, что приводило к непрерывной смене руководителей политической жизни Франции.

Единственным дипломатом, чья фигура отражала относительную преемственность в ведении внешней политики Франции, стал генеральный секретарь МИД Алексис Леже. В марте 1933 г. он пришел на смену Филиппу Бертело, не изменив по существу концепции А. Бриана. По своим политическим установкам Леже был близок к Бриану, одно время был шефом- его личной канцелярии и имел в дипломатических кругах репутацию «бриандиста». Заслужил он ее как раз потому, что был всегда привержен идее Локарнского пакта, в разработке которого выдающуюся роль сыграл А Бриан. Новый Генеральный секретарь МИД рассматривал этот пакт как главную основу французской национальной безопасности в Европе

Согласно концепции Леже, приоритет внешней политики Франции состоял в поиске согласия и сотрудничества с Великобританией. Необходимо было сохранять союз с Польшей и Чехословакией, а также развивать отношения с Советским Союзом с тем, чтобы отдалить его от Германии С его точки зрения, ввиду возникавших все чаще угроз Лигу наций следовало реформировать, превратив ее в экономический и военный союз, который оказывал бы поддержку западным державам. При всех несомненных достоинствах этой концепции, у нее была и масса недостатков. Главный из них заключался в том, что она фактически игнорировала стремительные изменения, происходившие на международной арене. Тезисы Леже не учитывали перемены во внешней политике Германии, связанные с приходом к власти Гитлера, итальянские амбиции в Средиземноморском регионе и Юго-Восточной Европе, неоднозначное поведение Советского Союза и, конечно же, двусмысленную деятельность англичан.

И все же, Алексис Леже гораздо раньше других дипломатов МИД увидел германскую угрозу, которую надеялся ликвидировать путем укрепления все того же Локарнского договорного комплекса, т. е. упрочения французской опоры на гарантов этого соглашения - Англию и Италию, предупреждения создания итало- германского блока, который мог возникнуть лишь на основе ревизии Версальской системы соглашений.

Леже получил пост Генерального Секретаря не без ведома одного из лидеров радикалов Эдуарда Даладье, ставшего премьер-министром Франции в день назначения А. Гитлера рейхсканцлером. Как и Леже, Даладье всегда сохранял к личности Бриана почтительное отношение, говорил о нем как о человеке, «посвятившем жизнь европейскому умиротворению» и все принимаемые внешнеполитические решения сверял с эталонами бриановских принципов. Новый глава французского правительства надеялся на франко- германское «примирение» и активно искал пути к нему. Даладье не сомневался в возможности компромисса с Германией, несмотря на то, что Гитлер в своей программе, подробно изложенной в «Майн Кампф», возводил ревизию версальских договоренностей на уровень официальной германской государственной политики. Перманентная «борьба арийцев за жизненное пространство» должна была одной из первых сокрушить именно Францию, этого «безжалостного, смертельного врага немецкого народа», ее гегемония в Европе должна быть уничтожена». Тем не менее, французское правительство было убеждено, что Германия не сможет проводить политику «по книге».

Несмотря на то что, государственные деятели Франции, так же как и Великобритании, не могли поверить в возможность претворения на практике замыслов, изложенных в «Майн Кампф», у французов было гораздо больше оснований для беспокойства, чем у их коллег по ту сторону Ла Манша. Еще в 1931 Второе бюро предупреждало: «Германия сумела после войны значительно развить свою индустрию. Она целиком обновила промышленное оборудование, равного которому нет теперь в Европе. <... > Она имеет практически неисчерпаемые запасы энергетических ресурсов, а также первоклассные технические кадры и квалифицированную рабочую силу». Разведка также констатировала, что действовавшие в Германии полулегальные военизированные организации - Стальной шлем и штурмовые отряды нацистской партии - вели активную реваншистскую пропаганду. По мнению военных специалистов, тайная ремилитаризация Германии в началу 1930-х гг. приобрела угрожающие для Третьей республики масштабы: численность военных формирований достигла почти 1 млн. человек, из которых рейхсвер насчитывал до 170 тыс Начальник Генерального штаба генерал М. Вейган уже в это время полагал, что французская

«безопасность со стороны Германии основательно ослаблена».

\

Лидер радикалов Эдуард Эррио, возглавивший кабинет летом 1932 г., говорил: «Если Германии будет позволена свобода действий, повторится история 1811-1812 гг. - Германия восстановит армию, которая станет самой грозной силой в Европе. Мы, таким образом, находимся перед поворотным моментом в истории». Внешнеполитическая линия левоцентристского правительства Эррио была весьма противоречива. С одной стороны, премьер стремился примириться с Германией (продолжение этой линии при Даладье гитлеровская дипломатия вначале демонстративно принимала как некое продолжение «духа Локарно» и как проявление антисоветского поворота, который Германия открыто приветствовала). Так, в частности, правительство Эррио одобрило закрытие «репарационного вопроса». С другой стороны, одновременно Франция проводила абсолютно противоположную политику, направленную на укрепление дружественных связей с Советским Союзом после долгого периода враждебности. Итогом этой линии стало подписание пакта о ненападении и нейтралитете между двумя странами, которой мог стать хорошей основой для продолжения

сотрудничества .

К моменту падения правительства Эррио в декабре 1932 г., Франция, наконец, почувствовала воздействие экономического кризиса: безработица, спад промышленного производства, трудности в торговой сфере и рост напряженности в международных отношениях. К этим проблемам прибавилась необходимость оказывать финансовую помощь союзным малым странам в обмен на их обязательство участвовать во французской системе безопасности. В течение 1933 г. во Франции произошла смена пяти кабинетов, хотя пост главы МИД вплоть до начала 1934 г. занимал Ж. Поль-Бонкур. Ж.-Б. Дюрозель резко осудил деятельность последнего на посту министра иностранных дел за его приверженность формуле «коллективной безопасности» в то время, когда японцы завершали захват Манчжурии, а в Берлине переходил в наступление Гитлер. Несмотря на предупреждения Франсуа-Понсэ и Леже, Поль-Бонкур продолжал надеяться на возможность сближения с Гитлером.

Новый французский премьер Эдуард Даладье был выдвиженцем Эдуарда Эррио, но стал его непримиримым соперником в борьбе за партийное руководство. Он был активным участником «Панъевропейского союза» 1920-х и завсегдатаем парижского салона Луизы Вейс, создавшей во французской столице «Школу мира», под эгидой которой в ноябре 1931 г. был проведен общественный «Международный конгресс по разоружению». На открытии конгресса присутствовали послы Германии, Англии и США.

Даладье, безусловно, разделял пацифистские настроения, господствовавшие среди французских политических деятелей того времени. Весной 1933 г., по прошествии нескольких недель с момента назначения Гитлера главой кабинета, премьер-министр высказал следующее суждение относительно политики рейха «Германия сейчас охвачена безумием и управляется сумасшедшими». Однако, несмотря на то, что это обстоятельство было вовремя и тонко подмечено, никаких решительных мер, направленных хотя бы на осуждение действий германского правительства, предпринято не было.

Даладье, разумеется, не мог знать, какими соображениями насчет внешней политики новый германский канцлер поделился с главнокомандующими сухопутными и военно-морскими силами во время посещения генерала пехоты барона Гаммерштейн-Эквода 3 февраля 1933 г., спустя всего три дня после назначения главой кабинета. Он заявил, что главной целью внешней политики Германии является борьба против Версаля. Кроме того, необходимо было добиваться равноправия в Женеве. Гитлер считал, что все это бессмысленно, «если народ не настроен на борьбу». Одной из важных задач, о которых он говорил, было приобретение союзников. Внутри страны он планировал провести полное преобразование политических условий. Это, в первую очередь, означало «не терпеть никакой деятельности носителей мысли, которые противоречат этой цели» (завоеванию политического могущества - М. Я.). Фюрер заявил о необходимости введения смертных приговоров за предательство государства и народа (что и было вскоре осуществлено), говорил о необходимости установления жесточайшего авторитарного государственного руководства и устранении «раковой опухоли - демократии».

Важнейшим условием достижения «политического могущества», в понимании Гитлера, являлось строительство вермахта - он уже тогда говорил о необходимости введения всеобщей воинской повинности. Далее он заявил: «Как следует использовать политическое могущество, когда мы приобретем его?

Сейчас еще нельзя сказать. Возможно, отвоевание новых рынков сбыта, возможно, - и, пожалуй, это лучше - захват нового жизненного пространства на Востоке и его беспощадная германизация. <...> Самое опасное время - в период строительства вооруженных сил. Здесь-то и выявится, имеет ли Франция государственных деятелей. Если да, она не даст нам времени, а нападет на нас (вероятно, с восточными сателлитами)».

Эту речь Гитлера любопытно сравнить с высказыванием Й. Геббельса на секретном совещании в апреле 1940 г. Этот монолог приводит в своей книге американский дипломат и государственный деятель Генри Киссинджер: «В 1933 г. любой французский премьер должен был бы сказать так (а если бы я был французским премьером, я бы обязательно сказал так): «Новый канцлер рейха - это человек, который написал «Майн Кампф», где говорится то-то и то-то. Присутствие этого человека поблизости от нас нетерпимо. Либо он исчезнет, либо мы выступаем!». Но они этого не сделали. Они оставили нас в покое и дали нам пройти через зону риска, а мы оказались в состоянии обогнуть все опасные рифы. А когда мы стали в полном порядке и хорошо вооружились, лучше, чем они, тут-то они и начали войну!».

Как отмечалось выше, руководство Франции задолго до прихода Гитлера к власти отдавало себе отчет в постепенном ослаблении военно-экономической основы Версальской договорной системы. Именно по этой причине в 1927 г. вдоль восточной границы страны было начато строительство фундаментальных укреплений, названных в честь тогдашнего военного министра А. Мажино. Проект был поддержан «Комите де Форж», (многие из участников которого стали поставщиками железобетона и металла), и обходился бюджету весьма недешево: к 1934 г. на «линию Мажино» было израсходовано 5 млрд. франков, а к 1939 г. эта сумма возросла до 16 млрд.

Строительство этой линии укреплений отчетливо характеризовало главное направление французской военно-стратегической мысли того времени, сформировавшееся к концу 1920-х гг. По саркастическому выражению Шарля де

Голля, расчет, очевидно, был на то, что «вооруженная нация, укрывшись за этим барьером, будет удерживать противника в ожидании, когда, истощенный блокадой, он потерпит крах под натиском свободного мира». Эту стратегию полностью разделял Э. Даладье, которому суждено было занимать пост премьер- министра в первые месяцы пребывания Гитлера у власти и в момент нападения рейха на Третью республику. Даладье заявлял, что «первое и последнее слово военного искусства состоит в том, чтобы построить траншею и прочно в ней окопаться».

Наличие «линии Мажино» ясно говорило о приверженности Франции идее стратегической обороны, а военное оснащение и методика подготовки армии не оставляли сомнений в том, что Первая мировая война «погасила ее традиционный наступательный дух». Как союзники Франции, так и ее главный стратегический противник - Германия, видели, что та, видимо, намеревалась ожидать решения собственной судьбы, сидя за «линией Мажино» и ни в коем случае не идя на риск за пределами своих границ. Радикальная смена политической обстановки в Германии в связи с назначением национал-социалиста Гитлера на пост рейхсканцлера никоим образом не изменила этого обстоятельства.

Что касается реакции СССР, очевидно: приход главы НСДАП к власти должен был неминуемо привести к возникновению конфликта между Германией и Советским Союзом на идеологическом уровне, ведь нацисты с нескрываемой ненавистью относились к большевикам. Тем не менее, на начальном этапе существования нового германского кабинета советское правительство еще не знало, чего ожидать от канцлера. Первый заместитель наркома по иностранным делам H. Н. Крестинский 1 февраля 1933 г. писал полпреду в Германии Л. М.

Хинчуку: «Как вы можете судить по нашей печати, мы заняли по отношению к новому кабинету такую же осторожную позицию, как в июне месяце прошлого года по отношению к правительству фон Папена. Мы ждем выявления позиции гермпра».

Однако, уже в то время советское руководство полагало, что несмотря на антибольшевистские лозунги нацистов, в силу сложившейся международной обстановки правительство Гитлера будет вынуждено сохранять дружественные отношения с СССР: «Мы хотим, чтобы нынешнее правительство заняло по отношению к нам дружелюбную позицию. Мы рассчитываем на это, т. к. внешнеполитическое положение Германии диктует правительству Гитлера необходимость не порывать с нами, а по меньшей мере поддерживать прежние отношения. Но для того, чтобы Гитлер и его приближенные поняли необходимость

соответствующей публичной декларации по отношению к нам, нужно чтобы они

видели с нашей стороны сдержанность в ожидании такого заявления» .

Чаяния советского руководства были омрачены депешей советника полпредства в Берлине С.С. Александровского, который уже в апреле 1933 г. недвусмысленно сообщал: «Любое другое правительство в Германии, кроме гитлеровского, могло бороться за постепенное улучшение своего международного положения, за медленное раскачивание устоев Версаля, за разрушение отдельных кирпичиков в стене окружения Германии, за постепенное уравнение в правах и положение на международной арене и т. д... Реальность внесет жесточайшие поправки во внешнеполитические фантазии нацистов, но она не сможет изменить одного - Гитлер не может существовать без большой внешней политики, а в эпоху конца частичной стабилизации (капитализма - М. Я.), в преддверии нового тура капиталистических войн и социальных революций это означает крайний, в том числе военный, авантюризм и, в конечном счете, войну и интервенцию против Советского Союза»⁶⁸.

Нацисты никогда не скрывали своих намерений начать «крестовый поход против большевизма», в чем, как отмечалось выше, спешили заверить западные правительства. Однако же в тот период германские дипломаты стремились убедить руководство СССР в том, что начавшиеся в Германии преследования коммунистов не имеют ничего общего с политикой, проводимой в отношении Советского Союза. 27 февраля 1933 г. германский посол Г. фон Дирксен в беседе с H.H. Крестинским пытался объяснить сложившееся двусмысленное положение следующим образом: «...по мнению германского правительства, правительство СССР должно понимать, что борьба с коммунизмом внутри Германии вполне может идти рука об руку с сохранением хороших внешнеполитических отношений с СССР, как это имеет место в отношениях между СССР и Турцией, СССР и Италией». Дирксен также сообщил о беседе Гитлера с министром иностранных дел Константином фон Нейратом. Во время этого разговора канцлер заявил, что он не хочет вносить никаких изменений во внешнеполитические, хозяйственно- политические и военные отношения с СССР.

Нарком иностранных дел М.М. Литвинов, со своей стороны, заверял германского посла в том, что «политический характер германского правительства не может влиять на нашу внешнюю политику. Фашизм сам по себе, как и всякая иная социально-политическая идеология буржуазных правительств, не является препятствием для установления и развития наилучших взаимоотношений. Доказательством тому являются наши отношения с фашистской Италией».

Вполне благоприятные отношения с фашистским режимом в Италии располагали советское руководство к идее о том, что таким же счастливым образом можно будет выстроить отношения с фашистами германскими, которые к началу 1933 г. не проявляли радикальных отличий от своих итальянских коллег. Зато в отличие от немецких социал-демократов, гораздо более решительно заявляли о своем намерении бороться с «диктатом» Версаля, т. е. западных демократий. Западногерманские исследователи Ф. Круммахер и Г. Ланге полагают, что за 48 часов до 30 января 1933 г. вождь немецких коммунистов Э. Тельман тайно приехал в Москву, где ему было рекомендовано в случае прихода Гитлера к власти «не поднимать восстания немедленно». По их мнению, Сталин сделал это специально для того, чтобы обеспечить спокойную передачу власти национал-социалистам, поскольку ему казалось весьма выгодным для СССР такое развитие событий.

Заявление Литвинова германскому послу о том, что установление в Германии фашистского режима с его антибольшевистскими установками не представляет собой помеху для установления «наилучших взаимоотношений», является доказательством того, что внешнеполитический курс СССР основывался отныне не на идейно-классовых мотивах, а на геостратегических установках. С начала 1930-х гг. для успешного проведения индустриализации СССР намеревался не только использовать «межимпериалистические противоречия», но и улучшать отношения с теми капиталистическими странами, которые в углублении этих противоречий были заинтересованы, в том числе, с Германией и Италией.

Характерно, что дружественное по своему характеру заявление Литвинова было сделано на фоне скандала с поджогом рейхстага в Германии, в котором немцы обвинили коммунистов. Немаловажную роль в развитии отношений между СССР и третьим рейхом играли также непрекращавшиеся нападки германской прессы. Содержание и тон передовиц немецких газет служили постоянным поводом для выражения недовольства и возмущения советскими дипломатами германскому послу. Так, «Ангрифф» поместил статью Й. Геббельса, в которой говорилось: «Какое большее несчастье может произойти, нежели поджог иностранным коммунистом рейхстага по поручению русских и германских партийных инстанций». В «Фюрер Брифе» от 1 марта было заявлено: «Поджог рейхстага продемонстрировал зависимость, в какой находится компартия от заграничного руководства. Германские коммунисты недавно получили от московского центра выговор за неправильную оценку положения в Германии». Газета «ДАЦ» в номере от 1 марта писала, что проведение в жизнь «марксизма в течение 15 лет превратило в развалины некогда великое государство - Россию». Неудивительно, что подобные статьи вызывали протесты со стороны советских дипломатов. Кроме того, к этому времени «не было еще никакого публичного заявления о том, какую позицию нынешнее германское правительство предполагает занять по отношению к СССР».

Антисоветская кампания проходила на фоне дружественных заявлений канцлера. В упоминавшемся выше выступлении Гитлера на первом заседании полного состава рейхстага, прошедшем 5 марта после выборов, отношениям с Советским Союзом было уделено особое внимание. Впервые. рейхсканцлер подчеркнул, что «борьба с коммунизмом в Германии - наше внутреннее дело», но «межгосударственные отношения с другими державами, с которыми нас связывают общие интересы, не будут этим затронуты».

При этом не было никаких сомнений в том, что заявления нового канцлера не имеют никакого отношения к происходившему в действительности. Тогда же в марте 1933 г. разразился новый скандал. Германское правительство лишило полпредство в Берлине доступа к советской прессе. Первый заместитель наркома иностранных дел Н. Н. Крестинский в письме полпреду в Берлине Л. М. Хинчуку требовал: «Надо добиться реальных результатов в вопросе о свободе почты полпредства, торгпредства, консульств и всех дипломатических сотрудников наших учреждений. <...> Если безобразия с газетами и в других областях не прекратятся, нам придется подумать о репрессиях не только в области газет, но и о каких-либо контр-репрессиях, которые сильнее заденут интересы германского посольства».

Под «другими областями» Крестинский подразумевал начавшиеся в Германии преследования советских граждан. Уже в середине марта сам Литвинов, которому Хинчук регулярно докладывал об арестах соотечественников в Германии, через посла Дирксена доводил до сведения немецкого правительства, что СССР возмущен начавшейся «массовой травлей всего советского»: «Не все случаи попадают в печать, ибо их слишком много и мы получаем о них сведения чуть ли не ежедневно. Мы себя спрашиваем, действительно ли бессильно германское правительство положить конец этим безобразиям или оно не хочет' этого делать. У наших хозяйственников идут разговоры на тему о том, можно ли вообще продолжать ездить в Германию или через Германию»⁷⁹.

В первые недели после назначения Гитлера рейхсканцлером, Германия намеренно демонстрировала очевидный разрыв с политикой Веймарской республики. Но в руководстве германского МИД не произошло перестановок: состояло оно по-прежнему из дипломатов веймарского периода. Они были глубоко обеспокоены перспективой серьезного ухудшения отношений с Советским Союзом и настоятельно рекомендовали канцлеру разрядить создавшуюся напряженную обстановку. Гитлер внял уговорам дипломатов и, выступая 23 марта на первом заседании нового состава рейхстага, отметил, что с Москвой «имперское правительство намеревается поддерживать дружеские, выгодные для обеих сторон отношения».

В тот же день советский полпред подробно передал в Москву содержание этой речи. В частности, он отмечал слова Гитлера о том, что «независимо от разности миросозерцания обеих стран, их связывают взаимные интересы, и эта связь носит длительный характер. Это верно и для экономической области, и для политической, потому что трудности и враги у них одни и те же. Советы, например, должны заботиться о своей западной границе, Германия же должна заботиться о своей восточной границе. У Германии тяжелое экономическое положение, но и у Советов оно нелегкое». Хинчук также сообщал: «В трудном положении настоящей эпохи Гитлер считает, что падение национал- социалистского правительства для Германии явилось бы такой же катастрофой, как, например, падение Советской власти для России».

Публичные заверения в дружественном отношении к СССР носили спорадический характер, в то время как преследования советских граждан, в том числе, обладавших дипломатической неприкосновенностью, были весьма хорошо организованы. Единственный практический смысл зтих мероприятий состоял в том, чтобы продемонстрировать западным державам: германское правительство, как неоднократно заявлял его глава, активно занято борьбой с коммунизмом и не допустит его распространения в Германии.

Миролюбивое заявление Гитлера можно так же сравнить с упомянутым выше его выступлением перед генералами, где он в частности говорил о захвате жизненного пространства на Востоке. Новый канцлер делал лицемерные заявления не только в области внешней политики. Он также лавировал между по- разному настроенными группировками внутри страны: в сохранении статус-кво (т.е. дружественных отношениях с СССР) были заинтересованы промышленники, банкиры и руководство МИД). Но в то же время руководство рейхсвера было настроено весьма воинственно, и Гитлер с помощью своих обещаний начать войну стремился заручиться поддержкой генералов.

Донесения Л. М. Хинчука о все чаще повторявшихся нападках на советских граждан привели к тому, что 3 апреля 1933 г. Литвинов все-таки заявил германскому послу протест в связи с арестами и обысками советских граждан, а также фактическим бойкотом Деропа (организации, занимавшейся сбытом нефтепродуктов): «Эти бесчинства приняли такие размеры, которые не позволяют больше трактовать их как отдельные эпизодические локальные явления, а, наоборот, позволяют усмотреть в них организованную антисоветскую кампанию, направляемую из единого центра». Официальный текст ноты гласил, что «энергичный протест» был заявлен против «избиений советских граждан, бесчеловечного обращения с ними, против незаконных и необоснованных арестов этих граждан и обысков в отделениях торгпредств и на советских пароходах, а также ограбления советских хозяйственных организаций».

Советские дипломаты в Берлине настаивали на разрешении этого вопроса, и их усилия повлекли за собой определенные сдвиги. Уже 9 апреля «Известия» писали: «...германский посол г-н Дирксен посетил вчера М. Литвинова, и по поручению своего правительства сообщил ему, что Германским правительством расследуются сообщенные советским полпредством случаи незаконного ареста советских граждан и дурном обращении с ними, и что Германское правительство позаботится о беспрепятственной работе советских хозяйственных организаций в Германии в соответствии с существующими договорами».

Кампания в советской печати против преследований советских граждан в Германии приобретала значительный размах, о чем посол фон Дирксен информировал начальство в Берлине. Министр иностранных дел фон Нейрат был крайне обеспокоен создавшейся ситуацией. 16 апреля он обратился в министерство внутренних дел с требованием заранее информировать его ведомство обо всех акциях, касавшихся СССР. Соответствующее предписание МВД последовало 28 апреля, в день, когда Гитлер впервые принял советского полпреда Хинчука. Впрочем, сколько-нибудь заметных последствий это распоряжение не имело - спустя всего несколько дней СА разгромили клуб генерального консульства СССР в Гамбурге. В 1933 г. в связи с продолжавшимися антисоветскими акциями только полпредство СССР направило в МИД Германии 217 нот протеста. И это не считая устных представлений, которые в подавляющем большинстве случаев оставались без ответа.

Позитивного сдвига в отношениях не произошло и после ратификации в начале мая Московского протокола о продлении Берлинского договора о дружбе и нейтралитете от 24 апреля 1926 г.. Новое правительство Германии затягивало подписание документов о его продлении, что весьма раздражало Москву. Кампания против советских граждан и учреждений прекратилась лишь к концу 1933 г. по причине того, что Москва наконец-то жестко отреагировала на действия

германских властей .

Немецкое правительство также неоднократно заявляло подобные протесты советской стороне и в 1933, и в 1934 гг. Это касалось как газетных статей («протест против допущения на страницах советской печати оскорбления германского государства и правительства»), так и обращения с немецкими гражданами в СССР. В своем дневнике Крестинский отмечал: «Надольныйсказал, что за последнее время были случаи арестов представителей германских фирм. Правда, не всегда арестованные были немецкими гражданами, однако, аресты представителей германских фирм, независимо от их гражданства, производят в деловых кругах Германии тяжкое впечатление и могут затруднить те экономические переговоры, которые должны быть в настоящее время начаты Вейцером в Берлине».

Однако, несмотря на взаимные претензии, СССР стремился восстановить прежние благоприятные отношения с Германией, хотя чрезмерное «дружелюбие» в отношении нацистского правительства могло повредить реноме Советского Союза на международной арене. По крайней мере, именно в таком ключе рассуждал Крестинский в письме к советскому полпреду. «Мы не желаем путем ненужного внешнего подчеркивания дружбы с Германией мешать улучшению наших отношений с Францией и Польшей. Но в то же время по существу мы хотим улучшения наших отношений с Германией, хотим ликвидации всех конфликтов, имевших место за последние месяцы, одним словом, хотим, чтобы наши отношения вернулись в прежнее спокойное русло. <...> Это не означает, конечно, окончательной переориентации гитлеровского правительства, его отказа от своих прежних концепций. Это будет означать для нас определенную передышку, которая будет тем дольше, чем благоприятнее будет общее международное положение-СССР».

Убежденность Крестинского в возможности близкой войны с нацистской Германией во многом обусловлена многочисленными предупреждениями советских дипломатов в Берлине об агрессивных планах Гитлера в отношении СССР. Так, например, в апреле 1933 г. Б. Д. Виноградов направил в Москву очень точный отчет о планах и стратегии нацистов: «Гитлер, так же как и Розенберг, исходит из неизбежности крушения советской власти и готов активно содействовать этому процессу и принять участие в дележе советско-русского наследства. Интервенция против СССР являлась для национал-социалистов трамплином, при помощи которого Германия могла бы выпрыгнуть из версальского круга: участие Германии в интервенции против СССР автоматически должно было повести к восстановлению германской армии, к вооружению ее, а после разгрома СССР к отторжению Украины и созданию независимого украинского государства под германским протекторатом. <... > Экспансия на Восток была бы дополнена приобретениями в Средней Европе и на Балканах и, в первую очередь, присоединением к Германии Австрии. Т. к. завоевание гегемонии в Европе невозможно без немедленного или последующего столкновения с Францией, занимающей эти позиции в настоящий момент, то Гитлер и Розенберг уже давно обратили свои взоры на Англию, пытаясь использовать для осуществления планов германского империализма англо-французский антагонизм и готовность английских твердолобых стать во главе крестового похода против СССР».

Но, к сожалению, вплоть до середины 1934 г. фактический глава советского государства И. В. Сталин полагал, что самостоятельность Гитлера весьма

^ ОС)

ограничена, положение его неустойчиво, а правление недолговечно . В основе этих представлений лежала большевистская оценка фашизма как орудия монополистического капитала. Кроме того, это мнение основывалось на информации, также передаваемой из Берлина, о настроениях традиционных немецких элит. Многие ее представители искренне считали возможным осуществлять контроль или, по крайней мере, оказывать влияние на Гитлера и его партию. Установка Сталина на продолжение сотрудничества с новым германским правительством на прежнем уровне оставалась приоритетом внешней политики СССР.

Тем не менее, рекомендации советских дипломатов в Берлине, предлагавших жестко реагировать на все антисоветские шаги, чтобы «толкать

нынешнее правительство к сознанию всей тяжести возможных последствий ссоры

с нами» , вполне могли натолкнуть советское руководство на решение свернуть военное сотрудничество с Германией. В этом вопросе Сталин полагался на заинтересованность рейхсвера в продолжении сотрудничества с СССР, однако канцлер придерживался на этот счет противоположных взглядов и полагал, что военное производство можно развивать на территории Германии, что и имело место впоследствии. Решение о безотлагательном свертывании двусторонних военных контактов было принято Сталиным'в 20-х числах мая без консультации с профессиональными военными, которые активно настаивали на, его

продолжении

Как известно, военные и экономические контакты двух стран не прекращались вплоть до самого начала Великой" Отечественной войны. В июне 1933 г. советская сторона объявила об их прекращении- (временном, как оказалось впоследствии). Советское правительство приняло решение приостановить совместные с Германией разработки в области вооружений, в частности, для того, чтобы избежать обвинений со стороны западных стран, ведь в это же самое время Советский Союз принимал активное участие в работе Женевской конференции по разоружению. Об этом решении послу фон Дирксену было объявлено в июне 1933: «Но мы вынуждены считаться с тем, что о работе рейхсвера на территории СССР- известно правительствам Антанты. Ведь францпра открыто заявляло, что фон Папен, предлагая Франции союз против СССР, рассказал подробно о взаимоотношениях между рейхсвером и Красной Армией. При- таких условиях, чтобы избежать обвинения нас в Женеве на конференции по разоружению в неискренности, в действиях, идущих вразрез с нашими предложениями, Реввоенсовет счел себя, вынужденным пойти на прекращение совместной работы».

Выдворение немецких военных объектов с территории СССР завершилось осенью 1933 г. Начальник Разведуправления РККА Я. К. Берзин докладывал наркому К. Е. Ворошилову 31 августа 1933 г.:

«Ликвидация предприятий «друзей» проходит ускоренным порядком и будет закончена к 20-30 сентября с. г.

1. 15 августа закончена ликвидация станции Томка в Саратовской области. Технический персонал «друзей» выехал из Томки, и 15.8. станция перешла в ведение ВОХИМУ.

15. В период 7-10 сентября намечается окончание ликвидации станции Казань. Последний транспорт «друзей» отправляется 5 сентября. Имущество станции, представляющее интерес для механизации и моторизации РККА, закупается у «друзей» за 220 тыс. руб.

16. В период 20-30 сентября будет окончательно ликвидирована станция «друзей» в Липецке. Приемка станции проходит без инцидентов».

На самом деле, рейхсвер был совсем не прочь поддержания военных контактов с СССР, но инициатива свертывания их принадлежала, видимо, самому канцлеру. Во время военного приема в советском полпредстве, советник Виноградов беседовал с генералом Бломбергом, который, по его словам, «на этот раз старался особенно подчеркнуть, что, несмотря на все события последних месяцев, рейхсвер по-прежнему, так же, как и германское правительство, стоит за политическое и военное сотрудничество с СССР. <...> В области военной продолжается долголетнее сотрудничество, и он рад приветствовать присутствующих здесь (на приеме - М. Я.) представителей Красной Армии».

В конце октября 1933 г. заместитель наркома по военным и морским делам М. Н. Тухачевский на дипломатическом рауте говорил об изменении советской линии в отношениях с Германией и, в частности, о свертывании советско- немецких военных школ и баз. По его словам, это произошло «после того, как Советский Союз убедился, что немецкое правительство взяло враждебный ему политический курс».

Но в это же время на встрече с советником немецкого посольства в Москве фон Твардовский, сам нарком транслировал германскому дипломату мнение Сталина: «Два слова, произнесенные публично, достаточны для того, чтобы дезавуировать враждебные тенденции, звучащие в «Майн Кампф». Советские лидеры, как и их коллеги на Западе в тот момент еще не слишком серьезно воспринимали программные лозунги Гитлера.

Несмотря на свертывание военно-технических контактов, Кремль не отказывался от продолжения сотрудничества с нацистской Германией. Советские дипломаты в Берлине били тревогу и призывали Москву не поддаваться на тактические уловки Берлина (такие, как упомянутое выше заявление Гитлера в рейхстаге), поскольку они представляют собой лишь один из способов давления на Запад «при помощи временного заигрывания с СССР» Советский полпред полагал, что «необходимо считаться с органической антисоветской сущностью нынешнего режима в Германии, которая не может не проявиться при первой возможности».

Б. Д. Виноградов также предупреждал' «Поскольку среднеевропейское направление, колониальное направление, антипольское и антифранцузское направление для германской экспансии на ближайшие годы как бы закрыто или, по крайней мере, затруднено, что же остается для гитлеровского империализма? Остается лишь СССР Иными словами, то, что Гитлер предвидел еще в «Моей Борьбе» относительно невозможности продолжения германской экспансии на

Запад и необходимости новой экспансии на Восток и, в первую очередь, на Россию, теперь практически подтверждается всеми неудачами и всем опытом внешней политики национал-социалистов за первые шесть месяцев пребывания их у власти. За этот небольшой срок они убедились в том, что скороспелые наскоки на СССР должного результата не дают и что даже с СССР нужно какой-то промежуток времени жить в мире, поскольку условия для антисоветской интервенции еще не созданы. Но как раз неудачи первых антисоветских интервенционных попыток <...> ставят перед германским фашизмом задачу серьезной, длительной, основательной подготовки антисоветской интервенции»¹¹⁶

Стремление сохранить прежние дружеские контакты, несмотря на откровенную враждебность к Советам нового режима, возникало из-за опасений потерять козырь в игре с западными демократиями.

Можно говорить о том, что как в конце 1920-х, так и на протяжении 1930-х гг. политическое и военное руководство СССР исповедовало два подхода к контактам с Германией. Сторонники первого настаивали на максимальном альянсе, к этой группе принадлежали Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович, Маленков, Берия и другие. Все они исходили из тезиса о том, что все капиталистическое окружение одинаково враждебно Советскому Союзу. Однако политические реалии подсказывали им, что с Гитлером каким-то образом можно договориться.

Сторонники второй концепции полагали, что компромисс с Германией должен иметь жесткие границы. Лидером этой группы, безусловно, был нарком по иностранным делам Литвинов, его единомышленниками были крупнейшие военачальники того времени: Тухачевский, Уборевич, Егоров, Берзин. Они оценивали нацистскую Германию как главного военного противника СССР и видели гарантии безопасности в сотрудничестве с Францией, хотя в значительной степени опасались и нападения западных демократий. Здесь стоит подчеркнуть, что, безусловно, ни дипломаты НКИД, ни высшие военные не обладали никакой самостоятельностью действий.

В советском руководстве через несколько месяцев после прихода Гитлера к власти не было четко сформулированной альтернативной, то есть «антигитлеровской» линии. При этом во главе внешнеполитического и военного аппаратов стояли люди, которые разделяли отличные от Сталина подходы и методы разрешения международных проблем. Но в тоталитарных условиях сталинской системы никто, кроме самого генсека, не мог воздействовать на советский курс в отношении Германии, как, впрочем, и на советскую внешнюю политику в целом.

Приход нацистов к власти по логике должен был положить конец тесному сотрудничеству, этого требовали как антисоветские действия Гитлера, так и антинацистская пропаганда в Советском Союзе. Однако в таком случае СССР, по представлениям его руководства, оставался бы один на один против Англии и Франции. Эти соображения подкреплялись донесениями из Лондона о том, что «в последние месяцы усиливаются тенденции к активизации идеи о создании антисоветского фронта. Эти тенденции вырастают на почве торжества гитлеризма в Германии, растущей агрессивности Японии на Дальнем Востоке»

Полностью разрывая контакты с Германией, Советский Союз, с точки зрения его тогдашнего руководства, получал потенциально очень опасного противника. Кроме того, открыто враждебная позиция в отношении нового германского режима означала угрозу экономической безопасности страны, ведь к началу 1930-х гг. Германия была первым по значимости торговым партнером СССР. По результатам анализа международного положения, каким оно представлялось Сталину и Политбюро, было принято тактическое решение сохранять дружественные отношения с рейхом при параллельном осуждении фашизма, его целей и политики как внутри страны, так и на международной арене.

Если реакция Советского Союза на приход нацистов к власти вызывает

особый интерес, прежде всего, потому, что к этому государству Гитлер относился с нескрываемой враждебностью, то позиция Италии заслуживает особого внимания как раз в силу того, что в тот момент только на Апеннинах существовал родственный германскому нацизму режим. Больше того, известно, что этот режим для Гитлера во многом был примером для подражания, а вождя итальянской фашистской партии и бессменного главу правительства Гитлер в своих выступлениях того времени открыто превозносил как идеал.

Классические работы по истории итальянского и германского фашизма сильно различаются в оценках степени их сходства, однако невозможно отрицать, что Гитлер очень многое перенял у итальянского первопроходца. Среди заимствований были не только внешние, такие как коричневые рубашки (практически копировавшие черные рубашки итальянцев), «римское приветствие» выбрасыванием руки вверх, лозунг «Высоко держать голову» и многие другие. Гитлер позаимствовал у Муссолини основополагающие черты фашистского режима - культ вождя, культ борьбы, лозунг возвращения территорий и воссоздания империи. Несмотря на это очевидное подражание, только в начале 1930-х гг. итальянский диктатор начал выделять национал-социалистов Гитлера из общей массы правых националистических партий Германии. Муссолини даже согласился на установление полуофициальных связей, но от личной встречи с Гитлером отказывался с завидным упорством.

Фашистская Италия была выбрана теоретиками НСДАП в качестве «друга» Германии, т. к. никакое другое государство в тот период времени никак не могло быть записано в ряды идеологически близких и тем более дружественных нацизму. Между тем, отношение к Италии среди немцев было порой весьма враждебным, ведь та «предала» Тройственный Союз, вступила в Первую мировую войну на стороне Антанты и к тому же получила за это часть территории Австро-Венгерской империи - провинцию Южный Тироль с населением в 200 тысяч немцев.

Роль Италии в системе международных отношений в середине 1920-1930-х была весьма неоднозначной. С одной стороны, после подписания Локарнских соглашений эта страна выступала в качестве одного из ключевых гарантов безопасности в Европе. С другой, - даже в те времена, когда Муссолини примерно вел себя на международной арене, руководство фашистской Италии не гнушалось тесными контактами с хорватскими и корсиканскими сепаратистами, равно как и с баварскими и мальтийскими националистами. Это «сотрудничество» подрывало тот самый порядок в Европе, который она обязалась поддерживать.

Впрочем, было бы неправильно считать эту деятельность попытками распространить фашистский порядок в Европе. Установление подобных связей было, скорее, проявлением традиционных для Италии имперских амбиций, ведь вплоть до появления в 1932 г. сочинения Бенито «Доктрина фашизма», итальянский лидер никогда не говорил о возможности экспорта учения.

При этом с конца 1920-х гг. усилия итальянской дипломатии были направлены на формирование образа Италии как главного международного арбитра в подвижной и неустойчивой европейской системе. Эннио ди Нольфо полагает, что именно в результате прихода нацистов к власти в Германии Муссолини добился того, что вплоть до 1935 г. позиция Италии в Европе стала «определяющей». С точки зрения итальянского историка, это произошло не благодаря заслугам итальянской дипломатии или укреплению мощи страны, а в силу общей ситуации на континенте. Роль Италии определялась при этом не соотношением сил. она приобрела особую значимость лишь после того, как Великобритания дала понять Франции, что склонна считать аншлюс Австрии не отрицательным явлением, а неизбежным и даже желательным. В этот сравнительно короткий период времени, когда Германия еще не успела перевооружиться, а Гитлер успешно притворялся пацифистом, позиция Италии стала ключевой в решении европейских проблем.

Действительно, на протяжении большей части Веймарского периода внешняя политика Германии была под контролем Густава Штреземана, главной задачей которого было восстановление нормальных отношений с Францией. Пока он стоял у руля министерства иностранных дел, европейские отношения строились под эгидой франко-германского сотрудничества и возможности проявить себя у Муссолини были ограничены. Вся итальянская дипломатия того периода была основана на устойчивых отношениях с Великобританией и (менее дружественных) с Францией. После прихода к власти в Германии правительства, открыто заявлявшего о намерении изменить существующее положение дел в Европе, перед дуче открылась долгожданная перспектива упрочения роли Италии на международной арене.

Итало-французские отношения накануне прихода к власти в Германии нацистов переживали не лучшие времена и не слишком улучшились после назначения Гитлера канцлером. Французские политики, по все видимости, полагали, что Италия, в том случае, если она подпадет под немецкое влияние, будет крайне враждебна Третьей республике. Осенью 1932 г. французы даже опасались внезапного нападения Италии. По некоторым сведениям, генерал Вейган в декабре этого года настаивал на превентивной войне против Италии.

В Париже не было единства по поводу той роли, которую могла бы сыграть Италия в формировании отношений с новым германским правительством. Посол в Риме Анри де Жувенель полагал, что следует искать сотрудничества с Италией, в то время как Поль-Бонкур считал, что в случае франко-германской войны толку от Италии будет мало, а потому уже тогда задумывался о сближении с Советским Союзом.

В начале марта между Муссолини и французским послом состоялся разговор, в ходе которого дуче перечислил Жувенелю проблемы, разделявшие, по его мнению, две страны. Муссолини ясно дал понять, что единственной точкой соприкосновения Парижа и Рима являлся вопрос о независимости Австрии и необходимости защиты ее от посягательств нацистов. Но даже здесь возникали разногласия по поводу способов решения этой проблемы: Муссолини был категорически не согласен с предложением Франции сделать Австрию нейтральной страной и, напротив, настаивал, на сохранении и увеличении австрийских вооруженных сил.

Назначение Гитлера рейхсканцлером вызвало в Риме довольно оптимистичную реакцию, ведь с появлением еще одного ревизионистского режима, шансы Италии добиться пересмотра итогов Первой мировой войны значительно возрастали. Прежние попытки наталкивались на перманентное сопротивление Англии и Франции, а с приходом к власти Гитлера Италия могла рассчитывать на поддержку Германии.

Отметив это обстоятельство, позволим себе не согласиться с широко распространенным мнением, согласно которому реакция в Италии на назначение Гитлера рейхсканцлером была исключительно радостной. Совершенно неверно полагать, что приход нацистов был единодушно встречен лидерами итальянских фашистов с воодушевлением и восторгом. И сам Муссолини, и многие члены его ближайшего окружения прекрасно отдавали себе отчет в том, что нацисты с их лозунгами собирания немецких земель и объединения с Австрией представляли если не угрозу для Италии, то, по крайней мере, серьезную помеху для ее устремлений.

Один из биографов Муссолини Р. Колье в своих мемуарах описывает сцену реакции Муссолини на известие о том, что Гитлер назначен рейхсканцлером. Новость была передана телеграммой от итальянского генерального консула в Берлине Джузеппе Ренцетти. Доставил эту телеграмму Агостино Ирачи, начальник секретариата министерства иностранных дел, который задал дуче вопрос: «В интересах ли Италии, что Германия становится сильнее?». По словам биографа, Муссолини посмотрел на чиновника скептически, но «если какое-то сомнение и пронеслось у него в тот момент в голове, он быстро его рассеял. Выпятив нижнюю челюсть, он ударил кулаком по крышке стола и выпалил: «Идея фашизма овладевает миром. Я подсказал Гитлеру много хороших идей. И вот теперь он следует за мной». В этих словах Муссолини явственно слышится тщеславие и самодовольство, но никак не безграничная радость от прихода нацистов к власти.

После назначения на пост рейхсканцлера Гитлер направил Муссолини несколько теплых «приветственных» писем. В них он заверял' итальянского лидера, что они «рука об руку будут двигаться к вершинам фашизма», а также в своем твердом намерении вместе с Италией противостоять французской гегемонии. Фюрер говорил и своей готовности сотрудничать в этом деле не только с Римом, но и с Лондоном.

Гитлер сразу принялся выстраивать дружественные отношения с Италией на официальном уровне. Первыми журналистами, допущенными к фюреру, были представители итальянской прессы. Муссолини в феврале приветствовал приход национал-социалистов к власти, о чем восторженно сообщали, перепечатывая его выступление, немецкие газеты. Их заголовки были однотипны: «Италия с большой сердечностью приветствует новое немецкое правительство», «Италия самым сердечнейшим образом приветствует образование нового правительства».

Несмотря на несомненную доброжелательность, эти формулировки в то же время не выходят за рамки обычной дипломатической практики. Но вскоре Муссолини на деле показал себя сторонником нового режима, развернув активную кампанию по опровержению всех сведений об антиеврейских действиях нацистов. В отличие от приветственных слов и поздравлений, эти усилия являлись реальной поддержкой нового режима, который западные правительства и США критиковали, в первую очередь, за начавшиеся гонения на евреев.

Муссолини утверждал: «Победа Гитлера также и наша победа». Кроме того, ему, безусловно, льстило восхищение, с которым о нем говорил новый канцлер Германии. При этом дуче крайне раздражали многие идеи Гитлера, в особенности его расовая теория вообще и лозунг о превосходстве арийской расы в частности. С течением времени его все больше задевал тот факт, что к национал-социалистам в Европе начали испытывать растущий интерес, а по значимости они стали затмевать Италию.

Кроме того, вскоре итальянцам стало очевидно, что в отличие от пожеланий Муссолини, Германия отнюдь не собирается быть покладистой. Берлин дал понять, что экономическое сотрудничество, которого он искал с Римом, на самом деле будет означать раздел сфер влияния на Балканах. Германия планировала, что ее тяжелая промышленность будет доминировать в этом альянсе, в то время как на долю Рима останется только легкая промышленность, например, производство тканей. И уже в мае фюрер не оставил никаких сомнений в том, что он не позволит Италии вмешиваться в вопрос о перевооружении Германии.

К этому моменту Муссолини еще не видел в Гитлере соперника на почве главенства в деле фашистской идеологии, этот вопрос станет занимать его несколько позднее. Но раздражение и беспокойство дуче в связи с агрессивными замыслами и действиями рейха было таково, что многие исследователи период 1933-1935 гг. в итало-германских отношениях называют временем соперничества, а вовсе не дружбы. Другое дело, что свое отношение к новому немецкому режиму итальянский диктатор старался скрывать, дабы извлечь для себя выгоду от появления воинственного соседа, задавшегося целью полностью перекроить карту Европы.

Один из наиболее приближенных сторонников Муссолини, министр иностранных дел с 1929 по 1932 г., а затем посол в Лондоне (до 1939 г.) Дино Гранди вообще относился к нацистам с глубокой неприязнью и недоверием, а Гитлера воспринимал как обезумевшего фанатика. Еще до назначения лидера нацистов рейхсканцлером, Гранди задавался вопросом: «Муссолини провозгласил себя союзником вновь возрождающегося германского национализма, стремящегося к пересмотру итогов войны, которую он же и развязал против всей Европы. В наших ли интересах появление фашистской Германии с ее разрушительной, революционной и изоляционистской политикой?». К февралю 1932 г. его позиция стала еще более ярко выраженной и бескомпромиссной: «Сохрани Бог Италию от ее так называемого друга Гитлера!».

Гранди был одним из наиболее приближенных сторонников итальянского лидера, и фактически единственным человеком, (за исключением зятя Галеаццо Чиано) которому дуче, пусть и на короткий промежуток времени, доверил пост министра иностранных дел. Однако по вопросу о том, как нужно выстраивать отношения с Адольфом Гитлером, два фашистских лидера придерживались противоположных мнений. Гранди не упускал возможности обвинить Муссолини в чрезмерной благосклонности к Германии: «Дуче и слышать не желает о том, что действия Германии противоречат нашим интересам».

В немецких газетах итальянского лидера не просто сравнивали с Гитлером, а представляли эталоном вождя: «Гитлер - это немецкий Муссолини». В этот период нацистская пропаганда последовательно навязывала населению нужное партии видение итальянского режима. Ранее в Германии презрительно и даже враждебно относились к итальянцам, теперь же пропаганда представляла их прогрессивной нацией и убеждала немцев в том, что фашистское движение наряду с национал-социализмом является единственной альтернативой загнивающим демократическим порядкам. Во-первых, нацисты использовали пример Италии, чтобы доказать важность и масштаб задач, стоящих перед движением. Во-вторых, демонстрация успехов итальянского фашизма была необходима для получения кредита доверия населения, которому нужно было внушить, что светлое будущее придет лишь вместе с фашизмом и национал- социализмом.

Доктор Геббельс воплотил в Германии многие достижения итальянской пропаганды: культ нового человека, культ борьбы, культ вождя, идея восхваления фашистских героев. Подобное восторженное отношение к итальянскому «старшему брату» встречается только в этот период, когда нацисты еще чувствовали себя совсем не уверенно и нуждались в поддержке. Никакая другая страна не получала в 1933 г. столько внимания прессы, причем внимания исключительно положительного. Конкуренцию по упоминаниям Италии могла составить лишь Франция, но она для нацистской прессы служила вечным «мальчиком для битья». Италия же представлялась как единственный защитник угнетенной и безвинно страдающей Германии, а дуче именовался не иначе как лучший друг и защитник немецких прав и интересов.

С самого начала 1933 г. ресурсы подконтрольных СМИ были брошены на создание нового образа итальянского государства, которое представлялось нацистам очевидным (и, возможно, единственным) союзником. Для этого необходимо было доказать духовное родство и близость двух режимов и представить Италию как ценного союзника на международной арене. Постоянно устраивались события очевидно пропагандистского характера, такие как встречи юных фашистов и национал-социалистов, проходившие в торжественной обстановке. Молодую гвардию приветствовала не только немецкая молодежь, но и лидеры нацистского движения: лично фюрер - в Мюнхене, Йозеф Геббельс - в Берлине.

Активность Геббельса не знала границ. В мае был организован торжественный полет знаменитого немецкого дирижабля «Граф Цеппелин» в Рим. На борту были специально приглашенные для подробного освещения события журналисты газеты «Vlkischer Beobachter», которые в репортажах уделили массу внимания кратковременному присутствию Муссолини и Геббельса.

Несмотря на определенные различия во мнениях, подавляющее большинство исследователей полагают, что Гитлер был крайне заинтересован в союзе с Италией. Именно этим и объясняются недюжинные пропагандистские усилия, предпринятые национал-социалистами в первый год пребывания у власти. Ведь еще в 1920-е гг. фюрер говорил о том, что наиболее желанным и перспективным партнером для Германии является именно Италия.

Тем не менее, из-за имевшихся разногласий (по-видимому, достаточно серьезных) в 1933 г. так и не состоялась главная встреча - дуче и фюрера. Гитлер поднимал вопрос о ней несколько раз, но Муссолини в этот период не был уверен, стоит ли полностью переориентироваться на Германию. Именно поэтому итальянский диктатор вновь и вновь находил предлоги для отказа. Еще до того, как Гитлер стал главой германского правительства, оба отдавали себе отчет в том, что их разделяют, по меньшей мере, три проблемы.

Первое затруднение представлял собой вопрос о фашистской политике в отношении евреев (по отношению к большевизму и-масонству разногласий не было). Позиция Гитлера и главных идеологов нацизма по этой проблеме прекрасно известна. Для Италии же антисемитизм был абсолютно нехарактерен и совершенно там не прижился. Альфред Розенберг очень сокрушался по поводу заблуждений итальянского фашизма в отношении евреев. В своей книге «Будущий путь германской внешней политики» он представил подробный список всех евреев среди деятелей итальянского государства и партии, и весьма

«147

сожалел, что итальянские коллеги не замечают «лживости» своих друзей . Однако решающую роль сыграло то, что Гитлер не считал эту проблему серьезной причиной для отказа от сотрудничества с Италией.

Гораздо более серьезную проблему представлял собой Южный Тироль и проводимая там политика итальянизации, которая только усилилась после прихода к власти в Италии Муссолини. В своей программной книге Гитлер писал, что окончательно решить проблему бывшего австрийского Южного Тироля, населенного по преимуществу немцами и переданного Италии по итогам Первой мировой войны, можно только вооруженным путем. Учитывая то обстоятельство, что одним из основных лозунгов Гитлера был тезис о собирании немецких земель, горные территории, именуемые в Италии провинцией Апьто-Адидже, могли стать непреодолимым препятствием в отношениях двух стран.

Но в этом вопросе лидер нацистов занял совершенно уникальную позицию: преимущества англо-итало-германского союза, о котором он грезил, были гораздо важнее присоединения Южного Тироля. Начиная с марта 1933 г. немецкие газеты писали о дружественных связях Италии и Англии и восхваляли их совместную работу в деле укрепления мира в Европе. Пропаганда не упускала возможности отметить, что сотрудничество двух держав постоянно сталкивалось с враждебной и неприязненной позицией Франции, избранной, разумеется, на роль главного врага. Несмотря на тезис о «собирании немецких земель», ради дружественных отношений с Италией Гитлер фактически «забыл» про существование Южного Тироля.

По мнению фюрера, 200 тысяч тирольских немцев не стоили того, чтобы из- за них терять важного, чтобы не сказать единственного потенциального союзника Германии на международной арене, где новому режиму вполне могла грозить полная изоляция. Радикальный националист, Гитлер стал одним из редких немецких политиков, который предложил Германии оставить мечты о присоединении Южного Тироля и признать его итальянской территорией. Фюрер мотивировал свой призыв не печалиться из-за итальянизации Тироля тем, что местные немцы станут настоящими фашистами и избавятся, таким образом, от господства марксистов, что, несомненно, является большим поводом для радости. Некоторые члены партии не разделяли эту точку зрения (в тот период проявление несогласия еще было возможно), но Гитлер продолжал упорствовать в этом вопросе и не собирался отказываться от этой идеи.

В немецкой прессе за 1933 г практически не встречается упоминаний об общине в Италии (при этом печаталась бездна материалов о бедственном положении немцев в других странах). Так, например, в одной из статей, в которой описывался визит Геринга в Рим во время празднования дня рождения Гитлера, о положении немецкой общины в Италии не сообщалось ровным счетом ничего. Зато подчеркивалось: «Римские немцы горды тем, что в эти часы находятся в стране, ставшей первооткрывателем нового времени».

Упоминание Южного Тироля практически невозможно встретить в печати, как будто его и не существовало вовсе. Зато в репортаже о визите вице-канцлера Франца фон Папена в Боцен сказано: тот приветствовал фашистов и сказал, что рад приехать в Италию (курсив мой - М. Я). Таким образом, можно утверждать, что ради достижения максимально положительного образа Италии (с целью превратить ее в союзника), идеологи национал-социализма отказались от одного из важнейших своих догматов - защиты интересов немцев, оказавшихся за границами Германии. При этом пропаганда достижений итальянского фашизма не должна была наводить на мысль о подчинении ему национал-социализма. Режим дуче постоянно восхвалялся, но одновременно подчеркивались равенство и независимость двух идеологий.

Наконец третьей и гораздо более важной проблемой, нежели предыдущие две, был вопрос о судьбе Австрии. Розенберг полагал, что «аншлюс не принесет вреда Италии» поскольку «благодаря господству Германии в Австрии северная граница Италии получит надежную гарантию безопасности, а Вена перестанет быть центром антиитальянской большевистско-марксистской деятельности». Дуче между тем совершенно не разделял этой точки зрения и был вовсе не в восторге от подобной задумки. Наличие возле северной границы Италии огромного и агрессивно настроенного немецкого государства, состоящего из объединенной Австрии и Германии, никак не вписывалось в его видение европейской политической карты. Больше того, одна из основных целей итальянской внешней политики на протяжении нескольких лет состояла в том, чтобы всеми силами предотвратить реализацию этой концепции.

Как раз на почве австрийской проблемы проявились истинные намерения как Германии, так и Италии. Муссолини довольно быстро стало ясно, что Гитлер хотел устранить канцлера Энгельберта Дольфуса и провести выборы, которые позволили бы австрийским нацистам проложить себе путь к власти. Очевидное нежелание Гитлера хоть как-то обуздать действия Теодора Хабихта были явным свидетельством серьезных различий во взглядах фюрера и дуче на будущее Австрии.

Столкновение интересов стало очевидно уже весной 1933 г., несмотря на усилия немецких пропагандистов представить Италию как крайне дружественного союзникам на стремление последней закрепить за собой роль непреклонного, но благожелательного арбитра в контактах европейских держав с новым режимом.

В апреле месяце, во время пасхальных каникул, в Рим прибыли высокопоставленные визитеры из Германии - вице-канцлер Франц фон Папен и правая рука Гитлера Герман Геринг. В это же время путешествие из Вены в Рим предпринял австрийский канцлер Дольфус, которого одолевали подозрения, что за его спиной состоится неприятная для будущего Австрии сделка. Канцлер направился в итальянскую столицу, чтобы оказать возможное давление на своего друга дуче. Беспокойство и подозрительность канцлера относительно миссии Геринга были отнюдь не беспочвенны: тот пытался добиться согласия Муссолини на назначение нацистов в правительство Австрии.

К счастью для Дольфуса бесцеремонность, с которой Геринг убеждал Муссолини в неизбежности прихода нацистов к власти в Австрии, насторожила дуче. В то же время Геринг развеял беспокойство итальянского лидера относительно Южного Тироля. Он вновь повторил обещание Гитлера «считать вопрос о северной границе Италии окончательно и бесповоротно закрепленным послевоенным мирным договором» .

По итогам этой встречи Дольфус и Муссолини достигли соглашения, которое предполагало, что австрийский канцлер будет по-прежнему отвечать за формирование и политику правительства, а также стоять на страже независимости Австрии. Хеймвер в это время^- должен был заниматься антимарксистской пропагандой. Таким образом, миссия Геринга и фон Папена не увенчалась успехом: им не удалось добиться от Муссолини желаемых уступок в австрийском вопросе.

Это знакомство итальянского диктатора с представителями национал- социалистского правительства знаменательно еще и тем, что дуче осознал серьезность намерений Гитлера и его сподвижников. Настойчивость и грубоватость Геринга произвели на него самое неблагоприятное впечатление, но проблема была не только в хороших манерах. Муссолини оказался, возможно, первым европейским лидером, осознавшим, что программа Гитлера является не предвыборной болтовней, а руководством к действию. То, что нацисты решили так быстро и по-хозяйски заняться австрийским вопросом, который дуче рассматривал как свою прерогативу, неприятно поразило и крайне насторожило его.

Больше того, с того момента, как амбиции немцев относительно Австрии перестали быть секретом для Муссолини, он прямо высказал посланникам фюрера все, что он думает по поводу программных установок нацистов насчет превосходства арийской расы Кроме того, он открыто объявил им, что широко практикуемый властями антисемитизм (разгул которого в Германии, как отмечалось выше, он в это время старался всячески опровергать) является опасной ошибкой, играет на руку «международному еврейству» и вредит международной репутации Германии.

Тем не менее, несмотря на более чем неоднозначное восприятие Гитлера и его первых шагов, Муссолини стал первым европейским лидером, поспешившим извлечь свои дивиденды из превращения группировки национал-социалистов в государственных деятелей Именно Муссолини всего лишь полтора месяца спустя после назначения Гитлера рейхсканцлером предложил подписать соглашение с новыми властями Германии, которое, по задумке автора, должно было полностью изменить договорную систему Европы Появление по соседству с ним агрессивной Германии серьезно обеспокоило итальянского диктатора, однако же он решил ковать железо пока горячо и использовать Гитлера в своей игре с западными демократиями. Его инициатива подписать Пакт Сотрудничества надолго заняла умы европейских государственных деятелей и дипломатов разного масштаба

Таким- образом, приход нацистов к власти в Германии был воспринят в столицах крупнейших европейских стран с определенной долей опасения. Их лидерам было известно, что новый германский канцлер придерживается ультраправых националистических взглядов, но не более того. Несмотря на серьезную обеспокоенность некоторых дипломатов в указанных странах, сам факт назначения лидера национал-социалистов главой правительства Германии не стал поводом для радикальной смены политической-линии в отношении Берлина ни в одной из великих европейских держав.

Англия и Франция по-прежнему проводили политику сохранения мира, понимая, с одной стороны, несправедливость Версаля, а с другой - необходимость поддерживать баланс сил на континенте, что предполагало и антисоветизм их политики. Однако при формировании курса в отношении нацистской Германии западные демократии не учли того фактора, что фашизм невозможно было умиротворить. Именно поэтому в данной- работе мы, в том числе, постараемся ответить на вопрос: в какой момент политика умиротворения перешла разумные пределы.

СССР был также заинтересован в сохранении мира, который был необходим для строительства социализма и, кроме того, ввиду отсутствия у него реальных союзников в случае начало большой европейской войны. Для поддержания баланса сил Москва собиралась использовать противоречия, возникавшие между новым германским режимом и западными демократиями. Ошибка советского руководства также состояла в том, что оно также серьезно недооценило опасность, исходившую от нацизма, и воспринимало Германию и западные демократии как равнозначные угрозы. В работе мы стремимся найти соотношение антифашисткого и геополитического факторов внешней политики СССР.

Целью внешнеполитической деятельности Италии было накопление сил для будущих завоеваний, а потому в изучаемый период времени она также стремилась к сохранению мира в Европе. Для этого она, с одной стороны, стремилась по-своему поддерживать баланс сил между демократиями и нацизмом, а с другой - использовать идеологическую близость с установившимся в Германии режимом. В исследовании мы попытаемся определить, когда соотношение сил на международной арене склонило Италию к сотрудничеству с гитлеровской Германией.

Первые месяцы пребывания Гитлера у власти демонстрируют преемственность в политике Англии, Франции и СССР, которые в начале 1933 г. предпочли выждать время, чтобы определиться в вопросе о том, стоит ли менять тактику в отношении нового германского режима. И лишь Италия поторопилась извлечь пользу, из смены политического руководства Германии.

2. Пакт согласия и сотрудничества как проект решения проблемы перевооружения Германии.

Проблема германских вооружений возникла отнюдь не с приходом к власти в Германии А. Гитлера Предыдущие социал-демократические правительства на протяжении многих лет под разными предлогами требовали от международного сообщества изменить военные статьи Версальского мирного договора и разрешить им, таким образом, увеличить вооруженные силы. Проблема перевооружения Германии стала главным предметом обсуждения на Женевской конференции по сокращению и ограничению вооружений, созванной по решению Лиги Наций и проходившей в 1932-1934 гг.

Первые шаги навстречу требованиям Германии были сделаны еще до назначения Гитлера рейхсканцлером, но в связи с формированием нового кабинета проблема только обострилась, и тогдашним европейским лидерам это было вполне очевидно. Чтобы проследить эволюцию отношений великих держав и Германии в сфере вооружений до и после прихода Гитлера к власти, в этом параграфе мы также рассмотрим деятельность Женевской конференции в конце 1932 г. Это также необходимо и для того, чтобы показать: понимание европейскими лидерами бесплодности усилий разрешить проблему вооружения Германии с помощью конференции, в которой принимало участие полмира, во многом способствовало их решению начать переговоры о подписании четырехстороннего соглашения с Германией.

Женевский форум открылся 2 февраля 1932 г. и председателем его был избран бывший министр иностранных дел Англии Артур Гендерсон (после падения второго лейбористского правительства в августе 1931 г. на этом посту его сменил лорд Ридинг), лидер партии лейбористов. В работе форума приняли участие представители 63 государств. В работе мы не будем подробно останавливаться на многочисленных проектах по разоружению, которые рассматривались на заседаниях конференции. Стоит только отметить, что в большинстве своем^- эти проекты так и не были претворены в жизнь. Особое внимание мы обращаем на те эпизоды, которые непосредственно касались требований Германии в вопросах вооружения и реакции на них великих европейских держав.

Одним из ключевых эпизодов этой конференции стало принятие 11 декабря 1932 г. Декларации пяти держав (Великобритании, США, Италии, Германии и Франции). Документ признавал за Германией «равноправие в вооружениях в рамках системы, обеспечивающей безопасность всем народам при условии международного контроля». В ходе бесед Саймона, Поль-Бонкура, Алоизи, Нейрата и Дэвиса, проходивших в начале декабря 1932 г. в Женеве под председательством английского премьера Макдональда, им удалось придти к согласию о принципе мирной трансформации Версальской системы. Речь шла об установлении взаимосвязи между безопасностью всех европейских государств и предоставлением Германии (равно как и ее бывшим союзникам в войне) полного равноправия. Подписанный текст в основном соответствовал проекту Форин Офис от 28 октября 1932 г. Роль Англии в принятии Декларации подчеркивалась ее двойной подписью - министра иностранных дел Саймона и премьера Макдональда как председателя совещания держав.

Декларацию пяти держав традиционно принято осуждать как шаг навстречу германскому милитаризму. Между тем, к началу 1930-х гг. возникла необходимость считаться не только с усилением роли СССР на международной арене, но и с изменениями, происходившими в Германии. Международное сообщество должно было каким-то образом поставить под контроль германское

перевооружение, а о том, что оно идет полным ходом, европейские правительства были прекрасно осведомлены. Кроме того, многие исследователи подчеркивают, что и Франция, и в гораздо большей степени Англия считали Парижские соглашения не только несправедливыми, но и опасными. Ведь эта «несправедливость» по отношению к Германии и Италии, с учетом нарастания реваншизма в этих странах, могла привести к насильственному слому всей системы, проще говоря, к новой европейской войне. Об этом постоянно говорили английские государственные деятели. Стоит учитывать и тот факт, что колоссальный рост военного потенциала СССР не мог не беспокоить европейских лидеров.

Относительно других стран мощь РККА в 1933 г. достигла своего апогея. В частности, в этом году страна произвела больше самолетов, чем США, Великобритания, Япония и Германия вместе взятые. К исходу 1933 г. на вооружении миллионных вооруженных сил СССР, которые согласно военному планированию должны были быть развернуты в почти две сотни стрелковых, кавалерийских, механизированных и танковых дивизий и бригад, состояло 4,5 тысячи самолетов, 7,5 тысяч танков, около 20 тысяч пушек и гаубиц (втрое больше, чем в русской армии перед началом Первой мировой войны).

В июне 1932 г. штаб РККА подготовил оценку «потребностей на развертывание» армии по мобилизации. Заявка советских военных «на подачу в год войны» на 1938 г. возрастала по сравнению с планом на 1935 г. по самолетам - с 10 400 до 32 000, авиабомбам - с 62 000 до 400 000, танкам - с 11 000 до 40 000, танкеткам - с 9 000 до 20 000, артиллерийским снарядам всех видов - с 9 000 до 20 000, пулеметам - с 164 000 до 338 ООО. Очевидно, что эти цифры были чистой фантасмагорией, ведь ко времени подготовки доклада НКВМ советская промышленность едва перешагнула уровень годового производства одного миллиона артиллерийских снарядов и четверти миллиарда винтовочных патронов. Здесь также стоит отметить, что незадолго до составления этого

плана, 18 февраля 1932 г. советское правительство внесло на рассмотрение Женевской конференции проект плана всеобщего и полного разоружения.

Несмотря на то, что представленный штабом РККА план был заведомо невыполним, само предложение за пять лет поднять планку военных заказов на сотни процентов говорило о том, что руководство и армия готовились к военному столкновению с целой коалицией крупных держав. Что и нашло отражение в очередном докладе начальника штаба РККА А. И. Егорова.

В начале апреля 1933 г. он представил Наркому по военным и морским делам К. Е. Ворошилову доклад «О втором пятилетнем плане развития РККА». Среди задач, сформулированных в этой программе, главными были следующие: «А) Закрепление за СССР первого места в мире по всем решающим видам средств борьбы - авиации, танкам, артиллерии, на базе завершения технической реконструкции и перевооружения всех родов ее войск. Б) По своему масштабу военного времени - Красная Армия должна быть в состоянии вести борьбу с любой коалицией мировых капиталистических держав и нанести армиям этих держав решительный и сокрушительный удар и поражение».

Советские военные составляли подобные планы в больших количествах и на разные тематики. Так, например, заместитель наркома по военным и морским делам М. Н. Тухачевский еще в 1932 г. разработал план дезорганизации польской армии и нанесения «ударов тяжелой авиации по району Варшавы» - это в рамках операции по разгрому Польши. Замнаркома также отмечал, что «между прочим, операцию подобного рода очень легко подготовить против Бессарабии и Латвии». Заметим, что эти территории были заняты советскими войсками уже после расстрела Тухачевского, и он так и не узнал о претворении своих планов на практике.

В то же время нельзя отрицать и того, что указанный период был временем расцвета немыслимого авантюризма как в оборонном, так и в общеэкономическом планировании СССР. Это особенно свойственно планам середины 1931 - начала 1932 гг. К примеру, уже к весне 1933 г. наметился кризис морской программы на 1932-1935 гг., в которой воплотились самые безрассудные оценки возможностей отечественного судостроения, как, впрочем, и развития других отраслей промышленности. Масштабы провала были беспрецедентны для советского мобилизационного планирования 1920-30-х гг. В эти годы не вступил в строй ни один из запланированных к постройке в 1932-35 гг. полусотни эскадренных миноносцев, а из 170 предусмотренных программой подводных лодок, в 1932 г. флот не получил ни одной.

Очевидно, что западные разведки не располагали точными данными ни о масштабах проводившегося в СССР перевооружения и его целях, ни о весьма любопытных военно-стратегических планах советского военного командования. Однако о некоторых достижениях руководство СССР с гордостью оповещало общественность, и эти сведения, разумеется, не составляли тайны даже для дипломатов или журналистов. В январе 1933 г. в докладе Объединенному Пленуму ЦК и ЦКК ВКП (б) И. В. Сталин говорил: «Из страны слабой и неподготовленной к обороне Советский Союз превратился в страну могучую в смысле обороноспособности». Подводя итоги, вождь сообщил, что «в результате усиленного выполнения пятилетки нам удалось уже поднять обороноспособность страны на должную высоту».

В этот же период было принято решение о сокращении инвестиций в военную промышленность. Постановлением СНК СССР от 5 января 1933 г. план капиталовложений в военную промышленность в этом году был утвержден в размере 560 млн. рублей. В предыдущем 1932 г. подобный план предусматривал вложение 702 млн., а фактический размер инвестиций составил 778 млн..

Таким образом, можно утверждать, что стремление Англии декларировать право Германии на возможность вооружения (о масштабах его в Декларации пяти держав ничего не говорилось) никоим образом не могло угрожать обороноспособности и тем более безопасности Советского Союза. По подсчетам советских историков, в середине 1930-х гг. в РККА насчитывалось около 1,5 млн. солдат и офицеров, до 5 тысяч танков и 6 тысяч самолетов.

Однако в тот период английскую дипломатию в гораздо большей степени занимал не колоссальный рост военного потенциала СССР, а стремление урегулировать кризис в международной обстановке, возникший еще до прихода нацистов к власти в Германии. Правительства Брюнинга и фон Шлейхера демонстрировали одинаковую враждебность к Лиге Наций. Сама организация к тому моменту колоссальным образом дискредитировала себя полной неспособностью принять хоть какие-то меры во время маньчжурского кризиса. Кроме того, предпринятые участниками конференции усилия сгладить нараставшие военно-политические противоречия не привели ни к какому результату.

Бессмысленность и безрезультатность Женевской конференции натолкнула Лондон на мысль сделать ставку не на форум нескольких десятков стран, которые проявили неспособность прийти к взаимопониманию, а на предусмотренный Локарнскими соглашениями механизм консультаций великих держав. Правительство Англии сыграло ведущую роль в последующих конфиденциальных переговорах и сумело добиться согласия как Франции, так и Германии на многосторонние консультации, что в условиях конца 1932 г. можно было рассматривать как большой успех.

Подписание соглашения по разоружению, ставшее возможным благодаря пятисторонним переговорам, убедило англичан в том, что успех конференции может быть обеспечен лишь с помощью новых совещаний четырех держав - участниц Локарно. В Лондоне полагали, что подобные переговоры могут стать примером для остальных участников конференции, дабы они смогли принять необходимые взаимоприемлемые решения. Ведь, по сути, главная задача, стоявшая перед Женевским форумом, состояла в том, чтобы адаптировать межгосударственные отношения к реалиям нового десятилетия. А очевидный рост конфликтного потенциала требовал ускорения этого процесса.

Исходя их этих соображений, Лондон уже в январе 1933 г., до возобновления работы конференции по разоружению, предложил провести новую встречу Англии, Франции, Германии и Италии. Но эта идея была отвергнута Парижем, который справедливо опасался резкого недовольства своих союзников в Восточной и Юго-Восточной Европе. Несогласие принять участие в подобных консультациях Франция демонстрировала вплоть до первой половины марта.

Правительство Франции пыталось настоять на принятии Женевской конференцией "конструктивного плана» Эррио-Поль-Бонкура. План предусматривал организацию сложной системы гарантий безопасности, экономические и финансовые санкции против нападающего государства и установление единообразной системы рекрутирования, основанной на краткосрочной (трёхмесячной) всеобщей воинской повинности, запрещение тяжёлой артиллерии и тяжёлых танков. Франция вновь вспомнила свою давнюю идею о создании вооруженных сил под эгидой Лиги Наций, и предложила каждой договаривающейся державе предоставить в распоряжение Лиги небольшие, но отборные воинские соединения, снабженные мощным вооружением, которое воспрещалось иметь национальным армиям. Таким образом, предполагалось создать армию, находящуюся под международным контролем. Англичане были резко против подобной инициативы, выдвинутой Парижем еще в ходе Версальской мирной конференции, и, разумеется, не могли согласиться с ее реализацией. С точки зрения Англии, подобная армия находилась бы не под международным контролем, а в полном распоряжении Франции, армия которой и без того была самой сильной в Европе (после вооруженных сил Советского Союза).

При этом, поскольку план Эррио-Поль-Бонкура не требовал распространения ограничений на колониальные войска, у Франции создавалась возможность иметь большую колониальную армию, состоящую из частей долгосрочно служащих. В отношении морских вооружений предлагался принцип сокращения на единообразный процент, который должен исчисляться от глобального тоннажа, объявленного в 1931 г. различными морскими державами. Это предложение было, очевидно, направлено против итальянских притязаний на паритет с французским военно-морским флотом, а потому делегация Италии отреагировала очень негативно.

Французский план предусматривал также создание "Европейского союза воздушного транспорта", который осуществлял бы контроль над европейскими воздушными путями и гражданской авиацией. Этот пункт плана был направлен против мощной гражданской авиации Германии, поскольку у Франции были все основания предполагать, что «гражданская» авиация Германии на самом деле является военной. Против этого предложения Парижа резко выступила Германия.

Три крупнейшие державы континента не устраивали французские предложения. Обсуждение этого плана было перенесено в Генеральную комиссию по разоружению, а 7 марта политическая комиссия отклонила проект пакта о взаимопомощи, что означало и крушение всего плана.

Настойчивое желание Парижа претворять в жизнь идеи, на которых был поставлен крест более десяти лет назад, весьма раздражало британцев. К середине марта Дж. Р. Макдональд окончательно уверился в том, что события трех предыдущих месяцев "изменили характер и сильно уменьшили ценность и значение" Декларации 11 декабря. Приданный декабрьским совещанием импульс был утерян, и переговоры вновь погрязли в противоречиях. Макдональд и Саймон пришли к выводу о необходимости выдвинуть британский проект конвенции о разоружении - впервые за тринадцать месяцев работы конференции, этот план они намеревались обсудить в Женеве.

По пути в Женеву министры встретились во французской столице с премьером Даладье и министром иностранных дел Поль-Бонкуром. На встрече также присутствовали английский посол в Париже лорд Тиррел и Генеральный секретарь французского МИД Алексис Леже. Французы в очередной раз выразили свое глубокое беспокойство начавшимся перевооружением Германии и не заставили англичан сомневаться в том, что в этих условиях они не откажутся от своего военного превосходства. Позиция французов сводилась к тому, что никакого соглашения о разоружении достичь не удастся до тех пор, пока Италия и Германия не согласятся участвовать в какой-нибудь мирной организации, созданной согласно французскому плану. Фактически, такая постановка проблемы означала, что соглашение не будет подписано никогда.

По итогам этих интенсивных, но в целом бесплодных бесед в Париже и Женеве, английские министры пришли к выводу о необходимости выдвинуть новый проект конвенции о разоружении в рамках Женевской конференции. 14 марта был представлен британский проект, воплощавший стремление Англии отыскать вариант, удовлетворяющий как Францию, так и Германию. Этот проект, получивший название «план Макдональда», мы рассмотрим, позднее, а пока обратимся к еще одному предложению, разработанному в Италии, куда были в эти дни приглашены английские министры.

В марте 1933 г., после нескольких месяцев подготовки, Муссолини сформулировал основные положения Пакта Четырех держав в виде записки, представленной министерством иностранных дел Италии. Проект дуче предполагал создание европейской директории, по сути, напоминающей механизм, созданный на основе Локарнских соглашений. Но в отличие от Локарно, Муссолини предлагал ориентироваться на принцип регламентации ревизионизма, и даже более того, на его предупреждение. По замыслу автора, пакт создавал правовые рамки, в которые был бы заключен потенциал германского ревизионизма - уже в это время он казался Муссолини весьма взрывоопасным. При этом антагонизм Франции и Германии контролировался бы Великобританией и Италией, но в отличие от Локарно, они выступали уже не в качестве гарантов, а в роли государств, контролирующих постоянный характер предполагаемых перемен в договорной системе Версаля.

Таким образом, Муссолини задумал стать арбитром ситуации в Европе, однако же, понимая, что другие великие державы не допустят подобного смещения баланса сил, решил привлечь к сотрудничеству Великобританию. По сути, дуче собирался заменить Лигу Наций некоей «европейской директорией», в

которой Италия, вместе с Англией, играла бы решающую роль в формировании европейской политики.

Мнения историков о причинах, побудивших дуче предложить подобный проект, весьма различны. Так, например, специалист по внешней политике Италии Джеймс. Бургвин полагает, что Муссолини собирался использовать Пакт Четырех, главным образом, для того, чтобы замедлить возрождение военной- машины Германии, и, таким образом, предотвратить поглощение Гитлером Австрии.

В советской историографии второй половины XX в. часто встречается утверждение о том, что идею Пакта Четырех выдвинули английский- премьер Макдональд и его окружение. В основе этой концепции лежит работа американского историка А. Фэрниа В монографии исследователь доказывает: благодаря свидетельствам, представленным в британских и американских документах, почти не остается сомнений- в том, что родоначальником пакта четырех держав явилось правительство Макдональда.

Далее Фэрниа доказывает, что кардинальной целью британской дипломатии, которая проходила, подобно колее, через курс внешней политики Лондона на протяжении 1930-х гг., был Пакт Четырех держав, направленный против СССР. По словам исследователя, «Макдональд верил, что если западные державы объединятся вместе, то не только франко-германские разногласия будут решены, но и Советская Россия может быть изолирована от Западной Европы».

Уже через пять лет после выхода этой монографии профессор Висконсинского университета К. Ярауш подверг критическому анализу ссылки Фэрниа на британские документы. Он также отметил, что материалы

госдепартамента США не могут считаться аутентичными свидетельствами, поскольку они отражают циркулировавшие в дипломатических кругах слухи, а не реальные сведения о ходе переговоров.

Современный российский исследователь О. Н. Кен также пишет о том, что многочисленные изыскания, проводившиеся различными историками в государственных и личных архивах Великобритании, не привели к появлению иных подтверждений инициативы Лондона. Отсутствуют свидетельства об этом и в обширной мемуарной литературе британских государственных деятелей и дипломатов, дневниках самого Макдональда в частности. Автор приходит к следующему заключению: «Тезис о главенствующей роли Англии в выдвижении пакта сотрудничества основывается, таким образом, на нескольких документах американской и немецкой, дипломатических служб, однако противоречие, возникающее между этими свидетельствами и комплексом британских документов, большинством советских историков решалось до сих пор в пользу

первых» .

В то же время в советской историографии был представлен и более взвешенный подход, выраженный, например, в работе 3. С. Белоусовой: "Изучение и сопоставление дипломатических документов <...> позволяет сделать вывод, что происхождение этого пакта надо искать в международном положении и расстановке сил, сложившихся в 1932 г., особенно на конференциях в Женеве и Лозанне». Историк полагала, что Муссолини «уловил дух времени, момент для выдвижения идеи директората четырех держав».

Лидер итальянских фашистов еще в 1920-х гг. выступал против мирных договоров, которые «дискриминировали» Италию и отняли у нее лавры победителя, оставив ей лишь «vittoria mutilata» - урезанную победу. Муссолини намеревался использовать желание Гитлера «сбросить оковы Версаля» и совместными с Германией усилиями добиться изменения status quo. Кроме того, дуче стремился свести на нет значение Лиги Наций и укрепить Локарнский пакт, который, в отличие от Лиги, закреплял за Италией статус великой державы. Ну, и наконец, он прекрасно понимал, что пакт окажет резко отрицательное воздействие на связи Франции с ее малыми европейскими союзниками, что приведет к общему ослаблению ее позиций в Европе.

Составленный Муссолини проект содержал четыре основных положения:

Проведение эффективной политики сотрудничества четырех держав для поддержания мира в духе Пакта Келлога и «Пакта о неприменении силы» и воздействие в области европейских отношений на другие страны для проведения ими той же политики.

Подтверждение принципа пересмотра мирных договоров при наличии угрозы конфликта, но в рамках Лиги Наций и в духе взаимности.

В случае неудовлетворительных результатов конференции по разоружению признание тремя остальными державами эффективного применения равенства прав Германии, которая со своей стороны должна будет осуществлять его постепенно, путем соглашений между четырьмя державами. Обязанность четырех держав достигнуть аналогичных соглашений в отношении Австрии, Венгрии, Болгарии.

По возможности общая линия поведения четырех держав по всем политическим и неполитическим вопросам, европейским и внеевропейским, включая колониальные.

Прежде всего, итальянский лидер оповестил о своем предложении германское правительство. 14 марта он передал в Берлин проект пакта и уже на следующий день мог вздохнуть с облегчением: министр иностранных дел Константин фон Нейрат назвал его инициативу «гениальной концепцией». Столь воодушевленная реакция вполне объяснима - предлагаемый дуче план должен был вернуть «побежденную и оскорбленную» Германию в круг великих держав и наконец-то уравнять ее в правах с Англией и Францией. Немцы не могли не радоваться тому обстоятельству, что подписание этого пакта срывало возможные попытки изолировать новое германское правительство, а также предвещало возвращение стране статуса субъекта европейской политики и значительно повышало ее престиж на международной арене.

Франция была поставлена в известность в эти же дни, получив текст соглашения от посла в Риме Анри де Жувенеля. Первой реакцией премьера Даладье было тотчас отклонить проект, настолько очевидной показалась его антифранцузская направленность В тот же день на Кэ Д'Орсе под руководством Алексиса Леже была составлена записка, предназначенная министру иностранных дел, из которой следовало, что французские дипломаты не разделяют мнения Муссолини относительно методов европейского урегулирования

В документе высказывались опасения, что пакт может торпедировать Лигу Наций, разрушить всю систему союзов Франции с рядом малых стран, а также привести к утрате ею ведущей роли в Европе. Это объяснялось тем, что решения предлагаемой «европейской директории» четырех держав чаще всего будут направлены против интересов Парижа, ибо «Великобритания, Италия и Германия заинтересованы в ограничении роли Франции в Европе».

В МИД подчеркивали, что проект пакта не только отстранял от участия в решении европейских проблем малые страны, но и предполагал удовлетворение территориальных притязаний Германии как раз за их счет. В записке также отмечалось, что в число участников планируемого пакта можно также включить Бельгию и Польшу Французская дипломатия сразу же обратила внимание на то, что Россия «может увидеть в этом блоке великих западных держав угрозу,

направленную против нее» .

Французы продемонстрировали крайнюю подозрительность, однако их сомнения трудно назвать беспочвенными: если у Германии, Италии и Англии мог быть какой-либо общий интерес, то он состоял как раз в том, чтобы ослабить влияние Франции на континенте. На примере реакции Франции мы видим, что ее мнение отнюдь не совпадало с позицией Британии, и в данном случае никак нельзя говорить о спланированном «сговоре» двух великих держав с Италией и Германией с целью ревизии послевоенных договоров. Даладье согласился участвовать в переговорах не без воздействия Генерального секретаря МИД Леже. Советский нарком Литвинов, опираясь на собранную им в Париже информацию, полагал, что Пакт Четырех интересен для Франции только как средство сближения с Италией в расчете «оттянуть» ее от Германии.

В ходе беседы советского полпреда в Варшаве с Юзефом Беком, польский министр иностранных дел так объяснил согласие Франции участвовать в переговорах: «Поведение Франции в отношении проекта Муссолини «несколько двусмысленно», но вся Франция против этого проекта, а маневрирование ее правительства вызывается общей пацифистской позицией этого правительства и «консеквенциями» (последствиями - М. Я.) шага 11 декабря прошлого года (декларация о «германском равноправии - М. Я.)

Оптимизм Великобритании по поводу предложения Муссолини был вызван тем, что английское правительство уже в это время стало серьезно сомневаться в успехе Женевской конференции по разоружению После одновременной смены кабинетов во Франции и в Германии, призрачная надежда на заключение внятных соглашений стала таять на глазах В этой ситуации англичане решили ограничиться взаимодействием четырех крупнейших держав для достижения хоть какого-то результата .

Англичане не могли не понимать, что Муссолини весьма заинтересован в укреплении статуса и роли Италии на международной арене, а достичь этого он мог только с фактической санкции Англии и Франции. Поэтому за несколько дней до того, как об инициативе дуче были официально оповещены европейские

правительства, 8 марта 1933 г. министр иностранных дел Саймон заявил Дино Гранди; в тот момент занимавшему пост итальянского посла, в Лондоне, что англичане «готовы сделать все возможное, чтобы обеспечить сотрудничество между всеми ведущими державами Европы».

Очевидно, что Пакт во многом устраивал англичан, прежде всего, потому, что должен был привлечь Германию к европейскому концерту держав для контроля над ее вооружением, а заодно ослабить позиции Франции на. континенте. Не менее важным аргументом в пользу Пакта было и то, что он способствовал изоляции Советского Союза, в сближении которого с Францией^ Лондоне не видели ничего хорошего.

Некоторые историки полагают, что инициатива-визита в Рим принадлежала британцам, и есть документальные свидетельства, которые говорят в пользу этой версии. Так, например, в беседе с Нейратом итальянский посол в Берлине утверждал: когда стало ясно, что конференция в Женеве заходит в тупик, британский премьер просил Муссолини найти «пути и средства», чтобы избежать «полного провала конференции». Германский посол в Риме Ульрих фон Хассель сообщал, что, по словам Муссолини, план визита исходил от Макдональда. Но есть и другая точка зрения, согласно которой Муссолини боялся потерять доверие немцев, приглашая к себе английских министров для переговоров без участия представителей Германии. А потому он с помощью своего посла в Берлине Черрути представил дело так, как будто желание нанести визит исходило от англичан. Это подтверждается другой записью в британских документах: предложение о встрече глав правительств Апоизи передал Макдональду и Саймону вечером 14 марта.

На следующий день Форин Офис опубликовал коммюнике о том, что премьер-министр Соединенного Королевства Макдональд и министр иностранных дел Саймон, находившиеся в Женеве, получили приглашение главы итальянского правительства прибыть в Рим для политического, визита. Как информировал

Макдональд французский кабинет, целью визита было «восстановление мира» в Европе

Франция все-таки приняла участие в переговорах, так как у нее фактически не оставалось другого выбора: устранившись от обсуждения, она предоставила бы Германии, Италии и Англии совершить то, чего она как раз больше всего боялась, а сама осталась бы в изоляции. В итоге и Англия, и Франция пришли к выводу: признание (в урезанном виде) возможности ревизии Версальских постановлений на основе соглашения четырех великих держав будет несоизмеримо меньшим злом, чем неизбежные попытки Германии и Италии добиться осуществления своих грандиозных планов в одностороннем порядке или, того хуже, совместными усилиями. В беседе с министром иностранных дел Польши, состоявшейся в Женеве 17 марта 1933 г., английский премьер подчеркнул, что необходимо «или согласиться на определенные изменения <...> или позволить Германии уничтожить весь договор».

Первоначальный проект пакта был выдвинут итальянцами как раз по случаю приезда гостей из Лондона. Согласно представленному предложению, первая статья гласила о необходимости проведения эффективной политики сотрудничества четырех держав для поддержания мира в духе пакта Бриана- Келлога. Зтот проект предусматривал «пересмотр мирных договоров» при наличии угрозы конфликта согласно Уставу Лиги наций (ст. 2). В нем также говорилось о признании за Германией равенства прав в области вооружения («в случае неудовлетворительных результатов конференции по разоружению»), которые она могла осуществлять в порядке постепенности. Зти положения должны были также распространяться на Австрию, Венгрию и Болгарию (ст. 3). Согласно проекту пакта, Германия, Франция, Италия и Англия обязывались проводить общую линию поведения «по всем политическим и неполитическим вопросам, как европейским так и внеевропейским, включая колониальные» (ст. 4). Договор предлагалось заключить сроком на десять лет. Фактически, эти предложения игнорировали мнение Лиги Наций (хотя он должен был быть зарегистрирован в секретариате Лиги) и означали отказ от важнейших принципов Версальско-Вашингтонской системы

Очевидно, что ни одной из стран, приглашенных к обсуждению проекта, совершенно не нужно было участие Советского Союза. Но важнейшая причина, по которой СССР не был приглашен, состояла, разумеется, в том, что тот не подписывал Версальский договор и, следовательно, никак не мог принять участия в соглашении о каких-либо изменениях в этом документе. Кроме того, СССР еще не был в тот момент членом Лиги Наций, поэтому было бы странно полагать, что его мнение может иметь значение при обсуждении Устава этой организации.

То, что Советский Союз был полностью проигнорирован в вопросе о Пакте Четырех, разумеется, крайне возмутило его руководство. Ситуация складывалась весьма неприятным и даже обидным образом. На глазах у Москвы фактически создавалась директория четырех стран, которая претендовала на руководство европейскими делами, и с этим ничего нельзя было поделать. 30 марта 1933 г. газета «Известия» писала, что СССР не может оставаться безразличным к «попыткам создания так называемого «концерта четырех держав», присваивающего себе право решать судьбы народов».

Тот факт, что Москва наряду с «малыми странами» не была приглашена к участию, не оставил у руководства страны сомнений относительно антисоветской направленности соглашения. За месяц до подписания пакта, заместитель наркома по иностранным делам Н. Н. Крестинский отмечал в разговоре с итальянским послом Бернардо Аттолико: «Поскольку у четырех держав, заключающих этот пакт, имеется чрезвычайно много пунктов расхождения, то естественно кажется, что единственный пункт, в котором у них расхождений нет, это их общая вражда к коммунизму. Неприглашение нас принять участие в обсуждении пакта подтверждает то, что объективно пакт направлен против нас».

Советские дипломаты не раз подчеркивали резко отрицательное отношение Москвы к Пакту «ввиду неограниченности его компетенции и возможности вовлечения вопросов, задевающих наши интересы, не говоряуже о слухах о специально антисоветском острие пакта».

Нельзя утверждать, что все страны-участницы были заинтересованы в игнорировании позиции Советского Союза по вопросу о Пакте. Так, например, официозная французская газета «Лё Тэм» утверждала: «Совершенно очевидно, что всякая комбинация, которая будет игнорировать великую державу, насчитывающую 140 миллионов жителей в своей европейской части, является однобокой».

14-18 марта проходили секретные итало-германские переговоры, и к приезду английских министров в Рим Германия в основном одобрила представленный Муссолини проект. В записке для итальянского посла в Берлине министр фон Нейрат еще 15 марта, т. е. за три дня до встречи англичан с Муссолини, отметил карандашом: «Проект пакта и наш ответ одобрены канцлером». Немцы особенно оценили значение второй и третьей, статей проекта .

18 и 19 марта состоялись переговоры Макдональда и Саймона с Муссолини, в ходе которых англичане «выразили полное согласие с основными идеями пакта». Но все же, заранее предугадав реакцию французов, они «предложили ввести в статью вторую определенное заявление относительно неприкосновенности договоров, что сделает ее более приемлемой для французского правительства».

Основными темами этих переговоров стали Польский коридор и границы Венгрии: Муссолини предложил Макдональду и Саймону «сократить ширину коридора и. гарантировать водный, но не территориальный выход Польши к морю». Венгерские границы Муссолини предлагал исправить всюду, где преобладало венгерское население. По словам Макдональда, Муссолини очень хорошо подвел итог, сказав, что «договоры святы, но не вечны». При этом Саймон предлагал дополнить статью 2 фразой о священности соглашений 19191920 гг.

Итальянская печать, разумеется, превозносила идею пакта, его великого автора и визит англичан, который-служил подтверждением англо-итальянского сотрудничества. Проблемные стороны пакта, коих было немало, равно как и возможные неконструктивные последствия его. подписания, по понятным причинам, не затрагивались. Реакция английской печати на эти переговоры была не столь однозначной.

Пресса консерваторов разделилась между двумя- абсолютно противоположными концепциями. Одна часть партии придерживалась политики изоляции, и невмешательства в европейские дела, и это свидетельствует о том, что вовсе не все консерваторы мечтали о том; как бы с помощью пакта побыстрее натравить Германию на Советский Союз. «Средние консерваторы» видели в проекте Муссолини возможность укрепить мир в Европе и советовали его принять. Именно поэтому «Тайме» приветствовала первый со времен войны визит английского премьера в Италию и оценивала его как большой успех. Предложение Муссолини было названо «интересным и ценным», и; по мнению газеты, оно представляло «гармонию с идеями Макдональда». «Дэйли Телеграф» также весьма благосклонно отнеслась к визиту, отмечая, что его главная цель - смягчение напряженности в Европе, причиной которой была проблема франко-германских отношений».

В то же время лейбористская «Дэйли Геральд» раскритиковала пакт, так как он отстранял малые страны от решения европейских вопросов. Газета отмечала, что если раньше Макдональд был сторонником Лиги Наций, то нынешний визит означает его враждебность по отношению к ней

На следующий день после переговоров с дуче английские министры покинули Рим и отправились в Париж, где 21 марта встретились с премьером Эдуардом Даладье и министром иностранных дел Поль-Бонкуром. Оба решительно выступили против документа, привезенного англичанами. Французы настаивали на том, что все вопросы должны рассматриваться на основе принципов Лиги Наций и в соответствии с ее Уставом Они полагали, что не следует вовсе поднимать вопросы ревизии мирных договоров и разоружения, что и нашло отражение во французском коммюнике

Таким образом, мнение Франции означало: пакт, в том виде, в каком его привезли англичане, ее полностью не устраивал. Больше того, было не совсем понятно, как этот текст можно отредактировать согласно пожеланиям Франции, ведь слова Даладье и Поль-Бонкура означали, что Франция не согласна с основными идеями Муссолини, ради которых, собственно, все и затевалось. Даладье признал, что некоторые пункты мирных договоров следовало бы изменить, но предложенные в итальянском проекте методы ревизии «ему кажутся очень опасными». Не утруждая себя продолжительными дебатами, французы похоронили первый проект Пакта, но при этом выразили готовность внимательно

изучить проекты и сделать свои замечания и поправки .

На позицию Франции колоссальное воздействие оказывало мнение союзных ей малых стран, которое было недвусмысленно сформулировано уже через неделю после встречи Макдональда и Муссолини. Постоянный Совет Малой Антанты опубликовал декларацию следующего содержания: «Государства Малой Антанты сожалеют, что в переговорах, имевших место в последние дни, идея ревизионизма была подчеркнута. Они считают своей обязанностью обратить внимание на то обстоятельство, что ревизионистская политика неизбежно вызывает энергичное противодействие».

Газета «Ле Тэм» писала о решительном заявлении представителей Чехословакии, Румынии и Югославии. Малая Антанта хотела сотрудничества «свободных и равных в правах государств» и противилась превращению части Европы, в первую очередь, славянского района, «в зону колонизации». На страницах того же издания отмечалось, что и польское правительство считает проект Пакта Четырех противоречащим букве и-духу Устава Лиги Наций. О резко негативном отношении малых стран к пакту оповещал НКИД и полпред СССР во Франции В. С. Довгалевский: «Давление на французов со стороны Польши и Малой Антанты было произведено большое. Позиция противников пакта, в том числе и Даладье, была сильно укреплена настойчивыми демаршами Малой.Антанты и Польши».

Большинство французских газет также выступило с резкой критикой проекта соглашения. Так, например, авторитетный французский журналист Андре Жеро, писавший под псевдонимом Пертинакс, подчеркивал: «Согласно этому плану, Франция окажется изолированной внутри треугольника Англия - Италия - Германия и станет жертвой шантажа двух диктатур. <...> Мы должны требовать, чтобы наши союзники были допущены на основе равноправия».

Общественное мнение было также резко против проекта, предложенного Муссолини и Макдональдом. Ожесточенные дебаты начались и во французском

парламенте. Коммунисты видели в Пакте попытку создания директории,

%

контролирующей все другие государства Европы. Они, разумеется, подчеркивали, что подобный союз может легко превратиться в антисоветскую коалицию. В лагере правых в тот период сторонники «твердого курса» в отношении Германии составляли большинство. Лидер партии «Республиканская федерация» Луи

Марэн утверждал: «Пакт Четырех отрицает главные принципы Лиги Наций <...>, отрицает права малых государств» .

6 апреля в палате депутатов на обсуждении бюджета министерства иностранных дел большинство выступавших высказывались насчет Пакта Четырех Премьер-министр Даладье пытался утихомирить возмущенных парламентариев и убедить их в том, что последствия экономического кризиса являются вполне веской причиной для «сотрудничества всех наций во всех сферах». По мнению министра иностранных дел Поль-Бонкура, парафирование Пакта сняло бы напряженность в отношениях с Италией и предоставило бы

„ 247

возможность начать с ней переговоры по морским вопросам .

Значительная часть партии радикал-социалистов во главе с ее лидером Э. Эррио (он в тот момент занимал пост председателя комиссии по иностранным делам палаты депутатов) выступила против заключения Пакта. Эррио полагал, что в той форме, в которой содержание пакта известно общественности, он абсолютно неприемлем и должен быть отвергнут Францией.

В ответ на негативную реакцию французов, англичане тотчас составили свежий меморандум, подготовленный сотрудником Форин Офис сэром Орми Сарджентом. Документ гласил, что «сотрудничество между четырьмя державами <...> высоко желательно и стоит пойти на большие жертвы, чтобы достичь его». В меморандуме также подчеркивалось одно «существенное условие», при котором сотрудничество этих держав «будет действительно эффективным», а именно, «политика и взгляды четырех правительств должны быть направлены на осуществление общих целей».

При том что в ходе переговоров о Пакте было выдвинуто в общей сложности около четырнадцати проектов, позиция Лондона наиболее ярко проявилась в тексте от 1 апреля, в основу которого был положен меморандум Сарджента. Вместо первоначального признания «принципа ревизии договоров» (статья 2), в новой английской редакции говорилось лишь о возможности их ревизии при определенных условиях. В статье 3 за Германией признавалось равенство прав в вооружениях, что фактически всего лишь подтверждало декларацию пяти держав от 11 декабря 1932 г. Очевидно, что эти поправки были внесены из-за крайне негативной реакции французов и потому они естественным образом сразу же очень не понравились немцам.

В Форин Офис полагали, что ради идеи соглашения четырех держав, некоторые изменения допустимы, и старались донести это до германской стороны. 30 марта в беседе с германским послом Леопольдом фон Хешем Саймон говорил: «... одно не должно быть забыто: без сотрудничества Франции всему плану суждено провалиться». Однако германская дипломатия продолжала настаивать на неприкосновенности первого варианта пакта, который ее вполне устраивал. Нейрат полагал, что английская редакция текста Муссолини не только ослабляет основные идеи Пакта, но и вообще в корне меняет его суть (и был, надо сказать, совершенно прав) .

Что касается позиции Муссолини, с его точки зрения Гитлер вообще не уловил главные достоинства предложенного Римом пакта. Они заключались в том, что можно было одним выстрелом достичь сразу двух целей: изменить договоры и добиться равноправия. Вместо осознания этого факта и благодарностей, Гитлер продолжал настаивать на условиях, которые ужасно раздражали Муссолини.

Уже 7 апреля германский посол в Лондоне представил Саймону возражения Берлина. Он выразил недовольство тем, что британский проект предполагал только «возможность ревизии», тогда как изначальный план Муссолини прямо признавал «принцип ревизии» мирных договоров. Саймон объяснял Гешу, что английские поправки преследовали цель дать возможность Франции поставить свою подпись под соглашением. Что же касается требования Германии предоставить ей полную свободу перевооружения по истечении первой конвенции, в этом вопросе Саймон продемонстрировал понимание, но отметил, что «французское сопротивление этому требованию преодолеть будет почти

невозможно» .

Таким образом, слова Саймона подтверждают, что по ходу переговоров о пакте Франция придерживалась жесткой и абсолютно самостоятельной позиции. Ее мнение противоречило целям Британии и было к тому же настолько авторитетно, что Лондон понимал бессмысленность попыток настаивать на своем. В тот момент казалось, что Франция не зря приняла решение продолжать переговоры. Впрочем, сама она находилась в весьма уязвимом положении.

Французы продолжали участие в обсуждениях, несмотря на то, что Даладье и Поль-Бонкур отказались подписать первый вариант соглашения. Германский посол Хассель писал, что в случае отказа французов от согласования пакта, «Франции грозила изоляция». Франция, как и Великобритания, была серьезно встревожена наметившимся сближением враждебной ей Германии и не очень дружественной Италии. А союз между этими-двумя странами неизбежно закрепил бы раскол Европы на враждующие блоки. Очевидно, что, несмотря на свое открытое недовольство происходящим, Франция не могла самоустраниться, позволив немцам и итальянцам обо всем договориться с согласия одной лишь Англии.

По словам советского полпреда в Париже В. С. Довгалевского, Поль-Бонкур «занимал промежуточную, колеблющуюся позицию». Французское правительство каким-то образом пыталось найти золотую середину между двумя абсолютно противоположными задачами. С одной стороны, дипломаты должны были заверять три державы в искреннем желании сотрудничества и проведения согласованной политики. С другой стороны, стояла задача убедить союзников в Восточной и Юго-Восточной Европе в том, что Пакт четырех не представляет для них никакой угрозы.

Как уже отмечалось выше, резко отрицательная реакция Малой Антанты, Польши и Турции на предложения Муссолини не заставила себя долго ждать. Французская печать отмечала, что заключение пакта означало бы полное пренебрежение Парижем интересами ее восточноевропейских союзников. Газета «Журналь» писала: «Прежде чем отрезать левую ногу у Польши; правую руку у Чехословакии и обе ноги у Румынии, а также лишить Югославию ее конечностей, нужно, по крайней мере, как велит обычай, спросить на это согласия у больных».

Малые страны были серьезно обеспокоены происходящим и сами развили невероятную активность, пытаясь оказать хоть какое-то противодействие. Министр иностранных дел Чехословакии Э Бенеш даже предлагал создать нечто вроде союза стран Малой Антанты с Польшей в качестве противовеса соглашению великих держав: «Если четыре державы сгруппируются, почему бы Польше и Малой Антанте не подписать в свою очередь пакта? Если великие державы хотят изменить наши границы, почему бы нам не заняться их делами? Мы можем, например, начать распределять их колонии».

Помимо очевидного недовольства союзников, Франции предстояло также разбираться с ситуацией, сложившейся на конференции по разоружению. За пару дней до начала переговоров в Риме, 16 марта 1933 г. в Женеве был представлен британский проект международной конвенции о сокращении вооружений - так называемый «план Макдональда». Исходным пунктом этого плана, опубликованного Правительством Его Величества, было принятие французской концепции армии с коротким сроком службы (в данном случае он определялся в восемь месяцев), после чего устанавливалась точная численность войск для каждой страны. Согласно предложению, численность всех армий европейских стран (кроме Советского Союза), должна быть сокращена до 200 тысяч военнослужащих. Соответственно, французы должны были более чем вдвое сократить свою армию, составлявшую в мирное время 500 тысяч человек.

Согласно этому проекту, численность рейхсвера могла быть увеличена лишь до 200 тыс. человек, при этом подтверждался запрет на обладание

Германией военной авиацией, субмаринами, некоторыми видами танков и артиллерии. Британский план содержал требование роспуска полувоенных формирований. Принятие его конференцией по разоружению привело бы к ограничению "совокупных военных возможностей рейха уже достигнутым уровнем». Согласно британскому предложению, три союзные державы должны были сократить свои воздушные силы до 500 самолетов каждая. План показался французам катастрофой, и на заседании кабинета 15 марта часть министров высказалась против его выдвижения, считая, что сравнительно жесткие условия дадут Германии предлог вторично покинуть конференцию по разоружению.

Макдональд полагал, что, заключение Пакта Четырех при его увязке с этим проектом конвенции по разоружению могло предотвратить разрушение европейского баланса Германией. Именно поэтому в британском проекте Пакта согласия и сотрудничества предлагалось исключить из текста статьи 3 упоминание о возможности неудачи конференции по разоружению (что вошло в итоговый проект пакта) и прямо сформулировать необходимость принятия в Женеве "плана Макдональда" как практического воплощения Декларации 11 декабря 1932 г. Форин Офис был заинтересован в реализации этого проекта разоружения как раз при помощи Пакта Четырех, так как Генеральная комиссия в Женеве приняла его только в качестве основы для последующих дискуссий.

В беседе с Э. Бенешем Саймон так объяснял мотивацию английского правительства: в Женеве «нам стало ясно, что существует определенный уровень сотрудничества между Германией и Италией при их прямом противостоянии Франции и ее друзьям". Таким образом, Англия рассматривала «план Макдональда» и Пакт Четырех как средство ограничить возможности Германии и способствовать франко-итальянскому сотрудничеству для укрепления позиции Франции. Об этом же говорилось и в упомянутом выше меморандуме помощника Ванситтарта О. Сарджента от 23 марта, основные положения которого были приняты кабинетом. Вторая задача англичан состояла в том, чтобы Италия отказалась от поддержки требований Германии и вместо этого пошла на сближение с Францией. Именно так германская дипломатия расценила британские поправки к проекту пакта

При этом нельзя отрицать того, что Англия была вполне готова в обозримом будущем принять участие в обсуждении ревизии не только военных

постановлений мирных договоров, но и территориальных границ в пользу

/

Германии и Венгрии. Наиболее насущным вопросом английским политикам казался пересмотр военных статей Версальского, Трианонского и Сен- Жерменского договоров Глава Форин Офис объяснял желание Англии согласиться с этим положением проекта Муссолини тем, что «если мы не сделаем чего-нибудь, что могло бы рассматриваться как разумный план по удовлетворению германского требования о равенстве, то <...> Германия осуществит его явочным порядком».

Сегодня мы можем с большой долей вероятности утверждать, что вне зависимости от степени уступок западных держав Гитлеру, Германия все равно нарушила бы любые договоренности и наращивала бы свою военную мощь. Но в тот момент английские лидеры не имели представления о беспринципности Гитлера и полагали, что лучше пойти навстречу требованиям Германии с тем, чтобы контролировать ее вооружение, а заодно способствовать франко- итальянскому сближению

Одним из первых критиков «плана Макдональда» в самой Англии был Уинстон Черчилль. Выступая 23 марта 1933 г. в Палате Общин, он подчеркнул, что на свете есть много людей, готовых вместе с ним повторять: «Благослови, Господи, французскую армию» Черчилль настаивал на том, что французское правительство не может всерьез рассматривать предложение сократить вдвое свои воздушные силы, в то время как численность германской авиации остается неизменной. Он довольно резко охарактеризовал Макдональда как человека, «наделенного удивительным даром облекать ничтожные мысли в немыслимое количество слов». И в очередной раз предупредил правительство о той угрозе для метрополии и. всей империи в целом, которая проистекает из стремления заставить французов сократить армию иодновременно вооружать Германию.

Положение Франции было довольно неустойчивым, но при этом и Италия демонстрировала непоследовательность своих действий. В начале переговоров дуче заверил представителей Германии, что итальянское правительство будет защищать их интересы. Но немцы с самого, начала высказывали сомнения относительно позиции Италии. Муссолини не меньше, чем Макдональд, торопился завершить переговоры и подписать документ. С одной стороны, ему нужно было продемонстрировать немцам, что он является их другом и защитником их интересов, чтобы в дальнейшем иметь воздействие на Германию. С другой, он прекрасно понимал, что все его планы относительно укрепления позиций Италии на международной арене^- обречены на провал без англофранцузской поддержки.

Именно этим и объясняется странное поведение итальянского лидера, который поддерживал германские требования и одновременно шел навстречу желаниям Англии и Франции. Так, например, Муссолини легко согласился взять французский контрпроект от 10 апреля в качестве «основы для дальнейшей работы», в то время как немцы категорически отказывались его принимать. Этот документ появился на свет в результате долгого обсуждения во французском правительстве.

Решение составить меморандум в ответ на предложение Муссолини было принято на заседании кабинета министров под председательством Даладье 3 апреля. В итоге правительство сделало заявление о том, что без предварительного обсуждения в парламенте оно никакого решения не примет. 10 апреля меморандум был передан по дипломатическим каналам в Рим, Берлин и Лондон. Французское правительство заверяло три державы в готовности теснейшим образом с ними сотрудничать, однако подобное взаимодействие объявлялось возможным лишь в рамках ранее заключенных четырьмя странами соглашений и пакта Лиги Наций.

Согласно французскому проекту, статья 2 обсуждаемого соглашения не предполагала ревизии договоров. Вместо этого в ней указывалось на «возможность предварительного изучения средств в целях применения статьи 19 Устава Лиги наций». Зато упоминались статьи 10 и 16 этого Устава, которые касались санкций на случай нарушения договоров. Что касалось равенства Германии в вооружениях, Франция признала за ней это право в рамках Декларации пяти держав, принятой на Женевской конференции в декабре 1932 г. Но при этом принцип равенства не должен был распространяться на Австрию, Венгрию и Болгарию; чего изначально хотел Муссолини. Эта поправка, очевидно, была сделана в интересах союзных Франции стран Малой Антанты.

Советские дипломаты очень внимательно следили за ходом переговоров о пакте и метаморфозами, происходившими с текстом проекта. Позиция Франции волновала. СССР в первую рчередь, так как из всех участников предполагаемого соглашения только она рассматривалась Москвой в качестве потенциального союзника, и было бы крайне неприятно убедиться в тщетности этих надежд. Комментируя французский меморандум, нарком по иностранным делам М. М. Литвинов отмечал: «... мы по-прежнему отрицательно относимся к «пакту

четырех» в любом варианте, но французский вариант считаем наименьшим

)

злом».

Затронутый Францией вопрос о включении в соглашение ссылок на статьи 10, 16 и 19 Устава Лиги наций вызвал немало разногласий. Статья 19 предусматривала возможность пересмотра мирных договоров, «сохранение которых могло бы подвергнуть опасности всеобщий мир» (как раз за эту статью и «ухватился» Муссолини, чтобы мотивировать изменение договоров, когда готовил первый проект пакта). Именно по этой причине Италия, Германия и Англия настаивали на включении статьи 19. Выступая еще 23 марта в Палате Общин, британский премьер заявил депутатам, что «статья 19 не должна оставаться бездействующей статьей». На следующий день после речи Макдональда министр иностранных дел Германии Нейрат сообщал послу в Риме Хасселю: «Ценно, что четыре правительства подтверждают принцип пересмотра, содержащийся в статье 19».

Однако французские поправки радикально меняли картину. Негативная реакция в Германии на «исправленный» в Париже текст пакта не вызывает ни малейшего удивления - он полностью менял смысл и значение тех пунктов, в неприкосновенности которых были так заинтересованы немцы. 12 апреля в беседе с Муссолини германский посол фон Хассель бескомпромиссно заявил, что «в этой форме проект для нас неприемлем». Фон Нейрат констатировал, что даже английский вариант был плохой, а французский и вовсе никуда не годится. Оба они, по замечанию министра, были «очень далеки от наших собственных пожеланий и от первоначальной идеи Муссолини».

Аппетиты и пожелания Германии заметно росли. Геринг постоянно указывал: подписав пакт, Германия обрекает себя на то, чтобы влачить существование второсортной страны на протяжении долгих лет, в то время как без этого соглашения она могла бы полностью освободиться от Версаля.

В этот непростой момент настал черед Муссолини взять ситуацию в свои руки и убедить немцев в необходимости подписать тот документ, который подготовили французы. Дуче внушал германскому послу, что подписание будет «лучшим контрударом, который поможет разбить антигерманскую пропаганду». Кроме того, Муссолини обращал внимание немцев на то, что после заключения пакта между Римом и Берлином могло быть достигнуто соглашение «на почве их особой дружбы» по приоритетным направлениям их внешней политики. Это соглашение предполагало бы экономическое сотрудничество в Дунайском бассейне и в колониальных вопросах, общую политику в отношении к Лиге Наций. Дуче также добавил, что «в дальнейшем мы будем в состоянии выработать общую линию и в австрийском вопросе». Фактически, для того, чтобы убедить

Германию подписать документ, Муссолини выложил все имевшиеся у него козыри в отношениях с Берлином.

В английском парламенте в это время проходили дебаты по поводу готовившегося пакта. Уинстон Черчилль продолжал отстаивать неприкосновенность соглашений 1919-1920 гг.: «В основе этих договоров лежит важнейший для современной Европы принцип национального самосознания или, как называл его президент Вильсон, самоопределения наций. <...> Первым правилом британской внешней политики должно быть подчеркнутое уважение к этим договорам. Кроме того, мы должны заверить все нации, чье существование зависит от них, в том, что их безопасности ничего не угрожает. <...> Много раз я указывал на то, что Германия легко отделалась после войны. И теперь немцы требуют равенства в вооружении и флоте, а нам повторяют, что нельзя держать великую нацию в подчиненном положении. Я никогда с этим не соглашался. И выполнение таких требований очень опасно. Разумеется, ничто в этой жизни не вечно, но как только Германия получит равенство в вооружениях со своими соседями, в то время как ее (территориальные - М. Я.) требования остаются неудовлетворенными, мы в недалеком будущем станем свидетелями возобновления новой европейской войны».

Из всех переговорщиков только Франция настаивала на том, что если в пакт будет включено положение о возможности ревизии договоров, в нем непременно должна быть и ссылка на статьи 10 и 16 Устава Лиги наций, которые предусматривали санкции в случае их насильственного нарушения. Выступая в сенате, министр иностранных дел Поль-Бонкур заявил, что «Франция настаивает на связи всех трех статей». Англия, Германия и Италия были против упоминания о санкциях. Однако и по этому вопросу Франция проявила такую жесткость, что англичанам пришлось отступить и согласиться на включение статьи 16 в текст соглашения.

Несмотря на то, что компромисс был все-таки найден, Англия готова была отстаивать свою позицию даже с помощью шантажа. В инструкции британскому послу в Париже Саймон подчеркивал, что «английское правительство может отказаться от уступок в отношении статьи 16», если Франция в очередной раз не согласится принять одобренный остальными участниками проект. В результате дискуссии между английским и французским послами возник вариант, на котором 4 мая Нейрат сделал пометку: «Одобрено канцлером. Альтернатива: немедленное заключение соглашения». Итальянцы тоже не возражали против этого текста, и всем участникам уже казалось, что многострадальный Пакт будет уже, наконец, подписан. Но впереди было еще много сложностей.

Англичане оказывали давление не только на Францию, но также и на немцев. Как отмечалось выше, переговоры о пакте были тесно связаны с ходом конференции по разоружению в Женеве. Английское правительство в соответствии с меморандумом Сарджента стремилось использовать переговоры для принятия своего проекта конвенции о разоружении («план Макдональда»), В свою очередь, ход работы конференции оказывал значительное влияние на подготовку текста Пта. Обсуждения в Женеве возобновились после перерыва 25 апреля, однако новые жесткие требования немцев, выдвинутые на англогерманских переговорах 9-11 мая, снова завели конференцию в тупик. Это

(

обстоятельство немедленно застопорило и обсуждение Пакта.

Угроза неконтролируемого германского перевооружения принимала вполне реальные очертания, и в этих условиях возникла необходимость срочно предпринять нечто экстраординарное, чтобы поставить немцев на место и вообще вернуть им ощущение реальности. Эту задачу взял на себя британский военный министр лорд Хейлшем. Выступая в Палате лордов 11 мая, он пригрозил Германии санкциями в том случае, если она покинет конференцию и начнет перевооружаться в нарушение Версальского договора. В этот же день Антони Иден, заместитель главы британской делегации в Женеве, доложил министру иностранных дел: «Я довольно ясно дал понять германскому представителю, что ни о каком германском вооружении не может быть и речи». Глава Форин Офис поддержал мнение Идена на заседании кабинета 17 мая 1933 г..

Муссолини постарался сразу же извлечь для себя пользу из явного негодования англичан. Уже через пару дней после воинственной речи Хейлшема, в частной беседе с английским послом дуче с большим удовлетворением отозвался об этом решительном выступлении. Муссолини также добавил, что он направил Гитлеру личное послание, в котором просил его воспользоваться предстоящей речью в рейхстаге, чтобы смягчить противоречия.

Очевидно, что речь Хейлшема, письмо Муссолини и послание американского президента Франклина Д. Рузвельта оказали отрезвляющее действие на фюрера. 17 мая 1933 г. Гитлер произнес двухчасовую речь в рейхстаге, в которой он ратовал за нерушимость европейских границ, отстаивал принципы всеобщего разоружения и европейской безопасности. Гитлер говорил: «Никакая европейская война не могла бы изменить к лучшему нынешнее неудовлетворительное положение вещей. Наоборот, успех политики насильственных решений в Европе может лишь усилить нарушение европейского равновесия и создать новый узел конфликтов и противоречий в будущем. <...> В конечном счете, такое безумие (новая война - М. Я.) привело бы к краху современного общественного и государственного порядка в Европе». Фюрер в этой речи вновь подчеркнул опасность большевизма, отметив, что в случае войны «Европу захлестнул бы коммунистический хаос». По вопросу разоружения он заявил следующее: «... новое правительство откажется от всех видов оружия, если другие народы пойдут на разоружение».

В этой речи Гитлер также поблагодарил президента Рузвельта за его посредничество при урегулировании экономических затруднений Германии. Он всячески подчеркивал готовность рейха к «мирному сотрудничеству» со всеми державами. Рейхсканцлер закончил свое выступление словами о том, что правительство Германии «убеждено, что сегодня может существовать лишь одна задача - обеспечение мира во всем мире».

С этого момента в истории международных отношений начался период, впоследствии получивший название «политики мнимого миролюбия», или «великой мистификации Гитлера». Участники переговоров о Пакте Четырех могли вздохнуть с облегчением: казалось, стоит лишь немного припугнуть нового германского канцлера, и он будет кротким как овечка. Лидеры Англии и Италии услышали в этой речи ровно то, что они хотели услышать: Гитлер великодушно доставил им такое удовольствие. Они смогли вновь заверить себя, что требования немецкого фюрера продолжают хорошо знакомую им политику Веймарской Германии, а его воинственные заявления представляют собой лишь пропаганду для укрепления нового режима и не более того.

Нельзя, однако же, утверждать, что выступление Гитлера было воспринято однозначно: разумеется, у многих оно вызвало сомнения. Главный редактор журнала «Foreign Affairs» писал об этой речи: «Мир теперь ждет доказательств, было ли это маневром или действительным изменением в замыслах Гитлера - в таком случае перевооружение Германии будет отложено».

Но переговорщиков речь Гитлера весьма воодушевила, а также убедила их в том, что ко всеобщему удовлетворению соглашение будет в скором времени подписано. Однако в этот ответственный момент Франция предприняла совершенно неожиданный маневр. В конце мая французская пресса опубликовала так называемый гарантийный протокол к пакту, который, по словам' фон Нейрата, французский министр иностранных дел Поль-Бонкур назвал «дополнением к Пакту четырех» В этом протоколе говорилось, что Франция не позволит возникнуть какой-либо проблеме ревизии границ в Европе. В случае обсуждения процедурных вопросов, Франция потребует их рассмотрения в Лиге

Наций и будет защищать принцип единогласия, включая голосование заинтересованных стран. В документе также был пункт, согласно которому соглашение между четырьмя державами ни коей мере не ослабляет действия договоров, подписанных Францией с ее союзниками.

Этот протокол был для Парижа единственной возможностью получить согласие стран Малой Антанты. 30 мая 1933 г. сессия Постоянного Совета Малой Антанты сняла свои возражения против пакта. Но протокол, решивший проблемы в отношениях Франции с ее европейскими союзниками, вызвал серьезное негодование Германии. Берлин решил потребовать отказа Франции от такой интерпретации пакта, угрожая в противном случае опубликовать свои предложения. В министерстве иностранных дел Германии даже обсуждалась возможность вручения Франции германской ноты, что вновь потребовало недюжинных усилий английской и итальянской дипломатии. Они настоятельно рекомендовали Германии не предпринимать подобного шага, поскольку это «немедленно вызовет противодействие пакту и отсрочит его подписание, если не сделает вообще невозможным».

30 мая Муссолини вновь направил немецкому лидеру личное послание, в котором настоятельно просил, чтобы Германия пересмотрела свое отрицательное отношение к последнему проекту пакта. И немцы все же согласились принять документ, несмотря на то, что он практически не отражал их первоначальных требований. Во-первых, Германия в тот момент опасалась, что ее упорство в итоге приведет к объединению Англии, Франции и Италии, направленному против ее интересов. Во-вторых, у фюрера были все основания предполагать, что отказ от подписания пакта станет поводом обвинить его в планировании агрессивных замыслов.

Союзники Франции - Польша и страны Малой Антанты - неоднократно указывали на то, что с самого начала переговоров та часто оказывалась на грани изоляции, настаивая на своей позиции. При этом поведение остальных переговорщиков показало их крайнюю заинтересованность в том, чтобы Пакт Четырех был подписан хоть в каком-нибудь виде, несмотря на упорство французов, которые своими поправками меняли самую суть проекта Муссолини. Даже после очередной уловки Парижа с гарантийным протоколом Англия, Италия и Германия проявили готовность подписать и этот вариант с незначительными поправками.

Подобная сговорчивость неприятно огорчила французский кабинет, рассчитывавший, что вокруг очередного проекта вновь разгорится «нешуточная борьба». Тактика французов, очевидно, преследовала цель вовсе похоронить этот абсолютно ненужный Парижу пакт при помощи бесконечных исправлений и дебатов. Но решительное желание трех прочих участников подписать документ все-таки заставило Францию его принять.

7 июня глава германского МИД составил циркуляр с оценкой Пакта Четырех держав в его окончательной, французской редакции. Нейрат видел политическое значение Пакта в том, что четырем западным державам (и Германию включили в их число!) отведена роль политического руководства европейскими делами. Кроме того, хотя французы настояли на своем, а потому вопросы ревизии и вооружения не были прямо выдвинуты, для Германии было очень важно, что применение статьи 19 Устава Лиги в принципе стало предметом для обсуждения. Ну, и самое главное, разумеется, состояло в следующем: «Более чем содержание самого договора, для нас важен факт заключения общеполитического соглашения такого рода. Пакт отбрасывает все попытки изолировать Германию и выражает мысль, что Германия может быть не объектом, а только активным субъектом европейской политики».

В этот же день с торжественной речью в парламенте выступил Муссолини. С присущим ему бесконечным восхищением своей персоной, он подчеркнул, что в документе отражены все его первоначальные идеи: сотрудничество четырех держав, ревизия договоров в соответствии с Уставом Лиги Наций, разоружение и равенство прав Германии и всех разоруженных государств. Дуче все же нашел в себе силы отметить, что его идеи были слегка видоизменены.

На самом деле, в ходе переговоров французам удалось внести в пакт настолько существенную правку, что Муссолини однажды заметил: его предложение «сначало было мальчиком, англичане желают сделать из него гермафродита, а в руках французов он станет девочкой». В частной беседе дуче также назвал итоговый вариант «текстом Даладье». Такого же мнения придерживаются и современные исследователи: в основу парафированного 7 июня в Риме договора лег не итальянский, а французский проект. Изначальный текст, подготовленный Муссолини, был существенно изменен в соответствии с пожеланиями Франции и ее восточноевропейских союзников. Наряду с положением о ревизии договоров упоминались санкции против агрессора, а рядом с пунктом о требовании Германии равноправия в вооружениях - французская формула безопасности. Таким образом, в подписанном соглашении были отражены требования всех сторонников пакта, что превратило документ в набор трудно согласующихся между собой обязательств, в исполнении которых мало кто был заинтересован.

В ходе переговоров о Пакте значительным образом изменилось восприятие Муссолини нацистской Германии, и уступчивость итальянского лидера в вопросах внесения французских поправок к документу является свидетельством тому. К концу весны дуче, в отличие от своих английских и французских коллег постепенно начинает осознавать, что держать Гитлера под контролем - задача не из легких. Причиной обострения неприязни к германскому канцлеру стали, в том числе, разногласия в австрийском вопросе.

Это обстоятельство отметили советские дипломаты в Берлине: «Провал гитлеровских планов относительно военного союза с Италией находится в прямой связи с политикой Гитлера в Центральной Европе, в связи с его брутальным планом если не немедленного присоединения Австрии к Германии, то фактического аншлюса при помощи внутренней фашизации Австрии и сохранение Австрии лишь фиктивно в качестве независимого государства. Муссолини при всем желании пойти на далеко идущее сближение с Германией и разыграть гитлеровскую карту в борьбе против Франции все же перед лицом столь грозной опасности принужден был пойти на сближение с Францией. Этапами этого пока что чисто политического сближения было принятие французских поправок при выработке Пакта Четырех и целый ряд взаимных дружественных жестов между Францией.и Италией».

Английская газета «Тайме» приветствовала-парафирование пакта, в то время как коммунистическая «Дейли. Уоркер» расценила его как «помощь Макдональда Гитлеру». Советская газета «Правда» в редакционной статье сообщала, что английские политики сочли возможным пойти навстречу требованиям Франции в надежде возместить свои потери «возрождением антисоветского блока в той или- иной форме и вовлечением в русло своего влияния и.своей политики фашистской Германии».

«Урезанный» вариант пакта никому не пришелся по душе. Вместо признания допустимости пересмотра мирных договоров (в этом был единственный смысл плана Муссолини), окончательный документ предполагал лишь возможность рассмотреть новые предложения, направленные на усиление эффективности уже имеющихся обязательств. В нем подтверждались гарантии неприкосновенности территориальной целостности государств-членов Антанты. Было опущено положение о совместном воздействии на «третьи страны» и обойден стороной вопрос о равноправии Германии в вопросах вооружения.

Многие французские парламентарии и парламентские группы продемонстрировали откровенно скептическое отношение к пакту еще во время апрельских дебатов, посвященных вотированию бюджета МИД. Не меньшей проблемой казался решительный протест польского правительства, в котором основательно доказывалась создаваемая пактом угроза изменения Версальского статус-кво. Несмотря на эти очевидные преграды, премьер Даладье в тот момент еще намеревался внести Пакт Четырех на ратификацию «сразу после парламентских каникул».

Однако пакту не суждено было быть ратифицированным Национальным Собранием. «После каникул» Германия покинула конференцию по разоружению в Женеве, равно как и Лигу наций, что окончательно развеяло сомнения французских депутатов относительно целесообразности дружественных шагов навстречу немцам. Правительство даже не внесло пакт на ратификацию.

13 июня в Палате Общин прошли дебаты по внешнеполитическим вопросам, в ходе которых член парламента Молсон заявил, что Пакт Четырех «ликвидировал разделение великих держав на два вооруженных лагеря». Но последующий ход событий показал, что депутат заблуждался. Компромиссный французский проект не устроил не только саму Францию. Английский парламент также не ратифицировал подписанное в Риме соглашение.

К тому моменту, когда Муссолини и послы трех государств-участников подписали разработанный документ, он полностью утратил свой первоначальный характер и превратился в весьма расплывчатые обязательства. В довершение ко всему, подписанный документ содержал обязательство обеспечить успех конференции по разоружению, которая явно катилась к провалу, а также декларировал довольно туманное намерение всех сторон сконцентрироваться на экономических вопросах. Очевидно, что в таком виде Пакт терял изначальную привлекательность для каждой из сторон: в нем просто ни для кого не было смысла. По словам Э. ди Нольфо, «Пакт превратился в клочок бумаги, относительно которого ни у кого не осталось иллюзии»

Английский историк Джон Гуч полагает, что нежелание Берлина обсуждать вопросы разоружения при участии Парижа было очевидны с самого начала. А кроме того, ни Франция, ни Германия не собирались играть роль, отведенную для них Муссолини.

Несмотря на то, что Пакт Четырех так и не вступил в силу, сам факт переговоров и последующего подписания этого соглашения, имел огромное значение для последующего развития международной обстановки. Эта идея не только не стабилизировала европейскую ситуацию, но, напротив, способствовала появлению новых линий раскола. А. Тэйлор полагает, что последствия подписания пакты были крайне негативными, ведь с его помощью «утверждалась европейская директория, которая должна была предписывать законы малым странам», что, естественно, не способствовало стабилизации ситуации в Европе. Р. Паркер пишет о гораздо более далеко идущих последствиях попытки Англии пойти навстречу требованиям Германии: исследователь объясняет провал деятельности Лиги Наций тем, что в Лондоне посчитали ее использование в международных делах опасным и предпочли решать затруднения без участия Лиги

Что касается негативных последствий участия Франции в пакте, они выразились, прежде всего, в том, что ее восточноевропейские союзники почувствовали себя покинутыми на произвол судьбы, высказали решительные, протесты (как отмечалось выше) и были обижены на старшего товарища. Это произошло несмотря на старания французской делегации защитить интересы Польши и Малой Антанты в ходе переговоров. Недюжинные усилия, которые продемонстрировал Париж в противостоянии с Англией, Италией и Германией, не были оценены по достоинству малыми странами. Для них само участие Франции в переговорах на заданные темы было равнозначно предательству их интересов. Наиболее быстрый и болезненный удар Франции нанесла Польша, в начале 1934 г. подписавшая с Германией соглашение о «ненападении и взаимопонимании».

Еще более разрушительное воздействие Пакт оказал на отнюдь не безоблачные отношения Англии с СССР. Зато тогда же, в мае 1933 г., французские парламентарии продемонстрировали беспрецедентное единодушие при голосовании по договору о дружбе и ненападении с СССР. Против этого соглашения не было высказано ни одного голоса: он был ратифицирован 520

депутатами из 520 принявших участие в голосовании. Французские дипломаты также спешили заверить советское руководство в том, что Пакт Четырех не направлен против Москвы. Полпред в Париже В. С. Довгалевский сообщал в НКИД, что, по заверениям французов, Пакт в нынешнем виде «ни в коей мере не задевает СССР и не предусматривает рассмотрения и решения участниками Пакта вопросов, в которых замешаны интересы СССР». Подобную беседу имел советский полпред в Риме В. П Потемкин с Муссолини. Через три дня после парафирования пакта итальянский лидер также спешил убедить Москву в том, что соглашение не направлено против ее интересов.

Несмотря на эти заверения, руководство Советского Союза не сомневалось в том, что Пакт Четырех был направлен против СССР. Советская историография основную ответственность за эту инициативу возлагала на Великобританию: «Курс английских правящих кругов на антисоветский сговор с гитлеровцами наглядно раскрыли проходившие между Англией, Францией; Италией и Германией переговоры о заключении между ними «пакта согласия и

"410

сотрудничества» .

В Москве с большим подозрением относились к проходившим переговорам, ведь о намерении Гитлера придти к соглашению с Англией и Италией на антисоветской основе еще в феврале 1933 г. предупреждал советник полпредства в Берлине Б.Д. Виноградов. В своей депеше в НКИД он отмечал, что новое германское правительство, как и предыдущее, враждебно настроено против СССР, однако «разница между Папеном и Гитлером состоит в том, что первый по преимуществу ориентируется на французов, в то время как второй мечтает о сотрудничестве с Италией и Англией. Последнюю Гитлер рассчитывает использовать в борьбе с Францией, в то время как английские консервативные круги, поддерживающие связь с Гитлером, больше всего думают об использовании Гитлера против СССР. Впрочем, сам Гитлер далеко не чужд авантюристических планов по отношению к СССР вроде завоевания Украины и

Большинство советских исследователей рассматривало Пакт как попытку «объединить буржуазную Европу на общей платформе борьбы против СССР». Некоторые историки (3. С. Белоусова, В. Я. Сиполс) менее категоричны, но согласны с тем, что антисоветские цели Англии играли важную роль в поддержке ею пакта. Стремление оценивать переговоры о Пакте Четырех как предательство демократиями Запада интересов Восточной Европы характерно, по наблюдению польского историка 3. Мазура, также для польской, чехословацкой и румынской историографии

Многие современные исследователи также полагают, что заключение Пакта стало первой попыткой сговора западных демократий с германским фашизмом. Согласно этой точке зрения, наибольший выигрыш от Пакта Четырех получала Германия, так как соглашение предотвращало ее международную изоляцию, включало в сообщество великих держав и закладывало юридическую основу для ее ремилитаризации .

Однако, несмотря на серьезное обострение советско-германских отношений в этот период, Москва не разрывала связей с Берлином. В мае состоялась ратификация Московского протокола о продлении Берлинского договора о дружбе и нейтралитете, на которой в течение продолжительного времени настаивал Советский Союз. Несмотря на то, что руководство СССР с большой долей настороженности относилось к новому германскому канцлеру, Советы еще до начала переговоров о Пакте были намерены сохранять с нацистской Германией нормальные отношения, чтобы использовать эти связи для давления на западные демократии.

В антисоветских замыслах можно в реальности упрекнуть только английских консерваторов, и то не всех поголовно: как отмечалось выше, часть консерваторов на почве кризиса стали исповедовать изоляционизм и считали лучшим вариантом невмешательство в европейские дела. Отношения СССР и Франции в этот период переживали прекрасные времена, об этом говорят и результаты голосования по франко-советскому договору о дружбе и ненападении, и в гораздо большей степени - поступившее от французской дипломатии в адрес Советского Союза в октябре 1933 г. предложение о сотрудничестве. К тому же, очевидно, что Франция изо всех сил сопротивлялась подписанию этого пакта и приложила максимум усилий для нейтрализации его негативных последствий.

Что касается взаимоотношений СССР и Италии, как мы убедились, составляя первоначальный текст Пакта Четырех, Муссолини совершенно не собирался придавать ему антисоветскую направленность и преследовал абсолютно другие цели. Больше того, после того как стало очевидно, что Пакт провалился, итальянский лидер немедленно начал переговоры с Москвой о заключении дружественного соглашения. Некоторые исследователи полагают, что Муссолини первым осознал иллюзорность своих надежд стать при помощи Великобритании арбитром европейской ситуации. Противоречия, открывшиеся в ходе переговоров о пакте, убедили его в том, что сложились две группы государств, интересы и цели которых были несовместимы. Эта новая ситуация ставила перед дуче задачу изменения его дипломатической тактики и заставила обратить взоры в сторону Кремля. В результате уже 2 сентября 1933 г. в Риме был подписан советско-итальянский договор о дружбе, ненападении и нейтралитете.

Безусловно, сама идея Пакта Четырех и факт его подписания способствовали нарастанию конфликтного потенциала в Европе. Если раньше имело место лишь противостояние между тоталитарными и демократическими странами, то после подписания соглашения к этой серьезной проблеме добавился еще и антагонизм между малыми и большими странами. Страны Центральной и Юго-Восточной Европы убедились в том, насколько быстро могут быть поставлены, а значит, и решены вопросы их территориальной целостности, причем даже без их участия. Возникший кризис доверия проявил себя уже через несколько месяцев после подписания пакта, когда Польша буквально взорвала более чем десятилетнюю стратегию французского МИД, заключив дружественный договор с главным противником Франции - Германией.

Помимо этих прискорбных последствий, неудачная попытка Англии, Италии и Франции «наладить контакт» с нацистским режимом нанесла по европейской стабильности еще один удар. Замысел Муссолини, поддержанный немцами и англичанами и с большим трудом нейтрализованный французами, подрывал авторитет Лиги¹ Наций, который и без того серьезно пострадал из-за безрезультатности конференции в Женеве³¹⁷. Еще в марте 1933 г. это отмечал Уинстон Черчилль. Он назвал переговоры по разоружению «затянувшимся фарсом, бесспорно, ударившим по престижу Лиги Наций и раздражающим многие страны, которые в этом фарсе принимают участие». Ну а первый визит Макдональда и Саймона в Рим язвительный Черчилль прокомментировал в Палате Общин следующим образом^- «Не стоит относиться к этому слишком серьезно. Безусловно, это был приятный вояж. И,' бесспорно, он доставил сеньору Муссолини массу удовольствия. Примерно таким же образом тысячу лет назад император порадовал Папу, совершив визит в Каноссу».

Обсуждение Пакта Четырех показало, что позиция Англии, одного из авторов и гарантов Версальской системы, допускала ревизию договоров 19191920 гг. Англичане полагали, что пойдя навстречу требованиям германского правительства в сфере вооружений, они смогут в дальнейшем контролировать действия Гитлера на международной арене. Эти же цели преследовал и лидер итальянского фашизма, составивший проект пакта, практически полностью устроивший англичан Однако ход событий на Женевской конференции по разоружению продемонстрировал, что лидеры Англии и Италии глубоко заблуждались в своей оценке характера нацистского режима

3. Выход Германии из Лиги Наций и ответные меры Лондона, Парижа и Москвы.

Несмотря на то, что 8 июня «план Макдональда» был принят Генеральной комиссией Женевской конференции в качестве основы будущей конвенции о разоружении, противоречия между участниками продолжали нарастать. Проблемы возникали, в первую очередь, из-за позиции германской делегации. Англичане вновь начали разрабатывать очередные компромиссные предложения, поскольку предыдущие германский министр иностранных дел фон Нейрат отказывался принимать. Одновременно несговорчивость Макдональда и Болдуина, настаивавших на том, что Британия непременно должна сохранить имеющееся у нее количество танков и самолетов, значительно подрывала английские позиции в Женеве.

Переговоры в очередной раз зашли в тупик 27 сентября, когда Саймон и Иден встретились с фон Нейратом. Глава МИД вновь повторил требование Германии: она должна располагать неограниченным количеством видов оружия, на тот момент запрещенных Версальским договором. Эта встреча укрепила Антони Идена в понимании того, что «последние дни затянувшейся агонии конференции» близились к концу.

В эти дни проходили сепаратные переговоры между Францией, Англией и США, в результате которых было решено внести изменения в «план Макдональда» для того, чтобы пойти навстречу некоторым требованиям немцев. Этот новый плод совместных усилий, получивший название «план Саймона», предусматривал сокращение вооружений в два этапа продолжительностью четыре года. На первом этапе предполагалось унифицировать европейские континентальные армии. Для этого, в частности, Германии предлагалось заменить долгосрочную службу краткосрочной, а также увеличить численность рейхсвера. Для рейха это означало также введение четырехлетнего "испытательного" срока, во время которого военные ограничения Версаля должны были оставаться в силе, а вооружения стран-победительниц сохраняться в полной неприкосновенности.

На втором этапе должно было быть проведено сокращение вооружений стран, не разоруженных по мирным договорам 1919-1920 гг. Этот «проект имени себя» глава Форин Офис Джон Саймон внес на рассмотрение конференции 14 октября 1933 г..

В ответ на этот шаг Гитлер заявил, что совместное предложение Англии, Франции, Италии и США лишает Германию равного статуса, а потому страна покидает конференцию по разоружению. Это решение, в частности, объяснялось тем, что в соответствии с положениями Версальского мирного договора Германия уже давно разоружилась в одностороннем порядке и на протяжении многих лет тщетно ожидала выполнения обещаний о разоружении другими странами. Канцлер сумел извлечь выгоду из этого шага и с точки

зрения развития внутриполитической ситуации: выступая по радио с заявлением о выходе Германии из Лиги Наций, он также объявил о роспуске рейхстага и предстоящих в связи с этим новых выборах.

Решения о выходе из конференции и Лиги Наций лишь доказали, что нацисты не рассматривали эти международные институты «в качестве

подходящего средства для ревизии Версальского договора» . В своих мемуарах

Иоахим фон Риббентроп сообщает, что вопрос о выходе из Лиги Наций Гитлер поставил перед кабинетом еще 13 октября (то есть до публичного оглашения проекта Саймона по разоружению), и кабинет это решение одобрил.

Действительно, в этот день Гитлер заявил министрам: «Нам позволено 200 тысяч без дополнительных оборонительных вооружений. Кроме того, предусмотрен международный контроль, а разоружение других государств начнется только через четыре года. А ведь к тому времени новая система может быть признана неэффективной, и вторая часть, таким образом, не будет исполняться. Германия не может подписать такую конвенцию. Надо сорвать проект и торпедировать конференцию. Путь для переговоров теперь закрыт».

Возможно, именно поэтому Г. Киссинджер полагает, что «Германия навсегда покинула конференцию не потому, что Гитлер получил отпор, но потому, что опасался удовлетворения требований Германии относительно паритета, ибо тогда рушились его желания относительно неограниченного перевооружения».

Гораздо раньше подобное предположение сделал не менее известный американский политик и дипломат: Аллен Даллес, в тот момент член американской делегации на Женевской конференции, отмечал, что в октябре позиция Германии изменилась от желания вести переговоры до намерения найти подходящие основания, оправдывающие ее уход с конференции. Даллес также полагал, что решение об уходе с конференции было принято и подготовлено заранее. Он объяснял это уверенностью Гитлера в том, что другие державы не примут его требования о перевооружении Германии.

Если Антони Иден в день ухода германской делегации лишь фатально признал, что «конференция превратилась в фарс... Мы уже опоздали на автобус и уже не догоним его», то Уинстон Черчилль отреагировал куда более решительно. В своей книге он отмечал, что «Гитлер, ныне канцлер и хозяин всей Германии со дня своего прихода к власти отдал приказ решительно развертывать по всей стране подготовку к войне как в учебных лагерях, так и на предприятиях и теперь ощущал свою силу. Он не потрудился даже принять те донкихотские предложения, которые ему навязывали» .

Германский канцлер был вполне доволен сложившейся в результате этого демарша ситуацией. После ухода с конференции он заявил: «Политическая ситуация развивалась, как мы и ожидали. Угрожающие меры против Германии не были приняты, нет оснований ожидать их принятия и в будущем. Критический момент, вероятно, пройден». Эта фраза лишь подтверждает, что уход с конференции был хорошо спланированной и продуманной акцией, а вовсе не спонтанным решением. Кроме того, она означала, что поведение участников форума заставляло Гитлера опасаться применения санкций в отношении Германии в ответ на этот шаг, однако жесткой реакции не последовало.

Немецкий журналист M. Беер, находившийся в эмиграции, в своей книге жестко осудил разрыв Гитлера с Женевой, ибо, с его точки, зрения, это «противоречит интересам германского народа и наносит смертельный удар коллективной безопасности, давая французам возможность использовать Лигу Наций для возрождения альянсов».

Тем не менее, официальные итоги референдума, проведенного в ноябре, свидетельствовали о том, что большинство немцев не разделяли этого мнения. 95% проголосовавших (цифра, безусловно, вызывает подозрение, но иными данными мы не располагаем) ответили, что они одобряют выход Германии из Лиги Наций и ее отказ от участия в конференции по разоружению.

Немецкая пропагандистская машина работала исправно: уже в день ухода Германии с конференции многие газеты с заметным удовлетворением писали о возможном выходе Италии из Лиги Наций. Впоследствии эта мысль получила дальнейшее развитие: без участия Германии и Японии, которые покинули конференцию, а также США и СССР, не являвшихся ее членами, эта организация не могла обсуждать серьезные вопросы и уж тем более находить на них ответы.

Что касается реакции самой Италии на отказ Германии от участия в переговорах по разоружению, то она была весьма осторожной. Тем не менее, можно с уверенностью говорить о том, что особого беспокойства в Риме не испытывали. В какой-то степени предпринятый немцами шаг был даже выгоден Муссолини: он подчеркивал значимость итальянского лидера как потенциального переговорщика для дальнейших увещеваний Гитлера. Кроме того, сведения, которыми в тот момент располагала Италия, определенно не заставляли волноваться из-за перевооружения Германии. Еще в июле 1933 г. германский военный атташе в Париже сообщал своему собеседнику-итальянцу, что армия «не в состоянии предпринять что бы то ни было на протяжении следующих двух или трех лет».

Перевооружение морских сил Германии, о котором разведка предупреждала итальянского лидера, не несло в тот период угрозы ни

международному положению, ни самой Италии. Несмотря на то, что основу германского флота по-прежнему могли составлять только линкоры, в июле 1933 г.

в Риме считали, что Гитлер и Бломберг отказались от идеи строительства линейных кораблей водоизмещением 27 тысяч тонн. Вместо этого было решено заложить три десятитысячных крейсера, да и то «без излишней спешки», задачей которых могло быть только патрулирование в водах Северного моря, что не имело отношения к интересам Италии.

Гораздо большую обеспокоенность проявила Чехословакия: через несколько дней после ухода Германии с конференции министр иностранных дел Э. Бенеш поделился с Антони Иденом своими опасениями относительно внешнеполитических планов Берлина. Он предупреждал, что рейх отнюдь не собирался подписывать какое бы то ни было соглашение по разоружению, а напротив, начал осуществлять программу форсированного увеличения вооруженных сил. Действительно, спустя десять дней после того, как Германия покинула Женеву, Гитлер провозгласил о своем намерении увеличить армию до 300 тысяч человек.

Хотя Бенеш подчеркивал, что амбиции Германии ограничивались Восточной Европой, общий тон его речи подтверждал опасения Роберта Ванситтарта. С 15 июля по 29 августа 1933 г. он замещал Саймона на посту министра иностранных дел, в то время как глава Форин Офис был в отпуске. 28 августа -он представил Макдональду меморандум: в свойственной ему прямолинейной манере Ванситтарт предупреждал, что претензии Германии в отношении Австрии и Польши являются лишь первым шагом на пути к завоеванию Западной Европы.

Ознакомившись с этим меморандумом, Макдональд сообщил Саймону: «У меня есть основания полагать, что он (Ванситтарт - М. Я.) немного перетрудился, и ему срочно требуется отдых. <...> Не стоит возлагать на него всю ответственность за ведение дел министерства, иначе у него случится полный упадок сил от перенапряжения, или же он проявит излишнюю нервозность, занимаясь австрийской проблемой».

На самом деле, предупреждения Ванситтарта вскоре подтвердились не только сообщением Бенеша о планах Германии, но и докладом, представленным 29 ноября 1933 г. Комитетом по вопросам обороны империи. Помимо тго же Ванситтарта, в него входили также Макдональд, Болдуин и сэр Морис Хэнки, секретарь кабинета и глава этого Комитета. В докладе сообщалось, что через несколько лет Германия будет располагать вооруженными силами, способными отодвинуть на восток границы Польши и Чехословакии. Это заявление подтверждалось донесениями из берлинского посольства за 1933 г. и, в том числе, докладами о деятельности прогерманских политических группировок в Австрии.

После выхода Германии из Лиги Наций в английском правительстве не было единой точки зрения о том, как выстраивать дальше политику в отношении рейха. Американские дипломаты, изучавшие настроения в кабинете Макдональда, сообщали в ноябре 1933 г^- «Группа во главе с Болдуином убеждена, что неразумно делать уступки нынешнему германскому правительству и что Англия должна стоять плечом к плечу с Францией, а в случае необходимости применять санкции согласно Версальскому договору. <...> Макдональд же более склонен вести переговоры с Германией». Что касается министра иностранных дел, то он как всегда пребывал в нерешительности: «Саймон занимал неустойчивую позицию, разделяя вначале точку зрения Болдуина, а затем поддерживая мнение Макдональда».

В конце 1933 - начале 1934 г. Великобритания попыталась все же достичь договоренности с Германией и Францией о разоружении. Во многом это было связано с заявлением Гитлера, который обещал, что Германия вернется на конференцию, если ей предоставят равные права. Проблема состояла в том, что новое французское правительство во главе с Гастоном Думергом было настроено по отношению к Германии еще более жестко, нежели кабинет Даладье, ушедший в отставку как раз в результате выхода Германии из Лиги Наций. С точки зрения англичан, все дело упиралось исключительно во франко-германское противостояние. Позиция Италии четко выражена не была. Эти противоречия и пытался разрешить Антони Иден, перед которым стояла цель вернуть Германию на Женевский форум, поскольку без ее участия любой договор о разоружении был бессмысленной формальностью.

22 декабря Иден посетил Париж, а десятью днями позже - Рим с намерением подготовить почву для британской инициативы. 18 февраля он встретился с французским премьером Гастоном Думергом и министром иностранных дел Луи Барту. Во время этой встречи последний настаивал на том, что изложенные Иденом предложения Форин Офис не предполагают санкций в случае возможной агрессии, с чем Франция согласиться не может. Иден направил в Лондон донесение, суть которого сводилась к следующему: новый французский кабинет в еще меньшей степени готов идти на уступки Германии, чем предыдущий Кроме того, французы вновь настаивали на гарантиях своей безопасности - которые должны были, с их точки зрения, обеспечить англичане. Ничего нового обе стороны друг от друга не услышали.

Из Парижа Иден направился в Берлин. После предварительной беседы с фон Нейратом, который скептически отнесся к возможности того, что новые британские предложения будут приняты канцлером, Иден дважды вел переговоры с Гитлером. Эти беседы произвели на него крайне благоприятное впечатление, о чем он незамедлительно сообщил Болдуину: «Вчера днем мы впервые встретились с Гитлером. По приезде нас великолепным образом приветствовали батальоны СС (незаконные), вооруженные до зубов (незаконно). Закрыв глаза на эти нарушения Версальского договора, мы прошествовали по коридорам, где с нами здоровались все, даже стенографистки. <...> Гитлер нас удивил. В разговорах он скромен, даже робок, приятно улыбается. Он, вне всякого сомнения, обаятельный человек».

Во время этих переговоров Гитлер утверждал, что Германии нужен мир для решения ее внутренних проблем (при том, что все его концепции строились на противоположном тезисе: Германия уладит свои проблемы, завоевав весь мир), но ей должны быть предоставлены возможности для обороны. По мнению фюрера, «для обеспечения безопасности в случае нападения соседних государств», стране необходима армия в 300 тысяч человек и воздушный флот, равный 30% самолетного парка ее соседей или 50% французской авиации. В обмен на'это Германия согласится подписать конвенцию о разоружении сроком на десять лет, если Франция обязуется начать сокращение своих вооруженных сил по истечении пяти лет. Более того, Германия согласится на контроль частей СС и CA, дабы западные державы удостоверились, что те не являются вооруженными формированиями, проходящими военную подготовку.

Все эти заявления несказанно обрадовали Идена - в отличие от возражений французов, которые совершенно обескуражили его своим поведением. Он был очень доволен и сообщил Болдуину, что «вне зависимости от исхода переговоров о разоружении, я рад, что мы сюда приехали. Мне трудно поверить в то, что Гитлер хочет войны. Мне кажется, у Германии вполне достаточно внутренних проблем,- и их решением она и будет занята- в течение следующих пяти лет». Это было очередным проявлением «великой мистификации Гитлера». В биографии Идена В. Г. Трухановский подвел итог этой встречи следующим образом: «Хотя конкретных соглашений достигнуто не было, дружеский контакт был установлен». Со спокойной душой Иден отправился в Рим.

Оказалось, что радужные надежды Идена были не совсем созвучны с мнением премьер-министра. Отвечая на его депешу, Макдональд подчеркнул: «... мы не должны позволять Германии сваливать нам на голову ее секреты с целью использовать нас в своей внешней политике. Гитлер должен знать, что его предложения по сути своей и манере преподнесения неприемлемы» .

Еще более жесткий выговор Иден получил от Саймона: «Ваша телеграмма за номером 78 чрезвычайно нас озадачила. Мы не можем выдвинуть те предложения, которые в ней содержатся, и тем более не можем им потакать». Относительно германских требований о незамедлительной легализации воздушных сил, Саймон высказался в парламенте следующим образом: «Правительство не может рассматривать предложение, которое абсолютно не соответствует нашему проекту разоружения и повлечет за собой гонку вооружений, а не отказ от нее. Это является неразумным и совершенно неприемлемым для нас». Иден сразу же сообщил, что он ни в коем случае не собирался принимать предложения Гитлера и лишь согласился передать их содержание в Лондон.

Эта ситуация говорит о том, что к началу 1934 г. глава английской делегации в Женеве был настроен относительно исхода конференции настолько скептически, что он был готов согласиться с ограниченным вооружением Германии. Такой вариант развития событий казался ему более выигрышным, нежели полный и окончательный крах переговоров и начало гонки вооружений.

26 февраля Иден приехал в Рим для переговоров с Муссолини. По сути, дуче поддержал требования Гитлера о немедленном признании за Германией прав на оборонительные вооружения, включая воздушные силы. С некоторым удовлетворением Иден отметил, что Муссолини был при этом настроен весьма твердо: если Франция и Британия пойдут на эти уступки, они должны настаивать на возвращении Германии в Лигу Наций

Несмотря на некоторую взаимную неприязнь, оба пришли к единому мнению о том, что предложения Гитлера могут стать основой для компромисса. Единственным препятствием для его достижения, как всегда, была Франция, и Иден вновь направился в Париж, чтобы выслушать мнение французов. Те, по традиции, отнюдь не собирались давать добро на увеличение немецкой армии и авиации. На этом, собственно, все переговоры и завершились. Англичане окончательно удостоверились в том, что маловероятный успех конференции стал недостижим из-за постоянно растущих требований немцев и неразрешимых англо-французских разногласий относительно обязательств Британии предоставить Третьей республики гарантии безопасности.

Уинстон Черчилль был совершенно не согласен с мнением правительства по этому вопросу. Когда стало совершенно очевидно, что проект Макдональда по разоружению окончательно провалился, он заявил: «Да здравствуют французы и их решительное стремление сохранить свободу и обеспечить безопасность собственной страны от любого вторжения! Я искренне надеюсь, что, формируя наши вооруженные силы, мы будем следовать их примеру. Наша нынешняя внешняя политика, целью которой является ослабление Франции, представляет собой ужасную опасность».

Особенно важными представляются взгляды Черчилля насчет гарантий Лондона на континенте. Он вовсе не ратовал за вовлечение Англии в европейские дела для того, чтобы она с помощью своих войск решала чужие проблемы. Напротив, он считал, что этого непременно нужно избегать. Однако Черчилль справедливо рассудил, что «до тех пор, пока Франция сильна, а Германия слабо вооружена, немцам не удастся ее одолеть, а, следовательно, Англии и не понадобится приходить на помощь Франции согласно обязательствам, данным в Локарно»

Эту точку зрения он высказал еще за год до путешествий Идена по Европе в тщетных поисках компромисса. А в конце 1933 г. Черчилль выразил свое мнение еще более доходчиво: «Нам не следует ослаблять те державы, которые находятся в опасности или чувствуют себя в опасности, и таким образом обрекать себя на то, чтобы бежать им на помощь... Я вполне согласен с утверждением мистера Бонар-Лоу о том, что мы не можем быть полицейским для всего мира».

Итак, в 1933 - начале 1934 гг. англичане принимали всевозможные меры, чтобы достичь компромисса между великими державами ради подписания конвенции о разоружении, необходимость которой объективно назрела к этому времени. Позиция Лондона при этом объясняется не только ностальгией по славным дням эры пацифизма. В результате воздействия мирового экономического кризиса, британская экономика терпела значительные убытки, и английское правительство в тот момент просто не могло себе позволить тратить деньги на вооружение вопреки мнению избирателя.

Неправомерно полагать, что в Лондоне не смогли оценить угрозы, исходящей от нацизма. Ошибка англичан на Женевской конференции и в последующий период состояла в том, что они рассчитывали договориться с Гитлером, поскольку в тот момент не было видимых причин, по которым сделать этого не удалось бы. Именно поэтому на протяжении 1933 г. они приложили многочисленные усилия для преодоления франко-германских противоречий, а также для того, чтобы воспользоваться стремлением Италии сыграть роль посредника в отношениях с Берлином. Эти попытки не увенчались успехом, и потому, начиная с 1934 г., Великобритания значительным образом меняет свое отношение к континентальным делам. Это особенно заметно по реакции английского правительства на французскую инициативу заключения пакта Восточное Локарно, речь о котором пойдет чуть ниже.

Реакция Советского Союза на выход Германии из Лиги Наций и конференции по разоружению отличалась некоторой двусмысленностью. Советская пресса отреагировала негативно и подчеркивала увеличение военной угрозы, о чем и было заявлено советнику посольства фон Твардовскому. Эти слова, разумеется, вызвали неудовольствие германской стороны³⁶¹.

При этом в отчете своему МИД фон Твардовский на следующий день после разговора с советским наркомом по иностранным делам сообщал: «Господин Литвинов продемонстрировал столь большое понимание нашей позиции, что я выразил сожаление в связи с тем, что эта точка зрения ответственного руководителя советской внешней политики нисколько не находит отражения в советской прессе».

Между тем, полпредство в Берлине, как всегда своевременно, предупреждало: «... и выход Германии из Лиги Наций, и уход с конференции по разоружению, и мирные предложения французам являются дымовой завесой для прогрессирующих германских тайных вооружений и попыткой предотвратить

разоблачение их в результате военного контроля. <...> Антисоветская тенденция германских попыток сближения с Польшей и Францией совершенно очевидна, и, если Гитлеру до сих пор не удалось с этими странами заключить какие-либо соглашения, направленные против СССР, то это не его вина, а его беда».

Позиция Германии в тот момент сводилась к тому, чтобы поддерживать относительно нормальные отношения с Советским Союзом и не допускать резкого обострения или скандала. В сентябре фон Бюлов отмечал, что Гитлер предписывал придерживаться такой грани: только не «разрывать с нашей стороны германо-русские отношения» и «не давать русским повода для такого разрыва» . При этом главная задача фюрера в этот период по-прежнему состояла в том, чтобы заручиться поддержкой западных стран и, прежде всего, Великобритании, а вовсе не Советского Союза. Во второй половине 1933 г. он продолжал проводить тактику, начатую сразу после прихода к власти. Гитлер говорил: «Мне придется играть в мяч с капитализмом и сдерживать версальские державы при помощи призрака большевизма, заставляя их верить, что Германия - последний' оплот против красного потопа».

Реакция Сталина на наиболее серьезные акции Германии на международной арене весьма показательна. 16 октября председатель Совнаркома В. М Молотов и секретарь ЦК ВКП (б) Л. М. Каганович направили Сталину (он был в Сочи на отдыхе) шифровку. В сообщении отмечалось: в связи с выходом Германии из Лиги Наций представляется целесообразным отменить заезд замнаркома иностранных дел Крестинского в Берлин и, соответственно, визит его к Гитлеру по приглашению последнего. Ответ Сталина был весьма резким и недвусмысленным: «Непонятно, почему должен отпасть вопрос о заезде Крестинского. Какое нам дело до Лиги Наций и почему мы должны произвести

демонстрацию в честь оскорбленной Лиги против оскорбившей ее Германии?». В результате Крестинский все же не стал заезжать в Берлин по дороге в Москву.

В. конце 1933 г., в период подготовки к проведению XVII партсъезда, Крестинский направил в секретариат Сталина обзор под названием «Взаимоотношения СССР с капиталистическими странами за период 1930-1933 гг.».

В разделе о советско-германских отношениях заместитель наркома по иностранным делам подчеркивал: 1. «30 января к власти в Германии пришла национал-социалистическая партия, имевшая ярко выраженную антисоветскую программу своей внешней политики»; 2. «немедленно после прихода к власти национал-социалистов наступил новый период развития германо-советских отношений»; 3. «рапалльский период отношений между Германией и СССР закончен и возвращение к нему невозможно, т. к. национал-социалистическая Германия не может сойти с пути антисоветской агрессивной политики». Выступление Сталина на съезде - знаменитое «дело здесь не в фашизме» - показало, что он придерживался противоположной точки зрения и верил в возможность временного компромисса с новым режимом.

Доступные в настоящее время документы опровергают высказывавшиеся ранее предположения, будто советские дипломаты обладали некоторой свободой деятельности, а Литвинов якобы проводил самостоятельный политический курс, за что и был в итоге смещен со своей должности. На данный момент известно: малейшие нюансы в ходе переговоров с зарубежными представителями нуждались в обязательном предварительном согласовании с Политбюро.

Любопытно, что, несмотря на наметившиеся расхождения оценке внешнеполитических шагов Германии между Сталиным и руководством НКИД, заместитель Литвинова был возмущен исключительно тем, что Германия не удосужилась заранее оповестить Советский Союз о намерении покинуть Женеву w Лигу. Эти претензии были высказаны новому германскому послу Рудольфу Надольному во время его первого делового визита к Крестинскому.

Крестинский позволил себе, выразить неудовольствие: «Существующий между нами и недавно продленный германский договор обязывает германскую сторону информировать нас о шагах, предпринимаемых ею в области международной политики. За последнее время было два значительных факта в этой области. Во-первых, выход Германии из Лиги Наций и уход с конференции по разоружению. Об этом решении и шаге германского правительства мы узнали только из газет. Далее, недавно германское и польское правительство обменялись заявлениями о неприменении силы при разрешении спорных между их странами вопросов. Об этом шаге мы также узнали только из газет». В ответ на это новый посол Германии завил, что «решение о выходе из Лиги Наций и уходе с конференции было принято в пожарном порядке и без предварительной проработки этого вопроса».

Упомянутое Крестинским германо-польское соглашение о неприменении силы в данной работе мы рассматриваем исключительно с точки зрения воздействия этого события на советско-германские и франко-германские отношения. Покинув Лигу Наций, Германия сразу же заявила о своей готовности подписать пакты о ненападении со всеми заинтересованными в этом вопросе сторонами. Очевидно, однако, что в первую очередь Берлину было выгодно заключить соглашение именно с Польшей: это позволило бы одновременно нанести удар по системе французских союзов в Европе и продемонстрировать свои миролюбивые намерения. Германо-польские переговоры о прекращении таможенной войны начались уже в сентябре 1933 г.

1 сентября польский князь Сапега выступил с публичной лекцией о международном положении, в которой критиковал подписанную Польшей конвенцию об определении агрессора, инициированную Советским Союзом. Он также утверждал, что главной целью внешней политики Варшавы должно стать сближение с Германией. С его точки зрения, Польше был только выгоден аншлюс Австрии, поскольку это снизило бы давление немецкого национализма и переключило бы его внимание с польских границ на Балканы. Князь говорил: «Перед нами встал вопрос, будем ли мы форпостом Европы, расширяющейся в восточном направлении, или мы будем барьером, преграждающим путь европейской экспансии на восток. Господа, история уничтожит этот барьер, и наша страна превратится в поле битвы, на котором будет вестись борьба между Востоком и Западом. Поэтому мы должны стать форпостом Европы, и наша внешнеполитическая задача заключается в том, чтобы подготовиться к этой роли и всячески содействовать европейской солидарности и европейской экспансии.». Формально, мнение князя было лишь точкой зрения частного лица, но при этом озвученные им идеи о необходимости сближения с Германией

~ « 474

Реакция великих держав Европы на приход нацистов к власти в Германии

Назначение Адольфа Гитлера главой правительства Германии в 1933 г. изменило ход мировой истории: всего через шесть лет после прихода к власти нацистов началась Вторая мировая война. Эта катастрофа, постигшая человечество, обязала современников и потомков в деталях изучать историю предвоенного времени для того, чтобы определить, когда движение к этой войне приняло необратимый характер, где и в чем допустили ошибку мировые политические лидеры, вовремя не избавившие мир от страшной угрозы. В данной главе мы подробно рассмотрим историю взаимодействия крупнейших держав Европы с нацистским режимом в первые месяцы его активности на международной арене для того, чтобы выяснить, как политическая элита этих стран восприняла смену власти в Германии и как намеревалась выстраивать отношения с новым режимом.

Политика каждой страны отнюдь не начиналась с чистого листа: Европа была неприятно удивлена, но не шокирована назначением лидера нацистской партии на должность германского канцлера, а потому на протяжении первых месяцев действия Англии, Франции, СССР и Италии носили заметный отпечаток преемственности в отношении к Германии: с ней продолжали общаться как с привычным игроком на международной арене.

Относительно спокойная реакция Европы, во многом, объясняется продолжительным опытом ее взаимодействия с весьма родственным нацизму фашистским режимом. Он благополучно и вполне мирно существовал в Италии на протяжении многих лет, не неся больших неприятностей ни населению страны (политические репрессии в Италии укладывались в стандартные «нормы» функционирования других авторитарных режимов, существовавших в Европе), ни ее окружению - за все время пребывания у власти фашисты ни разу не покусились на целостность другого государства, хотя амбиций своих не скрывали. Точно так же достаточно спокойно в последние годы существовал и большевистский режим в России, который, по мнению западных политиков, представлял собой гипотетическую угрозу, но при этом тоже ни на кого не нападал. Появление в Европе еще одного антиверсальского «элемента» насторожило демократических лидеров, поскольку сама тенденция не представляла собой ничего хорошего, но это событие ни в коем случае не заставило их сразу же воспринять Гитлера как непосредственную угрозу мировому порядку.

Если Англия последовательно придерживалась курса на предотвращение изоляции Германии и уступок ей в экономической и военной сферах, то Франция, наоборот, традиционно считала ее своим главным противником. Поэтому стремление Парижа «окружить» Германию и не допустить ее перевооружения укрепилось после прихода к власти нацистов, но эта политика стала развитием прежних ее усилий, а никак не новым поворотом. Что касается Италии и Советского Союза, в первой половине 1933 г. они по-прежнему видели в Германии козырь в игре с западными демократиями и, как и раньше, намеревались использовать ее для достижения своих целей. А потому сближение с новым режимом было для этих стран естественным продолжением прежней политики в отношении Берлина Нельзя при этом подчеркнуть, что на этом параллели между двумя станами заканчиваются: их цели и методы их достижения были абсолютно не схожи между собой.

Лишь к концу 1933 г. великие державы Европы начали осознавать, что пришедшая к власти в Германия партия, поддерживаемая мощными военизированными отрядами, представляет собой несколько большую опасность, чем предыдущие правительства, которые все в той или иной степени исповедовали реваншизм и добивались отмены Версальских ограничений Первые шаги Гитлера на международной арене заставили европейских политических лидеров сменить тактику в отношении нового режима, хотя, несмотря на постепенное понимание германской угрозы, каждая страна по- прежнему намеревалась использовать гитлеровскую карту для достижения собственных целей на внешнеполитической арене. Именно это обстоятельство успешно использовала гитлеровская дипломатия, играя на противоречиях между великими державами и постепенно достигая поставленных новым канцлером задач.

В день назначения Гитлера рейхсканцлером Германии, 31 января 1933 г. сэр Роберт Ванситтарт, заместитель министра иностранных дел Великобритании, записал в своем дневнике: «Немецкие дикари, вероятно, одолеют интеллигенцию и коммунистов. Когда это произойдет, следующая европейская война не заставит себя долго ждать» . Однако же Ванситтарт был одним из немногих британских политических деятелей, сразу же увидевших исходящую от нацизма опасность. Советский посол в Лондоне И. М. Майский вспоминал: «Сначала, правда, правящая Англия не принимала фюрера слишком всерьез. Я хорошо помню, как на протяжении всего 1933 г. британские политики разных направлений - консерваторы, либералы, лейбористы - еще спорили по вопросу о том, удастся ли Гитлеру удержаться у власти» .

Понимая, что воинственная программа его партии не могла не насторожить мировых политических деятелей, новый глава германского кабинета поспешил заверить общественность в своем стремлении к миру и неприятии войны. Через два дня после назначения рейхсканцлером Гитлер заявил, что возглавляемое им «национальное правительство» считает своим высшим долгом «выступать за сохранение и упрочение мира, в котором мы ныне нуждаемся больше, чем когда бы то ни было» .

Однако лорд Ванситтарт верно угадал сценарий дальнейшего развития событий. Практически сразу после прихода к власти, Гитлер пустил в ход свой главный козырь в начавшейся игре с Великобританией - спекуляции на тему коммунистической угрозы цивилизованному миру. 7 февраля 1933 г. в интервью газете «Дэйли Мэйл» он сказал, что «Версальский договор является несчастьем не только для Германии, но и для других народов». Рейхсканцлер также заявил о своих надеждах на то, что пересмотра договоров будут требовать не только немцы, но и весь мир. Вторым по значимости был тезис об ужасной опасности, которую несет всему миру коммунизм Фюрер пояснил, что новому правительству Германии приходится иметь дело не с иностранным государством, а с явлением распада, которое он оценивал как «основное препятствие для мирного развития и нового расцвета германской нации» . Таким образом, Гитлер сразу же дал понять английскому правительству, крайне обеспокоенному возможностью прихода коммунистов к власти в Германии, что он намерен всеми силами противостоять коммунистическому движению внутри страны.

Проблема Польши и Прибалтики в советско-германских отношениях

Основная задача Германии на тот момент заключалась в том, чтобы сэкономить максимальное количество средств на развитие военной промышленности и увеличение вооружений, ибо «разгон» отраслей тяжелой промышленности способствовал укреплению экономики. Именно поэтому Шахт заявил, что Германия готова выплачивать долги не деньгами, а в виде товаров и услуг. Он объяснял это тем, что положение, в которое поставлена страна, не позволяет ей выплачивать даже сокращенные долги по займам, а также конкурировать с другими государствами в мировой- торговле. Вывод Шахта заключался в следующем: Германии должен быть предоставлен мораторий по выплате долгов на несколько лет для того, чтобы дать ей время на восстановление экономики. Содержание беседы с Шахтом британский советник по торговле в Берлине Ньютон передал Джону Саймону в телефонном разговоре 31 августа 1934 г. Великобритания, как и Соединенные Штаты, была ужасно недовольна тем, что Германия все время пыталась задерживать выплаты по долгам. Воспользовавшись летним кризисом 1934 г., Англия все же заставила Германию пойти на значительные уступки в сфере внешней торговли. Но отношения в области торговли и платежей по-прежнему были предметом постоянных трений между двумя странами. Помимо всего прочего, они развеяли у некоторых британских политиков иллюзии о возможности преодолеть многочисленные разногласия. Тот факт, что Германия все же находила средства для оплаты импортных поставок, напрямую связанных с вооружением, вызывал у англичан справедливое раздражение. Ведь немцы постоянно жаловались им на нехватку средств для оплаты прежних займов или импорта продукции, которая не имела отношения к военной промышленности .

Шахт продолжал находить этому всевозможные оправдания, утверждая, что платежный баланс страны снижается, а потому Германия не в состоянии обеспечивать выплаты по кредитам. Так, в марте 1934 г. он заявил: «Добросовестность Германии выразилась в том, то она не произвела девальвации марки, в то время как девальвация иностранных валют сократила германский экспорт и поставила немецких экспортеров в невыгодное положение по сравнению с их конкурентами» .

На следующий день журнал «Экономист» опубликовал обширную статью, в которой говорилось о «необходимости провести реструктуризацию германских долгов с понижением процентной ставки до 4% или до 4,5%» . Кроме того, журнал оправдывал поведение немцев, которые «сделали все от них зависящее для обеспечения уплаты процентов, а в не поступлении платежей виноваты те, кто препятствуют расширению германского экспорта» .

Между тем, в докладе советника английского посольства в Берлине по экономике Фредерика Лейт-Росса о торговых отношениях с Германией было четко высказано следующее положение. Никакой обвал экономики в ближайшем будущем Германии не угрожает. И каковы бы ни были трудности, с которыми она столкнулась в данный момент, с помощью экономических санкций ее сдержать не удастся. Единственное, чего Англия добьется, ограничив торговлю с Германией, так это ухудшения собственного положения. Опять же, это предоставит нацистской партии прекрасную возможность для пропаганды против иностранных держав, чем она и без того с успехом пользуется, усиливая нажим на собственный народ .

Еще более серьезный кризис неплатежей разразился весной и осенью. В начале весны в британской прессе ходили слухи о том, что Германия готовится ввести полный мораторий платежей, включая платежи по займам Дауэса и Янга . В этой связи состоялась очередная конференция кредиторов. На следующий день после ее начала газета «Тайме» уповала на благоразумие немцев: «В Англии верят в здравый смысл германской стороны. ... Отказ от платежей по займам Дауэса и Янга нанесет серьезный ущерб кредитной политике Германии» .

Словно в ответ на эту статью посол Фиппс в письме из Берлина говорил об «огромной дистанции между образом мышления политиков Англии и национал- социалистов в Германии, и применять британский здравый смысл в отношениях с Германией было бы небезопасно». Он также советовал «контролировать объем торговли Германии и Британской Империи, чтобы не попасть в западню» .

Однако терпеливых в вопросах кредитования англичан окончательно вывел из себя военный бюджет Германии, принятый 23 марта 1934 г. Правительство Германии планировало увеличение расходов на армию в размере 174 млн. 560 тыс. рейхсмарок (с 472 до 645 млн.), а на флот - в размере 50 тыс. рейхсмарок (со 183 до 233 млн.). На нужды министерства авиации правительство выделило почти 132 млн. рейхсмарок. Таким образом, бюджет этого ведомства вырос с 78 до 210 млн Эрик Фиппс направил Нейрату ноту, в которой объяснял, что правительство Его Величества серьезно обеспокоено значительным увеличением расходов Германии на армию, флот и авиацию. Британский посол просил министра иностранных дел разъяснить это странное положение, поскольку депутаты Палаты Общин совершенно одолели главу Форин Офис Саймона расспросами о причинах столь внушительных затрат. Кроме того, депутаты очень интересуются, не предполагает ли нарушения Версальского договора подобное увеличение бюджетных расходов на военные нужды .

Нейрат составил подробный ответ, в котором сообщал, что затраты на армию вызваны переходом на краткосрочную службу, расходы на флот связаны с заменой устаревших кораблей, т. к. их дальнейшее использование представляет угрозу безопасности экипажа. По его словам, бюджет министерства авиации вообще нельзя рассматривать в качестве военных затрат, поскольку в Германии военной авиации нет, а существует только частная транспортная компания «Люфтганза». Для обеспечения безопасности полетов вместо самолетов с одним двигателем самолетный парк должен состоять из машин с двумя или тремя моторами. Кроме того, расходы связаны с научными исследованиями в сфере воздушного транспорта вообще . Получив этот исчерпывающий ответ, англичане не решились предпринять более серьезных мер.

Английский и французский подходы к урегулированию проблемы вооружений рейха

Главным достижением английской делегации стал пункт, гласивший, что Совет Лиги" Наций призывает правительства государств, поддержавших Лондонское коммюнике от 3 февраля 1935 г., продолжить начатые ими переговоры и способствовать заключению в рамках Лиги договоров, которые необходимы, чтобы заключить мир.

Таким образом, английская делегация полностью выполнила задачи, поставленные на заседании кабинета накануне конференции. Ведь пункт резолюции, в котором Лига поддерживала Лондонское коммюнике и фактически призывала к продолжению переговоров с Германией, отражал суть позиции Англии. В немалой степени благодаря усилиям английской делегации резолюция Совета Лиги Наций была сведена лишь к тому, что она осуждала всякое одностороннее нарушение международных обязательств, отметив, что это может создать опасность для самого существования Лиги. Очевидно, что в таком виде эта резолюция не могла каким-то образом препятствовать наращиванию вооружений Германией.

В этой связи стоит отметить весьма характерный факт: непосредственно после завершения конференции в Стрезе, буквально в следующие два дня, Литвинов и Лаваль 15-17 апреля в Женеве нашли компромиссный вариант договора о взаимопомощи, по поводу которого страны не могли договориться на протяжении нескольких месяцев. Именно доминирующая позиция Англии в Стрезе, сделавшая «наказание» Германии невозможным, подтолкнула СССР и Францию к подписанию двустороннего пакта. Таким образом, Франция покинула Стрезе в полной уверенности, что на англичан рассчитывать более нечего и надо идти по намеченному пути, так, чтобы задеть самолюбие Лондона и поумерить наглость Берлина.

Реакция Германии на резолюцию достойна отдельного внимания. В ноте от 20 апреля Германия отказала правительствам государств, подписавших резолюцию Совета Лиги, в «праве судить рейх». Германское правительство восприняло резолюцию как попытку новой дискриминации и решительным образом отклонило ее . Бюлов объявил британскому послу Фиппсу, что рейхсканцлер, ознакомившись с Женевской резолюцией, заявил о невозможности возвращения Германии в Лигу Наций .

В работе «Первопричины Второй мировой войны» Тэйлор отмечает, что «совещание в Стрезе было первой слабой попыткой остановить Гитлера, но после Саара, он окончательно отбросил Версальские ограничения в вопросе вооружений» Позволим себе не согласиться с Тэйлором и другими историками, считавшими конференцию в Стрезе моментом единства и сплочения наций против Германии. Французам, которые, надо заметить, составляли проект этой резолюции, удалось вставить в нее всеми ожидаемую, но от того не приобретающую какого-либо веса формулировку с осуждением действий Германии. Но ведь никто из участников форума и не собирался ее превозносить за открытое нарушение мирного договора. Пустыми словами можно считать и обещание общими усилиями противостоять нарушению договоров: сама конференция наглядно продемонстрировала, что за этим обещанием не стоит ровно ничего. Единственным осмысленным пунктом этой резолюции была... рекомендация продолжать переговоры с рейхом, и поступила она от конференции стран, собравшихся для осуждения действий Германии и попытки ее наказать.

Это была бесспорная и безоговорочная победа англичан. Они добились ровно того, чего и хотели: санкции Совета Лиги Наций на продолжение переговоров с Германией. Они достигли этой победы при вялом сопротивлении французов и молчаливом согласии советской и итальянской делегаций. «Фронт Стрезы» фактически символизировал не единение наций против Германии, а объединение их вокруг английской позиции (назовем ее «умиротворительной»), направленной на достижение успеха в дальнейших переговорах с рейхом. Поэтому, на наш взгляд, не менее странно говорить о том, что «Англия прорвала фронт Стрезы», подписав договор с Германией: Лондон всего лишь довел до конца то, чего он открыто добивался на протяжении нескольких месяцев, а «разрешение» на это других великих держав он получил во время форума в Стрезе.

Лояльная позиция английского кабинета в отношении Германии объяснялась тем, что страна окончательно потеряла надежду на успешный результат коллективных действий в урегулировании отношений с Германией. Англия отныне рассчитывала только на успех двустороннего договора с Германией, переговоры о котором шли полным ходом с конца 1934 г. Жесткая позиция, будь она проявлена в Стрезе во время рассмотрения вопроса о нарушении Версальского договора, или же поддержка Лондоном применения санкций против Германии грозили крахом всех попыток подписать соглашение с Берлином. И с этого времени Лондон начинает форсировать переговоры о морских вооружениях.

Англия давно начала готовиться к заключению этого договора. В принципе, можно считать, что Саймон и Иден отправились в Берлин в марте 1935 г., в основном, для того, чтобы обсудить с Гитлером этот вопрос Еще раньше, в декабре 1934 г. британский посол в Берлине Фиппс направил в Форин Офис ноту «О предложениях Германии по поводу обмена мнениями на предмет военно- морских вооружений Германии». В ней сообщалось: главнокомандующий германскими военно-морскими силами адмирал Редер полагает, что вне зависимости от исхода франко-британских переговоров (намеченных на начало февраля 1935 г - М. Я), Германия желает заключить с Англией сепаратное двустороннее соглашение Адмирал Редер отметил, что ограничение немецкого флота в прямой пропорции к английскому должно составить «на удивление небольшую цифру». Однако же в беседе с Эриком Фиппсом Гитлер заявил, что она составит 35%. Ту же цифру Гитлер огласил и во время встречи с Иденом и Саймоном в Берлине166.

Похожие диссертации на Великие европейские державы и нацистская Германия в 1933-1935 гг.

Органы ОГПУ-НКВД-НКГБ СССР в борьбе со спецслужбами Германии, 1933-1941 гг.Плотникова Надежда Степановна

Формирование образа Германии советской пропагандой в 1933-1941 гг.Григорьева Ольга Игоревна

Национал-социалистическая трансформация традиций и обычаев немецкого народа в гитлеровской Германии : 1933-1945 гг.Лапихина, Любовь Александровна

Нефть в политике Германии : 1933-1943 гг.Гехт Евгения Васильевна

Католицизм и национал-социализм в Германии, 1933-1945 гг.Гаврилов Андрей Валентинович

Веймарская республика в Германии (1919 - 1933 гг. ) в отечественной историографии 20-х - 90-х гг.Терехов Олег Эдуардович

Христианские церкви в Германии и нацистское государство : 1933-1945 гг.Бровко, Людмила Николаевна

Средний класс в Веймарской Германии: проблемы общественно-политической и социокультурной адаптации : 1918-1933 гг.Вырупаева, Анна Павловна

Иран в политике нацистской Германии на Среднем Востоке накануне и в годы Второй мировой войны : 1933-1943 гг.Оришев Александр Борисович

Генезис публичного права Германии, 1933-1939 гг. (Теоретический и историко-правовой анализ) Кошелев Дмитрий Алексеевич