Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Роман Г. Грасса "Ein weites feld". его языковая материя
1.1. Метод интерпретации 10
1.2. Общие данные об авторе и романе /со справкой о литературном наследии Т. Фонтане и о романе Г. Й. Шедлиха Tallhover .15
1.3. Интертекстуальность в творческом методе Г. Грасса 25
1.4. Действительность новой Германии через призму текстов 48
1.5. Художественный мир романа Г. Грасса "Ein weites Feld" /лингвистический аспект/ 75
1.6. Выводы по первой главе 102
ГЛАВА II. Персонажи романа "Ein weites feld" 105
2.1 .Фонтане-Фонти 106
2.1.1 .Литературный образ и речевой портрет Фонти 106
2.1.2. Действительность новой Германии, выраженная на языке Фонтане-Фонти 133
2.2. Тальхофер-Хофталлер 146
2.2.1. Литературный образ и речевой портрет Хофталлера 147
2.2.2. Действительность новой Германии, выраженная на языке Тальхофера-Хофталлера 171
2.3. Языки фоновых персонажей 187
2.4. Рассказчик. «Мы» как говорящая рефлексия романа, «случайные» переходы к форме «Я» 197
2.5. Роман "Ein weites Feld" как дискурсивный мир 217
2.6. Выводы по второй главе 232
Заключение и выводы 235
Список литературы 242
Список источников примеров 251
- Общие данные об авторе и романе /со справкой о литературном наследии Т. Фонтане и о романе Г. Й. Шедлиха Tallhover
- Художественный мир романа Г. Грасса "Ein weites Feld" /лингвистический аспект/
- Действительность новой Германии, выраженная на языке Фонтане-Фонти
- Рассказчик. «Мы» как говорящая рефлексия романа, «случайные» переходы к форме «Я»
Введение к работе
Данная диссертация посвящена проблеме цитирования в прозаическом тексте и разработке теоретических вопросов анализа содержания и смысла текста как языкового конструкта.
На протяжении нескольких десятилетий текст привлекал внимание лингвистов как предмет исследования. На первой стадии развития лингвистики текста как самостоятельной научной дисциплины высшей языковой единицей признавалось предложение (Бенвенист, 1974; Якобсон, 1965), текст рассматривался как свободная последовательность предложений. При этом внимание языковедов концентрировалось исключительно на анализе и описании структуры предложения, прежде всего, на таких её составляющих как члены предложения, морфемы, фонемы. Представители трансформационной грамматики, предметом исследования которой являлась языковая компетенция как способность говорящего порождать и понимать большое количество предложений, сосредоточили свои усилия на выработке системы правил «генерирования». Несмотря на обилие интересных результатов такого рода исследований, текст оставался совокупностью предложений, ничего не говорящих о его сущности.
Второй этап развития лингвистики текста характеризуется критикой ограничения области её исследований предложением. На первый план выдвигается понятие отрезка текста или текстового комплекса, элементы которого связаны между собой семантически и формально. При этом текст понимался как определённым образом организованная совокупность текстовых комплексов (сложных синтаксических целых (ССЦ), абзацев, сверхфразовых единств (СФЕ)) (Валгина, 1984; Золотова, 1979; Кацнельсон, 1972; Москальская, 1981; Пфютце, 1978; Реферовская, 1983; Фридман, 1984; Dressler, 1972). Наиболее распространёнными концептами лингвистики текста на этом этапе являлись: когезия и ко- референция с соответствующими им объектами - вариантами порядка слов и вариантами анафорических связей. Наряду с изучением структурных и функциональных особенностей СФЕ внимание языковедов привлекали факторы сцепления СФЕ друг с другом, проблемы их семантической общности, установления темо-рематических структур СФЕ и т.д. Несмотря на наличие целого ряда интересных исследований, текст, как отмечает Т.М. Николаева, «рассматривался как арена реализации языковых феноменов, их коммуникативный фон» (Николаева, 1987: 29).
На следующем этапе развития текст признаётся «высшей языковой единицей», «первичным языковым знаком», понимаемым как продукт и средство конкретного процесса коммуникации (Вайнрих, 1978; Гальперин, 1981; Попов, Трегубович, 1984; Реферовская, 1989; Agrcola, 1979; Brinker, 1988; Harweg, 1975; Schmidt, 1973). Коммуникативно-ориентированная лингвистика текста ставит своей целью рассмотрение вопросов, связанных со структурным построением речевого целого, определением темы текста и принципов её развёртывания. Наряду с присущими тексту «формальной связностью и цельностью» (Николаева, 1998: 507) называется ряд свойств: интенциональность, ситуатив- ность, информативность, открытость, обнаружение которых стало возможным при обращении исследователей к семиотическому, информационному, коммуникативному аспектам текста.
В семиотике текста переход от исследования знаков в собственном смысле слова к целому тексту ознаменовал приближение «к описанию таких текстов, которые выступают как непрерывное целое» (Иванов, 1987: 5). В качестве такого рода текстов выступают тексты типа живописного полотна, рисунка, скульптурной композиции, архитектурного здания, фильма (Иванов, 1987; Лотман, 1992а; 1992b). Резон в лингвистике при обращении к такого рода текстам объясняется тем, что «она поставляет нам терминологию, необходимую для анализа конкретного произведения» (Кондратьева, 1999: 12), но «текст культуры» в этом смысле не соответствует лингвистическому понятию текста.
Фоном для коммуникативно-ориентированной лингвистики становится лингвистическая прагматика, которая пытается описать и объяснить условия социально-языкового понимания между партнёрами по коммуникации и опирается при этом на теорию речевых актов (Остин, 1986; Серль, 1986а; 1986b).
Текст в прагматической перспективе является сложным языковым действием, посредством которого складываются «отношения между субъектом речи и адресатом, которыми являются, соответственно, автор и читатель» (Абитова, 1998: 41), при этом релевантным становится разграничение адресата как модели, образа, так называемого «идеального читателя» и читателя как конкретного лица. От того, предусмотрена ли роль читателя в момент порождения текста, зависит «возможность описания открытого текста как коммуникативной стратегии» (Eco, 1984: 3).
Наряду с необходимостью читателя как фактора «извне» для работы текста Лотман указывает на необходимость другого текста для того, чтобы «потенциальная возможность генерирования новых смыслов, заключённая в имманентной структуре текста, превратилась в реальность» (Лотман, 1992b: 152). В структурном смысловом поле текста-реципиента вводимый текст трансформируется, образуя новое сообщение, и, вместе с тем, обусловливает трансформацию внутри текстового мира принимающего его текста. Значимыми в этой связи становятся анализ способов функционирования различных текстов в составе текста-конструкта, рассмотрение межтекстовых отношений в разных ракурсах (Бабайлова, 1994; Баталова, 1992; Бахтин, 1975; 1986; Кристева, 1995; Kristeva, 1967; 1969; 1970; Pfister, 1985). Изложенные теоретические положения определённо вносят существенную лепту в развитие лингвистики текста, если мы считаем её объектом «текст вообще». Между тем, «данностью», как справедливо замечает Т.М. Николаева, «является не только текст вообще, но и конкретный текст» (Николаева, 1987: 30).
Ещё в 70-е годы Дресслер указывал, что «исследование художественных текстов в лингвистике традиционно» (Dressler, 1972: 105). Примером такого рода исследования в 70-е годы может служить статья Харвега о «Тристане» Томаса Манна (Harweg, 1975).
Принимая во внимание указание Дресслера, мы можем утверждать, что лингвистика текста, по сути, вернулась к традиции, пройдя этап искушения «грамматикой текста» и иными идеями 60-70-х годов. Однако это возвращение к традиции стало возможным для лингвистики текста только на основе её содержательной трансформации.
Прежняя лингвистика текста со своей претенциозностью в отношении описания систем знаков и правил, а также поиска моделей, адекватных для анализа любых текстов, характеризовалась «абстрактной безотносительностью к конкретному произведению» (Звегинцев, 1996: 292), следствием чего оказалась утрата в объекте «текст» литературного качества художественного слова.
Современное лингвистическое исследование текста ориентировано в большей степени не на язык как систему знаков и правил (признавая при этом грамматику текста первостепенной основой языкового анализа текста), а на ми- росозидающую силу языка (возвращаясь к программе В. фон Гумбольдта), которая превращает текст в языковое воплощение идеального (художественного) мира, что позволяет ему остаться объектом лингвистики текста как научной дисциплины.
Актуальность настоящего исследования продиктована необходимостью выработки метода анализа конкретного художественного текста, характерной чертой которого является цитатная мозаичность, который бы соответствовал требованиям развития лингвистики текста на современном этапе, а также недостаточным вниманием к изучению цитат как одного из приёмов построения и обогащения смысла текста в отечественной лингвистике.
Новизна данного исследования состоит в предпринятом многоаспектном описании типов интертекстуальности, подробном анализе семантики цитат и других более крупных цитатных образований, их роли в порождении смысла текста на основании избранного в диссертации подхода.
Исследование проводилось на материале текста романа немецкого писателя Гюнтера Грасса "Ein weites Feld".
Цель настоящего исследования - произвести смысловую интерпретацию языковой материи интертекстуальных связей в романе "Ein weites Feld" и выявить условия размещения и функционирования цитированных смыслов в художественном мире романа.
Используемый в ходе реализации данной цели метод мы назвали «герме- невтико-семантологическим», имея в виду смысловую интерпретацию языковой ткани текста на основе входящих в его состав текстов других авторов.
Выбор термина «семантологический» обусловлен тем, что он свободен от обязывающих традиций и открыт для разных толкований, а также, прежде всего, тем, что он применим как к исследованиям языковой материи текста, так и к исследованиям, отвечающим на вопросы, как возможно, что те или иные языковые единицы несут содержание, имеют смысл, то есть отражающим метасе- мантические процессы. Сопутствующее определение его как герменевтического метода, как показывает опыт предшествующих исследований (Болдышева, 1999; Литвинов, 1993а; Черкасова, 1997Ь), позволит нам остаться в пространстве смыслопорождения.
Шаги метода (задачи исследования):
1) выявление в линейном движении по тексту цитат и составляющих других цитатных образований; 2) предварительное истолкование их смыслового потенциала; 3) определение приёмов построения художественного мира романа на базе этих первоначальных смыслов; 4) интерпретация ранее выделенных цитат и других цитатных образований на основе модели художественного мира и корректировка цитатных смыслов в свете целого.
Герменевтико-семантологичес-кий метод представляет собой круговой метод, при котором смысловое толкование происходит с бесконечным переходом от смысла целого текста к смыслоконститутивному потенциалу входящих в его состав цитат и других цитатных образований, затем обратное движение к целому, сопровождающееся новым возвращением к цитированным смыслам. Определение цитат и цитатных образований происходит на основе теоретических положений теории интертекстуальности, к языку персонажей применён дискурс-анализ.
Структура работы. Основной текст диссертации состоит из 241 страницы и включает в себя введение, две главы и заключение. К тексту прилагается список литературы, список источников примеров.
Во Введении обосновывается выбор темы, определяется общее направление работы, формулируются цель и задачи исследования, обосновываются его актуальность, теоретическая и практическая значимость.
В первой главе приводятся данные об авторе и романе, а также о входящих в его состав текстах Фонтане и Шедлиха, выявляются типы интертекстуальности в тексте романа, даётся предварительное истолкование цитированных смыслов, предлагается модель его художественного мира.
Во второй главе описываются литературные образы и речевые портреты главных героев, являющихся транстекстуальным и интерфигуральным персонажами, исследуются языки других персонажей как представителей определённых социальных и социально-политических дискурсов, характеризуется коммуникативная ситуация, представленная в тексте романа, обосновывается такое свойство его художественного мира, как полидискурсивность.
Выводы по главам сформулированы пространно и не пронумерованы. Более формальны выводы по диссертации в целом в Заключении, которые совпадают с положениями, выносимыми на защиту.
В Заключении обобщаются результаты проведённой работы, излагаются основные выводы и намечаются перспективы дальнейшего исследования.
На защиту выносятся следующие положения:
Языковая материя транстекстуальных персонажей романа "Ein weites Feld", являющихся главными героями, характеризуется цитатностью как конститутивным признаком: а) в случае Фонти это его превращённое имя и воспроизведение в нём поведенческого и речевого портрета писателя Теодора Фонтане; б) в случае Хофталлера это его перестроенное имя и продолжение биографии Тальхофера, героя одноимённого романа Г.Й. Шедлиха, не имеющего в исходном контексте речевого портрета.
Название-цитата "Ein weites Feld" из романа Фонтане "Effi Briest" как паратекст является средством организации предпонимания и стратегии чтения. Вынесенная в заглавие цитата корреспондирует со своими трансформами в со- 9 держательно различных частях текста романа, включая заключительный абзац, побуждающий к переосмыслению содержания.
Языковая ткань романа, характеризующаяся обилием явных и скрытых цитат из других текстов (по замыслу узнаваемых), которые относятся к поведению и судьбе героев, осложняется взаимодействием социальных и социально- политических дискурсов Восточной и Западной Германий, общественно- политического дискурса XIX столетия и вневременного дискурса тайных служб.
Цитатная плотность романа "Ein weites Feld" связана с множественностью перспектив; цельность смыслового потенциала, обеспеченного искусством интертекстуальной работы языка, задаётся цитатой-названием, намекающим на относительность любой правоты, связанной с отдельной перспективой.
Теоретическая значимость проведённого исследования заключается в создании одного из вариантов анализа прозаического текста. Результаты исследовательской работы вносят определённый вклад в лингвистику текста и лингвистическую герменевтику.
Практическая ценность работы состоит в возможности использования материала диссертации в лекционных курсах по лингвистике текста, стилистике, спецкурсах и семинарах по зарубежной литературе, для успешного понимания постмодернистского текста.
Общие данные об авторе и романе /со справкой о литературном наследии Т. Фонтане и о романе Г. Й. Шедлиха Tallhover
Немецкий историк Райнхарт Козеллек применяет для изучения исторических понятий метод «исторической семантологии» (Kosellek, 1995: 154), во многом сходный с «герменевтико-семасиологическим методом» Е.Г. Болдыше- вой (Цукановой) (Цуканова, 1995: 8-9). И.П. Черкасова, заимствуя метод «герменевтической семасиологии» Е.Г. Болдышевой (Черкасова, 1997 :16), в другом месте своей диссертации (Черкасова, 1997: 11) говорит о методе «лингвистической герменевтики», название которого, на наш взгляд, в применении к анализу поэтического текста более удачно. H.H. Миронова предлагает «дискурс-анализ» как метод исследования семантики оценивающих текстов (Миронова, 1997: 17).
Общим для всех исследований является отношение к лингвистическим фактам «языка как такового («работа духа в звуке и букве?»)» (Литвинов, 1993b: 72), требующего истолкования языковых единиц поверх лексического значения, привычно описываемого в лингвистике.
Определяя суть предлагаемых методов, мы пытались выявить их пригодность для предполагавшегося нами исследования языковой материи интертекстуальных связей в романе Гюнтера Грасса "Ein weites Feld".
Р. Козеллек обращается к историческим рассказам, для передачи которых используются те или иные исторические понятия. Отличие понятия от слова состоит, по его мнению, в том, что «слово содержит в себе возможности значений, понятие же объединяет в себе полноту целого набора значений» (Kosellek, 1995: 120). Р. Козеллек интерпретирует понятия Revolution, Terror, Klasse, Stand, асимметричные пары Hellene - Barbar, Christ - Heide, Mensch - Unmensch, bermensch - Untermensch и демонстрирует, что значили эти понятия в период их образования, в ту или иную эпоху, какой смысл вкладывали в него разные историки и философы. Очевидно, что смысл понятия подчинён историческому изменению.
Обозначая свой метод как «историческую семантологию», Козеллек, видимо, сознательно избегает выражений «семасиология», «семантика», «семиотика», с которыми связаны достаточно устойчивые представления лингвистов и философов. Его попытка построить знание о содержании слов направлена на то, чтобы слово было охарактеризовано как понятие, устанавливающее связь между значениями, принадлежащими разным языкам и народам. В исторической семантологии смысл понятий, как определил бы лингвист, изменяется со сменой дискурсов, в которых данное понятие актуализируется (дискурс в данном случае должен пониматься по М. Фуко (Фуко, 1996) как особый вид практики, который историчен). Подтверждение нашего тезиса мы находим в аналогичной по цели лингвистической работе (Гербик, 1998: 22-25).
На основе «герменевтико-семасиологического метода» Е.Г. Болдышева изучает язык философов XVIII-XIX веков: Канта, Гегеля, Фейербаха, Маркса, в частности употребление этими философами глаголов интеллектуальных актов erkennen, begreifen, verstehen, и раскрывает значения названных глаголов у каждого мыслителя (Болдышева, 1999: 48-54). Свой метод она описывает в последовательности следующих шагов: 1) обращение к словарям общенародного языка того времени; 2) анализ философских словарей того времени для выявления понятийной определённости глаголов познания/понимания в философском узусе XVIII века; 3) характеристика мышления каждого из четырёх философов и особенности его языка, способствующих правильной интерпретации употребления им глаголов познания/понимания. Будучи объективированными как глаголы, существующие в немецком языке, исследуемые глаголы отражают движение мысли каждого философа, живое слово в его постоянном становлении и развитии. И это значит, что лингвистическое исследование философского слова предполагает в качестве предпосылки выход за пределы «языка как системы» и обращение к языку мыследеятельности, что требует обновления лингвистического метода.
Несколько по-иному применён «герменевтико-семасиологический метод» у И.П. Черкасовой (Черкасова, 1997). Исследуя на материале цикла стихов P.M. Рильке неповторимый поэтический мир, она выделяет наиболее частотные слова, которые легли в основу построения художественного мира произведения. Именно вокруг ключевых слов «кристаллизуется» смысл произведения в целом, они становятся фокусами смыслообразования. Эти слова интерпретируются и выявляются их сквозные смыслы. Далее Черкасова изучает употребление ключевых слов в тексте десяти «Дуинских элегий» и демонстрирует в ходе интерпретации смысловое наполнение слов, которые становятся независимыми от их нормированного употребления, зафиксированного в словарях. В поэтическом контексте слово может употребляться сразу в нескольких значениях и соответственно нести множество смыслов. Этим оправдано определение метода у И.П. Черкасовой как «герменевтико-семасиологического», так как выход за пределы стандартных приёмов лингвистической семасиологии необходим, если поэтическое слово в лингвистическом анализе должно оставаться поэтическим.
H.H. Миронова для исследования оценочной семантики предлагает «дискурс-анализ», позволяющий выявить прагматические установки текста. Дискурс она понимает лингвистически, то есть как тексты, актуализируемые в определённых условиях. Исходя из понимания языка, по Т. ван Дейку, как «в своём постоянном движении вбирающего в себя всё многообразие исторической эпохи, индивидуальных и социальных особенностей как коммуниканта, так и коммуникативной ситуации, в которой происходит общение» (ср. Дейк, 1989), Мироновой применён «дискурсивный анализ» оценочной семантики. Она предлагает классификацию оценочного дискурса, строит его модель, при этом признаками оценочного дискурса становятся сфера общения, характеристика коммуникантов, хронологический период, тип стратегической практической и коммуникативной целей. Исследование проводится на материале критического дискурса в литературе, в котором актуализируется оценочная семантика. В ходе анализа критики выявлены различные лексические единицы, номинативные группы, в которых ироничность и насмешка наслаиваются на номинативное значение. Поскольку такие признаки литературного дискурса определяются только с помощью методов, выходящих за рамки традиционной семасиологии, следует признать адекватным выбор «дискурс-анализа» в работе. Устройство же метода H.H. Мироновой не определено.
Общими особенностями всех названных работ можно считать выход за пределы традиционной лингвистической семантики, рассматривающей явления в языковом контексте, и стремление исследовать значение слов в текстовом, интертекстуальном, социальном, культурном контекстах. Значения слов и конструируемые на их основе языковые элементы не являются самодостаточными, а получают толкование, исходя из того мира, в котором они функционируют.
Художественный мир романа Г. Грасса "Ein weites Feld" /лингвистический аспект/
При исследовании интертекстуальности, по мнению И.В. Арнольд, необходимо уделять внимание читательскому восприятию, поскольку «социальное бытие текста состоит в духовном присвоении его читателем» (Арнольд, 1993: 7). Над сущностью читательского восприятия размышляют также литературоведы (Аш 1983; Ьег, 1972; 1976) и философы (Каган, 1997). Текст, как пишет Изер, есть «некий потенциал воздействия, который актуализируется в читателе» (Ьег, 1976: 7), так как именно от читателя требуются определённые усилия, чтобы «самому открыть доступ в лабиринт часто закодированной композиции, так что понимание теряет искомую им однозначность» (Ьег, 1972: 169). Доступ в мир многозначности возможен благодаря тому, что «писатель-художник сохранил установку на своего читателя как на полноценного и свободного субъекта, мысленного собеседника» (Каган, 1997: 133). Вместе с тем, как замечает Ю.М. Лотман, «читатель вносит в текст свою личность, свою культурную память, коды и ассоциации. А они никогда не идентичны авторским» (Лотман, 1999: 112).
Говоря о читателе, следует упомянуть и тот процесс, посредством которого происходит общение читателя с текстом, а именно чтение. Чтение является одним из тех условий, которое узаконивает явленность текста как текста, позволяет открыть и понять в нём текстовые и интертекстуальные связи. Направленность на понимание сближает теорию интертекстуальности с герменевтикой, которая оказывается не чем иным, как «методологией толкования, интерпретации, в основе которой лежит рефлексия, а целью является понимание данного текста, понимание во всём объёме его художественно-языковых особенностей» (Гучинская, 1995: 48). По мнению С.Р. Абрамова, «интертекстуальность всегда осознавалась в рамках филологической герменевтики в качестве важнейшей области понимания и интерпретации текста» (Абрамов, 1993: 12).
Не меньшее внимание в теории интертекстуальности уделяется термину «интертекст». Для М. Риффатера «интертекстуальность - это указание на один или несколько текстов, это интертекст, без которого рассматриваемый нами текст не имел бы смысла за исключением значений языковых элементов, его составляющих» (Riffaterre, цит. по Толочин, 1996: 62-63). Р.Барт утверждает, что «каждый текст является интертекстом; другие тексты присутствуют в нём на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах...» (Барт, 1996: 218).
Имеется тенденция и к разграничению понятий «интертекстуальность» и «интертекст», «текст» и «интертекст». Под интертекстом понимаются «те элементы иного текста, которые присутствуют в смысловой структуре рассматриваемого текста как неотъемлемая его часть» (Толочин, 1996: 61), «цепочка цитирующих друг друга текстов» (Бушманова, 1996: 6) или «культурный праи- сток» (Устин, 1992: 36). На наш взгляд, имеет смысл рассматривать интертекст как текст, возникающий на основе смыслоформирующих элементов других текстов в структуре рассматриваемого текста и сведений, имеющихся в культурном тезаурусе читателя. Значит, возвращаясь к определению Барта, текст является в том смысле интертекстом, что его становление как текста происходит на основе интертекста.
По мнению Каллера, литературные произведения всегда являются «интертекстуальными конструктами, то есть текстами, значение которых возникает из их взаимодействия с другими текстами, которые они поглощают, цитируют, пародируют, оспаривают, отвергают или, выражаясь в общем, трансформируют» (Culler, 1981: 38). И.П. Шишкина справедливо замечает, что «новые художественные тексты создаются на базе уже существующих» (Шишкина, 1995: 87)
И здесь акцент смещается с текста на автора, поскольку авторы современных текстов сознательно наполняют их цитатами своих предшественников и современников, разного рода литературными и внелитературными аллюзиями, вступая тем самым на основе «специфического способа обращения с языком» (RoBler, 1995: 111), каковым и является интертекстуальность, в литературную и внелитературную коммуникацию с авторами разных эпох и предлагая читателю следовать за своей нитью повествования, обнаруживая эти интертекстуальные вкрапления и разгадывая их смыслоконститутивный потенциал, стать одним из участников этой всеобъемлющей коммуникации.
Интереснейшей в рамках теории интертекстуальности представляется проблема цитирования. Выбирая цитату в качестве интертекстуальной единицы, мы указываем на её широкую известность за пределами филологического дискурса. Священники в своих проповедях цитируют отрывки из Библии, композиторы приводят в своих произведениях отрывки из других музыкальных произведений, поп-художники работают «с материалом, который уже существует как различного рода знаки» (Данилова, 1996: 104). Это доказывает, что «цитата представляет собой материальный вид интертекстуальности» (МеПехШаШу, 1991: 8), так как воспроизводится не правило, а знак. Материальное качество этого текстового знака может быть вербальным или невербальным.
Лингвистика имеет дело с вербальными знаками. Под цитированием здесь понимают приведение отрывка из чьего-либо произведения, текста, переданного с небольшими сокращениями или видоизменениями, в некоторых случаях выделенного на письме графически и снабжённого указаниями на источник, «с целью подтверждения или опровержения каких-либо мыслей, мнений и преподнесённого как продукт чужого ума» (Булах, 1987: 138).
Многими исследователями цитата понимается как «совокупность форм представления чужого слова в тексте» (Харченко, 1998: 92), что обусловливает уже широкое понимание цитаты (Булах, 1976; Гаузенблаз, 1978; Кожевникова, 1977; Поляков, 1990; Сидоренко, 1995). Цитирование не следует, однако, отождествлять с прямой речью, так как оно может осуществляться «по всем основным формам парадигмы передачи чужого высказывания, то есть в виде скрытой косвенной речи, косвенной речи, несобственно прямой речи и прямой речи» (Булах, 1976: 18).
Действительность новой Германии, выраженная на языке Фонтане-Фонти
Следующим параметром художественного мира романа являются вещи, «мир вещей, который уподобляется миру человека» (Гонзина, 1999: 50) и процесс понимания которого осуществляется через персонификацию и метафори- зацию. В первую очередь, это вещи, которые окружают главного героя романа Фонта: карандаши, подаренные Хофталлером, гусиные перья, газета, которую он привык читать, софа в бывшем Доме министерств, растения в его кабинете в опекунском ведомстве. Все они наделяются человеческими качествами, становятся одушевлёнными: ... lagen weitere Mglichkeiten offen, mit eiligem Blei die Zeit aufzuheben und eine Neuruppiner Spezialitt mit Anekdoten anzureichern ... (231); ... und zwei Schwanenfedern, die jngst im Tiergarten ein Parkwchter Fonty geschenkt hatte; nun warteten sie, zugeschnitten als Federkiele, auf des Schreibers Hand ... (242). Следующими примерами персонификации служат: Dabei sind wir jahrezehntelang ohne Mattscheibe weltkundig gewesen. Gewi nicht dank erschpfend berichtender Zeitungen, denn selbst die mir gewohnte ,Wochenpost hielt strenge Dit (570); Wenn s geht, ohne Zigarre. Weder die Zimmerpalme noch ich vertragen diesen wichtigtuerischen Dunst. berhaupt sind meine Pflanzen und ich gern allein (658); brigens werde ich bald ohne Zimmerpalme sein. Man hat mir den Dienstraum gekndigt. Schon bermorgen mssen die Palme und ich rumen ... (671). В двух последних примерах Фонта и пальма, его растения предстают рав- нопорядковыми, что, вероятно, можно объяснить его особым отношением к миру Фонтане. Пальма напоминает ему растения из оранжереи ван дер Штра- тена из романа "L Adultera". Случайно произнесённое X. Фрюауф "Palme pat immer" (Grass, 1995b: 639), цитата из указанного романа Фонтане (Fontane, 1988: 136), стало решающим для участи пальмы и позволило занять ей место среди других растений в кабинете Фонта в опекунском ведомстве. Работникам архива известны подробности ликвидации Хофталлером деловых бумаг в здании Дома министерств. Разорванные на кусочки документы служили набивкой для софы, приютившейся на чердаке и вместившей столько информации, что Фонта сравнивал её с откормленным померанским гусём: "... nach Fontys Worten htte eine pommersche Gans kaum nachdrcklicher gemstet werden knnen, so satt war das Sofa an Geheimnis" (Grass, 1995b: 103). В тексте романа "Ein weites Feld" в связи с отражением процессов, предшествующих объединению Германии 1990 года, говорится также о хождении по территории Германии западных марок, под которыми «скрывались так называемые Begrungsgeld, существовавшие собственно задолго до 9 ноября, получившие, однако, общекультурное значение только после этой даты» (Donec, 1991: 34): "Unser Freund kommt bestimmt. Hat ja zugesagt". "Auf den knnen wir lange noch warten. Der ist inne Freiheit drben und verjuxt sein Begrungsgeld" (Grass, 1995b: 27). С заключением валютного союза и осуществлением обмена восточной валюты на западную понятие Begrungsgeld перестало быть актуальным. Не принесшим после 1 июля ожидаемого благополучия деньгам приписываются действия людей, осуществляющих денежные операции, как будто деньги являются деятелем, в то время как люди становятся сторонними наблюдателями всесилия денег: "...berall ... zog das erwnschte, herbeigewhlte, nun endlich Hrte verheiende Geld ein ... All das viele Geld und noch viel mehr Geld - Geld war ja da; nur Geld war da - brachte nicht den ersehnten Wohlstand, sondern zog sich, nachdem es rasch Konsumgelste gestillt hatte, eilig in den Westen zurck, wo es, samt abgeschpftem Gewinn, wieder auf Bankkonten ansssig oder als Fluchtgeld in Luxemburg heimisch wurde; dabei htte es rackern, schuften, hart arbeiten mssen, das Geld, es htte wunder was wirken und nicht faul herumliegen drfen, mit nichts als Zinsen im Sinn" (Grass, 1995b: 153). Особое место в отражении мира вещей занимают метафоры, которые в тексте романа разнообразны: от слова, словосочетания до целых предложений: а) простая метафора: eine Kiste (383), der Pappmobil (487) - «Трабант», der Lungentorpedo (133) - сигара, der Ordenssalat (182) - ордена Фонти, которыми он был награждён в период строительства социализма в ГДР и которые оставил, отправляясь в путешествие в Англию, die Russischgrnen (228) - карандаши, подаренные Хофталлером и ассоциировавшиеся у Фонти за счёт цвета с солдатами; не случайно больной Фонти раскладывал их в ряды и шеренги (ср. Er legte sie in Reih und Glied wie Soldaten (227)); Zitate (243) - предметы мебели и предметы в комнате Фонти, соответствующие аналогичным в комнате его кумира; б) перифраз: dieser quatschkpfige Untermieter (570) - телевизор, приобретённый госпожой Вуттке после того, как её муж Фонти стал сотрудником опекунского ведомства, и не дававший покоя последнему в связи с непрерывной эксплуатацией; в) символ: westliche Karosserien (385) - автомобили производства Западной Германии в противовес восточногерманскому «Трабанту» из Цвикау - der automobile Ausweis der einstigen Arbeiter- und Bauern-Macht (385), der verspottete Pappkoffer auf Rdern (386), diese einst begehrte, doch dann dem Spott feile Billigkarosse (487), dieser nun bundesweit verschriene Stinker (487). Как и упомянутые выше имена президентов обеих Германий, наименования западногерманских (в первую очередь «Мерседес») и восточногерманских («Трабант» ) автомобилей являются воплощением экономической мощи ФРГ и экономической неконкурентоспособности ГДР. Несмотря на то, что «с «Трабантами» в сознании немцев связано крушение коммунизма», поскольку они первыми прорвались сквозь бреши в Берлинской стене, двухпоршневый двигатель «Трабантов», «изрыгающий столб чёрного дыма и не генерирующий фактически ни одной лошадиной силы, является олицетворением восточной экономики и промышленности» (Зайдениц, Баркоу, 1999: 31-32).
Рассказчик. «Мы» как говорящая рефлексия романа, «случайные» переходы к форме «Я»
Хофталлер упоминается уже на первой странице романа, будучи названным одним из своих метафорических имён, Tagundnachtschatten, которое впоследствии Фонти, а вслед за ним и сотрудница архива постоянно используют для его наименования. Гражданское имя Хофталлера приводится сотрудницей архива, которая, делая небольшое посвящение Фонти и начиная повествование, упоминает наряду с последним и его постоянного спутника: "Ludwig Hoftaller, dessen Vorleben unter dem Titel "Tallhover" 1986 auf den westlichen Buchmarkt kam..." (Grass, 1995b: 11).
Роман Шедлиха "Tallhover" становится биографией Хофталлера, которую последний впоследствии преподносит в подарок своему подопечному Фонти, признавая наряду с достаточной сложностью стиля изложения адекватность биографии и отвергая предписанную ему Шедлихом смерть: "Ist schwierig, aber lesenswert. Stimmt im groen ganzen, nur nicht das Ende. Habe nie Todeswnsche geuert. Htte mit dem Autor gerne persnlich Kontakt aufgenommen, aber das Objekt Schdlich zog es vor, uns den Arbeiter-und Bauern-Staat zu verlassen... (Grass, 1995b: 240).
Переименование Тальхофера в Хофталлера в последующей жизни происходит, на наш взгляд, по тому же принципу, что и ошибочное наименование лейтенанта в отставке Фогельзанга в романе Фонтане "Jenny Treibel" англичанином Нельсоном в разговоре с Коринной: «"Sehen Sie nur den Kakadu, wie bs er aussieht. Er ist rgerlich, da sich keiner um ihn kmmert." „To be sure, und sieht aus wie Lieutenant Sangevogel. Does nt he?" „Wir nennen ihn fr gewhnlich Vogelsang. Aber ich habe nichts dagegen, ihn umzutaufen. Helfen wird es freilich nicht viel"» (Fontane, 1978: 22). Образованное путём перестановки частей сложного имени новое имя Хофталлер, по замыслу Грасса, является, в отличие от названного литературного прецедента, залогом качественных изменений его носителя.
В тексте романа Грасса Хофталлер имеет и иные наименования. Уже упомянутое Tagundnachtschatten может быть переведено как «дневная-и-ночная- тень», а принимая во внимание высказывание Фонта о «заботе» блюстителей порядка о писателях, а в их лице и о всех жителях ГДР: "Eure Frsorge hie Beschattung. Rund um die Uhr habt ihr Schatten geworfen" (Grass, 1995b: 598-599), как «круглосуточная тень». В отличие от русского тень немецкое Schatten - стандартная метафора шпика. Существительное Beschattung восходит к глаголу beschatten, который с пометой fig. , т.е. фигуральное выражение, имеет трактовку: «тайно преследовать кого-либо, следить за кем-либо» (Wahrig Deutsches Wrterbuch, 1997: 274). Не случайно Эмми Вуттке называет Хофталлера Beschatter (219).
Грасс избегает употребления по отношению к Хофталлеру наименования Geheimagent, да и слово Spitzel появляется на 800-х страницах романа лишь несколько раз: в потоке сознания Фонти, негодующего по поводу желания Хофталлера покататься на лодке и в беседе затронуть прошлое, - mein Leibundmagenspitzel (400), dieser Spitzel (401), и в одном из его докладов, прочитанных, по словам Эмми, в середине 60-х годов - dieser Oberspitzel, der Spitzel von anno dazumal (387).
Презрительное Kerl (219) и грубое Stinktier (221) в речи Эмми и Марты, используемые вообще для характеристики шпиков, сменяются артиклем der: "Jeden zweiten Tag geklingelt, richtig unverschmt. Was wollt der berhaupt?" (218), „Pa blo auf, hab ich spter zu Vater gesagt. Wenn du nicht aufpat, hat der dich bald am Hacken" (220). Сотрудница архива заменяет имя Хофталлера неопределённым местоимением jemand: "Gut, da am Friedhofseingang Pflugstrae jemand mit aufgeklapptem Regenschirm auf ihn wartete" (150).
Наряду с Tagundnachtschatten Фонта именует Хофталлера Schutzengel, поскольку в его жизни создавались такие ситуации, которые могли бы иметь непоправимые последствия не только для Фонти, но и для всех членов его семьи. Хофталлер, ещё будучи Тальхофером, способствует счастливому исходу таких дел, как переписка Фонти с одним из участников потерпевшего неудачу офицерского мятежа 20 июля 1944 года, генерал-фельдмаршалом Вицлебеном, предок которого упомянут у Фонтане (Fontane, 1982а: 118): «„Selbstverstndlich", rief Fonty aus seinem Armstuhl, „schrieb ich whrend meiner Soldatenzeit im besetzten Frankreich einem Nachkmmling jenes Leutnants aus Kinderjahren, dem Generalfeldmarschall von Witzleben, was zu ausfhrlicher Korrespondenz gefhrt hat. Htte mich fast Kopf und Kragen gekostet, dieser Briefwechsel. Mein lebendiger Witzleben gehrte bekanntlich der miglckten Offiziersrebellion an. Wurde gehngt, nachdem er vorm Volksgerichtshof altpreuische Haltung bewiesen hatte. Fragen Sie meinen altvertrauten Kumpan, der wird diese Zusammenhnge, die fr mich glcklich ausgingen, besttigen; hatte einen Schutzengel sozusagen"» (Grass, 1995b: 236).
Хофталлер называется Фонти и mein altvertrauter Kumpan. Слово Kumpan в разговорной речи означает: «1. дружок, приятель, кореш; 2. собутыльник; 3. тип, типчик; 4. соучастник; 5. партнёр» (Девкин, 1996: 431). Это наименование Хофталлера у Фонти может указывать на: 1. филологическую манеру Фонти остроумно дистанцироваться от обстоятельств в трудных жизненных ситуациях; 2. давно проверенные отношения между Фонти и его дневной-и-ночной- тенью, которые можно назвать «приятельскими»; 3. соучастие, с давних пор знакомое обоим, в «преступлениях» нравственного порядка, будь то в период свержения правительства Мантейфеля, будь то в годы войны 1939/45 годов, будь то в период социалистического строительства Тальхофер-Хофталлер пытается сделать Фонтане-Фонти своим информатором и, в свою очередь, прикрывает своего подопечного.
В романе Шедлиха также имеет место переименование Тальхофера. Однако здесь Тальхофер получает псевдоним для выполнения очередного задания, что является вполне обычным в практике тайной полиции, например: "Tallhover, aber unter dem Namen Goldheim, Friedrich, trifft am Freitag, dem neunundzwanzigsten Oktober Achtzehnhundertzweiundfnfzig in London ein. Polizeileutnant Friedrich Goldheim ist unter anderem Namen in F)eutschland unetrwegs" (Schdlich, 1992: 43).
