Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Понятийный аппарат и целеустанобки в границах объекта исследования класса производных 15-40
Раздел первый. Обоснование ключевых понятий как базы анализа 15-24
Раздел второй. Конкретизация объекта исследования 24-33
Раздел третий. Определение установочных положений, задач и этапов исследования 33-40
Глава II. Структурные и семантические свойства лексической категории деятеля. в немецком языке 41-76
Раздел первый Структурно-словообразовательный план изучаемого класса производных... 41-57
Раздел второй. Семантический план изучаемой категории субстантивной лексики 57-74
Выводы по П главе 75-76
Глава III. Свойства синтагматической реажзации имен дея теля 77-122
Раздел первый. Проблемные вопросы теории валентности и валентностного анализа 77-85
Раздел второй. Контактно-приименной способ реализации валентности 86-105
Раздел третий. Дистантный и некоторые особые способы реализации валентности 105-119
Выв оды по III главе 120-122
Глава 17. Функционально-коммуникативные свойства имен деятеля в текстовой структуре 123-173
Раздел первый. Когезионность и рекурренция как аспек ты текстообразующеи функции имен деятеля 123-142
Раздел второй. Синтаксико-словообразовательная корре ляция как аспект текстообразующеи функции имен деятеля 142-154
Раздел третий. Стилистический аспект текстообразующеи функции имен деятеля 155-170
Выводы по ІУ главе 170-173
Заключение 174-182
Библиография 183-212
Источники материала и сокращения к ним 212-215
- Обоснование ключевых понятий как базы анализа
- Определение установочных положений, задач и этапов исследования
- Проблемные вопросы теории валентности и валентностного анализа
- Дистантный и некоторые особые способы реализации валентности
Обоснование ключевых понятий как базы анализа
Стремление лингвистов исследовать единицы языка, в частности лексические единицы, обусловливаемые единым механизмом словообразования, в аспекте их систематизации стимулировало введение в лингвистический обиход понятий, которые могли становиться и становились со временем операциональными. Уже практически устоялся в результате многократной апробации ряд таких понятий, вместе с обозначающими их терминами, в частности "словообразовательный тип" (И.И.Ковалик, М.Докулил, Е.А.Земская, В.В.Лопатин, И.С.Улуханов и др.), "словообразовательный образец" (Н.А.Янко-Триницкая), "словообразовательная модель" (М.Л.Степанова, Е.С.Кубрякова, Н.Д.Арутюнова, Ю.С.Степанов, С.С.Хидекель, Г.Марчанд, В.Флейшер и др.). Систематизация лексики с использованием любого из этих понятий важна и необходима, ею много занимались, хотя, как отметил А.Бартоше-вич, убедительное обоснование принадлежности единиц к образцам или типам "немыслимо, по-видимому, до тех пор, пока не будут учитываться одновременно, кроме плана выражения и плана содержания, ... место и функция их среди компонентов языка как системы средств коммуникации" (Бартошевич, 1972:85). Эта лаконично сформулированная мысль представляет непосредственную значимость для языкознания сегодняшнего дня.
За операциональное понятие анализа логично и целесообразно принимать то, которое, во-первых, удовлетворяет требованию определенной ориентации самого анализа, во-вторых, может служить обобщением множества конкретных единиц в их системно-инвариантной (структурной и смысловой) сущности. Для целей настоящей работы с этих точек зрения наиболее удобным из названного ряда признается понятие словообразовательной модели. Под моделью в теории немецкого словообразования еще в 60-х годах понималась стабильная схема построения класса слов, "обладающая обобщенным лексико-категориальным значением и способная наполняться разным лексическим материалом" (Степанова, 1968:149, также ste-panova, Gernyseva, 1975:92). Новейшее определение гласит: "Словообразовательная модель представляет собой морфологически и лексико-семантически обусловленную структурную схему, по которой могут быть образованы словообразовательные серии" (Степанова, Флейшер, 1984:79).
Любое исследование, имеющее дело с моделью и при этом ориентированное на функциональный план языка, обязательно касается вопроса о синхронной продуктивности модели, который освещен спорно в современной лингвистике. По мнению одних лингвистов, "модель продуктивна, когда по ее образцу в языке созданы десятки, а то и сотни производных" (Кубрякова, 1965:21). По мнению других, продуктивность или непродуктивность модели означает "свойственную ей разную производительность в создании слов ... , различный ... творческий характер" (Шанский, 1968:161). Подчеркивается именно "продуктивность структурной схемы", точнее говоря, ее "способность создавать серийные образования, а не одиночную словообразовательную конструкцию" (Степанова, Флейшер, 1984: 81). Семантико-функционально рассматриваемая продуктивность трактуется как "наличие действенной связи словообразовательного типа с соответствующей категорией понятий" (Арутюнова, 1961:51). В данной работе значение придается прежде всего последнему пони - 17 манию, но учитывается и тот фактор, что синхронная продуктивность словообразовательной модели прямо пропорциональна количеству создаваемых по ней образований. Б некоторых работах различаются даже модели двух полюсов продуктивности: модель продуктивная замкнутая и модель продуктивная открытая, незамкнутая (Зейгер-ман, 1966; Грамматика, 1970; Маслов, 1975). Выдвигаются и концепции более дробной градации - модели с минимальной, средней, максимальной продуктивностью и т.д. (Захаревич, 1963).
Существенным оказывается в связи с продуктивностью и понятие активности в применении к модели. Подходя к вопросу еще шире, исследователи связывают продуктивность, активность и частотность как понятия, соотносимые с четвертым понятием - употребительностью, интерпретируя это так, что употребительная или продуктивная модель есть одновременно активная и частотная модель (Ырка, 1966:37; Vater, 1971:36; Fleischer, 1976:71). Е.С.Кубрякова, правда, придерживается мнения, -что все эти понятия следует рассматривать дифференцированно, а именно: продуктивность словообразовательной модели отражается в ее количественных показателях, активность служит качественной характеристикой, употребительность модели означает ее постоянную реализацию в текстах (Кубрякова, 1965:21), т.е. по сути дела ее регулярное функцио-нальное использование. Признаком продуктивности и одновременно активности той или иной модели служит потенциальность появления соответствующего типа слов, т.е. возможность их количественно беспрепятственного создания в речи. "Решение вопроса продуктивности/непродуктивности модели, - пишет М.Д.Степанова, - не может основываться ни на традиции (непродуктивная модель может стать снова продуктивной), ни на интуиции: к нему надо подходить со всей научной объективностью. Изучение структуры неоло - 18 гизмов и окказионализмов, естественно, может помочь этой задаче, при условии четких критериев их выявления в лексике. В общем же следует исходить из статистических данных..." (Степанова, 1968: 163). В свое время М.Докулил высказал и обосновал идею двух сторон рассматриваемого понятия - эмпирической и системной продуктивности (Dokulil, 1962:204-205), и это получило известное распространение в теории словообразования (Улуханов, 1966; Земская, 1973;. Hoist, 1974). Как раз эмпирическая продуктивность модели определяется количеством возникающих по ней образований, в то время как системная продуктивность зависит от того, много ли ограничений разного рода налагает на модель язык, регулируя производство слов по ней (Dokulil, 1962:79, 204-206). Это, безусловно, интересный подход.
Дальнейшим понятием, многократно дискутировавшимся в лингвистической литературе, является понятие словообразовательного значения. Необходимость остановиться на нем подробнее вызывается тем обстоятельством, что оно входит составной частью в определение словообразовательного типа или модели. "Большинство определений этого понятия включает в качестве непременного компонента характеристику взаимодействия основ - производных и производящих, связывая исход этого взаимодействия с представлением о словообразовательном значении" (Хохлачева, 1977:5). Н.А.Янко-Триниц-кая считает словообразовательным лишь то значение, которое структурно выражено самим образцом, является прямым следствием семантики производящей основы (Янко-Триницкая, 1963:90). В.В. Лопатин и И.С,Улуханов связывают словообразовательное значение с типом - формально-семантической схемой мотивированных (производных) слов, характеризующихся общностью мотивирующих основ на уровне частей речи (Грамматика, 1970:37).
Определение установочных положений, задач и этапов исследования
На основе того, о чем сказано в предыдущих разделах, а также с опорой на теоретические концепции современного словообразования и их преломление в области немецкого языка, ниже выдвигаются положения, которые призваны явиться установками к проведению диссертационного анализа.
Во-первых, для немецкого языка в высшей степени характерно словопроизводство-деривация, в границах которого действует постоянный механизм взаимопереходов двух главных частей речи -глагола и существительного. Бзаимопереходы приобретают форму то имплицитной, то эксплицитной деривации. При имплицитной деривации (субстантивации, конверсии) членение ее продуктов - производных на две четко опознаваемые составляющие невозможно, так как базу образования слов формирует внутренне нерасчленяемая модель транспозиции, причем чаще глагола в существительное, чем наоборот. При эксплицитной деривации указанное членение произведенных слов не связано с трудностями, скорее оно легко осуществимо, так как единица четко разделяется в своем строении на основу, относящуюся к одной части речи, и суффикс, входящий в набор словооб разовательных маркеров другой части речи. Именно такая прозрачная членимость присуща единицам класса имен деятеля, рассматриваемая модель которого и служит ее отражением: основа глагола + суффикс -ег.
Во-вторых, изучению в работе подлежат слова,именные (субстантивные) по частеречной принадлежности, но глагольно мотивированные по семантике и происхождению. Последнее обстоятельство обязывает к тому, чтобы сделать глагольную основу как мотивирующую базу имен предметом особого и детального рассмотрения в пределах общего диссертационного анализа.
В-третьих, отглагольные производные в немецком языке многочисленны, хотя главных лексико-семантических категорий, их объединяющих, две - имена действия (nomina actionis) и имена деятеля (nomina agentis). Наиболее существенное различие между ними проходит по линии распределения в семантике имен общих категорий абстрактности и конкретности: "Имя деятеля с суффиксом -ег имеет менее отвлеченный характер, чем другие отглагольные имена, благодаря тому, что оно называет не процесс, ... а дискретный материальный "объект" - человека, следовательно, предмет..." (Павлов, 1979:159). Это означает, что субстантивация как "опредмечивание" проявляется в этом типе слов с гораздо большей силой, чем в именах действия, особенно в их столь слабо опредмечиваемой разновидности, как субстантивированный инфинитив. Сильная же степень субстантивации-опредмечивания должна, естественно, обусловливать определенные последствия для синтагматической реализации имен деятеля.
В-четвертых, синтагматическая реализация осуществляется у имен отглагольного происхождения на основе наследуемой от глагола-мотиватора валентности. Но, в силу оговоренного выше различия, у имен действий валентность проявляется регулярнее, очень часто оказываясь необходимой для полноты их смысла, как слов преимущественно "открытых"; у имен деятеля она нередко может отсутствовать, вследствие "закрытой" семантики слов, не требующей восполнения за счет выражения валентности. Положение о семантически (а значит и синтагматически) "открытых" и "закрытых" существительных было сформулировано Х.Бринкманом (Brinkmann, 1971«39), однако из него не может быть сделан лишь однозначный вывод для имен категории деятеля: они далеко не всегда носят закрытый характер, а тем самым во многих случаях употребления не способны появляться без актантов.
В-пятых, "закрытость" семантики рассматриваемых слов характеризует их как ЄДИНИЦБГ словаря, узуальные и автосемантичные, тогда как в функционировании семантический характер слов подвержен изменениям, в связи с тем, что контекст задает имени деятеля с суффиксом -ег в качестве существенного признака его актуализации "глагольно-процессуальную "живость" семантического содержания" (Павлов, 1979:159). Показателем этого всякий раз и становится реализация именем определенной глагольно-валентностной связи. В статусе процессуальных имен nomina agentis уподобляются субстантивированным причастиям, оказываясь как бы их синонимами, что специально оговаривается, в частности, в новой совместной работе М.Д.Степановой и В.Флейшера с приведением примеров типа: Rauchender - Raucher, Suchender - Sucher, Trinkender rinker и др. При этом, правда, отмечается возможность "различий значений, стилистических оттенков и дистрибуционных особенностей", т.е. в последнем случае - форм выражения валентности (Степанова, Флейшер, 1984:76): Suchender nach einem Stock. Но: der Sucher eines Stocks. Валентность изучаемых имен будет под - 36 вергнута тщательному анализу.
В-шестых, выполняя функцию обычных номинативных единиц, отглагольные имена, представляющие собой словообразовательные конструкции, наделены вместе с тем способностью выступать параллельно синтаксическим конструкциям - словосочетаниям и предложениям. Этот "потенциальный параллелизм" заложен в системе языка, а актуализируется он в речевых контекстах под влиянием функционально-коммуникативных факторов (или, по выражению М.Д.Степановой и В.Флейшера, коммуникативно-прагматических факторов), и поэтому далеко не всегда контекстуально отображается свободное варьирование словообразовательных и синтаксических конструкций (Степанова, Флейшер, 1984:76), что также будет рассматриваться.
В-седьмых, продуктивная словообразовательная модель (таковой признается и рассматриваемая) бесспорно несет в себе потенцию создания окказиональных слов, таких, которые, будучи чаще всего связаны с текстами художественной литературы, остаются в виде индивидуальных, или прикрепленных к конкретному тексту единиц номинации. Особенно на глагольной основе возникает большое число подобных именных образований, не исключая имен деятеля (в силу присущей немецкому языку тенденции к номинализации), и в сфере словообразования, и в сфере синтаксиса. Образования "обычно никак не бросаются в глаза" при восприятии текстовой канвы по причине обычности их модели, "и требуется более внимательное рассмотрение, чтобы квалифицировать их как "новые" (Степанова, Флейшер, 1984:188), т.е. как образования ad hoc. Привязанное к тексту (контексту) употребление не превращает такие слова в единицы словарного состава. Можно сказать и так: эти единицы "не черпаются из словарного состава ..., т.е. не "воспроизводятся", а "производятся", подобно синтаксическим словосочетаниям и пред - 37 ложениям, в тексте, но по соответствующим правилам словообразования" (Степанова, Флейшер, 1984:190). В плане номинализации в основном изучались субстантивированный инфинитив и nomina actionis, маркированные суффиксом -ung, или безаффиксные дериваты, однако, думается, nomina agentis могут представить под этим углом зрения неменьший интерес.
Проблемные вопросы теории валентности и валентностного анализа
В данной главе раскрываются свойства имен деятеля, характеризующие их включение в план синтагматической реализации, опорой которой служит валентность. Валентность как понятие языковой реализации находится, по словам Г.Хельбига, на "пересечении лексикологии, синтаксиса и лексической семантики" (Heibig, 1971:7). Такое ее положение объясняется тем, что она связывает в единый узел сочетательные способности языковых единиц, хотя и предетер-минируемые в потенции их статусом на определенном уровне языковой системы, однако проявляющиеся лишь в условиях формирования речевых протяженностей, когда и уровни и единицы уровней, включаясь во взаимодействие, охватываются механизмом функционирования языка. Сочетаемостные способности единиц, следовательно, обусловливаются системными свойствами их структуры и семантики, но реализуются в значительной степени под влиянием "партнеров" по сочетаемости в речи, являясь к тому же еще зависимыми от общего содержания и формальной структуры предложения-высказывания как рече-коммуника-тивного образования.
В последние годы лингвистическое осмысление валентности часто менялось, в результате чего оно значительно модифицировано по сравнению с первоначально принятой трактовкой: исследователи говорят теперь о нескольких уровнях проявления валентности - формально-синтаксическом, лексико-семантическом, логическом (или логико-смысловом). Логическая валентность трактуется как отражение в соотношениях компонентов структуры высказывания воспринятых сознанием отношений между внеязыковыми сущностями. Лексико-семантическая валентность связывается с тем, что "слова (в качестве носителей валентности) требуют определенных контекстных партнеров с определенными семантическими признаками и исключают других контекстных партнеров с иными семантическими признаками" (Степанова, Хельбиг, 1978:155).
Обе эти валентности, логическую и лексико-семантиче-скую, вполне допустимо объединить в одну - логико-семантическую валентность. Тогда ее можно понимать как потребность слова в поддержке другими словами для создания смысловой завершенности высказывания, образующейся лишь при наличии не только формально-синтаксического согласования сочетающихся слов, но и их семантического взаимодействия и согласования. Логико-семантическая валентность коррелирует на уровне внешнего построения предложения с формально-синтаксической валентностью, в представлении которой участвуют облигаторные и факультативные члены, понимаемые как синтаксические актанты. Актанты - это выраженные представители логических аргументов, а в "позиционном плане" предложения-высказывания их репрезентируют слова, сочетающиеся со словами-партнерами в определенной форме и определенном значении. Таким образом, логико-семантическая и формально-синтаксическая валентности, будучи явлениями разных уровней построения предложений-высказываний и обладая отличительными чертами, вместе с тем взаимодействуют и взаимодополняют друг друга в механизме формирования рече-комму-никативных образований. Они и входят как различные аспекты в единое, обобщенное понятие валентности.
При современном состоянии теории валентности особенно неясным и дискуссионным является вопрос о взаимоотношении названных ее уровней реализации в синтагматической сфере имени существительного. Валентность существительных, которой стали усиленно заниматься лишь с недавних пор (Bondzio, 1967; Schippan, 1967, 1968;
Малинович, 1968; Лебедев, 1969; Драганов, 1974; Sommerfeldt, 1975; Sommerfeldt, Schreiber, 1977; 1978; Степанова, Хельбиг, 1978; Новикова, 1978; Маслова, 1979; Балакирев, 1979; Sandberg, 1979; Teubert, 1979; Зоммерфельдт, 1980; Фролова, 1980; Глушак, Балакирев, 1980; Eroms, 1981; Шилко, 1982; Кондратенко, 1982; Шарапов, 1983 и др.) вскрыла много новых проблем. Стало очевидным фактом, что при рассмотрении валентности существительных чаще всего ориентируются на производные слова, прежде всего существительные отглагольного происхождения, для которых валентность является фактически унаследованным свойством. Имена деятеля на -ег, как отглагольные дериваты, также попадают под эту категорию, т.е. они имеют общий центр синтаксической валентности существительного и глагола, обусловливаемый одинаковой для них логико-семантической валентностью (Степанова, Хельбиг, 1978:209).
Рассматриваемые имена сохраняют основное лексическое значение базового глагола, т.е. процессуальный компонент в качестве стержня своей семантики (действие - деятель), хотя и включены по статусу в языке в парадигмы морфологических категорий и синтаксических функций, характерные для существительного. "Гибридный" характер и формирует специфические особенности их валентности. С одной стороны, в соответствии с частеречным положением - принадлежностью к существительному, валентностные сопроводители реализуются при именах деятеля в синтаксической функции определения. С другой стороны,наследуя лексическое значение базового глагола и присущую ему логико-семантическую валентность, эти имена уже изначально "запрограммированы" на не-определительное содержание валентности (реализацию объектного, поссесивного, обстоятельственного отношения), несмотря на ее синтаксическую репрезентацию позицией и функцией определения. Однако, если у глагола при реали - 80 зации валентности достигаются такие важные цели, как создание структурной полноты предложения и отражение в соответствующем высказывании информационной полноты содержания, то у существительного, в том числе и имени деятеля, валентность ориентирована лишь на то, чтобы обеспечить структурно-семантическое оформление позиции имени в составе предложения-высказывания, а не на обеспечение структурной завершенности последнего.
Останавливаясь несколько подробнее на сказанном, поскольку это важно для анализа в рамках настоящей главы, необходимо отметить следующее: актанты глагола (синтаксически - дополнения и валентностные обстоятельства) как члены предложения, непосредственно заполняющие его позиции, релевантны для формирования структурного костяка предложения. Актанты имени деятеля (синтаксически - определения), выступающие в качестве членов именного словосочетания, прямо и непосредственно в структурный костяк предложения (его обязательный минимум) не входят, а вводятся в него через подчиняющее существительное, находящееся в одной из значимых для структурного оформления предложения позиций (Филичева, 1977:207). Имя деятеля, будучи часто синсемантичным, имеет при себе актанты, которые его дополняют, но не релевантны для основной структурной схемы предложения (Gulyga, Nathanson, 1966:70» Schendels, 1979: 286). Существенно еще следующее: если глаголу в личной форме предназначено воплощать синтаксический предикат (сказуемое), т.е. оформлять ключевую позицию предложения, то позиционная "привязка" имени деятеля в роли члена предложения разнообразна: оно способно репрезентировать позиции субъекта, объекта, определения, предикатива (Moskalskada, 1983:141), как и любое существительное.
Дистантный и некоторые особые способы реализации валентности
Б данном разделе рассматриваются дистантный способ представления валентности, а также отдельные виды ее проявления (например, .у сложных слов - имен деятеля), которые целесообразно трактовать как особые способы, поскольку они соотносятся и с контактным, и с дистантным выражением, обладая в то же время и своей спецификой. Дистантная реализация валентности имен деятеля происходит в условиях, которые труднее поддаются систематизации и тем более исчерпывающему анализу. И все же целесообразно попытаться как-то обобщить и сформулировать некоторые связанные с этим закономерности.
Во-первых, бросается в глаза, что актант имени деятеля располагается дистантно, если в предшествующей части сообщения действие обозначено непосредственно глаголом вместе с объектом, на который оно направлено. Тогда в дальнейшем развертывании сообщения появляющееся имя деятеля, вбирая в себя смысл и глагола и объекта, уже не требует конкретизации в виде соответствующей, атрибутивной по форме и объектной по содержанию, валентности. Например:
... das wuflte Georg nicht mehr, ob es Wallau selbst gewesen
war an der Ruhr oder ein Kuli in Schanghai ..., der der Gefahr dadurch entgangen war, dafl er einen merkwiirdigen Gegenstand auf die Schulter genommen hatte, der die Aufmerksamkeit von ihm ablenkte, weil eine solche Last ... den Trager ausweist (Seghers, Kreuz, 37).
Б контексте приведенного сообщения дистантно расположенной объектной связью имени деятеля der Trager является der Gegenstand (die Last), имя же соотносится не с прямым глаголом tragen, а с его развернутым синонимом-словосочетанием auf die Schulter nehmen. Это сочетание вместе с объектом Last (Gegenstand) и составляет смысловую основу девербатива Trager.
Предшествующее имени выражение валентности наблюдается и в последующем примере, хотя здесь глагол и имя деятеля уже прямо соотнесены по своей корневой морфеме;
Es war freilich die Geschichte von einem, der vor Kriegsende mit einem kleinen Kommando in die Walder geschickt wird, Parti-sanen zu toten, der aber ... sich weigert, ein Morder zu werden und, den Russen durch seinen Korper deckend, mit депеш durch ein und dieselbe Kugel zu Tode kommt, worauf, das MaB voll zu machen, der Verweigerer in einen Toter und postum zu ehrenden Helden um-gelogen wird (Schulz, Vordermann, 486).
С учетом обозначенной до него валентности, имя деятеля несет конкретный СМЫСЛ: der Toter eines Partisanen (eines Russen), HO к концу микротекста оно обобщается до обозначения почти профессионального убийцы. Тем самым наглядно и как бы в становлении воплощается то существенное свойство семантики данного типа имен, о котором говорит В.М.Павлов: имя на -ег изначально показывает деятеля односторонне, т.е. по выполняемому им определенному действию (Sprecher - ТОТ, КТО ГОВОРИТ} Bearbeiter - TOT, КТО ЧТО - 107 то обрабатывает; Toter - тот, кто кого-то убивает). Но когда такое имя абстрагируется в сознании от определенного действия, оно закрепляется в языке как обозначение категории людей, для которых соответствующая деятельность стала постоянным фактором их существования. Иными словами, односторонний аспект характеристики лица как представляющего деятельность в момент ее осуществления "обращается в представление свойства - способности ее выполнения, не зависящего от того, осуществляется ли она актуально в том временном плане, в который проецируется содержание высказывания" (Павлов, 1979:159).
Во-вторых, дистантная реализация прослеживается в том случае, когда объект предупоминается, т.е. находится в предшествующем предложении, а имя деятеля появляется в следующем за ним, и действия обоих предложений связаны логической связью или временной последовательностью:
Quabbes "Kleines Welt- unci Menschentheater hatte er schon bei der Hauptverwaltung als Manuskript gelesen und beurteilt. Er war brennend interessiert, den Verfasser kennenzulernen ... (Schulz, Vordermann, 489).
В контактной реализации это было бы: den Verfasser des Manuskripts.
Бывает и более отдаленное введение в текст имени деятеля после того, как назван объект действия, представляемый развернуто (включая и само действие):
Pierre war vor Jahren ... nach Wien geeilt, urn der Kaiserin Maria Theresia eine gegen ihre Tochter gerichtete Schmahschrift zu unterbreiten. Feurig hatte Pierre am Wiener Hof erzah.lt, wie er nur mit groBter Muhe ... diese Scnmahschrift ihrem Autor ab-gejagt habe. Aber hier war sie, er las sie der Kaiserin vor und
erbot sich, den Yerleumder zum Schweigen zu bringen ... (Feuchtwanger, 224).
Здесь имеется В ВИДУ СВЯЗЬ: der Verleumder der Tochter.
В-третьих, объектная валентность может быть дистантно выраженной в еще более широком контексте, когда объект, где-то упомянутый и уже как бы забытый, восстанавливается условиями контекста, "оживая" в памяти адресата, например:
Auf dieser Tenne von einem Weg findet der Wettbewerb im Lang samfahren statt.
Далее через три абзаца сообщается:
Vorsichtig trampelt der Teilnehmer auf die Bendalen, damit er langsam, langsam vorwarts kommt, und damit ihn der tote Punkt nicht umreifit (Strittmatter, Laden, 487).
Контекст лишь в таком его объеме (во взаимосвязи четырех абзацев) позволяет соединить имя деятеля der Teilnehmer с его актантом - des Wettbewerbs im Langsamfahren.
И нижеследующий пример иллюстрирует большую контекстную дистанцию между именем деятеля и его актантом:
Von irgendwoher klang mir die Frage vertraut, aber ich kam nicht dazu, diesem Gefiihl nachzugehen, ich. hatte noch an dem grofien Matchratsel zu feilen. (через 4 абзаца) .. Meine Baracke lag nicht so schlecht im Rennen - obwohl ich als Macher naturlich nicht mitspielen durfte ... (Kant, Aufenthalt, 123).
СВЯЗЬ восстанавливается как Macher des Matchratsels.
Поскольку, однако, функциональному плану языка не свойственно прочерчивание всегда лишь строгих и однозначных границ между явлениями, то и в рамках рассматриваемого явления для целого ряда случаев приходится устанавливать в качестве существенного призна - 109 ка объединенное выражение валентности, т.е. дистантно-контактную реализацию. Это имеет место, когда замещающий экспликатор валентности, которым является, как правило, притяжательное местоимение, располагается контактно при имени деятеля, а подлинный актант (аргумент) находится от него на большем или меньшем отдалении в контексте высказывания. Например:
Paul Sieger aus der sechsten Klasse, der sich gleich bei der Ankunft meiner angenommen hatte, wurde шеіп Beschutzer (Becher, 156).
