Содержание к диссертации
Введение
1. Обзор литературы: психофизиологические и нейрохимические аспекты проблемы экстремальных состояний 15
1.1. Современные представления о стрессе 15
1.1.1. Границы проблемы. Базовые определения 16
1.1,2. Многообразие гипотез стресса и шока 23
1.2. Нейроэндокринный аппарат при стрессе 36
1.2.1. Симпато-адреналовая система и ЭОС 36
1.2.2. Гипоталамо-гипофизарно-адреналовая система и ЭОС 42
1.2.3. Понятие эндогенной опиоидной системы (ЭОС) 47
1.2.3.1. Гетерогенность опиатных рецепторов и их особенности 47
1.2.3.2. Многообразие опиоидных пептидов и непептидных опиоидов 52
1.2.3.3. Физиологические свойства ЭОС 59
1.2.3.3.1. Минимизирующие и гипобиотические свойства ЭОС 59
1.2.3.3.2. Антиноцицептивная активность ЭОС 65
1.2.3.3.3. Стресс-лимитирующая активность ЭОС 71
1.2.3.3.4. Роль ЭОС в развитии шока различной этиологии 78
1.3. Заключение по первой главе 92
2. Материал и методы исследования 96
2.1. Алгоритм исследования и распределение материала 96
2.2. Методы исследования, техническое обеспечение 100
2.2.1. Электрофизиологические и физиологические методы 100
2.2.2. Радиоиммунологические и биохимические методы анализа 105
2.2.3. Поведенческие и психологические методы тестирования 108
2.2.4. Психофизические методы 112
2.2.4.1. Компьютерная латерометрия 112
2.2.4.2. Компьютерная кампиметрия 113
2.2.5. Методы фармако-физиологического анализа 115
2.2.6. Методы моделирования и статистической обработки экспериментальных данных 118
3. Собственные эксперименты: исследование роли ЭОС в развитии стресса, шока и клинической смерти 120
3.1. Динамика уровня опиоидных пептидов в организме животных при повреждающих воздействиях различной этиологии 120
3.2.Исследование участия ЭОС в пато- и саногенезе разных видов шока 129
3.2.1 .Электроболевой и электрический шок 129
3.2.2.Геморрагический шок 141
3.2.3.Клиническая смерть 147
3.2.4.Гипоксический шок (острая гипобарическая гипоксическая гипоксия) 149
3.2.5. «Эндолоксоновая» гипотеза и её проверка 151
3.2.6. Ожоговый шок 174
3.2.7. Экзотоксиновый шок 176
3.2.8. Випериновый шок 195
3.3.Изучение роли ЭОС в развитии стресса 214
3.3.1.Сравнительный анализ опиоидного компонента анальгезии, вызванной природными стрессорами -зоотоксинами 214
3.3.1.1.Стресс-анальгезия, вызванная низкими дозами нейротропных токсинов 215 3.3.1.2.Стресс-анальгезия, вызванная низкими дозами гематотропного зоотоксина 229 3.3.1.3.Стресс-анальгезия, вызванная низкими дозами пчелиного яда 234
3.3.1.4. Стресс-анальгезия, вызванная низкими дозами ядов амфибий 252
3.3.2.Исследование участия ЭОС в реакциях животных на эмоциогенные стимулы 261 3.3.3.Экзаменационный стресс как естественная экспериментальная модель 270 3.3.4.Исследование взаимосвязи стресса и наркотической зависимости 304
3.4. Математическая модель стресса и шока 327
4. Обсуждение результатов: трёхкомпонентная концепция стресса и шока 341
Заключение 381
Выводы 386
Список использованных сокращений 389
Литература 391
- Многообразие гипотез стресса и шока
- Роль ЭОС в развитии шока различной этиологии
- Поведенческие и психологические методы тестирования
- «Эндолоксоновая» гипотеза и её проверка
Введение к работе
Актуальность проблемы. Проблема исследования механизмов экстремальных состояний и стресса, в первую очередь, является сегодня чрезвычайно актуальной, что вполне закономерно, учитывая всё более усугубляющийся пресс техногенной цивилизации. Локальные военные конфликты, техногенные катастрофы, бесконтрольное вмешательство в экологические системы, развивающийся государственный и бытовой терроризм – всё это порождает бесчисленные экстремальные ситуации, требующие для выживания крайнего напряжения функций живого организма. В современной физиологии сложилась традиция определять такие состояния как экстремальные. К их числу принято относить стресс, шок, кому, коллапс, клиническую смерть и т.д. При всех различиях и характерных особенностях они объединяются общим свойством: чрезвычайной нагрузкой как на исполнительные, так и, в первую очередь, на регуляторные системы организма [Вейль, Шубин, 1971; Шутеу и др., 1981; Шустер и др., 1981; Гостищев, 2002].
Сегодня принято считать, что базовым экстремальным состоянием является стресс, или, по определению основателя учения о стрессе Ганса Селье, общий адаптационный синдром. Действительно, стресс может выступать и как основной компонент экстремального состояния, и как формирующий фактор, и как реакция, развивающаяся в ответ на экстремальное воздействие. Достаточно указать на утверждение Г.Селье, относившего шок к стрессу, проявляющемуся в крайней степени [Selye, 1936, 1946]. Учитывая непреходящую актуальность проблемы, можно предположить, что вопрос о механизмах экстремальных состояний хорошо проработан и, в целом, решён. Однако это далеко не так.
В частности, на протяжении многих десятилетий основные физиологические механизмы стресса (и, в большой мере, шока) традиционно сводятся к экстренной активации двух нейро-эндокринных комплексов: симпато-адреналовой системы (САС) и гипоталамо-гипофизарно-адреналовой системы (ГГАС) [Кулагин, 1978; Гаркави и др., 1979; Судаков, 1981, 1997; Монов, 1982; Мазуркевич, Багненко, 2004]. Не вызывает сомнения, что эти две системы, обеспечивая разные компоненты общей активации психических, моторных, метаболических и висцеральных функций, формируют две первые стадии стресса: стадию тревоги и стадию резистентности.
В то же время, очень поверхностно исследованы механизмы третьей стадии стресса - стадии истощения (и, соответственно, фазы торпидности шока), что, во многом, связано с гипнозом классических представлений о них, как о периодах полной дезинтеграции регуляторных и исполнительных механизмов [Selye, 1950; Шутеу и др., 1981; Мазуркевич, Багненко, 2004].
Между тем, начиная с 70-х годов прошлого века, начали накапливаться многочисленные экспериментальные, а затем и клинические данные о существовании третьей нейро-эндокринной системы, играющей существенную роль в регуляции функций организма при экстремальных воздействиях: эндогенной опиоидной системы (ЭОС). Открытие опиатных рецепторов [Pert, Snyder, 1973; Terenius, Wahlstrom, 1973], а затем и опиоидных пептидов [Hughes et al., 1975; Terenius, Wahlstrom, 1975; Teschemacher et al., 1975; Iversen, 1975] стало стимулом для исследования, прежде всего, антиноцицептивных свойств ЭОС [Akil, Watson, 1980; Watkins, Mayer, 1982; ]. Наряду с выявлением ведущей роли ЭОС в формировании разных форм подавления болевой чувствительности (медикаментозные, акупунктурные, электростимуляционные и другие воздействия), был обнаружен существенный вклад этой системы в развитие так называемой стресс-анальгезии [Bodnar et al., 1978; Oliverio et al., 1986; Nishith et al., 2002; Bodnar, Klein, 2006], возникающей в ответ на повреждение или его угрозу.
На рубеже 80-х годов были опубликованы первые данные о противошоковом эффекте опиатных блокаторов (налоксона, налорфина, налтрексона) [Faden, Holaday, 1978, 1979, 1980; Holaday, Faden, 1980, 1981; Голанов и др., 1980, 1981, 1982, 1983; Парин и др., 1981, 1982, 1983; Feuerstein et al., 1980, 1983; Curtis, Lefer, 1981, 1983; Hunt et al., 1983; Lechner et al., 1983, и др.], полученные в опытах на разных видах животных (мыши, крысы, морские свинки, кролики, кошки, собаки и т.д.) при использовании разных экспериментальных моделей шока (геморрагическом, электроболевом, эндотоксиновом, экзотоксиновом, окклюзионном, спинальном и т.п.). Использование опиатных антагонистов в противошоковой терапии было запатентовано [Голанов и др., 1980; Holaday, Faden, 1980] и начало внедряться в реаниматологическую клиническую практику. Однако результаты клинического применения опиатных антагонистов оказались менее убедительными, чем можно было ожидать. В 2003 году был опубликован аналитический обзор B.Boeuf et al. («Naloxone for shock»), в котором авторы, сугубо дилетантски проанализировав несколько десятков клинических случаев использования опиатных антагонистов при шоке, пришли к выводу, что данная медицинская технология далеко не всегда приносит желаемый эффект, так как, хотя и приводит к существенному улучшению показателей висцеральных функций, значимо не влияет на выживаемость пациентов. Широко растиражированный обзор привёл к заметному снижению интереса клиницистов-реаниматологов и, соответственно, экспериментаторов к опиатным блокаторам. Между тем, причина возникшей стагнации связана вовсе не с низкой эффективностью новой технологии (грамотное применение налоксона при «необратимом» шоке спасло уже множество жизней) и не с методической легкомысленностью авторов упоминавшегося аналитического обзора, а с методологическим тупиком, обусловленным неоправданным увлечением зарубежных (а отчасти и отечественных) нейробиологов выяснением деталей лиганд-рецепторных взаимодействий, или же созданием коллекции купированных налоксоном экспериментальных разновидностей шока. Было потеряно фундаментальное направление исследования: системный анализ механизмов участия ЭОС в динамике экстремальных состояний.
Цель и задачи исследования. Целью нашей работы явилось изучение системных механизмов участия эндогенной опиоидной системы в формировании и развитии таких экстремальных состояний, как стресс, шок и клиническая смерть.
Для достижения цели было необходимо решить следующие базовые задачи:
1. Изучить динамику уровня опиоидных пептидов в мозгу и плазме крови животных при разных видах шока.
2. Исследовать влияние лигандов опиатных рецепторов на динамику висцеральных и неврологических функций и исход при разных видах шока.
3. Провести проверку «эндолоксоновой» гипотезы: проанализировать возможное участие параопиоидных пептидов семейства FaRPs в саногенезе экстремальных состояний.
4. Изучить динамические режимы стресс-анальгезии, вызванной различными стрессорами.
5. Исследовать динамику психических и психофизиологических функций при разных видах повреждения или его угрозы.
6. Провести проверку трёхкомпонентной теории стресса и шока на математической модели.
Научная новизна. Впервые в рамках одной работы проведено систематическое исследование участия ЭОС в развитии принципиально различных по этиологии и различающихся по степени выраженности видов стресса и шока, что позволило выявить системные закономерности стадийной динамики этих процессов. Впервые показана эффективность блокады опиатных рецепторов при электроболевом, болевом, экзотоксиновом и випериновом шоке. В работе впервые показана зависимость эффектов блокады опиатных рецепторов при разных видах шока от доз и сроков введения опиатных антагонистов. Впервые продемонстрирована значимость паравентрикулярных отделов гипоталамуса для реализации эффектов опиоидных пептидов при шоке. Выявлена взаимосвязь динамики опиоидных пептидов и их прекурзоров в мозгу и крови при разных видах шока. Обнаружен противошоковый эффект пептидов семейства FaRPs и исследованы его возможные механизмы. Выявлена независимость стресс-анальгезии от вида стрессоров и пороговый характер вовлечения ЭОС. Показан вклад ЭОС в изменения психических и психофизиологических функций при стрессе различной этиологии. Сформулирована и проверена на математической модели трёхкомпонентная теория стресса и шока, основанная на динамическом взаимодействии трёх стресс-реактивных систем: САС, ГГАС и ЭОС.
Теоретическая и практическая значимость. Работа вносит вклад в разработку биологической концепции системных механизмов экстремальных состояний. Показана общность базовых механизмов стресса и шока и характер вовлечения в них ЭОС. Благодаря исследованию динамики висцеральных, неврологических и психических функций при экстремальных состояниях выявлены общие механизмы стадийности этих процессов, обусловленные общностью изменений активности базовых регуляторных систем: САС, ГГАС и ЭОС.
Практическая значимость работы определяется, прежде всего, разработанными и защищёнными патентами способами противошоковой терапии, основанными на коррекции функций ЭОС. Обоснованы дозы и сроки применения опиатных антагонистов при шоке. Предложен и запатентован способ экспериментального моделирования отёка лёгких с помощью параопиоидных пептидов. Разработанная математическая модель шока и стресса является основой для создания симулятора экстремальных состояний, обеспечивающего диагностику, мониторирование и прогнозирование экстремальных состояний.
Положения, выносимые на защиту:
-
Закономерно сходные изменения содержания эндогенных опиоидов в мозгу и плазме крови животных при экзотоксиновом. випериновом и геморрагическом шоке указывают на стадийную гиперактивацию ЭОС в ответ на повреждающее воздействие.
-
Блокада опиатных рецепторов на торпидных фазах злектроболевого, электрического, геморрагического, экзотоксинового и виперинового шока, равно как и разрушение паравентрикулярной области гипоталамуса при электроболевом шоке, существенно улучшает висцеральные и неврологические функции и увеличивает продолжительность жизни и выживаемость животных. Опиатные антагонисты, вводимые на эректильной и терминальной фазах, также как и опиатные агонисты, ухудшают состояние животных.
-
Параопиоидные пептиды семейства FaRPs проявляют реанимирующее действие при гипобарической гипоксии и острой геморрагии, когда блокада опиатных рецепторов неэффективна. Эффект FaRPs реализуется через адренергические механизмы, что может свидетельствовать об участии параопиоидных пептидов в саногенезе экстремальных состояний.
-
Независимо от характера стрессора (использование принципиально разных по химизму и механизмам действия зоотоксинов в низких дозах), развивающаяся стресс-анальгезия имеет двухфазную динамику, устраняемую опиатными блокаторами.
-
Сходство динамики психологических, психофизических и психофизиологических показателей при утомлении у программистов, на стадии истощения при экзаменационном стрессе у студентов, при посттравматическом стрессовом синдроме у ветеранов локальных военных конфликтов и у лиц, страдающих опиатной наркотической зависимостью, свидетельствует о ведущей роли ЭОС в формировании гипобиотического состояния при стрессе.
-
Стресс является неспецифической системной защитной стадийной редуцированной психофизиологической реакцией на повреждение или его угрозу. Шок является частным случаем этой реакции, развивающимся в ответ на сверхсильное (потенциально смертоносное) повреждение. Динамика этих процессов обусловлена синхронным запуском трёх базовых стресс-реактивных систем, каждая из которых доминирует на своей стадии (фазе): активность САС предопределяет развитие кратковременной начальной гиперактивации функций, ГГАС формирует относительно устойчивую активацию на стадии резистентности (в первичной торпидной фазе), а ЭОС обеспечивает гипобиотическую минимизацию функций на завершающих этапах стресса и шока.
Апробация работы. Материалы работы доложены и обсуждены на III Международном симпозиуме по апитерапии (Бухарест, Румыния, 1979); Всесоюзной конференции «Физиология вегетативной нервной системы» (Куйбышев, 1979); XI Всероссийской конференции по физиологии и патологии кортико-висцеральных взаимоотношений, посвященной 50-летию отдела физиологии висцеральных систем им. академика К.М.Быкова (Ленинград, 1981); V Всесоюзной герпетологической конференции (Ленинград, 1981); VI Всесоюзной конференции по экологической физиологии «Общие проблемы экологической физиологии» (Сыктывкар. – 1982); V Всесоюзной конференции по физиологии вегетативной нервной системы, посвященной 100-летию со дня рождения академика Л.А.Орбели (Ереван, 1982); XV съезде Всесоюзного физиологического общества им. И.П.Павлова (Кишинев, 1987); Всесоюзной конференции «Проблемы нейрогуморальной регуляции деятельности висцеральных систем, посвященной 90-летию со дня рождения академика В.Н.Черниговского» (Ленинград, 1987); Международном симпозиуме «Центральная нервная система и постреанимационная патология организма» (Москва, 1989); I Всесоюзной токсинологической конференции «Проблемы теоретической и прикладной токсинологии» (Ашхабад, 1991); Научной конференции, посвящённой 150-летию кафедры физиологии человека и животных Киевского университета им. Т.Шевченко (Киев, Украина, 1992); III Международном симпозиуме по сравнительной электрокардиологии (Сыктывкар, 1993); 33-м Интернациональном апикультуральном конгрессе «Apimondia» (Пекин, Китай, 1993); Российской научной конференции «Антигипоксанты и актопротекторы» (Санкт-Петербург, 1994); Х Всероссийском пленуме правления общества и федерации анестезиологов и реаниматологов «Анестезия и интенсивная терапия при травме, гипоксия, эндотоксемия и методы их коррекции» (Нижний Новгород, 1995); 34-м Интернациональном апикультуральном конгрессе «Apimondia» (Лозанна, Швейцария, 1995); VII Всероссийском съезде неврологов (Нижний Новгород, 1995); I конференции герпетологов Поволжья (Тольятти, 1995); II съезде биохимического общества РАН (Москва, 1997); . IV Международном симпозиуме по сравнительной электрокардиологии «Сравнительная электрокардиология – 97» (Сыктывкар, 1997); VI Российском съезде травматологов и ортопедов (Нижний Новгород, 1997); Всероссийской конференции с международным участием, посвященной 150-летию со дня рождения академика Ивана Петровича Павлова (Санкт-Петербург, 1999); III Международном симпозиуме «Физиологические механизмы природных адаптаций» (Иваново, 1999); Международной конференции «Комбустиология на рубеже веков» (Москва, 2000); Международной конференции «Современные проблемы физиологии и биохимии водных организмов» (Петрозаводск, 2004); Научной сессии МИФИ-2005: VII Всероссийской научно-технической конференции «Нейроинформатика - 2005» (Москва, 2005); I Съезде физиологов СНГ (Пицунда, 2005); 14-й Международной конференции по нейрокибернетике (Ростов-на-Дону, 2005); Научной сессии МИФИ-2006: VIII Всероссийской научно-технической конференции «Нейроинформатика - 2006» (Москва, 2006); II Троицкой конференции "Медицинская физика и инновации в медицине" (Троицк, 2006); Научной сессии МИФИ-2007: IХ Всероссийской научно-технической конференции «Нейроинформатика – 2007» (Москва, 2007); ХХ съезде Физиологического общества им. И.П. Павлова (Москва, 2007); Международном симпозиуме “Пространство проблем биофотоники (TPB-2007)” (Нижний Новгород - Москва, 2007); Научной сессии МИФИ-2008: Х Всероссийской научно-технической конференции «Нейроинформатика - 2008» (Москва, 2008); III Международной конференции по когнитивной науке (Москва, 2008); II Всероссийской научно-практической конференции «Функциональное состояние и здоровье человека» (Ростов-на-Дону, 2008); II съезде физиологов СНГ «Физиология и здоровье человека» (Молдова, Кишинэу, 2008); V Всероссийской конференции-школы по физиологии слуха и речи (Санкт-Петербург, 2008); Всероссийской конференции, посвящённой 125-летию со дня рождения академика Л.А. Орбели «Научное наследие академика Л.А.Орбели. Структурные и функциональные основы эволюции функций, физиология экстремальных состояний» (Санкт-Петербург, 2008); Научной сессии МИФИ-2009: ХI Всероссийской научно-технической конференции «Нейроинформатика - 2009» (Москва, 2009); Всероссийской конференции «Нелинейная динамика в когнитивных исследованиях» (Нижний Новгород, 2009); XV Международной конференции по нейрокибернетике (Ростов-на-Дону, 2009); Седьмой Национальной конференции «Рентгеновское, Синхротронное излучение, Нейтроны и Электроны для исследования наносистем и материалов: Нано-Био-Инфо-Когнитивные технологии» (РСНЭ – НБИК 2009) (Москва, 2009); Научной сессии НИЯУ МИФИ-2010 «Актуальные вопросы нейробиологии, нейроинформатики и когнитивных исследований» (Москва, 2010); IV Международной конференции по когнитивной науке (Томск, 2010); XV Всемирном конгрессе по психофизиологии (Будапешт, Венгрия, 2010); XXI съезде Физиологического общества им. И.П.Павлова (Калуга, 2010), и др.
Публикации. Результаты исследований опубликованы в 128 работах, в числе которых 32 – в изданиях, рекомендованных ВАК, и 27 – в рецензируемых сборниках трудов и журналах. Получено 1 авторское свидетельство СССР и 3 патента РФ (в соавторстве).
Объём и структура диссертации. Диссертация состоит из введения, 4 глав, заключения и списка цитируемой литературы, включающего 1105 источников. Общий объём работы - 390 стр., включая 60 рисунков и 85 таблиц.
Многообразие гипотез стресса и шока
Прежде всего, нужно признать, что представление о сходстве или даже общности базовых механизмов стресса и шока разделяется далеко не всеми специалистами. Эта позиция, перспективность которой я постараюсь обосновать в данной работе, встречает многочисленные возражения, прежде всего, как вследствие крайней размытости и неопределённости обоих понятий, так и из-за фрагментарности и, зачастую, сугубой описательности основных концепций.
Как уже упоминалось, формулируя теорию стресса, Г.Селье опирался, прежде всего, на свои экспериментальные данные об однотипности признаков интоксикации экспериментальных животных различными фармакологическими агентами. Кроме того, он использовал клинические наблюдения, связанные с решением задачи, обратной классической дифференциальной диагностике. Я подчёркиваю это, потому что обе базы данных формировались на основании обобщения признаков выраженных органических нарушений, предполагающих наличие реального, уже произошедшего повреждающего воздействия.
Отсюда - базовые положения» теории. Г.Селье: стресс - реакция системная, затрагивающая, весь организм (и в первую очередь, его регуляторные механизмы); реакция неспецифическая, не зависящая от этиологических признаков; реакция стадийная (тревога - резистентность -истощение); реакция на повреждение [Selye, 1936, 1946, 1950]. Положения, в основном, вполне конкретные и чёткие (о спорности использования понятия адаптации я уже говорил). Однако дальнейшее развитие теории стресса шло не столько по пути уточнения этих базовых позиций, сколько в направлении расширения границ их применения. С одной стороны, это вполне оправданно: трудно, например, спорить с тем, что стресс формируется не только при уже состоявшемся повреждении, но и в ответ на его угрозу [Lazarus, Launier R., 1981; Меерсон, 1981; Пилягина, 1999; Абабков, Пере, 2004]. Не вызывает сомнений и необходимость специального рассмотрения проблемы копинга как стратегии выхода из стресса (в отечественной психологической литературе используется чудовищный новояз «совладание») на поведенческом уровне [Lazarus, 1966; Lazarus, Launier, 1981; Lazarus, 1993; Perrez, 1994; Neumann, 2001; Абабков, Перре, 2004]. С другой стороны, дробление стресса на множество видов и разновидностей (физиологический, психологический, психический, эмоциональный, информационный, семейный, военный, генетический, иммобилизационный, фрустрационный, экзаменационный, спортивный и мн.др.) грозит потерей важнейшего положения теории- стресса — идеи неспецифичности реакции. А попытки отнести к стрессу любые реакции на любые повреждения и вовсе способны похоронить теорию.
Даже само понятие стресса трактуется весьма неоднозначно (разумеется, я не рассматриваю устоявшееся в быту представление, призывающее активно бороться со стрессом, что равносильно лечению мигрени путём декапитации), например [Абабков, Пере, 2004]:
- стресс - событие, несущее избыточную нагрузку; такой ситуативный стресс лишь отягощает течение событий;
- стресс - эмоциональная реакция на определённое событие (стрессовое переживание);
- стресс — промежуточный процесс между раздражителем и реакцией на него (?!);
- стресс - трансактный процесс взаимодействия с окружающим миром, основанный на сопоставлении конкретного события с собственными ресурсами субъекта, что приводит к формированию адаптивной стратегии (копинга) [Lazarus, Launier, 1981].
Если последнее положение, напрямую вытекающее из общеизвестной информационной теории эмоций П.В.Симонова - Грея Уолтера [Симонов, 1981], непросто оспорить, то первые три положения или тривиальны, или очень сомнительны. Вообще, распространённое в литературе отождествление стресса, с эмоциями, (как правило, негативными): некорректно: страх, ярость, гнев, восторг и т.п. могут вызвать, стресс (а могут и не вызвать), но стрессом ни в коей мере не являются.
Вызывает удивление, что стресс (особенно, в психологической, среде) крайне редко [Шерман, 1972, 1981] рассматривается как генетически закреплённая защитная по механизмам и адаптивная по результату системная реакция, в противном случае она не могла бы быть столь жёстко.закреплена в обширном ряду животных разных таксономических групп (включая дохордовых);,Строго говоря, даже само отнесения стресса к экстремальным состояниям не является адекватным и имеет, скорее, характер;традиции: стресс- динамическая реакция,.стадийныйшроцесс, но не состояние віжестком смысле:
Соответственно, если границы понятия размыты, а уровень .обобщения. неадекватен» задаче исследования, вопросы о» конкретных механизмах-, конкретного феномена становятся: трудноразрешимыми. Именно с этим; более, чем. полувековым; процессом; потери1 определённости-; ш связываю стагнацию: в понимании механизмов: стресса; По-существу, с момента,-первых публикаций ГЛСелье, стресс на уровне физиологических систем: рассматривается: как результат активации: двух базовых нейроэндокринных комплексов: симпато-адреналовой системы (САС)гИ гипоталамо-гипофизарно-адреналовой системы (FFAC) [Хайдарлиу, 1980;: Фурдуй, 1986; Emeric-Sauval, 1986; Mele et al., 1987; Кириллов; 1994; Neumann et al., 1998; al Absi, Amett, 2000;:Tanaka et al., 2000; Nakamura et al., 2001; Tsukada-et al., 2001; Douglas, 2005; Uhart et -all, 2006;. Phogat, Parvizi, 2007; Raone et al., 2007; Szkrobka et al., 2008]. Это вполне объяснимо,, если вернуться на 50-70 лет назад, но может вызвать недоумение в XXI веке.
В самом деле, несколько последних десятков.лет принесли:огромное расширение сферы знаний об организации регуляторних систем организма: и на молекулярно-биологическом (с каждым годом пополняющийся класс пептидных медиаторов, внутриклеточные информационные системы, генное обеспечение нейрохимических процессов), и на нейронном (уточнение механизмов биоэлектрогенеза, модульная организация нейронных ансамблей, нейро-глиальные взаимодействия), и на системном уровнях. В связи с этим, сведение механизмов стрессовой регуляции к взаимовлиянию двух систем выглядит, мягко говоря, архаично. Однако нужно видеть и другой полюс проблемы: множество публикаций последнего времени посвящены участию в стресс-реакции самых различных нейрохимических агентов (окситоцина и вазопрессина [Liard, 1984; Судаков, 1987; Douglas, Russell, 2001; Douglas et al., 2002; Wigger, Neumann, 2002; Zhou et al., 2008], дофамина [Puglisi-Allegra et al.,1986, 1990; Duke et al., 1994; Mele etal., 1995, 2004; Passarelli et al., 1997; Adriani et al., 1998; Coccurello et al., 2000; George et al., 2000; Noble, 2000a, 2000b, 2003; Liu et al., 2000; Schlussman et al., 2002; Hirose et al., 2005], гистамина, [Hinshaw et al., 1961], тормозных аминокислот: ГАМК и глицина [Меерсон, Пшенникова, 1988; Spremovic-Radjenovic et al., 1997; Sharma, АН, 2006; Sharma, 2006, 2007], глутамата [Mele et al., 1995; Adriani et al., 1998; Ferretti et al, 2005], брадикининов [Неверова и др., 2005], субстанции Р и других тахикининов [Oehme et al., 1980; Судаков, 1981, 1988, 1995; Fairbanks et al., 2000; Hill, 2002], CAPT [Dominguez, 2006; Dylag et al., 2006; Fekete, Lechan, 2006; Koylu et al., 2006;], кинуренинов [Лапин, 2000, 2001], и мн.др.). Нет никаких оснований для отрицания значимости этих исследований, но необходима сбалансированная оценка реального вклада различных механизмов в развитие общей системной реакции. Трудно представить себе, например, что при стрессе не происходит изменение активности глутаматергической трансмиссии (особенно, учитывая тотальное представительство этого медиатора), однако это никак не позволяет отнести глутаминовую кислоту к нейрохимическим агентам стресса. Одной и задач этой работы будет попытка показать, что базовые нейро-эндокринные механизмы стресса не сводятся к активации только САС и ГГАС, но и не реализуются через бесконечно растущее число нейрохимических агентов.
Нет единого мнения о морфологическом субстрате стресс-реакции [Kawamura, 1973; Смолин, 1975; Kawamura, Norita, 1980; Norita, Kawamura, 1980; Акмаев, 1981; Алёшин, 1981; Калюжный, 1984; Kawamura et al, 1990; Tanaka et al., 2000; Van Bockstaele et al., 2001; Narita, 2006; Кавамура и др., 2008]. Так как стресс с очевидностью включает в себя эмоциональный компонент, участие в его осуществлении круга Пейпеза (а точнее, как принято в западной литературе, «круга Яковлева» [Yakovlev, 1948]) не вызывает сомнений. Совершенно очевидно, что- и амигдала, и гишгокамп, и цингулярная кора и все остальные структуры лимбической системы вовлечены в стресс-реакцию [Kawamura, 1973; Tanaka et al., 2000; Tebartz van Elst et al., 2000; Narita et al., 2006]. Хорошо известно об участии в формировании стресса нейронов стволовой ретикулярной формации [Брагин, 1991; Van Bockstaele et al., 2001], центрального (околоводопроводного) серого- вещества [Смолин, 1975; Брагин, 1991] и ряда гипоталамических структур [Калюжный, 1984; Yilmaz, Gilmore, 1999; Tanaka et al., 2000] .
Роль ЭОС в развитии шока различной этиологии
Формирование представлений о роли эндогенной опиоидной системы в развитии такого драматического процесса, как шок, происходило, практически, независимо от изучения участия опиоидов в стрессе. В некотором смысле, это связано с «ведомственной» разобщённостью исследований (и, соответственно, исследователей) проблем стресса и шока. Как я уже отмечал, позицию Г.Селье о принципиальном родстве этих процессов разделяли и разделяют далеко не все физиологи. Кроме того, исторически сложилась ситуация, в которой вопросы развития шока принято относить к сфере научных и практических интересов медиков (в частности, патофизиологов), что неизбежно привносит в проблему сугубо прагматический контекст.
Тем не менее, первые открытия в этой области родились в русле классической физиологии. Приоритетными необходимо признать публикации J.Holaday и A.Faden из исследовательского департамента Уолтер Рид госпиталя в США. В 1978 году в «Nature» была опубликована их короткая статья, в которой впервые сообщалось о- способности опиатного блокатора налоксона эффективно купировать гипотензик на экспериментальной модели эндотоксинового шока [Faden, Holaday, 1978]. Этот результат авторы справедливо расценили как доказательство участия ЭОС в патогенезе эндотоксинового шока. Годом позже в «Science» вышла их же публикация об успешном применении опиатных блокаторов на модели гиповолемического шока [Faden, Holaday, 1979]. Как писал несколько позднее Г.-П.Шустер [Schuster, 1982], началась «налоксоновая эра». Уже в 1980-1981 годах появляется целая серия публикаций, прямо указывающих на эффективность опиатных блокаторов и, соответственно, демонстрирующих существенную роль ЭОС в развитии шока на самых разных экспериментальных моделях: при гиповолемическом (геморрагическом) шоке [Gurll et al., 1980; Feuerstein et al., 1980; Vargish et al., 1980; Salemo et al., 1981; Holaday, Faden, 1981], эндотоксиновом (септическом) [Faden, Holaday, 1980a, 1980b; Janssen, Lutherer, 1980; Reynolds et al., 1980; Gahhos et al., 1981; Peters et al., 1981 ], экзотоксиновом [Калюжный, Парин, 1980], электроболевом [Голанов. и др., 1981а, 1981с], электрическом [Голанов и др., 1981а, 1981b], окклюзионном [Curtis, Lefer, 1981], и даже спинальном [Holaday, Faden, 1980; Faden, Holaday, 1981]. Исследования велись на разных видах экспериментальных животных: мышах, крысах, морских свинках, кроликах, кошках, собаках, овцах, лошадях, обезьянах. Найденные способы, терапии шока были запатентованы в США [Holaday, Faden, 1979, 1981] и СССР [Голанов, Калюжный, Парин, Судаков, 1980]. Налоксон и другие опиатные антагонисты вошли в клиническую [Tiengo, 1980; Guss, Rothstein, 1983; Pasi et al., 1983; Rust, 1983; Oldroyd et al., 1995; Scott, 1998; Tanaka, 2004; Mahler et al., 2009] и ветеринарную практику [Sciorsci etal., 2000].
Нельзя сказать, что эти открытия произошли неожиданно. Целый ряд исследований шаг за шагом подводил к пониманию роли эндогенных опиоидов в развитии шока. Например, это уже упоминавшиеся. клинические данные, свидетельствовавшие о негативных последствиях применения опиатных агонистов при шоке [Martin, 1967; Rush, 1971; Вейль, Шубин, 1971; Жижин и др., 1977], результаты о позитивном действии налоксона на кислородтранспортную функцию крови [Knoche et al., 1977], сложная динамика термопротекторной активности эндорфинов [Holaday et al., 1978], и мн.др. Как это нередко бывает, ответ на вопрос о возможном участии ЭОС в развитии шока «созрел», практически одновременно, сразу в нескольких лабораториях.
Вскоре возникла необходимость в первых обобщениях. В различных обзорах [Wilson, 1980; Holaday, 1983а, 1983b; Olson et al., 1983-1986, 1989аб 1989b, 1992-1998; Удовиченко, 1989; Reghunandanan et al, 1991] оптимизм явно превосходил глубину понимания, и могло сложиться представление о том, что проблема лечения шока с помощью опиатных антагонистов уже решена. Однако постепенно начали накапливаться сомнения и вопросы [Голанов, 1986; Парин, 1986; Крыжановский и др., 1987; Брагин, Яснецов, 1991]. Так, было показано, что опиатные антагонисты, безусловно, улучшают гемодинамические и респираторные показатели при септическом шоке, но не могут значимо повысить выживаемость животных [Gahhos et al., 1982]. Появились несколько неожиданные данные о том, что при введении налоксона на фоне септического шока концентрация (3-эндорфина в плазме продолжает нарастать [Rees et al., 1983]. Была показана способность тиролиберина и вазопрессина проявлять аналогичное налоксону противошоковое действие [Holaday, 1983b, 1983с; Holaday et al., 1989]. Начались попытки выделения базового пула опиатных рецепторов, ответственных за гипобиотические эффекты при шоке [Holaday et al., 1982; Пашутин, 1991; Wright, Ingenito, 2001]. Несомненный интерес представляют данные о конкуренции между развитием электросудорожных реакций и толерантностью к опиатам [Belenky, Holaday, 1981]. Наконец, была продемонстрирована зависимость противошоковых эффектов" опиатных блокаторов от текущего физико-химического статуса организма; в частности, от температуры тела [Young, Woods, 1982].
Однако говорить о целостном понимании системных механизмов участия ЭОС в развитии шока было явно преждевременно. По существу, единственная гипотеза, претендующая на уровень объяснительной, заключалась в констатации очевидного механизма пресинаптического ингибирования опиоидами катехоламинергических терминалей [Wood et al., 1981; Holaday, 1983a, 1983b; Парин, 1984; Reghunandanan et al., 1991; Bertolini, 1995] и, соответственно, растормаживания опиатными блокаторами адренергических механизмов регуляции висцеральных функций.
Для того, чтобы увидеть ограниченность такой концепции, необходимо подробнее остановиться на исследованиях роли ЭОС в формировании различных видов шока.
Эндотоксиновый (септический) шок. Как уже отмечалось, данная модель экстремального состояния была первой, на которой был показан позитивный эффект налоксона [Faden, Holaday, 1978]. Нужно отметить, что неопиоидные механизмы эндотоксемии изучены достаточно многосторонне.
Известно, что при септическом шоке резко усиливается деформируемость эритроцитов [Powell et al., 1993; Jacobson, Singer, 1996], что, естественно, снижает кислородную ёмкость крови. Существенно обедняются и энергетические возможности клеток крови [Jacobson, Singer, 1996]. Тяжелой альтерации, как на микроциркуляторном, так и на макроциркуляторном уровне подвергается кардиоваскулярная система [Shoemaker, 1971; Monsalve et al., 1984; Parrillo, 1985; Groeneveld et al., 1986; Porembka, 1993].
По образному выражению С.Hack и L.Thijs [Hack, Thijs, 1991], эндотоксемия провоцирует активацию целого «оркестра» медиаторных систем. Так, установлено, что одним из пусковых механизмов эндотоксинового шока является мощное высвобождение гистамина из тучноклеточного аппарата [Hinshaw et al., 1961]. Давно известен факт активации кинин-калликреиновой системы при сепсисе [O Donnell et al., 1976]. Показано, что норадреналин, в противоположность дофамину, способен на непродолжительный период времени стабилизировать гемодинамические функции как в эксперименте, так и в клинике [Martin et al., 1993; Marik, Mohedin, 1994]. Естественно, подробно исследованы механизмы иммуносупрессии при эндотоксиновом шоке [Hack, Thijs, 1991; Lynn, Cohen, 1995; Jacobson, Singer, 1996; Roy, Loh, 1996; Moeniralam et al., 1998].
Таким образом, исследование опиоидных механизмов эндотоксемии вполне логично развивается по стандартным направлениям: влияние ЭОС на гемодинамику, иммунный аппарат и взаимодействие опиоидов с другими медиаторными и гормональными системами.
Поведенческие и психологические методы тестирования
Определение общей двигательной активности (ОДА) животных производилось в специальной камере для поведенческого тестирования размером 800x400x400 мм, выполненной из органического стекла. К подвижному полу камеры жестко фиксировался медицинский пьезоэлектрический акселерометр ПАМ-І (производства экспериментальных мастерских ИПФ РАН). Механические колебания, преобразованные пьезоакселерометром в электрический сигнал, подавались непосредственно на вход четырёхканального чернильнопишущего электроэнцефалографа ЭЭГ-4.
Определение уровня ноцицептивной чувствительности животных производилось с помощью поведенческих и электрофизиологических методик. В качестве ноцицептивных раздражителей использовались следующие стандартные стимулы: термическое световое раздражение корня хвоста (tail-flick test) [D Amour, Smith, 1941; Cannon et al., 1988, 1990; Bolan et al., 1991; Dennis et al., 1992; Baldwin et al., 1992, 1993] или кожи спины, термическое "контактное" раздражение лап (hot-plate test) [O Callaghan, Holtzman, 1975; Janicki, Libich, 1979], электрическое раздражение корня хвоста, электрокожное раздражение (ЭКР).
Ноцицептивные стимулы использовались для оценки латентных периодов защитных поведенческих реакций животных, характеризующих временные пороги их болевой чувствительности [Игнатов и др., 1983]. Параметры стимуляции подбирались в различных сериях экспериментов с целью минимизации наносимого повреждения. Так, при использовании световой термической стимуляции накожная температура в точке фокусировки луча колебалась в пределах 78-83С, а длительность стимуляции не превышала 60 с. [Levine et al., 1989]. Однако в ряде серий использовалась термостимуляционная установка, в которой прогревание кожи хвоста в точке фокусировки луча доходило лишь до 70-72С [O Brien et ah, 1994; Osmanski et al., 1998]. В связи с этим, при расчёте антиноцицептивной активности различных биологически активных веществ пришлось применить метод нормирования, когда фоновые показатели латентного периода (ЛП) в данной серии экспериментов принимались за 100%, на которые в дальнейшем пересчитывались контрольные и опытные результаты. Электрокожное раздражение, так же как и электростимуляция корня хвоста, наносилось от стимулятора ЭСТ-14 через его изолирующую приставку (производства ЭПМ ИЭМ, Ленинград). В ряде экспериментов применялись электростимуляторы ЭСЛ-1, ЭСУ1-01 и ЭСУ1-02. Параметры стимуляции в каждом конкретном случае подбирались индивидуально с тем расчётом, чтобы в условиях свободного передвижения нанесение раздражения вызывало у животных аверсивную реакцию (попытку к бегству). Стимулы представляли собой одиночные (1 удар в 3-4 с) прямоугольные импульсы тока силой 3-7 мА и длительностью 1-2 мс, или же пачки импульсов длительностью 1 мс с частотой 50 Гц, силой тока 5 мА и длительностью пачки 1 с. В некоторых сериях экспериментов использовался фотофоностимулятор Sormeclat (ФРГ).
Для дифференцировки угнетения ноцицептивной чувствительности от общей гипосенсории и в экспериментах с выработкой условных рефлексов нами использовалась световая и звуковая стимуляция животных, для чего вспышки света мощностью 0,5 Дж подавались с расстояния 200 мм от глаза животного, а звуковой сигнал частотой 1000 Гц и амплитудой 60 дБ - через динамик с помощью фотофоностимулятора Sormeclat.
В психофизиологических экспериментах по исследованию эмоциогенных реакций сердечно-сосудистой системы у низших приматов использовалась модель условно-рефлекторного страха: животному в течение 1 мин предъявляли условный звуковой стимул (УС; 1000Гц, 60 дБ), за которым следовал безусловный стимул (БС) — электрокожное раздражение передней брюшной стенки (пачка импульсов длительностью 1 мс, частота 50 Гц, 5 мА, 1 с). После предварительной 2-недельной адаптации животных к условиям кресельного содержания их обучали в изолированной камере до тех пор, пока не вырабатывалась воспроизводимая реакция возрастания частоты сердечных сокращений (ЧСС), которую контролировали по ЭКГ, в ответ на предъявление УС. В период обучения животные получали не более 2—3 предъявлений сочетания УС и БС на протяжении 2—3 ч с интервалом 1 день между процедурами. После обучения животным под кетаминовой анестезией (5 мг/кг) производили стреотаксическое билатеральное вживление металлических канюль диаметром 0,5 мм в структуры продолговатого и промежуточного мозга, согласно координатам стереотаксического атласа [Rhone, 1976]. Одновременно в подмышечные артерию и вену вживляли артериальный и венозный катетеры, выведенные подкожно на спину животного. К экспериментам приступали через 7—10 дней после операции. В ходе экспериментов бодрствующим животным после 30—40 мин адаптации в экспериментальной камере предъявляли УС и БС и затем вводили препараты либо в венозный катетер (1 мл с последующей промывкой катетера физиологическим раствором в объеме 2 мл), либо билатерально в мозговые структуры (налоксон и морфин в объеме 2 мкл в течение 2 мин). Последующие предъявления УС и БС осуществляли через 5—10 и 40—50 мин после введения. При этом регистрировали ЭКГ и АД прямым методом. Повторные эксперименты выполняли через 2—3 дня. Положение кончика канюли контролировали рентгенологически и гистологически. Эвтаназию осуществляли путем введения большой дозы нембутала. Данные обрабатывали с помощью ЭВМ путем усреднения значений АД и ЧСС за 4-секундные интервалы времени. Полученные значения для отдельных реакций в дальнейшем усредняли, что позволяло проводить статистический анализ.
В экспериментах с участием добровольцев в качестве вспомогательных средств использовались стандартные психологические опросники (тест для определения уровня ситуативной и личностной тревожности Спилбергера Ханина, САН - «Самочувствие-Активность-Настроение», СОС [Орлов, 2008], ОТС - Опросник Травматического Стресса [Котенёв, 1997]) и цветовой тест Люшера.
«Эндолоксоновая» гипотеза и её проверка
Идея наличия в организме эндогенных блокаторов опиатных рецепторов, то есть, своего рода «эндолоксонов» была впервые высказана вскоре после открытия ЭОС [Margules, 1979]. В своей работе Д.Маргулис предположил, что при той многоплановой роли, которую эндогенные опиоиды играют в регуляции поведенческих и висцеральных функций, в организме не могут не быть своеобразные «выключатели» опиоидной системы, то есть эндогенные опиатные антагонисты. На эту роль, по его мнению, могли бы претендовать или тиролиберин, или соматостатин, или вазопрессин.
Смелая (но сугубо умозрительная) гипотеза Д.Маргулиса вызвала отклики у специалистов по опиоидным пептидам. Например, анализируя относительно низкую, но всё же сопоставимую с налоксоном противошоковую активность ТРГ, J.Holaday не отвергает «эндолоксоновую» гипотезу [Holaday, 1983с; Holaday et al., 1989]. Описаны единичные исследования по антиопиатным эффектам соматостатина и аргинин-вазопрессина [Olson et al., 1994, 1998].
В совместных с кафедрой физиологии человека и животных МРУ им. М.В.Ломоносова исследованиях наше внимание привлекли пептиды семейства FaRPs: FMRFa, RFa и RF 2HC1.
FMRFa (Phe-Met-Arg-Phe-NH2) - кардиоактивный пептид, выделенный впервые Д.Прайсом и М.Гринбергом [Price, Greenberg, 1977] из ганглиев двустворчатого моллюска Macrocallista nimbosa, позднее был обнаружен в нервной системе разных таксономических групп животных, в том числе насекомых, рыб, млекопитающих [Каменская, 1982; Kobayashi, Muneoka, 1989]. В дальнейшем из головного мозга быка, гипофиза, гипоталамуса и спинного мозга крысы были выделены пептиды, объединенные в семейство FaRPs, в структуре которых имелась последовательность Phe—А—Arg—В— NH2, где А и В — гидрофобные аминокислоты: F-8-Fa (Phe-Leu-Phe-Gln-Pro Gln-Arg-Phe-NH2 и A-18-Fa (Ala-Gly-Glu-Gly-Leu-Ser-Ser-Pro-Pherp-Ser-Leu-Ala-Ala-Pro-Gln-Arg-Phe-NH2), все эти пептиды реагировали с FMRFa-иммунореактивной антисывороткой [Yang et al., 1985; Zieglgansberger et al., 1992]. В настоящее время установлено, что в ЦНС млекопитающих самая высокая FMRFa-подобная иммунореактивность наблюдается в спинном мозгу и гипоталамусе (более 10 пмоль/г), а самая низкая - в мозжечке и стриатуме (менее 3,5 пмоль/г) [Dockray, Williams, 1983; O Donohue et al., 1984]. FMRFa-подобная иммунореактивность обнаружена также в адренергических нейронах области С1 продолговатого мозга [Zieglgansberger et al., 1992].
FMRFa и FaRPs обладают широким спектром физиологической активности. В опытах большинства авторов FMRFa-подобные пептиды как при системном, так и при центральном введении, вызывали дозозависимое увеличение артериального давления и частоты сердечных сокращений [Mues et al. 1982; Barnard, Docray, 1984; Wong et al. 1985; Roth et al. 1987; Raffa, 1988; Жуковский и др., 1989]. Гемодинамические эффекты пептидов этого семейства зачастую сопровождались изменениями внешнего дыхания [Mues etal. 1982].
Впервые предположение о роли FMRFa или FaRPs у млекопитающих как эндогенного опиоидного антагониста было сделано [Tang et al., 1984] на основе ослабления предварительным введением FMRFa (в/ж или и/т) антиноцицептивного действия морфина в "tail-flick" тесте. О взаимосвязи FMRFa и эндогенных опиоидов у млекопитающих говорит также и то, что аминокислотная последовательность Phe—Met—Arg—Phe является общей для FMRFa и эндогенного опиоида Ме1-энкефалин-А 6-Рпе7, который проявляет как энкефалиноподобное, так и FMRFa-подобное действие. Об этом говорит и наличие возможных общих предшественников для этих пептидов [Ашмарин и др., 1996].
В наших экспериментах по моделированию острой гипобарической гипоксической гипоксии (см. раздел 3.2.4) FMRFa проявлял значительно более выраженный протекторный эффект, чем налоксон (табл. 14).
Как можно видеть, FMRFa вызывал значительное увеличение времени потери позы и времени жизни (в 3,8 и в 31,0 раза соответственно), не влияя при этом на время реституции. Выяснилось, кроме того, что FMRFa обладает значительно большей, чем налоксон, эффективностью влияния на первый показатель — время потери позы (в 2,2 раза). Различия в показателях времени жизни менее выражены и недостоверны, однако и в. этом случае эффективность FMRFa по сравнению с опиатным блокатором была выше в, 1,5 раза.
В экспериментах на модели острой» геморрагии (см. раздел 3.2.3) эта. тенденция проявилась даже в большей мере (табл. 15).
В то время, как животные контрольной группы (равно как и получавшие налоксон) к 30-40 минутам- опыта все погибли, крысы, которым вместе с реинфузируемой кровью вводились параопиоидные пептиды, оставались живы и после 40-й минуты реанимации.
У крыс, получавших RF-амид, ЧСС и САД к 10-й минуте реанимации на фоне спонтанного дыхания составляли по отношению к исходным значениям 49,1% и 61,7 % соответственно. К 40-й минуте реанимации выживаемость составила 42,9% (3 крысы из 7). У этих животных необходимо отметить наличие позитивных изменений в динамике ЧДД. Более эффективно восстанавливал исследованные функции организма RF-2HC1. 4CG и САД у крыс, которым вводили данный пептид, в ходе реанимации стабильно составляли более 50% от исходного уровня. К 40-й минуте выжило 62.5% животных (5 из 8; отличие от контроля значимо с р 0.05 по методу кросстабуляции); ЧДД у них составила 42% от исходного уровня.
Наиболее выраженный эффект реанимационных мероприятий выявлен в группе, получившей вместе с реинфузионной кровью FMRFa. Наряду с максимальной выживаемостью (83.3%, 5 крыс из 6, р 0.01), у данных животных наблюдали выраженное восстановление ЧДЦ (к 40-й минуте — более 50% от исходного уровня). У выживших животных (рис. 4) быстро приближались к норме и параметры ЧСС и САД.
Полученные результаты позволяют заключить, что при реанимации после 10-минутной клинической смерти у крыс на фоне восполнения объема крови все исследованные олигопептиды оказывают отчетливое стимулирующее действие на функции сердечно-сосудистой и дыхательной систем и повышают выживаемость. При этом эффекты RF-2HC1 и, особенно, FMRFa значимо более выражены, чем эффекты RFa (р 0.05 на 40-й минуте реанимации).
Выявленные отличия в эффектах FMRFa-подобных пептидов и налоксона свидетельствуют о том, противошоковая активность параопиоидных пептидов Gln-Arg-Phe-NH2 и A-18-Fa (Ala-Gly-Glu-Gly-Leu-Ser-Ser-Pro-Pherp-Ser-Leu-Ala-Ala-Pro-Gln-Arg-Phe-NH2), все эти- пептиды реагировали с FMRFa-иммунореактивной антисывороткой [Yang et al., 1985; Zieglgansberger et al_, 1992]. В настоящее время установлено, что в. ЦНС млекопитающих самая высокая FMRFa-подобная иммунореактивность наблюдается в спинном мозгу и гипоталамусе (более 10 пмоль/г), а самая низкая - в мозжечке и стриатуме (менее 3,5 пмоль/г) [Dockray, Williams, 1983; O Donohue et al., 1984]. FMRFa-подобная иммунореактивность обнаружена также в адренергических нейронах области С1 продолговатого мозга [Zieglgansberger et al., 1992].
FMRFa и FaRPs обладают широким спектром физиологической активности. В опытах большинства авторов FMRFa-подобные пептиды как при системном, так и при центральном введении, вызывали дозозависимое увеличение-артериального давления и частоты сердечных сокращений [Mues et al. 1982; Barnard, Docray, 1984; Wong et al. 1985; Roth et al. 1987; Raffa, 1988; Жуковский и др., 1989]. Гемодинамические эффекты пептидов этого семейства зачастую сопровождались изменениями внешнего дыхания. [Mues etal. 1982].
Впервые предположение о роли FMRFa или FaRPs у млекопитающих как. эндогенного опиоидного антагониста было сделано [Tang et al., 1984] на основе ослабления предварительным введением FMRFa (в/ж или и/т) антиноцицептивного действия морфина, в "tail-flick" тесте. О взаимосвязи FMRFa и эндогенных опиоидов у млекопитающих говорит также и то, что аминокислотная последовательность Phe—Met—Arg—Phe является общей для FMRFa и эндогенного опиоида Ме1-энкефалин-А 6-Рпе7, который проявляет как энкефалиноподобное, так и FMRFa-подобное действие. Об этом говорит и наличие возможных общих предшественников для этих пептидов [Ашмарин и др., 1996].
![Формирование хронической усталости и ее влияние на состояние здоровья школьников [Электронный ресурс]](/i/i/4380/190984.png "Формирование хронической усталости и ее влияние на состояние здоровья школьников [Электронный ресурс] Матвеева Светлана Какоевна")