Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Экономика в контексте «картин мира»: классика, модерн, постмодерн 34
1. Классическая экономика ... 35
2. Экономика модерна 49
3. Экономика постмодерна 61
ГЛАВА 2. Экономический дискурс современности и его «деконструкция» 81
1. Неоклассический дискурс в экономике как объект «имманентной» критики 82
2. Рациональность, отчуждение и «экономика симулякров» 93
3. Власть, неопределенность и «герменевтика» фирмы 120
4. Эффективность, справедливость и «принцип различия» 144
Заключение 163
Литература 169
- Классическая экономика
- Экономика постмодерна
- Неоклассический дискурс в экономике как объект «имманентной» критики
- Власть, неопределенность и «герменевтика» фирмы
Введение к работе
Во введении к только что переведенному на русский язык учебнику «Поведение потребителей», там, где дается обзор различных точек зрения на проблему, есть небольшой по объему раздел «Позиции постмодерна». Уже сам факт появления рубрики с таким заголовком вполне симптоматичен: он означает, что те или иные связанные с постмодерном проблемы стали легитимной темой экономического анализа, пусть даже пока лишь некоторых его аспектов и пусть все еще на правах «экзотического примера». Что же до содержания этого раздела, то оно как нельзя лучше характеризует специфику взгляда более или менее «чистого» экономиста на данный феномен.
Во-первых, выясняется, что постмодерн - это парадигма, дополняющая парадигму позитивизма, «грубым эмпирическим методам» которого она противопоставляет «форму исследования, включающую более разнообразные цели и методы». Авторы данного пособия полагают, что результатом «постмодернизации» анализа потребительского поведения окажется включение в число исследовательских задач, наряду с традиционньїми чисто маркетинговыми, таких, например, как «изучение собственности и потребления как процессов, управляющих всеми сферами жизни», а в число применяемых методик - подходов, которые были разработаны в рамках этнографии, симптомологии, герменевтики, литературной критики и т.д.1
Во-вторых, данной и ей подобными точками зрения применение «теорий постмодерна» признается вполне плодотворным (хотя, оговаривают авторы, в изучаемой ими области «опубликовано не так много работ, где использован такой подход») по крайней мере при изучении воздействия социокультурной среды - фактор, влияние которого «традиционно» расценивалось как нечто экзогенное, - на поведение экономических субъектов (а изучать его, по-видимому, необходимо при характерной для постмодерна попытке
возвращения живых людей и реальных процессов на место, занятое абстрактными переменными и моделируемыми на их основе зависимостями).
При рассмотрении этого примера невольно складывается впечатление, что «постмодерн», сколь бы расплывчатым не было представление о реальном содержании этого понятия, расценивается даже специалистами в области вполне конкретных и достаточно традиционных тем экономического анализа как нечто, по какой-то причине заслуживающее не только упоминания, но и какого-нибудь «употребления в дело», даже в рамках стандартного учебного руководства. Но сводится ли все дело просто к желанию щегольнуть модным словом, или все-таки имеет место реальная необходимость в обращении именно к этому проблемному горизонту - например, при обновлении концептуальной базы анализа, — остается неясным.
Помимо того, в сферах «конкретных наук» все ощутимей становится тенденция понимать под «постмодерном» все что угодно, если только это подталкивает к необходимости выводить исследование за положенные ему дисциплинарные рамки - другими словами, списывать на «постмодерн» все то, что настоятельно требует от исследователя беспрестанного расширения контекста, даже за счет инъекций из самых экстравагантных сфер. «Настоятельно» и «к необходимости», как если бы уже одно нежелание порвать с канонической формой экономической, к примеру, науки автоматически обрекало последнюю на участь новой схоластики - беспочвенного и бесполезного теоретизирования! - Иными словами, возможно, что сегодня именно в обращении к теме постмодерна видят импульс к критическому переосмыслению аксиоматической базы существующей парадигмы экономического знания - в той мере, в какой последняя перестала удовлетворять потребность в адекватном познании экономической действительности.
С одной стороны, таким образом, постмодерн ассоциируется в сознании экономистов с возможностью трансгрессии норм, традиционно подчинявших
себе поле их исследований, с другой - с постмодерном же связывают и сознание необходимости преодоления дисциплинарных границ, причем подчас практически в качестве самоцели. Более того, это характерно не только для экономической теории, но и для хозяйственной практики, где поиск нового стиля хозяйствования следует во многом тем же путем - а именно, путем деструкции унаследованных форм, — что и в случае попыток выработки новой парадигмы в науке. Из этого следует, что если концепт постмодерна действительно отражает всеобщее в характере современности, то есть формирует своего рода горизонт осмысления тех фундаментальных оснований, исходя из которых сегодня возможно как построение адекватной теории, так и осуществление эффективной практики, то очевидна необходимость выявить и подвергнуть анализу обусловленность характерных для современности радикальных изменений в экономической картине мира теми установками, которые непосредственно определяются сущностью постмодерна (как специфической ситуации, в которой сегодня пребывает мир).
Итак, актуальность темы настоящего исследования связана с осознанием невозможности изучать трансформационные процессы, охватывающие экономику в целом (как некий общечеловеческий способ бытия и мышления) в абстракции от реального контекста их протекания, т.е. - от их необходимой включенности в процесс тех социокультурных изменений, которые протекают на уровне картины мира как таковой, обуславливая собой специфику происходящего в ее «подсистемах», в том числе - экономической.
Во-первых, без обращения к анализу явлений «более высокого порядка» осмысление целого ряда процессов, имеющих место в современной экономике, оказывается попросту неполноценным - «имманентное» исследование, как правило, приводит к заключению о чисто негативном, деструктивном по преимуществу, характере «новых тенденций» (преобладание «хаоса» над «порядком», неквантифицируемость важнейших факторов, невозможность полагаться на универсальные законы и т.п.).
Во-вторых, попытки подчинить экономическую сферу регулятивному воздействию императивов, выражающих ценности, по тем или иным соображениям считающиеся вышестоящими в отношении тех, которыми с традиционной точки зрения должны руководствоваться в своем поведении экономические субъекты (например, мотив максимизации прибыли), если они осуществляются вне обращения к какой-либо обобщающей характеристике современной ситуации в мире (на эту роль концепция постмодерна, собственно, и претендует), оборачиваются, как правило, достаточно утопическими и внутренне противоречивыми «прожектами». В качестве примера здесь достаточно указать только на с виду парадоксальный, и тем не менее вполне возможный на практике конфликт императивов гуманизации и экологизации экономического развития, имеющий место вследствие их изначально абсолютизированного, неопосредованного иными установками, так что по сути даже фундаменталистского, характера.
В-третьих, если согласиться с необходимостью критического (пере- и до-) осмысления реалий современной экономики (это опять-таки касается общего состояния как теории, так и практики хозяйствования) на философском или каком-то ином метатеоретическом уровне - а такие призывы далеко не исключения как для отечественной, так и зарубежной науки, - то и в этой связи феномен постмодерна, одной из главных составляющих парадигмы которого является тщательно культивируемый и все более влиятельный подход к постановке и решению задач эпистемологического плана, неизбежно и, возможно, даже в первую очередь должен быть подвергнут разбору.
Что касается степени разработанности проблемы, то исследовательская литература по постмодерну исключительно богата содержательно и количественно совершенно необозрима, ведь вот уже не одно десятилетие эта тема устойчиво входит в число популярнейших, если не сказать — наимоднейших. Между тем, применительно к экономической сфере картина существенно отличается от таковой в плане философском, искусствоведческом,
культурологическом и социологическом - если там можно обнаружить все однозначно необходимое для полноценной исследовательской работы, то здесь царит скорее нищета, нежели блеск (хотя еще неизвестно, первое или второе является действительно ценным «ресурсом»).
С одной стороны, нет ничего столь неотъемлемого от собственно постмодернистских изысканий, как употребление экономических метафор и аналогий2, причем очень часто нечто подобное концепту «всеобщей экономии»3 оказывается чуть ли не единственным гармонизатором «хаосмоса» постмодернистского бытия; точно также в исследованиях, посвященных постмодернизму, неизменное внимание уделяется описанию и анализу тех глобальных перемен, которым подвергалась мировая экономика в послевоенные годы и которыми иллюстрируются, а порой и объясняются характерные особенности постмодерна как эпохи и/или ситуации. Но, с другой стороны, среди ведущих теоретиков постмодернизма едва ли кто-нибудь ставил себе задачей комплексное исследование экономики постмодерна, в лучшем случае ограничиваясь отдельными аспектами данной темы (что, впрочем, вполне объяснимо традиционным сопряжением постмодернизма преимущественно с областями философии и искусства, в то время как в отношении экономики более релевантными считаются концепции постиндустриализма).
Учитывая сказанное, литературу по рассматриваемой проблеме можно условно разделить на три основных блока. Во-первых, многие связанные с экономикой вопросы затрагиваются в трудах тех мыслителей, которых по тем или иным признакам можно квалифицировать как «постмодернистов», т.е. ведущих идеологов постмодерна, авторов «постмодернистских подходов» к постановке и решению тех или иных исследовательских задач. Во-вторых,
целый ряд ученых современности (философов, социологов, культурологов и т.п.) прямо или косвенно обращаются к экономическим темам, анализируя (т.е. осуществляя внешнюю рефлексию) культуру и мировоззрение постмодерна и их влияние на те или иные стороны жизни, в том числе и хозяйственную. Наконец, в-третьих, существует целый пласт посвященных уже собственно экономике исследований (по крайней мере, если судить по их объекту), на материале которых возможно проследить отдельные стороны постмодернизационных (правда, далеко не всегда эксплицируемых авторами именно в качестве таковых) процессов в экономической сфере. В последнем случае важнее всего выяснить, насколько же соответствует форма и содержание современного экономического анализа характеру постмодернистской картины мира, представление об основных элементах которой следует составить исходя из данных, полученных в ходе изучения материалов первых двух блоков.
Итак, что касается «самих» постмодернистов, то, несмотря на отсутствие целостной экономической доктрины у кого-либо из них именно их изыскания представляют собой исходный материал для обнаружения концептов, без которых невозможно никакое серьезное осмысление постмодернизационых тенденций в современной экономике. Здесь может быть приведена целая плеяда громких имен, принадлежащих авторам, давно ставшим культовыми фигурами интеллектуальной жизни современности; если ограничиться только наиболее значимыми из них с точки зрения целей данного исследования, то в первую очередь должны быть упомянуты Ж.Батай, Ж.Лакан, М.Фуко, Э.Левинас, Ж.-Ф.Лиотар, Ж.Деррида, Ж.Бодрийяр, Ж.Делез и Ф.Гваттари, а также (если не ограничиваться «французской традицией») - Р.Рорти, Д.Ваттимо, Д.Агамбен, П.Слотердайк, У.Эко, СЖижек, А.Ронелл и др.
Так, например, рассуждения Батая о возможностях суверенитета личности в капиталистическом мире, Лакана — о репрессивной функции языка, подчиняющего индивидуальные запросы жесткой системе социально признанных потребностей, Деррида - о соотношении дара и долга с точки
зрения этики интерсубъективного сообщества или Бодрийяра - о символической ценности, приходящей на смену меновой стоимости в «виртуальной» экономике, хотя и носят преимущественно философский характер, но, тем не менее, являются крайне интересными в контексте «чисто экономической» проблематики эффективного спроса, особенно — в аспекте поисков новых стратегий сбыта в условиях кризиса «общества потребления».
Другой пример - морально-этические теории Левинаса, Рорти, Ролза и Хабермаса, чью актуальность трудно недооценить в ситуации, когда продуктивность сотрудничества экономических субъектов практически на любом уровне все более ставится под вопрос тем, что «общественное сознание» сегодня по-прежнему настроено на верность монистическому идеалу в социально-экономической политике - последнее же затрудняет формулирование принципов партнерских отношений между лицами и сообществами на основе изначального и взаимного признания равноправия различных, вплоть до принципиально несводимых друг к другу, ценностных установок каждого из них.
Второй блок литературы представлен преимущественно исследованиями постмодерна как особой исторической эпохи, которая характеризуется целым рядом специфических особенностей, в первую очередь культурно-мировоззренческого плана, а также - обусловленных своеобразием политико-экономической обстановки в мире. Среди классических работ такого рода необходимо назвать хрестоматийную монографию Ж.-Ф.Лиотара «Состояние постмодерна» («La condition postmoderne»), интересную уже тем, что она входит в число редких случаев прямого обращения к теме постмодерна со стороны мыслителя, признанного входящим в число классиков постмодернизма (обыкновенно скептически настроенных в отношении подобной идентификации). И хотя канву данного исследования составляет анализ различных практик лепггимации научного знания, непосредственный интерес для экономиста представляют соображения Лиотара на предмет возможных
вариантов интерпретации понятия эффективности (эффективности вообще, т.е. в качестве базового экономического концепта, лишь в частности {применимого и к функционированию науки как института), которые могут дають место в мире, живущим памятью об Освенциме, где все чаще гфиходится {задумываться, какими средствами возможно объяснить парадоксальность многих ситуаций, характеризующих современную экономику - вводя ли принципы паралогии и локальной детерминации или же пытаясь подчинить все явления единому и «внутренне непротиворечивому» принципу.
Особое место в этой категории занимают работы виднейшего американского исследователя постмодернистской культуры Ф.Джеймисона, и в первую очередь - его фундаментальный труд «Постмодернизм, или культурная логика позднего капитализма»; выполненный им во многом в марксистском ключе анализ ряда новейших тенденций в культурной жизни развитых стран позволяет наработать обширный материал для изучения экономической детерминированности тех специфических особенностей, которые характерны для эстетики мироощущения человека эпохи «достигнутого всеобщего благосостояния». Важно отметить, что дело тут вовсе не в очередном проекте «критики идеологии», а в том, что культура постмодерна во многом может быть истолкована как результат напряженного поиска выведения из тупика экономики модерна - когда понадобилось найти новые рынки сбыта, разработать новый продукт, сформировать новые потребности и т.д.
Обстоятельным анализом связи между сменой культурных парадигм (модернистской на постмодернистскую) и коренной трансформацией форм хозяйствования (трансформация эта совершенно однозначно заявила о себе по крайней мере в начале 70-х гг.), выделяется книга английского ученого Д.Харвея, вышедшая под сходным («The Condition of Postmodernity») с упомянутым трудом Лиотара названием. Примечательно, что архитектуре и кинематографии, не в пример другим подобным исследованиям, здесь отводится куда меньше места, чем экономике. Однако необходимо отметить,
что анализ признаков постмодернизации экономики (таких как кризис фордизма, гипертрофированный объем оборотов спекулятивного капитала, регенерация «отживших» форм хозяйствования, сокращение горизонтов экономического планирования, демассификация производимой продукции и т.п.) ведется этим автором в некотором отрыве от рассмотрения новейших тенденций в эволюции концептуальных оснований экономической картины мира (в частности, совершенно отсутствует обращение к целому ряду «неортодоксальных» экономических доктрин, прямо или косвенно отвечающих сути постмодернизационных процессов).
Что касается недавно изданной на русском языке книги немецкого философа, социолога и экономиста ПКозловски «Культура постмодерна», то, несмотря на то, что хозяйству в ней посвящается особый раздел, делаемые в ней заключения носят несколько поверхностный и излишне прокламаїщонньїй характер. Так, тезис о возвращении экономики в культуру, подкрепленный рядом очевидных фактов, как то тенденция к предпочтению большего объема свободного времени, ориентация на сферу услуг и высоко индивидуализированное потребление и т.п., конечно же, верен, но, во-первых, либо с рядом оговорок, которых автор не делает, либо - верность его обеспечивается совершенной бессодержательностью, так что все сводится к тавтологии. Отчасти это касается и поистине монументального исследования ВЛ.Иноземцева, воплотившегося в двух книгах - «За пределами экономического общества» и «Расколотая цивилизация», о которых надлежит сказать особо.
Две последние работы являются, пожалуй, единственным в отечественной науке случаем комплексного исследования, посвященного становлению нового строя хозяйственной жизни и, соответственно, новой парадигмы экономического сознания, в планетарной перспективе; более того, речь идет об исследовании, учитывающем всю многосторонность данного процесса и сочетающем широчайший кругозор в области уже существующих концепций с
ЛШпричем расхождение это как нельзя лучше демонстрирует специфичность
требований, предъявляемых исследованию экономики постмодерна самим его
К предметом.
Дело в том, что позиция Иноземцева в отношении постмодерна
определяется представлением этого автора о методологическом преимуществе
концепции постиндустриализма сравнительно с которой концепция
постмодернизма вьшщдит достаточно туманной и даже внутренне
противоречивой. Однако (здесь придется забежать вперед) «парадоксальная»
сущность постмодерна в том и состоит, что только за счет отказа от претензии
быть какой-то новой парадигмой (этот отказ засвидетельствован в префиксе
«пост») и возможно выступить в качестве чего-то принципиально иного.
Постмодерн, в отличие от постиндустриализма, «нелогичен» - да, но что если
та история, которая обладает некой имманентной логикой, благодаря чему все
происходящее автоматически включается в ее универсальную перспективу,
сама принадлежит в качестве идеи модерну как только одной из эпох какой-то
другой, реальной истории4! Вот почему, хотя основную идею автора,
определяющую направление развития современного мира от экономики труда к
(пост- или даже не-) экономике творчества трудно признать несостоятельной,
оценки этого пусть далее факта, вынесенные в постиндустриальной и
постмодернистской перспективах, будут существенно рознящимися.
Труды В.Л.Иноземцева входят в тот третий из выделенных блоков
литературы, который касается уже анализа непосредственно экономической
проблематики. В какой-то мере сюда можно отнести ряд произведений
«классика» постмодернистской мысли Ж.Бодрийяра, хотя исследуемые
феномены хозяйственной жизни, будь то производство, потребление или обмен (анализируемые в книгах «Система вещей», «К критике политической экономии знака», «Символический обмен и смерть» и ряде других), интерпретируется этим автором в контексте гораздо более широком, нежели «чисто экономический».
Менее экстравагантен характер исследований С.Лэша, автора книги «Социология постмодернизма», который в соавторстве с Дж.Урри изучает особенности постмодернизации различных сторон современной экономики (см. их книги «Конец организованного капитализма», «Экономика знаков и пространство»). Однако большинство ученых все же полагает постмодерн для роли горизонта осмысления современной экономики чем-то крайне широким и отсюда открьюающиеся перспективы - расплывчатыми, и потому предпочитают анализировать экономические процессы под более узким углом зрения; таковы уже упоминавшиеся теории постиндустриального, а также технотронного, информационного, посткапиталистического, сетевого и т.п. обществ, в рамках которых работало и продолжает работать множество (в том числе широко известных) специалистов в области экономики и социальной теории — таких как Д.Белл, О.Тоффлер, П.Дракер, А.Турен, М.Кастельс, Т.Сакайя, Л.Туроу и др.; тем не менее, в «постмодернистском прочтении» полученные ими результаты часто только выигрывают в своей диагностической силе.
Отдельно следует упомянуть две последние книги Дж.Сороса, «Новый взгляд на открытое общество» и «Кризис мирового капитализма». Оценки, данные в них этим крупнейшим финансистом современности новейшим тенденциям в развитии мировой экономической системы, объединяющие в себе к тому же философическую глубину ряда «общих» интуиции и чисто прагматическую точность конкретных диагнозов, оказываются подчас наиболее красноречивыми свидетельствами в пользу соответствия характера этих
тенденций основным признакам постмодернистской картины мира. То, что соображения практикующего бизнесмена и выводы ведущих «аналитиков современности» сходятся по многим важнейшим пунктам (кризис І раїщональности, противоречие между экономическим космополитизмом и политическим национализмом, нехватка Другого и т.д.), отчасти подтверждает выдвигающуюся в данном исследовании гипотезу о существовании общего дискурсивного поля экономики постмодерна (что позволяет изучать псюледний как некий целостный эмпирически фиксируемый феномен).
Надо отметить, что, несмотря на устойчивый интерес к парадигмальным явлениям, в отечественной литературе проблеме методического изучения именно экономики постмодерна внимания уделяется совершенно недостаточно
- как будто к «домашним» проблемам это не имеет ровно никакого касательства. Исключение составляет, во-первых, рад статей петербургских эконом-социологов Ю.В.Веселова и Д.В.Иванова (в работах последнего, освещающих вопросы виртуализации экономики, показывается актуальность постмодернистской проблематики в российском контексте) и монография В.В.Радаева «Экономическая социология. Курс лекций», где некоторым постмодернистским концепциям хозяйственной жизни даны краткие, но репрезентативные характеристики. Во-вторых, к постмодернистским реалиям оказалась чутка концепция философии хозяйства, развиваемая Ю.М.Осиповым
- это касается в первую очередь его тезиса о совершающемся в наши дни превращении экономики в «финансомику»5.
Однако в какой-то мере недостаток этот компенсируется за счет вышедших за последние годы теоретических работ, посвященных исследованию т.н. экономики переходного периода (в первую очередь речь идет о трудах таких ученых, как А.В.Бузгалин, В.Т.Рязанов, В.В.Радаев), где некоторые безусловно имеющие отношение к постмодернистской проблематике явления нашли свое отражение; более того, можно
предположить, что разрабатываемые «теории переходности» — это своего рода национальная российская форма социально-экономического дискурса == постмодерна.
1 Уже краткий обзор существующей литературы по исследуемой проблеме - р" делает очевидным одно фундаментальное обстоятельство, а именно: экономика постмодерна являлась и продолжает являться темой по преимуществу : социально-философского, социологического, культурологического и т.п., но отнюдь не экономического анализа. По всей видимости, причина этого лежит в своего рода изоляционизме экономической теории (особенно ее mainstream a) в отношении вопросов общемировоззренческого плана: учет реального воздействия на экономическую жизнь тех или иных социокультурных изменений осуществляется экономистами, как правило, постфактум, причем крайне редко служа импульсом к пересмотру существующей аксиоматики. Так что, подобно тому как абстрактность установленных в государстве законов обрекает судопроизводство на скрупулезный учет прецедентов, столкновение экономистов с реалиями постмодернистского мира приводит лишь к констатации возможности исключений в действии того или иного «правила»; когда же эти исключения заявляют о себе как необходимые, возникает потребность в «новой парадигме».
Но смена парадигм - лишь впоследствии «факт», а до того - совершенно особая специфическая проблема. Ее специфичность заключается в потребности осмысления того контекста, в рамках которого изменение привычного образа мыслей диктуется как необходимость. Вот почему исследование экономики постмодерна, т.е. экономики, функционирующей в условиях (с точки зрения устоявшихся форм экономического сознания - совершенно нетрадиционных и практически неабсорбируемых) некоего специфического историко-культурного контекста, не только должно, но и не может не иметь предварительно-обобщающего характера. Что, в свою очередь, означает, что в конечном итоге такое исследование предполагает не просто произвести учет отклонений в
действии хозяйственных принципов, вызываемых влиянием неких внешних факторов, который производится с целью внесения в существовавшую до сих пор экономическую картину мира «поправки на время»6, но и выявить основания для построения картины такой экономической картины мира, которая была бы адекватной времени.
Итак, цель данного исследования — выявление концептуальных оснований адекватной «духу времени» экономической картины мира, при том что принимается гипотеза, согласно которой специфика современности определяется понятием постмодерна. В связи с поставленной целью представляется необходимым решить следующие задачи:
1. На фоне разноречивых толкований содержания понятия «постмодерн» попытаться воздержаться от выдвижения «своей собственной» версии унифицирующей характеристики с тем, чтобы вместо этого вычленить в существующем массиве некоторое число характеристических моментов -таких, которые могли бы сыграть роль индикаторов в ходе отслеживания тенденций постмодернизации экономики;
2. Дать сравнительную характеристику классической, модернистской и постмодернистской экономик, имея в виду своего рода квази-историчность характера этих трех «эпох» экономики с точки зрения постмодернистской историографии.
3. Выявить в современном экономическом дискурсе положения, которые формируют его аксиоматический уровень, и проанализировать характер их возможной модификации при погружении в различные постмодернистские контексты;
4. Определить степень корреляции между характерными особенностями современного экономического анализа и содержанием тех имеющих
междисциплинарный статус концептов, которые могут быть включены в число наиболее существенных для мировоззрения постмодерна;
5. Раскрыть действительный научный и культурный потенциал ряда традтщонных отраслей экономического знания (таких, например, как теория фирмы или экономика благосостояния) посредством максимальной диалогизации характера исследовательской деятельности;
6. В эпистемологическом горизонте постмодерна дать общую оценку экономического дискурса современности применительно к возможным перспективам трансформации парадигмы экономической науки и стиля хозяйственной жизни.
Объектом данного исследования является экономический дискурс современности (т.е. дискурс, о существовании которого на сегодняшний день можно говорить как о факте), предметом же — эффекты постмодернизации этого дискурса (т.е. эффекты его столкновения с «духом времени»).
Под дискурсом понимается совокупность условий и правил всего, что может быть высказано (и, соответственно, понято, познано, сделано) в настоящий момент времени7. Другими словами, дискурс - это устройство, производящее на свет значения и одновременно среда, в которой они существуют и развиваются. К экономическому дискурсу относится, следовательно, то, чем исходно задается (тематически и методически) горизонт осмысления хозяйственных феноменов, включая и понимание смысла хозяйствования как такового. Таким образом, некий набор базовых концептов, или, точнее говоря, всегда так или иначе фиксируемых положений, которыми определяются на сегодня возможности экономики как специфической области знания, будь то «высокая теория» или чисто практические соображения, является материалом для предметного раскрытия темы исследования.
Анализ «эффектов постмодернизации» связан с теми параметрами, которые с необходимостью должны быть включены в тот или иной конкретный экономический дискурс для того, чтобы его характер был адекватен особенностям современной картины мира, определяемой как «постмодернистская». Таким образом, с одной стороны, описание этих эффектов предполагает выявление и анализ тех критических программ и вызываемых ими коррекций или трансформаций, которые сегодня имеют (или могут иметь место) в любого рода экономических дискурсах и которые связаны с попытками достигнуть максимального соответствия существующих экономических знаний реальным процессам, происходящим в хозяйственной сфере; с другой стороны - оно не может оставить без внимания реальную зависимость самих этих критик от масштабных перемен, охвативших жизнь человечества и выходящих далеко за рамки «собственно» экономики.
Что же касается термина «эффекты», то его выбор отнюдь неслучаен. Поскольку можно сказать (снова забегая вперед), что «постмодерн» подразумевает скорее предвосхищение бесконечного отсрочивания «новой эпохи», нежели констатацию факта ее реального наступления, и именует скорее чувство, и противоречивое подчас, перманентного кризиса, в котором пребывает современный мир, нежели однозначное представление о возможностях выхода из него, постольку разговор о системном обновлении формы и содержания экономического дискурса современности представляется если и не совершенно преждевременным, то по крайней мере затруднительным. Сам префикс «пост» свидетельствует о неизжитости концептуальных оснований модерна, так что сама логика языка как бы указывает на неизбежность деконструирования наличного способа существования человека
и общества, сколь бы насущной не представлялась потребность в конструировании «с нуля» некоего радикально иного его устройства.
Выбор методологии должен отвечать не только целям и задачам, но и специфике предмета исследования. Однако если постмодерн - это не просто «одно из» явлений жизненного мира (например, одно из мировоззрений, один из стилей и т. п., к которым могут принадлежать, кстати, те или иные версии постмодернизма), но еще и наиболее общее определение современной ситуации в мире, то все представления о сущности постмодерна сами являются элементом «постмодернистской» картины мира. Это значит, что по отношению к постмодерну (который целесообразно отличать от постмодернизма, понимая под последним идеологизированные формы тех или иных частных особенностей современной картины мира, сознательно или бессознательно абсолютизированных до «проекта современности») по крайней мере затруднительно занять метапозицию, позволяющую отслеживать «эффекты постмодернизации» в ряду прочих.
Следовательно, эффекты постмодернизации - это не столько то, что возможно выявить, сколько то, что следует произвести.
Хотя в эпистемологии постмодерн часто ассоциируется с «методологическим анархизмом» и «эклектизмом», некоторым теоретикам из числа «постмодернистов» нельзя отказать не только в исключительном внимании к вопросам методологического характера, но и в пополнении научно-исследовательского потенциала целого комплекса дисциплин инструментами, применение которых уже не раз доказывало свою высокую результативность там, где использование «более традиционных» средств приходилось признать малопродуктивным. В первую очередь это относится к Ж.Деррида и его методу «деконструкции» и М.Фуко с его «археологией знания».
Обращение именно к этим методологам неслучайно также в силу того, что оба мыслителя принадлежат к т.н. постструктурализму - парадигме, признанной наиболее аутентично выражающей теоретико-познавательную
специфику постмодерна (особенно в аспекте принципиальной меокдисциплинарности характера осуществляемых в этой парадигме исследований9).
Однако тот метод, который применяется в данном исследовании, не является ни дубликатом какого-либо из разработанных названными теоретиками, ни даже, например, «археологией с элементами деконснфукции» (или наоборот). Несмотря на действительное использование ряда идей Деррида и Фуко, а также терминологическое заимствование из сочинений этих и некоторых других авторов, используемая модель дискурсивного анализа имеет в своей основе предпосылки, далеко не всегда аналогичные использовавшимся ими. Скорее, применяемый метод - это продукт критической переработки ряда конкретных методологических соображений ряда различных авторов, произведенной с целью абстрагирования таковых от некоторой частности их породивших контекстов.
Главная особенность разработанной методологии состоит в том, что в ходе исследования в расчет могут и должны приниматься по возможности принципиально любые носители смысла (в данном случае, из экономической сферы), будь то кем-либо выдвигаемые теоретические положения или высказываемые практические соображения; вместе с тем предполагается, что каждое из них способно не столько обозначать некоторое, уже как бы и без того наличное, конкретное положение вещей, сколько формировать тот контекст, в котором нечто только впервые и понимается как «вот это» конкретное положение вещей; сама же способность становления «слов» «вещами» может быть объективирована и подвергнута анализу, только если все без исключения нормы и правила смыслообразования, господствующие в (том или ином) существующем дискурсе, будут последовательно лишены своего
монопольного положения, сколь бы ни были сильны доводы в пользу «естественности» такового.
Речь идет, таким образом, о процедуре смещения акцентов, задающих аксиоматику экономического дискурса современности, чтобы в результате сформировались возможности, совершенно не предполагавшиеся данным дискурсом, но способные в чем-то обогатить, а в чем-то — и фальсифицировать его аналитический потенциал. Эта процедура, как представляется, отвечает «духу» постмодерна с его программами имплантации иных аксиоматик в тела традиционно сложившихся дискурсов, посредством чего производятся на свет и параллельно исследуются их внутренние возможности (прежде всего, познавательные), до сих пор скрытые устоявшимся разделением «сфер влияния» в деле производства значений.
Понятно, что содержание подобных инъекций далеко не всегда ограничивается теми соображениями относительно «духа современности», которые принимаются в расчет экономистами, даже неортодоксально мыслящими. Ведь постмодерн - ситуация, когда налицо радикальная затруднительность предпочтения одной системы аксиом другой, когда отсутствует грань между актуальным и устаревшим, единственно истинным и принципиально ошибочньвмЕ, когда между различными, подчас взаимоисключающими принципами построения картины мира установилось своего рода неустойчивое равновесие. Постмодерн - это ситуация постоянного «переписывания современности», и для выяснения того, что же представляет собой экономика в этой ситуации, необходимо снять входные барьеры на уровне аксиоматики экономического дискурса современности и инициировать процесс интерконтекстуализации по возможности всех его важнейших положений.
В заключении необходимо отметить, что при разработке методологии к сведению, конечно же, принимались такие «знаменитые» постмодернистские
концепты, как, например, «смерть автора», «ризома», «гетеротопия», «фармакон», «интертекст» и т.п.; без их посредства предприятие по выработке постмодернистских «точек роста» внутри экономического дискурса современности было бы заранее обречено на провал.
Теперь, после того как оговорены формальные стороны, необходимо остановится на одном чисто содержательном моменте, раскрытие которого также имеет предваряющий исследование характер. Речь идет о конкретизации значения собственно понятия «постмодерн», границы употребления которого в данной работе до сих пор не были зафиксированы удовлетворительным образом.
Относительно истории происхождения данного термина у различных авторов существуют различные версии10; еще большие расхождения существуют на предмет толкования его значения. Однако, не смотря на очевидную значимость этой темы, в рамках настоящего исследования придется ограничиться лишь несколькими сообщающими штрихами к портрету постмодерна - чтобы, во-первых, сделать узнаваемым его феномен (в качестве парадигмы, метастиля, картины мира, мировоззренческой установки, идеологии и т.п.), а во-вторых, операбельным его понятие (в качестве концепта, позволяющего «адекватно» представить предмет исследования).
Если попытаться охарактеризовать общее место рассуждений о постмодерне, то результатом окажется своего рода «популярная версия», содержание которой примерно следующее. Постмодерн - одно из имен современности (быть может, наиболее удачное), обязанное своим
происхождением распространению критического отношения к ценностям и установкам модерна, т.е. мировоззрения, непосредственно породившего современность. Эта критичность вызвана рядом негативных последствий доминирования модернистской парадигмы для жизни человека, от его физического выживания до духовной состоятельности (символами чего могут выступать Холокост, ГУЛАГ, Хиросима, Озоновая дыра и т.п.). Если происхождение модернистских взглядов связывают прежде всего с Просвещением и Французской революцией, то постмодернистских - с концом Второй мировой войны, уничтожением колониальной системы, Парижем 68-го, нефтяным кризисом 73-го. Наконец, если базовыми установками модерна принято считать безраздельную веру в прогресс и разум, следствием которой явились культ научного (в первую очередь, естественнонаучного) знания, ориентация на радикальные преобразования природного и социального порядков, а также стремление к единой и непротиворечивой картине мира, то постмодерн обычно ассоциируют со скепсисом в отношении возможности и необходимости прогресса (по крайней мере, в его модернистском понимании), недоверием к рациональности в качестве высшей инстанции жизнеустройства, предпочтением гуманитарной культуры «точному» естествознанию, в целом консервативной позицией в отношении каких-либо радикальных новшеств, неприятием универсализма как проявления репрессивности в отношении всего уникального и т.п.
Такова, как было сказано, «популярная версия». И хотя в общем и целом она не искажает действительного положения дел (а возможно, искажает его меньше любой другой, «более продвинутой» версии), все-таки для целей данного исследования необходимо выработать более конкретизированное понимание постмодерна, которое позволило бы четко отслеживать постмодернизационные эффекты в функционировании современного экономического дискурса.
Прежде всего необходимо выяснить, возможно ли трактовать «постмодерн» как «постсовременность»? (— Надо сказать, что такой перевод-интерпретация получил широкое распространение, потому, наверное, что заключенная в нем некоторая парадоксальность сулит обильный материал для всевозможных спекуляций на предмет противоречивости «духа современности»).
Итак, если постмодерн — это то, что следует за современностью, что приходит ей на смену; то что же тогда есть такое сама современность? — Здесь, однако, возникает затруднение, поскольку если под современностью понимать не просто абстрактное теперь, но некую конкретную эпоху «нашего» или «нового» времени, то как тогда не допустить произвола при выборе признака единства эпохи, будь то, к примеру, господствующая идеология, доминирующий стиль или дсклигнутый уровень технологии? Ведь в принципе современность можно отсчитывать с любого момента, потому что, проникая в глубь истории, осваивая прошлое, ничего кроме собственных следов не встретишь: Просвещение, Реформация, Возрождение, принятие христианства -в каждом из этих событий может быть с равным успехом узнано начало «нашего времени» (равно как в фигурах Маркса, Ньютона, Декарта, Галилея, Иисуса Христа или даже Гомера - усмотрены лики «родоначальников современности»)11.
Несмотря на то, что современность пытаются однозначно привязать к какому-либо конкретному отрезку истории, т.е. эмпирически зафиксировать его12, как раз эти-то попытки и демонстрируют целесообразность
сосредоточения внимания на структурно-функциональной, а не эмпирико-событийной стороне вопроса. Ведь в чем бы не узнавались «корни» нашего времени, всегда оказывается, что прежде всего самим фактом идентификации эпохи как современной в поток происходящего вносится упорядочивающий его момент противопоставления. В основании любого факта современности чего-либо лежит универсальная со-временность - то, что необходимо ориентирует человека как осознавшего временность своего бытия на всегда уже как-то зафиксированную оппозицию нового и старого, настоящего и прошедшего, нашего и ненашего и т.п. Вот почему в принципе современность не задается по форме неким событийным рядом (всегда более или менее случайным), но лишь постфактум наполняется его многообразными содержаниями. «Современным» является то, что в итоге оказывается «делом времени»; то, о чем говорят «время покажет». А время есть то, «в чем» старое гибнет, а новое рождается, и как таковые они (новое и старое) современны друг другу. Итак, современность как таковая конституируется совершенной очевидностью в отношении того, что же именно в настоящем принадлежит прошлому, а что - будущему.
По этим соображениям наиболее полноценной трактовкой постмодерна в связи с проблематикой времени, представляется та, к которой пришел Лиотар в своей статье «Ответ на вопрос: что такое постмодерн?»; ее квинтэссенцией является следующая формулировка: «Постмодерн следовало бы понимать как этот парадокс предшествующего будущего (post-modo)» . — В самом деле, уже обьщенный опыт показывает, что если любая современность озабочена будущим («ново то, за чем - завтрашний день»), то само будущее есть то, что всегда грозит оказаться равнодушным к вопросам современности, вытолкнуть ее в прошлое. Исчерпывающей характеристикой будущего как будущего является неопределенность, т.е. именно в свете противоречивости, амбивалентности, неидентифйцируемости и т.п. будущее входит в поле
современности, внося в него момент принципиальной внеположности по отношению к существующей оппозиции старого и нового, актуального и неактуального, ко всем вообще всегда уже состоявшимся оппозициям; но в то же время неопределенность является единственным свидетельством в пользу существования любого рода иных форм («иных», поскольку «новые» всегда уоке здесь и сейчас\ противопоставлены «старым»), заявляющих о себе пока только через ощутимую ограниченность, относительность, сугубую временность форм «современных»14. Иначе говоря, постмодерн - это время, когда «новое безнадежно устарело» (БХройс), поскольку новое - это то, что всегда уже оказалось в связке со старым, зафиксированное и состоявшееся. В этом-то и заключается парадокс: «постмодернизм, понятый подобным образом, - это не конец модернизма, но модернизм в состоянии зарождения, и состояние это постоянно (курсив мой — А.П.)»15.
Таким образом, постмодерн - это уже скорее не просто некоторая конкретная эпоха, но — в принципе всегда и везде возможная ситуация (хотя, разумеется, та или иная эпоха может быть более или менее «постмодернистичной»); ситуация, пребывание в которой влечет за собой как бы выпадение из современности - в том смысле, что в порядке существующего грань между старым и новым, сущим и должным, «классикой» и «модерном» практически вдруг перестает ощущаться как нечто значимое, как единственное основание для суждений. И в этой последовательной негативности постмодерна заключена своего рода его действительная позитивность, потому что только в этой ситуации «отсутствующей структуры», когда прежние различения более
незначимы, оказывается возможным работать для того, «чтобы установить правила того, что будет создано: еще только будет - но уже созданным»16.
Итак, можно резюмировать: о постмодерне правомочно говорить как о «постсовременности», если имеется в виду ситуация неисчерпаемости содержания мира любыми наличными оппозициями, которые исходно укоренены в представлении этого мира как со-временного. Нет тождества вне различия, и если со(-)временность представляет собой действительно универсальный план данности мира сознанию, то она с необходимостью должна включать в себя момент несовпадения себя с собою — что и есть постмодерн17.
Однако гораздо более ценной в прикладном аспекте трактовкой сущности постмодерна представляется та, которая исходит из более узкого понимания того, что есть модерн — а именно, из его понимания не как вообще, современности и не просто как «нашей» современности («новое время» и т.п.), но как времени или ситуации,- отмеченных некими радикальными новациями.
«Адекватный» современности способ мышления резонно квалифицировать как «модерн» постольку, поскольку универсальность в истолковании мира достигается лишь посредством его подчинения определенной «картине мира», которая по сути представляет из себя проект преобразования сущего должным образом, т.е. модернизации существующего порядка вещей. Поэтому, собственно говоря, только функцией модерна является
«классика» (она, по сути дела, всегда представляет собой некий «пре-модерн»), которая есть некая фикция непосредственно переживаемой целостности мира («первобытный» синкретизм, «архаическая» цикличность, «классическая» предустановленная гармония и т.п.). Модерн порождает классику с тем, чтобы с одной стороны - преодолеть ее, но с другой - «в перспективе» занять ее место; поэтому, возможная только в перспективе модерна, классика мыслится как истина по форме («всеобщий порядок мироздания»), но как заблуждение по содержанию («мифологизация действительности»). Таким образом, «непосредственно очевидным» и, следовательно, «современным» представляется мыслить именно так - в терминах абсолютности истины и относительности заблуждений, иначе говоря - в свете необходимости модернизировать классику, «преодолевая» или, напротив, «возрождая» ее.
Что же касается «постмодерна», то на первый взгляд представляется, что уже самой этимологией слова фиксируется принципиальная производность постмодернистской аксиоматики от модернистской, ее радикальная неоригинальность, вторичность. Но в этом и состоит парадокс постмодерна: радикально отличным от модернистского может быть только мировоззрение, пршщипиально не претендующее на радикальную отличность, не превращающее последнюю в самоцель, в некое программное требование18. Скорее, постмодерн воплощает реальное содержание модернистских проектов (во всем его противоречии их всегда идеальной форме), как бы априори данный смысл их возможных последствий - то, в чем с одной стороны проявляется ограниченность любого проекта, а с другой - содержится основание для иных моделей и стратегий модернизации.
Конечно, классика, модерн и постмодерн могут быть проинтерпретированы как необходимые компоненты полноценной картины мира, причем картины мира как таковой. Но это будет чисто модернистским проектом - классика в нем окажется маркером для всего подлежащего
модернизации, горизонты которой будут, в свою очередь, маркированы префиксом «пост» (то «после», которое «пока» неведомо, но должно быть предположено, дабы модернизация не закоснела и не перестала идти «в ногу со временем»). Постмодерну же чужд пафос унификаций картины мира, и для него выделение классики, модерна, постмодерна имеет совершенно отличный от присущего модерну (и, следует добавить, более привычного отечественному обществоведу) смысл - здесь они представляются не как ступени логико-исторического развития или элементы некой единой структуры19, но прежде всего как (по крайней мере, отчасти) параллельные миры, как различные логики, как разные сценарии хода истории и т.д.
В исследовательской литературе большой популярностью пользуется способ толкования сущности постмодерна посредством построения серии бинарных оппозиций, призванных отразить коренное различие принципов, лежащих в основании модернистской и постмодернистской идеологий20. Такой подход обладает тем преимуществом, что позволяет содержательно раскрыть качественное своеобразие постмодернистской аксиоматики, однако он содержит одну принципиальную двусмысленность. Дело в том, что для того чтобы не убить самый «дух постмодерна» в тех или иных из приводимых признаков постмодернистской картины мира, необходимо никоим образом не уравнивать между собой противопоставляемые элементы, поскольку постмодерн является столь же отрицанием модерна, сколь и признанием неизбывности его «духа»; в этом смысле постмодернизм — исключительно внутренняя критика модернизма, претендующая не противопоставить ему качественно иной способ бытия и мышления, но только продемонстрировать отчуждающий характер любого курса модернизации, его имманентную оторванность от «реальной жизни», обусловленную репрессивностью всякой идеи как устанавливаемого тождества в отношении реальности как
случившихся различий — т.е. указать на цену, в которую обошлось или обойдется воплощение в жизнь той или иной модернистской программы.
Так, например, противопоставление модернистскому формализму постмодернистского антиформализма вовсе не предполагает, что возможно и/или необходимо отрицание формы как таковой (в теории или практике). Такой пафос был бы как раз сугубо модернистичен (многочисленные программы преодоления, вплоть до решительного уничтожения, старых форм или вообще формы составляют негативную часть целого ряда модернистских проектов), но лишь воплощает требование не возвышать ни одну из данных форм до ранга «единственно адекватной».
Точно также противопоставление модернистскому детерминизму постмодернистского индетерминизма отнюдь не означает, что постмодернист рассматривает всякое явление как совершенно случайное и ничем не обусловленное событие; скорее, речь должна идти о том, что рассмотрение явлений исключительно с точки зрения того, что представляется всеобщим и необходимым, приводит к решительному игнорированию тех сторон явления, которые делают его подлинно уникальным и неповторимым - т.е. самим собой , в этом же духе следует понимать и такие концептуальные «пары», как «иерархия - анархия», «полезная деятельность - игра», «центрирование -смещение» и т.п., а также и несколько более образные противопоставления -например, «паранойя - шизофрения» и ряд других. Эти примеры позволяют увидеть, что постмодернизм не механически произволен от модернизма, но является своего рода качественным восполнением его аксиоматики, как бы экзистенциальным («жизненным») эквивалентом его сущности. Так, абсолютизирование пользы в любого рода действиях - это еще одна разновидность игры, признание полной безотносительности порядка -эквивалентно признанию его щюизвольности, слепая вера во всевластие какого-либо начала - рано или поздно обернется жертвоприношениями, равно
как и мания, однажды утратив власть над рассудком — оставит после себя лишенное связи и смысла существование.
Теперь предстоит определиться с тем концептом постмодерна, Которым будет руководствоваться данное исследование; другими словами, необходимо указать на тот ключевой пункт в знаниях и представлениях о постмодерне, который мог бы послужить индикатором наличия постмодернизационных тенденций в развитии тех или иных сторон человеческой жизнедеятельности, и прежде всего - экономической сферы.
Таким пунктом, одновременно воплощающим в себе как теоретико- познавательное, так и ценностно-практическое своеобразие постмодернистского мировоззрения, может быть выставлено требование изначального признания нередуцируемости различий, которое в той или иной форме присутствует в большинстве постмодернистских изысканий. Если прибегнуть к описанному выше методу идентификации постмодерна посредством противопоставления его аксиоматики модернистской, то можно отметить, что если модернистская картина мира строится по принципу эквивалентности и унифицируемости, то постмодерн озабочен судьбою уникального, личностного - и оттого исходит из необходимости отдавать должное моментам нетождественности при формировании тех или иных единств, т.е. не рассматривать эти моменты в качестве заранее подчиненных универсалистским нормам, но усматривать их изначальную конкурентоспособность.
По всей видимости, наиболее полноценно эта характеристическая особенность постмодерна была заявлена и концептуально проработана в программном тексте Ж.Деррида «Differance», где ее сущность оказалась отражена уже в самом этом вынесенном в заглавие неографизме. Заменив в слове «difference» («различие») «е» на «а», Деррида сумел «выразить невыразимое» (надо учитывать, что произведенная замена никак не сказывается на произношении слова) - а именно, показать ту парадоксальную
приоритетность различия перед тождеством, благодаря которой «само различие» никогда не может присутствовать «здесь и сейчас». Различие превращается в «свой след» - в тождество, как только мы останавливаем на нем взгляд. В то же время «собственно тождество» оказывается также чем-то неразличимым - оно пребывает бесконечно отсроченным, так что мы всегда оказываемся в промежутке между «единичным» и «всеобщим» . Другими словами, идея Деррида сводится к тому, чтобы продемонстрировать изначальную гетерологичностъ любой картины мира, на универсализм в пределах которой может претендовать разве что факт ощутимой нехватки именно универсальности — факт, свидетельствующий о непременном наличии иного в отношении «целого» данной картины мира и только и делающий таковую «целостность» возможной22.
Идея нередуцируемости различий, как уже было сказано, является лейтмотивом многих постмодернистских учений. Если обратиться к наиболее очевидным примерам, то к ней восходят такие концепты, как «маленький объект а» в психоанализе Ж. Лакана, «легитимация через паралогию» в философии Ж.-Ф.Лиотара, «ризома» в «шизоанализе» Ж.Делеза и Ф.Гваттари, «ирония» в моральной теории Р.Рорти, «гетеротопия» и «прерьшности дискурса» в эпистемологии М. Фуко и др.
Что до реального значения следствий, вытекающих из всей этой «метафизики», то для жизни человека и общества оно действительно велико. Дело в том, что только здесь не человек как таковой, а человек как уникальная личность, выражается ли это в идиосинкразичности воспоминаний или принадлежности к меньшинствам, в политических взглядах или эстетических пристрастиях, желании «быть как все» или тотальном нонконформизме, не просто обретает статус безусловной «ценности в себе», но и становится главной
целью реальной жизнедеятельности. Постмодерн означает не только «возможность иной точки зрения», но и практическую ориентацию существующих институтов культуры, искусства, политики, экономики и т.д. на признание и сохранение по возмоокности всех форм «инаковости», присутствующих в жизни.
Итак, постмодерн — это ситуация, вызванная к жизни потребностью противопоставить безусловной необходимости наличия некоего единого уклада (например, политического устройства, стиля искусства, модели хозяйствования) возможность сосуществования нескольких или многих различных «способов бытия». «Пост-модерн» означает, что эта ситуация вызывается к жизни «модерном» — и в самом деле, именно для модерна характерно трактовать должный уклад как иной, качественно отличный от существующего («классического») — но в то же время видеть в нем единственную альтернативу, что и открывает пути для постмодернизации. Тот же факт, что в качестве постмодерна себя идентифицировала именно эпоха «нашей» современности, должен только способствовать готовности исследователя к возможной «вездесущести», «рассеянности» постмодерна -иными словами, готовности оценивать все бытующие «постмодернизмы» (под постмодернизмом следует понимать тот или иной из «проектов» постмодерна, тот или иной из продуктов его идеологизации) лишь как частные и исторически обусловленные формы воплощения постмодерна как в принципе всегда и везде возможной ситуации.
Классическая экономика
Как правило, к классике причисляют то, что следует традиции некоего полагаемого изначально заложенным смысла; когда же нечто или некто пытается соответствовать этой традиции в рамках неких «новых» контекстов, говорят о возрождении «духа классики». Что же до классического в экономике, то для определения его специфики необходимо предварительно воспроизвести тот исходный тематический план, с которым можно было бы связать в качестве документального следа первичной рефлексии над феноменом экономики как таковой определенный регион экономического дискурса современности.
Едва ли «критично» начинать с искоренения всех тех стереотипов, которыми сфадиционно мыслящий» эпистемолог привык руководствоваться практически на уровне своего бессознательного - нет худшего предрассудка, чем убежденность в свободе от всяческих предрассудков как раз собственной точки зрения; не следует ли поэтому, напротив, избрать в качестве отправного пункта исследования наиболее инерционные мыслительные ходы - с тем, чтобы не изобретать еще одну «классику», но разобраться с реальным содержанием того, что под классикой обычно понимают? - Тогда, наверное, источник того, что сегодня расценивается как классическая составляющая экономического дискурса, логичнее всего искать в сочинениях античных авторов того периода, в который, как представляется, происходила фиксация основ классической картины мира.
Так, ключевое положение, отражающее классическое понимание сущности хозяйственной жизни и сформулированное Ксенофонтом в его трактате «Домострой» («домострой» - буквальный русский эквивалент греческого «ойкономика»), может быть связано с идеей предшествования вещам их мест, согласно которой в способности грамотно следовать установленному порядку соответствия вещей своим местам состоит хозяйственная мудрость. Речь идет о мудрости как уметт управлять миром вещей - т.е., другими словами, о навыке предвосхищающего понимания смысла всякой ведущейся деятельности, причем понимания, осуществляемого как в общем, так и в частностях. Необходимо, чтобы само место говорило об отсутствующей вещи23, а должным образом обустроенное домохозяйство можно было уподобить «хору вещей» . Должное как фактически сущее — такова, стало быть, исходная установка классического мышления, и именно из нее следует понимание хозяйственной деятельности как экономии, т.е. - как искусства следования заключенной в самой природе вещей мере, понятой как их качественная и количественная у-местность. Корень того, В. Зомбарт охарактеризовал как «идею пропитания»25, находится именно здесь: императив «ни что чрез меру» неисполним без четкого разумения «естественности» потребностей (т.е. их воспринимаемости в качестве всегда уже заданных). Фундаментальное теоретическое обоснование императивам хозяйственного поведения дал Аристотель. Поскольку он исходил из примата политической жизни над прочими формами человеческого бытия, содержание принципов жизни хозяйственной ставилось им в зависимость от содержания принципов жизни политической: ойкос есть логическое следствие полиса. Однако даже государство как всеобщая форма вовсе не является самоцелью; более того, государство «не создается в целях предотвращения взаимных обид или ради удобств обмена», но «оно появляется лишь тогда, когда образуется общение между семьями и родами ради благой жизни, в целях совершенного и самодовлеющего существования» (курсив мой - А.П.). В этом смысле государство является совокупностью всех средств достижения «счастливой жизни», т.е. - жизни в соответствии с идеей блага. Благо же, как бы оно не определялось со стороны своего специфического содержания, представляет собой трансцендентное по отношению ко всем формам существования человека начало, задающее смысл этого существования, взятого в целом. Благо есть то, что следует предпочесть в любом случае, причем ради него самого - а это означает, что единственно подобающим образом жизни будет жизнь созерцательная (теоретическая), поскольку ценное само по себе можно лишь созерцать. Хозяйствование же - лишь один из тех родов деятельности, что необходимы для достижения благой жизни, так как богатство в качестве конечного продукта этой деятельности - «это, конечно, не искомое благо, ибо оно [т.е. богатство—А.П.] полезно, т. е. существует ради чего-то другого»27.
Соответственно, экономика расценивается как искусство обретения и приумножения богатств, т.е. всего того, что признано ценным с точки зрения необходимых для достижения благой жизни условий, следовательно, ценным лишь условно, т.е. — полезным. Экономика занимает по отношению к политике заведомо подчиненное положение, так как только политикой выдвигается окончательный критерий полезности, а именно: способствовать возможности вести чисто созерцательную жизнь (то есть жизнь, адекватную природе блага). Богатство определяется через противопоставление благу: благо есть такое сущее, которое по своей природе не может быть средством, так как оно является наивысшей реальностью. Вот почему богатство как самоцель представляется чем-то абсурдным - ведь то, что по своей природе является лишь средством, разумному существу созерцать в принципе невозможно, так что хрематист (буквально - «полезник»), или стяжатель, должен быть признан существом, ведущим противоестественный образ жизни.
Вот идеи, которые исходно определяют степень принадлежности научной доктрины или хозяйственного воззрения к экономической классике. Рассуждая в духе традиционной историографии, можно сказать, что отсюда классика характеризуется такими феноменами, как космо- и теоцентризм и соответствующей им ориентацией мышления на абсолютную исполненность мироздания. Другими словами, если принять, что характер мышления определяется способом мыслить абсолютное, то сущность классики выражается в истолковании абсолюта как чистой позитивности. Таково Благо античных мыслителей, таков и Бог средневековых теологов28 (кстати, квалифицируемый также как «smnmum bonum», т. е. «высшее благо»). А отсюда — представление единичного («партикулярного») существования как чего-то соответственно негативного («determinatio est negatio»), и, следовательно, в себе истины не заключающего.
Экономика постмодерна
Несмотря на то, что обыкновенно постмодерн точно также антитезируется модерну, как модерн - классике, характер противопоставления здесь существенно иной. Постмодерн есть «деконструкция», что означает: любые тождества, или позитивности (например, эти - «классика», «модерн»), в постмодерне производятся и утверждаются (момент конструктивности) единственно с тем, чтобы в итоге мог воспроизводиться сам постмодерн как параллельный процесс их критического переосмысления (момент деструктивности). Поэтому если рассуждения о классической или модернистской экономиках могут вестись исходя из представлений об их концептуальной целостности и стилистическом единстве, воплощенных в неких базовых понятиях (например, таких, как «богатство» и «капитал»), то исследование экономики постмодерна представляет собой качественно иной случай. Даже если последнее предполагает руководствоваться неким обобщающим концептом (например, «творчество» вместо «труда»), то таковой должен ограничиваться выполнением «диссеминирующей» функции — т.е. не подводить возможное многообразие экономических форм под общий знаменатель необходимости некоего «правильного строя» хозяйственной жизни, но открывать возможности дальнейшей дифференциации ее фактического континуума.
Отсюда - своеобразие теоретических построений постмодерна, присущее и исследованиям экономической сферы. С одной стороны, бросается в глаза их апофатическая направленность, когда «в строгом смысле» «постмодернистским» в экономике вроде бы следует считать исключительно наличие тенденций к упразднению «всеобщих и необходимых» законов и норм, унифицирующих поведение хозяйственных субъектов (самый яркий пример — отрицание действия закона стоимости в современной экономике70). С другой -эта тенденция дополняется чрезмерной расширительностью употребления традиционно «строгих» концептов, благодаря чему последние превращаются из категорий «научного аппарата» с узкоспециальной сферой применения в полупонятия-полуметафоры, легко приспособляемые для характеристики практически любых областей «жизненного мира» (такова, в частности, судьба понятия «капитал»71 и многих других). Кроме того, постмодерном все выносимые оценки, создаваемые модели и формируемые принципы подчиняются требованию «локального детерминизма», когда признани : «позитивностей» любого рода (например, «факта» вытеснения труда творчеством или «необходимости» максимальной диверсификации целей и задач производственной деятельности в условиях растущей дестабялизации ожиданий) должно изначально носить характер чисто ситуативный, условный и обратимый.
Итак, главная отличительная особенность экономики постмодерна будет состоять в отсутствии императива единства содержательной экспликации применительно к нормативному идеалу уклада хозяйственной жизни. Единство перестанет означать единообразие, поскольку сохранится лишь на чисто формальном уровне, а именно — будет сведено к требованию многоукладности экономики. Лучше всего это иллюстрируется различием между самими концептами «многоукладной» и «смешанной» экономик: если в последнем случае экономической политике предписывается руководствоваться «принципом конвергенции», т.е. принципом непротиворечивого соединения (в рамках некоторой общей модели) прогрессивных моментов, присущих различным социально-экономическим укладам — очевидно, что «непротиворечивость» и «прогрессивность» как ориентиры реальной политики не могли бы быть введены в действие без «адекватного содержательного раскрытия» «первопринципа» какого-то нового, «более совершенного», способа жизнеустройства (вот почему «mixed economy» является модернистским концептом), — то в первом речь вдет просто о возможности сосуществования различных укладов (в том числе — и возможных «конвертабельных») «внутри» открытого, никогда не единого и всегда незавершенного («паралогического» и «гетеротопического»), пространства72.
Как уже отмечалось, постмодерн является не столько преодолением модерна, сколько «имманентной» критикой его программных установок (в этой принципиальной рефлексивности, даже реактивности псютмодернйстских программ подчас усматривают радикальный цинизм — «усилие освободиться от модернистских ценностей посредством модернистских же социальных технологий» ). Из чего следует, что характерные черты экономики постмодерна окажутся отнюдь не базовыми параметрами очередного проекта модернизации существующей модели хозяйственной жизни, но как раз напротив - теми фактическими особенностями этой жизни, которые вступают в явное или скрытое противоречие с (любым) ее идеальным образом.
Учитывая сделанные оговорки, нельзя не предвидеть целый ряд осложнений, которые будут сопутствовать попыткам характеристики экономики постмодерна как таковой. Поэтому целесообразно (с точки зрения подведения эмпирической базы) предпослать им краткий обзор тех конкретных явлений, которые сегодня принято рассматривать как своего рода вехи постмодернизации хозяйственной жизни общества.
Неоклассический дискурс в экономике как объект «имманентной» критики
Идентификация современности в качестве «эпохи постмодерна» означает, что в пределах «картины мира», или «парадигмы познания», или «дискурса» этой современности могут и должны сосуществовать различные, друг к другу не редуцируемые и опирающиеся на свои собственные аксиоматики, базовые установки, конкурирующие друг с другом в своей практической и теоретической значимости- Классика, модерн, постмодерн в качестве таких установок — лишь одна из возможных «схем современности».
При этом, однако, необходимо постоянно иметь в виду, что _ постмодернистский «план современности» составляется как бы «снизу», в результате чего картина мира приобретает характер «гетеротошш». Это значит, что ее аксиоматический уровень становится не инстанцией исключения (когда явления, не соответствующие «духу» современности, подвергаются однозначному остракизму), но, напротив, инициатором включения (когда этот «дух» не имеет никакой априорной силы и заранее заданной сущности, но является всегда подвижным и изменчивым «эффектом» фактически сложившейся констелляции явлений) - включения в этот план самых различных доктрин и практик.
Так, в экономике модернистский концепт «капитал» противостоит классическому концепту «богатство» подобно тому, как в духовной жизни сугубо религиозной установке сознания может прсугивостоять позиция принципиально атеистическая или, например, подобно тому, как в философии и науке примату теоретического разума - примат разума практического. И, соответственно, все пестрое многообразие постмодернистских концептов (их последовательное сведение к одному, «исходному», «наиболее общему и адекватному», выглядело бы «не постмодернистично»), подчеркивающих доминирование в современной экономике в высочайшей степени индивидуализированных процессов как в производстве, так и потреблении (от демассификации потребительских благ до включения «доброй воли» в цену корпорации), также имеет свои аналоги в других сферах современной жизни, где наряду с поиском «всеобщих» оснований и насаждением «общеобязательных» ценностей преследуются и прямо противоположные цели, а именно - обеспечение условий для автономного существования «самости», сохранение «нередуцируемости различий» в противовес непременному подведению их под тождество, и т.п. Итак, модернизм противостоит классицизму, постмодернизм - модернизму, но с точки зрения постмодерна принцип конкурентного сосуществования способен вобрать в себя это противостояние - не «снять» его, но инициировать как одну из возможных форм взаимоотношений.
Теперь, когда на примере сопоставления трех различных аксиоматик, которые можно обнаружить в основании экономического дискурса современности, получено общее представление об экономике постмодерна, о ее «духе», необходимо перейти к выявлению особенностей непосредственного функционирования дискурса этой экономики. Иными словами, на примере рассмотрения конкретных областей экономического анализа и ссютветствующих им феноменов экономической жизни предстоит выявить признаки «эффектов постмодернизации» экономического дискурса современности, а также ее (постмодернизации) возможные последствия, значимые как для научной парадигмы, так и для стиля хозяйствования.
Важнейшим в содержании постмодернизационных процессов является деконструкция той картины мира, которая претендует выполнять функцию метанарратива, т.е. универсального языка описания и истолкования действительности. Эта претензия составляет самую суть модерна, соответственно, пафос постмодерна состоит во всяческом противодействии легатимизации данной претензии. Выполнять функцию метанарратива означает задавать критерий для оценки фактического положения вещей, начиная с оценки того, что, собственно, следует считать за «факт», и заканчивая тем, что должно быть признано «истинным», «адекватным», «целесообразным» и т.д. Т.е., другими словами — формировать план имманентности, когда некий концепт наделяется -силой іфоизводить «эффект очевидности» (например, стремление к оптимальному соотношению затрат и результатов как естественное свойство человеческой натуры, а не исторически и культурно обусловленный экономический «закон»). Соответственно, деконструировать метанарратив означает, во-первых, "развенчать его претензии на абсолютизм в применении (такова негативная часть процесса), а во-вторых, продемонстрировать те возможности для диалогического истолкования действительности, которые могут следовать из релятивизации, паралогизации и даже фальсификации тех или иных конкретных положений данного метанарратива.
Применительно к экономике это означает, что процедуре деконструирования должна подлежать прежде всего та доктрина, основные f предпосылки и положения которой реально или даже только потенциально выступают в качестве всеобщих и необходимых норм осмысления феноменов данной сферы человеческого бытия. По всей видимости, наиболее подходящим для роли объекта деконструкции является неоклассический дискурс, какие причины лежат в основе такого предпочтения?
Во-первых, в самом эпитете «неоклассический» присутствует пафос противопоставления данной доктрины другим как наиболее укорененной в научной традиции, и даже более того - как сочетающей все «позитивное» в экономическом наследии с наработками, необходимость которых диктуется экономическому анализу непосредственной «злобой дня». Такое «автореференциальное» прочтение неоклассики, впрочем, подкрепляется фактом присущей ей высокой (в сравнении с другими доктринами) степени систематизации щ формализации знаний, а также - практически , полной архитектонической завершенности, сочетающейся с достаточно широкой открытостью навстречу новой проблематике.
Власть, неопределенность и «герменевтика» фирмы
Как только что было показано, на уровне экономического сознания постомодернизация экономики проявляется прежде всего в форме попыток критического преодоления любых принципов истолкования поведения хозяйствующих субъектов, если только эти принципы претендуют на однозначный универсализм в своем применении. Так, интерпретируется ли homo oeconomicus как Я («неоклассическая» рациональность) или как Другой («неклассическое» отчуждение), налицо модернистская претензия предписать сущему человеку некий заданный, однозначно должный образ действий. Нечто подобное имеет место и в случае анализа поведения хозяйствующих субъектов на уровне их фактического существования, традиционно исследуемой экономистами формой которого является деятельность фирмы. Стало быть, фирму как концепт также необходимо деконструировать.
Итак, неоклассика сформировала концепт экономического как такового, представляющий собой модель рационального поведения. В своем анализе неоклассическая теория применяет эту модель для интерпретации деятельности любых «субъектов» экономики, которые она находит в реальной хозяйственной действительности.
Как известно, «неоклассическая» фирма - это как бы некая «точка» рыночного пространства, совершенно абстрагированная от каких-либо «внутренних проблем» и целиком сведенная к функции максимизации прибыли (фирмы точно также максимизируют прибыль, как «домашние хозяйства» — полезность, а работники - доход)143. Едва ли кому-нибудь может придти в голову выдавать такую модель за «портрет» реальной фирмы. Поэтому критика такого видения фирмы должна пытаться выяснить прежде всего то, каким образом примевение данной абстрактной модели интерпретирует доведение фирмы вообще в качестве действительного поведения реальной ирмш.
«Основной спорный вопрос» для критического рассмотрения неоклассической теории фирмы Ф.Махлуп видит в том, «можно ли считать разумной гипотезу о максимизации прибыли как главной цели фирмы только тогда, когда она подтверждается согласием всех или большинства лиц, управляющих фирмами на практике, в том, что это их единственная или основная цель, что они способны получить всю информацию, произвести все необходимые для достижения этой цели расчеты, что они доводят до конца все действия, признанные наилучшими в этом отношении; или, напротив, можно обойтись без подобных исследований и все же принять положение о -д максимизации прибыли как плодотворное утверждение, выводы из которого соотносятся с данными о ценах и объемах производства». Из этой формулировки видно, в частности, что заострение внимания именно на = феномене максимизации прибыли вводит в поле зрения целый ряд совершенно специфических проблем (таких как выбор приоритетов, согласование целей, полнота информации, различие ценностей и т.п.), в свете которых «центральной» проблемой может оказаться, например, проблема статуса фирмы как субъекта экономической экжзни. Вряд ли возможно опровергнуть факт того, что реальный экономический субъект никогда не бывает изолированным индивидом, что его природа — сугубо социальна145. В этом смысле всякий экономический субъект — это субъект принятия решений146; субъект, деятельность которого оказывает влияние на других и сама находится под их влиянием. Поэтому все проблемы, непосредственно связанные с организацией экономической окгизни (данное понятие относится к понятию моделирования экономического поведения как «знание конкретное» к «знанию абстрактному») и касающиеся в первую очередь возможности и необходимости кооперирования (т.е. совместной постановки и реализации целей), можно рассматривать как входящие в круг «самим собою разумеющегося». Это относится, в частности, к феноменам : и неопределенности, поскольку именно их наличием характеризуется реальный контекст принятия решений в экономике: от способности участвовать во властных отношениях зависит дееспособность субъекта принятия решений, неопределенность же является важнейшим атрибутом той среды, в которой протекает его деятельность. Неоклассика, казалось бы, выносит эти феномены за скобки, расценивая их как «экзогенные» переменные. Это не означает, однако, что неоклассическая экономическая теория совершенно не признает влияния на экономические - процессы факторов «внешней среды». Скорее напротив, власть и неопределенность рассматриваются здесь (пусть и не в эксшпщитной форме) как составляющие реального контекста экономической жизни - как то, с чем экономические субъекты необходимо сталкиваются и что они должны уметь подчинять в своей повседневной деятельности своей основной цели максимизации прибыли. Таким образом, неоклассический дискурс интерпретирует «социальные» проблемы не в качестве «малосущественных», но только в качестве способных быть разрешенными на основании «чисто экономических» соображений; ведь и тема монополизации и картелирования трактуется в терминах «потери эффективности» (урезания «потребительского излишка» и т.п.). Дело в том, что неоклассика принимает, в общем-то, только одно допущение: если всем в обществе будут предоставлены возможности действовать свободно, т.е. исключительно на основании рационального выбора, то все «социальные» проблемы будут так или иначе решаться на основании одного только чисто экономического расчета. Вот почему к «эффектам псютмодернизации» следует относить вовсе не просто сам факт включения таких феноменов, как власть и неопределенность, в поле экономического анализа (похоже, они никогда не исключались из него и не могли исключаться). Скорее, речь должна идти о том, насколько возможно ..трактовать поведение таких экономических субъектов, как, например, фирма, по аналогии с поведением «единичных максимизаторов» (если принять предпосылку, также, впрочем, небесспорную, что только отдельная личность может выступать в качестве такового). В самом деле, возможно ли, и если да, то до каких пределов и с какими оговорками, отождествлять деятельность фирмы с поведением рационального индивида? Другими словами, если согласованное единство целей не является чем-то непосредственно данным на «интерсубъективном» уровне, то разве не очевидно, что интерпретация реальной природы такого «квази-субъекта» как фирма должна повлечь за собой «разотождествление» ее сущности и «диалогазацию» характера ее деятельности?
