Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Теоретические проблемы изучения глагольных форм в русском, лезгинском и немецком языках 10
1.1. К истории вопроса 10
1.2. Глагольные формы, выступающие в адъективной функции в русском, лезгинском и немецком языках 26
1.2.1. Употребления русского причастия 26
1.2.2. Формы лезгинского глагола, интерпретируемые как причастия, исходя из их адъективной функции 46
1.2.3. Глагольные формы, выступающие в адъективной функции в немецком языке 52
Выводы по главе 1 71
Глава 2. Категориальные характеристики адъективных форм глагола в русском, лезгинском и немецком языках 74
2.1. Морфологическая транспозиция адъективов в русском языке 74
2.2. Семантическая структура адъективов в лезгинском и немецком языках 99
Выводы по главе 2 140
Заключение 143
Список использованной литературы 149
Источники языкового материала 170
Условные сокращения 173
- Употребления русского причастия
- Глагольные формы, выступающие в адъективной функции в немецком языке
- Морфологическая транспозиция адъективов в русском языке
- Семантическая структура адъективов в лезгинском и немецком языках
Употребления русского причастия
Причастие русского языка толкуется как особая неспрягаемая форма глагола, обозначающее действие, но представляющее его как признак предмета, как гибридная глагольно-адъективная форма [РГ 1980: 465]. Рассмотренные ранее точки зрения лингвистов дают основания полагать, что причастия объединяют в себе как признаки глагола, так и прилагательного, выражая, при этом, значение процессуального признака предмета.
С одной стороны, природная гибридность причастия указывает на возможность сосуществования в одной лексеме разнополярных грамматических и лексико-грамматических категорий: как известно, имя противопоставляется глаголу. С другой стороны, при рассмотрении причастия как глагольной формы или самостоятельной лексемы, обнаруживается проблема тождества слова. Будучи гибридной глагольно-именной формой, причастие постоянно балансирует на границе двух частей речи: собственно причастия и прилагательного.
Вопросы изучения причастий как языкового явления нашли свое отражение в работах А.Н. Гвоздева. В [Гвоздев 1965] он представляет точку зрения, согласно которой причастия обладают рядом соответствий с прилагательными, которые частью по своему происхождению восходят к ним. Сюда относятся:
1) Действительные причастия настоящего времени и прилагательные с идентичным корнем: желтеющий – желтый;
краснеющий – красный;
чернеющий – черный.
Все эти причастия, относящиеся к глаголам, которые, в свою очередь, образованы от прилагательных (краснеть от красный, седеть от седой), определяют его признак в процессе становления: синеющее небо – небо, которое становится синим; мы видим, что здесь прилагательное отражает обладание качеством в сложившемся виде: синее небо. В метафорическом плане эти причастия подчеркивают более активное, действенное проявление признака, а прилагательные, напротив, – более пассивное наличие признака у предметов: зеленеющие поля и зеленые поля; что-то белеющее и что-то белое.
2) Действительные причастия настоящего времени (совместно с возвратными причастиями) и прилагательные с суффиксом -учий, -ючий, ачий, -ячий, которые по своему происхождению являются древнерусскими причастиями:
Сыплющийся – сыпучий;
сидящий – сидячий;
колющий – колючий.
В некоторых случаях подобные прилагательные предстают антонимами прилагательных совсем иной структуры: горячий – холодный, сидячий (образ жизни) – подвижный, горючий – огнестойкий.
3) Причастия действительного залога настоящего времени (обычно с отрицанием) и прилагательные, которые совпадают со страдательными причастиями настоящего времени с отрицательной приставкой не-:
Не сгорающий – несгораемый; не увядающий – неувядаемый; не промокающий – непромокаемый [Гвоздев 1965].
Как замечает А.Н. Гвоздев, для причастия характерна только констатация продолжения действия, что действие еще не завершено; становится возможным при непосредственном участии отрицательной частицы не. К примеру: сгорающий – не сгорающий, смолкающий – не смолкающий. Говоря о прилагательных, он отмечает их невозможность совершения действия, недоступность совершения известного процесса в отношении предмета: несгораемый шкаф – шкаф, который не может сгореть, непромокаемый макинтош – макинтош, который не может промокнуть [там же].
4) Причастия страдательного залога настоящего времени (чаще с отрицанием) и прилагательные с приставкой не- и суффиксом -имый:
Не допускаемый – недопустимый;
не побеждаемый – непобедимый;
не укрощаемый – неукротимый.
В представленной разрядке прилагательные указывают на противление предмета возможному воздействию: неосуществимая мечта – та, которую нельзя осуществить, несокрушимый оплот – тот, который невозможно сокрушить. Зачастую эти прилагательные используются в речи для гиперболической передачи качества (непобедимый – самый могущественный), тем самым выражая экспрессию [Гвоздев 1965].
5) Причастия действительного залога прошедшего времени и прилагательные, которые образовались от причастий с суффиксом -лый:
Загоревший – загорелый.
Подобного рода прилагательные и причастия являются особенно близкими по своим значениям. Можно заметить, что для причастий характерна более яркая выраженность процесса: загоревший на море ребенок – ребенок, кто приобрел загар в виду того, что непосредственно подвергался загоранию, а загорелая девушка – девушка, которая обладает загаром, и это прилагательное схоже по смыслу с прилагательным смуглая. Прилагательные по частоте использования чаще применяются по отношению к предметам (запотелые окна, закопт елая крыша, оледенелая трасса), которые могут быть подвержены только внешнему воздействию [Гвоздев 1965]. 6) Более отдаленные от причастий по своему значению бесприставочные прилагательные на -лый, у которых отсутствуют полностью соответствующие им причастия; таковые обладают только более далекими причастиями с приставками:
Поспевший – спелый; созревший – зрелый; завядший – вялый.
В подобных прилагательных отглагольный характер едва заметен, и зачастую они передают качество без указания на их образование.
7) Причастия страдательного залога прошедшего времени и прилагательные, образованные от этих причастий; зачастую первые представлены с приставками, а вторые – без:
Сваренный – вареный;
натертый – тертый;
разбитый – битый.
Причастие как бы называет процесс, который был проведен в отношении предмета: в примере испеченные яблоки, мы видим, что здесь подразумеваются яблоки, которые испекли, тогда как прилагательное печеное (яблоко) демонстрирует качество, которым обладает яблоко. В последнем примере прилагательное печеное играет роль антонима к слову сырое. Отметим что, в лингвистике возможны случаи перехода причастий с приставками в прилагательные: раздутые штаны (= слишком объемные), открытая рана.
8) Причастия действительного и страдательного залога совместно с омонимичными с ними прилагательными, которые образовались из этих причастий:
а) Камень, блестящий на солнце – блест ящий доклад. Мыс, выдающийся в море – выдающийся деятель. Блуждающие в лесу шакалы – блуждающая улыбка. Директор, вызывающий техника – вызывающий тон.
б) Уважаемый всеми человек – уважаемый товарищ.
Управляемая шофером машина – управляемый аэростат [Гвоздев 1965]. Однако стоит заметить, что страдательные причастия и причастия от возвратных глаголов иногда могут выступать в качестве синонимов. Значение страдательности распространено среди значений возвратных глаголов; в этом случае творительным падежом обозначается действующее лицо, а глагол, в свою очередь, относится к подлежащему, которое предстает в качестве объекта действия: Ребенок лечится педиатром и Ребенок, лечащийся педиатром, синонимично относительно выражения страдательного значения с оборотом Ребенок, вылеченный педиатром, (здесь вылеченный выступает в качестве страдательного причастия). Тем не менее, рассмотрение подобных причастий как равноценных является некорректным.
Страдательные причастия характеризуются наличием как полной, так и краткой форм: отвлеченный – отвлечен. Стоит отметить, что указание смыслового ранга процессуального признака необходимо для данных причастий.
Исследования русского причастия выявляют сравнительно новую для современного русского языка тенденцию образования причастий страдательного залога путем агглютинации постфикса -ся: хорошо продающиеся журналы, износившееся за два года пальто (такие причастия выступают только в полной форме) [Малышева 2016: 13].
Глагольные формы, выступающие в адъективной функции в немецком языке
Глагольные формы, выступающие в адъективной функции, традиционно трактуется как причастия, в том числе и современном немецком языке. Так, в «Немецкой грамматике» («Die Deutsche Grammatik») дается следующее понятие причастия: «Bei Patrizipien handelt es sich um infinite Verbformen, die im Hinblick auf ihre Eigenschaften zwischen Verb und Adjektiv stehen; gelegentlich warden sie deshalb auch als Verbaladjektive bezeichnet» [Hentschel, Vogel 2009] – «… нефинитная форма глагола, в которой совмещаются как характеристики глагола, так и прилагательного. В связи с этим обстоятельством обозначают их термином «отглагольные прилагательные» (перевод наш – З.Ш.).
Эта особенность служила основанием для античных грамматиков рассматривать данные формы в качестве обособленной части речи [Arens 1974: 25, Lallot 1998: 186–190]; в описании латинских грамматиков причастия имеют двойную природу – как глагольная часть речи, и как прилагательная часть речи. Глагольное содержание проявляется у причастий в основополагающем управлении глаголов. Кроме того, для причастий характерны грамматические глагольные категории: вид и время. Адъективные характеристики проявляются в возможности функционировать подобно причастию – в согласующих языках – в роде, числе и падеже с определяемым словом [Hentschel, Vogel 2009].
В грамматиках немецкого языка обсуждаемая форма представляет собой твердо закрепившийся класс слов. Проводилось множество исследований по вопросу происхождения причастий. Так, исследования сравнительной грамматики индоевропейских языков приводят к выводу, согласно которому причастия можно рассматривать как отглагольные прилагательные в ключе их происхождения, которые по мере развития индоевропейских языков последовательно входили в систему форм глагола, сохраняя вместе с тем черты, характерные для прилагательных [Москальская 1956: 338].
Иной точки зрения придерживается И.П. Тагиль в [Тагиль 2010: 191], который, наряду с инфинитивом, рассматривает причастие немецкого языка как именную форму глагола. Многочисленные исследования дают основание полагать, что начиная с первых письменных памятников, в немецком языке причастия рассматриваются как часть системы формы глагола. Однако, несмотря на это обстоятельство, история немецкого языка демонстрирует черты непосредственной близости изучаемых форм с именами прилагательными.
Любой немецкий глагол может образовывать две формы причастия (das Partizip I и das Partizip II). Иногда в грамматиках причастие I именуют Partizip Prsens (или лат. participium prsentis), а причастие II – Partizip Prteritum (participium prteriti). Следует отметить тот факт, что исключительно с точки зрения формирования причастий эти названия «оправдывают» себя. С позиции темпоральной семантики данной глагольной формы такое обозначение (Partizip Prsens) не является совершенным в виду отсутствия семантики времени у рассматриваемых причастий. Они обозначают продолжительное, длящееся действие, время которого совпадает со временем действия сказуемого. К примеру:
Sie schaut die schlafende Mutter zu. (Prsens) Она наблюдает за спящей матерью .
Sie schaute die schlafende Mutter zu. (Prteritum) Она наблюдала за спящей матерью .
Sie wird die schlafende Mutter zuschauen (Futurum I) Она будет наблюдать за спящей матерью .
Для более полной характеристики причастия I в немецком языке были изучены труды германистов-современников. Так, в частности, поднимая фундаментальные вопросы немецкой морфологии, лингвист Э. Хильке в книге Grundzge der Morphologie des Deutschen пишет следующее относительно причастия I: «Сложность причастия I связана с тем, что оно используется при образовании формы глагола, однако не является вербальной, а выступает исключительно в качестве прилагательного. Причастия не выступают в качестве глагольной формы. В современном немецком языке нет места в глагольной парадигме для этих форм в противоположность причастию СВ (Partizip II): ist gegangen (пошел), hat gesehen (увидел). Статус морфем -(e)n d нельзя рассматривать однозначно как флективную форму глагола и потому является иррелевантным для словообразования. Некоторые формы ограничены в своем использовании (ein schreindes Kind ( плачущий ребенок ) – das Kind ist schreind ( ребенок заплакан ), тогда как другие способны развивать свое идиоматическое значение, как это имеет место быть в следующем примере: faszinierend ( захватывающий ) в значении bezaubernd ( очаровательный ) могут быть растолкованы как прилагательные. При этом они имеют степени сравнения и возможно их использование в предикативной функции» [Hilke 2011: 87].
В немецком языке формы, интерпретируемые как причастия, как и в русском, обладают двумя формами залога: действительным и страдательным: если действительный залог передается при помощи причастия I (das lesende Mdchen читающая девушка ), тогда как причастием II выражается как пассивный, страдательный залог (das gelesene Buch прочитанная книга , die gemachte Arbeit сделанная работа ), так и активный (die gekommene Gste пришедшие гости ).
И.Б. Мышковой высказывалась мысль о том, что иногда в предложении причастие может принять на себя функцию второй части сказуемого, равно как и выступать в функции других членов предложения [Мышковая 2007].
Однако надо отметить, что в качестве второй части сказуемого используют только второе причастие (das Partizip 2).
Например:
1) как часть простого глагольного сказуемого в Perfekt и Plusquamperfekt активного залога изъявительного и сослагательного наклонений [там же].
Mit der letzten Frage hatte sich McConnor unwillkrlich an Czentovic gewandt С последним вопросом МакКоннор невольно обратился к Чентовичу (Zweig).
2) во всех временных формах пассивного залога (das Passiv).
Dieser an sich unbetrchtliche Defekt verriet einen Mangel an imaginativer Kraft und wurde in dem engen Kreise ebenso lebhaft diskutiert Этот сам по себе незаметный дефект указывал на недостаток воображения и в узком кругу так же живо осуждался (Zweig).
Причастия в рассматриваемом языке имеют двойственную глагольно-именную природу в силу того, что у них проявляются и предикативные, и номинативные свойства.
John Carter zeigte sich gar nicht bel eidigt Джон Картер совсем не казался себе уязвленным (обиженным) .
В данном примере причастие beleidigt описывает внутреннее состояние, внутренний мир (объекта). Внешнее поведение описывает главный глагольный предикат sich zeigen. Какую связь можно проследить между внутренним состоянием героя и его внешними проявлениями? В рассматриваемой ситуации возможна двусмысленная трактовка наложения смыслов:
I. John Carter war beleidigt, zeigte es aber nicht Джон Картер был уязвлен, однако он не демонстрировал это свое состояние (Здесь очевидно расположение двух смысловых ядер в противопоставительных отношениях).
II. John Carter war nicht beleidigt und zeigte kein Beleidigtsein Джон Картер не был уязвлен, и (при этом) вовсе не демонстрировал свою уязвленность (в данном случае мы сталкиваемся с однонаправленностью действия и состояния).
И только исходя из контекста, можно понять, какая из интерпретаций верна.
Мы разделяем позицию Э.И. Кудриковой, которая в ходе исследования простого предложения с монопредикативной структурой приходит к мысли, что «пропозиционный анализ конструкций с причастными оборотами выявляет в них самые разнообразные смысловые отношения: причинно-следственные, целевые, противительные, отношения уступки, следования, предшествования. Очень часто в конструкциях присутствуют отношения характеризации, особенно при использовании причастия II для описания состояния или внешнего вида субъекта действия» [Кудрикова 2003].
Морфологическая транспозиция адъективов в русском языке
В данной главе глагольные формы, выступающие в сопоставляемых языках в атрибутивной функции, рассматриваются с точки зрения наличия в их структуре морфем, производящих их морфологическую транспозицию в класс словоформ с адъективной семантикой. Следует отметить, что процесс транспозиции происходит в указанных языках неоднородно, а само это явление зачастую подвергается сомнению. Бесспорно, присутствует морфологическая транспозиция глагольных форм в причастия в русском языке. В лезгинском и немецком языках транспозиция глагола в словоформы адъективной семантики происходит не на морфологической почве, поэтому мы их рассмотрим отдельно.
Термин транспозиция в современной лингвистике обычно используется для обозначения переходности. Нередко сложности в определении частей речи связаны напрямую с транспозицией. Данное явление известно как переход из одной части речи в другую или употребление в функции другой части речи.
Для более детального изучения данного явления необходимо рассмотреть его дефиниции и способы толкования.
Транспозиция (от латинского transpositio – перестановка) представляет собой использование одной языковой формы в функции другой формы, т.е. ее противочлена в парадигматическом ряду. Такое определение дает в «Лингвистическом энциклопедическом словаре» В.Г. Гак [ЛЭС 1990].
Данный термин применителен как в узком, так и более широком значении. Если рассматривать это явление в широком смысле, то под транспозицией следует понимать перенос, перемещение любой языковой формы, к примеру, возможна транспозиция времен (когда вместо прошедшего или будущего времени используется настоящее время), наклонений (когда в значении индикатива или условного наклонения употребляется императив), коммуникативных типов предложения (когда в значении повествовательного предложения употребляется вопросительное). Иначе говоря, «транспозицией считается использование грамматической формы в таких функциональных значениях, которые в той или иной степени отступают от ее генетического значения» [Тимофеев 1999: 3-7]. Термин транспозиция используется также для различных переносов в лексике и обозначения метафор.
Если рассматривать транспозицию в более узком смысле, именуемую также функциональной транспозицией, то ее можно охарактеризовать как «перевод слова (или основы слова) из одной части речи в другую или его употребление в функции другой части речи» [ЛЭС 1990].
Транспозиция основывается на семантическом или функциональном сопоставлении языковых единиц; это отношение и процесс, в котором дифференцируются три составляющих: первичная форма (транспонируемое), средство транспозиции (транспозитор), результат / исход (транспозит). Рассмотрим каждый из этих элементов.
Транспонируемое можно определить как объект, на который направлено явление траспозиции (перехода).
Транспозитор предстает в качестве знака связи между определяющим и определяемым [Большая Российская Энциклопедия].
Транспозит представляет собой результат процесса перехода слова из одной части речи в другую.
Первым из лингвистов, кто поднял вопрос о транспозиции, был Ш. Балли – один из выдающихся лингвистов XX века. В частности, в его труде «Общая лингвистика и вопросы французского языка» (1955 г.) мы находим следующее относительно транспозиции как языкового явления: «Языковый знак, полностью сохраняя свое семантическое значение, может изменить грамматическое значение, приняв на себя функцию какой-нибудь лексической категории (существительного, глагола, прилагательного, наречия), к которой он не принадлежит» [Балли 1955: 130]. На примере французских существительных planete – планета и campagne – деревня , он показывает как эти существительные, не подвергая изменению своего значения, переходят в плане функционирования в прилагательные в (systeme) planetaire планетная (система) и (maison) de campagne деревенский (дом) . Или же в предложении Tu mens Ты лжешь сохраняется смысл, переходя в существительное и объектное дополнение в (Je sais) que tu mens Я знаю, что ты лжешь . Подобную систему грамматических замен автор предлагает именовать функциональной транспозицией [Балли 1955: 131]. Дальнейшее развитие этого термина можно найти в трудах лингвистов более позднего периода.
Изучение транспозиции как языкового явления на материале разносистемных языков – лезгинского, представляющего язык синтетического строя (как и все кавказские языки), русского, аналогично с лезгинским относящегося к языкам с синтетическим строем, с одной стороны, и немецкого с характерным аналитическим строем – с другой, вызывает существенный интерес с точки зрения сравнительно сопоставительного анализа. Современная типология стремится сопоставить такие структурные фрагменты языковых систем, как: синтаксический, морфологический и фонологический.
В системе языка имеют место процессы транспозиции – когда в определенных коммуникативных ситуациях одна морфологическая форма может употребляться в значении другой. Здесь следует также отметить, что «все типы транспозиции выражают различные стилистические нюансы, сообщают предложению яркие обертоны смысла, т.е. являются средством выражения и субъективной модальности – выражения отношения говорящего к содержанию сообщаемого или к участникам сообщения [Культура русской речи 2003: 330]. К формам времени это имеет непосредственное отношение, потому как они (формы времени) по своей природе носят многозначный характер: они могут употребляться не только в собственном значении, но также нести в себе значение других временных форм: в 1812 году Наполеон переходит границу России; 15 марта 44 года до н.э. на заседании Сената Юлия Цезаря окружа ют заговорщики. На безоружного Цезаря обрушиваются беспощадные удары. У убитого Цезаря впоследствии насчитают 23 раны. Данные примеры свидетельствуют о несовпадении морфологической характеристики глагольной связки или глагола в функции предиката с синтаксическим временем. Все это приводит к мысли о том, что морфологическая характеристика глагольной связки подчиняется законам транспозиции. Рассмотрим возможные варианты транспозиции:
– употребление формы настоящего времени в значении прошедшего (так называемого настоящего исторического);
– формы прошедшего времени в значении будущего: Ну, я пошел, увидимся!; иногда данная форма используется для передачи иронии: Так я тебе и дал!
– формы прошедшего в значении настоящего: Встал утром, лошадь вычистил…. Ну, да ведь солдат работы не боится (Салтыков-Щедрин);
– формы настоящего времени в значении будущего: Весной аспирант защищает (в значении “будет защищать”) диссертацию;
– формы настоящего времени в функции будущего: Еду сегодня в ночь;
– формы будущего времени в значении настоящего: Богатырь умрет (= умирает) – слава его воюет; Как аукнется, так и от кликнется;
– формы будущего времени в значении прошедшего. Будущее простое может обозначать в речи прошедшие события, которые повторялись, чередовались: Придет, постучится и робко войдет, приветливая была, приветливый человек, интеллигентный…(Первенцев).
Наибольший объем использования по праву принадлежит транспозиции, при которой используются формы настоящего несовершенного в рассказе о прошлом. Его также именуют как «настоящее историческое», «настоящее повествовательное», или «настоящее рассказа», «настоящее живописное», или «настоящее описательное» [Розенталь, Теленкова 1985: 140]. Зачастую, для красочной передачи событий прошлого используется «настоящее историческое», что позволяет читателю / слушателю стать свидетелем того, о чем идет повествование, живо представить все описываемые события, приблизиться к ним, они как бы разворачиваются у него перед глазами. Такие глаголы, как вижу, чувствую, помню, вспоминаю, нередко используются для перехода от форм прошедшего времени к настоящему.
В.М. Иванова называет эти слова глаголами «живого представления» [Иванова 1969: 83]. Например: Помню, как после ужина мы забрались с керосиновой лампой на русскую печку, и мать раскрыла старый охотничий журнал. Показывает пальцем рисунок на обложке: лесная дорога, силуэты двух охотников. И говорит, что это отец с дядей Сашей (Костюнин).
Действительно, при использовании формы настоящего исторического повествователь переносится в прошлое, воскрешаемые памятью ситуации как бы разворачиваются в момент восприятия текста. Благодаря формам настоящего исторического создается эффект обратной перспективы: прошлое максимально приближается, тогда как настоящее отодвигается на задний план.
При помощи настоящего исторического возможно передать особенности эмоционального состояния говорящего, что является очень важным в любом произведении. Помимо настоящего времени, формы будущего совершенного также могут употребляться для передачи событий прошлого. Например: Школа была на отшибе села. Зимой в сорокаградусный мороз пока дойдёшь, руки озябнут.
Семантическая структура адъективов в лезгинском и немецком языках
От транспозиции причастных форм русского языка существенно отличается их транспозиция в лезгинском и немецком языках. Это дает нам основания исследовать это явление в указанных языках отдельно от русского. Если рассматривать причастия лезгинского языка в контексте их принадлежности к морфологическим транспозитам, то необходимо выяснить, как и какие аффиксы способствуют этому; в случае, если они таковыми не являются, нам необходимо будет выявить причины, по которым невозможно максимально приблизить их к причастиям русского и немецкого языков в морфологическом аспекте.
В грамматических описаниях лезгинского языка интерпретация причастий весьма неоднозначна. В исследованиях, проводимых языковедами в области лезгинского глагола, а в частности – в области глагольных категорий лезгинского языка (П.К. Услар, Л.И. Жирков, М.М. Гаджиев, Б. Б. Талибов, Р.И. Гайдаров), отрицается наличие вида в изучаемом языке.
Так как эта проблема является предметом самостоятельного исследования, выходящего за рамки нашего исследования, мы ограничимся рассмотрением категории вида и залога в кратком обзоре.
Категория вида в лезгинском языке по праву считается одной из основных категорий пралезгинского языка, которая имеет место и в современном лезгинском языке. Эта категория сохраняется в противопоставлении «видовых основ». М.Е. Алексеев подразделяет видовые основы на: основы недлительного вида (терминатива) и основы длительного вида (дуратива) [Алексеев 1985: 75].
Считалось, что в лезгинском языке отсутствует категория вида. Зачастую поиски этой категории глагола в лезгинском языке основывались на знаниях о категории вида в русском языке и, соответственно, велись они в русле категории вида русского глагола с противопоставлением пары – инфинитивов CВ и НСВ. В этом контексте представляются убедительными слова В.Н. Ярцевой: «Никакая глагольная форма одного языка не может быть приравнена к глагольной форме другого языка» [Ярцева 1981: 78].
При подобном подходе не принимался во внимание тот факт, что оппозиция CВ и НСВ основывается на противопоставлении по признаку «ограниченной пределом целостности действия», т.е. СВ, и, соответственно, «неограниченной пределом нецелостности» – НСВ [РГ 1980: 583]. К тому же, аспектологическая парадигма русского глагола, которая значительно обогатилась в последние десятилетия, является достаточно разработанной теоретической базой для описания категории вида в языках различного строя, и потому именно славянская грамматика считалась своего рода стартовой точкой в описании этой категории для различных языков. Этот вопрос детально интерпретирован в книге К.Р. Керимова «Контрастивная аспектология лезгинского и русского языков» (2002 г.).
Известно, что категория залога, характерная для глаголов русского языка, также не нашла своего выражения в лезгинском языке. Т.е. лезгинские причастия могут быть использованы как в роли атрибутивного признака объекта, так и субъекта, и не имеют оттенков действительных (написа-вш-ий – это тот, кто написал) или страдательных (написан-н-ое – это то, что написали) причастий: лугьузва-й / лагьа-й гаф сказываемое / сказанное слово и лугьузва-й / лагьа-й кас говорящий / сказавший человек ), как и не имеют морфем, способных адъективировать лезгинский глагол в причастие, т.е. нет специальных суффиксов причастий [Керимов 2002: 95].
В данной главе нами также будут рассмотрены позиции исследователей лезгинского языка на предмет трактовки причастия в исследуемом языке. В лингвистике лезгинского языка существовала точка зрения, согласно которой считалось, что форма прошедшего времени СВ является производной от масдара (Гайдаров 1987, Талибов 1966).
Формальное совпадение аффикса масдара -н с -н- в форме прошедшего простого берется за основу подобного толкования. Однако исследования лезгинских глаголов показывают, что причастие могло бы иметь иную форму в случая совпадения корня прошедшего простого СВ с корнем масдара. Совпадение исходной основы прошедшего с основой причастия может указывать либо на морфологическую деривацию, либо на факт образования этих форм от единой основы.
Формы оптатива и масдара, по всей видимости, образуются от общей исходной основы. Эта основа не совпадает с основой императива (ср.: гу-н – гу-рай, но це давай / дай ; фи-н – фи-рай, но вач иди / пойди ; кьу-н – кьу-рай, но яхъ держи / схвати ; гъу-н – гъу-рай, но гъваш неси / принеси и др.). Совпадение формы оптатива и масдара может основываться на том, что конечный –н масдара может выпасть из оппозитной группы оптативы, чей корень совпадает с формой масдара. Для наглядности: гу-н давать / дать – гу-рай пусть дат / даст , т1уь-н есть / съесть – т1уь-рай пусть ест / съест ; фин идти / пойти – фи-рай пусть идет и др.). Корень оптатива совпадает с корнем масдара абсолютно у всех глаголов.
У временной формы простого прошедшего СВ с формой масдара фактических сходств намного меньше, чем с другими формами глагола – с деепричастием образа действия, например: гъу-н приносить (форма масдара) – гъа–на принес (простое прошедшее совершенного вида) – гъи-з принося (деепричастие образа действия), ксу-н спать (форма масдара) – кса-на спал (простое прошедшее совершенного вида) – ксу-з в спящем виде (деепричастие образа действия) и т.д.
Фонемный состав масдара и основ прошедшего простого I мог претерпеть различные изменения исторического характера, что могло повлиять на несовпадения этих форм. Но в таком случае у этих форм должно совпадать содержание. Но по своему характеру имя действия масдар в этом плане более сложен, чем просто представление о действии. Для этой формы характерна более высокая степень абстракции. В семантическом плане он сложнее прошедшего простого I и в отличие от русского инфинитива является субстантивом и ему характерно категориальное значение предметности.
В работах К.Р. Керимова неоднократно обсуждалась форма масдара, характерная для лезгинского языка. В частности, в [Керимов 2002: 77] поднимается вопрос: является ли образование лезгинского масдара морфологической транспозицией – переходом из одной части речи в другую? Сложность отнесения масдара к явлению морфологической транспозиции состоит в том, что, в отличие от русского языка, где имеется глагольная словоформа инфинитива, в лезгинском языке подобная форма отсутствует. Следовательно, временные формы лезгинского глагола не могут быть образованы от масдара. Масдар можно определить как имя, т.к. эта форма склоняется (подобно существительному), но не спрягается (подобно глаголу).
Можно ли отнести масдар к неспрягаемой части сложного глагола? Если да, то абсолютно во всех временных формах глагола должен быть сохранен суффикс -н. По Б.Б. Талибову подобных форм 11: хъиткьи-н-у-н лопаться / лопнуть , шуткьу-н-у-н выжимать / выжать , фит1и-н-у-н сосать / высосать , кут1у-н-у-н завязывать / завязать , т1ушу-н-ун массировать / помассировать , хут1у-н-у-н снимать / снять (одежду) , ц1уьдгъуь-н-у-н скользить / поскользнуться , шутку-н-у-н подметать / подмести , эгъуь-н-у-н рыть / вырыть , кфу-н-у-н пхтать (качать из стороны в сторону глиняный кувшин, сбивая масло) , кху-н-у-н вздрагивать / вздрогнуть [Талибов 1966: 570]. Конечные -у-н-, -уь-н-, -и-н- в этих словоформах относятся к корню, к которому уже присоединяется аффикс масдара, поэтому их аффиксами масдаров считать нельзя.
Согласный -н-, сохраняющийся в формах НСВ, также принадлежит к корню, а не масдару. А потому, позиция относительно того, что прошедшее простое I является производной формой от масдара (Л.И. Жирков, Б.Б. Талибов, Р.И. Гайдаров), представляется необоснованной. Иными словами, «масдар находится за пределами образования временных форм» [Керимов 2002: 79].
Внешние сходства форм простого прошедшего совершенного вида и причастия прошедшего времени (к примеру: кхье-на написал (простое прошедшее совершенного вида) – кхье-й написанный (причастие прошедшего времени), т1уь-на съел (простое прошедшее совершенного вида) – т1уь-р съеденный (причастие прошедшего времени), ха-на сломал (простое прошедшее совершенного вида) – ха-й-и/-й сломанный (причастие прошедшего времени) и т.д.) дают веские основания полагать, что из рассматриваемых форм одна образуется от другой. Такое соотношение этих форм распространяется абсолютно на все глаголы лезгинского языка (у К.Р. Керимова в [Керимов 2002: 80–86] их 127).
Итак, мы можем легко обнаружить сходства рассматриваемых единиц в формальном плане. Однако необходимо подробно изучить данные единицы на предмет их взаимосвязи в содержательном плане.
Как мы видим, эти формы образованы агглютинативным путем – к корню присоединяется словоизменительный аффикс: у формы прошедшего времени это морфема -на, у причастия представлены аффиксы -й или -р. Можно предположить, что единство их основы базируется на формировании одной формы от другой путем флексии, с одной стороны, либо то, что формы образуются от единого корня параллельно друг другу.