Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Лувийские диалекты 26
1.1 Вводные замечания 26
1.2 Филологическая классификация 30
1.3 Винительный падеж множественного числа общего рода 40
1.4 Расширенные генитивы на -assa и -assi 54
1.5 Конструкции с посессором во множественном числе 62
1.6 Имперфектив -zza- и глагол со значением делать 73
1.7 Другие диалектные изоглоссы 83
1.8 Филогенетические соображения 90
Глава 2. Лувийцы в Западной Анатолии? 98
2.1 Вводные замечания 98
2.2 История Арцавы с птичьего полета 103
2.3 Арцава как полиэтничное общество 112
2.4 Языковые контакты между Арцавой и Хаттусой 123
2.5 Исторические свидетельства в пользу присутствия лувийцев в Арцаве? 136
2.6 Этническая принадлежность троянцев 148
2.7 Ликийцы в Западной Анатолии 163
2.8 Языковые контакты между лувийцами и греками 177
2.9 Историческое резюме 198
Глава 3. Доисторические контакты между хеттами и лувийцами 204
3.1 Вводные замечания 204
3.2 Развитие возвратных местоимений в лувийском языке 206
3.3 Ситуация в палайском и лидийском 218
3.4 Развитие возвратных местоимений в хеттском 229
3.5 Грамматическое заимствование: когда и почему? 246
Глава 4. Сосуществование хеттского и лувийского языков в период до 1350 г. до н. э . 259
4.1 Вводные замечания 259
4.2 Лувийцы в староассирийских источниках 260
4.3 Передача хеттского языка в Хаттусе 277
4.4 Лувийский суперстрат в древнехеттском языке 281
4.5 Локализация Лувии 293
4.6 Лувийцы в Древнем царстве 306
4.7 Статус лувийского языка в раннем Новом царстве 320
4.8 Статус лувийского языка в Киццувадне 334
4.9 Изобретение анатолийских иероглифов 351
4.10 Историческое резюме 368
Глава 5. Лувийский язык в империи Хаттусы 373
5.2 Фонетические инновации в новохеттском языке 379
5.2.1 Лексическая диффузия i e 380
5.2.2 Отсутствие звукового перехода e i 387
5.2.3 Образование носового гласного 391
5.2.4 Был ли новохеттский вымирающим языком? 394
5.2.5 Фонетическая гиперкоррекция в новохеттском языке 401
5.3 Морфосинтаксические инновации в новохеттском языке 411
5.3.1 Диффузия i-мутации 411
5.3.2. Слияние номинатива и аккузатива во множественном числе 416
5.3.3 Изменения в личных местоимениях 425
5.3.4 Им.-вин. мн. -as в новохеттском языке? 431
5.3.5 Новохеттская редупликация клитик 439
5.4 Лексическая интерференция с лувийским языком
5.4.1 Функция глоссового клина 453
5.4.2 Глоссовый клин и редактирование текстов 465
5.4.3 Глоссовый клин и жанровое варьирование 477
5.4.4 Прагматика чередования кодов 488
Заключение 507
Литература
- Расширенные генитивы на -assa и -assi
- Исторические свидетельства в пользу присутствия лувийцев в Арцаве?
- Ситуация в палайском и лидийском
- Лувийский суперстрат в древнехеттском языке
Введение к работе
0.5. Актуальность работы. Хотя языки Анатолии второго тысячелетия до н. э. не являются широко известными древними языками, они представляют собой идеальный полигон для апробации социолингвистических методов изучения языков с ограниченным корпусом текстов. Как уже упоминалось, архивы Хаттусы содержат тексты на семи языках, и эти тексты позволяют идентифицировать различные типы межъязыкового взаимодействия, такие как лексическое заимствование, структурная интерференция, переключение и смешение кодов. Кроме того, имеется определенная информация исторического характера относительно функций различных языков в многонациональной империи Хаттусы.
вания
тече
ские
го
его
лувийско у
же место в анатолистике
ния. В частности
дискуссионн и.
Выбор лувийского языка в качестве основного объекта исследования определяется значительным прогрессом в описании этого языка в течение последних нескольких лет. Несмотря на то, что первые лувий-е тексты были введены в научный обиход в двадцатые годы прошло-века, изучение проблем, связанных с лувийцами, оставалось на всем его протяжении на периферии хеттологии. Ситуация резко изменилась в новом тысячелетии, после публикации монументального корпуса лувий-ских иероглифических надписей [Hawkins 2000]. Работы, посвященные языку и лувийским текстам, теперь занимают почти такое истике, как и собственно хеттологические исследова-ия. част ости, следует отметить появление первого учебника лувий-ского языка (Payne 2010) и энциклопедической монографии, посвященной лувийцам [Меlchert С. [ed.], The Luwians, Leiden: Brill, 2003]. Тем не менее, вопросы, связанные с локализацией лувийских языковых сообществ и определением функций лувийского языка до сих пор остаются
0.6. Новизна работы. В первую очередь, следует указать на методологически инновационный характер представленной диссертации. Хотя ученые и раньше обращались к теме социолингвистики древних языков (cм., например, [Wright 1982] или [Janse, Adams, and Swain 2003]) настоящая работа является, по моему мнению, первым опытом в области палеосоциолингвистики как самостоятельной научной дисциплины. Впервые применение методологии обратного социолингвистического анализа приводит к нетривиальным историческим выводам, что делает
его за
о интересным для широкого круга специалистов, чьи интересы лежат
пределами лингвистики.
сии что в in the
Новизна исторических выводов диссертации выявляется в сравнении с авторитетной работой [Bryce 2003], чьи выводы опираются в основном на критику письменных источников и претендуют на статус последнего слова в истории лувийцев. Брайс предложил сценарий экспан-лувийского языкового сообщества на юго-восток. Он предположил, XVII веке до н. э. “Luwian-speaking groups occupied extensive areas western half of Anatolia” (стр. 28). К середине второго тысячелетия до н. э. “Luwian-speaking groups had spread southwards and eastwards, occupying much of Southern Anatolia, from the region of (Classical) Lycia in the west through (Classical) Pamphylia, Pisidia, Isauria and Lycaonia to Cili-cia in the East” (стр. 31). Брайс осторожно заключает, что такие миграции могли являться продолжением общеанатолийского движения на юго-восток, с Балкан в Малую Азию (стр. 40). Данный сценарий существенно отличается от реконструкции настоящей диссертации, согласно которой локальная лувийская прародина располагалась в центральной части Малой Азии, а присутствие лувийцев на эгейском побережье было достаточно ограниченным.
Брайс эксплицитно признает недостатки своего метода, поясняя, что “we cannot with any degree of confidence draw a clear distinction between Luwian and non-Luwian areas anywhere in Anatolia” (стр. 34). Подобная констатация является, с моей точки зрения, справедливой по отношению к работе [Bryce 2003], но чрезмерно пессимистичной как общая оценка проблемы. В действительности, мы можем с переменной степенью уверенности говорить о статусе лувийского языка в различные эпохи и в разных регионах Анатолии, но для достижения объективных суждений по данному вопросу следует привлечь ресурсы социолингвистики. Это и осуществляется в представленной на защиту диссертации.
0.7. Методология исследования. В представленной на защиту диссертации задействованы все основные исследовательские методы, применяемые в социолингвистике, исторической и контактной лингвистике. Применение статистических методов позволяет установить корреляцию между лингвистическими и экстралингвистическими переменными (например, при анализе употребления «глоссового клина» в текстах различных жанров, раздел 5.4.3). Сравнительно-исторический метод играет ключевую роль при установлении различия между контактно обусловленными процессами, с одной стороны, и генетическими изоглоссами, а также случайными совпадениями, с другой (например, в главе 3). Типологический метод особенно важен для обратного социолингвистического анализа, поскольку он позволяет установить соотношение между механизмом и мотивацией языковых контактов, с одной стороны, и их формальным выражением, с другой стороны (см. ЗАКЛЮЧЕНИЕ).
Поскольку настоящее исследование имеет дело с языковым материалом, зафиксированным исключительно в письменной форме, для его успешного завершения часто требовалось применение филологического метода. Этот метод оказался особенно важным для дифференциации явлений языковой интерференции, отражающих компетенцию авторов текстов, и вторичных контактных явлений, привнесенных в источники их переписчиками (например, в разделах 1.3, 5.4.2). Комбинаторный метод дает важные результаты при этимологическом анализе корпусов имен собственных (2.3, 4.2), а источниковедческая критика остается важным методологическим приемом при гармонизации историче-
проблемы» в разделах 2.6-7).
ских и лингвистических данных (например, при обсуждении «троянской разделах
стов и
за предела и
логии
0.8. Теоретическая значимость диссертации для социолингви-исторических лингвистов, чьи основные научные интересы лежат елами анатолийского языкознания, состоит в апробации методолог обратной социолингвистической реконструкции. Предложенная методология может быть в дальнейшем применена к анализу сосуществования языков в других древних обществах. Например, с её помощью можно попытаться ответить на вопрос о статусе праармянского языка в государстве Урарту, о распределении функций между различными языками и диалектами на Шелковом Пути, и уточнить динамику расширения сферы употребления санскрита в средневековой Индии. Отвлекаясь от конкретных примеров, следует указать также на то, что введение проблем, связанных с вымершими языками, в научный обиход социолингвистики может оказать существенное влияние на повышение роли изучения этих языков в современном языкознании в целом.
естои ений во
0.9. Практическая значимость настоящей диссертации с точки зрения хеттологов и специалистов по древней Анатолии представляется достаточно очевидной. Предложенная модель социолингвистической реконструкции позволяет восстановить этническую историю региона в тот период, когда она не может быть реконструирована традиционными историческими методами. Побочным результатом исследования явилось уточнение чтение ряда анатолийских иероглифов, новые этимологии топонимов и личных имен, а также реконструкция эволюции клитических всех основных анатолийских языках. Выводы данной
диссертации могут быть использованы как в курсах по истории Малой Азии, так и в преподавании отдельных древних языков данного региона.
0.10. Апробация положений работы. Предварительные результаты диссертационного исследования были представлены на следующих научных форумах: коллоквиум «Хетты, греки и их соседи по древней Анатолии» (Атланта, сентябрь 2004 г.), 17-ая ежегодная калифорнийская конференция по индоевропеистике (Лос-Анджелес, ноябрь 2005 г.), ежегодная конференция Американского Лингвистического Общества (Анахейм, январь 2007 года), 217-ая ежегодная сессия Американского Общества Востоковедов (Сан-Антонио, март 2007 г.), коллоквиум «Чередование, конкуренция и эволюция падежных систем» (Париж, апрель 2007 г.), 53-ий международный конгресс ассириологов (Москва, июль 2007 г.), Рабочая встреча “Indogermanische Gesellschaft” (Марбург, сентябрь 2007 г.), 19-ая ежегодная калифорнийская конференция по индоевропеистике (Лос-Анджелес, ноябрь 2007 г.), 218-ая ежегодная сессия Американского Общества Востоковедов (Чикаго, март 2007 г.), 7-ой международный конгресс хеттологов (Чорум, июль 2008 г.), Чтения, посвященные памяти Иосифа Моисеевича Тронского (Санкт-Петербург, июнь 2009 г.). Кроме того, по теме диссертации были прочитаны приглашенные доклады в Школе Востоковедения и Африканистики (SOAS) Лондонского Университета (декабрь 2005 г.), cole Pratique des Hautes tudes (Париж, июнь 2006 г.), Мичиганском Университете (Энн Арбор, октябрь 2006 г.), греко-латинском факультете Лондонского Университета (март 2007 г.), Калифорнийском Университете (Беркли и Лос Андже-лес, январь 2009 г.). Основные результаты диссертации отражены в англоязычной монографии Sociolinguistics of the Luvian Language [Leiden:
Brill, 2010], хотя по сравнению с последней текст диссертации существенно изменен и дополнен с учетом реакции научного сообщества и прогресса, достигнутого в области лувийских исследований за последние 5 лет.
Расширенные генитивы на -assa и -assi
Прежде чем искать прародину лувийцев или обсуждать их миграции, необходимо рассмотреть проблемы, связанные с географией лувийских диалектов. Сопоставление лувийских диалектов и анализ их архаизмов и инноваций может привести к важным результатам на самых разных уровнях. С одной стороны, число диалектных инноваций может способствовать появлению идеи о времени, которое протекло между распадом реконструируемого «общелувийского» состояния и действительной фиксацией отдельных диалектов. С другой стороны, специфические диалектные конфигурации могут предоставить ответы на вопрос о наиболее вероятных направлениях миграции лувийцев по Анатолии. Достаточно взять один пример из близлежащего региона: общие инновации, разделяемые аркадским и кипрскими диалектами древнегреческого языка, но отсутствующие в дорических диалектах, на которых говорят в обширных регионах между двумя предыдущими, позволяют идентифицировать аркадский и кипрский диалекты с потомками диалектного континуума, располагавшегося в Южной Греции в период бронзового века, и считать, что дорийские племена пришли на эту землю позднее.
Трудности, с которыми приходится сталкиваться при чтении и понимании лувийских текстов, долгое время препятствовали лингвистической дискуссии о диалектных различиях внутри лувийского языка. Первые попытки дешифровки анатолийских иероглифов были сделаны в конце XIX в., когда еще мало было известно об анатолийских языках, и обозначение «иероглифический хеттский», придуманное в этот период, являлось не более чем правдоподобной исторической догадкой. Тем не менее данный термин продолжал использоваться также и после того, как 7 было надежно установлено различие между хеттским и лувийским языками и определены специфические изоглоссы, связующие клинописный лувийский и «иероглифический хеттский». Одна из причин, сыгравших свою роль в долгой сохранности этого неверного термина, заключалась в неправильной фонетической идентификации отдельных анатолийских иероглифических знаков, что способствовало гиперболизации различий между лувийскими текстами, записанными клинописью, и иероглифическими надписями. Показательно, что Эммануэль Ларош, сделавший множество попыток доказать тесную связь между клинописным лувийским и языком анатолийских иероглифов [Laroche 1958; 1960a; 1967], выбрал название Les hiroglyphes hittites для своего каталога анатолийских иероглифов [Laroche 1960b]20. Даже Пьеро Мериджи, предложивший еще в 1934 г. термин hierohlyphisch-Luwisch, все же вернулся в своей работе, опубликованной в 1960-е гг., к традиционному обозначению hieroglyphisch-hethitisch (см. особенно [Meriggi 1962: 1 и сноска 1]).
Неясности, которые препятствовали чтению лувийских иероглифических надписей, иногда затрудняли также и изучение клинописных материалов. Так, Боссерт [Bossert 1944] сомневался, должны ли слова иностранного происхождения, маркированные глоссовым клином (Glossenkeil) в хеттских текстах имперского периода, относиться к лувийскому или «иероглифическому хеттскому», и, будучи неспособен ответить на этот вопрос, отнес их к отдельному языку (Glossenkeilsprache). Если принять допущение, что иероглифический лувийский и клинописный лувийский являются, по сути, одним языком, то существование Glossenkeilsprache, очевидно, теряет свой raison d tre. Отдельные несовпадения между словами, помеченными глоссовым клином в хеттских текстах, лексемами, встречающимися во фрагментах на клинописном 8 лувийском, и лексиконом лувийских иероглифических надписей, должны объясняться, скорее, жанровым особенностями соответствующих текстов, а не их диалектной принадлежностью. То же самое справедливо и в отношении лексики «Песен Истанувы», чей предположительно светский характер резко отличает их от клинописных лувийских заклинаний.
Ситуация изменилась с появлением новых чтений нескольких иероглифических знаков, предложенных независимо Г. Нойманном и Дж. Д. Хокинсом в соавторстве с А. Морпурго-Дэвис [Hawkins et al. 1974]. С помощью улучшенной системы транслитерации удалось преодолеть наиболее существенные различия между клинописным лувийским и языком анатолийских иероглифов. После того как новое прочтение встретило общее одобрение среди специалистов, термин «иероглифический хеттский», или просто «иероглифический», стал постепенно заменяться на «иероглифический лувийский»21. Тем не менее многие лингвисты продолжали отстаивать тезис о том, что «клинописный лувийский» и «иероглифический лувийский» являются отдельными языками. Такая позиция, в частности, отражена в русскоязычном очерке анатолийских языков [Королев 1976] и в недавней работе, принадлежащей одному из создателей «новых чтений» [Morpurgo-Davies 2011].
Предшествующие замечания должны способствовать пониманию того, почему вплоть до недавнего времени серьезное обсуждение диалектного членения лувийского языка оставалось затруднительным. Первая попытка подобного рассмотрения может быть найдена у Мелчерта [Melchert 2003b: 171–175], где дается список морфосинтаксических изменений, важных для классификации диалектов. Мелчерт обоснованно возражает против подхода Штарке [Starke 1997a: 458a] и Каррубы [Carruba 1998], согласно которому диалектными различиями внутри лувийского можно попросту пренебречь. Он также делает важное наблюдение, что диалект форм, помеченных 9 глоссовым клином, характеризуется особенностями, которые объединяют его скорее с диалектом иероглифических надписей, чем с диалектом клинописных текстов из Киццувадны. Развитие этого наблюдения составляет один из основных мотивов данной главы. Однако ограниченность синхронного по сути исследования не позволила Мелчерту остановиться на конкретных изоглоссах или сделать из своих наблюдений полноценные выводы, важные для лувийской диалектологии. Ниже я рассчитываю довести обе эти задачи до логического конца.
Для целей данного обсуждения я оставлю за рамками рассмотрения материалы ономастики и топонимики, ограничившись текстами и лексическими материалами, известными из собственно анатолийских текстов. Я полагаю, что последние следует разделить на две основные группы: источники бронзового века, которые предшествуют распаду империи Хаттусы, и источники железного века, созданные в так называемых постхеттских княжествах22. Я считаю, что это противопоставление является с методологической точки зрения более надежным, чем априорное разделение на диалект клинописного лувийского и диалект иероглифического лувийского, в котором смешивается проблема языков и систем письма. В то время как все лувийские тексты железного века написаны с помощью иероглифов, лувийский язык бронзового века должен изучаться на основе как клинописных, так и иероглифических источников.
Прежде чем приступить к обсуждению лингвистических вопросов, необходимо конкретизировать географическое распределение лувийских материалов, которые должны подвергнуться анализу. Эта проблема рассмотрена в разделе 1.2. Разделы 1.3–1.7 посвящены анализу лингвистических изоглосс, которые коррелируют с классификацией 0 лувийских текстов, предложенной на исторических и филологических основаниях. Я не ставлю перед собой цели описать все известные инновации отдельных лувийских диалектов, сосредоточившись лишь на тех, которые актуальны (или считались таковыми) для разделения на диалектные группы23. Исключая один пример, рассмотренный в разделе 1.3, я воздержусь от обсуждения фонетических инноваций, произошедших в лувийском языке, поскольку последние наблюдаются в основном в текстах железного века. Вместо этого я сосредоточусь на морфосинтаксических инновациях. В центре моего рассмотрения находятся лингвистические отношения между диалектами Хаттусы и Киццувадны, относящимися к бронзовому веку, а также диалектное происхождение позднелувийского языка. В разделе 1.8 резюмируются выводы, полученные при сопоставлении историко-филологической и лингвистической классификаций лувийских материалов.
Исторические свидетельства в пользу присутствия лувийцев в Арцаве?
Я намереваюсь показать в разделе 5.2.3, что назализация [an] [] /_C/# является вероятной факультативной особенностью разговорного лувийского языка, которая ответственна за часто встречающуюся утрату an в середине слова. Однако не ясно, почему орфографические варианты, отражающие формацию с назализованным гласным в конечной позиции, настолько сосредоточены в категории посессивных прилагательных. Единственный случай, где Мелчерт [Melchert 1993] восстанавливает конечный графический an в другой лексеме, — это pa-ri-ya-na-al-la -an в примере (26)56.
Я считаю, что пропуск конечного графического an был распространен только в тех случаях, когда неправильные с точки зрения орфографии формы могли получить новую грамматическую интерпретацию, которая имела бы смысл в общем контексте фрагмента. Притяжательные прилагательные на -assan подвергались модификации, поскольку они могли быть реинтерпретированы как генитивы на -assa. Согласно моей гипотезе, генитивы на -assa отсутствовали в исконном лувийском диалекте ритуалов Киццувадны, но были позже введены туда переписчиками из Хаттусы. Иначе говоря, вторичные формы вин. ед. на -assa в пассажах, написанных на лувийском языке Киццувадны, имеют то же объяснение, что и вторичные формы вин. мн. общ. на -nzi в примерах (3) и (9). Фонетическое развитие [an] [], возможно, увеличивало вероятность ошибок при написании, но само по себе оно едва ли ответственно за возникновение род. -assa57.
При обращении к материалам позднелувийского легко увидеть, что генитивы, записанные как -(C)a-sa в иероглифической орфографии, представляют собой возможное соответствие окончанию -assa, 6 0 зафиксированному в клинописных текстах. Но в этом случае также возможно альтернативное прочтение -as. Мелчерт [Melchert 1993] перечисляет формы родительного падежа hantiyassas, hirudas, kulanas, tarmatnas, tarpattas и warwalanas, которые встречаются в хеттских контекстах. Очевидно, все эти формы произведены от лувийских существительных, но снабжены при этом окончанием генитива на -as. Хотя вполне возможно, что некоторые из этих существительных представляют собой (частично) ассимилированные лувийские заимствования в хеттский язык, нельзя исключить того, что другие формы являются лувийскими гостевыми словами с исконным окончанием -as. Согласно последней возможности, отмеченной уже в работе [van den Hout 2006: 236, сноска 107], некоторые из иероглифических генитивов на -(C)a-sa могут иметь конечный гласный в качестве чисто графического элемента, соответствуя фонетическому /-as/, а написания подобных генитивов с конечным plene крайне малочисленны [Bauer 2014: 142]. Однако генитивы на -ehe и -ese, зафиксированные, соответственно, в ликийском и милийском и являющиеся прекрасным внешним аналогом этой недавно открытой формы на -assa, оставляют возможность, что по крайней мере в некоторых окончаниях на -(C)a-sa конечный гласный должен был существовать на самом деле.
Сложнее обнаружить формы бронзового века, которые предшествовали позднелувийским формам на a-si. В лувийском диалекте Киццувадны они, по-видимому, отсутствовали. Большинство форм на -assi, засвидетельствованных в хеттских клинописных текстах, могут быть рассмотрены как усеченные («аккадографические») написания посессивных прилагательных. Это справедливо для большого числа теонимов, таких как dU pihassassi, [A.] lalattassi (KUB 8.75 iv 52) и NINDA.GUR4.RA hawiyassi (KBo 21.42 i 11), стоящих в косвенных падежах. Наиболее вероятными претендентами на то, чтобы считаться исконными формами на -assi, являются kulimmassi=wa и […-]nissi=pa=ku=wa, которые появляются в двух соседних строках (iii 9 и iii 10) крайне отрывочного текста KUB 35.79 1 (MS). Гипотеза, что этот текст не был создан в Киццувадне, является весьма вероятной на независимых основаниях58. К этому следует добавить форму в песни из Лаллупии KUB 25.37 iii 33 ma-a-a-ni-ya-a-i wa-al-z[a-me-en], которая чередуется с KUB 35.37 i 14: [ma-a-a-ni-y]a-a-i-in wa-al-za-me-en. Последняя форма KUB 35.70 ii 5: вин. [ma-a-y]a[-a-]i EME-ш злословие толпы встречается в заклинании из Киццувадны, и она чередуется, например, с KBo 13.262 8: им. [ma-ay-]a-a-i-i [EME-w] в другом заклинании. Ошибки в написании, сделанные переписчиками из Хаттусы и стимулированные структурой их родных диалектов, являются объяснением последних двух случаев.
Эти клинописные примеры, разумеется, слишком малочисленны, чтобы строго доказать фонологическую реконструкцию /-assi/ в противовес /-asi/, предполагавшейся ранее Мелчертом [Melchert 2003b: 187]. Тем не менее дополнительным свидетельством в пользу /-assi/ является его связь с праиндоевропейским тематическим окончанием генитива -osyo. Такие примеры, как лув. is(sa)ra/i- и.-е. g esr рука или лув. immara/i- анатол. g emro- степь , заставляют предполагать, что правило, согласно которому хеттское /s/ и /m/ геминируются в качестве первых членов гетеросиллабических консонантных кластеров, может быть распространено и на лувийский язык59. Если так, то ожидалось бы, что этимологическая последовательность /-osjo/ даст /-assija/ и затем, после апокопы, /-assi/. Таким образом, этимологические соображения говорят, скорее, в пользу моей 2 фонологической реконструкции, чем против таковой60. Согласно альтернативной интерпретации Мелчерта, формы на /-assi/ могут представлять результат фонетического развития -osyo# -osyd -osyi -ossi [Melchert 2012a: 283].
Ситуация в палайском и лидийском
Предложения (62) и (64) взяты из среднехеттской версии молитвы в честь богини солнца города Аринны, в то время как предложения (63) и (65) извлечены из адаптации той же молитвы, приписываемой Мурсили II. Известно, что царство Митанни занимало значительную часть хурритских земель, и, следовательно, те авторы, которые придерживаются взгляда о том, что обозначения Лувия и Арцава указывают на одну географическую область, могли бы использовать замещение Hurlas KUR-e в (62) на KUR URUMITTANNI в (63) как типологическую параллель. Однако стоит отметить, появляется уже в пассаже (64), записанном среднехеттским пошибом, так что в этом случае процесс редактирования, как и ожидалось, привел к унификации географической терминологии. Ко времени создания первой версии молитвы княжество Киццувадны, возможно, В противоположность этому, устранение KUR URUKIZZUWATNI, зафиксированного в (65) и реконструируемого для (63), должно быть, имело политическую мотивировку. было вассалом Митанни, а в период, прошедший между компиляцией первой и второй версии, произошла его полная интеграция в империю Хаттусы. В этих условиях упоминание Киццувадны среди противников Хаттусы было бы политически неверным утверждением, и поэтому новый редактор молитвы убрал Киццувадну из списка.
Можно согласиться, что молитва как жанр сильнее подвержена редакционным вариациям, чем свод законов. Тем не менее имеется достаточное число случаев, когда версия Хеттских законов, относящаяся к XIV в. до н. э., демонстрирует подлинные инновации в сравнении с предшествующей версией древнехеттского периода. Так, KBo 6.2 ii 6 содержит условие: “Если пастух [возьмет] свободную женщину (в жены), она станет рабыней на три года”. Соответствующий отрывок KBo 6.3 ii 25–26 характеризуется другим условием: “Если надсмотрщик или пастух сбежит со свободной женщиной, не уплатив за нее калым, она станет рабыней на три года” [Hoffner 1997: 43]. Причина изменения становится понятной, если рассмотреть предшествующую клаузу KBo 6.3 ii 23–24, охраняющую социальный статус законной жены в смешанном браке и не имеющую аналога в KBo 6.2 [Hoffner 1997: 42]. Если древний редактор текста KBo 6.3 был уполномочен изменить букву и дух законов в тех случаях, где их изначальный смысл был вполне понятен, то нельзя исключать возможность его интерференции, нацеленной на прояснение темного слова135.
В разделе 4.5 мы увидим, что древнехеттская версия Законов совместима с идентификацией Лувии с Нижней страной более поздних источников. Выше я попытался показать, что версия Законов, относящаяся к XIV в. до н. э., не противоречит этой идентификации. Будет разумным признать, что писец KBo 6.3 был осведомлен о политических связях между Арцавой и Нижней страной, существовавших в его время. Однако было бы неоправданно расширять эту связь на все случаи появления Arzawa/Arzawiya в хеттских текстах или заявлять, что она должна отражать этническое родство между двумя странами. Арцава была географическим обозначением в широком смысле и обозначением политического образования в узком смысле. В отсутствие ссылки на «язык Арцавы» в доступных источниках нет оснований полагать, что это обозначение было когда-либо связано с определенным языковым сообществом.
Недавняя попытка обнаружить обозначение Лувии в египетской передаче, будь она успешной, могла бы иметь влияние на вероятную локализацию этого региона. Два египтолога, Х. Сурозян и Р. Штадельман, как они утверждают, обнаружили этот топоним во фрагменте на камне, который изначально относился к подиуму огромной статуи Аменхотепа III («Колоссы Мемнона»). Этот подиум содержал перечень иностранных земель, которые якобы признавали свое подчиненное положение по отношению к египетскому фараону. Вероятнее всего, Аменхотеп III мог знать о существовании Лувии, если этот регион имел доступ к морю. К сожалению, фотография данного фрагмента, включенная в [Sourouzian, Stadelmann 2005], по-видимому, ставит под сомнение смелые выводы этой предварительной публикации. Рассматриваемый топоним, записанный квазисиллабической транслитерацией, известной как «групповое письмо» и обычно использовавшейся в египетских текстах для передачи иностранных слов, может быть транслитерирован как ra-a2-wa-na в системе [Hoch 1994]. Хотя сочетание ra могло окказионально использоваться со значением rux , нет свидетельств того, что значение ux когда-либо приписывалось a2 [Hoch 1994: 506, 509]. Таким образом, невозможно согласиться с утверждением, что эта форма “читается r/lawana или r/luwana и может представлять из себя первую форму записи все еще загадочного народа лувийцев” [Sourouzian, Stadelmann 2005: 82]. Только первое из двух чтений представляется вероятным, и, учитывая, что происхождения расширителя -na остается неясным в рамках предложенной гипотезы, требуется очень богатое воображение, чтобы полагать, что эта форма имеет что-либо общее с Лувией1
Лувийский суперстрат в древнехеттском языке
Долгое время было принято считать, что лувийское влияние на хеттский язык в период Древнего царства являлось минимальным. Прогресс в анатолийской исторической фонологии и морфологии позволил исследователям обнаружить большое число лувийских лексических заимствований, которые были введены в хеттский язык в период до 1400 г. Мелчерт [Melchert 2005] приводит список из почти 75 явных или вероятных лувийских заимствований в древнехеттском, при этом 11 из них встречаются в текстах, записанных древнехеттским пошибом286. Данная группа не является семантически однородной. Многие из относящихся к ней элементов связаны с кулинарной сферой, другие, вероятно, представляют охотничью терминологию. В дальнейшем, однако, мы сосредоточимся на терминах, относящихся к политике, административной сфере и идеологии и заимствованных из лувийского в древнехеттский. Анализ данной группы лексем может иметь важные последствия для определения статуса лувийского языка в начале II тыс. до н. э.
Одно из широко известных лувийских заимствований в древнехеттский — это ubati- /ubadi-/. Контексты, в которых встречается данная форма, собраны в работе [Starke 1990: 195–196]. Исконным значением термина было поместье, домен , однако оно лучше всего выявляется на основе поздних хеттских текстов. В противоположность этому, в ранних контекстах, таких как текст Цукраси (CTH 15) и так называемые Дворцовые хроники (CTH 8), обнаруживается его вторичное значение воинское подразделение , то есть контингент войск, набираемый с определенной территории [ср. de Martino 2003: 111, там же сноска 307]. Непосредственным источником данного термина является лув. upatit- /ubadid-/ поместье, территория , которое зафиксировано в клинописных текстах в сопровождении глоссового клина, а также в позднелувийской надписи TELL AHMAR 1 8 [Hawkins 2000, I: 240]. Присутствие редкого знака ba (HZL 205), чья фиксация в хеттском, похоже, ограничены заимствованиями, подчеркивает то, что хетт. ubati- пришло из другого языка. В дополнение к этому необходимо отметить, что суффикс i встречается в хеттском редко, а лувийская основа upadid- образована с помощью продуктивного суффикса -id- на базе абстрактного существительного ubada-, которое также образовано по продуктивной модели [Melchert 1993: 243]. По всей видимости, лувийская форма им./вин. ед. ubadid ubadi была переомыслена в хеттском как i-основа.
Самые ранние фиксации рассматриваемой основы обнаруживаются в староассирийских документах. Форма -p-im обнаруживается дважды в (Kt v/k/ 152), но гораздо больше распространена расширенная основа upatinnu-. В работе Дерксена [Dercksen 2004] дается свежий анализ значения данной лексемы и делается заключение, что рассматриваемая лексема “обозначала, по-видимому, жалование, представляемое царем высокопоставленным официальным лицам и состоящее из домов и земли” [Dercksen 2004: 155]. Дерксен считает, что этот термин не мог применяться к находящемуся в частном владении имуществу, поскольку он никогда не встречается в документах, посвященных продаже земли. Ряд контекстов свидетельствует о метафорическом использовании upatinnu- в отношении юридического лица [Dercksen 2004: 153]. Предположительно, это владение могло включать группы людей, прикрепленные к определенным наделам земли, и, следовательно, вторичная персонификация upatinnu- является частичной параллелью к семантическому развитию ubati- в древнехеттском. Поскольку документы, содержащие термин upatinnu-, ссылаются на установления княжества Канеш, этот термин, вероятно, отражает не исконную лувийскую форму /ubadid-/, а, скорее, хеттское заимствование ubati-. Если данное заключение является верным, то рассматриваемая основа представляет собой самый ранний зафиксированный случай лексических контактов между лувийским и хеттским языками.
На сегодняшний день существует консенсус по поводу происхождения /ubadid-/ от глагольного корня /uba-/, засвидетельствованного как в клинописной, так и в иероглифической передаче. Раньше этот глагол часто смешивался с фонетически сходным /uppa-/ приносить . Общеанатолийский статус глагола /uppa-/ обеспечивается его частыми фиксациями в хеттском и лувийском, в то время как /uba-/ имеет когнаты в ликийском и карийском, но не в хеттском. Значение глагола /uppa-/ установлено надежно, но в отношении первичного значения /uba-/ исследователи расходятся. Мелчерт [Melchert 2004c] реконструирует это значение как посвящать, предоставлять, жаловать, снабжать , в то время как я предпочел иную семантическую реконструкцию основывать, устанавливать [Yakubovich 2005b]287. Необходимо также учитывать, что имеются примеры как в пользу первой, так и в пользу второй интерпретации (см. соответственно (130) и (131)).