Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Историческое переводоведение в научной парадигме истории, философии, языкознания 16
1.1. XVIII век в истории России: уникальность эпохи или закономерность преемственности 16
Выводы по разделу 1.1 35
1.2. Историография переводов XVIII века 38
Выводы по разделу 1.2 52
1.3. Вопросы методологии и трудности, связанные с понятийно-категориальным аппаратом в диахроническом изучении перевода 54
Выводы по разделу 1.3 72
Глава II. Прагматические параметры переводческой ситуации в России XVIII века 74
2.1. Русские переводчики восемнадцатого столетия 74
2.1.1. Рабочие языки переводчиков XVIII в 76
2.1.2. Социальная палитра переводчиков эпохи 87
2.1.3. Стилистическая и тематическая характеристика русских переводов XVIII в 97
Выводы по разделу 2.1 105
2.2. Круг обязанностей и статус переводчика в исторической ретроспективе 107
Выводы по разделу 2.2 132
2.3. Словари в арсенале русского переводчика XVIII века 134
Выводы по разделу 2.3 167 3
Глава III. Перевод как способ обогащения национального языка и культуры России XVIII века 169
3.1. Наблюдения за процессом работы русского переводчика XVIII века 169
Выводы по разделу 3.1 190
3.2. Стратегия и тактика переводов как механизм обогащения русского языка и культуры 192
3.2.1. Метод калькирования оригинала и его роль в переводных текстах XVIII в 199
3.2.2. Тактика адаптации в русских переводах XVIII в 228
Выводы по разделу 3.2 252
Заключение 255
Библиография 265
Список источников материала для исследования 285
Принятые сокращения 292
Приложение-таблица «Переводчики в России XVIII в.» 293
- XVIII век в истории России: уникальность эпохи или закономерность преемственности
- Стилистическая и тематическая характеристика русских переводов XVIII в
- Наблюдения за процессом работы русского переводчика XVIII века
- Тактика адаптации в русских переводах XVIII в
XVIII век в истории России: уникальность эпохи или закономерность преемственности
Чтобы определить место и значение перевода в конкретный период времени, следует прежде всего ответить на вопрос о статусе и характере этого хронологического периода. Иными словами, надо установить, составляет ли данный отрезок времени отдельную, самостоятельную эпоху в истории нации и ее культуры со своим особыми признаками и отличительными чертами, выделяющими эту эпоху в череде предшествующей и последующей. И если это так, то необходимо прояснить, как характеристики эпохи отразились на специфике переводческой деятельности и как перевод мог способствовать формированию тех или иных особенностей исторического отрезка времени. Именно с таких позиций мы намерены охарактеризовать восемнадцатое столетие в истории России, т. е. показать, может ли данный период считаться самостоятельной эпохой со своими уникальными чертами или это закономерное продолжение предшествующего столетия, не выделяющееся никакими особыми параметрами и составляющее звено преемственности в цепи столетий национальной истории и культуры. Неизбежное для выполнения этой задачи обращение к трудам отечественных историков подводит нас к обзору и анализу мнений и данных исторической науки по этому вопросу.
В. О. Ключевский рассматривает XVIII век как составную часть четвертого периода русской истории, начало которого приходится на первые десятилетия XVII в. и конец которого условно обозначен восшествием на престол Александра II, т. е. 1856 г. Основанием для подобного деления служит, по мнению историка, ряд возникших именно в это время фактов и явлений российской действительности, к которым он относит:
- правление новой династии;
- расширение охвата территории государства;
- смена правительственного класса с боярства на дворянство;
- изменения в экономике в связи с появлением промышленности в хозяйственной жизни страны наряду с традиционным земледелием.
Все перечисленные черты появляются не одновременно: династия Романовых отсчитывала свое правление с 1613 г., т. е. с самого начала XVII в.; расширение территории страны приходится в наибольшей степени на царствование Екатерины II, т. е. на последнюю треть XVIII в.; два последних из четырех указанных явлений, начавшись в середине семнадцатого столетия, последовательно развивались в течение века. Однако такая неодновременность появления указанных отличительных характеристик исторического периода показывает, что отдельно взятый XVIII век ничем не выделяется в череде этих фактов и процессов, а, следовательно, не может претендовать на особый статус в ходе исторического развития России.
С. Ф. Платонов не рассматривает специально вопрос периодизации отечественной истории, однако упоминает, что в научных трудах его современников XVIII век принято объединять с XIX веком для обозначения императорского, или петербургского периода, или Новой русской истории. И здесь, как оказывается, восемнадцатое столетие не выделялось отдельно, но рассматривалось в совокупности с последующим. С другой стороны, такой подход имплицитно предполагает, что этот век обозначил собой некий резкий поворот в традиционном течении национальной истории, если с него можно отсчитывать самостоятельный период, пусть даже выходящий за его пределы. Позиция С. Ф. Платонова в этом вопросе близка позиции ученых так называемой историко-юридической школы в их «теории родового быта» и совпадает со взглядами С. М. Соловьева о естественной и поступательной закладке перемен, об осознании новых начал государственного и общественного устройства, экономического и культурного быта на протяжении всего семнадцатого столетия в России. Такая точка зрения снова подводит нас к мысли о том, что XVIII век лишь продолжал, развивал и воплощал в жизнь то, что было заложено и подготовлено его предшественником в русской истории.
Контраргументом против подобного заключения служит обычно популярное мнение, что XVIII век начал собою новый, «европейский» этап отечественной истории и культуры, получивший мощный импульс в преобразовательной деятельности Петра I. Для развенчания этого популярного взгляда на события изучаемого столетия необходимо указать черты преемственности исторического развития допетровской Московской Руси XVII в. и петровской (а также послепетровской) России XVIII в.
Во-первых, Петр I «чутко откликался на те задачи, которые ему ставил век, но он не тронул ни одного из тех краеугольных камней, на которые оперся в XVII веке наш государственный строй» [Платонов 1899, с. 15]. Анализируя факты истории России, отечественные ученые В. О. Ключевский, С. М. Соловьев, С. Ф. Платонов единодушно подчеркивают, что во внешней и внутренней политике первый российский император более или менее успешно решал те же задачи, которые стояли перед его предшественниками. Его деятельность не принесла никаких радикальных перемен и в общественные отношения: положение сословий не претерпело существенных изменений.
Во-вторых, реформирование армии и создание российского флота – столь очевидные достижения царя-преобразователя – осознавались как насущная необходимость еще его отцом, царем Алексеем Михайловичем, в царствование которого в русской армии состояло на службе несколько иноземных полков общей численностью в десятки тысяч солдат. А так как содержание большого числа иностранных военных было слишком дорогостоящим делом для казны, стала распространяться практика обучения русского войска иноземной военной науке. Тогда же, при царе Алексее Михайловиче был построен первый русский корабль «Орёл», созданный под руководством приглашенного из Голландии капитана Бутлера и спущенный на воду в Астрахани для Каспийского моря. Но этот первенец отечественного флота был сожжен С. Разиным в 1670 г. Как видим, в деле модернизации армии и строительства флота Петр I был последовательным продолжателем дела своего отца.
В-третьих, развитие отечественной промышленности путем привлечения иностранных капиталов и приглашения мастеров для заимствования от них знаний и технологий началось еще в 1630-х гг., когда голландский промышленник Виниус устроил первый железный завод в Туле, поставляя по обязательству в казну пушки, ядра и т.д. Вслед за этим в 1670 г. по рекам Шексне, Костроме и Ваге открылись такие же заводы, принадлежавшие двум компаньонам: немцу Марселису и голландцу Аккему. После этого в России появляются кожевенные, стеклянные и другие заводы, а иноземные мастера разных ремесел во множестве приезжали в нашу страну с обязательством передать русским свое искусство. Значит, и в деле внедрения европейских технологий в российскую промышленность Петр I упрочил и продолжил дело отца и деда. После первого императора в России насчитывалось 230 фабрик и заводов, что, конечно, было значительно больше, чем до него, но их количество, хотя и неуклонно возрастало в течение века, все-таки свидетельствовало о довольно медленном промышленном развитии и оставляло земледелие в основе экономики страны.
В-четвертых, традиционно относимая к личности Петра I деятельность по «онемечиванию» российской политической, экономической и культурной жизни на самом деле означает приглашение иностранцев на государственную службу и привлечение иностранного капитала, которые уходят своими корнями в XVII в. и даже ранее. Знаменитая Немецкая слобода в Москве появилась еще при Иване Грозном в XVI в. Почти полностью исчезнув в Смутное время, она вновь отстроилась к середине семнадцатого столетия, когда в ней проживало около тысячи одних только протестантских семей. Как следует из развития военного дела и фабричной промышленности в то время, эти тысячи иностранцев были офицеры и мастера, которые приносили с собой в допетровскую Русь новое платье, незнакомое наречие, иные реалии жизни и быта. Так, уже при дворе Алексея Михайловича и в домах высшей знати появляются разного рода часы, орган и другие музыкальные инструменты, первые театральные постановки, замысловатые механические детские игрушки и иные предметы быта. «В одно время с заимствованием военных хитростей, потешных увеселительных вымыслов в высших московских кругах начинает пробуждаться интерес к умственному образованию, любознательность, охота к размышлению о таких предметах, которые не входят в круг повседневных, насущных забот общества» [Ключевский 1902, Ч. 2, с. 102]. Это было начало того активного иностранного влияния на русскую жизнь, в струю которого попал сам Петр I в молодые годы и которое он старательно усиливал своей политикой.
Стилистическая и тематическая характеристика русских переводов XVIII в
Вопрос о том, какие тексты переводили в России XVIII в., есть не только вопрос о мировоззрении и культуре российского образованного общества того времени, но и вопрос о возможной специализации русских переводчиков изучаемой эпохи. Исходя из этого, ответ на него проливает свет сразу на несколько параметров переводческой ситуации в России восемнадцатого столетия: культурно-исторический аспект запросов общества на переводные тексты того или иного содержания и психологический аспект выбора переводчиками оригиналов для своей профессиональной деятельности. Признавая тесную взаимосвязь между этими аспектами, мы не склонны допускать мысль о доминировании одного над другим и считаем, что выбор переводчика в отношении переводимых текстов оказывал немалое влияние на формирование читательских вкусов и запросов и наоборот.
Однако рассматривая стилистическую принадлежность русских переводов исследуемой эпохи, следует иметь в виду, что на протяжении восемнадцатого столетия «русская культура еще не выработала устойчивой системы литературно-языковых стилей и жанров, хотя уже с Петровской эпохи стали рельефно обозначаться новые формы литературного выражения» [Виноградов 1982, с. 102]. Этот процесс формирования стилистического богатства и жанрового разнообразия национального литературного языка окончательно завершился лишь в первые десятилетия XIX в. По этой причине для целей нашего исследования мы приняли условное деление переводных текстов XVIII в. по их стилистической и тематической принадлежности на следующие группы: специальные, художественные, религиозные, исторические, нравоучительные, публицистические тексты. Укажем подробнее те критерии, по которым каждый переводной текст был отнесен к той или иной группе. Специальные переводы охватывают тексты по различным отраслям знания и специальным темам, включая также повседневные бытовые темы.
Сюда вошли научные сочинения, учебная литература, справочно энциклопедические издания и словари, официальные документы, практические руководства (так называемые мануфактурные книги, лечебники и т. д.), а также географические карты и атласы, дневники путешествий и путеводители, поваренные книги и книги по ведению домашнего хозяйства.
Группа художественных текстов включает русские переводы произведений иностранной художественной литературы, охватывающей сочинения как античных авторов, так и западноевропейских писателей XVII– XVIII вв.
К религиозным текстам были отнесены переводы трудов по богословию, посланий патриархов, книг о конфессиональных различиях, описаний верований других народов, а также масонская литература, получившая значительное распространение в XVIII в.
Исторические тексты охватывают переводы сочинений по древней, средневековой и новой истории, биографий, справочников по всеобщей истории или по мифологии. Перечисленные переводы были выделены нами в отдельную группу, так как сочетают в себе черты специальных и художественных текстов, поскольку четкая жанрово-стилистическая дифференциация отсутствовала в языке перевода на том этапе. На основании того, что книги по истории, являясь специальными переводами по тематике, относились к общедоступной гуманитарной сфере и включали элементы житийной литературы, фольклорных повестей и сказаний, бльшая часть таких исторических текстов «воспринималась тогдашними читателями как художественная литература» [Берков 1955, с. 18]. Учитывая подобное отношение получателей перевода и нечеткость жанрово-стилистических границ, мы выделили исторические тексты отдельно от художественных и специальных.
Нравоучительные тексты включают руководства по этикету и по правилам поведения для юношества, письмовники, советы родителям по воспитанию детей, различные наставления морально-этического характера. Подобного рода сочинения были в основном переводными и пользовались немалым читательским спросом на протяжении всего восемнадцатого столетия в России. Так, к примеру, перевод неизвестного иностранного оригинала (возможно, нескольких) Юности честное зерцало впервые увидел свет по распоряжению Петра I в 1717 г. и выдержал еще шесть изданий в течение XVIII в. Этот «кодекс дворянского житейского обхождения» и подобные ему нравоучительные сочинения были столь популярны в России того времени, потому что «рост дворянской культуры требовал введения новых бытовых форм взамен прежних» [Берков 1955, с. 21].
В группу публицистических текстов вошли переводы торжественных речей на разные важные события и даты, как например, Слово о праве обладателя в разсуждении воспитания и просвещения науками и художествами подданных: На день возшествия на всероссийский престол августейшия и самодержавнейшия великия государыни императрицы Екатерины II истинныя матери отечества. В публичном собрании благоговейно торжествовавшего Императорскаго Университета, июня 30 дня 1770 года говоренное, в переводе же объяснениями еще исправленное и дополненное сочинителем Иоганном Матфием Шаденом, свободных наук и философии доктором, Университета публичным и ординарным профессором и обеих гимназий ректором. Перевел Ил. Грачевской (М., 1771). К этой же группе были отнесены переводы речей Цицерона, а также «похвальные слова» и речи, произнесенные при иностранных дворах и переведенные на русский язык как образцы ораторского искусства того времени.
Установить стилистическую принадлежность текстов переводов нам удалось в случае всех русских переводчиков XVIII в., кроме одного. Это Петр Петрович Дубровский (1754 – 1816), о переводческой деятельности которого свидетельствовал Н. М. Карамзин в одном из своих сочинений, указав, что он был переводчиком при русской миссии в Париже. Однако мы не располагаем никакими сведениями ни о его рабочих языках, ни о характере переведенных им текстов, поэтому в ходе анализа мы учитывали данные о 1103 переводчиках.
Изучив стилистическую и тематическую отнесенность выполненных ими переводов, мы можем говорить о существовании некоторого рода специализации у русских переводчиков XVIII в. Так, с текстами разных стилистических и тематических групп работали 232 человека или 21% от общего числа, т. е. примерно пятая часть из 1103. Это в свою очередь означает, что оставшиеся 79% или 871 переводчик имели своего рода специализацию, т. е. переводили тексты какой-то одной группы. Распределение переводных текстов по вышеуказанным группам на основании их стилистической принадлежности можно представить в виде следующей диаграммы.
Наблюдения за процессом работы русского переводчика XVIII века
Современная наука о переводе использует различные методы для изучения процесса перевода, так как, если всерьез задуматься о предмете исследования переводоведения, именно речемыслительный процесс межъязыкового перехода и составляет то ядро, которое принадлежит исключительно сфере теории перевода, в отличие от текста, порожденного этим процессом и являющегося предметом исследования лингвистики во всех ее разделах. Однако недоступность мыслительного процесса для непосредственного научного наблюдения принуждает науку о переводе концентрировать свое внимание на результате этого процесса, т.е. на тексте, только по которому и можно судить о самой речемыслительной деятельности переводчика. На современном этапе «важное место в переводческих исследованиях занимает метод лингвистического моделирования: построение теоретических моделей процесса перевода … в виде ряда последовательных преобразований текста оригинала в текст перевода, с помощью которых теоретически может быть достигнут желаемый результат» [Комиссаров 2002, с. 36]. Интересные данные о процессе перевода получают применением метода психолингвистического эксперимента, когда перед участниками ставится задача максимально возможной вербализации мыслительных операций во время перевода. Признавая, что «возможности интроспекции в исследовании переводческой деятельности ограничены и нередко переводчик действует интуитивно, не умея объяснить, почему он поступает именно так» [Комиссаров 2002, с. 37], наука о переводе не отказывается от идеи проникнуть в тайны переводческого процесса.
Историческое переводоведение, являясь составной частью современной теории перевода, использует всю парадигму научного знания, распространяя ее на изучение исторически удаленных этапов переводческой деятельности. А значит, исследование процесса перевода в прошедших столетиях будет столь же обоснованной задачей науки, как и рассмотрение его в современности. При этом вышеуказанная недоступность для непосредственного наблюдения и ограниченность полученных данных будут одинаковы, различия здесь заключаются, скорее, в способе и средствах извлечения этих данных. Если сегодня для изучения процесса работы могут использоваться прямой контакт с переводчиком и технические средства фиксации его профессиональной деятельности, то при исследовании процесса перевода на исторически удаленных отрезках времени этот контакт будет опосредованным, а средством фиксации будет выступать черновой рукописный вариант перевода, отражающий в любых графических формах (исправления, скобки, замечания на полях и внутри текста и т.д.) ход мыслей и действия переводчика того или иного столетия. Подчеркнем, что в качестве материала исследования здесь должна выступать отнюдь не любая рукопись перевода, которая может представлять собой чистовой вариант, переписанной набело несколькими людьми, а именно черновой вариант рукописи самого переводчика. Сопоставление такого текста с оригиналом сможет предоставить сведения о процессе перевода в далекую эпоху. Наверное, излишним здесь станет замечание об уникальности подобного материала, так как рукописей сохранилось в целом меньше, чем печатных изданий тех же переводов, а черновые рукописи простых переводчиков (в отличие от рукописей их знаменитых современников) и вовсе едва ли переживают своих создателей. Тем не менее подобная уникальность материала, хотя и не позволяет сделать статистические обобщения, никак не снижает того огромного научного интереса, который вызывает этот материал у исследователя.
В настоящем разделе речь пойдет о рукописном переводе 1748 г., выполненном Иваном Петровичем Сатаровым с латинского трактата Гуго Гроция «О праве войны и мира» (1625 г.). При этом для сопоставления используется оригинал в издании 1693 г., с которого осуществлялся русский перевод, согласно титульному листу. Данный рукописный текст отвечает заданным параметрам нашего исследования, так как представляет собой черновой вариант перевода, выполненный рукой одного человека – переводчика по профессии, что позволяет нам пронаблюдать, как работал русский переводчик XVIII в. над специальным текстом. Но для этого обратимся сначала к описанию исходных данных указанной переводческой ситуации.
Гуго Гроций (1583 - 1645) – известный нидерландский юрист, государственный деятель, политический мыслитель, теолог, историк, поэт и писатель – был выдающимся эрудитом своего времени. Обладая феноменальной памятью, он выучил латинский, древнегреческий, древнееврейский, арабский, немецкий, французский и, возможно, английский языки. До наших дней сохранилось свыше 90 его трудов богословского, юридического и исторического содержания, а также переводы и художественные произведения. Но самым знаменитым стало его сочинение «О праве войны и мира» (1625 г.), написанное под влиянием обстановки Тридцатилетней войны. Этот труд Гуго Гроция «сыграл важнейшую роль в становлении международного права, в формулировании принципов и норм современного международного правопорядка (равенство, взаимовыгодное сотрудничество, добровольность вступления в договоры). … Гроций выступал за гуманизацию средств ведения войны, за бережное отношение к гражданскому населению и военнопленным» [Жуков 2009, с. 162]. Неудивительно, что эта книга пережила своего автора на несколько столетий и снискала ему всемирную славу, будучи переведена на многие языки. «Помимо свыше чем 50 изданий на языке подлинника, труд Гроция имел много изданий на голландском (первое – в 1626 г.), английском (первое – в 1654 г.), французском (1687 г.), немецком (1707 г.), итальянском (1777 г.), испанском (1925 г.), китайском (1937 г.) языках, впрочем, не всегда полных», - сообщает научный редактор современного русского перевода, вышедшего в 1956 г. [Гроций 1994, с. 3].
Первый перевод в России был выполнен по указу Петра I в Киевской духовной академии и так и остался в рукописи под названием «Гугона Грота о законах брани и мира три книги… Напечатася сия книга в Амстледаме: 1712 году… тут же беседа о вольном море и собственная книжица о уравнении, о позволительстве, о удобстве» [Овчинников 1915, с. vii]. В первой четверти восемнадцатого столетия к сочинению Г. Гроция также обратился Иоганн Вернер Паузе и перевел только часть этого обширного труда. Данный рукописный перевод находится в библиотеке Российской академии наук (26.3.31) [Николаев 1995, с. 79]. Из первого полного русского перевода была напечатана только одна глава: глава XVIII «О праве посольств» второй книги, которую использовал доцент Императорского варшавского университета В. А. Овчинников в своей работе «К учению о посольской неприкосновенности. Обзор литературы вопроса о неприкосновенности посла, совершившего преступление в месте миссии, за время от Конрада Бруна до Гуго Гроция» (1915 г). В качестве иллюстрации приведем начало этой главы по указанному изданию: «Доселе сия воспоминахом, которая по естеству нам суть должная, мало токмо приложивши о вольном праве народа, поелику с сего бяше праву естественному приданного. Подобает, да разсмотрим повинности, которых само чрез себя общое право, которое волным творим, поставы, в котором роде особливая есть о праве глава ради посолства. Обще убо чтемы писания: Божественная о посолстве, святобливость послов, повинну быти народу им, волю Божию и людей; святая воля или право посолства между народы, народу мир свят; мир людский, святии телеса послов» [Овчинников 1915, с. 176 - 177]. Здесь мы склонны согласиться с мнением научного редактора современного перевода, что «язык переводчиков являлся скорее церковнославянским, чем русским, и трудно понимаем» [Гроций 1994, с. 3].
Тактика адаптации в русских переводах XVIII в
Как было сказано ранее, адаптация русских переводов XVIII в. представляет собой тактику, противоположную калькированию, т. е. в отличие от дословного или поэлементного перевода адаптация означает творческое «вмешательство» в текст самого переводчика, которое выражается в самых разных формах переработки содержания исходного текста. Причины применения данной тактики всегда находятся в сфере прагматики перевода, что в равной мере верно как для современных, так и для исторически удаленных переводов. Однако адаптация переводных текстов XVIII в. в России имела свои особенности, обусловленные, в первую очередь, иным пониманием роли и функции переводчика. Как мы пытались показать в предыдущей главе, круг обязанностей переводчика и требования к его работе включали не только межъязыковое посредничество, но и активное участие в переговорах в случае устного перевода и не менее активную деятельность по редактированию, корректированию, комментированию текста в ситуациях письменного перевода. Именно таким пониманием переводчика собственной роли в перенесении на русскую почву иноязычного оригинала объясняется, на наш взгляд, широкая распространенность тактики адаптации в русских переводах изучаемой эпохи. Хотя в них встречаются также привычные для современности виды и элементы прагматической адаптации, подчеркнем, что иная роль и функции переводчика XVIII в. в России придавали совсем другой масштаб и характер применению этой тактики. Рассмотрим вышесказанное подробно на примерах конкретных текстов.
Так, упомянутый нами тверской губернский механик Лев Федорович Сабакин в переводе лекций английского физика Джеймса Фергюсона добавляет собственную лекцию о огненных машинах, о чем заявляет на титульном листе переводного текста. А в первых ее строках он объясняет свои мотивы присовокупления ко оным [переведенным] собственной его лекции следующим образом: Название огненных машин по превеликим их пользам почти всякому известно; но строение и действие их не надеюсь, потому что не везде оныя есть в практике, а к тому ж и в российских книгах, есть ли не совсем об них нет, то по крайней мере мало, или недостаточно, чтоб можно было кому-нибудь тем воспользоваться. … Все сие совокупно хочу сообщить любезнейшему моему Отечеству, а особливо тем, кои прежде сего не имели случая их видеть и нигде о том не читали [Лекции…, с. 281 – 282]. Здесь мы видим, что Л. Ф. Сабакин использует переводной текст как возможность пополнить фонд отечественной науки не только трудами иностранного ученого, но и собственными наработками.
В переводных текстах из области гуманитарного знания прослеживается сходная тенденция. Так, например, в переводе латинского труда Людвига Гольберга (1684 – 1754) по всемирной истории “Sinopsis historiae universalis, methodо erotematica exposita" митрополит Платон (Левшин) пишет свой раздел по истории России, подробно рассказывая о славянских князьях от Рюрика, о царях от Иоанна Васильевича [История Голберга]. Хотя у автора оригинала описание истории нашей страны занимает несколько кратких абзацев, русский переводчик заменяет их собственным обстоятельным историческим повествованием по такой же схеме, по которой Л. Гольберг излагает историю европейских стран. О тесной связи историографии как науки в России и переводческой деятельности говорит современный исследователь В. Куденис, отмечая, что на протяжении всего восемнадцатого столетия отечественные историки и переводчики нередко выступали в одном лице, а их труды способствовали обогащению не только исторической терминологии, но и способов интерпретации истории, вводили новые модели исторического нарратива [Куденис 2016].
Сходные действия русских переводчиков отмечает С. М. Громбах, анализируя медицинскую литературу XVIII в. «Роль и значение ранних медицинских переводов не ограничивается только тем, что они знакомили русских врачей и широкие круги читателей с иностранной медицинской мыслью. Переводы XVIII в., во всяком случае многие из них, являются несомненным вкладом в русскую медицинскую науку, заключают в себе элементы оригинальности, самобытности, критического восприятия, а иногда и преодоления ошибок медицины Запада. … Носителем этих элементов оригинальности, самобытности обычно являются примечания переводчиков, которые очень распространены в переводных медицинских книгах XVIII в. … Нужно прежде всего отметить большую группу примечаний, с помощью которых переводчики пытаются приспособить или дополнить данные иностранной медицины, исходя из климата, социальных и бытовых особенностей нашей страны, с одной стороны, и с учетом богатого опыта русской народной медицины – с другой. … Иногда же, что особенно ценно, эти дополнения отражают соображения самого переводчика или почерпнуты из его опыта, его собственных врачебных наблюдений» [Громбах 1953, с. 60 – 68]. Данные факты свидетельствуют о том, что русские специалисты-переводчики рассматривали переводимые ими тексты как основу для расширения отечественных научных знаний в своей предметной области, и поэтому адаптация в таких переводах нередко носила характер равноправных дополнений к иноязычному оригиналу.
При этом следует принимать во внимание, что постраничные примечания в текстах XVIII в. выполняли несколько иную функцию, чем современные сноски, а именно, они призваны были не просто пояснить или дополнить информацию, содержащуюся в тексте, но представить другую точку зрения или выразить отношение переводчика / редактора. Такие примечания открывали путь для непосредственного участия в интерпретации содержания, и переводчик через них становился соавтором создаваемого им текста. В этом отношении представляют несомненный интерес действия неизвестного русского переводчика при составлении примечаний к выполненному им переводу Исторических, политических и военных записок о России от 1727 по 1744 год с прибавлением, содержащим сокращенное понятие военным, морским, коммерческим и протчим делам сея пространныя Империи. Сочинение на французском языке генерала Манштейна с приобщением географической карты и краткаго описания жизни сочинителя, чрез господина Губера. Это рукописный текст конца XVIII в. доступен в Музейном собрании Российской государственной библиотеки (Ф. 178 № 2902). Оригинал сам по себе содержит два вида примечаний: автора (генерала Манштейна) и издателя (господина Губера). Последний объясняет свои добавления следующим образом: И дабы ничего не упустить, то присовокупляется к сему несколько прибавлений и примечаний из Магазина новейшей истории г-на доктора Бишинга, который, быв долгое время в России, довольно знал сих людей [Историческия, политическия и военныя записки, л. 5об]. Русский переводчик со своей стороны указывает в последних строках перевода: С французскаго переводом кончана 4-го сентября 1773-го, а с немецким свидетельствована в декабре 1774-го в Санкт-Петербурге [Историческия, политическия и военныя записки, л. 258]. Из такого заявления следует, что переводчик на русский язык не просто перевел историческое сочинение с французского языка, но обратился также к немецкому переводу и добавил примечания немецкого переводчика, аккуратно сославшись в каждом случае на немецкий текст. От себя он тоже добавил примечания, обозначив каждое в отдельности Переводчиково примечание.