Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Лингвокультурные основы исследования бинарной оппозиции свой-чужой 11
1.1. Современная лингвокультурология и ее понятийный аппарат .11
1.2. Сопоставление как метод лингвистического исследования .19
1.3. Понятие бинарной оппозиции .24
1.4. Оппозиция свой-чужой: история становления и современные подходы к изучению 28
1.5. Художественный текст как объект исследования оппозиции свой-чужой .41
ГЛАВА 2. Бинарная оппозиция свой-чужой в русской лингвокультуре (в сопоставлении с татарской).. 47
2.1. Структура и содержание оппозиции свой-чужой в русском и татарском языках .47
2.2. Понятие «мир» как основополагающее в исследовании бинарной оппозиции свой-чужой в романе «Война и мир» .52
2.3. Семантические признаки бинарной оппозиции свой-чужой (на материале романа Л.Н. Толстого «Война и мир», повести «Казаки» в сопоставлении с татарским языком по повести Г. Исхаки «Зулейха», «Жан Баевич», «Он еще был не женат») 61
2.3.1. ТГ «семья» .62
2.3.2. ТГ «народ» .72
2.3.3. ТГ «язык» .81
2.3.4. ТГ «общество» .85
2.3.5. ТГ «религия» .93
2.4. Лингвокультурологически значимая лексика, отражающая оппозицию свой-чужой (на материале повести «Казаки», романа «Война и мир» в сопоставлении с татарским языком по повести «Зулейха», «Жан Баевич») . 102
2.5. Оппозиция свой-чужой в современном русском языке (с элементами сопоставления с татарским языком) 108
ГЛАВА 3. Бинарная оппозиция свой-чужой в английской лингвокультуре .119
3.1. Структура и содержание оппозиции свой-чужой в английском языке .119
3.2. Семантические признаки бинарной оппозиции свой-чужой в английском языке .124
3.2.1. ТГ «семья» .125
3.2.2. ТГ «народ» .130
3.2.3. ТГ «общество» 136
3.3. Оценочные прилагательные как маркеры оппозиции свой-чужой .142
3.4. Лексема strange «странный» как ключ к пониманию ментальности народа .146
3.5. Оппозиция свой-чужой в современной американской прозе (на материале романа И. Шоу «Богач, бедняк») .152
Заключение .159
Список литературы 164
- Понятие бинарной оппозиции
- Понятие «мир» как основополагающее в исследовании бинарной оппозиции свой-чужой в романе «Война и мир»
- Лингвокультурологически значимая лексика, отражающая оппозицию свой-чужой (на материале повести «Казаки», романа «Война и мир» в сопоставлении с татарским языком по повести «Зулейха», «Жан Баевич») .
- Семантические признаки бинарной оппозиции свой-чужой в английском языке
Введение к работе
Актуальность работы обусловлена прежде всего значимостью и, как следствие, востребованностью лингвокультурологических исследований, целью которых является изучение и сопоставление национальных языковых картин мира.
В последние десятилетия коннотативная семиотика оппозиции свой-чужой (во многом благодаря средствам массовой информации) стала внедряться в сознание россиян. Об этом, в частности, свидетельствуют
высказывания в устной речи, публицистике, телефильмах, радио- и
телепередачах (например, «чужие земли присваиваем, а свои губим»; «разрыв, раскол собственного народа на «своих» и «чужих» - это неприемлемо и недопустимо»; «верно ли мы проводим границу между своим и чужим? нужна ли эта граница, да и существует ли она?»).
Настоящее исследование в рамках сопоставительного аспекта позволяет выявить универсальные и национально-специфические признаки в концептуальной картине мира носителей русского, английского и татарского языков.
Объектом исследования является оппозиция свой-чужой как фактор отражения языковой картины мира сопоставляемых лингвокультур.
Цель исследования состоит в сопоставительном изучении языковой картины мира в русском, английском и татарском языках в свете противопоставления свой-чужой.
Предметом изучения послужили семантические признаки бинарной оппозиции свой-чужой в литературном дискурсе ХIХ-ХХ вв.
В соответствии с поставленной целью исследование предполагает решение ряда конкретных задач:
-
уточнить понятие «бинарная оппозиция» в структурировании знаний и представлений о языке и установить семиотическую и концептуальную функцию оппозиции свой-чужой;
-
выявить семантические признаки составляющих исследуемой оппозиции, зафиксированные в словарях русского, английского и татарского языков, и установить общее и различное в их семантической структуре;
3) составить сравнительно-сопоставительную характеристику оппозиции
свой-чужой в трех лингвокультурах;
4) проанализировать степень универсальности и специфичности оппозиции в
рассматриваемых лингвокультурах как в синхронии, так и в диахронии.
Материалом исследования послужили художественные тексты писателей XIX-XX века, а именно: «Война и мир», «Казаки» Л.Н. Толстого,
«Унесенные ветром» М. Митчелл, повести Г. Исхаки, а также произведения второй половины XX века (В.П. Аксенова, И. Шоу, Р. Зайдуллы).
Методика исследования определялась его целью и задачами, поэтому использовались: метод сплошной выборки, сопоставительный метод, метод дефиниционного, компонентного, этимологического и контекстуального анализа.
Научная новизна исследования заключается в том, что бинарная оппозиция свой-чужой впервые подвергается комплексному анализу не только в татарской лингвокультуре, но и в сопоставлении с другими лингвокультурами.
Теоретическая значимость исследования заключается в том, что оно вносит вклад в изучение сущностной специфики национальных менталитетов и его результаты могут быть использованы при анализе иных концептуальных оппозиций.
Практическая значимость результатов работы состоит в том, что она
может быть использована в теоретических и практических курсах общего
языкознания, лексикологии, сопоставительной лингвистики и
лингвокультурологии, литературоведении. Данные о языковых картинах мира разных лингвокультурных сообществ могут быть использованы в методике и практике преподавания русского, английского и татарского языков как в качестве родного, так и неродного.
Теоретико-методологическую основу исследования составили труды лингвистов в области взаимодействия языка и культуры: В. фон Гумбольдта, И.А. Бодуэна де Куртэне, А.А. Потебни, Э. Бенвениста, Н.Д. Арутюновой, Ю.Д. Апресяна и др. Проблемам изучения природы концепта посвящены труды Э. Сепира, Б. Уорфа, М. Минского, Дж. Лакоффа, Р.И. Павилёниса, Ч. Филлмора и др.
Общими проблемами концептуальной языковой картины мира в татарской лингвокультуре занимаются такие ученые, как Р.Р. Замалетдинов (2004, 2012); Э.М. Зиангирова (2005), З.А. Мотыгуллина (2006), А.Ш.
Василова (2006), Л.Х. Шаяхметова (2007), Л.Р. Гарипова (2007), Д.Х. Хуснутдинова (2009), Н.Р. Гафиатуллина (2012).
Что касается непосредственно бинарной оппозиции «свой-чужой», то она получила свое рассмотрение в трудах Э. Бенвениста (1995), А.Б. Пеньковского (1989), С.Л. Сахно (1991), Б. Синочкина (1997), В.Г. Зусмана (2000), Ю.С. Степанова (2001), А.П. Бабушкина (2003), В.И. Карасика, И.А. Стернина (2007), О.В. Александрова (2008).
Исследования бинарной оппозиции свой-чужой в современном английском языке, а также в русской и английской культурах были предприняты А.А. Матвеевой (2001), О.В. Балясниковой (2003), А.О. Денисенко (2005).
Примечательно и, как показал последующий анализ, симптоматично, что из двух членов оппозиции именно «чужой» вызывает наибольший интерес, его изучению посвящен целый ряд исследований: в истории русского языка И.А. Славкиной (2003), В.В. Судаковой (2005), в лингвокультурологическом аспекте А.Н. Серебренниковой (2004), в русском фольклоре М.Н. Петроченко (2005), в межкультурной коммуникации Л.А. Шкатовой (2003).
Основные положения, выносимые на защиту:
- бинарная оппозиция свой-чужой является элементом антропоцентрической
парадигмы, поскольку свойственна не только сознанию человека, но и его
бессознательному, что определяет ее архетипическую семиотическую
функцию, которая проявляется во всех сферах его бытия;
лингвокультурный подход предоставляет возможность анализа концептов свой-чужой с точки зрения аксиологии – важнейшей составляющей национальной языковой картины мира;
концептуализация своего и чужого в русском, английском и татарском языках подтверждает как универсальность их репрезентации в соответствующих языковых картинах мира, так и специфичность, предопределенную особенностями этнического языкового сознания;
исследуемые концепты определяют специфику противопоставления в языковом сознании различных культур, предполагающих дифференциацию по признакам этнической, религиозной, классовой, социальной, в том числе гендерной принадлежности;
степень реализации оппозиции свой-чужой, т.е. ее актуализация либо нейтрализация в тексте в значительной мере зависит от исторической эпохи и социокультурной ситуации, предопределяющих актуальность, значимость и востребованность тех или иных коннотаций, а также от установки автора, отражающей его собственную позицию.
Апробация работы. Основные положения и результаты исследования нашли свое отражение в 13 публикациях научных статей и тезисов докладов. Основные результаты работы обсуждались на международной научно-практической конференции «Иностранные языки в образовательном пространстве современного вуза» (Наб. Челны, 2010), на международной научной конференции «Филология и образование: современные концепции и технологии» (Казань, 2010), на международной научной конференции «Сопоставительная филология и полилингвизм» (Казань, 2010, 2014), на IV междунар. науч.-практ. конф. «Иностранные языки в современном мире» (Казань, 2011), на I международной научно-практической конференции «Современные направления в лингвистике: традиции и новаторство» (Казань, 2012), на международной научно-практической конференции «Русский язык и литература в тюркоязычном мире: современные концепции и технологии» (Казань, 2012), на V международной молодежной научно-практической конференции «Перевод как фактор развития науки и техники в современном мире» (Нижний Новгород, 2013), на международной научно-практической конференции, посвященной 125-летию со дня рождения Б. Пастернака (Чистополь, 2015), на международной конференции «И.А. Бодуэн де Куртенэ и мировая лингвистика» (Казань, 2015), том числе опубликованы 3 статьи в списке изданий, входящих в перечень ВАК.
Объем и структура диссертации определяется целью и задачами исследования. Работа состоит из введения, трех глав, заключения, списка литературы.
Понятие бинарной оппозиции
Язык во все времена оставался наиболее яркой идентифицирующей характеристикой этноса; считалось, что для познания нравов какого ни есть народа необходимо, прежде всего, изучить его язык [Воркачев 2001: 64]. Столь же неоспорима связь языка с культурой, орудием и ипостасью которой он является или же, в более сильной, гностической формулировке, отраженной в Евангелии от Иоанна, он несет в себе источник всего сущего ("В начале было слово…"), в том числе и самого человека [Толстой 1997].
Еще со времен Вильгельма фон Гумбольдта исследователи говорят о связи языка и культуры и пытаются решить как вопрос о первичности того или другого, так и о взаимоотношениях сознания, общения, поведения, ценностей, языка. Названными проблемами занимались и занимаются такие ученые, как И. Гердер, А.А. Потебня, Ф.И. Буслаев, Э. Сепир, Г.О. Винокур, К. Фосслер, Ю.М. Лотман, В.Н. Телия и другие.
Тесное взаимодействие и взаимозависимость языка и культуры несомненна; культура и язык существуют в диалоге между собой» [Телия 1998: 225]. Культура, по мнению ученых, представляет собой своеобразную историческую память народа. И язык, благодаря его кумулятивной функции, хранит ее, обеспечивая диалог поколений не только из прошлого в настоящее, но и из настоящего в будущее» [там же, с. 226].
О теснейшем взаимодействии языка и культуры писал и Эдвард Сепир: «Культуру можно определить как то, что данное общество делает и думает. Язык же есть то, как думают [Сепир 2002: 193]. Для Сепира «язык – это в первую очередь продукт социального и культурного развития» [Сепир 2003: 138].
Рассматривая проблему соотношения языка и культуры, исследователи не могли не затронуть место человека в этой системе (Э. Бенвенист, А.Н. Уайтхед и др.). В нашей работе, вслед за В.Н. Телия, мы придерживаемся точки зрения, в которой опираемся на приоритетную позицию человека как порождающего начала для двух других компонентов культуры язык – культура – человек: культура, равно, как и язык, - это формы сознания, отображающие мировоззрение человека» [Телия 1998: 224].
Осознание необходимости комплексного подхода к объектам, связанным с языком и культурой привело к формированию новой комплексной научной парадигмы - лингвокультурологии, изучающую взаимосвязь и взаимодействие культуры и языка в его функционировании и отражающую этот процесс как «целостную структуру единиц в единстве их языкового и внеязыкового (культурного) содержания при помощи системных методов и с ориентацией на современные приоритеты, отражающие новую систему ценностей» [Воробьев 1997: 5]. На место господствующей системно-структурной и статической парадигме приходит парадигма антропоцентрическая, функциональная, когнитивная и динамическая, возвратившая человеку статус «меры всех вещей» и вернувшая его в центр мироздания» [Воркачев 2001: 64]. Следовательно, лингвокультурология возникает в рамках антропоцентрической парадигмы на основе идеи о теснейшей связи языка и культуры, который прорастает в нее, развивается в ней и выражает ее. В рамках данной парадигмы возникает и когнитивная лингвистика. Многие исследователи отмечают, что когнитивная лингвистика и лингвокультурология развиваются в рамках одной общей научной сферы – «когнитивной федерации наук» (термин Е.С. Кубряковой). Взаимосвязь лингвокультурологии и когнитивной лингвистики позволяет проникнуть в одну из самых сокровенных областей культуры – языковое сознание. По мнению некоторых ученых, именно когнитивная лингвистика стала основанием для формирования лингвокультурологии, в рамках которой наиболее эффективным и перспективным признается лингво-психологическое направление, опирающееся на данные о естественной категоризации мира и изучающее особенности обыденного сознания.
Следует отметить, что термин «лингвокультурология» появился в связи с работами исследователей фразеологической школы (В.Н. Телия 1996, Ю.С. Степанов, А.Д. Арутюнова, В.В. Воробьев 1997, В. Шаклеин, В.А. Маслова 1997). Новое научное направление получило несколько близких по содержанию, но отличающихся важными нюансами определений, а именно: лингвокультурология — «комплексная научная дисциплина, изучающая взаимосвязь и взаимодействие культуры и языка в его функционировании и отражающая этот процесс как целостную структуру единиц в единстве их языкового и внеязыкового (культурного) содержания» [Воробьев 1997: 26]; лингвокультурология – «отрасль лингвистики, возникшая на стыке лингвистики и культурологии и исследующая проявления культуры народа, которые отразились и закрепились в языке» [Маслова 2004: 9]. В.А. Маслова также отмечает, что «если культурология исследует самосознание человека по отношению к природе, обществу, истории, искусству и другим сферам его социального и культурного бытия, а языкознание рассматривает мировоззрение, которое отображается и фиксируется в языке в виде ментальных моделей языковой картины мира, то лингвокультурология имеет своим предметом и язык, и культуру, находящиеся в диалоге взаимодействии» [там же]. Еще раз подчеркнем, что внимание в лингвокультурологии уделяется человеку в культуре и его языку, здесь требуется дать ответы на многие вопросы, в числе которых следующие: каким видит человек мир, какова роль метафоры и символа в культуре, какова роль языковых единиц, в первую очередь, фразеологизмов, удерживающихся в языке веками в репрезентации культуры, почему они так нужны человеку? Лингвокультурология изучает язык как феномен культуры. Это определенное видение мира сквозь призму национального языка, когда язык выступает как выразитель особой национальной ментальности [Маслова 2004: 17]. Лингвокультурология изучает также разноаспектные проблемы, связанные с пониманием этноязыковой картины мира, языкового сознания, особенностей культурно-познавательного пространства языка.
Перспективной представляется сопоставительная лингвокультурология, так как изучение проявления универсального и специфичного в нескольких языках, исторически связанных между собой тесными узами родства или далеко отошедшими друг от друга в процессе развития, помогает преодолеть проблемы, приводящие к конфликту культур, увидеть «свое» через призму «чужого». Особенностями анализа здесь является широкое привлечение и обобщение данных лексикографических источников, а также художественных текстов для уточнения универсального и специфичного в конкретной национальной культуре. Следует еще раз подчеркнуть, что лингвокультурология находится на этапе своего становления и ее терминологический аппарат и методологическая база еще недостаточно разработаны. Общепринятым является определение лингвокультурологического исследования как изучение языка в неразрывной связи с культурой. Усиление интереса к лингвокультурологическому исследованию языков приводит, по мнению В.А. Масловой, «к развороту собственно лингвистической проблематики в сторону человека и его места в культуре» [Маслова 2001: 5], что отображается в лингвистической литературе.
Понятие «мир» как основополагающее в исследовании бинарной оппозиции свой-чужой в романе «Война и мир»
Как отмечалось ранее, процесс осмысления мира человеком основывается на одной из древнейших и важнейших операций его деления на «свое» и «чужое». Несмотря на существенные отличия в картинах мира архаичного и современного человека, в настоящее время противопоставление своего-чужого играет роль архетипической оппозиции, вербализованной в многочисленных языковых единицах. Изначально свое и чужое составляло единое целое – мир, в котором существовал человек; однако в результате категоризации природного и социального пространства модель мира развивается и усложняется. Таким образом, роль оппозиции свой-чужой по-прежнему остается актуальной. В нашей исследовательской работе оппозиция свой-чужой рассматривается через призму понятия «мир». Ю.С. Степанов уже указывал на тесную связь концепта свой-чужой с концептом мир, имея ввиду узкое значение лексемы мир в оппозиции войне. Предварительно отметим, что частые члены концепта свой-чужой через призму война-мир отличаются разной частотностью актуализации. По мнению ученого, «мир» в древнейших культурах индоевропейцев – это то место, где живут люди «моего племени», «моего рода», «мы», место, хорошо обжитое, хорошо устроенное, где господствуют «порядок», «согласие между людьми», «закон»; оно отделяется от того, что вне его, от других мест, от другого пространства, где живут «чужие», неизвестные, где наши законы не признаются. [Степанов 1997: 87]. По мнению Л.Б. Лебедевой, различие «свой /чужой», - это нечто большее, чем различие по признаку принадлежности тому или иному пространству, это, скорее всего различие между двумя различными мирами [Лебедева 2000]. А.Б. Пеньковский же отмечает, что «свой» мир – это мир уникальных, индивидуальных, определенных в своей конкретности и известных в своей определенности для субъекта сознания и речи дискретных объектов, называемых собственными именами. «Чужой» мир – мир неподвижный, статичный и плоский. Это мир, в котором нет дискретных объектов, и потому он воспринимается нерасчлененно – как речь на чужом языке [Пеньковский 2004].
В современном русском языке существуют два омонимичных слова мир: 1) мир – отдельная часть Вселенной; окружающее кого-либо общество; 2) мир – согласие, отсутствие вражды или ссоры [БТС 2000: 544-545]. Основные значения слова миp, согласно словарю В. Даля следующие: 1) вселенная; 2) земной шар; 3) все люди, род человеческий [Даль]. Аналогичное значение обнаруживаем у английского слова world (мир): 1) the earth (земля); 2) a planet (планета); 3) person s life (жизнь человека); 4) society (общество) [OALD 2000: 1494]. Характерным для европейского менталитета является включение в концепт «мир» понятия аристократического мира: англ. the great world, фр. beau monde. В таком же значении используется в русском языке лексема свет; для татарского же слова днья (мир) в силу историко-специфических условий такое использование не характерно. Мир для носителя татарского языкового сознания, как отмечает Р.Р. Замалетдинов, - «это в первую очередь жизненный мир человека, маркированный в социальном (как совместное существование людей) и бытовом отношении – сфера развертывания человеческого начала в человеке, где огромное значение имеет труд» [Замалетдинов 2012: 14].
Далее отметим, что название романа Л.Н. Толстого отражает основные значения слова мир, однако, на наш взгляд, даже этими приведенными выше значениями не исчерпывается его употребление лексем с названными значениями в романе. На наш взгляд, в романе-эпопее Л.Н. Толстого «Война и мир» слово мир является ключевым; помимо того, что оно содержится и в самом названии произведения, эпизоды войны сменяются эпизодами мира, то есть мирного времени. В романе представлено множество миров: мир Ростовых, мир высшего света, мир фронтовой жизни армии, мир народа. Прежде всего, по Л. Толстому, сам человек – это мир. Изображение человека в «Войне и мире» основано на принципе «человек — особый мир». Отметим также, что человек стоит в центре любой языковой картины мира, являясь ядром каждой национальной культуры, системы её ценностей. Кроме того, Л. Толстого интересует внутренний мир его героев (Наташи Ростовой, князя Андрея, Пьера, княжны Марьи и других близких автору героев). У каждого толстовского героя свой, индивидуальный мир. Рассматривая на языковом уровне бинарную оппозицию свой-чужой посредством концепта мир, выявляются различные семантические оппозиции. Приведем пример: «Князь Андрей чувствовал к Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких-то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение» [Толстой 1987, 2: 160]. Ранее уже отмечалась синонимичность лексем особенный и свой; в связи с этим в данном контексте выделим оппозицию чуждый – особенный мир. Подчеркнем, что использование автором сочетания наречия совершенно с прилагательным чуждый усиливает его негативную оценку. Показателен также и следующий пример: «Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, всё это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это всё будет вечное моё, привычное, такое же, как я сам для себя?» [там же, 4: 178]. Для современного контекста лексема чуждое употреблено со значением лексемы чужое, но оно здесь опорное, противопоставлено лексеме привычное. Значимой в данном контексте становится тренарная оппозиция чуждое – мое – привычное. Внутренний мир Наташи был настолько богат, что становится притягательным для князя Андрей и из «чуждого» перерастает в «свой». Плавный переход осуществляется посредством использования автором прилагательных и притяжательного местоимения.
Лингвокультурологически значимая лексика, отражающая оппозицию свой-чужой (на материале повести «Казаки», романа «Война и мир» в сопоставлении с татарским языком по повести «Зулейха», «Жан Баевич») .
Для выявления способов реализации оппозиции также была выбрана повесть «Казаки» Л.Н. Толстого, где в качестве своего и чужого противопоставляются мир московского дворянского общества и мир гребенских казаков. На наш взгляд, в первую очередь особого внимания заслуживает конкретно-бытовая лексика, отражающая материальную и духовную культуру общества, а в исследуемом материале служит средством внешнего и физического противопоставления своего и чужого миров. Татарский язык будет привлечен в качестве дополнительного материала на примере трагикомедии «Жан Баевич», а также повести «Зулейха» Г. Исхаки.
Лингвоспецифичная лексика, выявленная в исследуемых контекстах методом сплошной выборки, была распределена на следующие ТГ: одежда, пища, посуда, культовые сооружения, природа. Роль данных ТГ заключается в том, что указанные лексемы конкретизируют пространство художественного текста.
ТГ «пища» широко представлена в исследуемых художественных текстах. Прежде всего, отметим, что противопоставление свой-чужой, относящееся к культуре имеет свое выражение в кулинарно-пищевом коде [Тарасова 2012]. Данное противопоставление может выражаться через различие в употребляемой пище. Подтвердим данными из повести «Казаки».
Живя на Кавказе, казаки, сохранившие «во все прежней чистоте русский язык и старую веру», переняли у кавказских народов культуру питания. Неудивительно, что из языков обитателей Кавказа были заимствованы многие названия блюд и напитков: каймак (сметана), буза (татарское пиво из пшена), пилав (блюдо из мяса и круп), черкесское чихирь (молодое вино). Отметим также, что некоторые названия пищи были переосмыслены казаками: закуски (ими стали называть пряники и конфеты) [Толстой 1984: 170]; шепталки (фруктовое лакомство). Автором также выделен глагол помолить на казачьем языке приобрел значение “за вином поздравить кого-нибудь или пожелать счастья”) [там же, с. 134]. Казакам, как и любой другой культуре, присущи свои нормы и обычаи, в частности и в распитии напитков: «- Алла бирды, - сказал он и выпил. (Алла бирды, значит: бог дал; это обыкновенное приветствие, употребляемое кавказцами, когда пьют вместе) - Сау бул (будь здоров), - сказал Ерошка, улыбаясь, и выпил свой стакан» [там же, с. 195-196].
Что касается романа «Война и мир», то там показано, что в военное время еда приобретает особую значимость и ценность. Русскую национальную культуру отражают такие лексемы, как водочка, закусочка [Толстой 1987, 1: 166]; жареная баранина, яичница, самовар, водка и вино из русского погреба [там же, 3: 278]. Отдельного внимания заслуживает лексема закусочка. А.Д. Шмелёв относит данную лексему к ключевым словам русской культуры и связывает его с концептом «задушевное общение». По мнению ученого, «неповторимость русскому застолью придает не столько то, что оно предполагает обильные возлияния, сколько то, что выпивание сопровождается закуской и задушевным общением» [Шмелев 2002: 165]. Автор считает, что лексема закуска в значении «задушевное общение» является лингвоспецифичным русским словом.
Некоторые примеры показывают, что еда в военный период становится значимой ценностью, независимо от принадлежности к «своему» или «чужому»:
«Морель принес бутылку с квасом, которую он для пробы взял в кухне. Напиток этот был уже известен французам и получил название. Они называли квас limonade de cochon (свиной лимонад), и Морель хвалил этот limonade de cochon, который он нашел в кухне [Толстой 1987, 3: 278]
В татарском языке сигналами своей культуры выступают названия пищи: прмч [Исхакый 2009: 374], почмак [там же, с. 328], каймак [там же, с. 332], чй [там же, с. 346], татар аш [там же, с. 353], пилмн [там же, с. 331]. Однако для главного героя комедии «Жан Баевич», как для человека образованного, татарская (“своя”) пища представляется непригодной:
“Календарьда бген суп а ля тртуф, соус, майонез, шницель. Голубцы. Аис крем... Ай бер трилк пилмн ашап ибрерг! Рхтлнеп китр иде бит, ярамый шул, затсызлык була, образованный кешег килешми” [Исхакый 2009: 350] (В календаре сегодня суп а ля тартуф, соус, майонез, шницель. Голубцы. Аис крем... Эх... Одну тарелку пельменей бы съесть! Хорошо было бы, но только нельзя, некрасиво будет, образованному человеку не идет). Итак, лексемы, представляющие ТГ “пища” в исследуемых художественных текстах создают национальный колорит изображаемых этносов.
Национальную культуру народа отражает также и одежда. По мнению П.Н. Донец, внешние признаки, одежда, украшения, взгляд и общее выражение лица относятся к невербальным маркерам “чужого” [Донец 2002]. Приведем пример:
Казачки носят одежду черкесскую: татарскую рубаху, бешмет и чувяки (обувь); но платки завязывают по-русски [Толстой 1984: 109].
Однако одежда кавказских жительниц не вызывает у одного из главных героев повести положительных эмоций, а ассоциируется с забвением прошлого, с отрывом от корней. Старый казак Ерошка с грустью говорит Оленину: «Это что за праздник! Ты бы посмотрел, как в старину гуляли! Бабы выйдут, бывало, оденутся в сарафаны, галунами обшиты. Грудь всю золотыми в два ряда обвешают. На голове кокошники золотые носили… Каждая баба как княгиня была…Да и девки ж были! Королевны!» [Толстой 1984: 196]. Примечательный пример: за счет одежды бабы как княгини выглядели. Одежда другого народа может приобрести и комическое свойство:
Рус.: “Ему ужасно смешно казалось, что на ней одна рубаха, обтянута сзади и поддернута спереди, и еще смешнее то, что на шее висели полтинники. Он думал, что это не по-русски и что у них в дворне то-то смеху было бы, кабы такую девку увидал” [Толстой 1984: 132]; «Он был одет по-черкесски, но плохо; всякий узнал бы в нем русского, а не джигита» [там же, с. 126]; «Широкая черкеска была кое-где порвана, шапка была заломлена назад по-чеченски, ноговицы спущены ниже колен» [там же, с. 113].
Тат.: “Кием первый сорт. (нврг гаскри бер кием кигез. Бер ягына кылыч тактыра. Бер ягына револьвер астыра. Башында клпш, аякта читек, малай кызыгып тора)... Бу нинди мсхр! Син лл угылымны кмитче ясамакчы буласымы?”[Исхакый 2009: 338] (Одежда первого сорта (На Анвара надевают воинскую одежду. На одну сторону саблю прицепляют. На другую сторону револьвер вешают. На голове каляпуш, на ногах ичиги, парень увлеченно стоит…) Это что за насмешка! … Ты что моего сына клоуном выставить хочешь?).
Небезынтересно, что русская одежда для татарина может символизировать «чуждость»: «Бу, абзый, урыс киеме икн. Аллам сакласын аны киярг! (Это, брат, оказывается, русская одежда. Не дай Бог ее надеть)» [там же, с. 335]. Обнаруживаются лексемы, характеризующие особенности национального быта и уклада исследуемой культуры: «татарский сапожок», шитый серебром, в который обувался князь:
«По движениям небольшой ноги, обутой в татарский, шитый серебром, сапожок, по твёрдому налеганию жилистой, сухощавой руки видна была в князе ещё упорная и много выдерживающая сила свежей старости» [Толстой 1987, 1: 82].
Семантические признаки бинарной оппозиции свой-чужой в английском языке
Эмоциональность и экспрессивность в романе «Унесенные ветром» достигается в первую очередь посредством прилагательных, и это неудивительно, так как и в других художественных текстах в большинстве случаев именно прилагательные являются носителем оценочной информации.
Подчеркнем, что в оппозиции свой-чужой, представляющей собой антонимическую пару, один из членов, как правило, наделен отрицательной оценкой, а другой – положительной. Поскольку человеку присуще воспринимать «свое» как естественное, близкое, правильное, а «чужое» – как неестественное, неправильное, то при маркировании того или иного объекта как «своего» или «чужого» основой оценочной модели является модель «свой значит хороший, чужой значит плохой».
Оценочный компонент является одним из главных компонентов исследуемой оппозиции, хотя и не всегда проявляется, что зачастую зависит от позиции автора или персонажа. Наиболее отчетливо этот момент проявляется в такой части речи, как прилагательные, благодаря выражению или абсолютного, или относительного качеств характеристики. Следует отметить, что прилагательные довольно часто представляют серьезные трудности при переводе, что можно объяснить рядом причин. Одной из них является особая сочетаемость английских прилагательных, которая не всегда совпадает с сочетаемостью в русском языке из-за различий в семантико-словообразовательной структуре. Другую трудность при переводе отдельных английских прилагательных создает их эмоциональная окраска, которая нередко подавляет их денотативное значение и тоже далеко не всегда совпадает при переводе с их русскими эквивалентами. Таким образом, переводчику приходится исходить не из предметно-логического значения слова, а из его эмоционального значения и искать в русском языке эквиваленты, передающие все оттенки эмоционального значения. Приведем некоторые примеры передачи оценочной информации в оригинале и вторичном текстах романа «Унесенные ветром». В ходе исследования было выявлено разнообразие оценочной лексики, направленной на характеристику лиц женского или мужского пола. Нельзя не упомянуть и о субъективном факторе, который, по мнению Е.М. Вольф, является «важнейшей особенностью оценки и взаимодействует с объективным. Субъективный компонент предполагает положительное или отрицательное отношение субъекта оценки к ее объекту, в то время как объективный компонент оценки ориентируется на собственные признаки предметов или явлений, на основе которых выносится оценка» [Вольф 1985: 22].
Таким образом, в число наиболее показательных оценочных эпитетов (прилагательных), использованных персонажами анализируемого нами художественного произведения, входят такие, как brisk (резкий), brogue/rude (грубый), ill-bred (отвратительный), odious (гнусный), despicable (презренный), bad (зд. падшая), mercenary (корыстный), vile (чудовищный). Перечисленные прилагательные функционируют в большей степени в женской речи. Как известно, женская речь персонажей обнаруживает достаточно большую концентрацию эмоционально-оценочной лексики, адресованной мужчинам, чаще подчеркивая его негативные качества в манере поведения и речи. Так, и в исследуемом тексте М. Митчелл женская речь характеризуется большей экспрессивностью благодаря использованию прилагательного nasty (гадкий), нередко используемого в диалогах Скарлетт и Ретта Батлера: «Who is that nasty man downstairs named Butler?» [G.W.] – «Кто этот гадкий тип по фамилии Батлер?» [Митчелл 1993, 1: 113]; «Don t be so nasty, Rhett Butler» [G.W.] – «Не будьте таким гадким, Ретт Батлер» [Митчелл 1993, 1: 305].
Отметим, что в современном прочтении прилагательное гадкий считается негативным и употребляется весьма редко; в данных же контекстах предстает ярким маркером «чужого».
Далее выделим отрицательно-маркированное прилагательное ужасный, которое достаточно частотно в тексте и в оригинале представлено различными синонимами: rough/terrible/horrid: «He has a rough tongue, but he is a gentleman» [G.W.] – «Язык у него ужасный, но, тем не менее, он джентльмен» [Митчелл 1939, 1: 140]; «Of all the people in the world to turn up here, this terrible person who had witnessed that scene with Ashley which still gave her nightmares [G.W.] – «Каким ветром принесло его сюда, этого ужасного человека, ставшего свидетелем ее объяснения с Эшли, которое и сейчас порой возвращалось к ней в ночных кошмарах?» [Митчелл 1939, 1: 350]; «I think you are horrid,» she said, helplessly, dropping her eyes» [G.W.] – «Вы ужасный человек», - беспомощно сказала она и опустила глаза [Митчелл 1939, 1: 307].