Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Общие теоретические положения 8
1.1. Лингвокультурология, языковая личность, концепт 8
1.2. Понятие эмоции и эмоциональный концепт 18
1.3. Философско-этические представления о стыде и гордости 32
1.4. Концепты «гордость» и «стыд» в религиозном дискурсе 48
Глава 2. Концепт «гордость»/«ргіс1е» в русском и английском языковом сознании 65
2.1. Понятийная составляющая концепта «гордость»/«ргіс1е» 65
2.1.1. Семантическая структура концепта «гордость» в русской па-ремиологии 65
2.1.2. Семантическая структура концепта «pride» в английской па-ремиологии 69
2.1.3. Концепт «гордость» в русском поэтическом дискурсе 73
2.1.4. Концепт «pride» в английском поэтическом дискурсе 82
2.2. Образная составляющая концепта «ropflocTb»/«pride» в русской и английской лингвокультурах 90
2.2.1. Образная составляющая концепта «гордость» в русской лин-гвокультуре 90
2.2.2. Образная составляющая концепта «pride» в английской лин-гвокультуре 96
2.3. Значимостная составляющая: сопоставительный анализ семантического представления концепта «гордость»/«ргігіе» в русской и английской лексикографии 105
2.3.1. Концепт «гордость» в русской лексикографии 105
2.3.2. Концепт «pride» в английской лексикографии 117
Глава 3. Концепт «стыд»/«зпате» в русском и английском языковом сознании 139
3.1. Понятийная составляющая концепта «стыд»/«зпате» 139
3.1.1. Семантическая структура концепта «стыд» в русской паре-миологии 139
3.1.2. Семантическая структура концепта «shame» в английской па-ремиологии 144
3.1.3. Концепт «стыд» в русском поэтическом дискурсе 148
3.1.4. Концепт «shame» в английском поэтическом дискурсе 156
3.2. Образная составляющая концепта «стыд»/«зпате» в русской и английской лингвокультурах 167
3.2.1. Образная составляющая концепта «стыд» в русской лингво-культуре 167
3.2.2. Образная составляющая концепта «shame» в английской лингвокультуре 171
3.3. Значимостная составляющая: сопоставительный анализ семантического представления концепта «CTi>m»/«shame» в русской и английской лексикографии 177
3.3.1. Концепт «стыд» в русской лексикографии 177
3.3.2. Концепт «shame» в английской лексикографии 194
Заключение 212
Библиографический список 223
- Лингвокультурология, языковая личность, концепт
- Понятие эмоции и эмоциональный концепт
- Понятийная составляющая концепта «гордость»/«ргіс1е»
- Понятийная составляющая концепта «стыд»/«зпате»
Введение к работе
Диссертационное исследование выполнено в рамках лингвокультуроло-гического направления в современном языкознании и посвящено комплексному сопоставительному анализу объективации личностно-эмоциональных концептов «гордость» и «стыд» в русском и английском языках. Объектом исследования являются личностно-эмоциональные концепты «гордость»/«ргіс!е» и «CTbifl»/«shame» в русской и английской лингвокультурах. В качестве предмета изучения рассматриваются культурно обусловленные, вербально выраженные характеристики данных концептов в русском и английском языковом сознании.
Актуальность работы обусловлена следующими моментами: 1) формирование антропоцентрической парадигмы в лингвистике существенно повысило интерес исследователей к личностному аспекту изучения языка, образу человека, закрепленному в языке, его внутреннему миру и особенностям поведения; 2) концепты гордости и стыда, являясь базовыми категориями этической аксиологии в сознании человека, принадлежат к миру иерархии духовных ценностей этноса, имеют высокую социальную значимость; 3) системного сопоставительного описания концептов «гордость»/«ргісІе» и «CTbm»/«shame», насколь--< ко известно, проведено еще не было.
Общая гипотеза работы состоит в том, что феномены гордости и стыда существуют как сложные многомерные образования, представленные в структуре личности в форме различных типов положительного и отрицательного саморефлексивного знания, вербально и невербально выраженного. Эмоциональные и аксиологические представления о гордости и стыде отражаются в структуре «Я» человека, включенного в конкретную (русскую или английскую) этнокультурную общность, и представляют собой эмоциональные рефлексы идеи личного достоинства, в семантическом пространстве которой они противопоставлены друг другу. Данные концепты имеют различные способы выражения в русском и английском языках, а также определенную семантическую структуру, частично совпадающую в языковом сознании исследуемых культур.
Цель работы заключается в проведении сопоставительного исследования русских и английских личностно-эмоциональных концептов «гордость»/«ргіее» и «CTbifl»/«shame» как сложных, многомерных вербализованных конструктов человеческого сознания. В конкретные задачи исследования входит анализ лингвокультурной специфики и семантической структуры исследуемых концептов в научном, языковом и религиозном сознании; анализ понятийной, образной и значимостнои составляющих указанных концептов в сопоставляемых языках.
Цели и задачи настоящего исследования определили выбор следующих методов анализа: дефиниционно-компонентный анализ, используемый для описания семантического содержания номинативных единиц, репрезентирующих эмоции гордости и стыда; этимологический анализ, который дает возможность рассмотреть семантику слов, номинирующих эмоциональные концепты гордости и стыда, в диахронической плоскости русского и английского языков; контекстуальный анализ, позволяющий определить специфику функционирования языковых единиц в тексте; интерпретативный анализ, устанавливающий характер осмысления концептов в наивном языковом сознании; сопоставительный метод, позволяющий установить сходства и различия в языковой реализации концептов «гордость» и «стыд» в английской и русской лингвокультурах.
Научная новизна выполненного исследования заключается в том, что в диссертации проведен комплексный анализ лингвистических средств вербального выражения эмоций гордости и стыда; определены общие и специфические характеристики концептов в научном и обыденном сознании русской и английской языковой личности; использованы не только собственно лингвистические, но и общекультурологические - исторические, этнологические, психологические данные о концептах.
Теоретическая значимость диссертации состоит в ее актуальности с точки зрения современного подхода к проблеме взаимодействия языка и культуры, в развитии основных положений лингвистики эмоций и лингвокультурологии применительно к концептам «гордость» и «стыд» в русской и английской языковых картинах мира. Полученные результаты могут представлять научный интерес для исследователей в таких направлениях современного языкознания, как этнолингвистика и лингвокультурология.
Практическая ценность выполненного исследования состоит в использовании полученных результатов при чтении ряда теоретических курсов по общему и сопоставительному языкознанию, стилистике, теории межкультурной коммуникации, лингвокультурологии. Основные положения и выводы данной диссертации могут найти применение в практике лингвокультурологических исследований этнокультурной специфики языкового сознания.
Материалом исследования являются данные из русских и английских фразеологических, паремиологических, синонимических, антонимических, ассоциативных и толковых словарей, тексты художественных произведений англоязычных и русских авторов XVI - XX веков (более 50 000 страниц). К анализу привлекались также тексты научного характера.
Методологической основой диссертации послужили работы ведущих учёных в области лингвокультурологии, концептологии, эмотиологии (Ю. Д. Апресян, Н. Д. Арутюнова, С. Г. Воркачев, В. И. Карасик, Н. А. Красав-ский, В. В. Красных, В. А. Маслова, Ю. С. Степанов, В. Н. Телия, Л. О. Черненко, В. И. Шаховский и др.).
На защиту выносятся следующие положения:
Личностно-эмоциональные концепты «гордость» и «стыд» представляют собой сложные этнически и культурно обусловленные структурно-смысловые образования, семантически противопоставленные друг другу в границах идеи личного достоинства, эмоциональными рефлексами которой они являются.
Основными общими признаками этих концептов в исследуемых лин-гвокультурах являются: 1) амбивалентность отношения к гордости и стыду; 2)
7 соматические проявления и внутренние психологические ощущения гордости и стыда.
Основные различия наблюдаются в том, что стыд в русском языковом сознании выполняет большую регулятивную функцию; в английском языковом сознании стыд связан с более сильными эмоциональными переживаниями. Гордость в английском языке имеет большую по сравнению с русским языком направленность на взаимоотношения с социумом.
Основные сходства этих концептов наблюдаются в области понятийной составляющей, основные различия — в области значимостной.
При всей общности метафорики в исследуемых лингвокультурах английский язык отличается от русского более частотным использованием образных номинаций гордости, а образ стыда в английском языковом сознании дополняется «маркерной» (с негативными коннотациями) и «пространственной» (акцентирующей безмерность эмоции) метафорами.
Апробация работы. Основные положения и выводы диссертационного исследования были изложены на межрегиональных научных семинарах «Язык и национальное сознание: проблемы сопоставительной лингвоконцептологии» (г. Армавир, октябрь 2006 — 2008), внутривузовских конференциях профессорско-преподавательского состава АГПУ (г. Армавир, март 2005-2009 гг.), международной научной конференции «Язык. Культура. Коммуникация» (г. Волгоград, апрель 2006 г.), всероссийской научно-практической конференции «Состояние и перспективы лингвистического образования в современной России» (г. Ульяновск, 2006 г.), научно-практической конференции «Фундаментальные и прикладные исследования в системе образования» (г. Тамбов, февраль 2007 г.). По теме диссертации опубликовано 15 работ, общим объемом 6,4 п.л., в том числе две статьи в изданиях, соответствующих списку ВАК РФ.
Структура работы определена ее исследовательскими задачами. Работа состоит из введения, трех глав, заключения и библиографического списка.
Лингвокультурология, языковая личность, концепт
Вплоть до 60-х годов XX в. наблюдалось бурное развитие лингвистики, способной, благодаря характеру своего объекта, внести существенный вклад в наше знание о человеке. Однако, как пишет известный французский языковед Клод Ажеж, постепенно авторитет лингвистики стал подвергаться сомнению: «После блестящих достижений в области социологии, антропологии, психологии языковеды вдруг очутились в своеобразном тылу, где они продолжали заниматься своей никому не интересной работой, создавая перегруженные техническими тонкостями описания языков, забывая о том, чтобы сдержать данное когда-то обещание — раскрыть таинственную суть человеческой природы» [Ажеж, 2005, с. 11]. Культурно-антропологический аспект изучения языка все более привлекает внимание: «Значимость слова - устного, письменного или транслируемого бесконечно возросла. Поэтому возникает вопрос: какое место занимает язык в определении понятия человек » [там же, с. 12].
В последние десятилетия XX века в лингвистике говорят об антропоцентрической парадигме, одним из аспектов которой является все более возрастающий интерес исследователей к анализу образа человека, закрепленного в языке; его внутреннего мира, внешнего облика и особенностей поведения.
Начало этому было положено еще в XIX веке. Вильгельм фон Гумбольдт в своей работе «О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человеческого рода» впервые сформулировал тезис о взаимосвязи характера языка и характера народа. Немецкий исследователь, в частности, подчеркивал: «Разные языки по своей сути, по своему влиянию на познания и чувства являются в действительности различными мировидениями»; кроме того, «своеобразие языка влияет на сущность нации, поэтому тщательное изучение языка должно включать все, что история и философия связывают с внутренним миром человека» [Гумбольдт, 1985, с. 370, 377]. В исследовательской практике XVIII в. впервые был заявлен тезис о том, что лингвистическая культура любого народа отражает своеобразие языкового мышления и национального самосознания, формирование которых во многом было обусловлено историческим опытом и средой обитания. В России XIX в. его последователем выступил А. А. Потебня. Среди тех, кто продолжил учение В. фон Гумбольдта в США, были этнологи и лингвисты конца XIX - начала XX веков: У. Д. Уитни, Д. У. Пауэлл, Ф. Боас, а также Э. Сепир и Б. Л. Уорф. Гипотеза языковой относительности, выдвинутая Э. Сепиром и Б. Л. Уорфом, предполагала, что языку отводится приоритетная роль в процессе познания. На основании изучения языков североамериканских индейцев, они пришли к выводу о влиянии языковых категорий на мышление. Согласно гипотезе языковой относительности, наличие различных категорий и понятий в разных языках свидетельствует о том, что носители этих языков по-разному представляют и концептуализируют окружающий мир (см.: [Уорф, 1999, с. 87]).
В советской лингвистике теоретические обоснования неогумбольдтиан-ства подвергались критике, поскольку его идеи расходились с положениями марксистско-ленинской философии (см.: [Гухман, 1961; Чесноков, 1977]). Од-„ нако языковеды постоянно обращались к проблемам взаимосвязи языка и культуры. Как отмечал Ю. С. Степанов: «ни один крупный лингвист последнего десятилетия, если только он не принимал без критики положений догматического структурализма, не миновал вопроса об антропоцентризме в языке» [Степанов, 1975, с. 49]. Появление лингвокультурологии как науки о связи и взаимовлиянии языка и культуры связано с рядом причин. Это и глобализация мировых проблем, и объективная интегративная тенденция развития гуманитарных наук, и необходимость освоения лингвистами результатов, полученных исследователями в таких отраслях знания, как психология, социология, этнография, культурология и др. (см.: [Карасик, 2004, с.87]).
Лингвокультурологию считают самостоятельным направлением лингвистики, оформившимся в 90-е годы XX в. Термин «лингвокультурология» появнутренним миром человека» [Гумбольдт, 1985, с. 370, 377]. В исследовательской практике XVIII в. впервые был заявлен тезис о том, что лингвистическая культура любого народа отражает своеобразие языкового мышления и национального самосознания, формирование которых во многом было обусловлено историческим опытом и средой обитания. В России XIX в. его последователем выступил А. А. Потебня. Среди тех, кто продолжил учение В. фон Гумбольдта в США, были этнологи и лингвисты конца XIX — начала XX веков: У. Д. Уитни, Д. У. Пауэлл, Ф. Боас, а также Э. Сепир и Б. Л. Уорф. Гипотеза языковой относительности, выдвинутая-Э. Сепиром и Б. Л. Уорфом, предполагала, что языку отводится приоритетная роль в процессе познания. На основании изучения языков североамериканских индейцев, они пришли к выводу о влиянии языковых категорий на мышление. Согласно гипотезе языковой относительности, наличие различных категорий и понятий в разных языках свидетельствует о том, что носители этих языков.по-разному представляют и концептуализируют окружающий мир (см.: [Уорф, 1999, с.87]).
В советской лингвистике теоретические обоснования неогумбольдтиан-ство подвергались критике, поскольку его расходились с положениями марксистско-ленинской философии (см.: [Гухман, 1961; Чесноков, 1977]). Однако языковеды постоянно обращались к проблемам взаимосвязи языка и культуры. Как отмечал Ю. С. Степанов: «ни один крупный лингвист последнего десятилетия, если только он не принимал без критики положений догматического структурализма, не миновал вопроса об антропоцентризме в языке» [Степанов, 1975, с. 49]. Появление лингвокультурологии как науки о связи и взаимовлиянии языка и культуры связано с рядом причин. Это и глобализация мировых проблем, и объективная интегративная тенденция развития гуманитарных наук, и необходимость освоения лингвистами результатов, полученных исследователями в таких отраслях знания, как психология, социология, этнография, культурология и др. (см.: [Карасик, 2004, с.87]).
Понятие эмоции и эмоциональный концепт
Проблемы культурологической лингвистики рассматривают с нескольких сторон: с точки зрения языковой личности, как носителя культуры, с точки зрения культурных концептов и дискурса, т. е. текста в ситуации общения. Языковая личность — человек, существующий в языковом пространстве в общении, в стереотипах поведения, зафиксированных в языке, в значениях языковых единиц и смыслах текстов (см.: [Карасик, 2004, с. 7]). Выделяют несколько типов языковой личности. Типология основана на различных подходах к данному вопросу. Лингвистику интересуют, прежде всего, те знаки, которые характеризуют языковую личность в коммуникации.
На основании этого подхода изучается ценностный, познавательный и поведенческий план коммуникативной личности. Ценностные характеристики личности при таком подходе отражают этические и утилитарные нормы поведения, свойственные этносу в определенный период. Эти нормы связаны с историей, мировосприятием людей, объединенных общей культурой и языком.
Лингвистическое изучение норм поведения предполагает анализ пословиц и поговорок, которые в сжатом виде содержат нормативные предписания и оценки поведения людей. Коммуникативное поведение языковой личности реализуется в дискурсе, т. е. в тексте; таким образом, исследование концептов целесообразно начинать с областей их бытования, представляющих собой типы сознания, в которых эти концепты объективируются (см.: [Воркачев, 2002, с. 128]). Таковыми являются обыденное и бытийное языковое сознание, обслуживающие личностный дискурс, а также научный дискурс, в часности философ-ско-этический, а так как понятийная составляющая концепта относится и к вопросам морали, то его рассматривают также и в религиозном дискурсе (см.: [Карасик, 2004, с. 250, 266, 277]).
Как отмечает Н. А. Красавский, термин «языковая личность» хотя и становится ключевым понятием в филологической науке, тем не менее, не имеет единого понимания и толкования среди лингвистов (см.: [Красавский, 1998, с. 97]). Как наиболее содержательное он выделяет определение Ю. Н. Караулова: «Под языковой личностью я понимаю совокупность способностей и характеристик человека, обуславливающих создание и восприятие им речевых произведений (текстов), которые различаются а) степенью структурно-языковой сложности, б) глубиной и точностью отражения действительности, в) определенной целевой направленностью» [Караулов, 1989, с. 3]. Таким образом, термин «языковая личность» поясняется через лингвокреативные способности человека. Данное определение позволяет выделить различные аспекты рассматриваемого понятия, например, эмотивно-прагматический аспект (эмотикон) языковой личности, под которым понимается способность индивида эксплицировать посредством употребления языковых единиц свои оценочные суждения, объектом которых являются различные фрагменты мира (см.: [Красавский, 2001, с. 13]).
«Эмотикон языковой личности» выражается, в том числе и на уровне вербальных знаков, к которым относятся разноуровневые средства языка, например, лексические языковые средства - экспликации, дескрипции и номинации психических переживаний человека [там же].
Языковая личность рассматривается и как носитель языкового сознания, которое формируется в результате ментального опыта субъекта. Е. Ф Тарасов под языковым сознанием понимает «образы сознания, овнешняемые языковыми знаками» (Тарасов, 1993, с. 6). Т. Н. Ушакова считает, что языковое сознание — это выражение состояния сознания в вербальной форме; совокупность феномена сознания, мысли, внутреннего мира человека и внешних по отношению к нему языковых и речевых проявлений (см.: [Ушакова, http: // www.iling-ran.ru]). Языковое сознание этноцентрично, поэтому не существует двух абсолютно тождественных этнолингвокультур (см.: [Привалова, 2005, с. 27]). Н. В. Уфимцева, исследуя проблемы языкового сознания, отмечает, что система сознания определяется этническими стереотипами поведения и именно системность сознания влияет на поведение представителей того или иного этноса и определяет его (см.: [Уфимцева, 1996, с. 161]).
Одним из основополагающих понятий в лингвокультурологии является культурный концепт. Концепт воспринимается как комплексное многомерное ментальное и культурно-значимое образование, которое соотносится с коллективным и индивидуальным сознанием, со сферой науки и искусства, бытовой сферой и личностной средой обитания языкового субъекта. Такое понятие концепта соотносится с лингвофилософскими теориями В. Гумбольдта и А. А. По-тебни. Прообразом концепта у А. А. Потебни является внутренняя форма слова, которую он понимал как форму, в которой чувственный образ входит в сознание [Потебня, 1997, с. 54]. По Гумбольдту, язык есть основа для постижения человеком самого себя и своего отношения к видимому и скрытому миру, который он наблюдает вокруг себя (см.: [Гумбольдт, 2000]) . Такое же понимание концепта мы видим и у Ю. С. Степанова, который рассматривает концепт как сгусток культуры в сознании человека, как то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека. И в то же время концепт — это то, посредством чего человек сам входит в культуру, а в некоторых случаях и влияет на нее (см.: [Степанов, 2004, с. 43]). Определение В. Гумбольдтом языка как мира, лежащего между миром внешних явлений и внутренним миром человека, коррелирует с определением концепта у А. Вежбицкой, которая понимает концепт как объект из мира «Идеальное», имеющий имя и отражающий определенные куль-турнообусловленные представления человека о мире «Действительность» (см.: [Вежбицкая, 1997, с. 4 - 6]).
Понятийная составляющая концепта «гордость»/«ргіс1е»
Предметом исследования лингвокультурологии являются единицы языка, которые приобрели символическое, образно-метафорическое значение в культуре и которые обобщают результаты человеческого сознания — архетипическо-го и прототипического, зафиксированные в том числе и в паремиях. Большинство пословиц и поговорок - это стереотипы народного сознания, в которых отражена специфика познавательного опыта того или иного этноса, особенности распредмечивания человеком мира. Пословицы и поговорки, так же, как и фразеологический состав языка, отражают «наивную картину» мира его носителей. В них закреплены память и история народа, его этнический менталитет (см.: [Воркачев 2004, с. 95]).
Одним из инструментов анализа «языкового сознания», отраженного в лексическом фонде языка, может быть исследование речевых реализаций концепта в письменных текстах и в паремиологии. В семантике концепта как наиболее важный выделяют понятийный компонент. Изучение представленности концепта в паремиологии является неотъемлемой частью исследования его понятийной составляющей.
Материалом для исследования послужили словари фразеологизмов, пословиц и поговорок русского языка XVII - XX вв. [Алексеенко, 2004; Аникин, 1988; Мудрое слово Древней Руси, 1989; Собрание пословиц и поговорок русского народа, 1996; Даль, 2004; Русские пословицы и поговорки, 2004; Зимин, 2005].
В результате анализа паремий обнаружены более ста паремических представлений о гордости, имеющих различные предметно-образные наполнения. Пословично-поговорочные высказывания исследователи, как правило, разделяют на соответствующие семантические группы, которые называются и описываются в зависимости от степени их репрезентативности в анализируемом материале (см.: [Красавский, 2001, с. 300]).
Наиболее полно представлена семантическая группа «нравоучение, рекомендация или нормоустановка» («Не кичись, лучше в ножки поклонись»; «Не смотри высоко — глаза запорошишь»; «Гордым быть - глупым слыть»; «Не задирай нос высоко - споткнешься»; «Не взлетай высоко — не будешь падать низко»; «Не чванься, квас, не лучше нас»; «Будь красив, да не будь спесив» и проч.). Анализ синтаксических структур паремий показывает, что русский язык, отражая концепт гордость, категорично выражает предписание, назидание по поводу того, как нельзя (нужно) вести себя.
Следующую семантическую группу пословиц можно обозначить как «характеристика гордеца», причем эта группа не менее продуктивна. Это-пословицы, которые отражают поведение гордеца («Напала на кошку спесь: не хочет с печи слезть», «Ходит ребром, глядит козырем», «И зрячий глаз, да .не видит нас»); внешние (соматические) признаки («Нос до небес», «Через губу не плюнет»), часто через описание, например, осанки или роста («У спесивого кол в шее», «До него с земли шестом не досягнешь», «Спесь росту не прибавит»); а также социально-статусное проявление гордости («У спесивого чины дороже вотчины», «У спесивого чины более законов», «Боярская спесь на самом сердце нарастает», «Буду богат, буду рогат: кого захочу, того и сбоду», «Нищему гордость, что корове седло», «Ломается как арзамасский воевода»).
В психологии отмечается, что проявлением эмоции гордости является определенное внешнее (фенотипическое) выражение. Индивид чувствует себя большим, полным сил, достойным, он буквально ощущает увеличение параметров своего тела [Бреслав, 2004, с. 307]. В пословицах и поговорках мы видим фиксацию внешнего проявления гордости, выраженное в сравнении с животными, чьи повадки демонстрируют гордую осанку («Как индюха ходит», «Журавлиная походка не нашей стати», «Будто аист на притучине», «Как брянская коза вверх глядит»); в сравнении с чем-либо увеличивающимся в размере («Вздулся, как тесто на опаре», «Не надувайся, лопнешь», «Вздулся пузырь, да и лопнул», «Гордый дуется, что лягушка, а скупого давит полушка»). Гордец всегда внешне, телесно-физиологически, проявляет свое высокомерие, держится так, чтобы возвышаться над другими («Высоносы - лоботрясы», «Так по плечам и ходит», «Клюкой до носа не достанешь», «Вознёсся до небес», «Руки в боки, глаза в потолоки», «Нос поднял, а сапоги на посохе»).
Чрезмерное высокомерие (спесь, чванство) часто приписывается людям, имеющим более высокое социальное положение, людям богатым и чиновным. С возрастанием роли государственной службы в XVIII веке «спесивость» становится характеристикой человека, стремящегося к служебной карьере любыми способами: «У спесивого чины более законов», «У спесивого чины дороже вотчины». Но в народном сознании сословная гордость должна соответствовать и интеллектуальным способностям человека, «внешний» человек всегда должен соответствовать человеку «внутреннему», если этого не наблюдается, то бросается в глаза «Спесь дворянская, а ум крестьянский». Человек, утративший высокий чин или богатство, пытался компенсировать понижение своего статуса в сословном обществе чрезмерным «гордением» («На што кому богатство, была бы спесь»). Спесь человеческая — крайнее проявление гордости, пограничное состоянию безумия («На что гордость — была бы спесь», «На что ум — было бы безумие»). Такое поведение осуждается; в тоже время, у бедняка нет оснований для гордости, ему не стоит проявлять высокомерие («К бедности гордость не помога»).
Понятийная составляющая концепта «стыд»/«зпате»
Многие современные исследователи-лингвисты указывают на культурологическую релевантность фразеологизмов и пословично-поговорочных высказываний в системе фонда устойчивых речевых выражений. Именно на фразеологическом субуровне языка наиболее эксплицитно отражена сама специфика познавательного и эмоционального опыта того или иного этноса, черты его материальной и духовной культуры, воспроизводятся, как пишет В. Н. Телия, «характерологические черты народного менталитета» (см.: [Телия, 1996, с. 237]).
Концепт «стыд» понимается через отношение к нему личности, и, как эмоция, переживается по-разному в зависимости от мировоззренческих понятий, существующих в обыденном сознании человека и культуре. Изучение данного концепта с точки зрения лингвокультурологии предполагает, в том числе, и анализ пословично-поговорочного текста, который фиксирует представления носителя языка об эмоциях на раннем этапе становления общества.
Рассмотрим концепт «стыд», образно распредмеченный в пословицах и поговорках русского языка. Материалом для исследования паремиологического представления стыда послужили словари пословиц и поговорок XVII — XX вв. [Аникин 1988; Мудрое слово Древней Руси 1989; Собрание пословиц и поговорок русского народа 1996; Даль 2004; Зимин 2005]. Интерпретативный анализ соответствующих русских пословиц и поговорок обнаруживает, что понятие стыда скрывает за собой некоторую систему оценок: нормативных, этических, этикетных. Аргументами при этом, согласно представлениям русского этноса, служат следующие вербализованные суждения, классифицируемые нами на соответствующие семантические группы. Квантитативно наиболее представлена (11 примеров) семантическая группа «характеристика бесстыдства и стыдливости»: «Бессовестным глазам не первый базар: они отморгаются»; «Бесстыжему хоть плюй в глаза - все божья роса»; «Стыд — под каблук, а совесть - под подошву»; «Кто Бога не боится, тот и людей не стыдится»; «Ни стыда, ни сорому, ни в какую сторону»; «Смерти боятся, а людей не стыдятся»; «Сорок лет - а сорому нет»; «Стыдливый покраснеет, а бесстыдный побледнеет»; «Они стыд за углом делили, да под углом и схоронили».
Ряд пословиц содержат указание на единство таких эмоциональных феноменов, как стыд и совесть, которые являются неотъемлемой собственностью человека («В ком стыд — в том и совесть»; «Есть совесть - есть и стыд»). «Стыд и совесть создают индивида и социального человека. Стыд воспитывает нравы, совесть - нравственность» [Арутюнова, 1997, с. 69].
У В. Даля: «Безсовестный - не имеющий совести; не отдающий сам себе отчета в делах своих; неправдивый, безстыжий, наглый» (см.: [Даль, 1982, Т. 1, с. 74]). Слова стыд и срам (сором), которые встречаются в русских пословицах и поговорках, являются синонимами. В словаре В. Даля «сором» - стыд, позор, поруганье» (см.: [Даль, 1982, с. 276]).
Вторую семантическую группу, квалифицирующую стыд на уровне по-словично-поговорочного фонда русского языка, можно обозначить как «трапеза и стыд»: «Бесстыдного гостя пивом из избы не выгонишь»; «Званному в гости не стыдно идти»; «Из-за чужого обеда не стыдно не евши встать»; «Как стал сыт, так и узнал стыд»; «Стыдливый из-за стола голодный встает»; «Когда наелся, тогда и застыдился»; «Стыдливый (последний) кусочек со стола цел сходит».
Социум диктовал правила поведения в доме и вне дома, за столом и в обществе других людей. Параллельно этическим нормам постепенно складывалась разветвленная система правил приличия (этикета). Человек все больше подпадал под двойной контроль - себя и других людей. Отступление от норм этикета вызывало стыд (см.: [Арутюнова, 1997, с. 67]). Стыд выступал поведенческим ограничителем. Главное правило для русского человека - сдержанность в еде, скромность и определенная стыдливость в самом процессе приема пищи. Вероятно, подобная модель поведения, традиционная для русского гостеприимства, и вызывала усиленное потчевание хозяином своих гостей: «Кушайте, гости, не стыдитесь, рушайте гуся, не студите!». Соблюдался определенный ритуал — хозяин уговаривал гостя принять угощение, а гостю полагалось стыдливо отказываться и как бы нехотя соглашаться на уговоры. Подобная модель поведения и сейчас присутствует и часто становится объектом непонимания в межкультурной коммуникации. О. А. Леонтович отмечает коммуникативное различие во взаимоотношениях хозяев и гостей в России и США. Американцы считают, что гостю надо создать такие условия, при которых он не был бы перегружен вниманием со стороны окружающих. Гость должен чувствовать себя как дома, то есть (что характерно для индивидуалистских культур) гостя надо предоставить самому себе, не надоедая ему и не «потчуя» насильно. Представителям коллективистских культур, включая Россию, бывает трудно приспособиться к такому пониманию гостеприимства. А с точки зрения американцев, в России чаще допускается «вторжение» в чужое личное пространство и недостаток «privacy» (см.: [Леонтович, 2005, с. 178 - 179]). Данные примеры лишь подтверждают тезис о том, что в идиоматике языка хранится система ценностей, общественная мораль, отношение к миру и людям. Пословицы и поговорки наиболее наглядно демонстрируют и образ жизни, и историю, и традиции той или иной общности, объединенной одной культурой (см.: [Тер-Минасова, 2000, с. 80]).
Понятие стыда в паремиологическом фонде четко ассоциируется со слабым полом. Так, говорят о девичьем или девическом стыде, но не о мужском. Ассоциация стыда с женщинами обычно проявляет себя тогда, когда акцентируются добродетели слабого пола (см.: [Арутюнова, 1997, с. 62]). Пословицы, имеющие тендерную направленность в связи с эмоцией стыда, представлены в русской паремиологии следующими примерами: «Девичий стыд до порога, как переступила, так и забыла»; «Не красней, девка, коров доючи, красней, девка, с парнем стоючи (в овин ходючи)!» Народная пословица трезво судила о близости мужчины и женщины: «Жены стыдиться - детей не видать». Любовное чувство сильнее стыда: «Любя жену - потерпеть стыду». «Мужской стыд» связывается с узкой сферой преимущественно интимных отношений. Отмечает пословица и разное восприятие житейских ситуаций мужчиной и женщиной, с акцентацией на возраст: «В чем стыд деду, в том бабе смех».