Содержание к диссертации
Введение
Раздел І 24
Глава 1 Банатские карашевцы: история и идентичность 24
1.1. Крепость и военная граница 24
1. 2. Миграции и ономастикой 29
1. 3. Идентичность и витальность 34
Глава 2 Карашевские говоры в контактологической перспективе 37
2.1. Славяне и восточные романцы на Балканах: симбиоз и смена языка 37
2. 2. Общая характеристика карашевских говоров 42
2. 3. Влияние сербского и хорватского литературных языков на карашевские говоры 50
2.4. Карашевские говоры в контакте с румынским языком 52
2. 5. Заимствования и переключение кодов 58
Глава 3 Феномен ябалчи 65
3.1. Ябалча: постановка проблемы 65
3. 2. Исследование румынской речи ябалчан 68
3. 3. Исследование карашевской речи ябалчан 71
3.4. Языковые компетенции ябалчан: ни l2 73
Выводы по Разделу I 76
Раздел II 81
Глава 1 Языковой код свадебной обрядности: нарративы (билингвизм значит бикультурализм?) 81
1.1. Особенности духовной и религиозной жизни карашевцев 81
1. 2. Языковой код традиционной свадьбы и её социальные аспекты: магический, экономический, идентичностный 90
1. 3. Языковой код традиционной свадьбы: сохранность карашевского славянского говора с. Карашево 116
Глава 2 Языковой код свадебной обрядности: лексика 117
2. 1. Акциональный код карашевской свадьбы 118
2. 2. Персонажный код карашевской свадьбы 127
2. 3. Предметный код карашевской свадьбы 137
2.4. Лексические фонды карашевцев и ябалчан. адаптация лексем 147
2. 5. Взаимосвязь славянского и румынского кодов: паттерны и механизмы 154
Выводы по Разделу II 180
Заключение 183
Список сокращений 188
Литература 189
Интернет-источники 229
Приложение I. Карты 230
Приложение II. Вопросник 234
Приложение III. Дискурсивный анализ женского нарратива о свадьбе 238
Приложение IV. Фотографии 254
Приложение V. Основные информанты 267
- Миграции и ономастикой
- Заимствования и переключение кодов
- Языковой код традиционной свадьбы и её социальные аспекты: магический, экономический, идентичностный
- Взаимосвязь славянского и румынского кодов: паттерны и механизмы
Миграции и ономастикой
Ниже мы попробуем охарактеризовать место карашевцев на этнолингвистической карте Банатского региона (см. Карты 2а и 26 в Приложении I). Как и во многих других случаях на Балканах и в мире, этот микронарод не может быть однозначно охарактеризован как автохтонный или пришлый. В науке нет единого мнения по поводу исторической прародины карашевцев.26 По народной этимологии, этноним «карашевцы» может восходить к боснийскому топониму Крушево (Krusevo) или к сербскому Крушевац (Krusevac). Однако подобных топонимов на карте Балканского полуострова больше двадцати (например, македонский город Крушево (Krusevo) — историческое место проживания македонских влахов-арумын). Аргументом в пользу версии о боснийском происхождении карашевцев считают и тот факт, что католических священников присылали в Карашево именно из францисканской провинции Сребрена Босна, однако среди миссионеров были также хорватские, немецкие и местные служители церкви [Deleanu 1999: 46; Simu 1939: 43-44].27
В своих работах И. Попович, И. Эрделянович, М. Радан смогли частично обосновать теорию о том, что карашевцы — потомки первых славян, пришедших на Балканы в V-VII вв., поселившихся к северу от Дуная и смешавшихся впоследствии с несколькими «волнами» мигрантов [Поповип 1955: 45-46; Ерделъановип 1925: 294-300; Radan 2008: 114-116; Радан, Радан Ускату 2018: 285].
Вторая колонизация предположительно имела место в XV-XVI вв. Её отправной точкой был район населенных пунктов Крушевац, Ниш, Вране, Скопье, Призрен и Приштина (верхнее течение р. Южная Морава). В результате в области Карашево образовалось компактно проживающее славяноязычное сообщество.
Третью колонизацию относят к середине XVIII века. В Банат пришли болгары-католики (рум. chiproviceni). Существуют свидетельства и об албанцах племени клементи (рум. clementini), переселившихся на территорию этого региона в 1740 г. С данными миграциями могут быть связаны позднейшее отнесение карашевцев к болгарам и гипотезы об их албанском происхождении [Simu 1939: 43-44].28
Трайан Симу, автор исторической монографии о карашевцах, считает, что важную роль в формировании этого сообщества сыграли банатские румыны. Его тезис подтверждается при анализе карашевской ономастики [Simu 1939: 72-89; Tomici 2007: 155-174]. Значительное количество фамилий, которые встречаются в наиболее ранних из сохранившихся реестров, — румынского происхождения (например, Вжуа, Flora, Arsul, Bibulas, Lackul), иные соотносятся с южнославянским ареалом (Babici, Petov, Krestov, Radichevich, Lazarkov, Vuk, Ilievici, Katici).29 Относительное количество последних возрастает после 1720-х гг., что совпадает по времени с последней значительной волной колонизации микрорегиона Карашево. По свидетельствам историка, в реестрах присутствуют также немецкие (Gebler, Heger, Miler, Stec) и венгерские {Beneduk, Dominag, Domokos, Farkac, Gerga и др.) фамилии, число которых со временем уменьшается.30 С конца 1740-х многие румынские фамилии постепенно славянизируются. Этот процесс практически полностью завершается к XX веку. И в наше время карашевцы носят фамилии, рассматриваемые в науке как имеющие румынское происхождение: Arzoka, Ferka, Filka, Gera, Hacegan, Mikul, Vaka, Zigmul и др.31 [Birta 1993: 395-400]. Томич пишет, что их доля в карашевском ономастиконе составляет более 51% от общего числа фамилий, при этом 60% карашевцев носят румынские по происхождению фамилии. Эти данные он считает доказательством присутствия румынского элемента в этногенезе карашевцев,32 а также подтверждением гипотезы о том, что предки нынешних карашевцев были в контакте с румынами ещё до (предполагаемого) перехода первых в католичество [Tomici 1972: 221].
Реестры показывают, что нередким было заключение смешанных браков. При этом пришедшие в Карашево жены не прерывали связей с соседними румыноязычными сёлами (Доман, рум. Doman, Куптоаре, рум. Cuptoare, Речица — сейчас г. Решица, рум. Resita), где жили их близкие. Этот процесс Симу называет осмосом,33 считая, что ему способствовала карашевская церковная власть, состоявшая из францисканцев, иезуитов и мирских священников, которые стремились к ассимиляции православного румынского населения в целях насаждения своей религии [Simu 1939: 80-83]. Таким образом, в данном случае мы имеем дело не с миграцией гомогенной этнической группы из одного региона в другой, а с постепенным её формированием уже на территории Баната. По всей видимости, то же будет справедливо и для её идиомов. В качестве одного из важнейших факторов этногенеза карашевцев отмечается стремление к сохранению католической религии и своего говора в условиях проживания на территории Австро-Венгрии при активном участии католических священников-миссионеров славянского происхождения [Simu 1939: 43-44].
Помимо микрорегиона Карашево, небольшое количество карашевцев проживает в селе Тирол (рум. Tirol, с.-х. Tilori) и в других поселениях в районе Решицы34 (этот город можно считать областным центром для карашевских сёл), Тимишоары, Арада, Анины, а также в самих этих городах [Radan 1999/2000]. Решица и Анина — центры промышленности, находящиеся в нескольких километрах от Карашево и сыгравшие немалую роль в истории сообщества. В середине XX века в Карашево не была проведена коллективизация. Мужчины всё чаще стали отправляться на заработки в города, а женщины взяли на себя основную нагрузку, связанную с ведением хозяйства и работой в поле. Несмотря на частичное включение в глобальный процесс урбанизации и технологизации, сообщество продолжало оставаться достаточно закрытым и консервативным.
Перелом наступил только в 1990-х годах, когда из-за экономического кризиса в Румынии закрылось большинство предприятий в г. Решица. Тогда карашевские мужчины устремились на заработки в Сербию и Хорватию, а позднее и в страны Западной Европы (в Австрию, Германию, Италию и др.). С тех пор карашевские села опустели. Постоянно в них проживают в основном пожилые люди и дети. М. Радан считает, что именно экономический фактор привёл к частичной утрате традиционного уклада жизни. Немало способствовала этому и веками проводимая церковью работа по модификации православных и языческих обычаев [Радан 20046: 210-214].
В начале XX века немногочисленные карашевцы проживали также в сёлах сербского (югославского) Баната [Radan 2000b: 42-47]. Карашевцы мигрировали в Западный Банат (в сёла Ульма, Алибунар, Избиште, Николинце, в город Панчево) из Восточного [Вага 2011: 63] после того, как решением венского Гофкригсрата35 в 1800 г. было утверждено создание поселений в селах близ г. Вршац, куда должны были прибыть немецкие колонисты католического вероисповедания. В честь военного министра того времени Карла поселение было названо Карлсдорф (ныне Банатски-Карловац). На новом месте проживания карашевцев животноводство утратило свое традиционное значение и перестало быть их основным занятием. В мирное время они работали на земле и занимались виноградарством, в военное — все мужчины от 16 до 60 лет исполняли воинские повинности. Населённые пункты, в которых проживали карашевцы, оставались в составе Военной границы до её упразднения в 1873 году.
Заимствования и переключение кодов
Совокупность факторов румынского влияния постепенно приводит к понижению уровня лексической компетенции карашевцев по сравнению с уровнем их грамматической компетенции [Радан, Боппьаковип 2010: 151], а также к формированию в микрорегионе особого типа билингвизма. В настоящее время большинство представителей среднего и младшего поколений жителей славяноязычных карашевских сёл — билингвы, для которых первым языком является карашевский, а вторым — румынский, причем в близкой литературному языку форме. По-румынски не говорят только пожилые женщины, которые никогда не трудились за пределами родного села и не имеют близких родственников среди местных румын или ябалчан. В Ябалче первым языком является банатский диалект румынского.
Именно лексика карашевских говоров, как один из самых проницаемых для заимствований сегментов языковой системы, испытала на себе значительное влияние румынского языка. Ниже приведены основные особенности фонетической адаптации румынских лексем в языке-реципиенте:
— а было замещено е (varutul verucul двоюродный братец , adica adjike то есть ) во всех карашевских говорах, кроме говоров Карашево и Ябалчи — там наблюдается переход в a {varul varul двоюродный брат , vaduv vaduv вдовец );
— группа аг была заменена на слоговой г. cdrja krza палка , ciocdrlie cokrlija соловей ;
— дифтонги оа, еа монофтонгизировались: рещоаге решоге фрикадельки , poartd porta дверь [Радан 2015: 249-250]; в нашем материале встречаются примеры упрощения дифтонгов и в румынских глаголах, произносимых карашевцами в обоих сёлах (sa se ntelega вместо sa se nteleaga чтобы понять , vre sa traiasca вместо vrea sa traiasca хочет жить , el dorme singur вместо el doarme singur он спит один , se cose leghia вместо se coase leghia собирается «лагия» ). Сравнение языкового материала, собранного нами в экспедициях 2013-2017 гг., с данными, опубликованными ранее, указывает на возрастающее влияние румынского языка на карашевские говоры. Одной из задач полевой работы в регионе было установление степени и формы данного влияния, а также возможных путей его развития.
В Таблице 3 приведены примеры румынских заимствований в живой речи нашей информантки пожилого возраста (около 75 лет). Женщина родилась и прожила всю жизнь в с. Карашево. По её собственному признанию, румынским языком владеет плохо. Видно, что румынские лексемы легко адаптируются в карашевскую речь: склоняемое сущ. ж. р. на -a bukatarija сущ. ж. p. bucatarie кухня ; сущ. муж. p. sertar комод сущ. ср. p. sertar ящик (комода) ; сущ. муж. p. birt сущ. ср. p. birt трактир ; сущ. ж. p. mutra сущ. ж. p. mutra морда ; a cheltui keltovati, причём форма 2 л. ед. ч. настоящего времени keltujes созвучна с соответствующей формой румынского глагола (cheltuesti). Заимствование румынской неизменяемой формулы, выражающей согласие, de acord de akord не повлекло за собой никаких морфосинтактических изменений в карашевском.
Частым в речи представителей всех поколений является употребление румынских дискурсивных маркеров вроде bun хорошо , ре рагегеа теа по-моему , deci итак , cum se zice как говорится , salut привет , та rog кто его знает . Интересны также «смешанные», «гибридные» конструкции вроде vacte si tesko vai si amar rope! [Radan 2000a: 158]; budi ozbiljan, pe kuvant будь серьёзен, честное слово [Latchici 2012: 17].
Питер Мэйскен описывает три типа переключения кодов: 1) вставка (insertion), 2) чередование (alternation) и 3) конгруэнтная лексикализация (congruent lexicalization) [Muysken 2005: 3]. Второй тип характерен в основном для стабильных билингвальных сообществ, в которых L1 и L2 традиционно изолированы друг от друга (language separation); третий тип — для структурно близких идиомов, обладающих небольшой межъязыковой дистанцией [Lipski 2009: 33]. В речи карашевцев достаточно распространен первый тип переключения кодов — вставка (Таблица 4).
Данные Таблицы 4 показывают, что в пределах одной и той же вставки степень фонетической интеграции румынизмов в говоре с. Карашево может отличаться от степени интеграции морфологической: так, существительное mireasa приобретает окончание сербохорватского аккузатива, но в нём же сохраняется румынский дифтонг еа. В некоторых случаях румынское существительное вставляется в неизменном виде и не получает славянскую флексию {da imas amintire, пе znaju malko aprobare). В примере nije bil costum si to лексическая вставка costum влечёт за собой (в качестве триггера) и появление румынского союза si и . Румынские наречные конструкции, которые нам удалось зафиксировать в речи жителей с. Карашево, представляют собой не до конца ясный случай. Ни одна из них не показывает морфологической адаптации, но из-за морфосинтактической специфики, которой обладают наречия как неизменяемые части речи, в ней и не возникает потребности. Первые три примера {de dincolo, capabil, obositor) не содержат фонем, отсутствующих в карашевском славянском говоре, однако в последнем примере {in jur) мы наблюдаем фонему і, указывающую на фонетическую неадаптированность этой вставки. В отличие от наречных конструкций, там, где функция вставки в высказывании более полнозначна (сущ., сущ. + прил.), вероятность адаптированности будет выше.
Социальные условия, часто сопутствующие вставке {insertion): 1) колониальные сообщества; 2) миграции — первое поколение; 3) асимметрия компетенций в L1 и L2 [Lipski 2009: 33]. На первый взгляд, только третье условие применимо к рассматриваемой нами ситуации. До недавнего прошлого сообщество карашевцев было достаточно замкнутым; процессы интерференции активизируются с середины XX в., а значит, п. 2) также некоторым образом характеризует карашевскую действительность.
Одним из основных вопросов теории переключения кодов является вопрос о том, каким образом возможно разграничивать это явление от явления заимствования. На данный момент существуют два основных критерия: частотность, т. е. заимствование влияет на лексикон языка-реципиента, в то время как переключение кодов может появляться в индивидуальной речи носителей; а также наличие фонетической адаптации [Poplack, Sankoff 1988]. Первый критерий (квантитативный) не всегда удается применить в случае идиомов, не имеющих нормы,69 а в методологическом плане — в случае небольших по объему лингвистических корпусов. Мы также не можем абсолютно полагаться на критерий фонетической адаптированности в случае контакта карашевских говоров и банатского диалекта румынского, так как фонологически эти идиомы довольно близки друг к другу. В связи с этим для случаев из Таблицы 4 (и подобных им) кажется рациональным использовать термин «окказиональные заимствования» {nonce loans) [Sankoff, Poplack, Vanniarajan 1990]. Эти включения из L2 не обязательно повторяемы и широко распространены, но с заимствованием их сближает морфологическая и синтаксическая интеграция в язык L1. Частота и распространяемость данного явления даёт нам основание считать его «проводником» румынской интерференции в карашевских говорах, а также, возможно, одной из предпосылок языковой аттриции. В одной из поздних статей Ш. Поплак и Н. Дион, опираясь на данные по английским заимствованиям в квебекском французском, собиравшиеся в течение 61 года, утверждают, что, вопреки распространённому убеждению, случаи переключения кода обычно не превращаются в заимствования и, более того, являются результатом иных процессов. Заимствования (более частотные слова) и окказиональные заимствования уже адаптированы в языке-реципиенте в момент речи. Они не подразумевают как такового смешения языков, так как они не обязательно сопровождаются широким доступом к языку-донору (и хорошим его знанием), в отличие от настоящих переключений кодов, которые обычно представляют собой последовательность слов [Poplack, Dion 2012: 307-312].
Языковой код традиционной свадьбы и её социальные аспекты: магический, экономический, идентичностный
В. Тернер в работе “Le phnomne rituel” [Turner 1990] развил идею А. ван Геннепа о делении обрядов перехода (рождения, свадьбы, похорон др.) на прелиминарные (отделение), лиминарные (промежуток) и постлиминарные (включение), подчеркнув важность самой последовательности обрядов, а также ввёл понятие «общественно-значимые переломные моменты» (англ. social dramas), состоящие из четырёх основных этапов: разрыва (нарушения равновесия); кризиса (разрушения существующего порядка вещей); восстановления (реальных и символических усилий, прилагаемых для установления порядка вещей) и реинтеграции (действий, осуществляемых с целью адаптации к новому порядку вещей). Ритуалы играют в таких случаях роль средства преодоления кризисной ситуации, являясь также самоценными процессами [Turner 1990: 95-96, цит. по Radan Uscatu 2014: 97-98].
Примерами таких ритуалов (и их символических значений)92 — составных частей свадебной обрядности, зарегистрированных нами в Карашево, могут быть:
- торжественный уход невесты из дома, укрытие аксессуаров ее наряда друзьями жениха — отделение;
- обмен кольцами, трапеза — включение;
- участие всего села (в той или иной степени, в зависимости от близости семьям молодых) в свадебном действии — экономическая и социальная заинтересованность сообщества в союзе двух его участников;
- обмен дарами между семьями жениха и невесты — компенсация ущерба;
- «проливание воды», «мост» — переход и др. [ван Геннеп 1999: 7-19, 108-134].
Неизменно важной для текста традиционной свадьбы является и достаточно строгая последовательность ритуалов [СД 2009: 544], что отчетливо звучит в рассказах наших информантов. Подготовка к традиционной карашевской свадьбе и само празднование проходили в несколько этапов, и на каждом из них совершались определенные действия: сватовство, обмен дарами, решение организационных вопросов (например, договоренность с музыкантами), приготовление еды, наряжание невесты и бритьё жениха, венчание, хоро, «свадьба у невесты», «свадьба у жениха» и т. д.
В символическом смысле традиционная свадьба представляла собой два типа повторения: ритм рода (смена поколений) и ритм природы (назначение свадьбы на позднюю осень или зиму — «кризисное» для природы время). Их пересечение в одной точке во времени и пространстве определяет время свадьбы как остановку профанного времени и замену его временем сакральным, представленным как процесс, который имеет своё начало и конец [Иванова 1998: 11]. С одной стороны, кульминацией свадьбы является один день, в который происходят наиболее важные обряды. С другой стороны, у славян традиционная свадьба длилась неделю, в чём Р. Иванова усматривает символику сотворения мира, иллюстрируя свою мысль традицией создания, функционирования и уничтожения свадебного дерева. Для процесса формирования временных параметров свадьбы был важен также годовой цикл природы: предсвадебные и постсвадебные обряды приурочены к календарным праздникам и рабочим дням, между которыми проходит граница сакрального и профанного времён93 [Иванова 1998: 11-12]. Пространство свадьбы определяется перемещением между своим и чужим домом — двумя измерениями, где центр — это дом жениха, место зарождения новой семьи, а периферия — дом невесты — крайняя точка, до которой доходит свадебная процессия. Чаще всего граница, которая разделяет эти два измерения, проходит по воде (иногда в этой роли выступают горы). Представление о границе наиболее чётко реализуется в функциональной нагрузке ворот дома, дверей [Иванова 1998: 12-13].
Свадьба (svadbalnunta) — вариант «первопраздника», в котором «разыгрывается» известный трехчленный комплекс «жизнь — смерть — новая жизнь»94 [Иванова 1998: 13]. Тот факт, что у карашевцев как минимум до 70-х гг. XX в. родители выбирали партнера для сына или дочери, показывает, что брак был прежде всего институтом, призванным обеспечить продолжение рода и выживание семьи. Как и в большинстве славянских культур,95 не жениться или не выйти замуж считалось позором; эпитеты stara velika devfka ( старая дева ), start fofli ( старый холостяк, бобыль ) могли иметь пейоративную окраску [Radan Uscatu 2014: 57-59].96 Поскольку свадьбы между родственниками ближе третьего уровня были запрещены, но при этом жену или мужа принято было искать среди карашевцев, М.-Р. Радан Ускату характеризует брак в данном сообществе как «экзогамное объединение в рамках локальной эндогамии». Браки с представителями иных народностей не одобрялись (в редких случаях исключение делали для румын и румынок)97 [Radan Uscatu 2014: 60-61]. Более того, из сообщений наших собеседников следует, что идеальным вариантом считалось найти партнёра в своем селе: так, информантка из с. Карашево говорит, что во времена её молодости «даже из Клокотича было только 2-3 жены». Здесь от социального значения традиционной свадьбы мы переходим к её идентичностному значению. Понятие ритуала неотделимо от понятия идентичности, так как ритуалы «встроены» в идентичность сообщества и служат актуализации его сущностных характеристик. Оба понятия также тесно связаны с концептом традиции, контекстом прошлого и передачей знаний из поколения в поколение. Сербский этнолог Саня Златанович считает, что современная свадьба находится в точке пересечения ритуала, идентичности и традиции: через её форму и содержание проблематизируются различные виды идентичности (национальная, локальная, семейная) [Златановип 2003: 7-8]. Таким образом, свадьба — культурная форма, представленная в виде подробно изложенного и интерпретируемого текста98 и помещённая в определённый общественный контекст [Златановип 2003: 13]. Через комплекс ритуалов, которые сопровождают заключение брака, возникает общественно одобренный биосоциальный союз двух человек, который имеет множество функций: репродуктивную, экономическую, социальную, обрядово-религиозную [Hobsbawm 2012: 1-2, цит. по Златановип 2003: 24]. Дискурсивный анализ карашевского женского нарратива о свадьбе см. в Приложении III.
На практике экономический критерий был основным при выборе супруга {muzlbarbatu) или супруги (zena/muier e). Браки {zenidbalcasatone) между богатыми и бедными семьями заключались крайне редко. Идеальным вариантом считалось найти несколько более состоятельного мужа или жену в пределах группы с подобным состоянием. Браки были в основном патрилокальны, за исключением ситуации, когда в семье росло 2-3 детей одного пола. Разводы были редки; неофициально мог «развести» супружескую пару кум, церковью этот акт не признавался
Взаимосвязь славянского и румынского кодов: паттерны и механизмы
С целью установления взаимосвязи (южно)славянского и (восточно)романского компонентов в карашевском языковом и культурно-языковом преломлении рассмотрим основные номинационные явления и процессы, связывающие свадебную лексику в с. Карашево и с. Ябалча (Таблицы 6-11). Ниже приведены также принципы, которыми мы руководствовались при классификации карашевских и ябалчанских пар лексем и свободных сочетаний, относящихся к ЛСГ свадебной обрядности.
а) Перевод. Единообразие культурных практик в обоих сёлах приводит к появлению в лексических кодах карашевской свадьбы переводных эквивалентных пар, полученных нами как в результате анкетирования жителей обоих сёл, так и с помощью извлечения материала из записанных нарративов (о методологии исследования см. во Введении). Такой метод, который только частично регистрирует живую речь, не может гарантировать полное устранение фигуры исследователя и его запроса, однако даёт общее понятие о механизмах билингвального поведения карашевцев в прошлом и настоящем.
Итак, под переводом в данном случае стоит понимать не поморфемное/полексемное перекодирование с одного языка (говора) на другой, а в большей степени культурно обусловленную (21. narot ide okaj oltar == oamenu ocolesc altarul, 31. idu cepam == merg cu bradu, 174. еэгпа таска == map neagra) или же более нейтральную (13. raskutaju sobe == scot dn sobe, 80. blizanci == gemeni, 152. sofra == masa) связь между элементами карашевского и ябалчанского наборов лексем и свободных сочетаний. Т. е. пары с культурно обусловленной связью содержат лексические элементы, отсылающие к особенностям карашевской культуры, к католическим ритуалам, народным верованиям, бытующим в микрорегионе обрядам, в то время как нейтральная связь выступает между обозначениями более общих, неспецифических явлений, таких как базовые свадебные обряды вроде венчания (или же обряды, присутствующие также у румын Баната), основные термины родства, бытовые предметы, одежда, посуда и т. п. Насколько нам известно, ранее в исследованиях билингвальных сообществ и языкового контакта, «переводные» эквивалентные языковые единицы не выделялись в особую категорию.156 Тем не менее нам представляется важным обозначить её в качестве маркера тех лексических единиц, которые не были затронуты ни одним из двух основных контактнообусловленных процессов — заимствованием и калькированием.157 Ниже приводятся именно такие пары. Символом «= » или « =» обозначены пары, позволяющие с большой долей уверенности проследить направленность перевода: как в случаях под п. 11, 12 и 23, называющих специфические карашевские обряды, отсутствующие, как и сопутствующая им лексика, у румын Баната. Двойным символом (« = ») отмечены пары, в которых реалия относится к общим понятиям или присутствует в культуре как банатских румын, так и славян.
б) Заимствование. В данном разделе представлены пары, в которых основным межкодовым механизмом является заимствование, т. е. материальный перенос лексемы или словосочетания языком-реципиентом из языка-донора. В Таблице 7 направление заимствования показано горизонтальными стрелками: «— » (в случае лексем со славянской основой в идиоме ябалчан) и « -» (в случае лексем с восточнороманской основой в идиоме карашевцев). Символом «» обозначены балканские турцизмы, мадьяризмы, латинизмы, итальянизмы, грецизмы, германизмы. Поскольку вариативность ябалчанского румынского говора часто выражается в выборе носителями или опции румынского соответствия, или вставки карашевской лексемы (см. сноску 133 на стр. 121 об употреблении лексем cilim-strai colorat, а также цитату об употреблении лексемpretelice-cuscre на стр. 178), постольку в некоторых парах существуют синонимичные (эквивалентные) «переводные» обозначения той или иной реалии. Мы предполагаем, что из-за усилиления после 1950-х гг. доминации румынского языка в Ябалче в значительной части случаев вроде 62. mosuli -( == ) mosi, (mascati), turvin - (= ) turvin, (ntelegere) лексемы, заключённые в скобки, могут представлять собой инновацию, так как выбор румынской стандартной лексемы в подобных случаях становится всё более естественной для ябалчан опцией; при этом в обоих примерах в карашевском говоре сохранились термины, воспринятые или непосредственно из румынского (mosuli), или через румынское посредничество (turvin). Отметим, что в определённых случаях форма, в которой была заимствована лексема из румынского в карашевский идиом, говорит о значительном возрасте таких заимствований: П5. feljen, П6. feljena восходят ко времени, когда в румынских диалектах ещё не произошла эллизия лат. filianus (ср. яб. и рум. fin, find). Подобным образом карашевское заимствование pektar лат. pectus (ср. яб. и рум. pieptar) произошло до перехода kt ptB восточнороманском диалектном пространстве.
в) Калькированием обобщённо называются несколько различных видов заимствования, при которых в язык-реципиент переходит не единица языка в собственном, пусть и адаптированном фонетическом облике, а некий паттерн, свойственный языку-донору. Семантическими кальками считают заимствование переносного значения слова, словообразовательными — поморфемный или пословный перевод иноязычного слова или устойчивого выражения, фразеологическими — пословный перевод фразеологизма. Синтаксические кальки подразумевают изменение семантико-грамматических черт в языке-реципиенте под влиянием соответствующей конструкции в языке-доноре. Полукальками называют разновидность словообразовательных калек, когда переводится только часть слова [ЛЭС 1990: 211; Silva-Corvaln 1995: 254-257; Haspelmath 2009: 38-40]. Критерии обозначения направления калькирования необходимо рассмотреть отдельно для каждой подгруппы. В случае семантических калек (Таблица 8, символы « =», «= », « ») мы исходили из наличия или отсутствия лексемы именно в данном значении в словарях румынского и сербохорватского языков. В случае словообразовательных калек (Таблица 9, символы «с», «z ») критерий был тот же. Что касается фразеологических и синтаксических калек (Таблица 10, символы «Q», « »), мы производили оценку, для какого языка более свойственна та или иная морфосинтактическая модель (например, «глагол+существительное в винительном падеже», с внутренней формой «идти в дом супруга/-и в том или ином качестве» в п. 2. и 3.). Полукальки (Таблица 11, символы «», « ») были, возможно, самой простой для определения направления влияния подгруппой: здесь достаточен формальный критерий этимологии копируемой основы.
Содержимое сводных Таблиц 12-14 и Диаграмм 3-16 позволяет сделать следующие выводы. Самой распространённой является стратегия перевода, она представлена как основная в 91 паре, из которых в 88 случаях имеет место взаимное толкование и в 3 случаях — влияние от славянского к романскому. Подобная стратегия наблюдается и в ябалчанской топонимике173 [Birta 1993: 439-440]. Как видно из Таблицы 15, некоторые географические объекты обозначаются жителями Ябалчи на двух языках, при этом полексемное перекодирование, судя по всему, происходит в направлении «от карашевского к румынскому».
Второй по частотности (со значительным отставанием) является стратегия прямого заимствовования: 63 пары, из которых 31 заимствование «от славянскому к романскому», 12 — наоборот и 20 общих для восточнороманского и южнославянского диалектных пространств турцизмов, мадьяризмов, германизмов и пр., а также лексем с неясной или множественной этимологией. Наглядным оказывается более значительное влияние славянского элемента на романский, нежели романского на славянский.
Механизм калькирования присутствует в 32 парах, причём здесь ситуация с направлением влияния выглядит более уравновешенной: 13 калек от славянского к румынскому и 14 в обратную сторону.
В акциональном коде в абсолютном отношении самой распространённой является стратегия перевода элементов двуязычных пар (лексем или свободных сочетаний), она представлена как единственная в 25 из 49 пар. В отличие от предметного и персонажного кодов [Конёр 2016; Konior 2019], опция межкодового калькирования стоит на втором месте (14 пар, из которых в 7 случаях калькируется славянский паттерн). Стратегия заимствования менее всего распространена в акциональном коде карашевской свадьбы (6 пар). Названия ритуалов (как и смежная группа лексем, соотносящихся с соблюдением сакрального порядка) в основном взаимопереводимы (6 и 5 пар соответственно), что свидетельствует о близости ритуального кода карашевской и румынской банатской свадеб; при этом названия народных песен и танцев часто заимствуются в неизменном виде — чаще от славянского к румынскому: 3 названия народных свадебных танцев и мелодий перешло из Карашево в Ябалчу, 1 — наоборот. Взаимная переводимость главным образом наблюдается в сфере церковной лексики; здесь лексемы не заимствуются. Лексемы, связанные со свадебной одеждой, аксессуарами и дарами, активно переводятся (14 взаимопереводимых пар) и заимствуются (8 лексем из Карашево в Ябалчу, 4 — из Ябалчи в Карашево). Калькирование — еще один механизм, связывающий карашевский славянский и ябалчанский румынский коды. Отметим, что в случае акционального кода направление калькирования может быть как «от славянского к румынскому» (кар. namenjanje = яб. numenit, кар. tetak з яб. matusoniu, кар. cukundeda яб. deda-mosu), так и наоборот (кар. velika defka 2 яб. fata таге, кар. stolove dlge с яб. scamne lungi, кар. prvi varul яб. varu-ntdi), что, безусловно, является свидетельством уравновешенности языкового контакта в исследуемом микрорегионе в диахронической перспективе.