Содержание к диссертации
Введение
Часть I. Формы Р., Д.-М. падежей существительных с исторической основой на а в памятниках псковской письменности XIV — XVII вв.
Глава 1. Состояние падежного синкретизма в псковских говорах XIV — XVI веков. 22
Глава 2. Состояние падежного синкретизма в псковских говорах начала XVII века.
Родительный падеж с окончанием -*Ь (-е). С. 37
Дательный падеж с окончанием -ы (-и). С. 39
Местный падеж с окончанием -ы (-и). С. 40
Глава 3. Состояние падежного синкретизма в псковских говорах второй половины XVII века. 45
Местный падеж с окончанием -ы (-и). С. 47
Дательный падеж с окончанием -ы (-и). С- 53
Родительный падеж с окончанием -<к (-е). С. 55
Часть II. Формы Р., Д.-М. падежей существительных с исторической основой на -а в памятниках псковской письменности XVI — XVII вв., являющихся списками с более ранних текстов.
Глава 4. Списки XVII века с псковских харатейных грамот XIV — XV веков 63
Глава 5. Списки псковских летописей XVI — XVII веков. Вводные замечания. С. 95
Псковская II летопись. Синодальный список С. 101
Псковская III летопись. Строевский список С. 105
Архивский II список С. 122
Псковская I летопись. Тихановский список С. 129
Архивский I список С. 132
Погодинский список С. 135
Список Оболенского С. 138
Итоги исследования псковских летописей, С. 146
Заключение. С. 149
Библиография. С. 151
- Состояние падежного синкретизма в псковских говорах XIV — XVI веков.
- Состояние падежного синкретизма в псковских говорах второй половины XVII века.
- Списки XVII века с псковских харатейных грамот XIV — XV веков
Введение к работе
1. Подсистема форм родительного, дательного и местного падежей (далее Р., Д., М. — соответственно) единственного числа существительных с исторической основой на *-а в диалектах современного русского языка представлена определенным количеством вариантов. В частности, во многих говорах наблюдается совпадение этих форм. Существует два основных типа такого совпадения: первый, с флексией <е> (типа у сестре, к сестру о сестре), характерен для некоторых среднерусских говоров и ряда говоров южнорусского наречия, второй, с флексией <и> (типа у сестры, к сестры, о сестры), в этих позициях встречается в отдельных областях юго-западной зоны и широко распространен на северо-западе [ДАРЯ, II. Карты 1, 2; Сологуб, 1972].
Впрочем, в северо-западном ареале имеются и более сложные системы Р., Д., М. падежей существительных с исторической основой на *-а. Они детально описаны в специальной работе А.В. Тер-Аванесовой [Тер-Аванесова, 1998. С. 177 — 191], которая повторно проанализировала материалы, собранные для Диалектологического атласа русского языка, и получила более дробную карту, так как ею были учтены формы с безударными флексиями, разница предложных и беспредложных контекстов с формами родительного падежа и ряд других факторов, влияющих на употребление той или иной флексии. Внутри двух основных типов — с совпадением Р., Д., М. падежей и с разными флексиями Р. и Д.-М. — А.В. Тер-Аванесова выделяет несколько подтипов, определяемых совпадением / различением твердой и мягкой разновидности склонения, морфонологической твердостью / мягкостью задненебных, совпадением или различением ударных и безударных флексий твердого варианта и т. д.
Среди систем с совпадением Р., Д., М. падежей наиболее широко в северо-западных русских говорах распространена "новгородская" система (Р.-Д.-М. тв. и мягк. -ы (-и) жены, коровы, земли, руки), бытующая в том числе в северной части псковских говоров.
Гораздо реже встречается "южнопсковская" система, для которой характерно варьирование окончаний -е и -ы (-и) во всех трех падежных формах {жены I жене, коровы I корове, земли І земле, руки Iруке).
Так называемая "ятевая" система (Р.-Д.-М. тв. и мягк. -е: жене, корове, земле, руке) зафиксирована в говоре единственной деревни Козодои Великолукской области.
В северо-западных говорах выделяются также типы с различением твердого и мягкого вариантов склонения:
"верхневолжский" (Р.-Д.-М. совпадают, тв. вариант -ы, мягк. -е: жены, коровы, земле, руке),
"ловатский" (Р.-Д.-М. совпадают, существительные с твердыми основами и ударением на окончании -ы противопоставлены всем остальным, получающим флексию -е: жены, корове, земле,руке),
"невельский" (Р.-Д.-М. совпадают, существительные с твердыми основами и безударным окончанием -ы противопоставлены всем остальным, имеющим флексию -е: жене, коровы, земле, руке).
Кроме того, есть системы с совпадением Р.-Д.-М., в которых основы на задненебные согласные ведут себя иначе, чем основы на парные твердые и на парные мягкие согласные. В таких системах в безударных окончаниях твердой разновидности могут быть колебания флексий -ы и -е, тогда как основы на задненебные присоединяют исключительно -е, а основы на парные мягкие присоединяют -и. Эти системы встречаются в отдельных говорах Великолукского, Торопецкого и Невельского районов (южно-псковских, пограничных со смоленскими) [Тер-Аванесова, 1998. С. 181 — 184].
Системы с разными окончаниями Р. и Д.-М. падежей бывают двух основных типов. Во-первых, это говоры, в которых в твердой
разновидности Р.п. образуется при помощи окончания -е, а Д.-М.п. ы
(-и), то есть "обратные" к системе литературного языка. Такие говоры встречаются в районе Опочки, Новоржева и Пушкинских Гор. Во-вторых, есть говоры, в которых по-разному образуются формы "родительного предложного" падежа (определяемые контекстами с предлогами с, из, от, до, для, после, возле, около, у и др.) и "родительного беспредложного" (в контекстах отрицания, партитивных, при некоторых глаголах типа бояться воды, а также обычно в контекстах, выражающих принадлежность)1. В отдельных говорах северо-запада отмечены системы, образующие формы Д., М., а также "Р. беспредложного" при помощи окончания -ы, а формы "Р. предложного" — при помощи окончания -е [Тер-Аванесова, 1998. С. 179 — 180, 188].
При всем разнообразии существующих типов, для большинства псковских говоров все же характерен синкретизм Р.-Д.-М. падежей с флексией -ы (-и) в твердом и мягком варианте склонения [ДАРЯ, II. Карты 1,2].
Между тем, в древнепсковском диалекте была представлена иная система — с совпадением Р.-Д.-М. падежей при сохранении различия
между твердым и мягким вариантом склонения (Р.-Д.-М. жетк, но земли) [Зализняк, 1993. С. 214— 215].
Таким образом, история форм Р.-Д.-М, падежей в тех псковских говорах, которые имеют синкретичную флексию -ы (-и) в твердом и мягком вариантах склонения — это история постепенного изменения одного типа синкретизма (с флексией -^) в другой (с флексией -ы) в твердом варианте склонения при сохранении в мягком варианте синкретизма с неизменной флексией -и.
См. подробнее [Тер-Аванесова, 1998. С. 179 — 180].
2. Следует сказать, что в лингвистике термин "синкретизм" применяется для обозначения разных явлений. В исторической и современной диалектологии им традиционно обозначается использование единого означающего для выражения значений, имеющих и способных иметь свои, особые средства выражения. В данной работе термины "синкретизм" и "синкретичный" используются именно в таком значении, то есть синкретизмом в ней называется употребление одной формы для выражения значений родительного-дательного-местного падежей.
Причинам формирования падежного синкретизма в древнерусских диалектах посвящены многие лингвистические исследования. Существует несколько традиционных концепций, разработанных учеными на разных этапах изучения данного явления.
А.И. Соболевский в своих «Лекциях по истории русского языка»
рассматривал формы Р.п. на -"fe (-е) под рубрикой "формы Д.-М. на месте
Р.", а примеры форм Д.-М. на -ы (-и) как "формы Р. на месте Д.-М.", не давая им никакого иного толкования [Соболевский, 1907, С. 202 — 203].
Н.М. Каринский также писал о "смешении Род. и Дат. (Мест.) ед. ж.р. основ на -а", которое "породило в живой речи <...> формы с
окончанием -е (= 'Ь) в Род. ед. и Дат,-Мест." [Каринский, 1909. С. 189], то есть объяснял формирование синкретизма взаимодействием падежных форм внутри одного типа склонения.
Большинство же ученых вслед за А.А. Шахматовым объясняют возникновение синкретизма в парадигме существительных женского рода взаимным влиянием твердого и мягкого вариантов склонения. При этом этапы данного процесса разные лингвисты представляют по-разному.
В «Исследовании о языке новгородских грамот XIII и XIV вв.» А.А. Шахматов так описывал совпадение форм Р.-Д.-М. падежей: "Д. и М. земли перешло под влиянием хвалой в земл'й, а Р. земл*Ь под влиянием
хвалы заменился через земли. Одно время рядом с новыми формами Д. и М. землі; Р. земли могли сохраняться и древние формы Д., М. земли; Р. землі. При этом форма Р. землі могла связываться в представлении говорящих с формой Д. и М. землі;, а форма Р. земли с формой Д., М.
земли". Таким образом, появились две формы земли и землі для всех трех падежей сначала в мягком склонении, а затем по аналогии и в твердом. "Естественно, что такое совпадение форм в этих трех падежах стало вызывать представление о тождественности по звуку Р., Д. и М. падежей. Конечно, в языке должно было сказаться стремление к большему однообразию, вследствие чего одни формы стали вытеснять другие, и потому уже в XIV веке можно встретить памятники
исключительно употребляющие формы на -"fe, другие — только формы на
-н. Позднейший язык сохранил эти различные образования в различных говорах" [Шахматов, 1886. С. 190—192].
Сходной точки зрения придерживался Н.И.Дурново: "В великорусском языке имена на -а с основою на мягкую подвергались влиянию имен с основою на твердую согласную; таким образом явились
окончания Д.-М. ед. -*fe вместо -и и окончание -и вместо старого -івР, ед. С другой стороны, получили большое распространение и формы Р. ед. на -*fc, как от основ на мягкие, так и от основ на твердые согласные". Появление форм Д.-М. на -ы от твердых основ в соответствии с формами на -и от мягких Н.И. Дурново относил к более позднему времени [Дурново, 1924. С. 280 — 281].
Развивая эту гипотезу, П. С. Кузнецов писал, что во "взаимодействии между твердой и мягкой разновидностями сказывается тенденция объединения различных типов склонения". При этом он подчеркивал, что "в различных падежах процесс осуществляется в разных
направлениях. В Р.п. обнаруживается воздействие твердой разновидности на мягкую, в результате чего появляется окончание -и в мягкой разновидности (при сохранении старой формы в твердой разновидности); в Д. же и М. падежах, напротив, наблюдается воздействие мягкой разновидности на твердую: мягкая разновидность сохраняет старые формы, твердая же разновидность получает формы параллельные мягкой, но с окончанием -ы, а не -и" [Кузнецов, 1959. С. 38 — 46].
Аналогичным образом описывается данное явление на материале современных русских говоров в книге СП. Обнорского «Именное склонение в современном русском языке» [Обнорский, 1927. С. 87 — 94]. Интересно, что системы некоторых современных говоров, где в твердом варианте Р.п. имеет окончание -е, а Д.-М -ы, СП. Обнорский считает поздним новообразованием: "... и формы на -ті, и формы на -ы для трех падежей известны в современных говорах. Но указанный процесс диалектически еще осложнился. Старое различие форм для Р.п. (жены)> с
одной стороны, для Д. и М. падежей (жен*й), вызвало с возникновением нового типа Р.п. на -*fc, совпавшего с Д. и М. п., новообразования для последних падежей — именно формы на -ы, благодаря чему восстановилось шедшее из старины различие между обоими рядами новых форм" [Обнорский, 1927. С. 88].
Многие исследователи в качестве одного из важнейших процессов, вызвавших формирование падежного синкретизма в парадигме а-склонения, называют "взаимодействие основ на -ja и на -і" [Марков, 1974. С 61]. См. также [Обнорский, 1927. С. 88; Кузнецов, 1959. С 46; Зализняк, 1993. С. 215]. Взаимодействие это выражалось не в прямом переносе окончаний одного типа в другой, но в том, что одно склонение
приобретало общее окончание для трех падежей (при наличии ранее двух разных окончаний) в результате того, что другое склонение уже имело общую форму для этих трех падежей.
Кроме того, в качестве факторов, в разной степени влиявших на процесс совпадения падежных форм, назывались влияния склонения прилагательных и местоимений [Шахматов, 1911. С. 524; Добромыслова, 1961. С. 88]. М.В. Шульга в статье, посвященной проблеме "падежной омонимии" в склонении русских прилагательных, причастий и неличных местоимений, предположила, "что динамика атрибутивных форм может прогнозировать направление развития форм субстантивных" [Шульга, 1985. С. 96]. Однакск,как М.В. Шульга показала позднее, "характер связи между падежными формами существительных и прилагательных предопределяет обратную зависимость", то есть "толчок для реализации предпосылок к свертыванию системы падежных противопоставлений в адъективном склонении давали различные преобразования в формах существительных женского рода, прямо или косвенно затрагивавшие противопоставление форм Р. и Д.-М. ед." [Шульга, 2003. С. 228 — 233].
ГЛ. Хабургаев в статье «К вопросу об интерпретации падежного синкретизма в русских говорах» писал: "Синкретизм Р.-Д.-М. женского склонения исторически должен быть интерпретирован не как объединение Р., Д. и М. падежей, а как результат их совпадения в процессе преодоления синонимии падежных окончаний и унификации словоизменительных классов существительных" [Хабургаев, 1963. С. 73]. Говоря о причинах такого совпадения, ГЛ. Хабургаев предполагал, что на его формирование могло повлиять различие типичных конструкций с разными падежными формами: именительный, винительный, творительный — без предлогов, а дательный, местный и в некоторых
значениях родительный в предложных конструкциях, ослабляющих специфическую семантику флексий [Там же. С. 72].
А.Н. Добромыслова также рассматривает формирование падежного синкретизма как следствие стремления языка "к уменьшению частных падежных систем". По мнению исследовательницы, женское склонение в подобных системах утрачивает особую форму родительного падежа, и поэтому дальнейшие процессы следует рассматривать уже как взаимодействия разновидностей в синкретической форме Р.-Д.-М. падежей [Добромыслова, 1959. С. 86 — 87].
Таким образом, проблема изначального возникновения единой формы Р.-Д.-М. падежей (в любом из существующих вариантов) на базе системы с различением Р.п., с одной стороны, и Д.-М., с другой стороны, разработана в исторической русистике довольно подробно. Имеются данные а о том, когда в северо-западных диалектах мог возникнуть падежный синкретизм по крайней мере двух типов. Судя по материалам берестяной письменности уже в XI — XII вв. в древненовгородском
койне была система Р.-Д.-М. сестрі, землі с полностью обобщенным
окончанием -^ [Зализняк, 1993. С. 212 — 213]. Она могла возникнуть только в результате взаимодействия северо-восточной системы, унифицировавшей твердый и мягкий варианты склонения при различении Р.п. и Д.-М. (Р.п. жены, земли] Д.-M.n. жені, землі) и системы псковского типа, унифицировавшей формы Р.-Д.-М. падежей в пределах каждого из вариантов склонения (Р.-Д.-М. жені, земли). И поскольку система древненовгородского койне оказалась уже вполне сформировавшейся не позднее начала XII в., то образование северо-
Подробно о членении традиционного родительного падежа на собственно родительный, партитивный и отделительный падежи применительно к различным диалектным системам см. [Бромлей, Булатова, 1972. С. 33 — 35, 48 — 51].
восточной и интересующей нас псковской систем должно относиться к поздней праславянской эпохе [Зализняк, 1993. С. 216].
3. Дальнейшая судьба падежного синкретизма в истории русского языка исследована в различной мере на разном диалектном материале. Так, проблема падежного синкретизма в истории древненовгородского диалекта рассматривается в целом ряде исследований, базирующихся на материале новгородских памятников письменности [Шахматов, 1886; Соболевский, 1907; Парахина, 1956; Молодых, 1957; Яковлева, 1958; Добромыслова, 1959; Добромыслова, 1961а; Добромыслова, 19616; Мирецкий, 1965; Галинская, 1991; Зализняк, 1988; Зализняк, 1993; Зализняк, 1995; Зализняк, 2004 а].
Между тем, на материале псковских говоров история данного явления описана менее полно, недостаточно последовательно и подробно. Феномену совпадения форм Р.-Д.-М. падежей внимание уделялось, с одной стороны, на страницах нескольких работ, посвященных анализу отдельных памятников псковской письменности [Соболевский, 1907; Шахматов, 1909; Шахматов, 1912; Каринский, 1917]; с другой стороны, псковский материал привлекался для сопоставления в исследованиях, обобщающих данные всех русских говоров с точки зрения типологии и развития падежного синкретизма [Добромыслова, 1959; Хабургаев, 1963; Сологуб, 1972; Зализняк, 1993].
Такая ситуация отчасти обусловлена недостатком материала для изучения ранней истории древнепсковского диалекта. Состояние древненовгородского диалекта XI — XIII веков может быть вполне достоверно реконструировано, прежде всего, на базе значительного корпуса берестяных грамот этого времени, найденных в Новгороде и Старой Руссе, тогда как для псковского диалекта данного периода
прямых источников нет вовсе. Что же касается XIV века, то здесь такими источниками являются псковские берестяные грамоты № 4, 6, 7 (прочие псковские берестяные грамоты представляют собой маленькие фрагменты, не дающие лингвистической информации) [Зализняк, 1995. С.9 — 12].
В научном обороте есть материал по падежному синкретизму в псковских говорах из памятников письменности XIV — XVI вв. [Соболевский, 1907; Каринский, 1909; Каринский, 1917; Шахматов, 1909; Шахматов, 1912; Добромыслова, 1959; Хабургаев, 1963].
Круг источников рассматриваемого периода мог бы быть расширен. Так, установлено псковское происхождение Ипатьевского списка летописи (XIV в.) [Шахматов, 1909. С. 114]. Однако она имеет столь сложную историю создания и, как следствие этого, многослойную в языковом отношении структуру , что ее анализ является отдельной исследовательской проблемой.
Имеются также источники, отразившие живую псковскую речь без посредства традиционной славянской графики — русско-немецкие словари-разговорники XVI — XVII веков.
Анонимный разговорник второй половины XVI века (на бумаге, в четвертку, на 94 листах), хранящийся в Берлинской Королевской библиотеке, привлекал внимание отечественных исследователей начиная с середины XIX века [Строев, 1841; Сырку, 1897; Яцимирский, 1921]. Недавно памятник издан в Германии [Falowski, 1994]. Издатель установил, что разговорник создан во Пскове [Falowski, 1994. С. 11]. Рукопись содержит, по-видимому, многочисленные отражения диалектной фонетики и морфологии, однако графическая непоследовательность автора не позволяет установить это точно. Так,
3 См. подробнее [Соболевский, 1S84. С. 64; Шахматов, 1909. С. 119].
например, автором, как кажется, отражено шепелявое произношение свистящих согласных: schutzok (=сучок) (5об), meschytz — Die monat (9об), schronilsa (41), но при этом наблюдаются самые разнообразные способы передачи свистящих и шипящих: па syrokom poly (7), Rofi doroga, prossu (8об), Kreschenie, но Rosestuo (9об), prossol tomu tretoi god (1 Іоб), Recka\ Lusa\ prud (12об), sto (=что), lsesch (40об), Koli opet vmene budes (42o6),Wassy ludy, но здесь же Nasy ludy (43об), saloba (44об), skasy jemu vsso (=ужо?) budu (56об), Raswesy vsol (=развяжи узел) (57об).
Так же сложно делать выводы о морфологических явлениях, засвидетельствованных рукописью. Если наличие в говоре формы именительного падежа на -е существительных мужского рода практически не вызывает сомнений: Kakoue towar ty suda priwesle (59об), то примеры форм Д. и М. падежей: ро prawdy (7об, 70), па odnoi tzeny (70об), oseypory (86об), а с другой стороны Р.п.: paren pody posaluy Dobuwaty mene Moloditze (42об) на фоне описанной непоследовательности использования тех или иных написаний не могут быть признаны достоверными свидетельствами наличия или отсутствия в псковском говоре конца XVI века того или иного типа синкретизма Р.-Д.-М. падежей*.
Так же неясна ситуация, наблюдаемая в словаре-разговорнике Т. Фенне XVII века [Fenne, 1970], Здесь есть ряд примеров Р.п, на -е: dai mnie kabale 263.1, dice fscekoipritze 263.2, Nadobp selde depolnii: nalit roszolum dobro selde ne isportzit 278.3 (то.что слово сельдь изменяется по типу склонения существительных с исторической основой на *-а, показывает контекст Fftoi selde roszolu niet tee seldce sgniUe kabui tu seldu poiale bul sroszolum ino ia selda we sgnila bula 430,1), viesetz viesz prcemo da ne provos dusche sitoie 282.2, malo vbaffke 296.5 (но рядом besz vbaffky_ 29S.5), kolko stanet doline 455.3 При этом невозможно определить, какую флексию Д.-М. пп. передают формы, оканчивающиеся в записи латиницей на -у или -v.jfturmi 234.2, praff kodnoi storoni 246,3, па dorogi 328.5, tovar па susi (=на суше) 366.1, ias tebe toi tzeni due rubli ieszepribqfflu 396.1, iaffsei nedly stovarum ssamoriapryechal 402.5, popramoi izem ty mnie tovar prodai 404.5, ne pomen ty sa suoy tovar proszis 422.3, 443.6, ffkraskx 456.3, vtichoi vod[ 470.3, как vos ffkorosti 472.6, ffchudoi goverk[pomotzi niet 473.1.
Такая запись может соответствовать как окончанию -ы, так и окончанию -"Ь (это второе соответствие предполагал и P.O. Якобсон, последовательно транслитерировавший -і как -ті).
Ситуация же, складывавшаяся в XVII веке, оставалась до сих пор неизученной, поскольку псковские скорописные тексты XVII в., которые содержат многочисленные факты отражения падежного синкретизма, как с флексией -'fc (-е), так и с флексией -ы (-и), с точки зрения обсуждаемого явления до настоящего времени не исследовались. Выявление соотношения форм Р.- Д.- М. падежей в псковском диалекте XVII века поможет воссоздать достаточно полную картину эволюции интересующего нас звена морфологической системы.
4. Итак, цели и задачи настоящей работы таковы:
обобщить материал всех описанных другими исследователями памятников псковской письменности XIV — XVI вв., добавив результаты собственного исследования еще нескольких источников этого периода;
описать ситуацию, сложившуюся в XVII веке — отдельно применительно к первой и второй половинам столетия — с тем, чтобы выявить динамику развития падежного синкретизма в пределах XVII века;
определить путь развития рассматриваемого морфологического явления в течение XIV — XVII вв.;
— выявив динамику изменения падежного синкретизма на
протяжении XIV — XVII вв., проанализировать материал дошедших до
нас списков XVI — XVII вв. с более ранних памятников разных жанров (с
одной стороны, деловых текстов, с другой стороны, структурно более
сложных — летописных), что позволит достаточно надежно определить
языковой статус списков по одному из морфологических параметров.
5. Материал исследования составили псковские рукописные
источники, изученные в оригинале и по изданиям.
I. Были исследованы следующие рукописи, хранящиеся в
Российском государственном архиве древних актов:
Фонд № 1209. Поместный приказ. Опись № 2:
1) Псковская отказная и отдельная книга 1613 — 1617 гг [№ 8454]5
(886 л.).
Фонд № 137. Боярские городовые книги. Опись № 1:
2) Приходная, окладная, оброчная книга Пскова с пригородами и
уездами 1697-1698 гг. [Псков, № 11] (335 л.);
Сметный список и окладная роспись денежных доходов и расходов Пскова с пригородами и уездами 1670-1672 гг. [Псков, № 14] (136 л.);
Сметный список и окладная роспись денежных доходов и расходов Пскова с пригородами и уездами 1678-1680 гг. [Псков, № 15а] (116 л.);
Книга сбора даточных солдат и денег за них с поместий и вотчин Псковского уезда и уездов псковских пригородов 1700 г. [Псков, № 40] (149 л.);
Приходная окладная оброчная книга Пскова с пригородами и уездами 1665-1666 гг. [Псков, № 12] (501 л.).
II. Проанализированы летописные тексты:
Псковская I летопись:
Архивский I список (конец XVI в.) [Псковские летописи. Вып. 1. С, 3 — 68];
Погодинский список (вторая половина XVI в.) [Псковские летописи. Вып. 1. С. 48 — 112];
Тихановский список (XVII в.) [Псковские летописи. Вып. 1. С. 3 —73];
' В квадратных скобках приводится номер рукописи по описи РГАДА.
список Оболенского (около 1636 г.) [Псковские летописи. Вып. 1. С. 48 —140];
Псковская II летопись:
Синодальный список (середина 80-ых годов XV в.) [Псковские летописи. Вып. 2. С. 9 — 69];
Псковская III летопись:
Строевский список (XVI в.) [Псковские летописи. Вып. 2. С. 78 — 250];
Архивский II список (XVII в.) [Псковские летописи. Вып. 2. С. 70 — 290].
III. Исследованы оригиналы и копии псковских частных актов:
Вкладная книга Псково-Печерского Успенского монастыря 1558 г. [Апухтин, 1914];
Пергаменная Грамота псковского посадника Сидора в Ригу о выдаче Нездильца (нач. XIV в.) [Обнорский, Бархударов, № 35];
Псковские берестяные грамоты № 4 (первая половина XIV в.) и № 6 (вторая половина XIII в.) [Зализняк, 2004 а. С. 564 — 565, 515 — 517];
Грамота псковского князя Ивана Александровича (XV в.) [Шахматов, 1912];
Грамота Пскова Колывани (1418/1419 гг.) [Зализняк, 2004 а. С. 692 ~693];
Ободная вастечских сябров (XV в.) — копия XIX века [ГВНП. С. 331. №346];
Духовная Акилины (Кюлены), жены князя Федора (1417-1421 гг.) [Марасинова, 1966. № 33. С. 72-74];
Состояние падежного синкретизма в псковских говорах XIV — XVI веков
В исторической русистике накоплен некоторый материал, касающийся форм Р., Д.-М. падежей в памятниках древнепсковской письменности XIV — XVI вв. Впрочем, хотя памятники этого периода (а также XIII века) исследованы учеными в довольно большом объеме, оказалось выявлено гораздо больше фонетических диалектных черт, чем морфологических. Это связано с тем, что дошедшие до нас тексты (в подавляющем большинстве написанные на церковнославянском языке) чаще всего довольно хорошо отражают местную фонетику и орфографическую традицию, но содержат мало указаний на диалектные морфологические явления и процессы. Кроме того, внимание самих исследователей (особенно ученых XIX — начала XX вв.) зачастую сосредоточено только на графике и орфографии описываемых рукописей.
В качестве примера можно назвать статью Н.М. Карийского о Паремийнике 1271 года [Каринский, 1928] и недавнюю работу О.В.Пунтусовой о псковском Прологе XIII века [Пунтусова, 2001], где приводятся многочисленные примеры графических и фонетических особенностей памятников, но не отмечено ни одного отражения специфических морфологических явлений, присущих псковским говорам соответствующего периода.
Таким образом, исходя из имеющегося в нашем распоряжении материала, не представляется возможным делать какие бы то ни было заключения о состоянии падежного синкретизма в XIII в.
Первые достоверные примеры находим в текстах XIV в. В пергаменной фамоте псковского посадника Сидора в Ригу о выдаче Нездильца (нач. XIV в.) зафиксирована форма Р.п. на -є: не доплатіть коуморде к гривень серебра и полоутретие гривне серебра [Обнорский, Бархударов. № 35]. Это надежное свидетельство существования в псковском говоре -"Ь (-е) синкретизма в твердом варианте склонения.
Следует сразу отметить, что здесь и далее при анализе древних рукописей нами не учитывались формы Р.п. на -ы (-и)6 и Д.-М. на -"fe (-е), которые, будучи нормативными, конечно, регулярно встречаются во всех текстах, но для статистического анализа непоказательны именно в силу своей нормативности; мы рассматривали только формы Р.п. на - fe (-е), с одной стороны, и Д.-М. на -ы (-и), с другой стороны, так как именно они отражают распространение соответствующей флексии в "незаконной" фамматической позиции.
Как уже было отмечено, из восьми берестяных грамот, найденных во Пскове7, лишь три (№ 4, 6, 7) содержат лингвистическую информацию. При этом только в тексте фамоты № 4 (стратифафическая датировка — перв. пол. XIV в.) встретилась форма с флексией -"fe (-е) в Р.п.: а у Даних[е] доуб[е]ничи ("у Данихи — дубленые рукавицы") [Зализняк, 1995. С. 469].
Что же касается фамоты № 6 (конец XIII — начало XIV века), то при публикации в 1993 г, форма беле была неясна. Тогда А.А.Зализняк писал, что это может быть "как Д.ед. так и Р.ед., синтаксическая конструкция здесь двусмысленна" [Зализняк, Колосова, Лабутина, 1993.
В твердом варианте -и появляется в случаях ттар &ки в результате изменения кы, ш, хы в ки, ги, хи. С. 201]. Однако синтаксический анализ берестяных грамот, найденных позднее, позволил А.А. Зализняку в последних работах заключить: "беле в коупля есте беле — очевидно, Д.ед. (не Р.ед.)" [Зализняк, 2004 а. С. 516].
Известны две записи с просьбой о Божией помощи на псковских служебных Минеях второй половины XIV века, где зафиксированы формы Д.п. на -и: Г(оспод)и помози Микити д іку святію Б(огороди)ци (Минея служ. на май, лист 1); Г(о)с(под)и помози Микити (Минея служ. на июнь, лист 1) [Столярова, 2000. С. 414 — 415. № 464, 465].
В «Очерках из истории русского языка» А.И. Соболевский подробно описывает девять рукописей XIV века с особенностями, "которые отсутствуют в правописании большей части севернорусских памятников и которые должны считаться принадлежащими собственно псковским рукописям" [Соболевский, 1884. С. 118 — 156]. Однако никакой морфологической информации в огромном массиве примеров, приведенных ученым, не обнаруживается.
То же можно сказать о предпринятом Н.М. Каринским исследовании языка Псковского Шестоднева 1374 года [Каринский, 1916] и о работе Т.Н. Кандауровой «О языке псковского Пролога 1383 года» [Кандаурова, 1957].
Состояние падежного синкретизма в псковских говорах второй половины XVII века
Третья глава работы базируется на показаниях псковских памятников деловой письменности, датируемых второй половиной XVII века, Были исследованы следующие рукописи, хранящиеся в Российском государственном архиве древних актов (Фонд № 137. Боярские городовые книги. Опись 1):
1. Приходная окладная оброчная книга Пскова с пригородами и уездами 1697-1698 гг. [№ 11] — послужила основным источником информации. Книга написана набело скорописью на 335 листах, можно выделить не менее 10 почерков. Во всех частях рукописи наблюдаются многочисленные отражения морфологических особенностей местных говоров. Очевидно, писцы-переписчики данной оброчной книги были не очень хорошо обучены нормам делового письма.
Отдельные примеры обнаружены также в рукописях, писцы которых демонстрируют в целом хорошую выучку и последовательно соблюдают нормы:
2. Сметный список и окладная роспись денежных доходов и расходов Пскова с пригородами и уездами 1670-1672 гг. [№ 14] (136 л.);
3. Сметный список и окладная роспись денежных доходов и расходов Пскова с пригородами и уездами 1678-1680 гг. [№ 15 а] (116 л.);
4. Книга сбора даточных солдат и денег за них с поместий и вотчин Псковского уезда и уездов псковских пригородов 1700 г. [№ 40] (149 л.);
5. Приходная окладная оброчная книга Пскова с пригородами и уездами 1665-1666 гг. [№ 12] (501 л.).
Кроме того, проанализированы по изданию 1871 года «Книги псковитина посадского торгового человека Сергея Иванова сына Поганкина» — сборник частных актов середины — второй половины XVII века, составленный в 1678 г. [Евлентьев, 1871 а].
Привлечен также материал ряда документов 1679 — 1698 гг., принадлежавших псковскому Николаевскому Любятову монастырю [Евлентьев, 1871 б].
Задачи данной главы:
— сопоставить типы падежного синкретизма, характерные для псковских говоров начала XVII в., с одной стороны, и конца XVII в., с другой стороны;
— выявить произошедшие на протяжении столетия изменения;
— на основании полученных результатов выдвинуть предположения о путях формирования и изменения этого морфологического явления.
Первое, что необходимо отметить, прежде чем описывать материал обследованных рукописей, — количественное соотношение примеров дательного и особенно местного падежей на -ы (-и) (то есть форм свидетельствующих о наличии в говоре ы-синкретизма) и форм родительного падежа на - к (-е) (то есть свидетельств ії-синкретизма). Число последних очень невелико. Примеров местного падежа на -ы (-и) примерно в 10 раз больше, чем форм родительного. Форм же дательного падежа на -ы (-и) совсем мало. То есть соотношение приблизительно таково:
Списки XVII века с псковских харатейных грамот XIV — XV веков
Частная документация периода независимости Новгорода и Пскова, (XIV — XV вв.) — один из важнейших источников для изучения истории северо-западных говоров — сохранилась применительно к древнему Пскову в единичном числе. Архивные материалы древних вольных городов беспощадно истреблялись политическими противниками их государственности и, в первую очередь, московскими князьями.
Но кроме нескольких оригинальных грамот XIV — XV вв. до нас дошло значительное число копий с них, сделанных в XVII в. в процессе судебного решения различных земельных споров. Дело в том, что после потери Псковом независимости в 1510 г. коренной ломки земельных отношений на псковской территории не произошло. Псковские церкви и монастыри сохранили принадлежавшие им прежде владения. Однако вследствие крайней размельченности этих владений составителям писцовых книг XVII в. "уписать" все эти мельчайшие участки в книги "было не вм Ъстно" (Челобитная псковского архиепископа Арсения, псковских церковных и монастырских властей царю и великому князю Алексею Михайловичу о праве владения псковскими церквами и монастырями землями по харатейным грамотам 1671 г.) [Марасинова, 1966. С. 76]. Поэтому многие описания границ владений упрощались, сокращались. Именно эти не записанные в писцовые книги земельные наделы и становились предметом многочисленных спорных дел между вновь пожалованными ими псковскими помещиками и монастырями и церквами, владевшими ими "из давних лет".
Для подтверждения своих прав на спорные участки церковной администрацией привлекались пергаменные грамоты XIV — XV вв. Как правило, с таких документов снимались копии, которые вклеивались в дело, а оригинал возвращался владельцу .
На сегодняшний день исследователями обнаружено в тексте рукописей XVI — XVII вв. и опубликовано более четырех десятков таких списков. Их содержанию с точки зрения социально-экономических и правовых отношений в древнем Пскове посвящен ряд работ ученых-историков [Самоквасов, 1905; Валк, 1961; Черепнин, 1964; Марасинова, 1966]. С лингвистической же точки зрения эти тексты отчасти описаны только А.А. Зализняком, который, не приводя материала списков, охарактеризовал отраженную в них систему склонения, в частности, падежный синкретизм Р.-Д.-М. падежей существительных а-склонения [Зализняк, 1993. С. 214 — 215].
Учитывая крайнюю ограниченность круга источников для изучения псковского диалекта, ни один подобный текст не может быть обойден вниманием. Необходимо тщательно проанализировать и по возможности систематизировать этот материал с тем, чтобы сопоставить его с информацией, извлеченной из немногочисленных оригинальных псковских рукописей XIV — XVI веков и отказных книг XVII в. Возможно, на основании этого сопоставления удастся, с одной стороны, скорректировать наши представления о развитии падежного синкретизма на протяжении XV — XVII веков, а с другой стороны, сделать некоторые выводы о лингвистическом статусе изучаемых списков.
