Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Проблемы и итоги изучения творчества Н.Гумилева
1.1. «Вопрос об акмеизме». Лирика Николая Гумилева в контексте размышлений об акмеистической поэтике 13
1.2. Поэтика странствий Николая Гумилева. История вопроса. Постановка проблемы 34
Глава 2. «Путь поэта» как культурологически ориентированное путешествие
2.1. «Путь конквистадоров», «Романтические цветы», «Жемчуга» - начало путешествия 54
2.2. Странствия Одиссея-Улисса в пространстве маятника 60
2.3. Поиск «обетованной земли» в круге «вечного возвращения» 91
2.4. Последнее возвращение «блудного сына» 115
2.5. «Заблудившийся трамвай» как отражение трех маршрутов пути лирического героя 123
Заключение 133
Примечания 136
Библиография 144
- «Вопрос об акмеизме». Лирика Николая Гумилева в контексте размышлений об акмеистической поэтике
- Поэтика странствий Николая Гумилева. История вопроса. Постановка проблемы
- «Путь конквистадоров», «Романтические цветы», «Жемчуга» - начало путешествия
- Странствия Одиссея-Улисса в пространстве маятника
Введение к работе
Художественное наследие Николая Гумилева, замечательного русского поэта (1886-1921), было возвращено широкому кругу советских читателей в середине 80-х годов двадцатого столетия, после шестидесяти лет официального забвения. С этого времени в отечественном литературоведении не только не угасает исследовательский интерес к творчеству одного из самых видных представителей Серебряного века: научная дискуссия вокруг лирики, драматургии, прозы и критики Гумилева в последние годы становится все оживленнее.
Историю изучения поэтического наследия Гумилева к сегодняшнему дню можно разграничить на два этапа. Первый (который наш современник, известный гумилевовед Ю.Зобнин, уже назвал «классическим») продлился с 1922 по 1986 год, его составили критические отзывы современников на отдельные поэтические книги, те немногие первые опыты целостного осмысления лирики Гумилева, принадлежащие Ю. Айхенвальду (1), и Ю. Верховскому (31), а также Г. Струве (164), Е. Вагину (27), и исследования зарубежных славистов. Второй период представляет поток материалов, хлынувший на родине поэта после памятного доклада о реабилитированной литературе на XXV съезде партии.
Начало широкого изучения поэзии Гумилева на родине положила статья Е. Евтушенко «Возвращение поэзии Гумилева» в «Литературной газете» за 14 мая 1986 года, в которой автор подвел нерадостный итог шестидесятилетнего забвения поэта в России: «Последние книжки Гумилева вышли в начале двадцатых годов. С тех пор, к сожалению, не появилось ни одного итогового сборника, не было опубликовано ни одного серьезно ориентирующего исследования о жизни и творчестве поэта. Назрело время подробного исследования о жизни и творчестве поэта». Сам Евтушенко в своей статье не преминул дать творчеству Гумилева достаточно тенденциозную характеристику: «В поэзии он попытался
оседлать изысканного жирафа, бродящего где-то у озера Чад, но тот сбросил его на жесткую землю реальности так, что Гумилев уже не мог подняться с земли».1 И с этой курьезной оценки, которая, тем не менее, вполне характеризовала состояние науки о Гумилеве в России, началось возвращение поэта на родину.
Годы официального забвения Гумилева в России за рубежом сопровождались выходом первого четырехтомного Собрания сочинений поэта под редакцией профессора Г.Струве в Вашингтоне (с 1962 по 1968 год). Во втором томе был помещен историко-литературный очерк о Гумилеве, принадлежащий перу самого редактора. В других томах были напечатаны еще прижизненные отзывы на сборники поэта, написанные В.Ивановым и В.Брюсовым. Анна Ахматова отнеслась к вступительным статьям четырехтомника критически, высказав мнение, что авторы «честно не представляют себе, чем был Гумилев». В связи с этим событием она сама дала творчеству поэта оценку, которая широко цитируется в гумилевоведении и по сей день: «Гумилев - поэт еще не прочитанный, визионер и пророк».2
В 1979 году вышла первая англоязычная монография о Гумилеве (Earl D. Sampson. Nikolay Gumilev. Copyright, 1979.). Восьмидесятые годы за рубежом были отмечены дальнейшей работой по систематизированию и изданию поэтического и эпистолярного наследия поэта. В 1980 году под редакцией Г.П. Струве в Париже выходит сборник неизданных стихов Гумилева, в который вошла и его переписка с В. Брюсовым и Л. Рейснер (Н.С. Гумилев. Неизданные стихи и письма. YMKA -PRESS, Paris, 1980.). В 1986 году в Париже под редакцией М. Баскера и Ш. Греем выходит юбилейное собрание лирики поэта (Н.Гумилев. «Неизданное и несобранное». Paris, 1986).
В 1984 году в Вене был подготовлен к изданию первый сборник «Гумилевских чтений» (Гумилевские чтения. Wiener slawistischer almanach.
Sonderband 15. - Wien, 1984.), в который были включены информационные сообщения о четырех историко-литературных вечерах, проходивших в Ленинграде в 1976, 1978, 1979 и 1980 годах. Их организаторы, ленинградский поэт О.А. Охапкин и историк В.Ю. Пореш, главную задачу первых Гумилевских чтений видели в разыскании и популяризации поэтического наследия акмеистов. В венское издание вошли тезисы прочитанных на вечерах докладов, материалы о жизни и творчестве Николая Гумилева, а также избранные стихотворения ленинградских поэтов.
Спустя два года в Англии состоялась первая международная конференция, посвященная творчеству Н.С.Гумилева, на которой не было ни одного филолога из России. По итогам конференции был издан сборник исследований о творчестве Гумилева (Nikolaj Gumilev 1886-1986. Papers from the Gumilev Centenary Symposium. Rerreiey slavic specialties. Berkeley, 1987.), три статьи в нем (Э.Папли, С. Шварцбанда и И. Чечельницкой) были напечатаны на русском языке.
С момента «реабилитации» лирики Гумилева в России начали активно издаваться как его поэтические сборники, так и многочисленные материалы о самом авторе. В 1988 году в серии «Библиотека поэта» под редакцией М.Д. Эльзон вышло первое научное издание стихотворений и поэм Гумилева, которое предваряла обширная и во многих вопросах спорная статья А.И. Павловского. Первые работы о Гумилеве на родине составили исследования историко-биографического характера, в которых наряду со сведениями о жизни поэта давалась самая общая оценка его творчества. Девяностые годы ознаменовали время начала пристального внимания исследователей к поэтике, эстетике и философии гумилевского творчества. В это время выходят коллективные сборники работ о Гумилеве: «Николай Гумилев и русский Парнас. Материалы научной конференции 17-19 сентября 1991», С-Пб., 1992; «Николай Гумилев.
6 Исследования. Материалы. Библиография». С-Пб, 1994; «Гумилевские чтения. Материалы международной конференции филологов-славистов», С-Пб, 1996; Анна Ахматова, Николай Гумилев и русская поэзия начала 20 века: Сб. научных трудов. Тверь, 1996.
В 1991 году под редакцией Н.Богомолова вышло первое трехтомное Собрание сочинений Гумилева на родине. С 1998 года начали выходить первые тома Полного академического собрания сочинений в десяти томах.
Тем не менее, к настоящему времени еще не сложилась научная традиция в изучении наследия поэта, общая концепция его творчества еще не выработана. Сегодняшнее гумилевоведение отличает, скорее, экстенсивный характер предпринимаемых исследований.
Длительный период в науке бытовало мнение о том, что «долгое время развитие поэта отличалось удивительной замедленностью и неоригинальностью».3 За последние годы этот тезис подвергся серьезному переосмыслению. Несмотря на разность подходов к прочтению отдельных произведений поэта и часто прямо противоположные взгляды на целые периоды его творчества, в ранних поэтических сборниках (книги «Путь конквистадоров», «Романтические цветы» и «Жемчуга» - далее ПК, РЦ, Ж) исследователи находят истоки большинства тем и мотивов позднего Гумилева. Мотивнообразующие комплексы ранних книг, их генеалогия, литературно-художественные и мифопоэтические контексты исследуются в работах С. Колосовой (92), О. Панкратовой (132), М. Смеловой (160).
Также в раннем творчестве поэта (не только в лирике, но в драматургии и прозе) М. Баскер (9), Ю. Зобнин (69), О. Обухова (125), Н. Кожушкова (90) находят эстетические предпосылки для формирования будущей акмеистической позиции.
Появилось много работ, в которых исследуются особенности творческого метода Гумилева, обсуждается степень влияния на его творчество различных литературных школ и течений, а также
определяется его место в художественном процессе эпохи. Эти вопросы рассматриваются в работах А.А. Кобринского (89), Н. Грякаловой (47), Е. Подшиваловой (139), О. Лекманова (110), Ш. Греем (45), Л. Аллена (2).
Главной тенденцией последних исследований о Гумилеве можно считать смещение основных акцентов с присвоения лирике поэта экзотического статуса к признанию ее онтологических основ. Современников интересует не экзотика лирики Гумилева, а ее эзотерика. Можно говорить об уже сложившемся взгляде на творчество поэта как испытавшем серьезное влияние различных мистических и религиозных традиций не христианского толка. О связях гумилевского творчества с оккультизмом, гностицизмом, масонством писали Н. Богомолов (19), С. Слободнюк (158), М. Йованович (84), Р. Эшельман (199), И. Делич (54) и др. Иного взгляда на идеологическую основу лирики поэта придерживаются Ю. Зобнин (74), И. Есаулов (63) и О. Охапкин (48), которые считают, что духовные поиски Гумилева не выходили из рамок ортодоксального православия,' что и составило художественную сердцевину всего его творчества.
Восток, занимающий в творчестве поэта одно из центральных мест, лишь недавно стал предметом исследовательского интереса. О влиянии на формирование гумилевской поэтической философии различных религиозных и культурных традиций восточного региона написаны работы Р. Тименчика (168), Е. Чудиновой (189), С. Слободнюка (159).
Пристальное внимание литературоведов приковывает позднее
творчество поэта, особенно последняя книга Гумилева - «Огненный столп»
(далее - ОС). Исследуется ее философская проблематика,
мифопоэтический контексты, особенности поэтики, содержательная целостность. Отдельные тексты ОС зачастую вызывают различные интерпретации. На первом месте среди них «Заблудившийся трамвай» (2,72,73,83,199,66,64,98,163,), и «Слово» (199, 4), «Память» (133). Активно
исследуются различные тематические комплексы: военные стихотворения (71), итальянские стихи (76).
Многочисленны работы, посвященные литературным связям и личным отношениям Гумилева как с современниками, представителями творческих кругов начала века, так и с предшественниками. Исследователи находят взаимосвязи творчества Гумилева с творчеством И. Анненского (169), Н. Клюева (120), Н. Тихонова (194), Э. По (96), И. Северянина (95), А. Блока (6), Ф. Ницше (57), К. Кавафиса (80).
В науке о поэте часто возникают спорные трактовки. Вариативные прочтения являются характерной чертой гумилевоведения, они объясняются как разными исследовательскими подходами, так и оторванностью отдельно взятого объекта исследования от широко контекста творчества Гумилева.
Первая отечественная монография о Гумилеве вышла в 1992, структуру этой работы ее автор С.Слободнюк построил на анализе скрытых циклов у поэта. Исследуя динамику поэтики художественного образа у Гумилева, С. Слободнюк приходит к выводу, что «особенности образной системы у поэта лежат в основе творимого им бытия», а целостность гумилевского творчества исследователь видит в раздробленности поэтического мира на «множество миров, зеркально отражающих друг друга, причем каждый из них реален и самостоятелен. Такая модель вселенной позволяет существовать диаметрально противоположным мирам».4 Этот взгляд не получил поддержки в науке, так как основной тенденцией сегодняшнего гумилевоведения можно считать поиск такого образно-идеологического принципа, который позволит исследователям и читателям увидеть сотворенную поэтом «многоцветную, яркую, но в то же время целостную и единую картину мира».5
Вторая и последняя на сегодняшний день русскоязычная монография
о Гумилеве вышла в 2000 году, ее автор - известный гумилевовед Ю. Зобнин. Название монографии («Н.Гумилев - поэт православия») определяет угол зрения, под которым автор рассматривает всю творческую эволюцию поэта - от ПК до ОС. Зобнин считает, что вся проблематика гумилевской поэзии связана с творческим бытием Гумилева -православного христианина, с тем, что, по мнению исследователя, находится в самом средоточии его духовного облика. Различные оккультные, гностические, мистические потенции в творчестве поэта, ставшие предметом пристального внимания некоторых исследователей, Зобнин называет «мировоззренческой периферией», которая характеризует период духовного кризиса Гумилева в 1906-1907 гг., отразившегося ряде ранних стихотворений.6
Проблематика настоящего исследования связана с одним «элементарным подтекстом» в лирике поэта, указанным Анной Ахматовой в записках о Гумилеве: «...И не только от несчастной любви, но и от литературных неудач и огорчений Гумилев лечился путешествиями. К сожалению, даже такие явные вещи недоступны для наших исследователей. А все-таки, когда пишешь о стихах, следует заниматься и столь элементарным их подтекстом». Этот «элементарный подтекст» -гумилевскую поэтическую географию и лирику странствий, мы заявляем как один из главных принципов, который организует сложный поэтический мир Гумилева в единое целое. Реальные и вымышленные путешествия поэта становятся тем скрепляющим цементом, который, по нашему мнению, смог объединить ряд важнейших настойчиво воспроизводимых мотивов и образов, определяющих мировоззренческое кредо поэта на разных этапах его творчества, позволяющих судить о специфике его лирического мышления. Особенности акмеистической поэтики Гумилева нам также видятся в его отношении к культуре как пространственно-временному универсуму.
Цель предпринятого исследования состоит в идентификации внутреннего мотива этого путешествия. Предстоит также наметить, хотя бы пунктирно, его схему и определить главные остановки на этом пути. Способ передвижения, наличие или отсутствие спутников, легкость достижения цели или труднопреодолимые препятствия на пути к ней - все элементы мотивнои структуры должны составить, в итоге, единую картину грандиозного путешествия, в котором любая деталь может оказаться семантическим указателем того или иного направления движения героев.
При этом диссертационное исследование не претендует на полное и исчерпывающее раскрытие данной темы, требующее детального и полного анализа всех топонимов в лирике поэта.
Реализуя эту цель, мы ставили перед собой следующие задачи:
Осмысление особенностей гумилевского акмеизма, тех эстетических установок, которые привели поэта к созданию новой поэтической школы;
анализ лирики странствий, определение семантики ключевых культуронимов в лирике поэта;
выявление связи между эстетическими установками Гумилева и его системой основополагающих теософических мотивов;
определение внутренней логики «пути» поэта в пространстве мировых культур;
Основные положения, выносимые на защиту:
Акмеизм Гумилева явился реализацией его мечты об «искусстве большого синтеза», вбирающего в себя достижения различных поэтических направлений, предшествующий поэтический и культурный опыт;
лирика странствий является воплощением гумилевской концепции синтетического искусства;
теософия кодирует мировоззренческие установки поэта на
разных этапах творчества и формирует хронотоп лирики
Гумилева, представленный в трех различных моделях бытия:
времяпространство маятника (проблема выбора между
культурой Запада и Востока), круг вечного возвращения
(Древний Восток, архаическое прошлое культуры),
апокалиптический круг (Россия - христианское будущее
культуры);
- путешествие лирического героя Гумилева в пространствах
мировых культур - это поиск поэтом собственной идентичности
в творчестве, жизни и любви, который в теософическом плане
реализуется как поиск «истинной родины» или - «возвращение».
О Гумилеве - путешественнике написано немало. Новизна данной
работы заключается в том, что литературоведческая метафора «путь
поэта» раскрывается нами через семантику его поэтических «путешествий»
в реальном географическом пространстве с остановками в реальных
городах и странах, которые и становятся главными ориентирами на этом
«пути». При этом речь идет не о топонимах, а о «культуронимах», не
географии, а «геософии», где географические реалии являются
одновременно определенным культурным кодом. География, философия,
культурология при таком подходе играют одинаковую роль в определении
основного маршрута «пути поэта» Николая Гумилева. Такой подход также
исключает размежевание его лирики на подражательную раннюю и
самостоятельную позднюю, так как географическая насыщенность
художественного пространства становится отличительной чертой всей
гумилевской лирики: на пути поэта нет незначительных вех, как нет
географически немаркированного пространства.
Методологическую основу исследования составляют сравнительно-исторический и семантический подходы, с подключением структурно-типологического и мифопоэтического анализа художественных
произведений.
Работа состоит из двух глав, введения и заключения. Библиографический список включает 200 наименований.
В первой части первой главы мы рассматриваем историю вопроса о гумилевском акмеизме, приводим спорные мнения исследователей об особенностях акмеистической поэтики Гумилева, предпринимаем попытку найти для этого спора общий знаменатель. Во второй части нами суммируется опыт исследований, касающихся гумилевской лирики странствий. Разность подходов к этому вопросу обнаруживает слабость того или иного взгляда на проблему, а многозначительность некоторых вскользь брошенных замечаний намечает перспективу для ее решения.
Вторая глава целиком посвящена описанию маршрута путешествий гумилевских героев. Мы не ставили перед собой цели восстановить «путь поэта» с учетом всех географических ориентиров, нами рассмотрены, на наш взгляд, главные вехи этого путешествия, которые, в свою очередь, формируют хронотоп Гумилева в три отличных друг от друга модели бытия, обозначенные как времяпространство маятника, круга вечного возвращения и апокалиптического круга. Каждому гумилевскому хронотопу свойственен свой тип героя и своя светская или духовная цель странствия, но при этом можно говорить о сквозном сюжете всего путешествия, общим и главным мотивом которого становится мотив «возвращения». В заключении подводятся итоги исследования.
«Вопрос об акмеизме». Лирика Николая Гумилева в контексте размышлений об акмеистической поэтике
В гумилевоведении за последние годы сложилась довольно парадоксальная ситуация: при общем согласии с замечанием Анны Ахматовой о том, что «акмеизм - это личные черты Николая Степановича», тем не менее, неоднократно высказывалось мнение, что именно Гумилев и не вписывался в круг поэтов, чью поэтику принято называть акмеистической. При том, что «акмеизм скорее указывал направление развития поэзии, чем заключал его в определенные границы и рамки (...) и оказался способным к постоянному развитию своей поэтической системы, ко все более глубокому ее теоретическому осмыслению»,9 лишь совсем недавно творчество поэта оказалась в одном ряду с творчеством «настоящих» представителей акмеистического движения. Мы имеем в виду отнюдь не «мужественно-твердый и ясный взгляд на жизнь»10, в котором теоретику и идеологу акмеизма никто и не решится отказать, а саму суть акмеистической поэтики: ориентацию на широкий культурный подтекст, изучение чужого текста, принятого за основу, и использование при создании собственного текста чужого слова. Парадоксально, но в целом слово Гумилева, за исключением восстановленных отдельных параллелей, воспринимают как прямое, не опосредованное чужим контекстом.
И если взгляды на акмеизм поражают своей неоднозначностью: от первых обвинений Брюсова в том, что «акмеизм - выдумка, прихоть, столичная причуда»,11 и смелых выводов нашего современника О. Лекманова, утверждающего, что «акмеизма как идейно-эстетической основы для творчества шести поэтов - не было» и что представители московско-тартуского круга, «филологи высшей квалификации занимались не столько творчеством акмеистов, но и - мифотворчеством об акмеизме»,12 до оценки О. Ронена, назвавшего акмеизм «самым загадочным, неоднозначным и притягательным течением в русском постсимволизме, единственным, чье название остается живым воплощением загубленного «платинового века», а не затасканным термином в замшелых академических трудах»13, то фигура самого Гумилева попадает и под перекрестный огонь суждений на тему, чем был акмеизм в «изводе» главы нового направления.
Критики сходятся в одном: акмеизм объединил под своими знаменами авторов «очень разнородных по авторским индивидуальностям и направлению их развития».14 При этом полнота дани, отданной акмеизму шестью поэтами, составившими ядро первого акмеистического объединения, исследователями определяется неоднозначно.
Самые первые интерпретаторы Гумилева не ставили вопрос о культурных традициях в его лирике. Еще В.М. Жирмунский, в одной из первых работ о творчестве поэтов «Гиперборея» «Преодолевшие символизм» основными чертами, которые выдают в Гумилеве «вождя и теоретика нового направления», назвал не что иное, как личные черты, человеческие качества самого автора, а именно «активную, откровенную и простую мужественность, напряженную душевную энергию и темперамент». Гумилев в интерпретации Жирмунского - поэт героический, «избегающий... слишком тяжелого самоуглубления» и находящий темы для стихов в реальных и воображаемых путешествиях. Однако даже обширная география путешествий поэта, на которую обратил внимание исследователь, - «темы для повествований Гумилева в его балладах дают впечатления путешествий по Италии, Леванту, Абиссинии и центральной Африке», - а, следовательно, и неизбежное проникновение в иное культурное пространство, усвоение чужого опыта и его переосмысление не составили Гумилеву славу «культурного поэта». Такую оценку в работе Жирмунского получил гумилевский соратник по цеху Мандельштам, поскольку ему «свойственно чувствовать своеобразие чужих поэтических индивидуальностей и чужих художественных культур», что приводит к тому, что «он делает понятным чужие песни, пересказывает чужие сны, творческим синтезом воспроизводит чужое, художественно уже сложившееся восприятие жизни»15.
В целом ряде статей представителей московско-тартуского круга, в которых «складывалась единая концепция акмеизма»16, имя Гумилева (не говоря уже о Городецком, Зенкевиче и Нарбуте) так и не оказалось в одном ряду с именами акмеистов Мандельштама и Ахматовой, «сознательно выработавших... особую семантическую поэтику,... в которой гетерогенные элементы текста, разные тексты, разные жанры (поэзия и проза), творчество и жизнь, все они и судьба - все скреплялось единым стержнем смысла, призванного восстановить соотносимость истории и человека»17, Гумилев, по мысли авторов, также и не участвовал в «реформаторской работе» Мандельштама и Ахматовой по преобразованию слова «в условиях дислокации культурных моделей,... когда слово в его данности претерпевает глубокие структурные изменения и получает новые потенции для формирования соответствующей культурной парадигмы».
Поэтика странствий Николая Гумилева. История вопроса. Постановка проблемы
Все поэтические сборники Николая Гумилева (за исключением "Пути конквистадоров") отличает необыкновенное разнообразие географических названий на карте поэтических странствий их лирического героя (на сегодняшний день только лирика Гумилева создала прецедент изучения географии с использованием его поэтических сборников ). Подобное обилие топонимов (аналогов которому нет и в лирике серебряного века, и вообще в русской литературе) послужило тому, что уже после своей третьей книги автор прочно занял в отзывах критиков место «конквистадора изысканных Голконд трансцендентальной Географии». 74 Этой отличительной черте Гумилев был обязан как обвинениями в «бескровной изысканности формы»75, так и присвоением ему титула «поэта географии»76. Однако титул этот, вполне заслуженный, до сегодняшнего времени так и остался всего лишь почетным званием, ничего не прибавив к исследованиям художественного своеобразия лирики поэта. «Влечение к странам далеким и фантастическим», также, как интерес к странам с реальными географическими координатами, не ослабевали у автора на протяжении всей жизни, а последующие сборники лишь обозначали приоритеты в направлении «божественного движения», которое одно преображает косные твари мироздания и всему сообщает живую жизнь» . Тибет, Рим, легендарная Атлантида, Антильские острова, Америка - белых пятен на карте гумилевского путешественника почти не было (и ироничное замечание одного из критиков «Жемчугов» о том, что в сборнике осталась почти неиспользованной одна Австралия, очень близко к истине). Однако целому ряду исследований творчества Гумилева как ранним, так и позднейшим в отношении оценки гумилевской лирики странствий часто свойственны две крайности: в них поэт предстает либо искателем экзотики - неутомимым путешественником, коллекционером экзотических впечатлений и бесстрастным созерцателем, либо мистиком -последователем эзотерических учений и хранителем оккультных знаний. Нам важно наметить такое направление для исследования творчества поэта, которое позволило бы соединить две крайности и обнаружить тот самый «единый стержень смысла», который и у Гумилева смог бы объединить «разные тексты, разные жанры (поэзию и прозу), творчество и жизнь, всех их и судьбу», и стержнем этим, по нашему мнению, должна стать гумилевская «философия географии». География у поэта фактически трансформировалась в самостоятельный раздел его личной философии. Сейчас можно только предполагать, какие вопросы обсуждались бы на собраниях так и не организованного Гумилевым теософического общества, но сам факт такой инициативы со стороны поэта (упоминание о которой содержится в дневниках Михаила Кузьмина) провоцирует исследователей обратить более серьезное внимание на гумилевскую «философию географии». Н. Богомолов в своих заметках о «Гумилеве и оккультизме» предположил, что поэт стал инициатором создания теософического общества (в конце 1909 и начале 1910) в целях сугубо практических - «для идеологического обоснования необходимости поездки в Африку».78 Нам же думается, что не следует ограничивать поэтическую «геософию» автора такими узкими рамками, тем более, что наследие поэта предоставляет самый богатый материал для необходимых доказательств нашей гипотезы, которую мы выдвигаем пока как предположение.
На сегодняшний день, считает Д.Н. Замятин, «обширной области философии истории соответствуют точечные пока исследования, которые обводят условным пунктиром область возможной философии географии», а «существование геофилософии напрямую связано с конкретными инвективами заинтересованных исследователей и исследований», и «наиболее продуктивная линия философствования», считает автор, «связана с географическими образами движения, с динамикой географического пространства, формирующего своеобразные пространственные системы, которые задают ритм изменения самого географического пространства в согласии с внутренними установками реального или поэтического путешествия».79 «Географический код» лирики Гумилева, при неугасающем интересе исследователей к ее идейно- философскому коду, лишь недавно стал предметом внимания Е.Ю. Раскиной, посвятившей «Мифопоэтическому пространству лирики Н. Гумилева» диссертационное исследование. Исследователь называет «географический код» ключевым для поэзии Гумилева, уточняя, что речь идет о поэтической географии, где составными элементами являются не топонимы, а культуронимы. Согласно одному из положений диссертации, гумилевская поэтическая география представляет собой иерархически организованную систему, в которой средоточием и целью странствий лирического героя является загадочная Индия духа, а благодатность или без благодатность остальных земель определяется по их близости или, напротив, удаленности от нее. 80 Е. Раскина объединяет гумилевские культуронимы в группы, обозначая географические локусы, являющие собой пространство странствований героя, пространство испытания и выбора и пространство духовной битвы.81 При том, что в работе явлен глубокий и интересный анализ целого ряда культуронимов в лирике Гумилева, по нашему мнению, в ней не назван один из главных аспектов гумилевской философии географии, а именно - не представлен собственный теософический путь поэта, предполагающий динамику географических образов, но не в качестве калейдоскопически сменяющих друг друга культурогических представлений и систем, а как культурологически ориентированное путешествие.
«Путь конквистадоров», «Романтические цветы», «Жемчуга» - начало путешествия
Весьма примечателен в плане теософических раздумий Гумилева «Путь конквистадоров», первая книга молодого автора, где в качестве заглавия выбрано ключевое для всей его дальнейшей лирики слово - путь. При этом в ПК, в отличие от всех остальных сборников, не появляется ни одной реально существующей местности, не упоминается ни одно географическое название. Читателю предоставляется право самому определить точку на Земном шаре, где действие может разворачиваться в «безнадежно-счастливой стране» на фоне «бездонных пещер» и «роскошных долин», которые туманит иногда «загадочная мгла» под шум «грохочущего моря». Как известно, сам Гумилев позже отказался от этой своей пробы пера как ничего не значащей в его поэтическом поиске и самоопределении, назвав вторую книгу стихов («Романтические цветы») первой. Так пример дебютного сборника обозначил область, которая оказалась значимой для автора в плане становления его поэтического я -стихию географических названий, ворвавшуюся в последующие книги Гумилева.
С РЦ автор начинает освоение стран с реальными географическими координатами. Воображение читателя настойчиво преследуют «образы властительные Рима». «Город, как солнце», слава которого «навеки нерушима, как Тарпейская скала» встречается в семи стихотворениях сборника, причем в первую редакцию РЦ Гумилев поместил только два стихотворения на римскую тему (одно из которых представляет миницикл из трех текстов, ставших во второй редакции одним самостоятельным стихотворением и одним минициклом), расположив их почти в начале книги отдельно друг от друга. Во второй редакции все семь стихотворений были одно за другим помещены в конце сборника, составив, таким образом, целый римский цикл, что позволяет говорить о пристальном внимании поэта в этот период к судьбе «вечного города». Римский цикл стихотворений Гумилева в РЦ был подробно проанализирован Зориной Т.С. в статье «Рим Н. С. Гумилева». Исследователь считает, что Гумилева «интересует сам феномен Вечного Города - столицы мира, непрерывность его бытия сквозь толщу прошедших веков и непоколебимость его существования», но при этом поэт «создает свой индивидуальный образ вечного города». Зорина выделяет несколько сквозных лейтмотивов римского цикла, среди которых основными называет настойчивый мотив крови и ассоциирующегося с ней красного цвета, цвета власти, мотив укрощения диких зверей. Звериное, природное начало, считает Зорина, «осмысляется Гумилевым как дающее жизненные силы и волю к бесконечному бытию, однако история Рима - это, по Гумилеву, история борьбы человека со звериным началом, попыток подавления его в себе и окружающем мире и ассимиляции с условиями, диктуемыми развивающейся человеческой культурой».110 Таким образом, история Римской империи, в интерпретации поэта - это «история превращения homo publikiis в homo privatus, выражающегося в отмирании сильного животного начала, связывающего человека с обществом ему подобных, и в изменении вектора приложения сил, ранее направленных вовне, на расширение жизненного пространства, а теперь на внутреннее усовершенствование человека, познания глубин собственного я».111 Исследователь также отмечает, что это соотносится с «наблюдающимся в «римском» цикле столкновением двух основных принципов, занимающих важное место в системе мировоззрения поэта, - активности и пассивности. Наиболее ярким носителем первого начала выступает у Гумилева Помпеи, а второго - император Каракалла..., олицетворяющий собой инертность и статику». «Символично то, - пишет далее исследователь, - что все действие стихотворения «Помпеи у пиратов» происходит на корабле, который является эмблемой вечного странствия к иным мирам по морю страстей внешнего мира, преодоления пределов существования».
Таким образом, историю Римской империи представляют два «вектора приложения сил», которые, следуя комментариям исследователя, можно представить наглядно.
Странствия Одиссея-Улисса в пространстве маятника
Все разнообразие географических названий в поэтических сборниках Гумилева, с первого взгляда, таких разнородных, можно организовать по принципу бинарной оппозиции «чужбина - отчизна». В стихотворении «Орел Синдбада» из РЦ один из элементов этой оппозиции обозначается впервые: Следом за Синдбадом-Мореходом В чуждых странах я сбирал червонцы И блуждал по незнакомым водам... Синдбад-мореход в Ж упоминается в ряду великих мореплавателей (цикл «Капитаны»), и глагол, встречающийся в приведенном отрывке, характеризует онтологическую основу путешествий всех попутчиков Синдбада (ими в «Капитанах» названы Гонзальво и Кук, Лаперуз и да Гама, генуэзец Колумб, Ганнон Карфагенянин, князь Синегамбий и могучий Улисс), а именно - путешествия ради самих путешествий, самоценность которых в географических открытиях и новых впечатлениях бытия. Следуя терминологии Э. Папли, капитаны Гумилева отдают дань «путешествиям-приключениям», для которых поэт определяет вполне конкретные географические ориентиры, представленные малоизведанными и экзотическими материками. Для Синдбада так же, как и для других «паладинов Зеленого Храма», «чуждые побережья» становятся синонимом неоткрытых пространств, «стран, куда не ступала людская нога», которыми для всех капитанов представляются желанные обетованные края: Где в солнечных рощах живут великаны И светят в прозрачной воде жемчуга. («Капитаны»). «Отчизна» в такой системе координат не представляет для «открывателей новых земель» никакой ценности, получая в «Капитанах» нелестную характеристику «опостылевших стран отцов». При этом для Гумилева важно именно противопоставление пространства по признаку «своего» и «чужого», так как в первоначальном (отвергнутом) варианте стихотворения «Орел Синдбада» вместо эпитета «чуждый» поэт использовал слово «дальний». Словосочетание «дальние страны» не акцентирует внимание на последующем негативном отношении к «своему» пространству, тогда как именно это настроение становится исходным импульсом для путешествий капитанов к «чуждым побережьям». По сравнению с буйством красок неоткрытых материков родные края становятся «мертвой землей»: Не хочу я вернуться к отчизне, К усыпляющей, мертвой земле. («Завещание», Ж) Для «открывателей новых земель» желанной гаванью в их долгих странствиях могут стать лишь те земли, на которых еще никто не бывал, и непреходящей ценностью героических паладинов становится то пространство, где их дерзаниям и поискам открывается возможность подвига. Быстрокрылые корабли, безумствующее море, грозы и ураганы составляют приоритеты первооткрывателей, и в этом случае «чуждыми» краями оказываются африканский и американский континент, потому что только здесь осуществляются чаяния открывателей новых земель быть первопроходцами: Высока была его палатка, Мулы были резвы и сильны. Как вино впивал он воздух сладкий, Белому неведомой страны. («Память»); Искатель нездешних Америк, Я отдал себя кораблю. («Еще ослепительны зори»); Я пробрался вглубь неизвестных стран... («У камина»); Так же сладко лился в наши груди Аромат невиданных цветов, Каждый шаг был так же странно нов... («Открытие Америки»); Африка, безраздельно властвующая на страницах «Чужого неба» (далее - ЧН), вполне соответствует пейзажному описанию «обетованных» земель. И сам поэт в африканских дневниках описывал путешествие по Черному континенту, не жалея подходящих эпитетов: «...дорога, напоминающая рай на хороших русских лубках: неестественно зеленая трава, слишком раскидистые ветви деревьев, большие разноцветные птицы и стада коз по откосам гор. Воздух мягкий, прозрачный и словно пронизанный крупинками золота. Сильный и сладкий запах цветов».115 А. Давидсон считает, что для Гумилева «увлечение Африкой давало возможность отойти от окружающей будничной повседневности, создать свой мир - яркий, многоцветный, сверкающий. Африканские стихи Гумилева, пусть не все, но многие, выделяются жизнеутверждающим, жизнерадостным, а то и беспечным настроением. В далеких странах Гумилеву легче было увидеть романтику. Легче было связать с ними чувства и слова, утратившие уже, казалось, свое значение..., к которым Гумилев постоянно возвращался. Вот и посвятил он себя служению Музе Дальних странствий. И пронес это служение до конца, до своих последних дней, когда романтика его музы выглядела такой странной, такой, наверное, чудаковатой и даже нелепой на фоне заливших страну потоков крови». и6 Представляется, что романтическое увлечение поэта Африкой (которое Гумилев, не согласимся с автором, отнюдь не сохранил «до своих последних дней») имело целью не только рыцарское служение «Музе дальних странствий». Африка в качестве теософического ориентира стала символом проявления ни чем не ограниченной воли героев, так как в этих пространствах устанавливалось тождество герой - «властитель вселенной» («Я верил, я думал...).
