Народно-поэтические истоки творческой индивидуальности Ф. Н. Глинки Ястребова Наталия Геннадьевна

Содержание к диссертации

Введение

Глава 1. Патриотические стихотворения Ф.Н. Глинки и проблемы фольклоризма 33

1.1. Стихотворения Ф.Н. Глинки об Отечественной войне 1812 года и фольклор 34

1.2. Тема Москвы в лирике Ф.Н. Глинки и в фольклоре 57

1.3. Фольклоризм стихотворений Ф.Н. Глинки о сельской жизни 67

1.4. Народное мироощущение Ф.Н. Глинки в стихотворениях царской тематики 90

Глава 2. Народно-поэтическая трактовка образа русского национального героя в прозе Ф.Н. Глинки 104

2.1. Героические начала русского национального характера в «Очерках Бородинского сражения» и первой части «Писем русского офицера» 104

2.2. Поиски «коренных добродетелей» русского человека во второй и третьей частях «Писем русского офицера 117

2.3. Проблема нравственного возрождения русского человека в «народной повести» Ф.Н. Глинки «Лука да Марья» 147

Глава 3. Инонациональный фольклор в творчестве Ф.Н. Глинки 161

3.1. Мотивы украинского фольклора в творчестве Ф.Н. Глинки 161

3.2.Фольклорно-этнографические особенности произведений Ф.Н. Глинки, написанных в период карельской ссылки 181

Заключение 225

Библиография 232

• Стихотворения Ф.Н. Глинки об Отечественной войне 1812 года и фольклор
• Тема Москвы в лирике Ф.Н. Глинки и в фольклоре
• Героические начала русского национального характера в «Очерках Бородинского сражения» и первой части «Писем русского офицера»
• Мотивы украинского фольклора в творчестве Ф.Н. Глинки

Введение к работе

Настоящая диссертация посвящена изучению проблем фольклорного влияния на художественный мир выдающегося деятеля русской культуры и литературы XIX века Федора Николаевича Глинки (1786 - 1880). Обращение к данной теме продиктовано все более углубляющимся интересом современного литературоведения к народно-национальным истокам творчества писателей.

Изучение взаимоотношений литературы и фольклора, характера их постоянного взаимовлияния одинаково важно как для истории русского фольклора, так и для истории русской литературы. Проблема эта не раз ставилась в науке о литературе и фольклоре, тем не менее она еще далека от своего разрешения. Учеными давно исследуется фольклоризм маститых художников слова. Без сомнения, закономерности развития литературы, в том числе и особенности взаимодействия с фольклором, максимально ярко проявляются в творчестве крупных писателей, но их творчество отнюдь не составляет всей литературы. Как справедливо замечает Д.В. Абашева: «Для разработки объективной истории взаимоотношений русской литературы с фольклором важно включить в рассмотрение и поэтов, писателей, собирателей фольклора, стоящих, на первый взгляд, в стороне от основных проблем фольклоризма русской литературы» [42, С.37]. Поэтому чем шире история литературы охватит литературный и фольклорный материал, тем вернее воссоздаст картину развития искусства слова.

Уже с самого момента своего возникновения русская литература взаимодействовала с фольклором. В дальнейшем этот процесс шел с разной степенью интенсивности. В начале XIX века интерес к фольклору вспыхнул с особой силой. Связано это было, в первую очередь, с развитием в русской литературе романтических тенденций. Поэты-романтики, видя в фольклоре замечательное средство воссоздания национального колорита, неоднократно

4 подчеркивали необходимость обращения литературы к устному народному творчеству. Так, В.К. Кюхельбекер в статье «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие» (1824), призывая молодых литераторов по достоинству оценить сокровища родной устной поэзии, отмечал: «Вера праотцев, нравы отечественные, летописи, песни и сказания народные - лучшие, чистейшие, вернейшие источники для нашей словесности» [197, С. 196].

Взгляды В.К. Кюхельбекера совпадают с мнением другого авторитетного критика романтической школы О.М. Сомова, который, подразумевая под главными чертами поэзии народность и местность, в статье «О романтической поэзии» утверждал, что «словесность народа есть говорящая картина его нравов, обычаев и образа жизни ... Век рыцарства у нас заменялся веком богатырей ... Цель богатырей была та же, как и рыцарей: защищать невинность и карать злых притеснителей ... Имена многих богатырей сохранились в наших летописях, впрочем для поэзии не всегда необходимы лица исторические, их часто творит она воображением, придавая им по своей воле черты физические и нравственные, добродетели или пороки» [197, С.269]. Сравнивая родную историю со средневековой историей Западной Европы, критик пришел к выводу, что литераторам следует искать источники поэтического вдохновения не в чуждой русскому человеку иностранной словесности, а в родных исторических преданиях.

П.А. Вяземский в статье «Известие о жизни и стихотворениях Ивана Ивановича Дмитриева» высказался по поводу его стихотворения об Отечественной войне 1812 года «Освобождение Москвы», что «желательно, чтобы данный им пример почерпать вдохновение поэтическое в источнике истории народной, имел более подражателей» [109, Т. 1, С. 130].

Причину такого настроения охарактеризовал Н.И. Надеждин: «... нашей поэзии не дождаться обновления, пока русский дух не обратится внутрь себя, не отыщет в самом себе источника новой, самобытной жизни!..» [208, С.73].

Споры о народности литературы и о самом понятии «народность» стали возникать уже в первой трети XIX века. А.С. Пушкин в заметке «О народности в литературе», черновые наброски которой относятся к 1825 — 1826 годам, впервые попытался дать определение народности литературы: «Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии. Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу» [236, ТЛІ, С.40]. Добавим, что А.С. Пушкин относил к неотъемлемым составляющим понятия «народность» также обращение к отечественной истории и использование народного языка.

В.Г. Белинский в статье «Нечто о нечем или Отчет г. издателю «Телескопа» за последнее полугодие (1835) русской литературы» определил понятие народности в литературе как «отражение индивидуальности, характерности народа, выражение духа внутренней и внешней его жизни со всеми ее типическими оттенками» [85, Т.2, С.23]. В 1841 году В.Г. Белинский продолжит разговор о народной поэзии: «Народность есть альфа и омега эстетики нашего времени, как украшенное подражание природе было альфою и омегою эстетики прошлого века...» [85, Т.5, С.654].

Несколько позднее, во второй половине XIX века, выдающийся русский филолог Ф.И. Буслаев сделал следующий шаг в уяснении истоков литературы, в понимании национального характера, обычаев и нравов, истории и языка. Он утверждал, что «самородная поэзия есть тот животворный источник, из которого почерпали свои обаятельные национальные силы все великие поэты, отразившие в своих произведениях духовные интересы своего народа, и потому по справедливости признанные вполне народными. Что бы писатель не взял из этого источника: предание ли народное или сказку и песню, или поверье, - взгляд на вещи или прием, усвоенный народом, или даже его животрепещущее слово в обычном выражении, или пословицу, только один склад народной речи - все придает

его произведению необыкновенную, для всех обаятельную национальную силу» [94, С.З]. Серьезно подходя к вопросу о взаимосвязи литературы с устным народным творчеством, Ф.И. Буслаев высказал убеждение в том, что «... не надобно забывать, что, по самому акту творчества, произведение отдельного поэта эпохи образованной стоит вовсе не в противоположности с народной поэзией, но в некотором ей подчинении. Потому-то, чем гениальнее какой-либо поэт, тем народнее...» [95, T.I, С.412].

Но народность не сразу стала «альфой и омегой» эстетики нового времени. Потребовалось достаточно много времени, чтобы в литературных спорах была доказана абсолютная и несомненная роль народности в развитии национальной литературы. И споры эти начались задолго до статей А.С Пушкина, В.К. Кюхельбекера, О.М. Сомова. Уже в первые годы нового XIX века, в 1801 году, А.И. Тургенев призывал членов Дружеского литературного общества - А.Ф. Мерзлякова, В.А. Жуковского, А.С. Кайсарова, А.Ф. Воейкова - обратиться к народному творчеству как единственному источнику самобытности русской литературы. Также за народность литературы всю свою долгую жизнь ратовал А.С. Шишков, вместе с Г.Р. Державиным руководивший «Беседой любителей русского слова», из которой вышли И.А. Крылов, А.Х. Востоков, А.С. Грибоедов, П.А. Катенин, В.К. Кюхельбекер. Знаменитой книге А.С. Шишкова «Рассуждение о старом и новом слоге» (1803) суждено было сыграть значительную роль в пробуждении интереса к древнерусской литературе, к истории родного языка.

Интерес к родной старине, к устному народному творчеству возник еще в XVIII веке, ознаменованном выходом в свет сборников народной поэзии.

Все эти предпосылки привели к тому, что обращение к фольклорной сокровищнице стало ведущей чертой литературного процесса начала XIX века, того времени, когда русская читающая общественность познакомилась с именем молодого, но, без сомнения, талантливого писателя — Федора Николаевича Глинки. 1806 год принято считать началом его литературной

7 деятельности, именно в этот год молодой адъютант легендарного графа М.А. Милорадовича, вернувшись из заграничного похода русской армии и выйдя в отставку по болезни, начал приводить в порядок «свои походные записи», которые легли в основу «Писем русского офицера», книги, принесшей автору громкую литературную славу.

Ф.Н. Глинка принадлежал к числу людей, опиравшихся в своих жизненных воззрениях на православную систему ценностей и мораль. По отзывам современников, это был человек, превыше всего ценивший в людях доброту, великодушие и милосердие. В своих взаимоотношениях с окружающими он также опирался на эти важнейшие христианские добродетели. Широко известно пушкинское послание «Ф.Н. Глинке», в котором поэт называет его Великодушным Гражданином:

Когда средь оргий жизни шумной

Меня постигнул остракизм,

Увидел я толпы безумной

Презренный, робкий эгоизм.

Без слез оставил я с досадой

Венки пиров и блеск Афин,

Но голос твой мне был отрадой,

Великодушный Гражданин!

Пускай судьба определила

Гоненья грозные мне вновь,

Пускай мне дружба изменила,

Как изменяла мне любовь,

В моем изгнанье позабуду

Несправедливость их обид:

Они ничтожны - если буду

Тобой оправдан, Аристид [237, T.I, С.286]. Аристид прославился как государственный деятель Древней Греции, известный своей справедливостью и честностью. А.С. Пушкин, посылая эти

8 стихи брату Л.С. Пушкину для передачи Глинке, приписывал: «... обними его за меня и скажи ему, что он все-таки почтеннейший человек здешнего мира» [236, Т. 13, С.54-55].

Христианские идеалы поэта наложили отпечаток и на его литературное
наследие. Не только в собственно «духовной» поэзии, но и во всем его
jp< творчестве слышатся идеи человеколюбия, справедливости, великодушия и

добра. А.А. Бестужев в своей известной статье «Взгляд на старую и новую словесность в России» указывал: «В сочинениях Глинки отсвечивает ясная его душа. Стихотворения сего поэта благоухают нравственностью; что-то невещественно-прекрасное чудится сквозь полупрозрачный покров его поэзии, и, сливаясь с собственною нашею мечтою, невольно к себе привлекает» [198, С.48]. «Ясная душа» Ф.Н. Глинки, определившая его высочайшую нравственность, стала отличительной чертой и его поэзии.

Гуманистический характер лирики Ф.Н. Глинки отмечал и П.А. Плетнев,
писавший в статье 1825 года об аллегориях художника: «Глинка, изображая
вам какое-нибудь поэтическое чувствование, называет его именем другого
предмета, который похож на него в некотором отношении. Он доставляет
вам удовольствие следовать за его сравнением... Его мир есть только
Y человек, а все прочее мысли его и чувствования» [221, С.183-184]. Мнение

П.А. Плетнева будет развито дальнейшим литературоведением, которое увидит в Ф.Н. Глинке поэта-любомудра, представителя тютчевской школы.

Уже современники выделяли народность как одну из характерных

особенностей поэтического таланта Ф.Н. Глинки. Близкий друг, а в

дальнейшем один из его первых биографов А.К.Жизневский вспоминал:

, «Великие события, коих Федору Николаевичу привелось быть очевидцем, и

19'

особенность его таланта сделали его народным писателем и истолкователем

народных чувств» [144, С.5]. Это несколько ранее увидел и В.Г. Белинский,

заявивший, что русскому стыдно не читать «Очерков Бородинского

сражения», книги, которая «вполне достойна названия народной» [85, С.349].

Высочайшая душевная чистота определила и педагогическую позицию Ф.Н. Глинки. В 1867 году А.А. Котляревский, подчеркивая воспитательное значение его творчества, отмечал, что «Федор Николаевич разделяет имя русского педагогического классика, - его стихотворения и письма русского офицера принадлежат к числу необходимых статей первоначального чтения воспитывающихся поколений, - и вот одна из причин, почему его имя пользуется такою широкою популярностью» [176, С.2]. Писатель, действительно, во всех своих произведениях старался привить читателю лучшие христианские добродетели, в этом отношении его творчество не утратило своего значения и в наши дни.

Современники давали творчеству Ф.Н. Глинки самые неоднозначные оценки. Едины они были лишь в утверждении того, что поэт, без сомнения, оригинальный и самобытный автор, идущий в литературе своим собственным путем. Об этом говорил и сам литератор в письме В.В. Измайлову 13 декабря 1826 года: «Я не классик и не романтик, а что-то сам не знаю как назвать!» [З, С.474]. На своеобразие поэзии Ф.Н. Глинки указывал В.К. Кюхельбекер, признававшийся в том, что любит Глинку «за то, что идет своим путем», с ним соглашался и СЕ. Раич: «Ф.Н. Глинка принадлежит весьма к малому числу наших поэтов. Его муза облекается в особенную одежду, говорит языком особенным, и, своенравная в своих поступках, безотчетливая, она не следует ходу подражания, но проложила себе дорогу отдельную» [217, С.255 -256].

А.С. Пушкин, о котором Ф.Н. Глинка в письме к А.А. Ивановскому 27 ноября 1827 года говорил, что тот «был живой вулкан, внутренняя жизнь била из него огненным столпом» [3, С.485], также подчеркивал эту непохожесть стихотворца на всех современных ему поэтов: «Изо всех наших поэтов Ф.Н. Глинка, может быть, самый оригинальный...» [236, С.75]. Такая высокая оценка, правда, не согласуется с определениями, которые давал А.С. Пушкин Ф.Н. Глинке в известной эпиграмме 1825 года:

Наш друг Фита, Кутейкин в эполетах,

Бормочет нам растянутый псалом:

Поэт Фита, не становитесь Фертом!

Дьячок Фита, ты Ижица в поэтах! [239, С.368] Как видим, несмотря на то, что поэтов связывала тесная дружба, пушкинская оценка творчества «друга сердца» подчас бывала довольно строга. В пушкинском «Собрании насекомых» 1829 года (в расшифровке М.П. Погодина) находим такую характеристику Ф.Н. Глинки:

Мое собранье насекомых

Открыто для моих знакомых:

Ну, что за пестрая семья!

За ними где ни рылся я!

Зато какая сортировка!

Вот Глинка - божия коровка,

Вот Каченовский - злой паук,

Вот и Свиньин - российский жук,

Вот Олин — черная мурашка,

Вот Раич - мелкая букашка.

Куда их много набралось!

Опрятно за стеклом и в рамах

Они, пронзенные насквозь,

Рядком торчат на эпиграммах [239, С.458-459]. Эти острые выпады со стороны А.С. Пушкина вызывала, прежде всего, «священная поэзия» Ф.Н. Глинки: переложения псалмов и стихотворения духовного содержания, объединенные автором в «Опыты священной поэзии» и «Опыты аллегорий или иносказательных описаний в стихах и прозе». Позднее, прочитав в «Северных цветах» за 1831 год стихотворение Ф.Н. Глинки «Бедность и утешение», представляющее собой интимное обращение к жене и оканчивавшееся стихами: Ты все о будущем полна заботных дум: Бог даст детей?.. - Ну что ж? - пусть Он наш будет кум [2, С.408],

А.С. Пушкин в письме к П.А. Плетневу 7 января 1831 года иронизировал: «Бедный Глинка работает, как батрак, а проку все нет. Кажется мне, он с горя рехнулся. Кого вздумал просить к себе в кумовья? Вообрази, в какое положение приведет он и священника и дьячка, и куму и бабку, да и самого кума, которого заставят же отрекаться от дьявола, плевать, дуть, сочетаться и прочие творить проделки... Я до сих пор от дерзости Глинкиной опомниться не могу. Странная вещь, непонятная вещь!» [237, С.331]

Тем не менее, А.С. Пушкин понимал, что своими колкими замечаниями может обидеть Ф.Н. Глинку, и, посылая в письме П.А. Вяземскому эпиграмму 1825 года, просил: «Не выдавай меня, милый: Фита бо друг сердца моего, муж благ и незлобив, удаляйся от всякия скверны» [237, С.120].

В своей оценке творчества Ф.Н. Глинки А.С. Пушкин был достаточно объективен. Признавая литературные и общественные заслуги поэта, он нередко в письмах к друзьям и эпиграммах резко критиковал его. С иронией он относился прежде всего к его религиозно-философским произведениям. По утверждению С.Серкова, «глубоко ценя и уважая в Глинке человека и гражданина, его неподдельный лиризм, Пушкин совершенно не принимал его нравоучительных философствований, обилия архаизмов и вольностей и отклонений от традиционного стихосложения» [263, С.286]. Тем не менее А.С. Пушкин воспринимал поэта как оригинального автора, для лирики которого характерны тончайшие оттенки душевных переживаний. Поэму «Карелия», одно из замечательнейших произведений Ф.Н. Глинки, за ее национальный колорит, вольный, легкий стих, чудесные картины природы, великолепные описания великий поэт называл произведением оригинальным и талантливым: «Изо всех наших поэтов Ф.Н. Глинка, может быть, самый оригинальный. Он не исповедует ни древнего, ни французского классицизма, он не следует ни готическому, ни новейшему романтизму; слог его не напоминает ни величавой плавности Ломоносова, ни яркой и неровной живописи Державина, ни гармонической точности, отличительной черты

12 школы, основанной Жуковским и Батюшковым. Вы столь же легко угадаете Глинку в элегическом его псалме, как узнаете князя Вяземского в стансах метафизических или Крылова в сатирической притче. Небрежность рифм и слога, обороты смелые, то прозаические, простота, соединенная с изысканностью, какая-то вялость, и в то же время энергическая пылкость, поэтическое добродушие, теплота чувств, однообразие мыслей и свежесть живописи, иногда мелочной, - все дает особую печать его произведениям. Поэма «Карелия» служит подкреплением сего мнения. В ней, как в зеркале, видны достоинства и недостатки нашего поэта» [236, С.75].

Это мнение А.С. Пушкина о глинковской поэме было подхвачено многими критиками 30-х годов XIX века. В журнальных рецензиях того времени встречаются прямые параллели с пушкинским отзывом. А. Воейков, например, ограничился тем, что в № 46 «Русского инвалида» (от 19 февраля 1830 года) перепечатал отзыв А.С. Пушкина, сократив цитаты из поэмы. В.Н. Олин в «Карманной книжке для любителей русской старины и словесности» вслед за А.С. Пушкиным отмечает оригинальность автора, говоря, что поэма «Карелия» служит этому доказательством. В особый ряд современных поэтов ставит Ф.Н. Глинку и СЕ. Раич, писавший в «Отечественных записках» за 1830 год, что глинковская «муза облекается в особенную одежду, говорит языком особенным, и своенравная в поступках, безотчетливая, она не следует ходу подражания, но проложила себе дорогу отдельную, не придерживаясь ни французского классицизма, ни новейшего романтизма... Приводимая мифология карельцев любопытна, а более того занимательна по сатирическим оборотам и намекам. Четыре сказки о витязе Заонеге носят общую печать русских народных сказок: чудесное в подвигах и богатырских встречах, язык чист и плавен, но вообще имеет особенную какую-то печать, нет в нем ни германской легкости Жуковского, ни постепенности живописного Пушкина. Ф.Н. Глинка, подобно князю Вяземскому, Языкову и Батюшкову - оригинален, запечатлен, так сказать, каким-то дивным отличием!» [217, С.255]. Заслуга СЕ. Раича в том, что он

13 отметил фольклорные параллели поэмы «Карелия», одним из первых сопоставив сказки о Заонеги с русскими народными сказками.

Справедливую оценку поэме дал О.М. Сомов в «Северных цветах»: «Событие, заимствованное из истории, служило ему только рамками для поэмы описательной. Прекрасная в своей дикости природа Карелии, с ее чудными водопадами, с ее дремучими лесами, несчетными озерами и тундрами, изображена в картине великолепной, верной, заманчивой своим разнообразием. Одно из вводных лиц - назидательный собеседник знаменитой заточницы Марфы Иоанновны - рассказывает ей свою повесть, в которой поэт искусно совокупил с превратностями жизни инока набожные свои мечтания и восторги духовные, излитые в лирических отрывках. Нравы лесной Карелы, ее предания и поверья, духи, населяющие ее северные пустыни, народные сказки ее - все это набросано кистью смелою и пленяет теплотою красок, которою отличаются произведения нашего поэта-живописца» [260, С.44-45]. Критик восхищается не только талантом Глинки-живописца, проявившемся в восхитительных пейзажных зарисовках, но и его умением ярко и образно запечатлеть карельский фольклор.

Восторженно встретил «Карелию» и «Северный Меркурий», называвший Ф.Н. Глинку «народным поэтом», а его поэму произведением превосходным. «Наиболее народный из русских стихотворцев есть Ф.Н. Глинка, - писал рецензент. - Доброжелательная любовь к родной стране и производимая ею полнота души, тонкое чувство изящного, открывшее тайну поэзии в русской природе, в русских нравах, политической жизни России, русский язык со всей его выразительностью, точностью, гибкостью и благозвучием - вот, по нашему мнению, отличительный характер того рода стихотворений Глинки, который ставит его, в отношении народности, на первое место между русскими стихотворцами и делает сего поэта драгоценным достоянием России» [261, С.85].

Как видим, уже современники поставили вопрос о народности Ф.Н. Глинки. В то время спроецировать его на все творчество поэта еще не

14 представлялось возможным, но то, что автор «Карелии» рассматривался как «народный» поэт, было несомненной заслугой критики 30-х годов XIX века.

Русский читатель начала XIX века был знаком с именем Ф.Н. Глинки задолго до выхода в свет поэмы «Карелия». Знакомство произошло благодаря появлению «Писем русского офицера», автобиографического произведения, написанного по впечатлениям от военной кампании 1805 -1806 годов и Отечественной войны 1812 года, в которых поэт принимал личное участие. В первом издании 1808 года книга касалась событий только 1805 - 1806 годов. Во втором издании 1815 - 1816 годов в нее вошли воспоминания об Отечественной войне, о Бородинском сражении и последующем заграничном походе русской армии. Во второе издание «Писем...» автор намеревался внести некоторые исправления, но И.А. Крылов отсоветовал ему это делать. В «Предуведомлении» к «Письмам...» автор вспоминает: «В 1817 году, когда мне довелось быть Председателем известного в то время Литературного общества и, в чине полковника гвардии, членом общества военных людей и редактором Военного журнала, - посетили меня в один вечер ... Жуковский, Батюшков, Гнедич и Крылов. Василий Андреевич (Жуковский) первый завел разговор о моих Письмах русского офицера, заслуживших тогда особое внимание всех слоев общества» [4, С.119].

Далее приводится известное предложение В.А. Жуковского: «Ваших писем, - говорил Жуковский, - нет возможности достать в лавках: все-де разошлись. При таком требовании публики необходимо новое издание. Тут, кстати, вы можете пересмотреть, дополнить, а иное (что схвачено второпях, на походе) и совсем, пожалуй, переписать. Теперь ведь уже уяснилось многое, что прежде казалось загадочным и темным» [4, С.119-120].

Н.И. Гнедич и К.Н. Батюшков разделяли мнение В.А. Жуковского, а вот И.А. Крылов был с ними не согласен: «Нет! - сказал он, - не изменяйте ничего: как есть, так тому и быть. Не дозволяйте себе ни притягиваний нового к старому, ни подделок, ни вставок: всякая вставка, как бы хитро ее

15 ни спрятали, будет выглядывать новою заплатою на старом кафтане ... Оставьте в покое ваши походные строки, вылившиеся у бивачных огней и засыпанные, может быть, пеплом тех незабвенных биваков. Представьте историку изыскивать, дополнять и распространяться о том, чего вы, как фронтовой офицер, не могли ни знать, ни ведать! И поверьте, что позднейшим читателям и любопытно, и приятно будет найти у вас не сухое официальное изложение, а именно более или менее удачный отпечаток того, что и как виделось, мыслилось и чувствовалось в тот приснопамятный ХИ-й год, когда вся Россия, вздрогнув, встала на ноги и с умилительным самоотвержением готова была на всякое пожервование...» [4, С.119-120].

«Письма русского офицера», действительно, с восторгом были встречены современниками Ф.Н. Глинки. После прочтения «Писем...» В.А. Жуковский послал автору своего «Певца во стане русских воинов» с надписью «Ксенофонту Бородина». По воспоминаниям Н.В. Путяты, одного из первых биографов Ф.Н. Глинки, «письма эти по появлении своем имели блистательный успех, они с жадностью читались во всех слоях общества, во всех концах России. Красноречивое повествование о свежих, еще сильно волновавших событиях, живые, яркие картины, смело нарисованные в минуту впечатлений, восторженная любовь ко всему родному, отечественному и военной славе — все в них пленяло современников. Я помню, с каким восторгом наше, тогда молодое поколение повторяло начальные строки письма от 29 августа 1812 года: «Застонала земля, и пробудила спавших на ней воинов. Дрогнули поля, но сердца покойны были. Так начиналось беспримерное сражение Бородинское» [234, С.4].

К сожалению, несмотря на то, что «Письма...» имели большую популярность среди современников, они оказались незаслуженно обойденными вниманием и не оцененными по заслугам историками литературы того времени. Единственный печатный отзыв, который можно назвать журнальной рецензией, появился лишь в 1870 году в журнале «Русский вестник». Значение Ф.Н. Глинки здесь явно умалялось, он

назывался последователем Н.М. Карамзина: «Глинка не только питомец карамзинской школы: он, равно как Жуковский, современник Карамзина. Слава Карамзина начинается с его «Писем русского путешественника», напечатанных в 1792 году, а с того, как вышли в свет «Письма» о походе 1805 - 1806 годов, начинается и известность Глинки. От его «Писем русского офицера» веет временем юности Карамзина, его буколическим сочувствием природе и его манерой изложения. Читая «Письма русского офицера», нельзя не вспомнить «Писем русского путешественника» [250, С.687]. В отличие от Н.М. Карамзина Ф.Н. Глинка большое внимание в «Письмах...» уделил социально-политическим мотивам, а сентиментализм Карамзина был чужд обличительному пафосу произведения. Единственное, что объединяло писателей, - это выбранный ими жанр писем, который, как известно, был чрезвычайно популярен в начале XIX века.

Тема Отечественной войны 1812 года получила дальнейшее развитие в «Очерках Бородинского сражения», написанных Ф.Н. Глинкой в 1839 году к 27-й годовщине Бородинского сражения. В основу этого произведения военно-патриотического жанра легли дневниковые записи автора, относящиеся к событиям 1812 года.

В журнальной критике того времени «Очерки...» были высоко оценены В.Г. Белинским, писавшим, что эта книга «не умрет вместе с умершим 1839 годом, она останется надолго и не утратит своего увлекательного интереса. Это история славной Бородинской битвы, отличающаяся строгою отчетливостью, какую только можно ожидать от действующего очевидца, живою увлекательностью рассказа, обличающего поэтическою душу. Большая часть страниц в этой прекрасной книге горит мужественною жизнью и вполне достойна великого предмета. Бородинская битва так полна поэзии, так обаятельно действует на чувство народное, что она стала, наконец, для нас каким-то светлым очаровательным мифом» [85, Т.З, С.349]. «Очерки Бородинского сражения» - едва ли не единственное произведение

17 Ф.Н. Глинки, заслужившее одобрительную критику В.Г. Белинского, оценки которого во многом определялись его политическими воззрениями.

В «Литературных мечтаниях» 1834 года В.Г. Белинский характеризовал поэзию Ф.Н. Глинки как «скучное и безвозвратно уходящее в прошлое явление»: «Ф.Н. Глинка... но что я скажу об нем? Вы знаете, как благоуханны цветы его поэзии, как нравственно и свято его художественное направление: это хоть кого так обезоружит. Но, вполне сознавая его поэтическое дарование, нельзя в то же время не сознаться, что оно уж чересчур односторонно; нравственность нравственностью, а ведь одно и то же прискучит. Ф.Н. Глинка писал много, и потому между многими прекрасными пьесками у него чрезвычайно много пьес решительно посредственных. Причиною этого кажется то, что он смотрит на творчество как на занятие, как на невинное препровождение времени, а не как на призвание свыше и вообще как-то низменно смотрит на многие предметы. Лучшими своими стихами он обязан религиозным вдохновениям. Его поэма «Карелия» заключает в себе много красот, может быть, еще больше недостатков» [85, Т.1, С.75-76]. Критик вновь в литературно-критических замечаниях высказал, прежде всего, свою политическую оценку.

В 30-х годах XIX века в русском обществе стремительно начали распространяться революционные идеи, которые стали чрезвычайно близки В.Г. Белинскому, но чужды Ф.Н. Глинке. По этому поводу исследователь В.П. Зверев отмечает: «В читательской публике, у издателей и в среде критиков падал интерес к духовной поэзии. Распространявшийся дух торгашества и безверия делал ее чуждой новым веяниям и модным увлечениям» [150, С.70]. В 1841 году Ф.Н. Глинка опубликовал в «Московских ведомостях» (№16) статью, в которой он выступил против так называемой «философии безверия» В.Г. Белинского. Из-за этой статьи, как известно, разгорелся спор между «Отечественными записками» и «Москвитянином». Белинский, несмотря на положительную оценку «Очерков Бородинского сражения», обрушился на Глинку с самой резкой

18 критикой: «Мы всегда говорили и теперь скажем, что истинный поэт всегда нравственен, а пошлые нравоучители вовсе не поэты» [85, Т. 12, С.60].

Революционно настроенному В.Г. Белинскому были чужды
православно-патриотические идеи Ф.Н. Глинки, поэтому неудивительны его
язвительные реплики в адрес поэта. «Правда ли, что Ф.Н.Глинка
0, перекладывает «Москвитянина» и «Маяка» на акафисты в стихах, а Авдотья

Павловна кладет их на музыку?» [85, Т. 12, С.75], - задается он вопросом в
письме к Н.Х. Кетчеру от 3 августа 1841 года. В письме к актеру
М.С. Щепкину 14 апреля 1842 года Белинский зло вопрошает: «Что, не
явились ли в Москве мощи Ф.Н. Глинки или по-прежнему гниет заживо?»
[85, Т. 12, С. 104]. Постепенно отношение В.Г. Белинского к поэзии
Ф.Н. Глинки меняется в корне: от хвалебных рецензий он переходит к резко
негативной критике. В рецензии, помещенной в №12 «Отечественных
записок» за 1844 год, вспоминая издание альманаха «Северные цветы» 1825
- 1832 годов, критик пишет: «Что же было в этом альманахе? В отделе прозы
совершенное ничтожество - статьи г. Ореста Сомова, аллегории г. Ф. Глинки
и тому подобные невинные литературные опыты; а сколько балласта в отделе
стихов!» [85, Т.8, С.418]. Нельзя не согласиться с В.П. Зверевым, который
Ф> отмечает, что «критиком напрочь были забыты «благоуханные» ощущения,

которые он когда-то испытывал при чтении сочинений почтенного писателя» [150, С.75]. Как видим, мнение В.Г. Белинского о творчестве Ф.Н. Глинки претерпевает сложную эволюцию: от восторженных отзывов по поводу выхода в свет «Очерков Бородинского сражения» критик перешел к более чем сдержанной характеристике поэзии 30-х годов, вплоть до абсолютного неприятия позднего Глинки, проповедовавшего идеи духовности и религиозности. Но со словами В.Г. Белинского о несомненной художественной значимости «Очерков Бородинского сражения» соглашались все последующие критики.

Большое количество отзывов появилось в связи со смертью поэта в 1880 году. Например, А.П. Милюков в некрологе о писателе так определяет

19 значение его творчества: «Он, конечно, не принадлежит к числу крупных талантов, пролагавших какие-нибудь новые пути в искусстве; но в той блестящей поэтической плеяде, средоточием которой был Пушкин, он занимает видное место по независимости и своеобразному характеру своего дарования» [206, С.480]. Мнение о том, что художник «не пролагал новые пути в искусстве» незаслуженно умаляет значение его творчества, более того противоречит основной оценке современников, которые не раз подчеркивали оригинальность, своеобразие его поэтического гения.

Безусловно, творчество Ф.Н. Глинки не всегда вызывало лишь хвалебные отзывы. П.Н. Полевой в своей «Истории русской словесности с древнейших времен до наших дней» (1900) дает весьма уничижительную характеристику поэту, говоря о том, что сборники его стихотворений «нимало не трогают нас своей однообразной, скучной, напыщенной и фразистой поэзией» [223, С.364]. Здесь просвечивает явный субъективизм в оценке творчества поэта, П.Н. Полевому не следовало бы высказывать свое личное мнение в столь обобщенной форме.

Подобную негативную оценку встречаем и у А.Н. Пыпина в его «Истории русской литературы» (1903). Трудно согласиться с его словами о том, что число писателей рубежа XVIII - XIX веков «в первые десятилетия века очень размножилось сравнительно с прежним; потребность высказаться литературным путем распространяется и между образованными людьми, которые не думали заносить себя в цех писателей, хотя успевали занять между нами видное место; но еще больше было таких, которые худо ли, хорошо ли, считали себя специальными деятелями поэзии и прозы. Здесь были и лирики, как Мерзляков, Федор Глинка, Нелединский-Мелецкий... » [242, С.285]. На наш взгляд, критик здесь явно поторопился с выводами, не сумев определить глубину и масштабность поэзии Ф.Н. Глинки.

В 1914 году вышла в свет двухтомная «История русской поэзии. От древней народной поэзии до наших дней» Н. Кадмина (Н.Я. Абрамовича). Выделяя Ф.Н. Глинку из всех современных ему поэтов как «мистика

20 чистейшего закала, как поэта интимного религиозного чувства» [163, Т.1, С.242], автор более чем скромно оценивает заслуги поэта: «Глинка благодаря отсутствию художественной школы, строгой работы над формой и образностью оставил только намеки на то, что мог бы он дать» [163, Т.1, С.242]. С подобными утверждениями трудно согласиться. Характеризуя поэзию Ф. Н. Глинки, Н. Кадмин останавливается в основном на ее религиозных мотивах. Такая односторонность в оценке привела критика к поспешному выводу о том, что поэт «к сожалению, богатство интимных восприятий растворил в таком обилии стихотворной воды, пустой версификации, напряженной и ничего большею частию не выражающей, что в литературном его наследстве осталось очень мало заслуживающего художественного внимания» [163, Т.1, С.242]. Время доказало всю несостоятельность подобных выводов: многие стихотворения Ф.Н. Глинки стали хрестоматийными, его творчество постоянно привлекает внимание ученых-филологов, а мысли поэта, облагороженные величайшей духовностью, остаются актуальными и в наши дни.

После 1917 года, когда пришедшие к власти революционеры расставили свои акценты в общественной и культурной жизни страны, интерес к позднему Глинке у критиков практически исчез. Он стал восприниматься литературоведами только как поэт-декабрист.

В.Г. Базанов является крупнейшим отечественным исследователем литературного наследия декабристов. Возможно, тот факт, что Ф.Н. Глинка непосредственно к ним относился, обусловил исследовательский интерес к нему со стороны ученого. В.Г. Базанову принадлежат первые серьезные исследования жизни и творчества поэта [71 - 80], им изданы две поэмы и огромное количество его избранных стихотворений [1, 2]. Но, разрабатывая различные вопросы поэтического наследия художника, критик был все же несколько односторонен: признавая существенный вклад ученого в глинковедение, мы все же отметим, что он порой оценивал творчество поэта только с гражданско-революционных позиций. Так, трудно согласиться с

21 Базановым, утверждающим, что «после 14 декабря 1825 года и олонецкой ссылки Глинка соединил свою судьбу со славянофилами и оказался чуждым передовых веяний. Он кончил бесславно свой девяностолетний путь, превратившись под старость в «ходячий иконостасик» [75, С.39]. Стихотворец отнюдь не был «чуждым передовых веяний» - эти «веяния» он оценивал по-своему, на свой гуманистический манер, не разделяя революционную точку зрения. Вызывает сомнение и другое утверждение критика: «Старческое творчество Ф.Глинки лишено историко-литературного интереса» [79, С.53]. И уж совсем мы не согласны с Базановым, критикующим Глинку за то, что тот «прославлял патриархальные нравы предков» [79, С.52]. Именно эта черта его литературной деятельности, его народность, обращенность к фольклору являются интереснейшей, до настоящего времени малоизученной стороной его творчества. Нельзя согласиться с мнением литературоведа о том, что заслуживает внимание творчество стихотворца лишь 10 - 30-х годов: «Писал Глинка свыше семидесяти лет, но самыми интересными и значительными годами в его творчестве были годы Отечественной войны с Наполеоном, годы исповедания декабристских идеалов. Именно творчество этого периода определяет место Глинки в общей истории русской литературы, именно стихи поэта-декабриста имеют право на внимание потомства» [79, С.52].

Такой односторонний подход к поэтическому наследию Ф.Н. Глинки распространится на многие литературоведческие работы советского периода. По справедливому замечанию В.П. Зверева, сочинения Ф.Н. Глинки в XX веке «обычно загоняли в прокрустово ложе преимущественно политического (декабристского) контекста, узкого не только по своему историческому бытованию, но и ограниченного в духовном отношении. В результате создавался образ писателя, одержимого какой-то одной, в основном политической страстью» [150, С.22]. Вслед за В.Г. Базановым как поэта-декабриста Ф.Н. Глинку рассматривали А.А. Илюшин [157], А.В. Архипова [68], А.С. Немзер [132] и многие другие филологи советского времени.

К 50-м годам относится историческое исследование B.C. Орлова [214], который, приводя, без сомнения, интересный материал, касающийся участия Ф.Н. Глинки в деятельности декабристов, в подготовке восстания на Сенатской площади, тем не менее также оценивает лирика только с точки зрения декабризма, практически не затрагивая другие стороны его творчества. И это при том, что автор отводит «декабристскому периоду» в жизни стихотворца скромное место.

Как поэт-декабрист Ф.Н. Глинка вошел во многие поэтические обзоры учебных пособий по русской литературе, его творчеству посвящались и монографические главы, и главы общего характера. Определенную роль в разработке проблемы фольклоризма Ф.Н. Глинки сыграло издание «Русская литература и фольклор (первая половина XIX в.)», вошедшее в четырехтомное исследование проблем взаимодействия литературы и фольклора Института русской литературы (Пушкинского дома). Фольклоризм Ф.Н. Глинки исследуется в контексте проблемы народности литературы. В работе весьма скупо говорится о народных истоках «Писем русского офицера», отчасти упоминается инонациональная тема творчества Ф.Н. Глинки, вспоминаются два его стихотворения, ставшие народными песнями. Безусловно, для своего времени работа представляла значительный интерес, но в современном литературоведении актуализировались иные контексты, в свете которых некоторые положения этого исследования следует рассматривать под иным углом зрения. Многие темы и проблемы, заявленные в работе, требуют более углубленного изучения, соотнесения с достижениями современной науки о литературе.

В 80 - 90-х годах XX века литературоведы обратились к исследованию других периодов литературной деятельности Ф.Н. Глинки. «Историзм мышления, гражданственность, народолюбне, высокая патетика в сочетании с философской лиричностью, сочная живописность пейзажных зарисовок, кропотливая работа над совершенствованием и развитием форм русской версификации - вот, пожалуй, основной вклад Ф.Н. Глинки в историю

23
отечественной литературы и культуры» [267, С.25], - так, характеризуя в
целом творчествохудожника, отзывается о нем исследователь С. Серков. Он
подчеркивает важность и значимость не только одного творческого периода
поэта, а всего его литературного наследия: «Всю свою долгую жизнь
писатель-воин шел в литературе своим путем, «неготовыми дорогами» и
Ф сумел до конца сохранить своеобразие - то, что называют «лица необщим

выраженьем» [266, С.25].

К научно-популярному жанру относятся книги Л.А. Черейского «Пушкин и его окружение» [292] и «Пушкин и Тверской край» [293], в которых автор в биографических заметках о поэте приводит ценные сведения о дружбе и литературных взаимосвязях Ф.Н. Глинки и А.С. Пушкина, а

также о пребывании Глинки в Твери. В этом жанре написаны и книги

Щ'

А. Пьянова «Мои осенние досуги» [240] и «Берег, милый для меня» [241], в

которых Ф.Н. Глинка также рассматривается прежде всего как друг

Пушкина, как литератор, входящий в пушкинский круг поэтов. К этой же

группе книг можно отнести работы А.С.Попова «В поисках Дивьего камня»

[227], одна из глав которой посвящена археологической деятельности

писателя, проводимой им в Тверском крае, и В.Ф. Кашковой «Я к вам пишу:

Ш Тверские мотивы в переписке А.С. Пушкина» [168].

В 1986 году, к 200-летию Ф.Н. Глинки, вышел сборник его сочинений,

который сопровождала статья В.И. Карпеца, называвшего поэзию Глинки

«философской лирикой», «поэзией мысли». Выделяя центральную

глинковскую идею, В.И. Карпец замечает: «Встреча человека и огромного

мира, космоса, целого мироздания - вот что главное в творчестве Федора

Глинки» [166, С.325]. В.И. Карпец повторяет оценку, которую в свое время

давал поэту В.В. Кожинов в «Книге о русской лирической поэзии XIX века»:

«Федор Глинка действительно обретает себя лишь в 1820-х годах - прежде

всего в книге религиозно-философских стихотворений «Опыты священной

поэзии», изданной в 1826 году. Здесь, в частности, рождается тот

«грандиозный образ» (Ю.Н. Тынянов), который делает Глинку

24 родоначальником нового направления (русского барокко. - Н.Я.) [171, С. 122]. В.В. Кожинов, выделяя в глинковских стихах черты поэзии любомудров, рассматривает поэта как представителя тютчевской школы, что, на наш взгляд, нуждается в уточнении. Свои мысли В.В. Кожинов разовьет и в статье «О тютчевской плеяде поэтов», помещенной в антологии «Поэты тютчевской плеяды» [172].

Большое методологическое значение имеет статья В.А. Кошелева [179], опубликованная в журнале «Литература в школе» в 1997 году. В ней дается ценнейший материал по изучению творчества Ф.Н. Глинки в школе. Исследование основных тем, проблем, мотивов поэзии художника, его поэтического языка и стиля, которое идет параллельно с рассмотрением важнейших этапов его жизни и деятельности, может быть удачно использовано на уроке литературы.

В 1998 году вышла книга «Отечественная война 1812 года и русская литература XIX века» [216], в которой довольно значительное место уделено рассмотрению творчества Ф.Н. Глинки, в частности тех его произведений, в которых поднимается тема Отечественной войны 1812 года. Авторы попытались по-новому подойти к уже значительно разработанной в науке теме: они оценивают историческое событие с современной точки зрения, сформированной двухвековой традицией.

Весьма ценным представляется нам изучение литературного наследия Ф.Н. Глинки, предпринятое В.П. Зверевым, который подчеркивал, что поэта нужно рассматривать не столько в качестве декабриста (взгляд, распространенный в середине XX века), сколько как «русского педагогического классика»: «В наше столетие был подретуширован образ «русского педагогического классика» - Ф.Н. Глинка нам больше знаком как герой Отечественной войны 1812 года да декабрист. Однако в его личности и творчестве меньше всего черт военного или революционера. Он был прежде всего поэтом в самом высоком смысле этого слова, главным назначением человека на земле считал созидание добра посредством мирной деятельной

25 жизни, а превыше прочего ставил нравственную чистоту общественного бытия. Для Глинки были неприемлемы раздоры, вражда - в каждом собеседнике он желал видеть друга...» [149, С.6].

В 2002 году вышла монография В.П. Зверева «Федор Глинка - русский духовный писатель», в которой автор, используя ценнейшие архивные материалы, исследует православные истоки творческой индивидуальности поэта, ее духовный контекст, «впитавший в себя лучшие традиции русской православной культуры» [150, С.34], явившейся «для творчества Ф.Н. Глинки благодатной почвой, на которой взросли лучшие цветы его поэзии и на которой созрели светлые жемчуга его божественных раздумий и горестно-радостных мыслей» [150, С.34]. Работа, без сомнения, представляет огромный научный интерес, автор предлагает новый взгляд на творчество Ф.Н. Глинки как православного человека и писателя, «как писателя истинно верующего, религиозные чувствования которого пронизывают все его сочинения, независимо от их жанра и тематики, - писателя, который глубоко и болезненно переживал утрату русским обществом дорогих его сердцу православных традиций» [150, С.34]. Духовным источником и атмосферой, «в которой вызрело сердцевинное зерно таланта, а затем и все обилие многоцветного художественного мира Федора Николаевича Глинки» [150, С.34], были, по мнению ученого, православные традиции русской литературы.

К концу XX века стал распространяться несомненно новый взгляд на творчество Ф.Н. Глинки. Исследователи все чаще говорят о гуманистическом характере его поэзии, декабризм поэта рассматривается лишь как факт его биографии. И здесь возникает опасность впасть в очередную крайность: если в середине XX века литературоведы говорили о стихотворце исключительно как о поэте-декабристе, недооценивая его творчество в целом, то теперь сложилась прямо противоположная ситуация - ученые в один голос заявляют о непричастности поэзии Глинки к эстетике декабризма, который в силу определенных социально-политических причин стал чрезвычайно

26 непопулярным сегодня, забывая порой о том, что именно принципы декабристской литературы во многом определили его своеобразие гуманистической поэзии.

Обилие книг, статей, заметок свидетельствует о самобытности личности и творческого наследия Ф.Н. Глинки, значимости его вклада в русскую литературу и культуру в целом. Историография его творчества весьма обширна, тем не менее место и роль поэта в истории русской общественной жизни до сих пор не определены с достаточной полнотой. Многообразие литературоведческих оценок творчества Ф.Н. Глинки говорит о преобладании в определенные исторические эпохи тех или иных общественно-политических представлений, которые не позволяли в полной мере оценить его роль в истории русской культуры.

Историографическое исследование и обзор работ о Ф.Н. Глинке показывают, что проблема взаимодействия его творчества с фольклором до настоящего момента монографически не изучалась, а проблема фольклоризма поэта еще далеко не исчерпана и не разрешена.

Этой открытостью вопроса, несомненной его важностью и объясняется наш исследовательский интерес.

Материал диссертации — наследие Ф.Н. Глинки: художественные произведения, публицистика, письма, материалы архивных фондов, хранящиеся в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ), Научно-исследовательском отделе рукописей Российской государственной библиотеки (НИОР РГБ). Исследуется мемуарная литература, критические статьи, рецензии о деятельности художника.

Цель диссертации состоит в исследовании генезиса и эволюции фольклоризма Ф.Н. Глинки.

Для достижения поставленной цели формулируются следующие задачи:

- определить специфику подхода Ф.Н. Глинки к устному народному творчеству, принципы, методы, формы использования и художественного

27 освоения фольклора писателем. Установить место и значение в его творчестве конкретных фольклорных жанров;

выявить своеобразие фольклорно-образного мышления Ф.Н. Глинки, особенности использования им поэтики фольклора;

проанализировать взаимосвязь патриотической поэзии и прозы Ф.Н. Глинки с устным народным творчеством;

определить место и роль инонационального фольклора в литературном наследии художника.

Многие существенные стороны фольклоризма писателей часто являются не столько отражением их собственной индивидуальности, сколько проявлением специфики определенного момента историко-литературного процесса, в связи с этим данная диссертация дает достаточно широкую картину процесса освоения литературой XIX века фольклорных традиций, картину, представленную на примере различных жанров (стихотворение, поэма, сказка). На этом фоне более отчетливо выступают особенности фольклоризма Ф.Н. Глинки, так как в этом случае удается проследить, на какие литературные традиции он опирался в своих произведениях, а в каких случаях он выступал новатором. Фольклоризм поэта прослеживается в развитии на протяжении практически всей его жизни.

Методология диссертации основывается на разработанном отечественной фольклористикой и современным литературоведением понимании поставленных проблем, на конкретных достижениях в области изучения творчества Ф.Н. Глинки. В анализе деятельности писателя, поэта, видного общественного деятеля мы опираемся на культурологический, сравнительно-сопоставительный, историко-генетический, функционально-типологический научные методы. В работе предполагается осуществить синтез эстетического, философского, литературоведческого и фольклористического подходов. Методика исследования опирается на текстологический анализ литературного наследия Ф.Н. Глинки в его сопоставлении с фольклорными источниками.

28 Теоретико-методологическую основу исследования составили:

- труды выдающихся русских ученых XIX - XX вв., исследовавших
национальную духовную культуру: В.И. Даля, А.Н. Афанасьева,
Ф.И. Буслаева, А.Н. Веселовского, А.Н. Пыпина;

исследования крупнейших отечественных литературоведов и фольклористов XX века: М.П. Алексеева, В.М. Жирмунского, П.Г. Богатырева, М.М. Бахтина, М.К. Азадовского, Э.В. Померанцевой, Б.Н. Путилова, Д.С. Лихачева, Ю.М. Лотмана, В.Я. Проппа, Ю.Н. Тынянова, В.П. Аникина, В.Я. Гуревича, Ю.Г. Круглова, Е.М. Мелетинского и др.;

- труды в области метода, стиля, поэтики, лирики: Л.Я. Гинзбург,
В.В. Кожинова, Н.Г. Гея, В.Д. Сквозникова, М.Б. Храпченко, В.Е. Хализева.

Большой вклад в разработку проблемы «русская литература и фольклор» внесло четырехтомное исследование Института русской литературы (Пушкинского дома), в котором творческие взаимосвязи русской литературы и фольклора прослеживаются на протяжении XI - XIX веков: «Русская литература и фольклор (XI - XVIII вв.)». - Л., 1970, «Русская литература и фольклор (первая половина XIX века)». - Л., 1976, «Русская литература и фольклор (вторая половина XIX века)». - Л., 1982, «Русская литература и фольклор (конец XIX века)». - Л., 1987.

В работах С.Н. Азбелева, Д.В. Абашевой, П.С. Выходцева, А.А. Горелова, монографиях У.Б. Далгат, С.А. Джанумова, Т.В. Зуевой, В.П. Зверева, Л.И. Емельянова, Б.П. Кирдана, Ю.Г. Круглова, С.Г. Лазутина, Н.И. Савушкиной прослеживается формирование новых методологических принципов в области изучения взаимовлияния литературы и фольклора, новых творческих подходов к решению этой проблемы.

Ф.Н. Глинка в своей деятельности поднимал вопросы и проблемы, приобретающие и сегодня актуальное звучание. Первостепенное значение для его творчества имела культурная традиция. М.М. Бахтин, рассуждая о генезисе литературного творчества, отводил народной культуре значительную роль: «... произведение уходит своими корнями в далекое

29 прошлое. Великие произведения литературы подготавливаются веками, в эпоху же их создания снимаются только зрелые плоды длительного и сложного процесса созревания» [84, С.331]. В итоге деятельность писателя, как рассуждал М.М. Бахтин, обуславливают длительно существующие, «могучие течения культуры (в особенности низовые, народные)» [84, С.ЗЗО].

В творчестве любого писателя в той или иной мере запечатлеваются особенности духовной и материальной жизни его народа. Искусство и литература, по справедливому замечанию В.Е. Хализева, неизменно выражают «наряду с универсалиями вселенского, природного и человеческого бытия (и в неразрывной связи с ними)» «культурно-историческую реальность в ее многоплановости и богатстве» [288, С.58]. Присущий народам тип сознания (менталитет), укорененные в них культурные традиции, «формы общения, бытовой уклад с его обычаями неизменно отзываются в плодах художественной деятельности» [288, С.58-59]. В творчестве Ф.Н. Глинки совершенно естественно преломилась пространственно-временная специфика бытия русского народа.

Сегодня вопрос о роли традиций в становлении и развитии культуры и литературы крайне актуален. Уходит в прошлое взгляд Ю.Н. Тынянова, «дискредитировавший» (определение М.О. Чудаковой) понятие «традиция». Ю.Н. Тынянов характеризовал традицию, как «основное понятие старой истории литературы», которое «оказывается неправомерной абстракцией»: «говорить о преемственности приходится только при явлении школы, эпигонства, но не при явлениях литературной эволюции, принцип которой -борьба и смена» [278, С.277, 258]. Такое толкование термина, отражавшее специфику общественно-политического сознания своего времени, было весьма характерно для 60 - 70-х годов. В настоящее время преобладающим становится другой взгляд, высказанный еще в 80-х годах Д.С. Лихачевым, который, рассуждая о том, что же давало «каждому народу обращение к национальным корням», справедливо отмечал, что «оно было плодотворным, ибо расширяло и разнообразило культуру данного народа, обогащало его

эстетическую восприимчивость. Ведь каждое обращение к старому в новых условиях было всегда новым. Обращение к старому, возрождение старого, его сохранение - это не отказ от нового, это новое понимание старого, своих корней, это ощущение себя в истории! Задержку в развитии создает не приверженность к истокам, а отказ двигаться вперед... Культура движется вперед путем накоплений, а не отталкиваний от прошлого» [199, С.67]. Этот взгляд не утратил актуальности, напротив, литературоведы, фольклористы, культурологи, историки все больше внимания уделяют таким понятиям, как «традиция», «преемственность», «культурная память». Так, В.Е. Хализев, характеризующий «традицию» как важнейшее литературоведческое и культурологическое понятие, подчеркивает, что в XX в. под термином «традиция» «стали разуметь инициативное и творческое (активно-избирательное и обогащающее) наследование культурного (и, в частности, словесно-художественного) опыта, которое предполагает достраивание ценностей, составляющих достояние общества, народа, человечества» [288, С.391]. Именно в таком аспекте термин «традиция» (и конкретно «фольклорная традиция») применяется в настоящей работе по отношению к творчеству Ф.Н. Глинки. К его поэзии можно отнести и другое высказывание В.Е. Хализева: «Органически усвоенная традиция (а именно в такой форме ей подобает существовать) становится для отдельных людей и их групп своего рода ориентиром, можно сказать, маяком, некой духовно-практической стратегией. Причастность традиции проявляется не только в виде ясно осознанной ориентации на определенного рода ценности, но и в формах стихийных, интуитивных, непреднамеренных. Мир традиций подобен воздуху, которым люди дышат, чаще всего не задумываясь о том, каким неоценимым благом они обладают» [288, С.391]. Многие современные исследователи (например, В.Н. Топоров) истоки христианской духовности находят в древней славянской культуре. Действительно, Ф.Н. Глинка черпает из фольклора традиции, в которых наиважнейшую роль играет христианское

31 мировоззрение. В культурной традиции русского народа для него наиболее близки были образы, сопряженные с христианской основой.

Интегрированное, комплексное рассмотрение деятельности Ф.Н. Глинки позволяет выявить художественные традиции, особенности национального сознания русского человека XIX века, историко-культурные истоки творчества писателя в контексте взаимодействия с православной верой, с национальной духовной культурой, прежде всего с фольклором. Этим определяется актуальность предпринятого исследования, его современность и соотнесенность с задачами филологической науки сегодняшнего дня.

Достоверность исследования обеспечена тем, что выводы диссертационного исследования получены в результате непосредственного анализа произведений поэта, произведений устного народного творчества, а также широкого охвата критической литературы.

Научная новизна работы заключается в комплексном рассмотрении литературной деятельности Ф.Н. Глинки. Выявление в его индивидуальном художественном опыте особенностей взаимодействия с фольклором проводится впервые на системной основе комплексных исследований в контексте всего творчества писателя.

Цели и задачи исследования определили структуру диссертации, которая состоит из Введения, трех глав, Заключения и Библиографии.

Стихотворения Ф.Н. Глинки об Отечественной войне 1812 года и фольклор

Стихотворения Ф.Н. Глинки об Отечественной войне 1812 года, принесшие ему прижизненную славу, составляют значительную часть литературного наследия поэта, который всегда считал себя певцом и летописцем той великой эпохи.

Лирика Ф.Н. Глинки, воспевающая 1812 год, традиционно входила в сферу интересов советского литературоведения. Так, В.Г. Базанов, выбрав для исследования прежде всего гражданско-патриотические взгляды поэта, достаточно глубоко изучил эту часть его поэтического творчества. Фольклоризм же этих стихотворений лишь отмечен ученым, относившим имя стихотворца к той плеяде поэтов, которые «строят свою литературную программу с учетом романтической эстетики и пытаются создать «народную» поэзию, понятную крестьянину и солдату» [74, С.38], отмечая тем самым некоторые аспекты фольклоризма писателя. К заслугам Ф.Н. Глинки ученый относит разработку специальных жанров и стилистических приемов, способных отразить народную героику и патриотизм. Обращение поэта к фольклору В.Г. Базанов связывал прежде всего с идеей народности. Фольклорное начало В.Г. Базанов видел лишь в так называемых «военных песнях»: «Военной песне...» (1818), «Солдатской песне...» (1818), «Прощальной песне русского воина» (1818), «Песне сторожевого воина» (1818), «Песне русского воина при виде горящей Москвы» (1818), «Авангардной песне» (1818) и других. При этом ученый утверждал, что «народность военных песен Глинки условна, они не идут прямым образом от фольклора» [2, С.454], что, бесспорно, нуждается в уточнении.

К стихотворениям об Отечественной войне 1812 года, вобравшим в себя фольклорные начала, помимо «военных песен» мы относим и такие произведения, как «Приветствие тихому Дону старого казака Грома Булатова, возвратившегося в станицу отцов своих после побед, одержанных на святой Руси в славной Отечественной войне 1812 года» (1818), «Тост в память донского героя» (1819), «Ответ графа Остермана» (1826), «Смерть Фигнера» (1826), «Место Славы» (1826 - 1827), «Партизан Сеславин» (1827), «Партизан Давыдов» (1827), «Графу Милорадовичу» (1829), «1812 год» (1839). Исследование особенностей фольклоризма этих лирических произведений и является целью настоящего параграфа работы.

Ф.Н. Глинка принимал непосредственное участие в Отечественной войне 1812 года и в заграничных походах русской армии, исторических событиях, обусловивших новый взгляд на русский народ. Как верно заметил В.В. Кожинов в «Книге о русской лирической поэзии XIX века», характеризовавший литературную ситуацию этого времени, «после Отечественной войны русская культура - и в том числе лирическая поэзия — открыла для себя и освоила стихию народа как основы нации, источника всех ее устоев и ценностей» [171, С.49]. Проявленные простым русским крестьянином патриотизм, мужество, с одной стороны, и милосердие, доброта, христианское великодушие, с другой, заставили русское общество заговорить о так называемом русском духе, определили писательский интерес к миру русского крестьянства, его национальной культуре, его устному творчеству.

Отечественная война 1812 года застала Ф.Н. Глинку в родовом имении Сутоки. С приближением неприятеля, получив личный вызов от генерала графа М.А. Милорадовича, под командованием которого Глинка воевал во время кампании 1805 - 1806 годов, поэт надел, по его собственным воспоминаниям, «куртку, сделанную из синего фрака, у которой при полевых огнях фалды обгорели», присоединился к отступающей русской армии и стал волонтером. «Вступить сразу в офицерский корпус Глинка не может - его никто не знает, а все документы остались в горящих Сутоках. Он присоединяется к коннице генерала Корфа и отступает вместе с ним до Дорогобужа, а там примыкает к арьергарду генерала Коновницына. Волонтер - тот же солдат, только без формы. Он выполняет все солдатские обязанности и ходит в бой как рядовой. В неразберихе отступления никто не знает, что среди волонтеров офицер и дворянин», - пишет в биографическом очерке о Ф.Н. Глинке исследователь В.И. Карпец [166, С.313-314].

Общение с простыми русскими воинами на полях сражений и в нечастые часы солдатского досуга, знакомство с солдатскими песнями и сказками привело поэта к осознанию того, что народная поэзия, являясь неотъемлемой часть народной жизни, может составить ценнейший источник для литературы: «Солдаты наши большие охотники до сказок! Как теперь помню студеные, темные, дождливые ночи, когда (в 1805 г.) отступали мы от крепости Браунау к Дунаю. Холод, голод, слякоть и непогода - все забывалось, когда ротный сказочник, смышленый краснобай, начинал сказку про храбрых витязей и могучих богатырей. Ружье становилось легко, как перышко, солдаты не слыхали ни трудного перехода, ни вязкой дороги. Сказка очаровывала их» [2, С.453]. Следует заметить, что поэт, очевидно, говорит не только о собственно сказках, но и о былинах, поскольку в то время былины назывались богатырскими сказками. Подчеркивается им и великое значение песен для русского человека. Ссылаясь на слова М.И. Платова, донского атамана, героя 1812 года, он восклицал: «Русский солдат любит петь! И радость и горе изливает он в песнях веселых или жалобных, «На Дону песня - история», - так сказал мне однажды знаменитый вождь донской, покойный граф М.И. Платов. И у нас в старину военные песни заключали в себе весьма любопытные предания исторические. Впрочем, сильное влияние песен на дух войска и народа везде и повсюду неоспоримо» [2, С.453-454]. Отметив психологическое значение фольклора для его носителей, художник сумел зафиксировать некоторые особенности бытования сказок и былин в солдатской среде.

Тема Москвы в лирике Ф.Н. Глинки и в фольклоре

Москва всегда занимала важное место в сознании русского человека. Будучи не только столицей Российского государства, но и русской христианской святыней, она вызывала и в мыслях, и в сердце православного человека самые теплые чувства. Ф.Н. Глинка до конца своих дней был предан Москве. И хотя его родиной был Смоленский край, выйдя в отставку в 1835 году, поэт переехал из Твери, в которой он служил в губернском правлении, в Москву, купил там дом неподалеку от Сухаревой башни и зажил со своей супругой Авдотьей Павловной хлебосольным хозяином, устраивая для друзей понедельники. В этот период литератор сходится со многими московскими писателями: Погодиным, Шевыревым, Лажечниковым, Далем, Загоскиным, сотрудничает с журналом «Москвитянин», газетой «Московские ведомости», сближается с Хомяковым, братьями Киреевскими и Аксаковыми. С этого момента тема Москвы становится одной из главных в его творчестве, хотя обозначена она уже в стихотворениях 10 - 20-х годов, посвященных в основном осмыслению событий Отечественной войны 1812 года, где Москва является для лирического героя воплощением Родины.

В стихотворении «Песнь русского воина при виде горящей Москвы» поэтические раздумья героя вызваны тем, что Москва «в пожарах пламенеет». Священный ужас и праведный гнев порождены мыслью о том, что Кремль, его «Святые стены / И башни горды на стенах, / Дворцы и храмы позлащены / Падут, уничижены, в прах!..». Не столько само разрушение, сколько «уничижение» любимой столицы страшит лирического героя.

В своих прозаических «Очерках Бородинского сражения», написанных в 1839 году и представляющих собой воспоминания о 1812 годе, Ф.Н. Глинка посвятит Москве самые восторженные слова: «Москва, этот сердечный город Империи, этот Иерусалим древней Руси, есть град заветный, град сорока сороков церквей и соборов с золоченными главами и куполами, со множеством крестов, несущихся воздушными городами под самое небо; град, красующийся на семи холмах, занимающий пространство целой области, заключающий в себе целые города, и знаменитый исторический Кремль, с его зубчатыми башнями, святыми воротами; град, где древние храмы от древних лет вмещают в себя сокровища верующих, священные опочивальни честных мощей угодников царя небесного и длинные ряды гробниц, вместилище целых поколений царственных владык земных; град, где сохранились еще терема узорчатые и светлицы цариц и царевен русских; где иноземец глядит с любопытством на дворцы императорские (белые чертоги царей) и дивится палатам и садам родового боярства русского» [4, С.51]. В этих перифразах, звучащих своеобразным гимном любимому городу, отчетливо слышаться традиции устного народного творчества. Народные сказители любили называть Москву «городом сорока сороков церквей и соборов», подчеркивая тем самым христианское значение столицы. Созданный писателем образ Москвы напоминает те сказочные города, которые рождались в воображении русских сказочников: там обязательно были узорчатые терема, прекрасные сады, чудные мосты, зубчатые стены вокруг самих городов. По мысли Глинки, реальная Москва по своей красоте и величию не уступает этим сказочным городам, поскольку она строилась в соответствии с теми мечтами русских людей, которые черпались из неиссякаемой фольклорной сокровищницы, иными словами, народ хотел видеть свою столицу прекрасным, сказочным городом, поэтому и строил ее согласно чудесным фольклорным образцам.

«Живя в Москве, Глинка часто прогуливается по территории Кремля, осматривает внимательно его соборы и дворцы, впитывает старинный московский дух» [266, С.24], - отмечает С. Серков. Неудивительно, что в его лирике возникают традиционные для русских народных исторических песен образы «каменной Москвы», «золотого Кремля». Так, в исторической песне «Смерть Ивана Грозного» эти образы включаются в композиционное ступенчатое сужение при описании места действия:

У нас было на святой Руси, На святой Руси, в каменной Москве,

В каменной Москве, в золотом Кремле,

У Ивана было у Великого,

У Михаилы у архангела,

У собора у Успенского

Ударили в большой колокол [8, С. 140]. В песне, как и в стихотворениях Ф.Н. Глинки, Москва, Кремль, его храмы и соборы выступают символами России, православия, святость которых постоянно подчеркивается («святая Русь»).

В московский период широко разворачивается благотворительная деятельность Ф.Н. Глинки: он принимает самое активное участие в открытии Московского комитета для призрения просящих милостыню, пытается создать общество помощи бедным. К этому времени относится и написание его известного стихотворения - «Москве Благотворительной» (1840), в котором он вспоминает события 1812 года и дает им народную оценку. Белокаменная столица исстари славится гостеприимством, но в 1812 году чужеземные гости «пришли не хлеба-соли, не заморского вина... откушать»:

Грустно верить, страшно слушать,

Как, зачем пришли они!..

Засветили, разложили

В белокаменной огни

И родную запалили,

И святынь не пощадили...

Но прошло... И где они? [4, С.265] Французы, как и любой неприятель в фольклоре, особенно в былинном эпосе, воспринимаются врагами, в первую очередь, потому, что они посягают на жизнь и православную веру, для народа самым страшным в наполеоновском нашествии было сожжение христианских храмов. Но известное русское великодушие не позволяет народу долго помнить обиду, и Москва, оправившись от несчастья, вновь расцвела:

А Москва цветет все так же!

И, с кудрей стряхнувши прах,

Стала чище, стала глаже

Все ж на тех родных холмах.

Отчего ж легко так снова,

Так роскошно зацвела?..

Оттого, что век готова

Делать добрые дела...[4, С.265]. Восстановление дотла сожженной Москвы, возрождение ее в глазах Ф.Н. Глинки, как и любого другого русского человека, было настоящим чудом. По этой причине в его статье «Семисотлетие Москвы», помещенной в «Московских ведомостях» и посвященной празднованию в 1847 году 700-летия столицы, Москва встает из пепла, подобно сказочному персонажу: «В глазах наших совершилось то, что на деле, что рассказывали некогда в сказках: кто-то вспрыснул живою водою мертвые кости Москвы, и Москва встала, выросла и разрослась» [З, С.441]. Добрая, хлебосольная Москва стала притягивать к себе новых жителей: «Раздался знакомый звон колоколов московских; храмы освятились и засветлели. Жизнь народная опять прихлынула к сердцу.

Героические начала русского национального характера в «Очерках Бородинского сражения» и первой части «Писем русского офицера»

Отечественная война 1812 года и заграничные походы русской армии были едва ли не главными событиями в жизни молодого Ф.Н. Глинки (в 1812 году ему было 26 лет), который не только воспевал эти исторические события, но и пытался дать им свою оценку; и если для первого, как нельзя лучше, подходила поэзия, то для второго им избирается проза. Тема Отечественной войны 1812 года возникает во многих прозаических произведениях Ф.Н. Глинки, но центральной она является в «Письмах русского офицера» (1808) и «Очерках Бородинского сражения» (изд. в 1839 #i году). Причем в 1808 году автором была написана первая редакция «Писем...», ставшая впоследствии их первой частью. В 1815 - 1816 годах в дополнение к этой первой будут созданы еще несколько частей, но здесь на первый план выступят уже другие темы и проблемы. Все это дает нам основание первую часть «Писем русского офицера» вместе с «Очерками Бородинского сражения» рассматривать в связи с анализом проблемы русского героического характера; вторая и третья части «Писем...» будут рассмотрены нами в следующем параграфе, посвященном изучению писательских поисков «коренных добродетелей» русского человека.

Внимательный наблюдатель, пытливый исследователь, Ф.Н. Глинка стремился проникнуть в те особенности русского национального характера, которые определили победу русских над французами. «Очерки Бородинского сражения» и первая часть «Писем русского офицера» представляют собой воспоминания непосредственного участника и очевидца тех событий.

В главе «Бородино», открывающей «Очерки...», заявлены темы и проблемы, выявлены образы, которые затем, развиваясь, составят основу повествования в «Очерках...» и «Письмах...». Наряду с собирательным образом русского народа здесь появится и образ неприятеля, будут противопоставлены друг другу русский и французский главнокомандующие, возникнет олицетворенный образ русской земли. Начало главы изображает ту ситуацию, которая царила среди русского народа ко времени вступления Наполеона в русскую землю. Как известно, к этому времени русские войска должны были воссоединиться под Смоленском. Народ жаждал боя, его больше не удовлетворяла отступательная тактика Барклая-де-Толли, позволившего неприятелю подступить к самым стенам Смоленска. Долгожданная встреча разрозненных корпусов русской армии вызвала у народа самые радостные и восторженные чувства: «Солдаты наши желали, просили боя! Подходя к Смоленску, они кричали: «Мы видим бороды наших отцов! пора драться!» Узнав о счастливом соединении всех корпусов, они объяснялись по-своему: вытягивая руку и разгибая ладонь с разделенными пальцами, «прежде мы были так! (т. е. корпуса в армии, как пальцы на руке, были разделены) теперь мы, - говорили они, сжимая пальцы и свертывая ладонь в кулак, - вот как! так пора же (замахиваясь дюжим кулаком), так пора же дать французу раза: вот этак!» [4, С.28]. Свои чувства, желания, душевные порывы народ русский выражает просто и незамысловато. «Это сравнение разных эпох нашей армии с распростертою рукою и свернутым кулаком было очень по-русски, по крайней мере очень по-солдатски и весьма у места», - отмечает писатель. В простоте и искренности заключается одно из лучших качеств народа-победителя, отличающих его от солдат Наполеона. В этой зарисовке впервые в «Очерках...» появляется собирательный образ народа, который затем будет развиваться, «укрупняться» и достигнет наибольшей своей полноты в «Письмах русского офицера». Именно в «Письмах...» Ф.Н. Глинка впервые скажет об особом русском духе, о духе русского войска, потом эти слова повторит и Л.Н. Толстой. Так, о днях, предшествовавших Бородинскому сражению, он говорит: «Восстал дух русской земли! Он спал богатырским сном и пробудился в величественном могуществе своем. Уже повсюду наносит он удары злодеям. Нигде не сдается, не хочет быть рабом. Он заседает в лесах, сражается на пепле сел и просит поля у врага, готовясь стать и биться с ним целые дни» [4, С. 156]. В такой аллегорической форме автор отзывается о прославленном партизанском движении, сыгравшем главнейшую роль в победе над французами.

С опорой на устно-поэтическую традицию изображает писатель М.И. Кутузова. Переезд главнокомандующего из Санкт-Петербурга в армию сопровождался всеобщей народной радостью и ликованием: «Жители городов, оставляя все дела расчета и торга, выходили на большую дорогу, где мчалась безостановочно почтовая карета, которой все малейшие приметы заранее известны были всякому. Почетнейшие граждане выносили хлеб-соль; духовенство напутствовало предводителя армий молитвами; окольные монастыри высылали к нему на дорогу иноков с иконами и благословениями от святых угодников; а народ, не находя другого средства к выражению своих простых душевных порывов, прибегал к старому, радушному обычаю отпрягал лошадей и вез карету на себе» [4, С. 28]. М.И. Кутузов представлялся величественным и могущественным, не только простой народ, но и сам император верил, что он послан свыше для того, чтобы спасти Россию: «Весь народ называл его спасителем. Государь сказал ему: «Иди спасать Россию!» [4, С. 154]. Полководец наделялся почти мистической силой: «Жители деревень, оставляя сельские работы, сторожили так же под дорогою, чтобы взглянуть, поклониться и в избытке усердия поцеловать горячий след, оставленный колесом путешественника. Самовидцы рассказывали мне, что матери издалека бежали с грудными младенцами, становились на колени и, между тем как старцы кланялись седыми головами в землю, они с безотчетным воплем подымали младенцев своих вверх, как будто поручая их защите верховного Воеводы!» [4, С. 28 - 29]. Такое поведение было весьма характерно для простого и непосредственного русского человека, который, действительно, любил Кутузова и преклонялся перед ним. Доказательство этому находим в устном народном творчестве. В исторических песнях того времени образ Кутузова появляется постоянно, и везде он воплощает смелость, решительность, уверенность в победе. В исторической песне «Наполеон пишет Александру» известие о нападении Наполеона на Россию Александр воспринял с грустью и печалью («крепко призадумался, / Повесил свою буйную голову на белые груди, / Утупил свои очи ясные во сыру землю»), Кутузов же полон решимости сразиться с грозным врагом и победить его: Перед ним-то стоит граф Кутузов, Он речи говорит, что в трубу трубит: «Что вы, православный царь, крепко призадумались? Мы его, собаку, встретим середи поля, Середи поля, середи Можайского, Мы поставим ему столы - пушки медные, Как скатерть постелем ему - гернадерушков, Закусочку ему положим - ядра чугунные, Поилице ему нальем - зелен порох» [8, С.446].

Мотивы украинского фольклора в творчестве Ф.Н. Глинки

Украинская тема занимает значительное место в творчестве Ф.Н. Глинки. В 1802 году Федор Глинка окончил учебу в первом кадетском корпусе, и первые годы службы молодого прапорщика прошли на Украине, «среди живописных степей Волыни» [142, С. 17]. Украинский исследователь его творчества Н.М. Жаркевич пишет об этом периоде жизни поэта следующее: «В 1811 г. он объехал всю Киевщину и Черниговщину, собирая материалы для исторического романа «Зиновий Богдан Хмельницкий, или

Освобожденная Малороссия». Здесь же, в селе Ярославец Черниговской губернии, дописывал свою поэму «Свободное подражание Священной книге Иова». В течение нескольких лет работал учителем на Украине старший брат поэта - Сергей Николаевич Глинка, который в молодости был его первым наставником. В 20-е гг. в Острогожске служил городничим их третий брат Григорий Николаевич Глинка» [142, С. 17]. Познавая Украину, ее народ, его устное творчество через собственные впечатления и через общение с братьями, живущими на Украине, писатель не мог не восхищаться прелестью украинской народной культуры, ее свободным, вольным духом. В своем прозаическом произведении - «Письмах к другу» - он оставил самые восторженные воспоминания об украинских народных песнях. В главе «О природной способности русских к приятным искусствам» он рассуждает о природе русского народного певческого таланта, и в ходе своих размышлений он вспоминает и об украинских песнях: «От русских песен обратимся к Малороссии. Сия благословенная сторона, сей сад России, издавна была колыбелию музыки. Какой стихотворец в минуты сладких мечтаний, когда исчезают века и прошедшее становится для него настоящим, какой стихотворец, говорю я, не стремился к цветущим берегам Днепра, к священным стенам древнего Киева? Не там ли видит он век богатырей, век славы и чудес? Он видит благополучное царствование князя Владимира, прозванного Солнцем Русской земли. Он слышит благоговейное пение, едва начавшее раздаваться в юных храмах, в честь Спасителю воздвигнутых.

Переходит в светлые гридни княжеские и слышит громкие хоры боянов, гремящих славу бранным и мирным подвигам князей, славу богатырям в поле, славу боярам в думе и славу храбрым воинам и народу православному!» [З, С.257]. Здесь идет речь о восточнославянском былинном эпосе, но поскольку место действия там выступал Киев, то, по мысли автора, эти эпические песни следует считать киевскими или украинскими. Тонким знатоком украинской народной культуры предстает Ф.Н. Глинка в стихотворении «Хата, песни, вечерница», в котором с особой силой проявились его фольклорно-этнографические интересы. Большая часть содержания стихотворения, представляющего собой своеобразное воспоминание об Украине, посвящена украинским народным лирическим песням, вводит В текст стихотворения вводятся три народные песни: «Гей, мати, мати», «Шумит, гудет...», «Песня о Грице». О первых двух можно утверждать, что они являются авторскими переработками действительно существовавших украинских народных лирических песен. Это удалось установить Н.М. Жаркевич, которая отмечает, что «поэт не просто перечисляет полюбившиеся ему песни «Гей, мати, гей», «І шумить, і гуде», но пытается по-своему интерпретировать их содержание» [142, С.57].

В стихотворении явственно выделяется нравственно-педагогический аспект: лирический герой, попав вместе с братом на сельскую вечерницу (аналогичную русской деревенской беседе), радуется возможности услышать старые песни, повествующие о героическом прошлом украинского народа: Запойте ж, дивчины-певицы! О вашей милой старине, О давней гетманов войне! Запойте, девы, песню-чайку И похвалите в песне мне Хмельницкого и Наливайку... [1, С. 102] Но молодежь, не зная песен про старину, поет лишь «про сельское бытье», и лирический герой сетует на это: Но вы забыли старину, Тот век, ту славную войну; То время, людям дорогое,

И то дешевое житье!.. [1, С. 102]. Однако разочарование героя недолго, в исполняемых на вечернице песнях деревенских гуляний перед ним раскрывается новая, доселе неизвестная сторона украинского народного творчества, и он с восхищением пересказывает содержание этих песен.

Сюжет песни «Гей, мати, мати!» довольно традиционен, он представляет собой диалог «девы молодой» со своей матерью. Девушка обращается к матери с жалобой на назойливое ухаживание со стороны «младого москаля»:

«Гей, мати, мати!

(То голос девы молодой

К старушке-матери седой)

Со мной жартует он, у хаты,

Шутливый гость, младой москаль!» [1, С. 103].

На эти слова старушка дает прямой и категоричный ответ: «Ему ты, дочка, не подружка: Не заходи в чужую даль, Не будь глупа, не будь слугою! Его из хаты кочергою!» [1, С. 103]. Взаимоотношения русских и украинцев нередко носили насмешливо-иронический характер, породивший многочисленные анекдоты о «москалях». Неудивительно, что «младой москаль» воспринимается старушкой-матерью как чужой человек, как недруг, а Россия как «чужая даль». Песня помогает поэту глубже проникнуть в украинский национальный характер.

Следующая песня, текст которой вводится в стихотворение, является вольным переводом автора украинской народной лирической песни «I шумить, і гуде». Как и предыдущая, она построена по принципу диалога. Молодушка обращается с вопросом к собравшейся на вечернице молодежи:

«Шумит, гудет И дождик дробнинькой идет: Что мужу я скажу седому? И кто меня проводит к дому?..» [1, С. 103]. На этот вопрос отвечает веселый молодой казак: «Ты положися на соседа, Он не хмелен и не дурак И он тебя проводит к дому!» [1, С. 103]. Шутливый характер песни подчеркивает атмосферу всеобщего веселья, царящую на украинской вечернице. Лирического героя явно привлекают эти веселые люди с их искренними чувствами, он с восторгом восклицает: «Как вы свежи! Как белолицы! / Какой у вас веселый взгляд...».

Похожие диссертации на Народно-поэтические истоки творческой индивидуальности Ф. Н. Глинки

Поэтика Булата Окуджавы: истоки творческой индивидуальности Абельская Раиса Шолемовна