Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Мотив странствий в историко-культурном контексте 18
1. Мотив странствий в хронотопической парадигме архаического сознания 18
2. Феномен странничества в библейском дискурсе и средневековой богословской литературе 31
3. Мотив странствий в литературном дискурсе 43
Глава 2. Странствия в дневниковом и художественном дискурсе М.Пришвина 62
1. Мотив странствий в дневниковых книгах М.Пришвина 62
2. Путешествие-странствие в повести «Черный Араб» 74
3 Хронотоп пути в очерке «За волшебным колобком» 87
4 «Человек странствующий» в очерке «За волшебным колобком» 108
Глава 3. Семантика и способы реализации мотива странствий в романе «Кащеева цепь» 118
1. Духовная «одиссея» автобиографического героя в романе М.Пришвина «Кащеева цепь» 118
2 Мотив пути в «Кащеевой цепи»: композиционно-структурное своеобразие 126
3 Типология странников в автобиографическом дискурсе М.Пришвина 143
4. Поэтика воплощения мотива странствий в «Кащеевой цепи» 150
Заключение 171
Библиография 175
- Феномен странничества в библейском дискурсе и средневековой богословской литературе
- Мотив странствий в литературном дискурсе
- Путешествие-странствие в повести «Черный Араб»
- Мотив пути в «Кащеевой цепи»: композиционно-структурное своеобразие
Введение к работе
Современное пришвиноведение обнаружило немало перспективных подходов к изучению творческого наследия писателя. Исследование феномена М.М.Пришвина находится в фокусе научных интересов не только литературоведов, но и философов, этнографов, лингвистов, культурологов, что объясняется особенностями творческого пути писателя, в котором отразилась трагическая эпоха в истории России, её культуры и цивилизации.
В конце XX – начале XXI вв. значительно расширился круг исследователей, которые акцентировали внимание на вопросах поэтики, жанра, стилистики, образно-композиционной структуры пришвинских произведений. Весьма актуальным стало изучение творчества Пришвина в контексте русской литературы начала ХХ века (Н.Дворцова), в контексте христианской культуры (Г.Климова), философии природы (Т.Гринфельд, Р.Соколова). В центре внимания современного пришвиноведения – художественная мифология Пришвина (Г.Гачев, В.Кожинов, Н.Борисова, Н.Иванов, А.Дырдин), содержание и структура художественного мышления Пришвина (З.Холодова), философские основы пришвинского дискурса (В.Агеносов, А.Подоксенов, А.Дырдин, С.Семенова, Е.Яблоков, О.Ковыршина).
Самые разные аспекты художественного мирообраза Пришвина нашли отражение в работах А.Варламова, Ф.Апановича, Э.Бальбурова, Л.Тагильцевой, Т.Давыдовой, О.Машкиной, И.Минераловой, П.Гончарова, И.Новоселовой, Ю.Ольховской, Т.Степановой, Г.Токаревой, Ю.Мохнаткиной, М.Шемякиной, О.Крамарь, П.Гончарова, А.Колядиной, Г.Охотниковой и др.
Немало интересных материалов имеется в работах краеведческого цикла (С.Краснова, Т.Краснова, Г.Климова, С.Сионова, В.Горлов, Н.Чистякова, Л.Калашникова, Л.Паутова и др.).
В последние два десятилетия научный интерес обращен к дневниковому наследию писателя. Дневники Пришвина – это не только «творческая лаборатория», где немало «заготовок», фрагментов, черновиков произведений, без которых невозможно понять тайну писателя. В дневниках представлена не просто российская история и культура первой половины ХХ века, но то, что можно назвать историко-культурной повседневностью в событиях, лицах, фактах, политических подробностях. К настоящему времени накоплен солидный объем работ, где анализируются дневниковые книги разных лет (А.Варламов, А.Колядина, Я.Гришина, Л.Рязанова, К.Гордович, М.Шемякина, И.Новоселова и др.).
Вместе с тем утверждать, что творческое наследие Пришвина изучено полно и всесторонне, преждевременно. В частности, малоисследованной представляется проблема мотивной организации большинства «фабульных» произведений. За пределами научного интереса оказались «сквозные» мотивы, функционирующие на разных уровнях художественного пространства. К числу таких, весьма значимых устойчивых структурно-семантических повествовательных единиц, переходящих из произведения в произведение, относится мотив странствий, обладающий глубинной историко-культурной характеристикой. Имеются лишь некоторые, небольшие по объему работы, в которых рассматриваются вопросы, связанные с жанром путешествия пришвинской прозы, а также с мотивом странствий (Н.Дворцова, М.Гурьев).
Наше исследование направлено на анализ указанного мотива, который не получил научного осмысления в пришвиноведении.
Актуальность нашей работы обусловлена необходимостью выявления и атрибуции концептуально-смысловых констант мотива странствий во всей совокупности его содержательных и функциональных признаков.
Объектом диссертационного исследования стали прозаические произведения различных жанров и дневниковые книги М.Пришвина.
Предмет исследования состоит в выявлении структурно-семантического, функционального своеобразия и способов воплощения мотива странствий в художественной системе писателя.
Материал диссертационной работы: произведения дореволюционного и советского периода: «За волшебным колобком», «Черный араб», «Кащеева цепь». По мере необходимости привлекались дневниковые книги разных лет.
Цель работы заключается в системно-целостном рассмотрении мотива странствий в его функционально-семантической парадигме.
Для достижения указанной цели необходимо решение следующих задач:
- исследовать особенности функционирования мотива странствий в историко-культурном контексте;
- определить специфику вариативности данного мотива в художественном дискурсе Пришвина;
- проследить эволюцию исследуемого мотива в качестве сверхуровневой единицы текста;
- выявить связи функционирования мотива странствий с важнейшими архетипами национального сознания;
- прояснить способы его реализации в формате пространственно-временных отношений.
Теоретико-методологической основой исследования послужили работы С.Аверинцева, М.Бахтина, Н.Бердяева, С.Булгакова, А.Веселовского, Б.Гаспарова, А.Жолковского, Ю.Лотмана, Е. Мелетинского, А.Панарина, Ф.Степуна, В.Топорова, В.Тюпы, Б.Успенского, Г.Флоровского.
Мы обращались также к трудам пришвиноведов Н.Борисовой, Т.Гринфельд, Н.Дворцовой, Н.Иванова, Г.Климовой, А.Подоксенова, Л.Тагильцевой, З.Холодовой.
На защиту выносятся следующие положения:
-
Мотив странствий является универсальным культурным кодом, моделирующим пространственно-временной континуум бытия, его аксиологическое и онтологическое измерение.
-
Мотив странствий в пришвинском дискурсе выступает как инвариантный функционально-семантический конструкт, имеющий множество различных вариаций.
-
Функционируя на различных уровнях художественной структуры, он приобретает интегративное значение, создавая единое «эктропическое» пространство автора и его героев.
-
В прозе Пришвина актуализированы хронотопические символы, в том числе и архетипические, рождающие представление об онтологической целостности окружающего мира.
-
Мотив странствий семантически многомерен; в художественной стратегии Пришвина он имеет непосредственное отношение к таким национальным архетипам, как глубокая вера в Божественный промысел, поиски духовной свободы, сакральных мест, стремление к истине и др.
Научная новизна диссертационной работы заключается в том, что в ней впервые представлено системно-целостное исследование мотива странствий в его семантико-функциональном формате и в соотнесенности с авторским мировосприятием.
Исследуемый мотив позиционируется в качестве концептуального конструкта, актуализированного на всех уровнях художественной системы.
Теоретическая значимость исследования состоит в выявлении основных структурно-семантических констант в мотивной структуре художественного пространства пришвинского дискурса. Диссертация вносит вклад в разработку современных проблем пришвиноведения, обращенных к пониманию ценностных смыслов авторского мирообраза.
Практическая значимость: результаты исследования можно использовать при подготовке вузовских лекционных курсов по истории литературы первой половины ХХ века, спецкурсов и спецсеминаров по творчеству М.Пришвина.
Апробация работы: основные положения исследования отражены в 12 публикациях (в том числе 2 статьи опубликованы в изданиях, рекомендуемых ВАК РФ), а также в докладах на внутривузовских научно-практических конференциях Елецкого государственного университета им. И.А. Бунина (2010, 2011, 2012), и в Школе молодых ученых по гуманитарным наукам ЕГУ им И.А. Бунина (2010, 2011), а также на областных, всероссийских и международных конференциях: «Михаил Пришвин: диалоги с эпохой» (Елец, 2008), «Миф – Фольклор – Литература» (Караганда, 2009), «И.А. Бунин и русский мир» (Елец, 2009), «Система ценностей современного общества» (Новосибирск, 2010), «Наука. Развитие. Прогресс» (Киев, 2011), «Духовные ценности и нравственный опыт русской цивилизации в контексте третьего тысячелетия» (Орел, 2011), «Роль историко-культурного наследия в развитии гуманитарных исследований в регионе» (Липецк, 2011).
Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, библиографического списка, включающего 204 наименований.
Феномен странничества в библейском дискурсе и средневековой богословской литературе
В христианстве есть точное определение пути: «Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня» [76, 1150]. Новозаветное откровение рассказывает о пути истинном - о пути к спасению: «евангельский контекст ... предполагает мировую инициацию человечества. «Кеносис», «Вознесение», «предстояние горне», «теофания» несут память о Завете Богообщения как бесконечном сближении твари и Творца; перекресток этой вечной Встречи - свободная воля и Божье Домостроительство, грех и искупление, страдание и Благодать» [83, 59]. Конечно, труден прямой путь. Не случайно, в «Размышлениях об истинном пути» Кафки сказано: «Истинный путь идет по канату, который натянут не высоко, а над самой землей. Он предназначен, кажется, больше для того, чтобы о него спотыкаться, чем для того, чтобы идти по нему» [83, 72].
В ветхозаветном повествовании концепт странствия выполняет инвариантную функцию. Прежде всего, это сороколетний путь иудеев под предводительством Моисея. Это путь скитаний по пустыне в поисках «земли обетованной», путь чудес и испытаний, путь грехов и раскаяния, многочисленных падений и восхождений. Моисей - пророк, законодатель и вождь еврейских племен, призванный Богом возглавить исход евреев из Египта в Палестину, наделен способностями чудотворения. Странствие в «землю обетованную» сопровождается необыкновенными чудесами: сам Бог сопровождает и оберегает избранный народ: «Господь же шел перед ними днем в столпе облачном, показывая им путь, а ночью в столпе огненном, светя им, дабы идти им и днем, и ночью. Не отлучался столп облачный днем и столп огненный ночью от лица (всего) народа» [27, 66]. Путь исхода в землю, «где течет молоко и мед» [27, 66], исполнен сакральными событиями: когда египетский фараон пускается в погоню со своими боевыми колесницами, то Яхве делает море сушей, и тогда «расступаются воды»: «И простер Моисей руку свою на море, и гнал Господь море сильным восточным ветром всю ночь и сделал море сушею, и расступились воды. И пошли сыны Израилевы среди моря по суше: воды же были им стеною по правую и по левую сторону» [27, 68].
Это один из центральных моментов в истории странствий сынов Израилевых, глубоко символичный в своей сути, хотя есть свидетельства, что «подобного рода феномены описаны для Сирбонского моря в греческой географической традиции, хотя легенда, по-видимому, не вполне точна в топографии происшествия» [13, 165].
Пространство ветхозаветных странствий иудеев содержит немало священных локусов, к числу которых, безусловно, принадлежит гора Синай, где развертывается судьбоносная для евреев встреча их пророка и вождя Моисея с Богом. Господь перед глазами всего народа всходит на священную гору Синай, запретив евреям «в третий день», то есть в день сошествия Бога, восходить на гору: «И сказал Господь Моисею: пойди к народу, ... и освяти его сегодня и завтра; пусть вымоют одежды свои, чтоб быть готовыми к третьему дню: ибо в третий день сойдет Господь пред глазами всего народа на гору Синай; и проведи для народа черту со всех сторон и скажи: берегитесь восходить на гору и прикасаться к подошве ее; всякий, кто прикоснется к горе, предан будет смерти» [27, 72].
Сакральным выступает и время пребывания Моисея с Богом: «на третий день, при наступлении утра, были громы и молнии - дымилась священная гора Синай. ... Вид же славы Господней на вершине горы был пред глазами сынов Израилевых, как огонь поядающий. Моисей вступил в середину облака и взошел на гору; и был Моисей на горе сорок дней и сорок ночей» (курсив наш. - Н.Лишова) [27, 78]. Сакральны сроки в законе, переданном Творцом: «шесть лет засевай землю твою и собирай произведения ее, а в седьмой оставляй ее в покое, шесть дней делай дела твои, а в седьмой покойся» [27, 76], «три раза в году празднуй Меня» [27, 77]. Моисей строит жертвенник из двенадцати камней, «по числу двенадцати колен Израилевых» [27, 77].
Сакральность хронотопа подчеркивается природными явлениями: к Синайской горе народ выходит из Египта на третий месяц в новолуние.
В день явления Яхве гремит гроза, доносится таинственный трубный «глас». Гром, молния, пламя сопровождают Божественное появление. Однако «жестоковойный народ», который Бог кормит в пустыне перепелами и манной небесной, являя при этом невиданные чудеса, не может устоять перед искушениями в своих многолетних скитаниях: «Конфликт между призванием пророка и косностью народа достигает предельной остроты; пока Моисей пребывает в многодневной беседе с Яхве, евреи и сам Аарон, только что заключившие «завет», нарушают его и совершают отступничество: народ требует зримого и вещественного «Бога, который бы шел перед нами, и Аарон изготовляет золотого тельца, в честь которого тотчас же начинается празднество» [13, 166].
Трагичен путь и самого Моисея, который сорок лет предводительствовал народом в его скитаниях по пустыне. Ему не суждено было самому увидеть «землю обетованную», куда он вел «избранный Богом» народ. Сакральная в Ветхом и Новом завете река Иордан оказалась для сто двадцатилетнего Моисея непреодолимой преградой: «Перед смертью ему подарен последний взгляд на недостижимую для него «землю обетованную» с горы Нево (к востоку от Мертвого моря, в земле Моав); там он и умирает» [13, 168].
Мотив странствий в литературном дискурсе
В контексте нашего исследования представляется целесообразным обратиться к эволюции данного мотива в литературном дискурсе. Естественно, нельзя «объять необъятное», поэтому мы рассматриваем лишь такие произведения, которые, в нашем представлении, отражают репрезентативные свойства семантически-структурной трансформации мотива с учетом как традиционных, так и новых смыслов и значений. Мотив странствий представляется смысло-и-сюжетообразующим как в европейской, так и в русской литературе. Западная средневековая христианская литература обращена к странствию человека, потерявшего путь или ищущего истинную дорогу к Богу. Классическим примером произведения, в котором рассказывается о жизненном странствии «блудного сына», странствии-возвращении, является знаменитая «Исповедь» св. Августина Аврелия, в которой автобиографическое повествование соединено с элементами религиозно-философского характера.
Странствие по миру автора происходит по весьма своеобразной и одновременно типичной траектории - путь реальной, конкретной жизни, на котором происходят обязательные для мотива странствий встречи, одна из которых - встреча с епископом Амвросием из Медиолана - становится судьбоносной; жизненный путь трансформируется в духовное пространство, пространство души, пространство собственного «Я», в те скрытые убежища, где есть иные измерения, та глубина и та высота, знания о которых невозможно получить в процессе обычного горизонтального перемещения. Но есть еще и внутренний путь припоминания того имманентного опыта, полученного человеком изначально. Синтез различных типов пути рождает единственную дорогу - «путь наверх», путь вертикальный, от «дольнего»мира к «горнему», «поднимусь к Нему ... К Тому, Кто создал меня ...» [12, 133].
В средневековой литературе мотив странствий тесно связан с мотивом поисков, прежде всего Святого Грааля (Кретьен де Труа, Эшенбах и др.). Мотив блужданий, один из вариантов мотива странствий, является смыслопораждающим в «Божественной Комедии» Данте. По существу - это вертикальный путь, но представляющий собой обратную траекторию: спуск вниз, через круговое блуждание, и только потом - вверх, к благодати, к Свету, к Небесной розе, к Пресвятой Деве.
Блуждания героя происходят по известной мифологической схеме, но «сюжет поэмы Данте строится на традиционной циклической схеме «потеря - поиск - обретение». Но в мифе и эпосе эта схема имела прямой, неиносказательный смысл; кроме того, она изображала путь «другого» (героя). А у Данте она оказалась не только символически многослойной, но и отрефлексированной в качестве судьбы «я». Исходная потеря - эмпирическая утрата смысла жизни, но это и потеря любимой, причем не только внешняя, но и внутренняя» [44, 209].
Мотив странствий и его варианты - блуждание, скитальчество и др., связан с мотивом пути, который особенно актуален в национальной литературе. Странствия героев характерны для творчества А.С. Пушкина, у которого они «связаны с темой пророчества и изгнанничества» [95, 295]. Классическим образцом литературы путешествий в XIX веке является «Путешествие в Арзрум» А.С. Пушкина, в котором отражается реально-историческое время и реальные локусы Кавказа с точно указанным пространственным вектором - Военно-Грузинской дороги. Здесь рождается органический синтез объективного и субъективного начал авторского повествования, в процессе которого реальные события, локусы, происшествия получают субъективный отклик. Повествователь вводит в текст и образ библейской святыни - горы Арарат, что традиционно связано с ветхозаветными символами святости «горнего» мира, мира спасения и надежды.
Странником, а скорее скитальцем предстает пушкинский Алеко, живущий среди полудикого народа с его «вольнолюбивой и роковой неукротимостью», самой своей судьбой предназначенного скитаться, блуждать, нигде не находя видимой жизненной опоры. Это бродячая вольность, для которой нет законов и преград. Начало поэмы, ее сильная позиция содержит лексему-знак «кочуют»: «Цыганы шумною толпой по Бессарабии кочуют». Вместе с ними кочует несчастный скиталец Алеко: «В Алеко Пушкин, - говорит Достоевский, - уже отыскал и гениально отметил того несчастного скитальца в родной земле, того исторического русского страдальца, столь исторически необходимо явившегося в оторванном от народа обществе нашем. Отыскал же он его, конечно, не у Байрона только. Тип этот верный и схвачен безошибочно, тип постоянный и надолго у нас, в нашей Русской земле, поселившийся. Эти русские бездомные скитальцы продолжают и до сих пор свое скитальчество и еще долго, кажется, не исчезнут ... фантастический и нетерпеливый человек жаждет спасения пока лишь преимущественно от явлений внешних, да так и быть должно ... И никогда-то он не поймет, что правда прежде всего внутри его самого (курсив наш. - Н.Лишова), да и как понять ему это ... Он пока всего только оторванная, носящаяся по воздуху былинка...» [143, 198].
Путешествие-странствие в повести «Черный Араб»
В повести «Черный араб» мотив странствий является основной семантико-функциональной единицей, вокруг которой формируется событийный ряд произведения. Впервые очерки, составившие повесть, были опубликованы в 1910 году в журнале «Русская мысль». По утверждению самого автора, «Черный араб» представляет собой лишь «сохранившуюся часть большого произведения» [6,1, 812]. Он написан на основе дневниковых записей, в которых отразились его путевые впечатления от двухмесячного путешествия по Киргизской степи, к которому он возвращался, если судить по дневникам, на протяжении многих лет. Пришвиновед Н.П. Дворцова утверждает, что «... Пришвин хотел написать по материалам путешествия очерк такой же, как «Колобок», последовательно охватывающий все этапы и перипетии путешествия» [67, 109], однако, замысел изменяется. Известны три редакции «Черного Араба». В последней, третьей, редакции актуализируется главный мотив произведения - странствия по Киргизской степи в поисках вечной «страны обетованной» - особого пространства души человека, того внутреннего сакрального места, где живут неисчезающие идеалы жизни и искусства. Все, что входит в фокус внимания героя-повествователя, все расступающиеся горизонты степной жизни, Пришвин связывает с основным текстообразующим цементирующим различные части в единое целое мотивом странствий, целью которых стало художественное открытие вечного в улетающих мгновениях жизни.
Известны многие положительные рецензии на эту повесть. В частности, следует вспомнить восторженную оценку М.Горького: «Вот как надо писать путевое, мимо идущее» [60, 140]. Горький восхищался поэтической обработкой реалистических подробностей, называя «Черного Араба» «чудесной вещью»: «Судя по ответному письму Пришвина, Горький написал об успехе очерков и автору: «Плясал, пишете Вы, когда прочел «Черного Араба», а вот у меня дома, когда прочли Ваше письмо, стали меня качать» [6, I, 812]. В повести отмечается какое-то особое праздничное, свободное мироощущение автора, в ней много свежего ветра, воздуха, радости, степных ароматов.
Осмысляя свое творчество, Пришвин еще раз отметит «Черного Араба»: «Надо пересмотреть все мною написанное, выбрать приемлемое, а дальше держаться этого, хотя вперед можно сказать, что «Черный Араб» -лучше всего, и вообще все хорошо, что написано под непосредственным воздействием жизни» [6, VIII, 124].
Оценивая свой художественный метод, писатель признается: « ... когда я пишу рассказ, то очерчиваю по впечатлениям огромный круг и все свожу к одной точке в центре, где пульс, где все дрожит и тянет к себе (напряженность), после можно изучать мое произведение как сложение предложений ...» [6, VIII, 128]. Таким пульсирующим центром, такой напряженной магнетической точкой выступает мотив степного странствия, которое позволяет автору «умереть от себя», уйти от своего «маленького «я» в большой степной мир, где живет тайна и свобода.
Со степью писатель знакомится, путешествуя из Павлодара в Каркаралинск, чтобы ответить на вопрос весьма важный для автора: «Какая она, степь? Мы около степи ... Вся степь ... Степь - лицо» [6, VIII, 50]. Живая степь, наполненная миражами, влечёт к себе повествователя надевшего на себя маску никому не известного Чёрного Араба, путешествующего инкогнито, мечтающего «войти внутрь этой пастушеской жизни», в «каждом встречном человеке увидеть частицу мира».
«Чёрный Араб» относится к тому типу произведений, которые написаны по материалам дневника. Пришвин признавался, что ему скучно и тоскливо писать в кабинете, ему нужны непосредственные впечатления, встречи, разговоры, природные пейзажи, чтобы войти в непривычный ритм степной жизни, где «другое небо и другие звёзды».
Горизонты «другого неба» открываются в путешествии. Путешествие кажется ему чем-то вроде мусульманского поста: «Я совсем один, и я со всеми ... Путешествие - это особый пост «ураза» на все привычное ... Нужно, чтобы каждый так постился ... Нужно сделать, чтобы путешествие было без определенного дела и без каких-нибудь грубых непосредственных потребностей ... Оборвал привычки, знакомства, привычную природу ... Лопнул канат ... И вот все живое в себе ищет восстановить это нарушенное равновесие, хватается за людей, всяких, за новые деревья, камни ... пройдет время, и связи восстановлены, привычки найдены, верблюд не останавливает внимания ... горы, лес ... все обыкновенно ... Но смысл пережитого остался ... остался какой-то налет, колорит жизни, и вот, право, не знаю, что это значит: какое имеет значение - география или роман ...» [6, VIII, 54]. Он стремится понять Киргизию, чтобы приблизиться к феномену России, чтобы найти отличия и сходство двух, на первый взгляд, таких разных миров, «Джамантас! Едешь и смотришь на камни и вдруг вспомнишь - с сентября теперь у нас у террасы астры холодные» [6, VIII, 55]. Но для Пришвина родное Черноземье, Поволжье, русский Север с его поморами и старообрядцами каким-то непостижимым образом связан с этой древней землёй, с этим вольным кочевьем, и Россия возникает уже как таинственная Евразия, у которой одна душа, одно сердце: «Я думал о том небе, которому поклоняются, и пустыне со звёздами, где нет людей и только дикие кони перебегают по оазисам.
Мотив пути в «Кащеевой цепи»: композиционно-структурное своеобразие
В творческом наследии М.Пришвина мотив пути актуализирован на всех уровнях художественной структуры. В дневниках Пришвина, в его произведениях обнаруживается мечта о какой-то Неведомой стране, куда он стремится с детства, стране «Небывалого», которая трансформируется в его произведениях, превращаясь то в страну ослепительной зелени («За волшебным колобком»), то в загадочную страну Арка («Черный араб»), то в таинственное место, где растет Жень-шень - корень жизни («Жень-шень»).
Одним из наиболее значимых эпизодов в автобиографическом романе «Кащеева цепь» является путь маленького гимназиста в Азию, подальше «от проклятой латыни». Для самого Пришвина этот побег, окончившийся неудачей, навсегда останется главным событием отрочества, определившим впоследствии его странствия. Он выбирает особый вектор для своих путешествий: север и восток, путешествуя «от центра к периферии и к Полюсу, где Солнце восходит из-за горизонта» [85]. Поэтому не случайно, многие герои пришвинских произведений - герои пути, стремящиеся найти глубинные основы бытия, таинственные в своей сути. Дух тайны царит в бесконечном пространстве пришвинских произведений. То высшее, к чему стремятся герои, называется ими по-разному. В «Кладовой солнца» Митраша стремится найти «палестинку», место таинственное и никому не известное: «Ты это помнишь, - сказал Митраша сестре, - как отец нам говорил о клюкве, что есть палестинка в лесу...» [6, V, 220]. Пришвин обращается к библейскому локальному символу, обладающему особой сакральной семантикой: «В Библии Палестина представляется как самая прекрасная и плодородная земля, текущая медом и млеком, и которая напояется водой от дождя небесного» [26, 548].
В «Черном арабе» герой-повествователь ищет «страну обетованную», которая у киргизов зовется «Арка». Герой, «по виду - киргиз, по слуху - араб», хочет понять «всеобщее сознание природы», воплощая через это идею Всеединства. Степь становится волшебной страной, в которой обитает вечность, на что указывает также мотив оборотничества, способствующий воплощению идеи о множественности ликов бытия и в тот же момент о внутреннем единстве человека и мира, человека и природы.
В повести «Жень-шень» герой, пострадавший от войны, ищет свой «корень жизни», символ не только витальности, но и связи между разными культурами в едином пространстве мира. Топоним Арсея (так называет Лувен Россию) становится знаком этого единения: «...я стал считать просто случайностью, что когда-то Арсея Лувена была в Шанхае, а моя Арсея в Москве... культура не в манжетах и запонках, а в родственной связи между людьми» [6, IV, 9-10]. Основной лейтмотив повести - любовь как основа Всеединства. Это и любовь к природе, и любовь к женщине, увиденной лишь одно мгновение, это любовь ко всему живому.
В очерке «За волшебным колобком» герои ищут «страну без имени, без территории». Тайна сущего может находиться на Севере, где прошлое переплетается с настоящим. Пришвина постоянно притягивает Север с его суровой архаикой и чистотой нравов. В своих первых очерках он обнаруживает на Русском Севере, среди поморов и полесников, удивительный мир гармонии и красоты. Герои его очерков находят то место, где сохранилась еще в нетронутом виде «колыбель» русского человека. Там он встречает людей, не испорченных цивилизацией. Пришвин ищет корни национального генотипа, те конститутивные признаки, которые определяют сущностные основы национального характера: простота, гостеприимство, устремленность к Абсолюту, духовная и физическая сила, выносливость, но в первую очередь, абсолютная вера народа в Божий Промысел. Отправляясь на Соловки вместе с богомольцами, герой-повествователь разгадывает тайну их странствия. Они плывут «за тридевять земель» в надежде найти место, где могли бы очиститься от скверны, покаяться. Видя искру счастья на лицах этих «черных людей», герой-интеллигент начинает понимать сакральное значение слов «по обещанию»: «Человек удаляется от социума, повязшего в грехе, пребывает в отшельнической тишине, совершая при этом нечто вроде феноменологической редукции: он выносит социум со всей его греховной мирской суетой за скобки, чтобы в сосредоточенном уединении услышать голос Благодати... Монастырь становится местом массового паломничества-притяжением тех, кто преисполнен решимости изменить себя, начать новую жизнь... Соловки - само воплощение светлого космизма» [116, 143].
Мотив пути в пришвинской наррации - сквозной, концептуальный. Сам писатель испытывал чувство абсолютной необходимости странствования. Он жаждал видеть новые земли, лица, слышать новые запахи, звуки, открывать новые широты, звезды: «...с каких-то лет меня стало неудержимо тянуть выйти куда-то в люди...» [6, II, 452], «постранствовать... Богу помолиться .... попытать счастья на новых местах» [6, VIII, 112]. Каждая минута вписана им в вечность, что помогало быть всегда современным. Пространство, где путешествуют, странствуют герои, может быть самых различных типов: оно выступает как реальный, физический топос, а может приобретать мифологически-сказочные очертания. Так, в пришвинском тексте странствуют даже волхвы в «Мирской чаше» (время в мифологии обратимо, пространство новозаветной истории оборачивается вспять). Они идут в пространстве абсолютного хаоса России, они заблудились. Но все-таки вдалеке горит Вифлеемская звезда, которая указывает новый путь не только волхвам, но и самой заблудившейся России. Так выстраивается вертикальный пространственный вектор. И пусть на горизонте нет грани между небом и землей, надежда на преодоление русского хаоса остается.
