История славянской печатной псалтири: Московская традиция XVI - XVII вв.: Простая псалтирь Вознесенский Андрей Владимирович

Содержание к диссертации

Введение

Глава 1. Московская простая Псалтирь XVI - XVII вв. как печатная книга 83

CLASS Глава 2. Московская простая Псалтирь XVI - XVII вв. как богослужебный сборник 11 CLASS 9

Глава 3. Библейские тексты в московских изданиях простой Псалтири XVI - XVII вв . 154

CLASS Глава 4. Изменения текста московских изданий простой Псалтири XVI - XVII вв. 19 CLASS 3

Заключение

• Московская простая Псалтирь XVI - XVII вв. как печатная книга
• Московская простая Псалтирь XVI - XVII вв. как богослужебный сборник
• Библейские тексты в московских изданиях простой Псалтири XVI - XVII вв
• Изменения текста московских изданий простой Псалтири XVI - XVII вв.

Введение к работе

Находясь на подступах к столь обширной теме, как история славянской Псалтири, нельзя тотчас же не осознать необходимости некоторых самоограничений, и прежде всего из-за опасности увязнуть в бесконечно возникающих вопросах, ответы на которые дает только специальное их изучение, причем каждый из полученных ответов может быть с легкостью представлен в виде отдельной монографии. Поэтому уже при начале этой работы потребовалось - ввести ее в определенные рамки, и основанием для их установления стало стремление ограничиться как раз таким объемом материала, который бьш бы вполне обозрим и доступен для единовременного рассмотрения, но обладал бы при этом единством, позволяющим делать какие-либо заключения.

Определение подобных границ, как правило, представляет собою совсем не простую задачу, но если руководствоваться соображением, что любое исследование должно заключать в себе при наивозможно полном изучении материала наивозможно полное его обсуждение, без уклонения к решению проблем, им никак не решаемых, то нетрудно прийти к выводу о необходимости отказа от освещения некоторых общих вопросов, к примеру, от рассмотрения до сих пор широко дискутируемых проблем происхождения Псалтири, ее состава и авторства, поскольку бытование Псалтири в славянской традиции едва ли может внести в их обсуждение какие-либо дополнительные нюансы. Итогом такого сознательного ограничения материала исследования стал выбор в качестве главного предмета изучения московской печатной Псалтири XVI - XVII вв., причем только той ее разновидности, которая относится к разряду служебных и называется простой Псалтирью,2 хотя основания, на которых был сделан именно такой выбор, как кажется, нуждаются в некоторых разъяснениях.

1 История славянской Псалтири, книги, перевод которой относят к числу наиболее ранних, еще кирилло-мефодиевских, не могла пройти мимо внимания исследователей, интересы которых, однако, оказались сосредоточены в первую очередь на рукописях этой книги, прежде всего древнейших, и на их изучении с точки зрения истории переводов и редакций псалтирного текста. Подобные изыскания, приведшие к изданию текста нескольких рукописей Псалтири, получили развитие во второй половине XIX - начале XX в. (прежде всего в работах Вс.И.Срезневского, архим. Амфилохия, И.В.Ягича, Е.Ф.Карского, В.А.Погорелова, С.Северьянова)4 и продолжаются по сей день, имея по преимуществу то же направление.5

Печатная славянская Псалтирь пользовалась заметно меньшим вниманием исследователей. Изучение ее пошло по пути, прежде всего, библиографической фиксации изданий, которая, впрочем, производилась не всегда безошибочно. Основные причины ошибок, создавших немало мифов о несуществующих изданиях простой Псалтири, кажется, следует видеть как в невнимательности библиографов, вносивших в свои указатели неверные сведения о времени, месте, формате и объеме изданий, а также в неразличении ими Псалтири простой и Псалтири с восследованием, чего никогда не делали московские печатники, проводившие четкую грань между «учебной» и «следованной» Псалтирями, так и в той огромной роли, которую играла Псалтирь в жизни русского народа в течение многих веков, отчего экземпляры ее быстро приходили в негодность.

Только этим можно объяснить то, что до последнего времени точное число изданий простой Псалтири не было доподлинно известно. Не случайно при создании Сводного каталога московских печатных книг XVI - XVII вв. А.С. Зернова смогла отметить лишь 48 изданий простой Псалтири.7 Прежде всего это было связано с тем, что ею принимались во внимание только те издания, экземпляры которых сохранились в Библиотеке им. В.И.Ленина, либо отсутствовали там, но имелись в других хранилищах Москвы и Ленинграда и бьши к тому времени вполне определенно атрибутированы московской книгопечатне и датированы. Как раз в этом и только в этом следует видеть причину того, что в каталог А.С. Зерновой не попал целый ряд изданий Псалтири, упоминаемых в предшествующих ему библиографических работах.

Между тем уже в указателе В.С.Сопикова, первом по времени из опубликованных справочников, дававших последовательный перечень книг, которые были напечатаны в русских пределах, легко обнаружить не отмеченные в Сводном каталоге московские издания простой Псалтири, даже несмотря на то, что В.С.Сопиков и не ставил перед собою цели выявить все вообще издания книги; в своем реестре он упомянул лишь те из них, которые оказались у него под рукой, не преминув заметить при этом, что «по великому расходу этой книги, кроме означенных, много было других изданий разными форматами», но он поместил здесь только те, что дошли до его сведения.9 Среди этих дошедших до его сведения изданий были названы как имеющиеся в каталоге осталось известным лишь В.С.Сопикову, однако определить, какого рода ошибка способствовала появлению сведений о нем, пока не представляется возможным. Между тем во всех других случаях библиограф ошибок не сделал и указанные им издания простой Псалтири несомненно существовали, хотя экземпляры некоторых из них до сих пор не обнаружены. В числе подобных изданий он упомянул, в частности, простые

Псалтири, напечатанные в 1666 г. (№ 948), 1667 г. (№ 949),19 1669 г. (№ 951),20 1671 г. (№ 953),21 1689 г. (№ 961),22 1690 г. (№ 963),23 1695 г. (№ 965).24

Неполнота сведений об изданиях простой Псалтири XVI — XVII вв. в каталоге В.С.Сопикова дала его последователям хорошую возможность для совершения библиографических открытий, и находки новых изданий Псалтири не заставили себя ждать. Уже в 1830 г. появилось известие о московском издании 1568 г., напечатанном Никифором Тарасиевым и Невежей Тимофеевым, в 1832 г. - о московской Псалтири 1660 г.,26 а годом позже - о Псалтири 1685 г.27

Между тем в имевших большой научный резонанс библиографических работах П.М.Строева обнаруживается сообщение только о трех неизвестных прежде изданиях Псалтири, хотя и не совсем тех, которые он сам относил к неотмеченным в библиографии, включив в их число московское издание 1568 г. и слободское 1577 г.,28 тогда как на деле он ввел в научный оборот московские Псалтири 1615 г., 1632 г. и 1647 г., предположив, однако, что последняя уже упоминалась В.С.Сопиковым, но тот, как и в ряде других случаев, и на сей раз перепутал год, поставив 1648 вместо 1647.31 Нужно думать, что столь небольшое число новых изданий, обнаруженных П.М.Строевым, во многом определялось особенностью собраний, с которыми ему пришлось иметь дело, поскольку если в коллекции И.Н. Царского и Общества истории и древностей российских и находились некоторые московские Псалтири, главным образом - древнейшие, дониконовские, то у Ф.А.Толстого их не было вовсе.33

Совсем иным оказалось собрание А.И.Кастерина, привлекавшее в 40-х гг. XIX в. внимание многих библиографов. Описанием его занимался И.П.Сахаров, однако в итоге каталог был подготовлен к публикации В.М.Ундольским, проделавшим при этом более широкие библиографические разыскания и поинтересовавшимся тем, что хранилось в некоторых государственных и монастырских библиотеках, а также у других частных коллекционеров.34 У А.И.Кастерина им были обнаружены издания 1619 г. (№ 108, датировано 1620 г.),35 1624 г. (№ 126), бурцовское 1640 г. (№ 237), 1641 г. (№ 250), 1642 г. (№ 270, датировано 1643 г.), 1650 г. (№ 323), 1661 г. (№ 390, показано форматом в 8-ю долю листа)36 и 1663 г. (№ 397). Примечательно, что В.М.Ундольский впервые четко выделил издания Василия Бурцова, не указав печатника лишь в описании декабрьского издания 1634 г. (№ 188, датировано 1635 г.), но разграничив Псалтири, напечатанные в одном и том же 1636 г. Печатным двором (№ 202) и Бурцовым (№ 217, датировано 1637 г.).

Если не учитывать характерные для того времени ошибки в датировке книг, заключавшиеся в оставлении без внимания принятого в старых изданиях отсчета нового года с 1 сентября, то сомнения в правильности вызывают только два указания В.М.У идольского. Во-первых, когда, наряду с болынеформатным изданием «крупной печати» 1653 г., он упоминает об издании того же года в 4-ю долю листа, во-вторых, когда он характеризует и Псалтирь 1697 г. как напечатанную форматом в 4-ю долю листа.38 В любом случае впоследствии оба издания вспоминались, и то не всегда, лишь при попытках собрать воедино все доступные сведения о старопечатных славянских книгах, либо при составлении списка разыскиваемых изданий.39

Почти одновременно с выходом каталога собрания А.И.Кастерина была предпринята новая попытка создать всеобъемлющую библиографию кириллических изданий, хотя, как и прежде, в работах В.С.Сопикова и П.И.Кеппена, их описание должно было стать частью более широкого и претенциозного проекта. Произвел эту попытку И.П.Сахаров, выказав при этом весьма высокий на ту пору уровень библиографической культуры, позволивший ему внести ясность в целый ряд вопросов, возникновение которых было обусловлено по преимуществу неточностью и неполнотой сведений о книгах, сообщенных его предшественниками. Благодаря тому, что он, вслед за П.М.Строевым, при описании московских изданий непременно указывал время начала и окончания печатания книги, ему удалось не только различить два - мартовское и июньское - издания 1648 г. (№ 499 и 500), но и дать четкие указания на то, какие именно издания 1645 и 1650 гг. были ему известны. Исходя из каталога И.П.Сахарова, легко понять, что он держал в руках только декабрьскую Псалтирь 1645 г. (№ 456)40 и декабрьскую же - 1650 г. (№ 524),41 хотя в эти годы на московском Печатном дворе выходило по два издания Псалтири.

Наряду с уточнением сведений о целом ряде книг, чему способствовало еще и обязательное указание количества листов в них, И.П.Сахаров ввел в научный оборот несколько прежде не известных изданий Псалтири. И, кроме уже упоминавшегося второго издания 1648 г., это - Псалтирь большого формата, вышедшая в 1634 г. (№ 308), а также издания 1638 г. (№ 371) и 1651 г. (№ 537). Еще одно, на первый взгляд новое, издание появилось из-за ошибки в указании формата (2-я доля листа вместо 4-й), так как приводимые в описании выходные сведения позволяют говорить о том, что И.П.Сахаров держал в руках бурцовское издание 1636 г. (см. № 332).42 

Последовавший за каталогом И.П.Сахарова новый опыт создания полного библиографического списка древнейших славянских печатных книг, предпринятый И.П.Каратаевым, был менее удачным, и прежде всего по причине менее критичного отношения автора к источникам, использованным им при сборе материала. Судя по представленным в Хронологической росписи славянских книг И.П.Каратаева описаниям, он не стремился всякий раз добыть дополнительные сведения об учитываемых им изданиях, зачастую довольствуясь тем, что можно было почерпнуть из их старых реестров, ограничивавшихся сообщением названия книги, места и времени ее выхода, а также формата. Использовал он и не до конца проверенные сведения. Нужно думать, именно поэтому в каталоге И.П.Каратаева появилось упоминание о Псалтири 1635 г., напечатанной во 2-ю долю листа и находящейся «в частных руках» (№ 372).43 Вместе с тем, И.П.Каратаевым были учтены несколько новых изданий Псалтири, среди которых следует назвать две Псалтири, обнаруженные им в составе собрания Публичной библиотеки: издания 1631 г. (№ 325)44 и 1678 г. (№ 844).45 Также к заслугам И.П.Каратаева следует причислить установление того, что в 1645 г. на Печатном дворе было выпущено сразу две Псалтири: наряду с уже известным декабрьским (№ 526), он впервые описал и сентябрьское издание этого года (№ 528).

Публикация в 1881 г. библиографического указателя еп. Дамаскина была явлением совсем не случайным, в ней легко различить те изменения, которые в 70-х - 80-х гг. XIX в. наметились в изучения истории московского книгопечатания. Выход в свет каталога еп. Дамаскина рассматривался тогда как издание исторического источника, такого же, как и архивные материалы Приказа книгопечатного дела, обращение к которым исследователей началось именно в эту пору.56 Первопроходцем в этом стал В.Е.Румянцев, занимавшийся описанием дел архива, однако вскоре к нему присоединились Е.В.Барсов, И.Д.Мансветов, А.Е.Викторов, С.А.Белокуров, П.Ф.Николаевский. Из опубликованных ими сочинений наиболее ценным с точки зрения описания изданий московского Печатного двора, несомненно, является статья П.Ф.Николаевского, однако и ему удалось указать лишь одно новое издание - Псалтирь, оконченную печатанием 5 сентября 1650 г. и составившую пару упомянутому И.П.Сахаровым декабрьскому изданию этого же года.

Столь незначительное дополнение списка старых московских книг на основе изучения архивных материалов можно объяснить тем, что всех упомянутых исследователей, за исключением, пожалуй, А.Е.Викторова, работа которого осталась в рукописи, интересовал не столько репертуар московской типографии, сколько то, каким

Дамаскин (Семенов-Руднев), 1881. С. 55. Отголосок этого сообщения еп. Дамаскина можно найти в старом карточном каталоге Типографской библиотеки в РГАДА, однако оно не соответствует действительности, так как оба известных издания 1648 г. печатались с употреблением киновари.

В дальнейшем положение, конечно же, изменилось, хотя изучение архивных дел А.А.Покровским, исследования которого принадлежат к числу наиболее основательных штудий по истории московского Печатного двора,59 шло преимущественно в прежнем направлении, почему сведения о печатавшихся там книгах в них случайны и фрагментарны. Еще до революции появились работы, заключавшие в себе материалы, касающиеся истории печатания в Москве отдельных изданий, и в первую очередь здесь следует назвать исследование С.Н.Браиловского о Кариопе Истомине,60 а также каталог выставки, устроенной московской Синодальной типографией в 1909 г. по случаю открытия в Москве памятника первопечатнику Ивану Федорову.61 При этом если последний полезен только тем, что в нем можно найти сведения о тиражах некоторых московских книг XVII в. и о ценах на них, то труд С.Н.Браиловского дает яркую картину деятельности московской типографии в последней четверти XVII в., приводя материалы об изданиях, напечатанных во время работы на Печатном дворе Кариона Истомина, т.е с 1679 по 1701 г., достаточно последовательно и полно.

Книги 2-й половины XVII в., в отличие от собиравшихся старообрядцами дониконовских, сохранились намного хуже, поэтому сведения из архива Книгопечатного дела заметно пополнили библиографию, назвав несколько изданий, экземпляры которых не были еще найдены, и уточнив ряд недостаточно ясных упоминаний о книгах, описанных в прежних указателях. Так, благодаря исследованию С.Н.Браиловского стало известно, что в 1684 и 1690 гг. вышло не по одному, а сразу по два издания простой Псалтири, а также что эта книга печаталась в Москве в 1688 г. и дважды - форматом в 4-ю и в 8-ю долю листа - в 1696 г.

К концу XIX в. в библиографической работе, связанной с описанием кириллических книг, начали происходить некоторые изменения, поскольку после выхода в свет двух новых каталогов И.П.Каратаева, 5 попытки создания всеобъемлющего реестра этих изданий на время прекратились; библиографы сосредоточились на описании частных собраний, что позволило, пусть и в небольшой степени, еще пополнить список московских изданий Псалтири. Как и прежде, этот список увеличился за счет как реальных изданий, в числе которых следует назвать Псалтири 1629, 1654, 1665 гг.,66 а также 1682 г., так и тех, которые появились вследствие ошибок, но при этом среди ошибок, кроме уже традиционного зачисления в разряд Псалтирей простых Псалтири с восследованием,68 можно назвать и такие, которые стали свойствены библиографии в дальнейшем, в XX в., когда в научный обиход вошло требование более подробного описания изданий. В частности, такова ошибка, сделанная А.С.Родосским при приведении им сведений об экземпляре сентябрьской Псалтири 1645 г., поскольку основанием для нее явилось то, что несмотря на присущий А.С.Родосскому новый, критический подход к материалу и предшествующим указателям, он полностью доверял экземплярам изданий.

Следует упомянуть еще об одном достижении библиографии XIX в. Кроме прочего, в это время появились первые сведения о московских анонимных Псалтирях, причем было не только сделано их описание, но и высказано предположение об их московском и дофедоровском происхождении. Впрочем, собирать доказательства этой теории пришлось уже ученым XX в., и они с успехом справились с этой задачей. Сначала А.А.Гераклитовым было произведено всестороннее исследование трех анонимных изданий (в том числе «среднешрифтной» Псалтири) и итогом его стал вывод о возможности существования типографии в Москве до Ивана Федорова, затем А.С.Зернова подвергла рассмотрению все доступные ей анонимные издания и пришла к заключению, что анонимные типографы были не только предшественниками Ивана Федорова, но и его современниками.

Принципиально новым, поворотным этапом в истории библиографического изучения московских старопечатных книг стало появление в 1958 г. Сводного каталога А.С.Зерновой, сделавшей попытку дать описание всех сохранившихся изданий XVI -XVII вв., причем такое, которое позволило бы затем атрибутировать даже дефектные их экземпляры. Указатель этот издавался в два приема. Сперва был опубликован альбом орнаментики московских книг XVI - XVII вв., к которому прилагалась роспись употребления гравированных украшений во всех известных на ту пору А.С.Зерновой изданиях.75 Затем вышел и сам каталог, при создании которого А.С.Зернова применила разработанную ею методику описания изданий, заимствовавшую целый ряд приемов, принятых при работе с инкунабулами. Особое внимание к коллации изданий, свойственное этой методике, позволило А.С.Зерновой внести существенные изменения в представления об объеме многих московских книг, количество листов в которых указывалось прежними библиографами без учета пустых листов и ошибок в фолиации.

Среди подобных изданий оказалось немало простых Псалтирей, описание которых из-за обычной для них плохой сохранности почти всегда становилось проблемой для библиографов. И А.С.Зерновой удалось многое сделать для решения этой проблемы, хотя не со всеми ее выводами можно вполне согласиться. В частности, в изданиях 1568 и 1577 гг. давая почти одинаковое описание предисловнои части книги, она предположила наличие пустого листа в ее начале, и то, откуда взялся этот пустой лист, кажется, довольно легко объяснить. Как представляется, его появлению способствовало убеждение А.С.Зерновой, что лист, на котором делался оттиск гравюры с изображением царя Давида, /4 Зернова, 1947. С. 7-31.

См.: Зернова, 1952. Дополнение к этой росписи с материалами, касавшимися тех изданий, которые отсутствовали в ГБЛ, вошло в издание каталога (см.: Зернова, 1958. С. 141 - 146). К сожалению, при создании альбома для воспроизведения орнаментики А.С.Зернова использовала по преимуществу экземпляры РГБ, которые, как правило, не отличаются хорошей сохранностью. Это способствовало внесению в альбом не только таких изображений, которые дают представление лишь о части гравированного украшения, но и таких, которые это представление искажают. К примеру, заставка № 97 в ее альбоме не имеет центрального навершия, а заставка № 98 имеет уже слом левого верхнего угла, хотя в Псалтири 1568 г., если судить по экземпляру РНБ, этих дефектов нет. Но более того, центральное навершие заставки № 112 в том виде, в каком она воспроизведена в альбоме, можно на деле видеть только в одном экземпляре слободской Псалтири 1577 г. (РГБ 5227), где оно дорисовано от руки. Следует также заметить, что альбом 1952 г. не дает представления об орнаментике конца XVII в., ее нужно искать в печатался отдельно, обособленно от набора предисловной части, в которой, таким образом, оставалось всего 3 листа; создававшуюся этим неполноту тетради она и попыталась восполнить пустым листом, который естественно попал в самое начало тетради.

Нужно думать, что это исключение из набора полосы, целиком отданной под оттиск с гравированной доски, поддерживалось ее представлением о том, что на раннем этапе московским типографам еще недоставало технических навыков, и они не умели включать гравюру в набор. Подобное представление, конечно же, не может не показаться странным, поскольку уже Апостол Ивана Федорова, первое точно датированное московское издание, имел в себе листовую гравюру, печатавшуюся на листе, вторая часть которого была занята набором. Однако в итоге оба издания Псалтири получили у А.С.Зерновой по одному дополнительному листу, существование которых не подтверждается распределением филиграней в тетради, заключающей в себе предисловную часть, ни в одном из известных мне экземпляров этих Псалтирей. 

Указание неправильного объема еще одного издания, Псалтири 1619 г., было связано с двумя другими причинами, одной из которых стало неверное понимание А.С.Зерновой системы сигнатур, примененной типографами при печатании этой книги. Дополнительные трудности для А.С.Зерновой составило то, что экземпляр РГБ, который лег в основу описания, имел рукописное начало. Следовательно, ей необходимо было решить вопрос о том, что именно она видит перед собою: рукописную реставрацию утраченной в процессе бытования части книги или ее дополнение? А.С.Зернова увидела здесь реставрацию утраченного, и это заставляет библиографов по сей день при описании Псалтири 1619 г. свидетельствовать о необнаружении в описываемых ими экземплярах того, что она признала частью издания.77

Причины появления в каталоге А.С.Зерновой указанного недочета, кажется, следует искать не только в ее доверии к рассматриваемому экземпляру издания, но и в неучете типологического развития книги в пределах ее московской печатной традиции. По крайней мере именно такое объяснение можно приложить к тому, как было составлено ею описание первого бурцовского издания, приблизительно датированного 1633 г. Эта Псалтирь также оказалась дополнена девятью листами в начале книги, и вновь следующем альбоме (см.: Зернова, 1963), выпущенном в связи с изданием сводного каталога московских изданий XVIII в. (см.: Зернова, Каменева, 1968).

Алексеева, Попкова, 2000. № 38. благодаря тому, что 9 рукописных листов обнаружились в одном из экземпляров РГБ.78 Естественно, что эти листы также до сих пор безуспешно ищутся библиографами,79 поскольку их там и не могло быть, так как отдельная предисловная часть в московских изданиях Псалтири появилась в более позднее время, только в 1636 г.

Неучет особенностей печатания и бытования старопечатных книг привел к появлению еще одного неверного описания, а именно описания сентябрьской Псалтири 1645 г. Основываясь, опять же, на том, какой вид имеет один из экземпляров РГБ, А.С.Зернова дополнила объем книги не принадлежавшими ей десятью листами, на которых было напечатано «Наказание ко учителем, како им учити детей грамоте, и како детем учитися божественному писанию и разумению». Между тем, о безосновательности подобного дополнения говорит не только состояние того экземпляра РГБ, который был взят за основу при описании издания, но и явное противоречие того, как, согласно А.С.Зерновой, было изменено содержание предисловной части этой Псалтири, обычному ходу развития состава книги, как оно происходило в Москве в XVII в.

В случае дополнения книги, имевшей уже печатную традицию, новая статья могла вноситься непосредственно в текст или примыкать к нему в виде вставки, получавшей особую нумерацию листов, а порою и особый сигнатурный ряд. При этом введение новой статьи как раз в форме вставки с особым счетом листов следует, вероятно, рассматривать -в качестве указания на колебания типографов в вопросе о целесообразности ее нахождения в книге. По крайней мере вставка, как правило, не воспроизводилась при переиздании книги. Обычно, если дополнение приживалось в ней, вставка инкорпорировалась в нее и не выделялась более особой фолиацией. В противном случае новая статья исчезала из книги.

Таким образом, учитывая ту роль, которую играла печатная книга в эпоху, последовавшую за началом книгопечатания, и репрезентативность базы, полученной в ходе библиографического описания московских печатных Псалтирей, нетрудно прийти к выводу, что при изучении поздней истории Псалтири более предпочтительным является обращение именно к ее печатной традиции. Безусловно, при таком подходе в стороне остается вопрос о возможных взаимовлияниях рукописной и печатной традиций книги, однако, как упоминалось, постановка этого вопроса представляется сейчас

разночтений в тексте, а Т.А.Исаченко-Лисовая дает церковно-славянские параллели переводу Авраамия Фирсова по изданию Псалтири с восследованием 1681 г. как наиболее близкому хронологически (см.: Исаченко-Лисовая, 1984, С. 251), оставляя в стороне, впрочем, еще более близкое в этом отношении издание 1682 г., вероятно, из-за отсутствия его в московских хранилищах.

Сведения о поздней истории Псалтири обычно ограничиваются констатацией того, что ее характеризует особая редакция текста псалмов, называвшаяся прежде исправленной или новой, а теперь определяемая как афонская или святогорская, хотя вопрос о времени и месте ее возникновения по-прежнему остается дискуссионным (см.: Коцева, Карачорова, Атанасов, 1985. С. 34 - 37; Мак Роберт, 1998). С этой редакцией обычно связывают текст печатной Псалтири (см.: Погорелов, 1901. С. XXVII; Коцева, Карачорова, Атанасов, 1985. С. 37; Алексеев, 1999. С. 186), хотя порою и подчеркивают его близость к той группе рукописей, в которых эта редакция получила развитие (ярчайшим их представителем является Псалтирь митрополита Киприана, см.: Чешко, 1981. С. 84; Бунина, Чешко, 1989. С. 79). В поздней рукописной традиции внимание исследователей привлекала лишь Псалтирь Авраамия Фирсова, представляющая собою новый перевод псалтирного текста (см. ее издание: Целунова, 1989; Целунова, 2006). преждевременной, и главным образом из-за неизученности поздней рукописной традиции Псалтири. Ограничение материала исследования изданиями одной лишь московской традиции также имеет свои основания. И они заключаются не только в том, что издания, напечатанные в Москве, получили сравнительно с другими кириллическими книгами наиболее полное и удовлетворительное (по крайней мере такое, которое позволяет их идентифицировать уже по приводимым о них сведениям) описание,158 и не только в том, что изучение документов, касающихся деятельности Печатного двора, печатника Василия Бурцова и Верхней типографии в Москве, сделало общедоступными материалы, которые дают возможность осветить многие стороны этой деятельности, не вытекающие из рассмотрения только изданий, тем более что подобные исследования продолжают появляться по сей день, давая объяснение некоторым не до конца ясным и поэтому рассматривавшимся предположительно или вовсе не известным до того эпизодам истории московского типографского дела.

Не менее важным представляется то, что московское книгопечатание имело в XVI - XVII вв. значение общерусского, став воплощением русской книжной традиции.160 Не случайно поэтому использование теперь рукописей как инструмента для поиска несохранившихся изданий (см., к примеру: Бубнов, 1973). 158 Зернова, 1952; Зернова, 1958; Зернова, 1963. Каталог А.С.Зерновой оброс уже многими дополнениями, существующими в виде и описаний книг, не отраженных в нем, но обнаруженных при изучении отдельных собраний, и документальных свидетельств об издании тех или иных книг в Москве. В некоторой степени эти дополнения учтены А.А.Гусевой (см.: Гусева, 1990. С. 79 - 94). 159 Поздеева, 1986; Гусева, 1993; Починская, 1998; Лукьянова, 1999; Сиромаха, 1999; Починская, 2000; Поздеева, Пушков, Дадыкин, 2001; Каталог РГАДА. Вып. 1-3. 160 Немногочисленные книги, печатавшиеся вне Москвы, и обстоятельства их издания достаточно хорошо известны. Исключение долгое время составляла только казанская типография, от которой дошли, как поначалу полагали, лишь одно издание и весьма туманные слухи о ее существовании (см.: Рогов, 1979а. С. 157 - 158; Турилов, 1984; Немировский, 1997. С. 89 - 91), однако в последнее время к этому единственному изданию добавилось еще одно, а казанское книгопечатание получило достаточно подробное рассмотрение (Поздеева, Турилов, 1999а; Поздеева, Турилов, 2001; Починская, 2007), из которого становится ясно, что печатание книг в Казани преследовало свои локальные цели и, не выходя за их пределы, едва ли оказало воздействие на московскую традицию. Деятельность типографий в Александровской слободе и Нижнем Новгороде была незначительной и в целом протекала в пределах московской печатной традиции, причем велась теми же типографами, которые печатали книги и в Москве (см.: Румянцев, 1872. С. 56; Зернова, 1928; Зернова, 1952. С. 14, 17; Киселев, 1960. С. 130 - 131; Сидоров, 1964. С. 46; Сазонова, 1988; Белобородое и др., 1995; Сазонова, Солодкин, 2004. С. 180 зо Неучет этого был бы закономерен при предположении о единстве книжной культуры на 161 всей занимаемой в ту эпоху православными славянами территории, однако существование такого единства вызывает некоторые сомнения, поскольку книжный репертуар у разных славянских народов ко времени возникновения и первоначального развития кириллического книгопечатания был уже совсем не одинаков, так как книги, употреблявшиеся в равной мере в разных книжных традициях, а это прежде всего богослужебные книги, печатание которых было главным направлением деятельности московских типографов, имели в ту эпоху уже весьма большое своеобразие, притом что 182; Шаромазов, 2005; Белобородое, Мосин, Почииская, 2006; Шаромазов, 2006). Особняком стоит только типография Иверского монастыря, представлявшая собою перемещенное в великорусские пределы кутейнское печатное предприятие (см. о ней: Сахаров, 1842. С. [49] - [59] и илл.; Леонид (Кавелин), 1876; Харлампович, 1914. С. 438 -439; Голенченко, 1966. С. 99 - 106; Белоненко, 1988; Белоненко, 1988а; Голенченко, 1989. С. 61 - 69; Белоненко, 1994. С. 95 - 100), которое и в Иверском монастыре продолжало издавать книги вполне в белорусской манере (Некрасов, 1924. С. 115; Буланин, 2004а. С. 171 - 172), что было легко сделать, так как вместе с оборудованием туда были перемещены и типографы. Таким образом, лишь деятельность Иверской типографии нарушала единство русской печатной традиции и должна поэтому рассматриваться вне ее, но с точки зрения возможного на нее воздействия, и наоборот. Что касается деятельности типографии Антониева-Сийского монастыря, напечатавшей в 1670 г. Святцы, а ее порою упоминают в качестве еще одного провинциального печатного предприятия той поры (Белоненко, 1988. С. 67, сноска 1; Белоненко, 1994. С. 90, сноска 1), то необходимо принять во внимание, что Святцы были ее единственным известным и, к тому же, цельногравированным изданием, почему и нужно согласиться с исследователями, возражающими против включения этого факта в историю русского типографского дела в XVII в. (Киселев, 1960. С. 131, сноска 7; Клепиков, 1964. С. 151; см. также: Буланин, 2004. С. 137 - 138; о месте цельногравированной книги в русской книжной культуре XVII - XIX вв. см.: Хромов, 1998. С. 64-66, 219). 161 См.: Дмитриев, 2003. С. 13 - 14, 22. При этом М.В.Дмитриев, говоря о единстве книжной культуры, исходит из того, что основа его создавалась «самыми традиционными, широко распространенными памятниками», в равной мере знакомыми всем славянам, хотя и допускает существование региональных различий (см.: Дискуссия, 2003. С. 26).  

Вопрос о различиях в богослужении и богослужебных книгах разных ветвей православного славянства крайне мало и плохо исследован, что дает повод некоторым исследователям предполагать отсутствие подобных различий (см.: Лабынцев, 1986а. С. 178). Между тем, их отголоски видны, к примеру, в том, что в XVII в. в Москве в качестве сборников, содержащих молитвословия седмичного богослужебного круга печатаются Канонники, тогда как на Украине и в Белоруссии - Акафистники (Вознесенский, 1993. С. 355 - 356), тем более что это различие возникло не вдруг, о чем свидетельствует Малая подорожная книжка Франциска Скорины, включающая в себя как каноны, так и акафисты, ряд из которых принадлежал перу их издателя (Турилов, 1981. С. 243 - 245; Турилов, 1989. С. 94 - 95; Надсон, 1994. Р. 44 - 45). В качестве такого же рода фактов, как представляется, следует рассматривать и издание в 1620 г. в Угорцах и в 1640 г. в Луцке Апостола и Евангелия-апракос (Украинские книги, 1976. № 33, 77), которые никогда не печатались, да, вероятно, и не могли быть напечатаны в Москве, тогда как на Западной Украине еще и в XIX в. они издавались даже «в употребление юношеству греческо 31 дополнительные сложности создавались также серьезными различиями в языках разных славянских народов.163

Между тем и по сей день нередко кириллические издания исследуются безотносительно к тому, в пределах какой традиции они были напечатаны, и основания этому зачастую выводятся из представления о широком и свободном распространении книг, принадлежащих разным печатным традициям, повсеместно, в том числе и вне территории их привычного бытования и воспроизводства. При этом почему-то не учитывается то, что употребление южными славянами и румынами московских и украинских книг, которое нередко выставляют в качестве аргумента в пользу обширных культурных связей внутри Slavia orthodoxa, s на деле было вынужденным и объяснялось неразвитостью книгопечатания в этих землях по причине угнетенного положения в них православной церкви, а проникновению московских изданий в Белоруссию и на Украину в первой половине XVII в.166 способствовало лишь то, что книги нередко становились частью милостыни, даваемой московским правительством тамошним монастырям, тогда как действительно активное поступление туда московских изданий следует относить

кафолического обряда в училищах» (Свенцицкий, 1908а. № 44). О некоторых особенностях бытования в разных традициях Миней служебных, Минеи праздничной, а также Пролога см.: Турилов, 2001. С. 252 - 254, 260, 270.

Нельзя не согласиться с Б.А.Успенским, по мнению которого, «в Московской Руси ... перепечатка книг югозападнорусского происхождения - т.е. перепечатка с сохранением особенностей языка оригинала - была невозможна» (Успенский, 2002. С. 361). Поэтому не вызывает удивления выставление московским правительством в 1670 г. в качестве главной причины при отказе купить в казну Ключ разумения Иоанникия Галятовского того, что книга напечатана «не нашим речением» (Эйгорн, 1894. С. 6; Харлампович, 1914. С. 426), хотя до этого украинские церковные иерархи и богословы неоднократно пользовались благосклонностью московских властей, пытаясь извлечь финансовые выгоды через продажу им оптом больших частей тиражей своих творений. Не случайно также, что в библиотеке Симона Азарьина, собиравшего в том числе и «литовские» книги, зачастую, наряду с оригиналами, находились их рукописные переложения на церковнославянский язык (см.: Опарина, 1998. С. 195 - 196). Наконец, показателен и экземпляр изданной на «простой мове» Истории о Варлааме и Иоасафе (Кутеин, 1637), имеющий читательские глоссы с разъяснением малопонятных с точки зрения церковнославянского языка слов (Голенченко, 1989. С. 169).

Сходным было положение дел и в Московском государстве. Однако хотя никто не оспаривает того факта, что и южнославянские, и румынские печатные богослужебные книги могли привозиться в Московское государство разве как диковинка, чего, впрочем, кажется, тоже не было, поскольку их довольно большим современным собраниям наши библиотеки обязаны главным образом стараниям русских библиофилов XIX в.,169 мнение о широком бытовании в Москве «литовских», т.е. белорусских и украинских книг, причем вне зависимости от их содержания,170 прочно укоренилось в научной литературе.171

Между тем, сравнительно много белорусских и украинских богослужебных книг встречается только в основанном патриархом Никоном Воскресенском Новоиерусалимском монастыре (по описи 1680 г., см. там же, С. 126), в также в патриаршей библиотеке (Володихин, 1993. С. 108 - 109). Это объясняется тем, что поначалу, после его поставлення в патриарха, Никону был свойственен протекционизм в отношении к «литовским» изданиям (Харлампович, 1914. С. 440 - 441), который, впрочем, едва ли можно рассматривать как учет патриархом возможности заменять старые издания украинскими при нехватке новоправленных (ср.: Володихин, 1993. С. 109). 207 См.: Сиромаха, Успенский, 1987. С. 81 - 82. Нужно думать, что эта книга вызывала интерес большим количеством новых текстов, но едва ли использовалась в богослужении. Примечательно, что и отношение к ней в Московском государстве были непростым (в том числе и из-за распространявшихся неблагоприятных слухах о Петре Могиле, см.: Голубев, 1898. Т. 2. С. 29, которые уже в 1638 г. благодаря монахам Густынского монастыря прежде всего новым, нетрадиционным текстам заставляет усомниться в широкой распространности белорусских и украинских книг в пределах Московского государства. И сомнения возникают уже потому, что и в более позднее время превращение нового в традиционное обычно требовало немалого времени. Как представляется, бытование этих книг в Москве следует рассматривать как свидетельство не столько их широкого распространения, сколько их известности там и, вероятно, интереса к ним в среде наиболее образованных людей страны.

На то, что ситуация была именно такой, указывает история продаж украинских книг в Москве во второй половине XVII в., сам факт которых порою также рассматривается в качестве свидетельства о существовании активных культурных связей между Россией и Украиной. Так, в начале 1672 г. выходцами из Киева там была открыта книжная лавка, в которой продавались издания Киево-Печерской лавры, к июлю того же года ее вынуждены были закрыть, поскольку «продажа шла не бойко, хотя цены были поставлены ниже московских». В следующем году из Киева снова прислали книги на продажу и на этот раз они были предварительно рассмотрены митрополитом Сарским и Подонским Павлом. Результатом этого рассмотрения стал запрет на распространение в Москве ряда книг, и все они, за исключением Букваря, Мира с Богом Иннокентия Гизеля, Толкования божественной литургии Агапита диакона и сочинения О Иуде предателе, оказались богослужебными.210 Проще сказать, что ни одна украинская богослужебная книга не получила разрешения на продажу, и в основном из-за несходства с благополучно достигли Москвы, см.: Воссоединение Украины с Россией, 1953. С. 222, № 133; С. 229, № 137, почему в 1639 г. упоминались в качестве одной из причин недопуска Спиридона Соболя в Москву, см.: Русско-белорусские связи, 1963. С. 160, № 138); известно, что в 1673 г. ее запретили к распространению в Москве (Харлампович, 1914. С. 443). См. также записи, вроде «брешешь», «ложно», на полях одного из экземпляров книги, в 1693 г. принадлежавшего кремлевской церкви Петра и Павла (Клеминсон и др., 2000. №102). Для определенного круга лиц было позволительно чтение даже еретических книг, признанных вредными для простого читателя. Поэтому патриарх Филарет сохранял в своей келейной библиотеке книги, им же объявленные запрещенными (Макарий (Булгаков), 1882. Т. 11. С. 47; Володихин, 1993. С. 108; Опарина, 2002. С. 142), поэтому в библиотеках Симона Азарьина, Сильвестра Медведева и Печатного двора обнаруживались в том числе и противные православию издания Симона Будного (Клитина, 1979. С. 306; Голенченко, 1989. С. 87).

209 Харлампович, 1914. С. 442. Впрочем, тут же К.В.Харлампович пытается оправдать неудачу продаж царским указом (май 1672 г.), предписывающим в домах польских и латинских книг не держать, который едва ли мог сильно препятствовать упомянутой книжной торговле, поскольку торговали киевляне книгами преимущественно кириллическими, т.е. не польскими и не латинскими. 210 Харлампович, 1914. С. 443 - 444. московскими. При этом несходство книг ощущалось не только московскими церковными властями: не случайно, испрашивая разрешение на печатание Лаврской типографией Псалтири в 1689 г., архимандрит Варлаам, указывал, что если придется издавать ее по московскому «зводу», то ее не будут покупать на Украине, поскольку 212 «тамошние люди не привыкли так читать». Избирательное отношение к «литовским» книгам в Московском государстве становится очевидным при рассмотрении фактов рецепции белорусско-украинских текстов и некоторых технических приемов, которые обычно расцениваются в качестве отчетливого свидетельства прямого украинского влияния на московское книгопечатание. Среди наиболее ранних случаев такого «влияния», как ни странно, называют деятельность «волынца» Анисима Радишевского, однако своеобразие его изданий, при этом, обнаруживают преимущественно лишь при оценке их художественного оформления,213 в котором, впрочем, по большей части находят следование «московским приемам» и их развитие,214 пусть и не без влияния виленских изданий Мстиславца.215 В текстах его 211 Эта причина была указана в отзыве митр. Павла (см.: Эйгорн, 1894. С. 13; Титов, 1916. С. 356 - 359, сноска). Как представляется, тем же обстоятельством следует объяснять и случившуюся годом ранее неудачу в торговле киевскими изданиями (см.: Коляда, 1955. С. 27). Примечательно, что приведение белорусских и украинских изданий в соответствие с московскими стало затем одним из требований московских церковных властей, (см.: Браиловский, 1902. С. 147; Титов, 1916. С. 446), невыполнение которого украинскими типографами приводило к конфликтам, имевшим место даже и в XVIII в. (см.: Пекарский, 1862. Т. 2. С. 669-670, 672; Титов, 1916. С. 381,445-450). 212 Харлампович, 1914. С. 246. Т 1 2 Обычно указывают на изысканность рисунка заставок и гравюр Евангелия 1606 г., в которой А.А.Сидоров находил победу эстетического начала над церковно-каноническим (см.: Сидоров, 1951. С. 156). Непременно подчеркивают также то, что в Евангелии Радишевского впервые в московской печатной традиции появились гравюры с изображением евангелистов (см.: Сидоров, 1951. С. 150; Иванова, 1989. С. 120; Гусева, Сазонова, 1998. С. 293), хотя это было только более тщательным, чем в анонимных Евангелиях, следованием рукописной традиции оформления книги, сложившейся на Руси еще в конце XIV - начале XV в. (см.: Соловьева, 1985. С. 456). 214 Сидоров, 1951. С. 146 - 158; Зернова, 1952. С. 17; Иванова, 1989. С. 120; Гусева, Сазонова, 1998. С. 293. 215 Зернова, 1952. С. 17. Важно отметить, что в отличие от Ивана Федорова, острожскими изданиями которого задавалось последующее своеобразие украинской книги, Петр Тимофеев Мстиславец не отошел от привычной ему московской манеры организации и оформления книги, отчего, вероятно, его книги охотно перепечатывались Мамоничами для московского рынка (Зернова, 1959. С. 208 - 211). При обращении к поздней деятельности Ивана Федорова и Петра Тимофеева Мстиславца расхождения между ними находят в их отношении к тексту, видя стремление к его модернизации у одного и приверженность к архаичным формам у другого (см.: Мосин, 1989. С. 51; Мосин, 1989а. С. 23; Мосин, 19896), однако и архаизация текста в изданиях Мстиславца едва ли может рассматриваться как отход от московских норм. 9 1 Л изданий нет ничего, что выходило бы за пределы московской традиции, тем более что в известной истории с Уставом 1610 г., закончившейся сожжением книги, виновным был признан не он, а троицкий уставщик Логгин. Новый этап «влияния» обычно связывают с деятельностью Василия Федорова 917 Бурцова, бывшего арендатором типографского оборудования на Печатном дворе и 91 R имевшего поэтому особый статус, причем в качестве проводника этого влияния называют Спиридона Соболя, имевшего прямые контакты с Василием Бурцовым, что выразилось в покупке тем шрифтов у белорусского типографа.219 Между тем, рассматривать как нечто особенное издания, выпущенные Василием Бурцовым, едва ли имеет смысл, поскольку новизна их сводится главным образом к применению некоторых приемов оформления книги, имитирующих те, которые были привычны в том числе для 990 белорусских и украинских изданий. Среди них, в частности, называют появление сигнатур наряду с фолиацией в изданиях среднего и большого форматов, употребление 216 В том числе и в Уставе 1610 г. (см.: Мансветов, 1885. С. 317 - 318). 217 Мнение о перепечатке в 1629 г. в Москве Евангелия учительного (Турилов, 2000. С. 396) не имеет под собою оснований, а поэтому и большого количества сторонников. 218 Покровский, 1913. С. 59; Киселев, Немировский, 1964. С. 55; Лабынцев, 1986. С. 26; Иванова, 1990. С. 14-15; Мудрова, 1998. С. 178; Починская, 2000. См. также: Поздеева, Пушков, Дадыкин, 2001. С. 423 - 428. 219 Зернова, 1965. С. 141 - 143; Ружицки, 1973. S. 287; Мацюк, 1974. С. 47; Мацюк, 1976. С. 64; Голенченко, 1983. С. 53; Дзюба, 1987. С. 48 - 49; Голенченко, 1989. С. 56 - 57; Иванова, 1990. С. 21 - 22. Примечательно, что во вторую свою поездку в Москву в 1639 г. Спиридон Соболь попытался привезти туда изданные им книги, аргументировав свое желание торговать ими тем, что он уже получил на то разрешение после рассмотрения книг «в приказе его царского величества» (Русско-белорусские связи, 1963. С. 157, № 135). Между тем, в Москву Соболя не пропустили, боясь, чтобы от него как от служившего митрополиту Петру Могиле «какая ересь не объявилася» и чтобы «в его ученье и в книгах смуты не было» (там же. С. 160, № 138), хотя Соболь специально готовился к этому визиту, напечатав по крайней мере одну книгу, Псалтирь, с исправленным в соответствии с московскими изданиями текстом (Лукьяненко, 1975. № 86. С. 149 - 152). 220 Это обстоятельство заставляет исследователей порою делать предположения об опыте работы Бурцова на Украине (см.: Шаромазов, 2003. С. 104). При анализе нововведений Бурцова важно учитывать то, что многие из них были внесены в острожские издания Иваном Федоровым, отношение к деятельности которого всегда было в Москве ровным и хорошим, о чем свидетельствуют, например, известные случаи обращения московских типографов к Острожской Библии как к образцу (Исаевич, 1978. С. 163 - 164). 221 Таково мнение Я. Д. Исаевича (см.: Исаевич, 1981. С. 155), который, кажется, уверен в полном отсутствии сигнатур в московских изданиях до 30-х гг. XVII в. (Исаевич, 1978. С. 168). С этим мнением трудно согласиться, и не столько потому, что подобное соединение сигнатур и фолиации, возникшее в изданиях В.Бурцова, не привело к появлению сигнатур белорусско-украинского типа (буквенных), а также не коснулось изданий малого формата, которые так и не получали наряду с сигнатурами фолиации, сколько потому, что это 07"? 7Ті 77 t более мелких шрифтов, наборного орнамента, инициалов в рамке, гравированных )лс 97fi концовок; также новизну обнаруживают в пристрастии Бурцова к малому формату, в 797 " 998 появлении титульного листа в Каноннике, стихотворного предисловия и вполне нововведение оказалось единственным, принятым московскими типографами на вооружение тотчас же (подробнее об этом см.: Вознесенский, 20046). Обычно рассматривается как нововведение В.Бурцова (см.: Коляда, 1955. С. 23; Сазонова, Гусева, 1992. С. 151 - 152), что не вполне правильно, так как мелкие шрифты эпизодически использовались и ранее, а действительно последовательное употребление их на Печатном дворе следует связывать с началом печатания там книг для частного богослужения (подробнее об этом см.: Вознесенский, 2003а. С. 473, сноска 13). 223 Впервые на самом деле в изданиях В.Бурцова (см.: Сидоров, 1951. С. 186; Киселев, 1964. С. 70; Рогов, 1979. С. 167; Сазонова, Гусева, 1992. С. 151; Шаромазов, 2003. С. 104). Употребление наборного орнамента в белорусских и украинских кириллических книгах начинается с несвижского издания Симона Будного 1562 г. (Киселев, 1964. С. 69), однако действительному его распространению способствовали острожские издания Ивана Федорова (Киселев, 1964. С. 69 - 70, 73 - 74; Гусева, 1997. С. 29). 224 Впервые в изданиях В.Бурцова (см.: Коляда, 1955. С. 23 - 24; Исаевич, 1978. С. 168; Исаевич, 1981. С. 155; Сазонова, Гусева, 1992. С. 151 - 152; Шаромазов, 2003. С. 101 103), но только у него, причем в рисунках инициалов очевидно подражание тем, которые использовались Иваном Федоровым при печатании Острожской Библии. Важно отметить, что в изданиях В.Бурцова подобные инициалы применялись как заменители и инициалов, и ломбардов, и прописных букв. Однако едва ли имеет смысл расценивать их размещение не только в начале строки, но и в ее середине и конце как подражание украинским и белорусским изданиям (см.: Шаромазов, 2003. С. 102 - 103), поскольку подобную свободу получили у Бурцова лишь самые мелкие инициалы, заменявшие именно заглавные буквы. 99 Появление этого элемента оформления книги обычно связывают с деятельностью В.Бурцова (см.: Зернова, 1952. С. 24; Коляда, 1955. С. 24; Сазонова, Гусева, 1992. С. 152), хотя его более или менее регулярное применение на Печатном дворе относят ко времени после 1652 г. (см.: Зернова, 1952. С. 25). До этого остающееся на странице пустое место заполнялось посредством создания из текста сужающихся книзу спусковых полос, в завершение которых уже Андроником Тимофеевым Невежей была поставлена точка с запятой (Сидоров, 1964. С. 47). Впоследствии в московской традиции спусковые полосы нередко завершались импровизированными концовками, созданными из элементов набора (запятой, точки с запятой, астериска). 226 Любовь к малоформатным изданиям порою отмечается у В.Бурцова специально (см.: Некрасов, 1924. С. 120; Иванова, 1990. С. 14, 21). И действительно, он впервые напечатал книгу форматом в 16-ю долю листа, вдвое меньшую, чем обычные московские книги малого формата, - Святцы 1639 г. Необычно и применение им малого формата при печатании Требника в 1642 г. Примечательно, что малоформатные издания стали печататься Бурцовым с использованием мелкого шрифта и в самом конце его печатной деятельности. Это заставляет предполагать, что действительной причиной таких нововведений явились финансовые затруднения типографа, приведшие в итоге к завершению его карьеры. Ограниченность Бурцова в средствах заметна и в более раннее время - в его попытках уменьшить себестоимость изданий за счет отказа от употребления киновари. 227 Первым московским изданием с титульным листом признают Канонник 1641 г. (см.: Сидоров, 1951. С. 186; Коляда, 1955. С. 24; Киселев, 1960. С. 154 - 155; Киселев, Немировский, 1964. С. 58; Иванова, 1990. С. 14, 25; Сазонова, Гусева, 1992. С. 152; светского содержания гравюры в Букваре.229 Его издательские интересы очень традиционпы и обычно не идут далее перепечатывания им книг московского Печатного двора.230 Показательно, что впервые изданные им книги, а также книги, состав которых был иным, чем в изданиях Печатного двора (Букварь, Святцы, Канонник, Требник), за 94 1 исключением Канонника, не имели впоследствии никакого воздействия на развитие их печатной традиции в Москве. Следующее обращение к западнорусской традиции принято связывать с концом 30-х - 40-ми гг. XVII в., когда на московском Печатном дворе производились так называемые «перепечатки» украинских изданий. Как правило, в числе подобных изданий называют Шаромазов, 2003. С. 104). Необходимо обратить внимание, что свой выбор В.Бурцов остановил именно на гравированном титульном листе, предпочтение которому при печатании Острожской Библии отдал и Иван Федоров. Следует заметить также, что при этом Бурцовым был сохранен в Каноннике и колофон, а также то, что до времени никоновских реформ этот опыт Бурцова в целом не был воспринят его последователями. 99 R При втором издании, предпринятом в 1637 г., Букварь был дополнен стихотворным предисловием, в чем порою также видят факт украинского влияния на деятельность типографии Бурцова ( см.: Демин, 1981. С. 232; Иванова, 1990. С. 18), хотя этот факт крайне трудно связать с именем Спиридона Соболя. Как известно, в дальнейшем вирши вошли в состав еще двух, но также небогослужебных книг: в Кириллову книгу 1644 г. и Грамматику Мелетия Смотрицкого 1648 г. Готовились они и для других изданий московского Печатного двора, в том числе и предполагавшихся (Панченко, 1973. С. 56 -63; Опарина, 1998. С. 217). Все это заставляет думать, что ко времени издания Букваря употребление стихотворных предисловий считалось у московских типографов вполне приемлемым приемом в случае, если речь шла о небогослужебной книге. Примечательно, что и здесь они пошли своим путем. Московские книги не знают геральдических стихов, столь характерных для украинских изданий (первый случай в пределах Московского государства - иверский Рай мысленный, см.: Панченко, 1973. С. 106). Вместе с тем при подготовке книг к печати вирши писались порою не только для того, чтобы предварить ими целую книгу, но и ее отдельные главы. 229 См.: Некрасов, 1924. С. 120; Сидоров, 1951. С. 186, 188, 190, 192; Киселев, 1960. С. 136; Киселев, Немировский, 1964. С. 55; Иванова, 1990. С. 14, 18 - 19; Сазонова, Гусева, 1992. С. 151. Для правильной оценки места этой гравюры в Букваре необходимо принять во внимание то, что она принадлежала к числу тех, которые иллюстрировали не конкретный фрагмент текста, но всю книгу в целом. Поэтому сюжет ее имел прямую зависимость от назначения книги. 230 В качестве заимствований из соседней традиции называют порою Букварь (1634 г. -№ 103), источником которого видят виленское издание 1621 г. (см.: Пекарский, 1862. Т. 1. С. 168; Николаевский, 1890. Ч. 2, № 9 - 10. С. 458, сноска 1; Харлампович, 1914. С 113; Рогов, 1979. С. 146) или одно из изданий Спиридона Соболя (Дзюба, 1987. С. 48), чего не подтверждают новейшие исследования (см.: Лукьяненко, 1979а. С. 10, 17, 24 - 25; Клеминсон, 1988. Р. 4-8, 19; Голенченко, 1989. С. 158-159). 94 1 В отличие от предшествовавшего ему издания 1636 г., бурцовский Канонник был книгой канонов всеседмичных. Именно так эту книгу стали затем рассматривать и на Печатном дворе, хотя ее состав и был несколько изменен (см.: Вознесенский, 1993. С. 359). напечатанные в Москве, Номоканон при большом Требнике (в 1639 г. - Зернова, 1958. № 145 и 146),232 Маргарит (в 1641 г. - № 157),233 Кириллову книгу (в 1644 г. - № 169),234 Грамматику Мелетия Смотрицкого (в 1648 г. - № 206),235 Книгу о вере (в 1648 г. - № 209), Катехизис Петра Могилы (в 1649 г. - № 215), главу «О тайне супружества» в 232 Шляпкин, 1891. С. 120; Николаевский, 1890. Ч. 2, № 9 - 10. С. 458, сноска 1; Павлов, 1897. С. 59 - 60; Каптерев, 1913. С. 10; Харлампович, 1914. С. 113; Титов, 1916. С. 276 277; Исаевич, 1978. С. 164; Исаевич, 1981. С. 149. С киевского издания 1624 г.; при подготовке к печати текст его был заметно изменен, порою так, что «прямо изменялся смысл правил Киевского Номоканона» ( Павлов, 1897. С. 61 - 62; см. также: Николаевский, 1890. Ч. 2, № 9 - 10. С. 460; Булычев, 1989. С. 45 - 50; Опарина, 1998. С. 215 - 216). Появление Номоканона в Требнике, кажется, действительно следует объяснять теми полемическими задачами, которые предполагалось решать изданиями этой книги 1639 г. (см. об этом: Булычев, 1989. С. 50). 233 Шляпкин, 1891. С. 120; Николаевский, 1890. Ч. 2, № 9 - 10. С. 458, сноска 1, 466; Исаевич, 1978. С. 164; Исаевич, 1981. С. 150 - 151; Турилов, 2000. С. 396. Печатался с острожского издания 1596 г., в котором воспроизводился перевод книги, осуществленный в Миляновичах на Волыни, где Андреем Курбским был основан «литературно переводческий кружок» (см.: Мыцко, 1985. С. 62, 64). Полагают, что при подготовке к изданию книги в Москве производилась главным образом языковая правка текста (см.: Исаевич, 1978. С. 164 - 165; Исаевич, 1981. С. 150 - 151). В московском издании Маргарит был дополнен обширным Житием Иоанна Златоуста. 234 Шляпкин, 1891. С. 121; Николаевский, 1891. Ч. 1, № 1 -2. С. 157; Каптерев, 1913. С. 12 - 13; Харлампович, 1914. С. 117; Исаевич, 1978. С. 165; Исаевич, 1981. С. 151 - 152; Голенченко, 1989. С. 140. Кириллова книга представляет собою один из вариантов сборника, при составлении которого использовались белорусские и украинские полемические трактаты (Опарина, 1998. С. 104, 107, 135 - 137, 222 - 243). Составление ее приписывают Михаилу Рогову, справщику московского Печатного двора во время ее издания. Важно заметить, что при ее составлении из текста используемых полемических сочинений исключались несогласные с московскими мнения (см.: Опарина, 1987. С. 53; Опарина, 1998. С. 109,111). 235 Пекарский, 1862. Т. 1. С. 182; Шляпкин, 1891. С. 121; Николаевский, 1891. Ч. 1, № 1 2. С. 158; Каптерев, 1913. С. 17; Харлампович, 1914. С. 117; Исаевич, 1978. С. 165; Исаевич, 1981. С. 153; Голенченко, 1989. С. 99, 162; Опарина, 1998. С. 272; Турилов, 2000. С. 396. С белорусского издания, напечатанного в Евью в 1619 г. Для издания в Москве грамматика была существенно переработана, что связывают порою с отсутствием греческих и латинских шрифтов на Печатном дворе (см.: Киселев,. 1960. С. 162), хотя в действительности изменился предмет описания: в московском издании давалась грамматика русской версии церковнославянского языка (Кузнецов, 1958. С. 34 - 36). 236 Шляпкин, 1891. С. 121; Николаевский, 1891. Ч. 1, №1-2. С. 158; Каптерев, 1913. С. 14 - 17; Харлампович, 1914. С. 117; Исаевич, 1978. С. 165; Исаевич, 1981. С. 152 - 153; Голенченко, 1989. С. 140; Опарина, 1998. С 243 - 272. Компилятивное сочинение, составленное на основе белорусских и украинских полемических трактатов и напечатанное также с изменениями: в конце книги была помещена глава «о св. крещении, яко погружати подобает, а не обливати», источник которой находят в послании патриарха Иосифа королевичу Вальдемару (см.: Голубцов, 1891. С. 351). 237 Шляпкин, 1891. С. 121; Николаевский, 1891. Ч. 1, №1-2. С. 158; Каптерев, 1913. С. 17 - 18; Харлампович, 1914. С. 117; Исаевич, 1978. С. 165 - 166; Исаевич, 1981. С. 153. Издание заключало в себе церковнославянский перевод малого катехизиса Петра Могилы, Кормчей (в 1653 г. - № 222, 248), хотя порою этот список дополняется некоторыми 239 другими книгами. 

При рассмотрении перечисленных книг нетрудно заметить, что, печатая их, московские книжники употребляли белорусские и украинские издания подобно тому, как они использовали и рукописи, а именно только тогда, когда обнаруживали в этом насущную необходимость (чаще всего в полемических целях), причем источник всегда тщательно проверялся и, как правило, исправлялся. Поэтому и в этом случае было бы изданного впервые в Киеве в 1645 г. на польском языке и на «простой мове». При издании в Москве в текст его также вносились изменения, в частности касательно образа крестного знамения (см.: Николаевский, 1891. Ч. 1, №1-2. С. 159, сноска 1; Каптерев, 1913. С. 18, сноска 1; Опарина, 1998. С. 272; сопоставление московского и киевского изданий см.: Голубев, 1898. Т. 2. Приложение. С. 481 - 487). Важно отметить, что текст большого Катехизиса Петра Могилы, несмотря на протекцию патриарха константинопольского Парфения І, в Москве печатать отказались (Опарина, 1998. С. 231).

238 Шляпкин, 1891. С. 121; Николаевский, 1891. Ч. 1, №1-2. С. 159, сноска 3; Каптерев, 1913. С. 18; Харлампович, 1914. С. 117; Титов, 1916. С. 325; Исаевич, 1978. С. 166. Глава «О тайне супружества» взята из Требника Петра Могилы 1646 г. (см.: Павлов, 1887. С. 219), ее включение в Кормчую было связано с ее «преимуществами полноты и ясности» (там же, С. 222), которых недоставало другим источникам брачного права, попавшим в эту книгу. В своей основе она имела статью католического Ритуала и сочинение Мануила Ксанфяиина, хартофилакса патриарха Константинопольского, бывшее в ту пору «оффициальным руководством при совершении браков» для греческого духовенства (там же, С. 28). Важно отметить, что латинская статья была принята Петром Могилой в Требник «со значительными переменами по смыслу православного учения о браке и по требованию современной практики русского брачного права» (там же, С. 220 - 221), в московскую Кормчую она попала также получив одну поправку и несколько сокращений, которые были «хотя не многочисленны, но все более или менее знаменательны» (там же, С. 14 - 15). Ту же судьбу имело и бывшее источником главы греческое сочинение (там же, С. 221). С включением в Кормчую этих текстов можно сопоставить использование с соответствующей переработкой статей Статута Великого княжества Литовского при составлении Уложения 1649 г. (Голенченко, 1989. С. 151 - 152), однако Уложение обычно не рассматривается в подобном аспекте.

П.Ф.Николаевский считал, что Сборник о почитании икон (1642 г.) содержит несколько южнорусских статей (см.: Николаевский, 1891. Ч. 1, № 1 - 2. С. 157), вероятно имея ввиду 8-е слово сборника, возводимое некоторыми исследователями к виленской «Книге об образех» (см.: Грицевская, 2005. С. 283 - 284; специальное рассмотрение этого сборника см.: Булычев, 1988). А.А.Турилов видит перепечатку украинского издания в Благовестнике Феофилакта Болгарского 1649 г., не оговаривая, правда, каков был его источник (Турилов, 2000. С. 396), а Я.Д.Исаевич - в напечатании в 1643 и 1649 гг. «Поучения епископского новопоставленному иерееви», иначе: сочинения «О хиротонии» (см.: Исаевич, 1978. С. 166; Исаевич, 1981. С. 151), не обращая при этом внимания, на то, в каком виде оно печаталось на Украине и в Москве. С несколько большими основаниями видеть факт рецепции, кажется, следует в издании в Москве в 1652 г. поучений аввы Дорофея (Грицевская, 2005. С. 278 - 279), однако о том, какой работы потребовало от московских книжников усвоение этих текстов, судить пока, без дополнительных исследований, нет возможности . правильнее вести речь не столько о перепечатке белорусских и украинских текстов, сколько об использовании их в качестве готовых форм для создания других текстов.

Подобный подход к белорусским и украинским книгам остался характерен для Москвы и позже, когда при патриархе Никоне украинские издания могли быть положены в основу исправленных богослужебных книг.240 Это обращение именно к украинским изданиям объяснялось желанием скорейшего воплощения в жизнь реформ, удовлетворявших грекофильским устремлениям патриарха Никона, и поддерживалось представлением о том, что эти издания были уже согласованы с греческими книгами. Вместе с тем, ограничиться простой перепечаткой их в Москве не решились, поскольку и взятые за основу украинские издания оказались не вполне сходны содержанием с греческими. Процесс создания новых книг протекал непросто, и даже при начале никоновской справы ее участники оказались не готовы отказаться от всех московских особенностей богослужения.241

Из ограничения исследования рассмотрением только московской печатной традиции Псалтири вытекает, в свою очередь, необходимость принять XVI - XVII вв. в качестве его временных границ, из которых начальная едва ли может вызвать какие-либо вопросы, будучи обусловлена тем, что только в середине XVI в. появились на свет первые московские издания. Выбор в качестве верхнего предела XVII в. находит себе объяснение в истории развития издательской программы московского книгопечатания, если, конечно, можно говорить именно о единой московской печатной традиции. А такая возможность, как представляется, есть, поскольку типографская деятельность в Московском государстве, за немногими исключениями, была сосредоточена в руках- светских и духовных властей, осуществлялась под их руководством и на государственные средства. Даже перерывы в книгопечатании во второй половине XVI в., несомненно, нужно объяснять, исходя из государственного характера московского книгопечатания,265 почему и все издания, начиная с федоровских, имеет смысл рассматривать в линии общего его развития, даже несмотря на то, что до начала третьего десятилетия XVII в. выходившие в Москве книги снабжались указаниями на лиц, принимавших непосредственное участие в их печатании, чем создается иллюзия существования в Москве частных книгопечатен.266

Особое положение в московском книгопечатании занимали, пожалуй, лишь два издательских предприятия. Во-первых, так называемая анонимная типография, которая,

Объяснение их утратой царем Иваном Грозным интереса к книгопечатанию (см.: Киселев, I960. С. 130) представляется поэтому весьма правдоподобным. 266 А.С.Зернова полагала, что это были, тем не менее, «мастерские отдельных мастеров, хотя и пользовавшихся поддержкой правительства, но все-таки проявлявших большую инициативу и самостоятельность в своей работе», не поясняя при этом, в чем эта самостоятельность заключалась (см.: Зернова, 1952. С. 17). Е.Л.Немировский также предполагает существование нескольких мастерских, расположенных в одном месте и прозываемых с конца XVI в. Печатным двором (Немировский, 1997. С. 28, 31 - 32, 73 -74). Важно отметить, что в колофонах изданий, вышедших из этих «мастерских», обязательно поминаются московские светские и духовные власти, причем именно в качестве инициаторов изданий. Изменения в организации работы на Печатном дворе и утрата мастерами их роли в этом процессе заметны со времени восстановления московской типографии в 1614 г. (см.: Дадыкин, 2004. С. 54 - 55). если учитывать намеренное уподобление ее изданий рукописям,267 отсутствие в них колофонов и то, что почти половину ее продукции представляли собою издания Евангелия, возможно, действительно, была детищем нестяжательских кругов московского духовенства; во-вторых, конечно же, уже упоминавшаяся Верхняя типография. Деятельность типографии Василия Бурцова не выходила за пределы издательской программы московского Печатного двора, которая, впрочем, не оставалась неизменной: развитие ее было закономерным и последовательным, хотя и не без исключений и отклонений, вызванных необходимостью решения сиюминутных насущных проблем. Именно поэтому когда Н.П.Киселев задался вопросами, касающимися издательской программы московского Печатного двора, он в попытке определить, какие издания выпускались в Москве в XVI - XVII вв. и с какой целью, столкнулся с необходимостью оценивать московское книгопечатание в целом.27

Имея перед собою сравнительно полный список книг, изданных в Москве (каталог А.С.Зерновой), которым не владели его предшественники, Н.П.Киселев пошел по пути распределения этих книг на группы по содержанию и количественного затем сопоставления разных групп, почти не пытаясь при этом выяснить причин издания на Печатном дворе именно тех, а не других книг. Результатом подобного обобщения стало

Это очевидно уже при рассмотрении шрифта анонимных изданий (см.: Зернова, 1947. С. 9 - 10), но и отсутствие выключки концов строк, нужно думать, преследовало ту же цель, поскольку произвести выключку в пору, когда для слов обычным был перенос с отрывом от слова даже одной только буквы, едва ли составляло серьезную проблему.

Довольно убедительную аргументацию этой точки зрения см.: Немировский, 1964. С. 263 - 268. Однако мнение это и на сей день следует считать только гипотетическим. 269 Самое заведение нового отделения Печатного двора, взятого затем в аренду Бурцовым, порою связывают с необходимостью обеспечить учебными книгами организованную в 1632 г. патриархом Филаретом школу (Починская, 2000. С. 226). Однако вместо этого Бурцов занялся перепечаткой богослужебных книг, уже выходивших из стен Печатного двора, что, вероятно, следует объяснять его заботой о финансовом успехе предприятия. Уже упоминавшийся выход Бурцова за пределы круга напечатанных Печатным двором книг не был притом выходом за пределы его издательской программы. Примечательно, что в своих изданиях Бурцов старательно воспроизводил принятую на Печатном дворе форму колофона с упоминанием повеления на выпуск книги царя и благословения на то патриарха.

См.: Киселев, 1960. До этого существовали лишь попытки объяснить появление в свет отдельных московских изданий, как правило, чем-либо выдававшихся из общего ряда, а сама история московского книгопечатания рассматривалась как часть истории церкви, причем обычно с точки зрения того, какие цели ставились перед ним действующими церковными властями и что становилось источником для исправления богослужебных книг (см.: Филарет (Гумилевский), 1894. С. 413 - 415, 594 - 613, 617 - 619, 626, 629; Макарий (Булгаков), 1881.Т. 10. С. 173-199; 1882. Т. 11.С. 10-19,43-59,89-91, 118 51 то, что Н.П.Киселев смог говорить не столько об издательской программе Печатного двора, сколько о главном направлении его деятельности, которое представлялось ему как «размножение текстов необходимых при отправлении церковных обрядов»,271 преследовавшее две цели: «дать православной церкви в целом - единый, исправный и фиксированный текст церковных книг» и «снабдить книгами многочисленные, впервые открываемые церкви и монастыри в обширных восточных областях, завоеванных Иваном 

Обособленное развитие даже двух разновидностей простой Псалтири показывает, что о каком-либо взаимовлиянии столь различающихся книг, как простая Псалтирь и Псалтирь с восследованием, едва ли может идти речь. Нет сомнений, что они в равной степени удостаивались внимания, когда производились более или менее решительные перемены в тексте псалмов, что из одной книги в другую могли переносится некоторые приемы организации текста, как в случае с Псалтирью 1697 г. (в ней нумерация стихов псалмов была произведена на внутреннем поле листа, как это было принято в послениконовской Псалтири с восследованием, а не на внешнем, как обычно в изданиях простой Псалтири), однако это не мешало каждому из видов служебной Псалтири развиваться самостоятельно, с учетом того, какое место они занимали в книжной культуре того времени.

Таким образом, исходя из самостоятельного развития двух типов служебной Псалтири, в процессе которого каждым из них учитывались лишь общее направление в деятельности московских типографов, нетрудно понять не только возможность, но и необходимость отдельного изучения каждой из традиций.

См. Псалтирь 1695 г. Интересно, что новое чтение перешло в мелкошрифтное издание 1693 г. и в болыпеформатную Псалтирь 1697 г.

Псалтири, напечатанному в 1706 г., пусть и форматом в 4-ю долю листа (см. экз. ГИМ:

Хлуд. 325). Таковы основания для выбора в качестве предмета исследования московской печатной традиции простой Псалтири в XVI - XVII вв. и для отказа от сопоставления ее другими славянскими и греческой традициями, которое невозможно из-за недостаточной изученности этих традиций и поэтому может иметь только случайные, а следовательно недостоверные результаты.  

Московская простая Псалтирь XVI - XVII вв. как печатная книга

То, что работа с печатными книгами должна своими приемами отличаться от той, которая производится при изучении рукописного наследия, кажется на первый взгляд вполне очевидным. Существование различий между рукописным и типографским способами производства книг, как правило, ни у кого не вызывает сомнений, даже несмотря на то, что и в одном, и в другом случаях, пусть и разными средствами, преследуется одна и та же цель, что старания книгописца и в равной мере типографа направлены на одно и то же, а именно на то, чтобы сделать всеобщим достоянием вполне конкретный текст, если, конечно, их интересы не ограничены заботой о простом увеличении числа копий этого текста. Однако в тех редких случаях, когда произведения типографского станка становятся объектом ученого интереса, они изучаются обычно точно так же, как и рукописи, причину чего следует видеть даже не в том, что печатная книга ставится вровень с рукописной как одна из форм существования текста,426 но в том, что ее своеобразие при этом обнаруживается лишь в возможном возникновении в процессе придания тексту печатной формы особых изменений этого текста, обусловленных как раз спецификой типографского дела.

Согласиться с этим не представляется возможным, так как при подобном рассмотрении печатной книги без внимания остается то, что в отличие от рукописи, самоценной и самодостаточной в своей индивидуальности, печатная книга существует в довольно большом количестве экземпляров, причем экземпляров совсем не идентичных, но таких, в которых могут быть обнаружены как общие, так и индивидуальные черты. И неучет этого, как правило, приводит лишь к одному: к абсолютизации сведений, которые можно почерпнуть при рассмотрении одного из экземпляров печатной книги, а следовательно, к переносу его отличительных черт на весь ее тираж.

Между тем то, что экземпляры одного издания оказываются далеко не всегда одинаковы, давно уже не представляет собою никакого секрета, эта особенность печатных книг была замечена еще библиофилами, пристрастие которых к книжным диковинкам хорошо известно. Они не могли не обратить внимания на то, что с изобретением и распространением книгопечатания традиция создания особых, в первую очередь изысканных и роскошных, книг не прекратилась, что книгопечатание не стало от нее отказываться, что оно, соотносительно со своими возможностями, только нашло несколько иные способы создания подобных экземпляров, отведя для их производства часть тиража книги.42

Нужно думать, что это понимание специфики типографского дела в той или иной мере должно было помочь формированию особого подхода, который действительно необходим при изучении печатных книг, однако подлинную важность факт существования различий в экземплярах тиража преобрел для библиографов, поскольку эта особенность печатных книг затронула их профессиональные интересы. Неодинаковость экземпляров не могла не отразиться в составляемых ими описаниях, а это вело к тому, что библиографические записи, в случае, если в них хоть сколько-нибудь подробно описывались разные экземпляры одного издания, оказывалось невозможным свести воедино.

2 С проблемой несходства экземпляров одного и того же, если исходить только из указаний в выходных сведениях, издания в отечественной науке столкнулись сразу, как только библиография отошла от предельно краткой формы фиксации изданий. К примеру, уже в опубликованном в середине XIX в. каталоге И.П.Сахарова, дающем сведения о кириллических книгах, напечатанных по 1654 г. включительно, можно обнаружить не менее десяти замечании, касающихся этого вопроса, причем в ряде случаев он использовал выводы предшествовавших ему изысканий, дополнив их собственными наблюдениями над книгами.431 Понятно, что оценка найденных несовпадений была произведена им довольно произвольно, и различающиеся экземпляры рассматривались то как варианты одного издания, то как два разных издания без всяких на то оснований, однако внимание библиографов было уже привлечено к этим фактам, что вылилось в итоге в требование более подробного описания кириллических книг.432

Конец XIX - начало XX в. ознаменовались попытками найти объяснение этим различиям между экземплярами вроде бы одной книги, в связи с чем появились в том числе специальные исследования, посвященные отдельным изданиям, причем рассмотрение сравнительно большого количества экземпляров этих книг позволило в ряде случаев обнаружить между ними такие различия, которые стали в итоге приниматься за свидетельство о существовании не одного, а нескольких разных изданий, выпущенных с одинаковыми выходными сведениями, но не в одно время.433 Наиболее активно эта проблема разрабатывалась С.И.Масловым, который затем, почти одновременно с С.А.Клепиковым, выступил в роли составителя первого методического пособия по описанию старопечатных книг.

Московская простая Псалтирь XVI - XVII вв. как богослужебный сборник

Очень часто издания простой Псалтири воспринимаются лишь как форма, в которой осуществлялась публикация текста книги псалмов, одной из важнейших ветхозаветных библейских книг, в чем, конечно же, сказываются узкоспециальные интересы исследователей, сосредоточенных на изучении вопросов библеистики. Однако подобное рассмотрение этих изданий представляется несколько ограниченным, поскольку при нем не учитывается то, что простая Псалтирь - это прежде всего богослужебный сборник, пусть основу его и составляет библейский текст, что в качестве богослужебного сборника простая Псалтирь имела свою историю, во многом несхожую с той, которая была у входящих в нее текстов. Без должного внимания остается также еще одна особенность сборников, основу которых составлял библейский текст, а именно то, что и самое нахождение этого текста в составе таких сборников могло иметь влияние на то, какой вид он там приобретал, главным образом в связи с необходимостью его приспособления для употребления в церковном и домашнем обиходе.521

Естественно, что для богослужебных сборников центральным было их использование в богослужении, хотя при попытках определить, какую роль играла простая Псалтирь в жизни людей в прежние годы, обычно отмечается еще и возможность ее применения при обучении грамоте, для чтения над покойными и, наконец, для гадания. Все эти возможности зачастую рассматриваются как равноценные, отчего и выводы, делаемые на этот счет, представляются в целом излишне умозрительными, далекими от того, чтобы воссоздать истинное положение дел, не учитывающими того, что с ходом времени место и значение книги в жизни общества могло меняться, свидетельства чему обнаруживается при рассмотрении простой Псалтири в качестве богослужебного сборника.

Нетрудно понять, что изучение истории богослужебных сборников вроде простой Псалтири имеет свою специфику. Обращаясь к нему, необходимо учитывать, что наибольший интерес здесь представляет не способность сборника к расширению (она стоит в прямой зависимости от его общего содержания), не сопоставление объемов основы сборника и «приложений» к ней (в простой Псалтири эти «приложения» нередко занимали больше места, чем текст собственно псалмов), но сам факт внесения в него той или иной статьи, причины чего могли быть самого разного свойства, отчего и требуют внимательнейшего рассмотрения и по возможности достоверной интерпретации, а также внутренняя иерархия составляющих сборник статей.

Иерархическая структура богослужебного сборника заметна уже по выделению в нем основы, являющейся определяющей для его общего содержания, и «приложений», отражающих пути развития этого содержания и стоящих в связи с бытованием книги, ее употреблением в богослужебном и частном обиходе, которое менялось со временем, заставляя создателей новых копий сборника перекраивать содержание книги в стремлении достичь его рациональности и достаточности. При этом «приложения» нередко образовывали свою иерархию, свидетельствующую о том, как оценивалась составителями сборника необходимость появления в нем того или иного из них. Как и в рукописях, в печатных книгах эта иерархия находила выражение в местоположении в сборнике прибавленной статьи, в особенности по отношению к его основе, и фиксировалась, прежде всего, средствами рубрикации текста, хотя специфика типографского способа размножения текстов способствовала возникновению еще и особых приемов для этого.

Появление этих специальных приемов следует связать с тем, что в старое время книга при ее типографском воспроизведении нередко печаталась в несколько приемов и получала таким образом разделение на несколько частей, главную из которых представлял собою основной корпус книги. К нему присоединялись предисловная часть и добавления, печатавшиеся особо, отчего они могли получать и свой сигнатурный ряд, и свой счет листов. При этом если состав основного корпуса той или иной книги отличался известным постоянством, заключая в себе то, что собственно и составляло ее содержание, то ее предисловная часть была менее устойчива. Обычно в нее попадали тексты, дополнявшие основной или высказывавшие отношение к нему печатников. Среди них могли быть выходные сведения, традиционные и специально написанные как раз для этого издания предисловия, оглавление, статьи, повествующие об истории возникновения книги, о ее смысле и значении, наконец, статьи, вообще никак на первый взгляд к ней не относящиеся. Что касается добавлений, или, как они назывались типографами, «прибавок», к основному корпусу книги, то они имели мало соприкосновений с текстами предисловной части, способствуя в большей степени не комментированию, а, скорее, распространению содержания сборника.

Библейские тексты в московских изданиях простой Псалтири XVI - XVII вв

Являясь богослужебным сборником, простая Псалтирь могла заключать в себе статьи самого разного свойства, однако ее главное содержание, конечно же, составляли библейские тексты. Они образовывали ее основу, которая, как упоминалось, помимо молитвословий, предшествовавших началу и окончанию пения псалмов, включала в себя текст собственно псалмов, а также девяти песней, представлявших собою отрывки из других книг Библии.624 Кроме того, в состав Псалтири входили подборки библейских, преимущественно псалтирных, стихов, которые были частью текста так называемых псалмов избранных, обычно присоединявшихся непосредственно к основе простой Псалтири, а также Чин двенадцати псалмов, включавший в себя текст по крайней мере десяти псалмов.

Впрочем, две последние статьи играли роль, подчиненную по отношению к той, которую выполняла основа книги, и могут представлять интерес главным образом с точки зрения того, как в них отражалось развитие текста собственно псалмов и библейских песней, а о том, что подобное развитие происходило и в печатной традиции книги, как кажется, неоспоримо свидетельствуют материалы, касающиеся двух важнейших характеристик библейских текстов, попавших в Псалтирь, а именно того, каковы были надписания, которыми сопровождались отдельные псалмы и песни, а также того, как псалмы и библейские песни делились на стихи.

Предпосланные псалмам надписания обычно рассматривают в качестве древнейшей и неотъемлемой составной части их текста, восходящей к временам применения псалмов еще в дохристианском, иудейском богослужении. Нужно думать, как раз поэтому надписания и привлекали внимание преимущественно как источник сведений для истории Псалтири, дающий возможность судить о вероятном ходе процесса составления книги, о его этапах, а также об авторстве отдельных псалмов и, следовательно, всей книги. Интерес к ним такого свойства появился уже в эпоху раннего христианства,62 хотя подобный же подход был сохранен и в более позднее время.

При специальном рассмотрении надписаний псалмов отмечают не только древность их происхождения, но и то, что в рукописях, принадлежащих разным традициям, они, как правило, заметно различаются между собой, причем различия затрагивают все виды указаний, содержащихся в надписаниях, в том числе и те, которые касаются определения вида псалмов, их авторства, исторических обстоятельств, в которых они были написаны, а также сведений об их музыкальном сопровождении и исполнении. Все сказанное в полной мере относится и к надписаниям псалмов в славянских списках Псалтири; они также характеризуются чрезвычайным разнообразием, хотя вроде бы и должны были прийти из одного источника, вместе с переводом Псалтири, вобрав в себя все особенности, которые были характерны для греческого текста Септуагинты, пусть и в преломлении одной из разновидностей восточнохристианской литургической практики.

Впрочем, славянские рукописи не всегда вполне использовали так называемые традиционные надписания, ограничиваясь порою только самыми простыми заголовками с указанием того, что молитвословие, находящееся перед глазами читателя, называется псалмом и имеет соответствующий порядковый номер, или с подобными же сведениями о разделении книги на кафизмы, отчего систематическое употребление традиционных надписаний в служебных Псалтирях относят лишь ко времени, начинающемуся с XIV в.630 Если учесть, что традиционные надписания могли пополняться пассажами из толкований к псалмам и даже порою собственными комментариями писцов,631 а также то, что в XV -XVI вв. появились переводы надписаний из немецких, латинских и польских источников, или, возможно, подражания им, то вопрос о надписаниях становится одним из важнейших при рассмотрении Псалтири.

В московской печатной традиции XVI - XVII вв. псалмам обычно предпосылались надписания, которые следует отнести к традиционным. Естественно, что они были перенесены в издания вместе с текстом псалмов из рукописной традиции, судить о которой, впрочем, не представляется возможным из-за ее крайне недостаточной изученности. Вероятно, оттуда в печатную традицию пришло и довольно свободное отношение к тексту надписаний, которое отмечалось, к примеру, при сопоставлении древнейших греческих библейских кодексов с острожским изданием Библии Ивана Федорова,3 но в любом случае эта свобода очевидна при рассмотрении московских изданий простой Псалтири. Она заметна уже по тому, как в надписаниях псалмов в этих изданиях передавались сведения, связанные с указанием на порядковый номер псалма и на номер кафизмы.

Изменения текста московских изданий простой Псалтири XVI - XVII вв.

При обращении к книгам, принадлежащим к московской печатной традиции, особое значение имеют вопросы, связанные с исправлением их текста, и прежде всего потому, что главной целью, которая ставилась перед типографским делом уже даже в пору его устроения в Московском государстве, было распространение как раз исправных богослужебных книг, и следовательно в число первейших задач печатников выдвигалась забота об их исправлении, тем более, что и дальнейшая история книгопечатания в Москве способствовала только возрастанию актуальности вопросов справы, поскольку то, как она производилась, к примеру, во времена патриарха Никона, выдвигается теперь в качестве одной из причин, породивших раскол в русской церкви.

Между тем история того, как правились в Москве в XVI - XVII вв. богослужебные книги, до сих пор не имеет удовлетворительного рассмотрения, хотя, казалось бы, уже одна упомянутая никоновская справа должна была бы вызывать неизменный интерес исследователей. Однако этого не произошло, даже несмотря на то, что ей еще в XVII в. сопутствовала серьезная полемика между противниками реформ и их сторонниками. К сожалению, вопрос о никоновской справе во многом почти так и не вышел за пределы полемики, к которой следует отнести и весьма поверхностные миссионерские штудии старопечатных книг в XIX в.,7 и некоторые современные изыскания.742 При этом идеологией оказались в том числе окрашены и многие из тех работ, в которых затрагивались наиболее общие вопросы, касавшиеся истории исправления книг на московском Печатном дворе.

Обычно история справы представляется в виде цепочки этапов, временные границы которых совпадают с периодами патриаршьего правления в XVII в., отчего эти этапы и имеют названия в соответствии с именами правивших патриархов. И такой подход едва ли может вызвать какие-либо возражения, если иметь в виду то влияние, которое оказывали церковные власти на книгопечатание этой эпохи. Протест возникает при рассмотрении тех оценок, которых удостаиваются этапы справы, поскольку как раз в них, как правило, и находит себе выражение уже традиционное противостояние разных точек зрения на никоновские реформы.

Естественно, что господствующее положение издавна занимает точка зрения сторонников реформирования русского богослужения, согласно которой до восшествия на престол патриарха Филарета об исправлении текста богослужебных книг и речи не было, поскольку началась она только при этом патриархе,744 причем филаретовские справщики следовали во всем древним славянским спискам книг, но при этом «ввели довольно новостей» в их текст. Вместе с тем важнейшим достижением той эпохи признают установление довольно строгого контроля за печатанием книг, что выразилось в учреждении самого института справщиков на Печатном дворе.

Считается, что при патриархе Иоасафе I контроль за книжной справой ослаб,748 книги поначалу печатались без перемен с филаретовских, и лишь затем стали отчасти правится, но проверка их текста производилась также лишь по славянским спискам.749 Однако это не приносило удовлетворения печатникам, которые мучились сознанием несовершенства своего труда и поэтому не стеснялись просить читателей о снисхождении к ним и о том, чтобы те сами поправляли обнаруженные недочеты. Новым для справы времен Иоасафа полагают порою открытое обращение к южнорусским печатным книгам, выразившееся в первых случаях использования их для перепечатки в Москве,751 но так как подход к исправлению текста богослужебных книг обычно признается таким же, как и во времена патриарха Филарета, этот этап в истории Печатного двора стали в последнее время присоединять к предшествующему, связывая их с существованием тогда единой мотивации, которая давала направление справе и которую определяют как концепцию духовного изоляционизма. В патриаршество Иосифа, хотя многие из книг по-прежнему издавались со славянских рукописей, произошла серьезная переоценка того, что могло бы быть источником справы, и это выразилось «в заботах об очищении языка» книг и «об издании их текста согласно с принятыми тогда правилами грамматическими», а также в первых обращениях к греческому тексту, доказательства чему обычно обнаруживают в прямых указаниях на это обстоятельство в выходных сведениях Шестоднева 1650 г.754 Преддверием этих перемен стало более широкое обращение при патриархе Иосифе в Москве к другой православной церковной традиции, выразившееся в использовании в качестве источника уже целого ряда южнорусских печатных книг. Впрочем, даже и новые тенденции в развитии книгопечатания в течение этого времени все равно оказались перечеркнуты тем, что Иосиф дозволил печатать книги людям «не только малосведущим, 750 Филарет (Гумилевский), 1894. С. 604; Макарий (Булгаков), 1882. Т. 11. С. 45; Астафьев, 1888. С. 326. Впрочем, подобного рода мольбы обнаруживают и в дофиларетовских изданиях.

Похожие диссертации на История славянской печатной псалтири: Московская традиция XVI - XVII вв.: Простая псалтирь

Устюжская литературная традиция XVI-XVII вв. : (Проблемы генезиса и эволюции повествовательных форм)Власов, Андрей Николаевич

Древнерусская паломническая литература XVI-XVII вв.Решетова Анна Анатольевна

Литературная история "Евангелия Учительного" : рукописная традиция конца XIV-XVII в.Якшин, Иван Владимирович

Автобиографические источники и их использование в памятниках житийной литературы XVI-XVII вв. : (жития Филиппа Иранского, Герасима Болдинского, Мартирия Зеленецкого, автобиографическое Сказание Елеазара Анзерского)Крушельницкая, Екатерина Владимировна

Публицистическая литература Беларуси второй половины XVI - XVII в.: проблемы поэтикиСаверченко, Иван Васильевич

Особенности поэтики русских покаянных духовных стихов XVI-XVII вв.Кожевникова Татьяна Викторовна

Становление и развитие жанра мемуарной литературы в Белоруссии (XVI - первая половина XVII в.).Фрейд, Елена Иосифовна

Становление и развитие жанра мемуарной литературы в Беларуси (XVI - первая половина XVII в.)Богдан, Елена Иосифовна

"Летописная книга" (из истории русской литературы первой трети XVII века)Серова, Инесса Юрьевна

Динамические процессы в литературной истории древнерусского пролога : конец XIV - начало XVII в.Шилова, Инна Александровна