Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Структурализм как предпосылка топологической интерпретации субъекта 15
1.1. Гипертрофия текста: от вещей к знакам 15
1.2. Семиотика субъекта 24
2.1. Социально-биографические предпосылки топологии субъектности 34
Глава 2. Типы топологии субъектности 55
2.1. Общая характеристика топологии субъектности и её источники 55
2.2. Концепт «складки» (le pli) Ж. Делёза (А. Бадью читает Ж. Делёза) 66
2.3. «Спираль (Fescargot) субъективности» у А. Бадью 83
2.4. «История безумия» и дискурсивная концепция «atopos» у Ж. Деррида 101
2.5. Есть ли «складка» у М. Фуко? (Ж. Делёз читает Фуко) 121
Заключение 139
Библиографический список использованной литературы 142
- Гипертрофия текста: от вещей к знакам
- Семиотика субъекта
- Общая характеристика топологии субъектности и её источники
- Концепт «складки» (le pli) Ж. Делёза (А. Бадью читает Ж. Делёза)
Введение к работе
Актуальность темы исследования. В середине XX века философия столкнулась с совершенно новым кругом проблем: в сферу философского размышления вводятся такие феномены как язык, бессознательное, техника, власть. В новом свете предстают категории классической философии, среди которых, прежде всего, категория субъекта и его соотношения с объективными параметрами реальности. Проблема субъекта - теоретическое ядро философской антропологии, и её непрояснённость является одной из причин кризиса современного гуманизма и культуры.
Если прежде субъект обладал фиксированным местом приписки и относительно стабильным положением, то современная мысль сталкивается с особыми трудностями в обосновании его существования, которое поставлено под сомнение. Обсуждается вопрос о том, необходима ли эта категория, не утратила ли она своего значения. Выдвигаются требования её радикальной реконструкции, ведутся споры, разделившие философов на тех, кто хотел бы удержать субъекта, пусть даже ценой его радикального переосмысления, и на тех, кто готов отказаться от него вовсе.
В этих условиях значительное распространение получают новые интерпретации этой категории. Возникает тенденция к снятию жёсткой оппозиции объективного и субъективного, к обнаружению в самом субъекте объективного измерения. Подобного рода попытки помыслить субъекта не изнутри, а со стороны означаемого становятся всё более влиятельными. Они заменяют собой классические представления о субъекте, который прежде определялся через самого себя, как причина и цель любой активности. Однако последствия объективации субъекта остаются пока скрытыми, потенциально амбивалентными. Не имея
аналогов в философской традиции, такие представления о субъекте требуют к себе особого внимания. Дальнейшее развитие философской антропологии может быть плодотворным только в случае прояснения того, как мыслится сегодня субъект.
Предмет и цель исследования. Предметом настоящего исследования являются современные способы помыслить категорию субъекта, та их часть, которая складывается во французской гуманитарной науке последних десятилетий в оппозиции к феноменологическим интерпретациям субъекта. Эта область обозначается в диссертации как «топология субъектности».
Целью работы является критический анализ современных представлений о субъекте, их адекватная оценка в антропологической перспективе.
Источниковедческая база. Проблема отбора материала для такого исследования представляет собой определенную сложность, так как попытки топологической интерпретации субъекта осуществлялись параллельно в двух философских течениях.
С одной стороны, путь к топологии субъектности проходит через эпистемологию и структурализм, имея в качестве точки отсчёта их редукцию объективирующего толка, которая, в конечном счёте, преодолевается в топологическом моделировании субъекта.
С другой стороны, к топологии субъектности идут Хайдеггер, Мерло-Понти и следующие за ними феноменологи, двигающиеся к ней от противоположного полюса, от субъективистской феноменологии Гуссерля. Отказавшись от интериорности и интенциональности, Хайдеггер выходит за пределы субъект-объектных отношений и трактует субъекта через бытие.
Поэтому тема топологии субъекта может рассматриваться с опорой на ту или иную традицию. В данной работе приоритет отдаётся тем авторам, у которых идеи топологии субъектности сформулированы
наиболее радикальным образом. Речь идет о концепциях, возникших на французской почве, на базе объективизма семиотического анализа субъекта как категории культуры. Процесс перехода к топологической интерпретации субъекта со стороны феноменологии в диссертации не рассматривается: он мог бы послужить темой для отдельной работы.
В число рассмотренных в диссертации теорий субъекта будут включены соответствующие концепции Жиля Делёза, Алена Бадью, Мишеля Фуко и Жака Деррида. При этом речь идёт о субъекте (об использовании в диссертации понятий «субъект» и «субъектность» см. в разделе «положения, выносимые на зашиту») как антропологической, а не психоаналитической категории. Поэтому учения топологической психологии (Ж. Лакан), или основанные на психоанализе размышления Ж Делёза (в «Капитализме и шизофрении» или «Фуко») не рассматриваются.
Как этапы на пути к разработке важнейших концептов топологической антропологии выборочно анализируются положения из теорий Ролана Барта, Клода Леви-Строса и Луи Альтюссера (рассмотрение структурализма и эпистемологии также не входит в задачи исследования: в поле зрения попадают лишь отдельные фрагменты, необходимые для понимания причин, по которым возникают топологические трактовки субъективного).
Степень научной разработанности проблемы. Несмотря на то, что некоторые из затронутых в диссертации авторов в Европе сегодня читаются мало (Л. Альтюссер, Ж. Деррида), другие, большая часть, продолжают оказывать сильнейшее посмертное влияние и активно перечитываются (упомянутые М. Фуко и Ж. Делёз); третьи, такие как желающий подвергнуть субъекта радикальной «реконструкции» Ален Бадью, остаются в настоящий момент наиболее значительными фигурами философского пейзажа Франции. Следствием такого влияния
стала обширная литература, которая сложилась вокруг данных авторов за последние три десятилетия.
Ещё до процесса культурной канонизации Фуко, Делёза и Деррида им было посвящено значительное количество публикаций. Из числа ранних работ можно выделить книгу молодого философа Мишеля Крессоля «Делёз»1. Выдержанная в духе философского манифеста работа представляет собой одну из первых попыток описания мысли Делёза. В исследовании Жана-Мари Бенуа «Структурная революция» мысль Фуко и Делёза анализируется с точки зрения метода, как наиболее современная и методологически зрелая форма существования структурного подхода . Появившийся в 1979 году небольшой очерк Винсента Декомба «Тождественное и иное»3 рассматривает мысль Делёза, Фуко и Деррида генетически, в качестве результата полувекового развития национальной философской традиции во Франции.
Из числа англоязычных изданий этого периода необходимо отметить книгу Хьюберта Л. Дрейфуса и Поля Рабинова «Мишель Фуко: по ту сторону структурализма и герменевтики»4, которая оценивает Фуко как самостоятельного мыслителя, выходящего за рамки популярных философских течений. По признанию самого Фуко, эта книга «представляет очень ясный и умный анализ работы, которую я попытался проделать».
Небольшое эссе Мориса Бланшо «Мишель Фуко как я его представляю»5 является изложением программных положений философии Фуко. Известный литератор рассматривает специфику
1 Cressole Michel. Deleuze. - Paris, 1973.
2 Benoist Jean-Marie. La revolution structurale. - Paris, 1975.
3 Декомб Винсент. Тождественное и иное // Декомб Винсент. Современная
французская философия. - М., 2000.
Dreyfus Hubert L., Rabinow Paul. Michel Foucault: Beyond Structuralism and Hermeneutics. Chicago, 1982. Blanchot Maurice. Michel Foucault tel que je l'imagine. - Paris, 1986.
позиции Фуко по отношению к безумию, власти, сексуальности. Подобного рода работу представляет собой очерк Жана-Мари Озья, который готовился ещё при жизни автора «Истории сексуальности», но вышел в свет лишь два года спустя после его смерти1.
Среди биографических исследований можно выделить работы, принадлежащие критику журнала Nouvel Observateur Дидье Эрибону .
Ознакомлению американской публики с философией Фуко и Деррида способствовали работы Р. Рорти, объединённые затем в книгу «Последствия прагматизма» (1972-1980, отдельной книгой - 1991), где автор рассматривает близкие ему по духу попытки интерпретации истории как «текста»3. Примерно ту же роль для англоязычного читателя - только в отношении работ Деррида - сыграло исследование К. Норриса («Деррида», 1987)4. Анализ взглядов французских мыслителей, их сопоставление и критику можно найти в книге Р. Война «Фуко и Деррида: по ту сторону рассудка»5.
В Европе 90-х годов пик интереса смещается на работы Делёза, автора наиболее радикального и показательного; что касается Фуко, то на первый план выводятся политические и исторические аспекты его философии6.
Событием в науке о Фуко стало появление в 1994 году четырёхтомника «Сказанное и написанное». Издатели Даниэль Дефер и Франсуа Эвальд проделали огромную работу: в издании сведены мелкие публикации и интервью Фуко за тридцать лет деятельности. Книга
1 Auzias Jean-Marie. Michel Foucault. - Lyon, 1986.
2 Eribon Didier. Michel Foucault (1926-1984). - Paris, 1989; Deleuze Gilles, Eribon
Didier. Pourparlers. - Paris, 1990.
3 Rorty Richard. Consequences of Pragmatism (Essays: 1972-1980). -Minneapolis, 1991.
4 Norris Christopher. Derrida. - Cambridge; Massachusetts, 1987.
5 Boyne Roy. Foucault and Derrida. The other side of reason. - London; Boston; Sydney;
Wellington. - first published in 1990.
6 См. сборник "Reconstructing Foucault" со статьями Рорти и Норриса, книги. Mitchell
Dean. Critical and Effective Histories. Foucault's Methods and Historical Sociology. -
London and New York, 1994; Simons Jon. Foucault and the political. - London and New
York, 1995.
помогает проследить эволюцию взглядов Фуко, понять политические и этические следствия его работы как философа1.
В конце девяностых годов появляются исследования (к сожалению, по большей части нам не доступные), поднимающиеся до уровня глубоких философских интерпретаций. Совершившие явный прогресс по сравнению с прочтениями начала 80-х, современные интерпретации более не стремятся осветить работу авторов как «постмодернистский дискурс», но представляют ее как самостоятельную, «авторскую» философию, отличающуюся значительной индивидуальностью и глубиной. К числу таких попыток следует отнести исследования, принадлежащие А. Бадью, Р. Шереру, Э. Алие 2.
Философии и биографии Жиля Делёза был посвящен также недавний выпуск журнала « Magazine litteraire » (№ 406, февраль 2002; обзор новейшей франко- и англоязычной литературы о Делёзе дает Эли Дюринг на С. 57-58).
Круг авторов, специально занимающихся анализом категории субъекта в современной философии, очень узок. Альтернатива «утраты» или «сохранения» субъекта освещалась Ж.-Л. Нанси, а также у А. Бадью3.
На русском языке отдельные работы и переводы, имеющие отношение к теме субъекта в структурном направлении французской философии, появились уже в 70-е годы.4 Однако по-настоящему тема
1 Foucault Michel. Dits et ecrits. - Paris, 1994. Vol. I-IV.
2 См.: Badiou Alain.Deleuze : «La clameur de l'Etre». - Paris, 1997; Alliez Eric. De
l'impossibilite de la phenomenologie II Philosophie contemporaine en France. - Paris,
1994.-p. 55-131.
3 Nancy Jean-Luc. L'imperatif categorique. - Paris : Flammarion, 1983; Nancy Jean-Luc.
L'experience de la liberte. - Paris, 1988; Badiou Alain. Theorie du sujet. - Paris, 1982;
Badiou Alain. Manifeste pour la philosophie. - Paris, 1989.
См.: Структурализм: «за» и «против». - М, 1975; Фуко Мишель. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук / Пер. с фр. В. П. Визгина, Н. С. Автономовой. - М 1977.
пришла в Россию только в начале 90-х годов. Первоначально она существовала в виде дискуссии о «модернизме» и «постмодернизме»1. Затем, к концу 90-х годов, прокатилась целая волна переводов Деррида, Фуко и Делёза на русский язык, причем уровень этих изданий иногда оставлял желать лучшего. В качестве примера неудачного издания можно привести перевод книги Жака Деррида ««Голос и феномен», и другие работы по теории знака Гуссерля» (Санкт-Петербург, 1999). Заглавная работа книги, «Голос и феномен», почему-то переведена с английского, а не с французского языка; в примечаниях переводчика -многочисленные ошибки в греческих словах. Помимо нередкой для отечественных изданий проблемы с диакритическими знаками (читатель привык, что они зачастую подрисовываются от руки), в греческий текст здесь вкрадываются совершенно неизвестные символы.
В последнее время появляются качественные издания книг Деррида, например, известной работы «О грамматологии» в Ad marginem . В книге есть большая вступительная статья (Н. Автономова), хороший список литературы по теме. Другая известная книга Деррида, «Письмо и различие», одновременно появилась в двух (!) переводах.
Из числа русскоязычных изданий Фуко выделяются своим качеством небольшая работа «Это не трубка» (М., Художественный журнал, 1999) с сопроводительной статьей Валерия Подороги «Навязчивость взгляда: М. Фуко и живопись»; сборник интервью и выступлений «Воля к истине» (М., Касталь, 1996; перевод, комментарий и послесловие С. Табачниковой), а также переиздание уже упомянутых «Слов и вещей» (A-cad, Санкт-Петербург, 1994, со вступительной статьей Н. Автономовой).
См. Постмодернизм и культура (материалы «круглого стола») // Вопросы философии, 1993, № 3, С. 3-17.
Это издательство много сделало для ознакомления российской интеллектуальной публики с достижениями французской мысли XX столетия; к тому же, появление книги в Ad marginem является гарантией высокой культуры издания.
Из трудов Делёза, изданных в России, следует отметить книгу: «Складка. Лейбниц и барокко» (М., Логос, 1999, перевод Б. Скуратова, послесловие - В. Подороги).
Творчество Алена Бадью остается у нас практически неизвестным (вышла лишь одна небольшая книга в 1999 году)1.
Среди журнальных публикаций по этим авторам можно выделить работы М. К. Рыклина, В. П. Визгина, Л. А. Марковой, Д. И. Дубровского, Г. Л. Тульчинского2.
Таким образом, философия Делёза, Фуко или Деррида сегодня хорошо известна в России. Однако нельзя сказать, что проблема субъекта в интерпретации этих авторов освещена у нас в достаточной мере. Исследований, посвященных специально субъекту и весьма специфическим формам присутствия этой категории в современной философии, практически не существует. Определенные подходы к проблеме есть в работах Л. А. Марковой, В. А. Кутырева3. Вместе с тем эти исследования касаются общих моментов философии субъекта, но не исследуют его топики, построение которых («нахождение места субъекта») является важнейшей задачей для Бадью, Делёза или Фуко. Так, делёзовская интерпретация субъекта как «складки внешнего» в
Бадью Ален. Апостол Павел. Обоснование универсализма. - Москва-Санкт-Петербург, 1999.
2 См.: Рыклин М.К. Сексуальность и власть: антирепрессивная гипотеза Мишеля
Фуко» // Логос, 1994, № 5, С. 196-206; Рыклин М. К. "Back in the Moscow, sans the
USSR" II Жак Деррида в Москве, М., 1993; Визгин В. П. Мишель Фуко - теоретик
цивилизации знания // Вопросы философии, 1995, № 4, С. 116-126; Маркова Л. А.
Нетождественное мысли бытие в философской логике // Вопросы философии, 2001,
№ 6, С. 159-176; Дубровский Д И. Постмодернистская мода // Вопросы философии,
2001, № 8, С. 42-56; Тульчинский Г. Л. Слово и тело постмодернизма: от
феноменологии невменяемости к метафизике свободы // Вопросы философии, 1999,
№10, С. 35-54.
3 См.: Маркова Л. А Философия из хаоса. Ж. Делез и Ф. Гваттари о философии как
творчестве концептов // Вопросы философии, 2002, № 3, С. 147-160 (попытка
анализа категории «концептуального персонажа»); Кутырев В.А Пост-пред-гипер-
контр-модернизм: концы и начала // Вопросы философии, 1998, № 5, С. 135-144;
Кутырев В-А. Экологический кризис, постмодернизм и культура // Вопросы
философии, 1996, № 11, С. 23-32.
русскоязычной литературе рассматривалась только у В. Подороги . Никем не анализировался статус субъекта в дискурсе Деррида или проблема наличия «складки» как концепта субъектности у Фуко. Данная диссертация призвана восполнить этот пробел, насколько это возможно для такого типа работы.
Научная новизна диссертационного исследования:
1. Производится систематическая реконструкция доктрин
субъекта, принадлежащих М. Фуко, Ж. Делёзу, А. Бадью, Ж. Деррида.
Прослеживается процесс их зарождения и становления в ходе генезиса
эпистемологии и структурализма.
2. Проблематизируются общие способы интерпретации категории
субъекта у этих авторов (топологическое моделирование,
«конструирование» субъекта).
3. Рассматриваются источники топологических интерпретаций
субъекта (топология Р. Тома, теория «жизненного пространства» в
психологии К. Левина, концепция субъекта как «хиазма» бытия в
феноменологии М. Мерло-Понти).
4. Анализируются не только интеллектуальные, но и социальные
предпосылки возникновения топологических интерпретаций субъекта.
Критикуется распространённое представление о разрыве
университетской традиции, который, по мнению некоторых
исследователей, происходит между довоенным и послевоенным
поколениями французских философов.
5. Рассмотрен политический и жизненный смысл некоторых
концептов (главным образом концепта «складки»), устанавливается
связь между новыми концепциями субъективности и представлениями о
статусе интеллектуала.
См.: Подорога В.А. Феноменология тела. Введение в философскую антропологию. М., 1995. Делез прочитан здесь через проблему телесности.
6. Предпринимается попытка критического анализа топологических интерпретаций субъекта, их объективной оценки в антропологической перспективе.
На защиту выносятся следующие положения:
1. Топологические концепции субъективности представляют собой
особое ответвление философской антропологии, которое складывается
во второй половине XX века во Франции и выражает становление
нового типа мышления. Топологическое моделирование
интерпретируется как специфический метод, отличный от
традиционного диалектического синтеза.
2. Топологическое моделирование является подходом,
укладывающимся в рамки материалистической концепции мира. При
сохранении фактической непрерывности базовой категории, её
топологическое преобразование позволяет получить необходимую
производную категорию. Имманентный синтез формально
несовместимых противоположностей осуществляется через
моделирование «концепта».
В рассмотренных доктринах субъективности Ж. Делёза, А. Бадью, М. Фуко и Ж. Деррида субъект интерпретируется с помощью топологического «концепта» («складка», «спираль», «карман» внешнего, дискурсивная атопия). Субъект понимается как временное образование, как результат внутренней динамики объективного. Он существует настолько, насколько позволяет объективное.
Полученная форма существования субъективного слишком далека от классического субъекта. Субъективное начинает существовать в своей деперсонифицированной и безличной форме. С целью отражения и фиксации этого явления в работе вводится термин «субъектность». В отличие от субъекта и субъективного, субъектность не противопоставляется объективному.
5. Изменение места субъекта как философской категории повлекло за собой сдвиг в понимании практических вопросов: роли интеллектуала, соотношения теоретического и практического гуманизма. «Теоретический антигуманизм» представляет собой попытку пересмотра форм применения традиционного гуманизма, реакцией на него и стремлением увеличить его эффективность за счёт сужения поля применения.
Практическое значение работы. Рассматриваемые в диссертации вопросы размыкаются на ряд практических областей, в частности на политику и на этику.
Все рассмотренные концепции являются политическими или имеют прямые политические следствия. В диссертации проводится анализ политических взглядов авторов в их связи с учением о субъекте. Как частный случай взаимосвязи теории субъекта и политики трактуется пересмотр статуса левого интеллектуала (чьё политическое влияние традиционно сильно во Франции), происходящий с приходом новой философии, затронуто понимание задач интеллектуала, возникающее в Европе в 80-е годы. Изучение этого вопроса может быть полезно для выработки статуса интеллектуала в современной России, где, на сегодняшний день, его общественная роль очень мала.
Как упоминалось выше, в диссертации выясняется смысл доктрины «теоретического антигуманизма». Исследуется значение этого феномена, который, в действительности, не соответствует своему названию: в качестве прикладной стороны теоретического антигуманизма мыслится практический гуманизм, целенаправленная работа в больнице, тюрьме или психиатрической клинике, имеющая целью поддержание «репрессированной» категории людей.
Однако самое важное практическое значение работы состоит, по нашему мнению, в осмыслении перспектив человека в истории общества и культуры. Аналитика феномена субъектности может быть полезна для
понимания отношения современного человека к самому себе, для поиска путей выхода из антропологического кризиса.
Апробация работы. Основные положения данной работы прошли апробацию на Межвузовской научной конференции «Проблематика рациональности в науке и культуре» (4-7 декабря 1999; ННГУ им. Лобачевского), а также на «Всероссийской Ярмарке идей» (20-25 мая 2000, НГАСУ). Материалы диссертации являются основой для спецкурса по философской антропологии, который посвящен трансформации представлений о субъекте в XX веке. В рамках работы по подготовке диссертации опубликован перевод статьи Ж. Бенуа «Двадцать лет французской феноменологии». В печати находится перевод одной из лекций Мишеля Фуко в Коллеж де Франс (итоговая лекция курса 1976 г. «Необходимо защищать общество»). Диссертация обсуждалась на заседании сектора Аналитической антропологии Института философии РАН (март 2003 г.) и рекомендована к защите.
Гипертрофия текста: от вещей к знакам
Поскольку анализ структурализма не является задачей настоящей работы, здесь будут затронуты лишь некоторые его положения, те, которые имеют важность с точки зрения возникновения топологической трактовки субъекта1.
Чтобы ответить на вопрос о том, какое значение имеет структурализм для перехода к топологической интерпретации субъекта, следует быть внимательным. Само понятие «структурализм» является условным, и философы, причисляемые к этому течению, имеют между собой отличия, которые в данном случае будут иметь первостепенную важность.
X. Дрейфус и П. Рабинов предлагают различать две формы структурализма: «Есть два типа структурализма, атомистический структурализм, в котором элементы существуют совершенно отдельно от их роли в некоем более общем целом (например, элементы народной сказки у Проппа), и холистический или диахронический структурализм, в котором, в то время как некий возмоэюный элемент определён отдельно от системы элементов, некий актуальный элемент есть функция целой системы различий, частью которой является данный элемент»1.
Однако такое определение касается скорее деталей метода, а не его сущности. Поэтому для нас важнее «классификации» В. Декомба и Т. Павела, разграничивающие структурализм с точки зрения его внутренних тенденций. Т. Павел выделяет три направления в структурализме: 1) умеренное (Цв. Тодоров, Ж. Руссе, П. Лемтор) 2) научное (К. Леви-Строс, Р. Барт в 60-е годы) 3) спекулятивное (М. Фуко, Ж. Деррида, Р. Барт в поздний период).2 В. Декомб также предлагает различать три разновидности структурализма: «1) структурализм как метод структурного анализа возник раньше, чем французская феноменология, и совершенно чужд тем дискуссиям, которых мы хотим здесь коснуться; 2) структурализм, как сливающийся с семиологией (теорией знака) повергает феноменологию в состояние кризиса, победно противопоставляя ей иное понимание смысла; 3) структурализм как только «ориентация» философии является лишь названием, под которым в общественном мнении происходит превращение философии в критику феноменологии, а равно и семиологии».
И далее: «Сам по себе структурализм есть лишь метод (смысл № 1). Этот метод, в принципе не связанный ни с каким специфическим предметом, заставил говорить о себе вне круга специалистов в тот самый момент, когда он предпринял атаку на системы знаков (смысл № 2). Наконец, семиология породила философский спор 60-х годов: спор о сознании и о «смерти человека» (смысл № З)»1.
В. Декомб отождествляет «поздний» структурализм с семиологией. Именно эта разновидность структурализма окажется продуктивной для установления особых отношений субъективного и объективного, исследованию которых посвящена вторая глава диссертации.
Семиология работает с текстом. Текст - это категория объективного в её текучем виде, или же категория бытия, как она представлена в семиологии. Такое отождествление происходит в процессе «текстуализации». Использование лингвистического инструмента в философии может осуществляться лишь в случае сближения онтологии с лингвистикой, когда лингвистическое понятие текста постепенно подводится под явления и вещи, под бытие и объективное.
Р. Рорти исследует ситуацию текстуальности в очерке «Идеализм девятнадцатого века и текстуализм двадцатого». Рорти пишет: «В прошлом столетии были философы, доказывающие, что существуют лишь идеи. В нашем столетии есть авторы, пишущие так, как если бы существовали лишь тексты. В число этих авторов, которых я буду называть «текстуалистами», входят, например, представители так называемой «Иельской школы», сгруппировавшейся вокруг Гарольда Блума, Джефри Гартмана, Дж. Хиллис Миллера и Поля де Мана, мыслители французского «пост-структурализма», такне как Жак Деррида и Мишель Фуко, такие историки, как Гейден Уайт, и такие социологи, как Поль Рабинов. Для некоторых из них точкой отсчета послужили работы Хайдеггера, но чаще всего влияние философии относительно невелико. Центром тяжести интеллектуального течения, к которому относятся эти авторы, является не философия, но литературный критицизм»1.
Рорти отмечает наиболее характерные черты современного текстуализма и выделяет точки его схождения и расхождения с идеализмом девятнадцатого века. В отличие от идеализма, текстуализм не базируется на метафизических тезисах. Он должен отказаться от некоего, по выражению Рорти, «интеллектуального каркаса» (the intellectual framework), состоящего в понимании истины как соответствия, языка как художественного средства, а литературы как подражания (уход от того, что Хайдеггер называет «метафизикой присутствия» или «онто-теологической традицией»).
По мнению Рорти, принимаемый им путь разделения науки и литературы, несмотря на чрезмерную прямоту, дает возможность лучше сопоставить идеализм и текстуализм: «идеализм девятнадцатого века желал замены в качестве центра культуры одной науки (естественной) чем-то вроде другой науки (философией), текстуализм двадцатого века желает поместить в центр литературу, и трактовать как науку, так и философию в лучшем случае как литературные жанры» . Идеализм и текстуализм сближает то, что они оба находятся в оппозиции к естественной науке и настаивают на невозможности сравнивать человеческую мысль или язык с «голой» реальностью.
Семиотика субъекта
Часто приходится слышать о том, что структурализм это не учение (и тем более не школа), а метод. Однако такое заявление основано на ошибочном положении о возможности отделить метод от доктринальных положений определенного учения. Метод представляет собой костяк всех работ семиологов, и оторвать его от философии невозможно (как и от политики). Вместе с тем этот метод порождает ряд иллюзий, важнейшими из которых оказываются видимость научной объективности и видимость выхода за пределы политики. Об объективности применяющих структурный метод можно вести речь лишь применительно к лингвистике; само использование метода на уровне социального знания ведет к субъективности в описании отношений, поскольку сам объект необычайно сложен. Эту субъективность находят у Леви-Строса и в еще более развитом виде у Фуко, у которого она сочетается с богатством эмпирического материала и виртуозностью его представления. Конечно, допускать наличие формальных связей у социального объекта вполне можно, однако проблема в том, что это за связи, и поддаются ли они описанию. Можно допускать, что субъект противопоставляется его формальным связям (при этом напомним, что Леви-Строс не отрицает генетической преемственности при формировании объекта, так что вопрос о том, какой тип детерминации более могуществен, остается открытым), однако фактически невозможно ответить, какой тип связей имеется в виду и чем он произведен: структурами родства, экономическими структурами, или отношениями между словами и вещами. Вышедшее за пределы лингвистики применение структурной методики порождает лишь гипотезы. Даже анализ поэтического произведения остается в немалой степени условным. Так, в качестве альтернативы знаменитому разбору бодлеровских «Кошек», сделанному Якобсоном и Леви-Стросом, впоследствии появляется ещё более 20 анализов того же сонета. В связи с чем «возникает сомнение в однозначности предложенного метода: ведь каждый следующий разбор не просто уточняет якобсоновский метод, а вносит и много новых истолкований, часто противоречащих предложенным»1.
Богатство фактического материала у Фуко совсем не означает доверия к факту, поскольку семиотическая установка на производность объекта интерпретации предполагает фундаментальную невозможность дойти до первоначала. «Позитивизм» Фуко прочитан сквозь призму Ницше и носит неклассический характер. Таким образом, мы сталкиваемся с виртуозной теорией, носящей a priori относительный характер, построенной на огромном эмпирическом материале и являющейся, в то же время, нигилистической по сути. В. Декомб замечает: «Объединение в одной голове такого позитивизма и такого нигилизма порождает поразительную смесь: с одной стороны любое утверждение Фуко окружено огромным критическим инструментарием (документы, цитаты, скрупулёзные ссылки); но, с другой стороны, опираясь на те же самые данные можно создать и другие повествования, и Фуко первый обыгрывает эти возможности. Как говорят некоторые историки, творчество Фуко в действительности принадлежит к своего рода сказочным фантазиям («как-то раз...», «если бы я был король...»). Его истории - это романы. Вывод малоприятный, не слишком-то благовидный для историков в той мере, в какой их собственные работы с виду выглядят так же, как и работы Фуко, - привлекательная конструкция, имеющая вид достоверности благодаря системе научных ссылок»2.
Итак, структурализм является методом, содержащим внутри себя ряд доктринальных положений. Они неизбежно реализуются у всякого, кто желает быть последовательным в использовании структурного метода. Нас интересует требование «устранения» субъекта, вызвавшее в 60 е годы немало споров. Причину устранения субъекта общественное мнение видело в том выборе, который структурализм делает в пользу синхронии. Поскольку структурализм всё же не является школой, представители его могут быть объединены скорее по этому показателю. Барт полагает, что «вероятно, следует обратиться к таким парам, как означающее-означаемое и синхрония-диахрония для того, чтобы приблизится к пониманию отличий структурализма от других способов мышления»1. Даже формальное использование этих пар он считает спецификой структурализма.
Исключая из анализа временную координату, рассматривая явление в тонком временном срезе, структурализм ставит своей задачей описание формальных связей в плоскости этого среза знаковой системы. Характер подобных связей указывает не на генетическую, или другими словами, историческую их обусловленность, но на формальную.
Тот, кто использует структурный метод, не любит «истории». Для Леви-Строса она «метод», который до этого всегда был объектом злоупотребления и играл в философской системе роль мифа. Вступая в полемику с Сартром он выдвигает свое понимание истории: «История -это прерывистая совокупность, образованная историческими областями, каждая из которых определена своей собственной частотностью и дифференциальной кодировкой предшествующего и последующего»2.
Несложно видеть, что отказ от генетической перспективы имел следствием попытки выделения текстообразующих структур. Разумеется, возникает проблема «кто создал текст», и решаться она должна в оппозиции автор/структуры.
Первым, кто поставил проблему «смерти автора», был Ролан Барт. В своей статье «Смерть автора» он увязывает этот факт с проблемой смены «исторической перспективы», подхода к истории. «Иной стала, -утверждает Барт, - прежде всего, временная перспектива. Для тех, кто верит в автора, он всегда мыслится в прошлом по отношению к его книге; книга и автор сами собой располагаются на общей оси, ориентированной до и после; считается, что автор вынашивает книгу, то есть предсуществует ей, мыслит, страдает, живет для нее, он так же предшествует своем произведению, как отец сыну. Что же касается современного скриптора, то он рождается одновременно с текстом, у него нет никакого бытия до и вне письма, он отнюдь не тот субъект, по отношению к которому его книга была бы предикатом; остается только одно время - время речевого акта, и всякий текст вечно пишется здесь и сейчас»1. (Находясь в рамках литературоведения, Барт употребляет понятия «автор» и «текст», которые, будучи переведены на язык классической философии, должны были бы звучать как «субъект» и «история». Отказ от истории в этой версии структурализма будет означать отказ от субъекта).
Общая характеристика топологии субъектности и её источники
Что такое топология? В узком смысле слова это математическая дисциплина, занятая выяснением и исследованием идеи непрерывности. Основным понятием топологии является гомеоморфизм, свойство, состоящее в возможности отображения одной фигуры на другую при дозволенности любых преобразований кроме разрывов и склеиваний.
Непрерывность, или гомеоморфизм, - ценное свойство для философии. Она позволяет решать онтологические задачи, «обманывая» идею межкатегореального разрыва и противопоставления, даёт возможность развивать новую, имманентную модель взаимоотношений между категориями. Если вести речь о философской антропологии, то топология предоставляет фактически не ограниченный арсенал имманентных средств для моделирования категории внутреннего (складывание, скручивание, сжимание, сгибание, растяжение или выворачивание базисной категории внешнего). Вместо трансцендентного синтеза диалектики она обеспечивает сочленение в концепте.
Конечно, понятие «топология» приложимо для характеристики не всякой философии (топология - высшее проявление концептуальной виртуозности, не все поднимаются до неё). В рассмотренных ниже работах чаще всего речь идет не о топологическом преобразовании в узком смысле слова, но о локализации категории субъекта на фоне Бытия, о простом отыскивании её места на плане имманенции - без всяких ссылок на трансцендентное. Однако мы будем называть «топологией» любые попытки создания выходящей за пределы субъект-объектных отношений топики субъекта, имеющие вид графической или пространственно-метафорической фиксации данной категории (такую работу не стоит смешивать с наивным схематизмом). Все рассматриваемые авторы в высокой мере обладают тем, что Платон назвал бы % тотху, искусством топического отображения, в данном случае - отображения категории субъекта.
Необходимо также прояснить понятие «субъектности». Предлагаемый термин «субъектность» отражает специфический характер предмета. Не имея традиции употребления, понятие «субъектность» не имеет того внушительного шлейфа, который следует в европейской философии за термином «субъективность». Последний функционирует главным образом как антоним к понятию «объективность», «объективное». Гегель, к примеру, характеризует субъективное как «принадлежащее лишь внешней рефлексии, ничуть не касающееся объективного» . Вместе с тем, конечно же, не следует противопоставлять понятия «объективное» и «субъектное», поскольку значение произвольности действий и приоритетности человеческого «Я» во втором случае не сохраняется, уступая место оттенку абстрактности, размывающему определенность понятия «субъект» в формальную категорию. Более того, если рассматривать логическую сторону предмета, то эти термины до некоторой степени синонимичны, оставаясь, и тот и другой, в оппозиции к понятию субъективности1.
Разумеется, может быть поставлен вопрос: какое же отношение имеет это абстрактное понятие к понятию субъекта? Не теряет ли оно всякий смысл именно в силу своей неконкретности, и не абсурдно ли вести речь о существовании размытой «субъектности», в то время как само понятие «субъект» («субъективность»), послужившее базой для словообразования, предполагает значительное и даже чрезмерное заострение личностного принципа в противовес безличной объективности?
Подобное возражение было бы вполне уместно, однако его следовало бы отнести не к изобретенному ad hoc слову, а к самой сути вопроса, к тому, что это слово обозначает. Субъектность является модусом объективности, и, в отличие от субъективности ей не противостоит. Субъектность не является также показателем индивидуальности. Субъективность существует здесь не в форме субъекта, а присутствует в своей абстрактной форме (как «субъектность»), как бы абсурдно это не звучало. Само понятие «субъект», и без того абстрактное (и в самом деле, что такое «субъект»? - термин, использующийся в философии для обозначения живого человека, прилагающего мыслительные усилия, т.е. термин, который сам представляет собой абстракцию) подвергается умственной «выжимке» повторно.
Другой термин, который также будет часто использоваться в этой главе - термин «концепт». Существительное « concept », которое очень часто встречается у современных французских авторов, восходит к латинскому причастию conceptus, производному, в свою очередь, от глагола con-cipio (из con-capio) - no-ять, по-нять. Таким образом, эквивалентом французского слова « le concept » является русское «понятие».
Действительно, если речь идет о философии девятнадцатого века, о Гегеле или Ницше, слово «понятие» будет единственно приемлемым для отображения французского « le concept ». В то же время, в случае употребления « le concept » для описания реалий современной философии (куда слово проникает из лингвистики, что является частным случаем лингвистического влияния), термин «концепт» предпочтительнее при его передаче в русской философской литературе, так как он отражает сложившуюся в последние годы тенденцию к противопоставлению понятийной метафорики и конструктивного моделирования («концептуализирования»). Под концептом чаще всего подразумевается конструктивная сторона понятия, его «ядро»: его смысловая концентрация выше, чем у понятия. Например, феноменология, разворачивающая свои метафоры в топологическом пространстве, есть топологическая метафорика субъекта, тогда как антропология Бадью и Делёза представляет собой геометрическое конструирование его «концепта». Спираль Бадью или складка Делёза не имеют в себе ничего поэтического и не являются метафорами, как не являются ими названия геометрических фигур.
Концепт «складки» (le pli) Ж. Делёза (А. Бадью читает Ж. Делёза)
Переходом эпистемологии к топологическому типу мышления мы обязаны Фуко. Если Делёз является основателем философской топологии, то Фуко является её гениальным предвестником. «Слова и вещи» показывают, что субъект - лишь складка в нашем знании, порождённая им самим (знанием) и далеко не окончательная.
Излюбленная делёзовская тема впервые появляется в «Словах и вещах», и мы видим, как с каждой страницей нарастает её важность. Фуко говорит об индивиде как о внутреннем «изгибе и распрямлении»1; том, что мысль помещается «в складках языка»2; о том, что человек появляется впервые в «зазоре языка»3.
И, наконец, тема складки выступает у Фуко во всей своей явленности и неоспоримости. Чтобы подчеркнуть значение вводимой фигуры Фуко даже пишет это слово с большой буквы: «На самом деле всё это (вопрос «что есть человек»? - Д.С.) более прозаично и менее высокопоэтично: речь идёт об эмпирико-критическом удвоении, посредством которого стремятся представить человека, укоренённого в природе, обмене или речи, как обоснование его собственного конечного бытия. В этой-то Складке трансцендентальная функция пытается покрыть своей властной сетью инертное и серое пространство эмпиричности, а с другой стороны - сами эмпирические содержания одушевляются, мало-помалу расправляются и распрямляются и тут же подчиняются речи, которая разности вдаль их трансцендентальные претензии. Таким образом, в этой самой Складке философия вновь погружается в сон - только уже не Догматизма, а Антропологии»1.
Делёз - внимательный читатель Фуко. Поэтому он сумел обратить внимание на важнейшие страницы «Слов и вещей» и сделать из них надлежащие выводы. Делёз ставит в заслугу Фуко открытие того, что субъект не противопоставляется структуре, но является её модусом, произведён ею и абсолютно ей гомогенен. Структуры и субъект имеют лишь видимость противопоставления. Этим Фуко как раз и отличается от большинства «вульгарных» структуралистов, которые отказываются от субъекта, противопоставляя его структуре. Однако он отличается также от «любителей Geistesgeshichte», которые признают изначальность субъекта, субъекта как творца истории и конституирующую ценность. Фуко отказывается как от дилеммы субъект/структуры, так и от связки субъект/история. Серийная концепция Фуко, состоящая в выделении крупных исторических формаций, позволяет выйти за пределы «позитивистской» пары субъективного и объективного,
Делёз пишет: «Он (Фуко. - Д.С.) показывает, что современные споры ведутся, в сущности, не столько по поводу существования или отсутствия моделей и реалий, которые принято называть структурами, сколько по поводу места и статуса, уделяемых субъекту в тех измерениях, которые выглядят не полностью структурированными. Так, например, пока мы непосредственно противопоставляем историю структуре, можно считать, что субъект сохраняет смысл в качестве конституирующей, собирающей и унифицирующей активности. Но всё выглядит совершенно иначе, как только мы начинаем рассматривать «эпохи» или исторические формации как множества. Последние ускользают из-под власти субъекта, равно как и из-под власти структуры»1.
Однако в действительности выхода за пределы позитивистской пары не происходит. Субъективное здесь аннексируется, чтобы быть переданным объективному. Проблематика бытия здесь берёт верх, мысль Делёза по преимуществу онтологична. Это связано с глубокой онтологической направленностью всей философии второй половины прошлого века. В XX веке происходит нарушение субъект-объектного status quo в пользу онтологии.
Авторы, которые будут рассмотрены в диссертации, часто квалифицируются как «постмодернистские». Мы отказываемся от этого термина, определяя философию второй половины двадцатого века через её глубинный онтологизм. Такое определение современной мысли является наиболее фундаментальным, превосходя также её квалификацию через понятие «лингвистического поворота». Дело в том, что философия последних десятилетий обнаруживает сильнейшее стремление вернуться к досократовской мысли о бытии. Философия становится натурфилософией (мыслью о природе, о р6тд), возвращается от метафизики к физике. Поэтому наиболее крупные фигуры современной философии могут быть названы физиками в греческом смысле этого слова, как ими назывались Фалес или Парменид.
Довлеющая над остальными категория Бытия может принимать различные имена. Она предстаёт перед нами в виде бергсоновского «времени», хайдеггеровского «Бытия», «языка» у Деррида, «знания», «власти» у Фуко или «внешнего» у Делёза. Но, несмотря на множественность имён, факт её первичности остаётся неизменным.
Вместе с тем современное понимание онтологии вовсе не требует для неё устойчивости и неизменности. Например, онтология Делёза сильно отличается от хайдегтеровской, вовсе не являясь «фундаментальной». Нет ничего более чуждого Делёзу, чем тяжеловесность хайдеггеровской онтологии. Его онтология с лёгкостью перестраивается и перекраивается от одной работы к другой.
Степень онтологической захваченности также может варьироваться (для Делёза даже Хайдеггер остаётся феноменологом, поскольку его критика интенциональности в пользу герменевтики бытия не идёт до конца, до попытки помыслить доступный лишь топологии синтез разъединённых сущностей). Однако почти повсеместно субъект начинает определяться через бытие как его модальность, что приводит к отыскиванию места субъекта в Бытии, к исследованию тех преобразований Бытия, которые приводят к его возникновению. Итак, тот, кто желает мыслить субъективное после открытия Фуко, стоит перед двумя проблемами: Во-первых, субъективное произведено объективным. Во-вторых, субъективное гомогенно объективному. Отсюда следует, что субъективное должно стать результатом определённых мутаций, гомогенных объективному и не разрывающих его, не образующих вне его некую отдельность, которую можно было бы счесть субъективным (в этом случае мы впадаем в «структурализм» и позитивизм отделения субъективного от объективного).
Но что же будет означать такая трансформация, не нарушающая гомеоморфизма объективного, его целокупности?
Это есть трансформация топологическая, которая не нарушает непрерывности и целостности подвергаемой преобразованиям фигуры. Тот, кто желает мыслить субъекта стоит перед необходимостью совершения топологических мутаций объективного, которое образовало бы собой субъективное. Философия «субъекта» перемещается в область топологии. Конечно, подобный вопрос может быть поставлен и в иных терминах, что Делёз и будет делать.
Выбор топологических процедур в принципе не ограничен: сюда входят всевозможные развёртывания, складывания, скручивания, выворачивания, сжимания. Делёз останавливает свой выбор на складывании. Проблема генезиса топологического концепта «складки» рассмотрена Аленом Бадью в его книге о Делёзе (Badiou Alain. Deleuze : « La clameur de l Etre ». - Paris : Hachette Litteratures, 1997).
Бадью пристально анализирует мотивы и пункты делёзовской критики традиционного понятия субъекта, а также построение им собственного концепта субъективности. На эту интерпретацию мы будем, главным образом, опираться.
