Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Лексика калмыцких народных сказок 16
1. Характеристика лексики сказок по составу 16
1.1. Употребление диалектной лексики в сказках 17
1.2. Заимствования 27
1.3. Тематические группы слов, представленных в сказках 39
1.4. Звукоподражательные слова 57
1.5. Образные слова 61
Глава II. Особенности употребления в языке калмыцких народных сказок морфологических категорий 66
2.1. Формы множественного числа 66
2.2. Падежные показатели ': 66
2.3. Имя прилагательное 72
2.4. Наречия 73
2.5. Имя числительное 75
2.6. Местоимения 80
2.7. Глагол 83
2.8. Причастие 85
2.9. Деепричастия 89
2.10. Послелоги 91
2.11. Частицы 92
2.12. Междометия 95
ГЛАВА III. Синтаксическая структура калмыцких народных сказок 99
1. Структура простых предложений 99
1.1. Повествовательные, вопросительные и побудительные предложения 99
1.2. Безличные предложения 103
1.3. Обобщенно-личные предложения 104
1.4. Определенно-личные предложения 105
1.5. Номинативные предложения 106
1.6. Обращение 107
1.7. Сказуемое и способы его выражения в калмыцких народных сказках
1.8. Подлежащее и способы его выражения 115
в калмыцких народных сказках 115
1.9. Осложненное составное глагольное и именное сказуемое 119
1.10. Приложение 120
1.11. Дополнение 121
1.12. Однородные члены предложения 127
1.13. Синтаксические функции причастных и деепричастных оборотов 129
2. Структура сложных предложений 130
2.1. Бессоюзные сложные предложения 140
3. Прямая и косвенная речь в калмыцких народных сказках 144
4. Традиционные формулы в калмыцких народных сказках 148
4.1. Инициальные формулы (зачины) 151
4.2. Финальные формулы 152
4.3. Медиальные формулы 154
5. Сказки как источник изучения синтаксиса 155
Калмыцкой разговорной речи 155
Заключение 162
Библиография
- Употребление диалектной лексики в сказках
- Имя прилагательное
- Повествовательные, вопросительные и побудительные предложения
- Сказуемое и способы его выражения в калмыцких народных сказках
Введение к работе
Среди фольклорных произведений, выражающих народную прозу, особое место принадлежит сказке, которая характеризуется как «вид устных повествований с фантастическим вымыслом, формы которого исторически складывались в первоначальной связи с мифологией и в художественно преображенном виде сделались неотделимым свойством этого вида фольклорной прозы» (Тимофеев, Тураев, 1978, с. 223).
Язык фольклора - прекрасный образец подлинного народного искусства. Изучение языка фольклора ценно тем, что именно в нем сохранены языковые особенности, мировоззрение и мышление народа. Поскольку сказка, как другие жанры фольклора, передается из поколения в поколение, природа языка и стиля сказки приобретает характер обработанности и шлифованности. Языку сказки присущи образность, орнаментальность и традиционность. Вместе с тем народная сказка хранит в себе следы индивидуальных черт сказителя - его экспрессию, интонацию, диалектные особенности, словарный запас, излюбленные фразеологизмы, стилистические формулы и т. д.
Сказки - наименее изученный в лингвистическом отношении жанр фольклора. Неоспорим тот факт, что устное творчество немало способствовало оформлению общенародного литературного языка. Об этом свидетельствует вся его история. На общенародные речевые формы, свойственные фольклору, неоднократно указывали известные писатели. Классик и гений русской литературы А. С. Пушкин советовал: «Читайте простонародные сказки, молодые писатели, чтоб видеть свойства русского языка» (Пушкин, 1964, с. 79).
Сказка, как художественное произведение, посредником которого является язык, имеет специфические структурные черты, которые отличают ее и могут быть описаны в терминах ее функциональных повествовательных компонентов.
«Точные методы изучения художественной литературы возможны и плодотворны там, где имеется повторяемость в больших масштабах. Это мы имеем в языке, это мы имеем в фольклоре. Генетически фольклор сближается не с литературой, а с языком - отсюда возникает и изменяется совершенно закономерно, независимо от воли людей, везде там, где для этого в историческом развитии народов создались соответствующие условия»,- отмечал крупнейший русский фольклорист XX в. В. Я. Пропп (Пропп, 1976, с. 325).
Именно повторяемость в больших масштабах, высокая частотность употребления тех или иных лексико-грамматических единиц позволили некоторым исследователям рассматривать язык фольклора как самостоятельную подсистему конкретного (например, башкирского) языка (Галяутдинов, 1997, с. 96).
Калмыцкий фольклор стал объектом внимания ученых в начале XIX века. Немецкий ученый и миссионер Б. Бергман был первым, кто записал и ознакомил европейскую общественность с произведениями фольклора калмыцкого народа.
Б. Бергман (1772-1856) родился в Лифляндии (теперь - Латвия). Получил солидное образование в лучших европейских университетах того времени. В 1802 году на средства Российской Академии наук он отправился в путешествие к волжским калмыкам.
На северной границе калмыцких степей у Волги располагалось поселение немецких колонистов Сарепта, днем основания которой считается 3 сентября 1765 года. Близость Сарепты к кочевьям калмыков давала возможность немецким миссионерам, ученым, путешественникам периодически совершать поездки в Калмыцкие степи с целью изучения нового в Европе народа азиатского происхождения, отличавшегося от европейцев своим внешним видом, образом жизни, ведением хозяйства, бытом и религией.
Б. Бергман провел среди калмыков два года и собрал за это время довольно обширный материал по истории, языку, быту, религии калмыков, изучил их язык. Б. Бергман первым из ученых записал отдельные песни героического эпоса «Джангар». Характерно, что время записи песен «Джангара» Б. Бергманом от записи классического репертуара сказителя эпоса Ээлян Овла отделяют сто лет (Борджанова, 2002, с. 128).
Именно у Бергмана мы находим краткую, но удивительно выразительную и глубокую характеристику калмыцкого эпоса: «блестящая естественная красота и натуральность в изображении нравов, обычаев и образа жизни калмыков» (Омакаева, Манджиева, 2003, с. 27).
Описание своего путешествия под названием «Кочевнические скитания среди калмыков в 1802-1803 годах» Б. Бергман издал в Риге в четырех томах на немецком языке (Bergmann, 1804-1805).
Этот труд Б. Бергмана вызвал большой интерес у ученых, был переведен на голландский и французский языки. В книге Б. Бергмана, являющейся по сути одной из первых работ, посвященных изучению жизни и быта калмыцкого народа, представлены и фольклорные произведения, в том числе и сказки. Позже эти сказки были переведены на русский язык и помещены в «Этнографическом сборнике», издаваемом Русским географическим обществом (1864). В предисловии к сказкам академик А. Шифнер писал: «Между памятниками древней народной поэзии, сохранившимися до сих пор как у восточных монголов, так и у западных их братьев, калмыков, одно из первых мест занимает сочинение, передаваемое здесь (в «Этнографическом сборнике») в русском переводе и известное под именем Шидди-Куръ или Шиддиту-куръ (Джимгиров, 1962, с. 81). Сборник включал двадцать три сказки, которые позднее были переизданы академиком Б. Я. Владимировым в сборнике «Волшебный мертвец» (1922). Учитывая огромный интерес читателей к калмыцким сказкам, издательство
восточной литературы (ИВЛ г. Москва) выпустило почти 200-тысячным тиражом второе издание «Волшебного мертвеца» (1958).
Калмыцкие сказки стали объектом внимания и отечественных ученых. Так, известный русский востоковед А. М. Позднеев с 1888 по 1896 год издает ряд калмыцких сказок в оригинале и переводе на русский язык. Весьма ценно указание мест, где записывались сказки. Преимущественно они записаны в Малодербетовском улусе, частично в Ики-цохурах и Бага-цохурах. В примечаниях к сказкам А. М. Позднеев пишет: «Излишне было бы объяснять в настоящую пору, как высоко научное значение памятников народного творчества в деле языковедения и этнографии, и тем печальнее, конечно, что доселе у нас не было известно никаких сборников народной литературы калмыков, свыше 250 лет живущих уже в России» (Позднеев, 1890, с. 374). А. М. Позднеев, как это видно из его «Примечаний», был намерен издать калмыцкие сказки отдельным томом с введением, в котором он хотел показать особенности калмыцкого языка и содержания сказок. К сожалению, этот предполагавшийся сборник так и не увидел свет.
В своих «Примечаниях» А. М. Позднеев высказал ряд ценных замечаний, которые актуальны и сегодня. Современное калмыковедение не может не учитывать такого его суждения: «Народный язык калмыков, являющийся в их национальных произведениях, представляется совершенно иным, чем язык калмыцкой литературы. Строение и обороты речи являются здесь (в народном языке) более свободными, попадается много новых грамматических форм и комбинаций, встречаются слова, никогда не употреблявшиеся в языке литературном... Исследователю калмыцких народных сказок нужно быть крайне осторожным, чтобы не объединить в своих толкованиях форм языка, в действительности совершенно различных, правильно понять оборот речи и не смешать слов, подчас весьма созвучных и являющихся у
безграмотного писца в одних и тех же формах, но совершенно различных по значению».
В «Монгольской хрестоматии для первоначального преподавания», составленной также А. М. Позднеевым, обращают на себя внимание его слова, приведенные в предисловии к ней Н. И. Веселовским: «...эпос, который у монголов, как и у всякого другого литературного народа, всегда предшествует истории и представляет собою то рассказы об опоэтизированных народною фантазией богатырях и отдельных событиях, заключенные в формы изящной народной речи, нередко витиеватой, мерной, или даже стихотворной; то простейшие, излагаемые почти детским языком, полусказочные повествования» (Позднеев, 1900, с. 374).
В начале XX века финский ученый Рамстедт посетил Калмыцкие степи с целью изучения калмыцкого фольклора. В поездках по степи, где кочевали калмыки, ему удалось познакомиться с просвещенной семьей князей Тундутовых, в особенности с княгиней Эльзятой Тундутовой, которая проявляла интерес к калмыцкому фольклору.
У знатоков калмыцкого фольклора, в том числе у сказочника Босхомджи, Рамстедт записал оригинальные народные сказки, которые он издал в 1909 году в переводе на немецкий язык (Ramstedt, 1909). Впрочем, это было не первое издание калмыцких сказок на немецком языке. Еще раньше, в 1866 году в Лейпциге на немецком языке вышел сборник калмыцких сказок Б. Юльга (Julg, 1866). Традиция издания калмыцких сказок на немецком языке продолжена и в наше время. В 1993 году во Франкфурте на Майне вышел сборник калмыцких сказок на немецком языке в переводе Елены Джамбиновой (Marchen der Kalmucken, 1993).
То обстоятельство, что произведения фольклора калмыцкого народа увидели свет на немецком языке не должно казаться случайным. Надо иметь в виду, что калмыковедение (шире - монголоведение) в
России зарождалось и развивалось в немалой (если не в большей) степени, благодаря усилиям немецких ученых. Отсюда и приоритет немецкого языка при публикации материалов, касающихся духовной и материальной культуры калмыков. Как известно, к природе калмыцкой степи, к калмыцкому народу, его истории, культуре, языку проявляли интерес многие ученые из числа этнических немцев: Исаак Якоб Шмидт (1779-1847), Самуил Готтлиб Гмелин (1745-1774), Петр Симон Паллас (1741-1811), Карл Максимович Бэр (1792-1876), Вениамин Бергман (1772-1856), Генрих Август Цвик, Иоганн Готтлиб Георги и другие. Много раз бывал в Калмыцкой степи академик Я. Шмидт - основатель российского монголоведения. При его содействии был изготовлен калмыцкий шрифт и начато печатание книг на калмыцком языке. К числу первых калмыцких словарей и грамматик относятся словарь и грамматика Г. Цвика (1851). Одной из выдающихся работ в области лексикографии является «Калмыцко-немецкий словарь» Г. Рамстедта, вышедший в Хельсинки (1935). Этим же ученым записаны и опубликованы на немецком языке калмыцкие сказки. Немецкий миссионер Вениамин Бергман в 1804-1805 годах в Риге опубликовал на немецком языке ряд произведений калмыцкого фольклора, в том числе несколько песен героического эпоса «Джангар». Подробнее о калмыцко-немецких этнокультурных связях говорится в статье В. Э. Очир-Гаряева (2001).
В современном калмыковедении (шире - монголоведении) хорошо известны имена немецких ученых Николаса Поппе, Вальтера Хайссига, Герхарда Дёрфера, Клауса Загастера, Ханса Петера Фитце, Диттмара Шорковица и др. Профессор Берлинского университета Диттмар Шорковиц непосредственно занимается вопросами этнической истории калмыцкого народа. В 1992 году им опубликована книга «Социальная и политическая организация у калмыков (ойратов) и процессы окультуривания с XVII века до середины XIX века». Этот фундаментальный научный труд является первым монографическим
исследованием этнической истории калмыков на немецком языке. На этом же языке нередко публикует свои научные труды американский профессор-калмыковед Араш Барманжинов (см. Борманжинов, 1997).
К настоящему времени на немецком языке накоплена значительная по объему и тематике научная литература по калмыковедению и монголоведению в целом. С каждым годом количество такой литературы возрастает.
Ученые и педагоги Калмыкии ищут пути совершенствования преподавания немецкого языка в школах республики. Так, например, в 2004 году защищена кандидатская диссертация Э. О.-Г. Дальдиновой, посвященная использованию калмыцких сказок (в немецком переводе) в обучении чтению на иностранном языке (Дальдинова, 2004). Ею установлено, что использование калмыцких сказок в процессе обучения учащихся немецкому языку обеспечивает взаимодействие и диалог культур, который возможен лишь при условии осознания учащимися своей национальной (этнической) культуры.
В том же году была защищена кандидатская диссертация «Язык и стиль сказок монгольских народов (на материале лексики)» С. С. Бадмаевой (Бадмаева, 2004).
Что же касается собственно калмыцких сказок, то они еще не стали объектом лингвистического исследования, хотя необходимость такого исследования назрела давно.
Изучение языка калмыцких народных сказок позволит исследовать язык в период бытования сказок, особенности употребления в них лексических единиц, фонетических, морфологических и синтаксических категорий. Путем изучения языка сказок достигается возможность понять исходные моменты благотворного воздействия фольклора на литературный язык и уяснить характеры взаимодействия между ними в разные периоды. Изучения языка сказок, как и фольклора в целом,
способствует более глубокому осмыслению языка произведений крупнейших представителей калмыцкой национальной литературы.
Таким образом, проблема исследования языковых особенностей калмыцких народных сказок является актуальной для современной науки и требует своего разрешения.
Язык калмыцких народных сказок в целом, как жанра устного народного творчества калмыков, отличается от языка других жанров, прежде всего, самой природой сказки и особенностями его формы, преимущественно прозаической.
При сравнении сказки с другими жанрами фольклора более рельефно обозначаются ее основные языковые особенности. Наиболее показательным представляется сравнение сказочной прозы с жанром поэзии. На страницах «Литературной газеты» в свое время были опубликованы интересные суждения писателя Ильи Фонякова по этому поводу: «Когда-то поэма была ведущим литературным жанром,- пишет И. Фоняков. - Поэзия старше прозы, поэма старше лирического стихотворения. Гомер - самое имя его как бы синоним глубокой древности - был автором грандиозных поэм, записанных лишь через несколько столетий. Как же они сохранились до сих пор в относительной неизменности? Помогали форма, поэтический строй. У замечательного советского поэта Сергея Маркова есть великолепная догадка о том, что боязнь забыть слово породила поэзию. Эту мысль отмечал у него М. Горький. Стихотворный ритм, а позднее рифма помогли сохранить для потомков повествования о богах и героях, о «трудах и днях» древнего человека. Поэзия выполняла функцию прозы, находившейся в состоянии младенчества. Поэмы Гомера - это по существу романы: «Илиада» -военный роман, «Одиссея» - роман-путешествие, «Труды и дни Гесиода -образец аграрной очеркистики. Поэтическая форма была их типографическим станком. Изобретение книгопечатания нанесло серьезный удар поэтической «монополии» (Фоняков, 1985).
-И-
Ученый-фольклорист А. А. Петросян в своей книге «История народа и его эпос» как бы дополняет вышесказанное: «Длительное историческое время устная поэзия, и особенно эпические сказания, являлась первой общественной трибуной, в ней сосредотачивались народные представления о прошлом и будущем, отразилось и шлифовалось историческое мировоззрение народа. Эпос как бы аккумулировал интеллектуальную энергию племени, народа, нации» (Петросян, 1982, с. 26).
Между тем народные сказки имеют как отличительные, так и общие с другими прозаическими произведениями фольклора черты. Если с формальной повествовательной стороны они близки между собой, то благодаря своим диалогическим формулам сказки сближаются с калмыцкой народной разговорной речью. Но в то же время следует отметить, что язык сказок не во всем тождествен устно-разговорной речи, он имеет свои характерные особенности и закономерности, которые подлежат исследованию, важным условием которого является качество записи сказок собирателями.
В отношении качества и точности записей калмыцких сказок выгодно отличается сборник Г.И.Рамстедта, в котором использована академическая фонетическая транскрипция. В отличие от него собиратели советского периода не пользовались транскрипцией и в своих записях сохранили лишь самые характерные особенности лексики сказок. При подготовке к изданию тексты сказок нередко подвергались редакторской правке и литературной обработке, в силу чего те или иные диалектные особенности сказителей подгонялись под нормы литературного калмыцкого языка. Исключением из такой практики явился сборник калмыцких народных сказок, записанных от сказителя Санджи Манжикова (Хальмг туульс, 1968). В предисловии к изданию прямо говорится, что редакторы сочли возможным оставить без изменения язык и стиль сказителя. Благодаря такому подходу,
«Калмыцкие сказки» С. Манжикова, изданные в 1968 году, являются едва ли не единственным письменным источником по бузавскому говору калмыцкого языка, носителем которого был сам сказитель.
Объектом нашего исследования явились калмыцкие народные сказки, записанные финским ученым-алтаистом Г.И.Рамстедтом в начале XX века во время его поездки в Калмыцкую степь и опубликованные им отдельным сборником под названием «Kalmiickische marchen» (1909). В этом сборнике калмыцкие сказки представлены как в оригинале (в транскрипции Рамстедта), так и в переводе на немецкий язык.
Предметом исследования являются лексические,
лингвостилистические и грамматические особенности языка калмыцких народных сказок (далее «Калмыцких сказок» Г.И.Рамстедта).
Целью настоящего исследования является изучение языка калмыцких народных сказок, записанных Г.И.Рамстедтом, в период их бытования в начале прошлого века.
В соответствии с общей целью в работе ставятся следующие задачи:
исследование лексики калмыцких народных сказок, ее систематизация и классификация по лексико-семантическим группам;
выявление диалектных особенностей языка калмыцких сказок;
рассмотрение особенностей употребления морфологических форм и синтаксических конструкций в сравнении с нормами литературного и разговорного языков.
Научная новизна работы состоит в том, что впервые предпринята попытка всесторонне исследовать язык конкретных калмыцких народных сказок на материале «Kalmiickische marchen», записанных Г. И. Рамстедтом более века назад.
Научная значимость работы состоит в том, что впервые вводится в научный оборот ранее не исследованный цикл сказок, записанных Г.И.Рамстедтом. Результаты исследования найдут широкое применение в
научных изысканиях при синхронических и диахронических исследованиях по калмыцкому и другим монгольским языкам, а также при изучении особенностей языка различных жанров калмыцкого фольклора.
При проведении исследования применены комплексные методы и
приемы анализа, используемые в современном языкознании:
описательно-аналитический, семантико-стилистический,
сопоставительный и статистический, метод наблюдения и сплошной выборки.
Теоретической и методологической базой исследования явились труды известных фольклористов, лингвистов В. В. Виноградова, Г. О. Винокура, Н. И. Кравцова, Н. К. Дмитриева, Т. А. Бертагаева, Б. X. Тодаевой, У. У. Очирова, Г. Ц. Пюрбеева, М. Э. Джимгирова и других.
На защиту выносятся следующие положения:
в языке исследуемых сказок отразились основные особенности дербетского говора, некоторые из них уже утрачены за столетний период развития языка;
язык сказок характеризуется близостью к разговорному языку, но имеет более сложную художественно обработанную структуру. Вместе с тем он отличается и от литературного языка;
лексический состав сказок содержит исконно калмыцкие слова и заимствования из русского, китайского, тибетского, санскрита, персидского, тюркских и тунгусо-маньчжурских языков;
- по категориально-грамматическому признаку словоформы,
содержащиеся в сказках, отражают морфологическую систему языка в
период их бытования;
- синтаксис сказок отражает специфические конструкции, иногда
резко отличающиеся от норм литературного языка.
Апробация работы. Основные положения и выводы диссертационного исследования стали предметом научных докладов и сообщений автора на международной научной конференции «Этнокультурная концептосфера: общее, специфичное, уникальное» (Элиста, 2006 г.), на заседаниях кафедры калмыцкого языка Калмыцкого государственного университета, на августовских конференциях педагогических работников г. Элисты.
По теме диссертационного исследования опубликовано 3 научных статьи.
Структура диссертации. Диссертационное исследование состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии.
Употребление диалектной лексики в сказках
В силу того, что язык абсолютного большинства произведений устного народного творчества понятен и доступен всем слоям общества, многие исследователи рассматривают язык фольклора, в том числе и сказок, как наддиалектный, основанный на общенародном языке с включением диалектной лексики. В своей статье, посвященной данной теме, А. А. Дарбеева пишет, что суть наддалектности заключается в двойственной природе языка фольклора. С одной стороны, в нем имеются диалектные признаки, ибо сказитель исполняет произведения устного народного творчества на своем родном диалекте, а с другой -основой для него служит общенародный язык, понятный представителям разных диалектов и говоров, но отличный от языка бытового общения (Дарбеева, 1996, с. 24).
Наддиалектность языка калмыцкого фольклора, однако, не означает, что в нем не содержатся признаки диалектов, которые подлежат специальному рассмотрению. В этом аспекте понимания диалектизмов как лексем, включаемых в общенародную речь, представляется вполне оправданным.
Если с этих позиций рассматривать язык калмыцких народных сказок, то в нем доминирует общенародная лексика, но наряду с ней широко встречается диалектная лексика, которая дифференцируется на лексические, лексико-фонетические, лексико-морфологические и лексико-грамматические диалектизмы.
Наблюдения показывают, что в языке анализируемых нами сказок, извлеченных из сборника Рамстедта «Kalmuckische marchen» (1909), отразились основные лексические особенности дербетского говора. Это не удивительно, если иметь в виду, что Рамстедт записывал сказки исключительно в дербетском этническом ареале, а именно в Малодербетовском улусе Калмыцкой степи.
Из лексических диалектизмов, встречающихся в рассматриваемых нами сказках, можно отметить следующие: аадмг «творог, творожная накипь на дне котла», арва «овес», боршмг «лапти из сыромятной кожи крупного рогатого скота», бувнх «чересчур заботиться о себе, проявлять эгоизм», Ьорлъх «откармливать», довньг «палица», донщг «кувшин», данщал «скандал», баав «отец, папа», ohn «сын», xyhap, хугтан «все», хэру «обратно», бозлг «суслик-самец», паанглх «разноситься (о вони)», тантхлзх «шататься без дела», тагт «мост», саахнда, саахнаЪа «недавно», иргчдэн «в будущем году», наалцЪш «плоский», огзм «плетенная солома для выкуривания из норы лисы», шармг «свежее молоко, налитое в бозо (молочное блюдо)», чигчэ «мизинец», сэсвг «постное мясо, дохлятина», марх «недоношенный ягненок», кимрдглх «семенить», киисх «падать», берв «подколенные суставы», земсг «послед животных», даЪм «нагрудный карман», согту бор «белена», ардаран «назад», илдн «лишай», эсрн «будущее, предстоящее», уламд «корь», шалЬ «коса», хамаран «куда», хама «где» и т. д.
Лексико-фонетические диалектизмы: тэк «козел», ардаЬур «позади», эврэн//эрвэн «сам», улд/йилд «меч», хушлх «ковырять», вмссн «зола», Ьорвн «три», ввл «зима», ховцн «одежда», хомсн «ноготь», эрвц (вместо калм.-лит эрмг) «жир в брюшной полости», йомна «ходит», темшж «устремляясь», дэкэд «еще раз», будун «толстый», харЪлад (вм. калм.-лит. харіїнад) «умирая с голоду», авна/амна «берет», сев «совет», гевдэд «избивая», келв «сказал». Относительно глагольных форм типа келв «сказал», проф. Пюрбеев Г. Ц. особо подчеркивает их диалектный характер: «При описании изъявительной формы прошедшего времени калмыцкого языка обычно ограничиваются указанием одного суффикса -в, тогда как в языке калмыков имеют место и такие показатели прошедшего времени как -ва, -вз, -ба, -бэ. Правда,- подчеркивает Г. Ц. Пюрбеев, - употребление изъявительной формы прошедшего времени с указанными суффиксами наблюдается чаще в живой разговорной речи и, кроме того, носит в известной мере диалектный характер. Так, например, в торгутском говоре гораздо употребительнее формы на -ва, -вэ, чем в дербетском» (Пюрбеев, 1977, с. 91).
Диалектный характер имеет и частица санж, которая часто встречается в инициальных формулах (зачинах) калмыцких народных сказок {«Кезэнэ санж, эмгн ввгнхойр санж»)- В сказках из сборника Г. И. Рамстедта встречается только дербетская форма санж (в отличие от торгутской сэнж). «Частица санж (его сингармонический вариант -сэнжУ как отмечает Г. Ц. Пюрбеев, является сложной: она состоит из причастной формы омертвелого глагола бытия а- и формы соединительного деепричастия от того же глагола (агсан аж - санж)» (Пюрбеев, 1977, с. 97). Из других лексико-фонетических диалектизмов можно отметить: дольх «производить обмен», курклх (вм. калм.-лит куркрх) «рычать (о собаке)», зан (вм. торг. заан) «слон», киру (вм. торг. кору) «иней», лошх (вм. торг. ношх) «репей», мадн(вм. торг. манс) «мы», хев (вм. торг. хув) «часть» и т. д.
Лексико-морфологические диалектизмы: жоомг (вм. торг. жоодмг) «пучок волос на макушке», зам(вм. торг. заман) «кухня», занын(ъм. торг заана) «слоновый», эврэн (вм. торг. эврсэн) «сами», кошег (вм. торг. кошке), «полог», миред (вм. торг. мирде), «талисман», тайъг (вм. торг. тайгъ) «трость», эрег(ъм. торг. эрге) «круча, обрыв». В рассматриваемых сказках встречаются следующие падежные варианты: укрин//укрэн «коровий», тиигсэр//тегсэр «поэтому», куук9н//куукиЬзн «дочку», туугэн//тунугэн «его», тулэнэннь//тулэнинь «его топлива», xaahacf/хаанас «от хана», делнгэн//делнгиЬэн«свои груди».
Имя прилагательное
Как известно, прилагательные в калмыцком языке обозначают качество, свойство, признак предмета. В соответствии с этим выделяются два разряда прилагательных: качественные и относительные.
И качественные, и относительные прилагательные в одинаковой степени представлены в калмыцких народных сказках.
К качественным прилагательным относится вся цветовая символика, например: цапан «белый», хар «черный», улан «красный», шар «желтый», кек «синий», бор «серый» и т. д. крайне редко встречаются прилагательные курц «коричневый, нопан «зеленый». К некоторым цветообозначениям примыкают слова-интенсивы: уулн цапан «облачно белый», чилм хар «пречерный», чуудэ цапан «пребелый». Иногда палитра красок приобретает смешанный характер: квк-бор мврн «серо-сивый конь», хар-улан кввун «смугло-красный мальчик», цецкр цапан сахлта ввгн«старик со светло-синей бородой».
Традиционны в сказках названия масти домашних животных: зеерд мврн «рыжий конь», шар-зеерд «каурый», хоцЪр «саврасый», харгч гун «вороная кобылица», цэвдр «игреневый», буурл «чалый», шарЬ «соловый», кер «гнедой», алтн Ъалзн аж,рп «золотисто-лысый жеребец», алг укр «пестрая корова» и т. д.
Кроме того качественные прилагательные могут обозначать время и возраст: менк «вечный», квгшн «старый», ора «поздний», а также вес, объем, размер: вндр «высокий», ут «длинный», кунд «тяжелый». Из других значений, выражаемых качественными прилагательными можно указать на форму (конфигурацию): твгрг «круглый», матьхр «кривой», хавтха «плоский», монтхр «выпуклый», бекчхр «сутулый», а также на особенности характера, физическое свойство и состояние: номпн «спокойный», альвн «шаловливый», сохр «слепой», ховдг «жадный», халун «горячий», киитн «холодный», серун «прохладный», сэн «хороший», му «плохой» и т. д.
Относительные прилагательные могут быть только производными. Эти прилагательные образуются от основ разных частей речи: евртэ «рогатый (о скоте)», амтта «вкусный», пазадк «внешний», дотрк «внутренний», саак «тот самый», урдк «прежний», хамхрха «сломанный», мартгдшго «незабываемый», нуднго «безглазый, слепой» и т. д.
В сказках имена прилагательные выполняют свою традиционную синтаксическую функцию определения. Крайне редко они употребляются в позиции предиката, входя изредка в состав сложного именного сказуемого.
Имена прилагательные в сказках употребляются также в субстантивной функции: цецн «мудрец», угатя «бедняк», мергн «меткий стрелок». «Наречие - одна из сложных грамматический категорий, это тот фокус, в котором скрещиваются различные проекции имен (сущ., числит., место им.) и глагола, и отчетливая характеристика которого неминуемо должна пролить свет на всю проблему о частях речи» (Дмитриев, 1962, с. 29). Из всех разрядов наречий, представленных в калмыцких сказках, обращают на себя внимание наречия, образованные при помощи аффикса предельного падежа -ца, -цэ.
Известно, что форма предельного падежа малоупотребительна в калмыцком языке и в настоящее время она не входит в парадигму склонения имен существительных, хотя ее можно встретить в художественной литературе и разговорной речи. Как правильно отмечает Б. X. Тодаева «предельный падеж образуется не от всех склоняемых имен, а от таких, которые по своему содержанию допускают такое образование» (Тодаева, 1960, с. 173). Известный российский монголовед Г. Д. Санжеев о предельном падеже писал: «Употребляется этот падеж весьма редко и в тех случаях, когда хотят определить толщину снежного покрова, уровень воды, наполнение чем-либо какого-нибудь сосуда, складского помещения (зерном, например) и т. д.» (Санжеев, 1953, с. 175).
А. Ш. Кичиков считал, что «предельный падеж указывает на предел распространения предмета по вертикали вверх. Причем нижней границей обычно считается поверхность земли (Кичиков, 1963, с. 41). С мнением А. Ш. Кичикова согласен М. У. Монраев, но с определенной оговоркой: «Действительно, когда мы говорим ввдгцэ цасн «снег по колено», кузуцэусн«вода по шею» и др., то в данном случае очевидность измерения снизу вверх неоспорима. Однако,- продолжает М. У. Монраев,- словосочетания шаЬаца бушмуд «платье по щиколотку», киисцэ киилг «рубашка по пупок» и т. д. опровергают точку зрения А. Ш. Кичикова: измерение производится не снизу вверх, а наоборот. Нам кажется,- заключает М. У. Монраев,- в предельном падеже измерение осуществляется по вертикали вообще (Монраев, 1980, с. 33)».
Повествовательные, вопросительные и побудительные предложения
В основу деления предложения на указанные типы положено их различие по цели высказывания. Целевая установка повествовательного предложения заключается в простой констатации какого-либо явления, факта, события реального или вымышленного мира.
В калмыцких сказках интонация повествовательного предложения, как утвердительного, так и отрицательного, отличается спокойной тональностью, понижающейся незаметно в конце. Предложения данного типа несут на себе печать объективности сообщаемого: Кезэнэ бээж-Эмгн ввгн хойр нег кввутэ бээщ. Гер мал у га, у гатя бээж;. Цагнь болад эмгн ввгн хойр внгрж одв. Арвн Ъурвта кввун енчрэд улдв. «Давно это было. Жили старик и старуха. Был у них один сын. Жили они бедно: не имели ни юрты, ни скота. Пришло время, и старик со старухой умерли. Тринадцатилетний мальчик остался сиротой».
В силу нейтральности интонации повествовательное предложение очень часто используется при изложении событий и явлений, требующих объективного отношения со стороны говорящего или пишущего.
В отличие от повествовательных вопросительное предложение имеет своей целью выяснить то, что интересует говорящего, что ему неизвестно или непонятно. Вопросительные предложения в калмыцких сказках имеют разные средства оформления. В первую очередь они характеризуются наличием вопросительной интонации, например: Арат, арат, ю идж бээнэт? «Лиса, лиса, что вы кушаете?» Ъазр деер юн сээхн? «Что на земле самое красивое?» Ьазр деер юнхурдн болх? «Что на земле самое быстрое?»
- Вопросительные предложения имеют при себе специальные частицы вопроса, а также вопросительные местоимения и наречия: Хонга Ъазр вврдэдирв, яахмб?-гинэ. «Место ночлега приблизилось, что делать? - говорит». Намаг дахх кун бээну? - гиЬэд, дэкэд хурулнэ. «Кто пойдет за мной? - говоря, вновь размахивает». ЯЬж йовхулсвт? - ГИУКЭНЭ. «Как вы идете, люди? - говорит».
Обязательным атрибутом синтаксиса калмыцких народных сказок являются побудительные предложения, которые преследуют цель выражения волеизъявления говорящего лица. По характеру и формам реализации они могут быть самыми разнообразными. Побудительные предложения в зависимости от интонации передают либо просто побуждение к действию, либо приказание (категорическое, некатегорическое), либо просьбу и пожелание совершить то или иное действие. Например: Шатрч хан келщэнэ: «Кевун, нег шатр тэвлцтхэ». «Хан-шахматист говорит: «Мальчик, сыграем-ка разок в шахматы». Манд юмн керго, еклэ шар ямана арсан егтн. «Нам ничего не нужно. Если дадите, то шкуру желтой козы».
Побудительные предложения могут выражать угрозу, предостережение, призыв и приглашение к совместному действию: Зогсщатн зуг, кишго нохас! «Ну, погодите, паршивые собаки!» Эн мах чан! - гинэ. «Вари это мясо! - говорит». Кеерин кун кен-ян уга болдмн, наар, суущ ид! - гищэнэ. «Странник - он все равно какой человек. Проходи, садись, кушай! - говорит». Бэр эн мах, чанад болЫ - гищэнэ. «Возьми это мясо, приготовь, - говорит».
В побудительном предложении некоторые из указанных значений (просьба, приглашение, некатегорический приказ и т.д.) могут совмещаться и выступать в сложном переплетении.
Если предыдущие три типа предложений (повествовательные, вопросительные и побудительные) различаются по цели высказывания, то восклицательные предложения выделяются по другому признаку - по особой эмоциональности. Интонация восклицательных предложений передает эмоциональное состояние говорящего: радость, восторг, удивление, огорчение, иронию, досаду, гнев и т.д.
Эмоциональная окрашенность восклицательных предложений подчеркивается употреблением различных междометных частиц и местоименных слов: Йо, яЪлав, эрт ирхнтн! «Ой, ой, пришли бы пораньше!» Ай, би бек санжлм! «Ай, оказывается я - борец!» Хулха кехлэ, жили!«Прочь, если воруешь!»
Предложения с опущенными главными членами - одна из важных особенностей языка калмыцких народных сказок. Этот тип предложений характеризуется тем, что тот или иной опущенный член неполного предложения может быть восстановлен из общего контекста речи, который начинается с полного предложения. Возьмем, например, два следующие предложения: Кввун аратан Ііанзплж авад, гер талан Ьарад йовб. Зууран йовад герэс, туула бэрж авад хэрж ирв. «Парень приторочил лису к седлу и поехал в сторону дома. По пути (он) добыл сайгака и зайца и приехал домой». Во втором предложении опущено подлежащее, т.к. оно легко подразумевается из контекста предыдущего предложения. И в первом и во втором предложениях субъект действия является общим - кввун«парень».
Кстати, пропуск подлежащего весьма характерен для калмыцких пословиц и поговорок, стремящихся к предельному лаконизму и обобщению. Например в пословице Темрин сээг давтж меддг, мврнэ сээг довтлж меддг подразумевается подлежащее кун «человек». «(Человек) узнает качество железа, когда кует, а достоинство коня, когда скачет».
Сказуемое и способы его выражения в калмыцких народных сказках
В калмыцком языке, как и в других родственных монгольских языках (бурятском, халха-монгольском) сказуемое, как правило, употребляется в постпозиции к подлежащему и замыкает предложение. Но такой порядок не является строго регламентированным. В живой разговорной речи сказуемое часто употребляется в препозиции к подлежащему. В калмыцких народных сказках, испытывающих большое влияние со стороны разговорной речи, сказуемое занимает нередко место перед подлежащим, а последнее выносится в конец предложения. Например: БууЬад, мврэн у яд, орж ирв хоюрн. «Спешились и, привязав коней, оба вошли в дом». Ик кезэнэ, у цагт нег ормд арвн чон цуглрук. Шиидвр кещэдг тер арвн чон. «Когда-то, давным-давно собрались в одном месте десять волков. И стали совещаться те десять волков». ИнэЬэд босдана Цокту Солмн. «Цокту Солмон, смеясь, встает».
Особенно часто выносятся за сказуемое указательные и определительные местоименные подлежащие: Саак хойр кввупэр зарЬан келЬнэв,- гиЬэд, ирэд аашна тер. «Свой суд буду вершить теми же двумя мальчиками»,- говоря это, приближается. Эрунднь босна цуЬар. «Утром все встают». Кевун, чамас би нег сурх угтэв. - Юм тертн? «Мальчик, я что-то хочу спросить у тебя. - А что это?»
Сказуемое в калмыцких сказках может занимать препозицию по отношению к подлежащему, если подлежащее выражается личными местоимениями. Например: Нарн Гушг Зандн хаани боднгуд билэ бидн. «Мы витязи хана Наран Гушиг Зандана». Уугэн намд кезэнэ юцгад эс келлэ та. Почему вы не сказали об этом мне раньше». Доргшан орв чигн таниг олх би, деегшэн Ьарв чигн таниг олх би Я разыщу вас, хоть провалитесь под землю, хоть вознесетесь на небо».
Как указывает Г.Ц. Пюрбеев, постпозиция лично-местоименного подлежащего, являвшаяся синтаксической особенностью старописьменного монгольского языка, сохраняется в калмыцком эпосе «Джангар», язык которого несет на себе некоторые архаические черты древнемонгольского синтаксиса. В современном калмыцком, а также бурятском языках постпозитивные лично-местоименные подлежащие в большинстве случаев превратились в лично-предикативные частицы (Пюрбеев, 1977, с. 78). Однако следует заметить, что постпозитивное лично-местоименное подлежащее может употребляться и при сказуемом, которое имеет показатель лица: Хойр хулЬн куундщэнэ: - Цадвч чи? -Цадв. -Би басцадв. «Две мышки беседуют между собой: - Ты наелась? -Наелась. - Я тоже насытилась».
В калмыцких сказках сказуемое, выраженное формой условно-предостерегательного наклонения на -вза, -взэ, -за; -уза, -узэ, передает опасение и предостережение говорящего второму или третьему лицу обоих чисел: Саг бээтн, чон ирвзэ (ирузэ). «Будьте осторожны, как бы волк не пришел». Сурхм уунэс, манднег сэн уг келузэ. «Спросим у него, может быть, он скажет нам какое-нибудь хорошее слово». В отличие от норм калмыцкого литературного языка, разговорная речь в своих произносительных нормах допускает вариантное употребление условно-предостерегательной, или дубитативной формы. Ср.: медвзэ и медузэ, «как бы не узнал», цоквза и цокуза «как бы не ударил» и т.п.
Г.И. Рамстедт считал, что в калмыцком языке дубитативная форма с суффиксом -вза, -взэ и -мза, -мзэ произошла путем присоединения утвердительной частицы -за, -зэ к изъявительным формам соответственно прошедшего и настоящего времен (Санжеев, 1963, с. 112).
В сказочном фольклоре встречаются сказуемые, выраженные архаической формой настояще-будущего времени с суффиксом -му, -му, который восходит к «классическому» показателю -муй. Так, например, в сборнике калмыцких сказок, записанных от сказителя Санджи Манжикова (XT, 1968, с. 23) употреблены с показателем -му, -му глаголы цок-, таш-, чич-. Например: Хан келщэнэ: «Би чамаг ношу». «Хан говорит: «Я тебя побью». Кевункелщэнэ: «.. .шуугдснму хааг бицокму».
«Мальчик говорит: «Проигравшего плохого хана я побью». Хан келжэнэ: «Кввун, би чамаг ташму». «Хан говорит: «Мальчик, я тебя шлепну». Кввун келжэнэ: «...шуугдсн му хааг би ташму». «Мальчик говорит: «Проигравшего плохого хана я шлепну». Хан келжэнэ: «Кввун, би чамаг чичму». «Хан говорит: «Мальчик, я тебя ударю кулаком». Кввун келжэнэ: «...шуугдсн му хааг би чичму». «Мальчик говорит: «Проигравшего плохого хана я ударю кулаком».
В сказочных текстах сказуемое, выраженное изъявительной формой прошедшего времени на -в, обозначает действие, совершившееся безотносительно к какому-либо другому действию или моменту. Например: Гертэн орад ирхлэ, ишкэд орксн оніїцта мах баавпнь тэвэд вгв. «Когда вошел в дом, жена преподнесла ему на деревянном подносе накрошенное мясо».
Характерной особенностью языка калмыцких сказок из сборника Г.И. Рамстедта (Kalmiickische marchen) является то, что в них неизменно присутствует сказуемое, выраженное формой на -в. Это обстоятельство еще раз подтверждает диалектную основу, рассматриваемых сказок. Информатор Г.И. Рамстедта был явно дербетом, ибо дербетскому говору свойственна форма прошедшего времени на -в, в то время как в торгутском говоре гораздо употребительнее форма на -ва, -вэ. Ср.: дерб. келв, торг. келвэ «сказал».
Сказуемое в форме на -ж,, -ч имеет значение достоверности того или иного действия.
В силу своей повествовательности форма на -ж,, -ч широко распространена в начальных формулах (зачинах) калмыцких народных сказок: Кезэнэ нег у цагт нег хан бээж- «Когда-то в давние-предавние времена жил один хан». Кезэнэ санж, эмгн ввгн хойр санж- Хойр кввутэ санж- «Давно это было, жили-были старик со старухой. Было у них два сына». Большое количество калмыцких сказок имеют минимально короткий зачин: Кезэнэ бээж- «Давно это было».
