Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Философские основания пифагореизма в контексте ведической космогонии 21
1.1. Гиперкритический и парадигматический критерии достоверности античных источников 21
1.2. Антиковедческие концепции происхождения пифагорейского учения 32
1.3. Монистическое основание пифагорейской космогонии 46
ГЛАВА 2. Значение парадигмальности в пифагорейско- платоновской космогонии 64
2.1. Пифагорейская философская традиция в учении Сократа и Платона 64
2.2. Эзотеризм пифагорейско - платоновской традиции 76
2.3. Символическая трактовка понятия парадигмальности в пифагорейско-платоновской космогонической традиции 87
ГЛАВА 3. Пифагорейские представления о парадигме в неоплатонических источниках 108
3.1. Аристотелевская и неоплатоническая доксография о пифагореизме 108
3.2. Неоплатонический взгляд на понятие парадигмы в пифагорейской числовой космогонической символике 127
Заключение 139
Список использованной литературы
- Гиперкритический и парадигматический критерии достоверности античных источников
- Антиковедческие концепции происхождения пифагорейского учения
- Пифагорейская философская традиция в учении Сократа и Платона
- Аристотелевская и неоплатоническая доксография о пифагореизме
Введение к работе
Актуальность. Все возрастающее беспокойство по поводу глобального кризиса, охватившего и природную, и техногенную сферы жизни, характеризуется возрастающими хаотическими процессами в социальной сфере. Многие ученые связывают причину кризиса в социуме со снижением ценностных ориентиров человечества, со сведением нравственных принципов до уровня прагматизма. Кризис в научной сфере неразрывен с кризисом рационального мышления, ограниченного формально-логическими рамками и неспособного осмыслить аксиологический аспект в нестандартных ситуациях. Поэтому исключительно важное значение приобретают научные направления, связанные с выявлением принципов гармонизации и упорядоченности, с определением возможности сознательного влияния на данные процессы, а также с изучением таких сфер человеческой жизни, которые не «укладываются» в рамки рационального.
К такому роду направлений относятся современные парадигматические исследования1, которые непосредственно связаны с изучением внешней и внутренней детерминаций процесса упорядоченности в социальной среде, с проблемой аксиологизации знания и восстановлением равноправия между рациональным и иррациональным типами мышления.
Парадигматическое видение позволяет целостно взглянуть на историю западноевропейской философии. Последняя предстает как единый диалектический процесс эволюции философской формы сознания человечества. Исследования, проведенные Т.Н. Верещагиной, демонстрируют смысловую близость парадигмы не к куновской гносеологической трактовке, а к онтологическому пониманию парадигмы Платоном. Конкретно-исторический анализ истории западноевропейского философской мысли показывает циклизм парадигмальных проявлений, позволяющий предположить
онтологические основания парадигматизма [32].
Одно из первых и наиболее известных упоминаний понятия парадигмы встречается в диалогах Платона, где античный философ использовал его в значении первообраза для творения универсума. Учение Платона опиралось во многом на более древние философские системы. Значимую роль среди них занимала пифагорейская философия. Некоторые из исследователей (например, С.Я. Шейнман-Топштейн, Т. Гомперц, В.П. Фомин и др.) уверены в существовании преемственности учений Пифагора и Платона. Поэтому логически оправданным и целесообразным представляется выяснить, каково значение учения о парадигме и ее проявлениях у пифагорейцев как предшественников Платона.
Понятие парадигмы и процесс ее «разворачивания» в универсуме, как известно, раскрываются Платоном в диалоге «Тимей». Исследователи, наиболее авторитетные в отечественном антиковедении (А.Ф. Лосев, В.Ф. Асмус, С.Я. Шейнман-Топштейн, Павленко А.Н. и др.), связывают этот диалог с пифагорейской традицией. Следовательно, семантические и фонетические «следы» понятия могут быть обнаружены и в пифагореизме.
В древнегреческий период онтология, как правило, принимала форму космологического и космогонического учения, составляла сердцевину философских представлений. Диалог Платона «Тимей», в котором подробно описывается парадигмальный принцип возникновения космоса, также представляет собой космогонический трактат. Понятие парадигмы у Платона трактуется исключительно в онтологическом смысле и раскрывает принцип мироустройства, следовательно, лежит в самом основании космологии. Именно поэтому в представленном исследовании основное внимание направлено на космогонические представления пифагорейцев.
Исследование осложняется тем, что до сих пор не определен однозначно тот связующий принцип, который дал бы целостное представление о пифагорейском учении, связал бы воедино разнообразные интересы и исследования древних и более поздних пифагорейцев.
Актуальной в связи с этим видится возможность не только уточнения предшествующего Платону существования
парадигматических понятий, но и интерпретации пифагорейского учения в свете платоновского понимания космологии. На взгляд диссертанта, пифагореизм и парадигматика - темы взаимообогащающие. С одной стороны, использование парадигматической теории в качестве инструментария может указать новое видение развития пифагорейского учения. С другой - изучение представлений о парадигмальности в пифагореизме дает материал для изучения исторического разворачивания понятия парадигмы и представление об основаниях самой пифагорейской философии. Ибо парадигматическая проблематика связана с самыми основополагающими моментами мировоззренческого и методологического характера.
Представленная диссертационная работа по теме - «Понятие парадигмалыюсти в пифагорейской космогонической традиции» -предполагает продолжение исследований в области философской парадигматики и уточнение семантической нагрузки представлений о парадигмалыюсти в контексте единой пифагорейско-платоновской традиции. Уяснение смыслового контекста применения его в древности позволит обогатить новыми нюансами и его современное понимание.
Степень разработанности проблемы. Термин «парадигма» широко употребляется в самых различных научных направлениях, как гуманитарных, так и естественнонаучных. Интерес, как к данному слову, так и к парадигматической проблематике резко возрос после выхода во второй половине прошлого века монографии Т. Куна «Структура научных революций». Исследователи отмечают, что книга эта вызвала огромное количество откликов: как положительных, так и отрицательных. Интерес был обусловлен тесной связью термина «парадигма» с такой фундаментальной проблемой, как развитие знания. Т. Кун отверг представление о развитии науки как планомерном «наращивании» новых знаний на старые. Кумулятивистской теории он противопоставил концепцию о периодической коренной трансформации научных теорий и смене несовместимых между собой ведущих научных моделей. То есть развитие науки .трактовалось им как дискретный не целенаправленный процесс, в котором разворачивание научных теорий прерывается некумулятивными скачками.
Первоначально термин «парадигма» употреблялся Т. Куном в
нескольких разных значениях. Например, под парадигмой понималась
совокупность убеждений, ценностей, набор предписаний для
определенного научного сообщества. Через несколько лет после издания
монографии, автор выпустил дополнения к своей работе, где, размышляя
над значением указанного термина, пришел к выводу о целесообразности
его замены понятием «дисциплинарная матрица» [85, с.229]. Тем не менее, несмотря на поправку Т. Куна, широко распространилось представление о парадигме как о конкретном достижении, частном образце.
Куновское понятие парадигмы интенсивно используется сегодня в политологии и социологии, как зарубежными, так и отечественными учеными (Р. Хольтом, Д. Ричардсом, Д. Трумэном, Г. Алмондом, Д. Истоном, Ш. Волином, Р. Бернстейном, Д. Риччи, А. Эфратом, Р. Будоном, К. Уэстхьюзом, М.С. Комаровым, В.Н. Порусом, В.М. Легостаевым, Н.И. Родным). Немалый вклад в анализ парадигматической проблематики и описание процесса развития науки внесли Н. Кертж, И. Лакатос, М. Мастерман, К. Поппер, Ч. Селларс, С. Тулмин, Р. Холл, П. Фейерабенд и др.
Понятие парадигмы, употребляемое в отечественной философской литературе последних лет, не претерпело существенных изменений -преобладает все то же сциентизированное понимание (А.Г. Дугин, Е.Н. Николаева, С.Ф. Самойлов, Д.А. Шаров, Ю.В. Яковец и др.).
Тем не менее, современные исследования в области парадигматики характеризуются зарождением новой научной тенденции, рефлексирующей не только над понятием парадигмы, но и над его онтологической обусловленностью. Значительное переосмысление парадигматической проблематики и термина «парадигма» осуществилось в рамках исследований Т.Н. Верещагиной, автора метатеории парадигматизма. Т. Кун не обнаружил «связного и направленного онтологического развития» [85, с.260] в смене научных и мировоззренческих теорий, а потому возможность осмысления онтологического разворачивания знания представлялась ему иллюзорной [85, с.260]. Основное отличие концепции Т.Н.Верещагиной от представлений Т. Куна состоит в разработке парадигматической теории
не в прикладном, а в сущностном, универсальном своем значении, которое обнаруживает закономерность в развитии западноевропейского философского знания, что позволяет предположить его онтологическую укорененность. Таким образом, утверждение онтологического основания парадигматизма возобновляет античную платоновскую трактовку понятия парадигмы.
Что касается того исторического материала, в котором будет выявляться парадигматическая традиция, а именно - пифагорейского учения - то ему посвящено огромное количество зарубежных и отечественных исследований. Изучение пифагореизма связано со спецификой изучения всей так называемой «досократической» философии. Различные антиковедческие концепции в данной области представлены такими зарубежными исследователями, как Э.Целлер, Дж. Бернет, Ф. Корнфорд, В. Нестле, К. Йоль, В. Йегер, Т. Гомперц, В. Шадевальдт, Д. Берне, У. Гатри, Г. Керк, Д. Рейвен, Г. Властос и др.
В диссертации были использованы общие работы по истории античной философии В.Ф. Асмуса, Ф.Х. Кессиди, Д.В. Джохадзе, а также исследования по философии Платона Т.В. Васильевой, В. Виндельбанда, А.Ф. Лосева, А.Т. Геворкяна, Ы.И. Григорьевой, М.П. Косых, В.А. Кульматова, И.Н. Мочаловой, Н.С. Мудрагей, А.Ы. Муравьева, Т. Робинсона, А.В. Родина, Ю.М. Романенко, Р.В. Светлова, Ю.А. Шичалина, О.Б. Федоровой, А.В. Цыб, Е.И. Чубуковой, О.Б. Шаталовой, С.Я. Шейнман-Топштейн.
Одна из наиболее сложных и фундаментальных проблем, неизменно привлекающих внимание исследователей античной философии - это само ее происхождение. То или иное решение данного вопроса представляет собой нечто вроде фундамента, на котором строятся все последующие рассуждения. Именно поэтому проблема происхождения
пифагорейского учения явилась задачей, которая решается в диссертации
в первую очередь. Более или менее успешное рассмотрение такого рода проблемы невозможно без широкого анализа историко-философской литературы, посвященной происхождению греческой философии.
Систематизация многочисленных исследований о происхождении греческой философии вообще и пифагореизма в частности, дается Г.Г. Кулиевым, P.O. Курбановым, Г.В. Драч, И.Ю. Петер, О.Л. Мурашко и др. Ценные сведения по происхождению древнегреческой науки, связанные с учением пифагорейцев излагаются в исследованиях таких авторов, как А.В. Ахутин, Л.Я. Жмудь, Б.Л. Ван-дер-Варден, А.И. Володарский, С. Гунатилаке, СВ. Житомирский, А.Г. Новиков, А.Н. Паршин.
А.Н. Чанышев характеризует две наиболее выраженные противостоящие друг другу концепции происхождения античной философии: «мифогенную» и «гносеогенпую». Одна утверждает мифологию как начальный этап развития философии, другая говорит о рождении философии через отвержение мифологических представлений.
Такие исследователи, как Эдуард Целлер, Вернер Иегер тяготеют к рационалистическому обоснованию досократической натурфилософии в русле противопоставления религиозно-мифологического и научного мышления. Они рассматривают развитие философии не как рационализацию мифологического мышления, а как отрицание последнего. Позиция Э. Целлера базируется на специфическом понимании философии как теоретической формы деятельности, отличной от практических и художественных стремлений и процессов. Английский исследователь Джон Бернет отрывает философию от ее космогонической предыстории еще более решительно, чем Э. Целлер. По представлениям Дж. Бернета, греки изобрели науку, а на Востоке существовал только набор эмпирических правил, обслуживающих практику.
В качестве основного оппонента Дж. Бернета выступил английский историк философии Френсис Корнфорд. По его мнению, характер и источник порядка, в пределах которого заключена жизнь природы, наряду с понятиями бога и души, философия наследует у религии. Вильгельм Нестле также не противопоставляет миф и логос, а трактует их как суверенные элементы человеческого мышления, как два полюса, внутри которых развивается человеческое мышление. Нельзя не отметить, что именно эта позиция наиболее близка представлениям о парадигматизме.
Отечественные исследования представлены работами известных антиковедов - А.Ф. Лосева, А.Н. Чанышева, В.Ф. Асмуса, С.Я. Шейнман-Топштейн, Ф.Х. Кессиди и др.
Антиковеды, поддерживающие мифогенную концепцию (А.Ф. Лосев, Е.Р. Доддс, А.В. Семушкин) утверждают, что ранний период развития античной философии нельзя оценивать как однозначно рациональный и натурфилософский. На самом деле возникшие в этот период учения не столь однородны и содержат целый ряд недостаточно исследованных аспектов. В частности, Е.Р. Доддс доказывает, что античное мировоззрение шире и богаче рационализма и наряду с последним в Древней Греции сосуществовало иррациональное отношение к миру.
Феномен эллинской культуры - зарождение философии, литературы, искусства, науки и их поразительно быстрый расцвет в Древней Греции с давних пор привлекал внимание не только философов, но и ученых самых различных специальностей. Еще в XIX в. известный французский филолог, историк религий и философ Э. Ренан назвал этот феномен «греческим чудом». Он усмотрел причину данного феномена в принципиальном отличии арийских языков от других такими свойствами как абстрактность и метафизичность. Ж.-П. Вернан, французский
антиковед, предположил существование тесной связи между нововведениями, внесенными первыми ионийскими философами VI в. до н.э. в само мышление - с одной стороны, и изменениями в общественно-культурной жизни - с другой. Предпринимались и разного рода попытки свести объяснение «чуда» - возникновения античной философской мысли к понятиям, лежащим за гранью научных объяснений, например, к «особенности греческого духа». Таким образом, феномен «греческого чуда» по сути, сводился к предпосылке творения «из ничего» (по крайней мере, из таких условий, из каких с научной точки зрения его появление не выглядит необходимостью).
В том же XIX веке Е.П. Блаватской была предложена другая, по логике вещей более реальная версия происхождения «греческого чуда». Она указала на существование большого числа древних свидетельств, говорящих о том, что многие положения греческой философии были заимствованы из более ранних и более развитых в архаические времена культур народов Востока. Ею было активно поддержано убеждение Луи Жаколио о том, что так же, как вся западноевропейская философия берет свое начало в античной философской мысли (причем вполне осознает это и ничуть не считает себя от этого униженной, а, напротив, гордится своим происхождением), точно так же и выдающиеся древнегреческие философы учились когда-то у восточных народов, перенимая у них научные достижения и философские учения [12, с.718]. Это объяснение, на самом деле более простое и реальное, нежели многие другие, как ни странно, стало считаться чуть ли не фантастическим. Во-первых, исходило оно от знаменитой основательницы теософского общества, с именем которой связано много чудесного, что нередко переносилось и на ее научные взгляды. Во-вторых, востоковедение в то время было еще не столь развито, чтобы с уверенностью говорить о существовании
восточной философии . В-третьих, немаловажное значение сыграл и тендерный аспект оценки мнения Е.П. Блаватской - неслыханной дерзостью было бы даже помыслить в ту пору об участии оісенского голоса в научном дискурсе. Однако возникший резонанс инициировал целый ряд интересных исследований в этой области, среди них -довольно основательная и объемная работа Л.Ю. Шредера «Пифагор и индийцы», которая не утратила актуальности и сегодня. В этом же направлении начал работу целый ряд других ученых: известный немецкий антиковед Т. Гомперц, археолог и историк философии А. Фуртвенглер, выдающийся голландский математик и историк математики Б.Л. Ван-дер-Варден, знаменитые ориентологи Г.М. Бонгард-Левин, В.А. Грантовский и др.
Пифагореизму, как учению, посвящено изрядное количество зарубежной научной литературы. Ее подробный анализ оставил бы данной работе только функцию систематизатора, не позволив проанализировать сам предмет исследования. Такой подход представляется в данной работе излишним, поскольку обзор и систематизация зарубежных разработок уже неоднократно проделывались отечественными историками философии. В настоящей работе используются существующие систематические обзоры И.ІО. Петер, И.Н. Мочаловой, Г.Г. Кулиева, P.O. Курбанова, Г.В. Драч, Т.С. Чермантеевой. Из зарубежных авторов особенное внимание уделено работам Э. Целлера, М.Л. Уэста, А. Фуртвенглера, Ф. Корнфорда, Т. Гомперца.
Фундаментальных трудов, посвященных пифагорейской философии на русском языке немного. В частности, к ним относятся монография A.M. Чанышева «Италийская философия», исследование Л.Ю.Шредера «Пифагор и индийцы», научно-популярная книга А.В. Волошинова о Пифагоре и две работы Л.Я. Жмудь: «Пифагор и его школа» и «Наука, философия и религия в раннем пифагореизме». А.Ф. Лосев в «Истории античной эстетики» также уделяет значительное внимание пифагореизму. Несмотря на то, что это многотомное исследование посвящено эстетическому аспекту античной философии, в нем достаточно полно раскрываются космологические и философские проблемы древнегреческих учений, в том числе и пифагореизма. Другие ученые (например, С.Я.Шейнман-Топштейн, В.Ф. Асмус, Ф.Х. Кессиди, А.Н. Павленко, В.П. Фомин) анализируют данное учение в ряду других древнегреческих систем.
Из огромного корпуса научных работ по пифагореизму большая их часть касается отдельных аспектов этого учения, как-то: политические и социальные взгляды, этические концепции, математические (астрономические, музыкальные) открытия пифагорейцев, религиозные взгляды и предписания и мн. др. Данные аспекты излагают А.И. Щетников, Е.В. Герцман, Г.Е. Жураковский, А.В. Леонтьев, А.В. Петров, М.Ю. Симаков, Е.Р. Доддс.
К специальным исследованиям, посвященным вопросам древнего пифагореизма относятся также работы Л.Ю. Шредера, Л.Я. Жмудь. Важные положения относительно основного философского содержания пифагореизма рассматриваются в исследованиях С.Я. Шейнман-Топштейн, В.Ф. Асмуса, А.В. Волошинова, З.А. Мукашева, И.Ю. Петер, Г. Риттера, С.Н. Трубецкого.
Философию пифагореизма и лежащую в ее основе космогонию рассматривают немногие (например, А.Ф. Лосев, В.Ф. Асмус, А.Н.
Чанышев, Л.Н. Павленко), хотя именно космогонические представления могли бы помочь взглянуть на разнообразные интересы и деятельность пифагорейцев как на единую мировоззренческую систему. Часто задача эта решается либо отрицанием заслуг пифагорейцев в одной или нескольких перечисленных областях, либо отрицанием этого общего знаменателя вовсе. Данная диссертация являет еще одну попытку отыскать тот общий принцип, который дает представление о пифагорейской философии как о целостном учении, и, в свою очередь, позволяет включить пифагореизм в цепь определенной преемственности философских знаний древности. Что касается парадигматического аспекта космогонической концепции пифагореизма, то данная тема еще не получила основательной разработки, за исключением косвенного обращения к ней у Л.Н. Павленко.
Таким образом, объектом диссертационного исследования являются космогонические представления в пифагорейской традиции. Предметом исследования выступает понятие парадигмальиости в пифагорейской космогонии.
Цель диссертационного исследования: выявить представления о парадигмальиости в пифагорейской космогонии.
Достижению цели способствует решение следующих основных задач:
1. Рассмотреть возможность определения достоверности доксографической информации о пифагореизме с позиции парадигматической метатеории.
2. Проанализировать различные точки зрения на вопрос возникновения пифагорейской философии и дальнейшую преемственность ее основополагающих элементов, а также предварительно наметить мировоззренческую и методологическую
доминанты доксографических свидетельств на предмет совместимости с пифагорейским учением.
3. Обосновать правомерность прочтения пифагорейской космогонии в монистическом плане, являющемся неотъемлемым аспектом понятия парадигмалыюсти.
4. Актуализировать некоторые моменты эзотерического пласта пифагорейского учения, связывающие космогонию пифагореизма с числовой символикой.
5. Выявить основные представления о парадигме в онтологическом, гносеологическом, аксиологическом и праксиологическом аспектах пифагорейского учения.
6. Обозначить основные этапы разворачивания пифагорейской космогонии и их семантическую нагрузку путем проведения краткого сравнительного анализа космогонических повествований в ведическом и пифагорейском учениях, диалогах Платона, пифагорейского трактата Ямвлиха.
Теоретико-методологическая база исследовании.
Обращение к античной тематике и необходимость реконструкции пифагорейской космогонии были сопряжены с проведением историко-философского анализа. Наряду с традиционными приемами рассмотрения материала, теоретико-методологической основой работы выступили исследования в области философской парадигматики и присущие ей принципы целостности, системности, организмичности, аксиологизма.
Принцип системности во многом сформировал целостный характер данного исследования, определил выбор и применение системного подхода. Принцип системности, системный подход широко описаны в работах А.Н. Аверьянова, В.Г. Афанасьева, Л. Берталанфи, С.
Вира, И.В. Блауберга, М.С. Кагана, В.А. Карташева, Б.М. Кедрова, В.П. Кузьмина, О. Ланге, Ю.Н. Мельникова, Н.В. Мотрошиловой, З.М. Оруджева, Л.И. Ракитова, В.Н. Садовского, Е.В. Ушаковой, ІО.И. Черняка, Э.Г. Юдина.
Исследование с применением системного подхода- позволило чередовать элементы внутрисистемного (в данном случае содержательный анализ пифагорейской космогонии) и межсистемного рассмотрения (анализ взаимосвязи пифагореизма с другими философскими школами). Данный прием в сочетании с парадигматическим критерием достоверности доксографических источников выявили основополагающие философские принципы, которые прослеживаются от истоков зарождения пифагореизма и остаются устойчивыми после трансформации системы. В рамках межсистемного анализа применялись элементы компаративистики и интеграции источников. В процессе внутрисистемного рассмотрения применялся семантический анализ основных понятий с элементами герменевтики.
В качестве основных источников по пифагореизму выступили фрагменты досократиков в русских переводах (Л.В. Лебедева, Л. Маковельского), диалоги Платона, а также биографии Пифагора в изложении Д. Лаэртского, Порфирия и Ямвлиха. Также привлекались для анализа труды таких античных философов, как Аристотель, Ксенофонт, Олимпиодор, Гиерокл, Филострат.
Для уточнения отдельных семантических моментов русские переводы текстов анализировались в сравнении с вариантами на древнегреческом языке (фрагменты досократиков в собрании Дильса-Кранца, «Тимей» Платона под ред. Дж. Бернета).
В отечественной философской литературе над явлением пифагореизма размышляли многие ученые. Опорой диссертации
послужили, прежде всего, фундаментальные работы Л.Н. Чанышева и Л.Ф. Лосева, раскрывающие многие философские принципы в пифагорейском учении.
В процессе исследования проводился анализ фрагментов древнеиндийских философских произведений ведического направления, таких как: «Ригведа», упанишады, «Манавадхармашастра», «Вишну-Пурана», «Бхагавадгита».
При рассмотрении иррациональной символической составляющей пифагореизма возникла необходимость рассмотреть недостаточно изученный современной философией аспект эзотеризма. В качестве наиболее фундаментальных трудов в области систематизации эзотерической традиции в истории философии и религии были использованы исследования Е.П. Блаватской [12; 13; 14; 15; 16]. При рассмотрении эзотерических знаний древности, ею нередко упоминается в ряду других и имя Пифагора, проводятся аналогии в области символики, употребляемой античным философом и древними восточными учениями [15, с.66-69, 353, 403, 452].
Научная новизна полученных результатов.
1. Сопоставлены основные представления о парадигме в ведической космогонии, доксографии о пифагореизме, диалоге Платона «Тимей» и установлено их значительное сходство, также обосновано использование платоновского диалога для реконструкции космогонии пифагореизма.
2. Выявлено и интерпретировано присутствие пифагорейских парадигматических элементов в философии Сократа.
3. Установлен порядок и смысловой контекст разворачивания космогонических этапов в пифагорейском учении.
4. Обосновано предпочтение неоплатонических свидетельств о пифагореизме в контексте парадигматической теории на основе определения типологии мышления.
5. Определено место и значение парадигмалыюсти в семантическом поле пифагорейской космогонической традиции.
Теоретическая и практическая значимость исследования.
Результаты предпринятого исследования предназначены, прежде всего, для дальнейшего уточнения историко-философского разворачивания парадигматической проблематики в античный период, а также для продолжения осмысления принципиальных оснований философии пифагорейцев и возможности существования единой эзотерической традиции древности.
Парадигматические исследования позволяют дать новое направление и обоснование философской компаративистике. В частности, Т.Н. Верещагина отмечает, что анализ взаимодействия западной и восточной философских традиций особенно интересен изучением проблемы периодического инициирования Востоком традиции мышления Запада [35, с.5].
Результаты исследования могут быть также использованы в учебном процессе как для чтения отдельных тем, так и при составлении специальных курсов историко-философского, теоретико методологического характера по античной философии в целом и пифагорейскому учению в частности; как материал для специального курса по парадигматической проблематике в пифагореизме; философской компаративистике.
Положения, доказываемы в диссертации, представляют собой ещё один шаг к новому прочтению истории философии, всё определённее выявляющему ее целостный лик. К тому же, они способствуют
инициации дальнейшей разработки парадигматической тематики в различных философских учениях и в других смежных сферах исследования.
На защиту выносятся следующие положения:
1. Пифагорейская космогония представляет собой часть единой философской традиции, имеющей большие сходства с индийской ведической системой и разворачивающейся, в дальнейшем, в учении Платона и неоплатоников. Методологический аспект традиции характеризуется активным использованием символического иррационального подхода, а мировоззренческий - направленностью на познание трансцендентной реальности.
2. Пифагорейская космогония имеет монистический характер, обусловленный наличием парадигмалыюго принципа, который демонстрирует «разворачивание» единой парадигмальнои реальности от монады до декады через состояния дуальности, триадичности и четверичности, являющиеся этапами создания универсума.
3. Пифагорейская монада предстаёт обладающей семантически сходными характеристиками с платоновской парадигмой (первообразом), ведическим манасом (разумным первоначалом) и представляет собой высшее благое разумное первоначало, которое разворачивается для своей реализации через создание собственного подобия и продолжения - универсума. Второй этап разворачивания соответствует созданию ума; третий этап - созданию души и четвертый этап - созданию тела космоса.
4. Парадигмальность является основополагающим и организующим принципом в пифагорейском космогоническом учении, который определяет не только происхождение макрокосма, но и сущность, и механизм взаимодействия макро- и микрокосма, соотносимых между собой по принципу подобия.
Апробации диссертации. Концептуальные положения работы были представлены на методологических занятиях аспирантов кафедры философии исторического факультета Алтайского государственного университета.
Основные положения работы изложены в научных публикациях и озвучены в выступлениях на Всероссийских и региональных научно — практических конференциях и семинарах: на ежегодных сессиях Всероссийского семинара молодых ученых «Дефиниции культуры», проходивших в Томском государственном университете (2-я сессия -сентябрь 1996 год, 3-я сессия - декабрь 1997 год, 4-я сессия - октябрь 1998 год); на Всероссийской научной конференции «Человек и мир человека» (Рубцовск, июнь 2004г.); на Всероссийской научно-практической конференции «Интеллектуальный потенциал ученых России» (г. Барнаул, март 2003 год).
Отдельные положения исследования нашли свое выражение в лекциях студентам Новосибирского гуманитарного института и Рубцовского индустриального института АлтГТУ. Диссертация обсуждалась на кафедре философии исторического факультета Алтайского государственного университета и рекомендована к защите.
Гиперкритический и парадигматический критерии достоверности античных источников
Каждое исследование о пифагореизме, прежде всего, сталкивается с фактом неудовлетворительного состояния источников об этом учении. Дошедшие до нас сведения о текстах досократических философов представляют собой собрание лишь некоторых фрагментов и доксографических свидетельств из огромного корпуса источников, существовавших в древности. Вот почему перед исследователями большинства античных учений неизбежно встает проблема интерпретации источников и создание общей картины на основе известных фрагментов.
Проблема реконструкции пифагорейского учения осложняется еще и противоречивостью дошедшей из глубины веков информации, следовательно - сомнением в достоверности ряда источников. Поэтому воссоздание любого аспекта пифагорейской философии неизменно связано с выбором организующего принципа, по которому будет исключаться предположительно недостоверная информация.
Некоторые из попыток разрешения проблемы достоверности древних фрагментов привели к появлению историко-философского направления, гиперкритически настроенного по отношению к большинству античных источников. Данная традиция наиболее характерна для западных исследователей античности, таких, как В. Буркерт, К. Фриц, Э. Франк. Например, согласно гипотезе последнего «все пифагорейство, за исключением некоторых имен и малозначительных идеи, было создано только поздним Платоном и его учениками» [97, с. 10]. Из современных отечественных антиковедов гиперкритической позиции придерживается Л.Я. Жмудь, исследующий преимущественно сферу научной деятельности пифагорейцев. В частности, он отрицает достоверность всех свидетельств, указывающих на связь пифагорейского учения с культурными достижениями Древнего Востока. Например, относительно свидетельства Исократа о заимствовании Пифагором философских идей у египетских жрецов, Л.Я. Жмудь замечает, что «это, разумеется, выдумка Исократа» и что «изучение геометрии, арифметики и астрономии не могло иметь никакого отношения к деятельности жрецов...» [67, с.68]. Следует заметить, что выводы, считающиеся строго научными во времена Э. Целлера, также отрицающего всякне восточные заимствования в пифагореизме, не могут столь некритично приниматься современными учеными уже потому, что востоковедение со времени XIX века продвинулось далеко вперед. Сегодня недопустимо с такой же снисходительностью объяснять воззрения древневосточных народов примитивными верованиями и фетишистскими культами. В частности, знаменитый голландский математик и историк математики Б.Л. Ван-дер-Варден приводит множество неопровержимых доказательств того, что основания античной геометрии и астрономии греки нашли в Египте и Вавилонии [24, с 114-115].
Л.Я. Жмудь отрицает также учение о числе, как основу пифагорейской философии на том основании, что кроме фрагментов Филолая не зафиксировано никаких свидетельств о существовании подобного учения вплоть до Аристотеля. Отрицание философии числа строится как минимум на трех серьезных допущениях: (1) «если мы не захотим считать, что центральная догма пифагорейской философии была секретной» [67, с. 160]; (2) если сам Аристотель, «на основании высказываний отдельных поздних пифагорейцев... создал такое учение о числе, которого ни у кого из них не было» [67, с. 168]; (3) если не все фрагменты учения Филолая считать подлинными [67, с. 161].
В подобной аргументации явствует субъективный фактор отбора информации - выстраивание «сюжета» осуществляется только по рациональному признаку и игнорируются иррациональная, мифологическая, символическая составляющие древних учений.
Серьезнейшей проблемой в исследованиях о пифагореизме является и отношение к неоплатоническим источникам. Считается, что чем дальше отстояли авторы литературы о Пифагоре от его эпохи, тем невероятнее становились описания жизни и деятельности великого философа древности, тем менее они соответствовали истине [См. напр. 50, с.99; 99, с.11; 191, с.1; 103, с.67]. По этой причине среди «надежных» источников обычно упоминают Аристотеля, Дикеарха, Аристоксена, Ксенофана, Гераклита и не принимаются всерьез биографии Пифагора, принадлежащие перу неоплатоников —Порфирия и Ямвлиха [67, с. 15; 97, с.23; 103, с.67-68; 191, с.1]. Более того, по остроумному замечанию исследователей, «ругать Ямвлиха стало едва ли не ученой традицией...» [67,с.15].
Подобная же тенденция гиперкритического отношения к источникам существует в отношении философии Сократа, который, подобно Пифагору, не оставил собственных письменных сочинений. К скептически настроенным исследователям в отношении свидетельств о Сократе можно отнести таких зарубежных ученых, как В. Мегалис-Вилена, Э. Дюпрель, О. Гигон. Отечественным последователем данной традиции И.Д. Рожанским вся биографическая и доксографическая литература о Сократе была отнесена к жанру поэтического творчества и вымысла, вследствие чего получила вердикт о том, что «ее можно (и должно) изучать так, как изучается художественная литература вообще» [77.С.13].
Перечень примеров гиперкритики к древним свидетельствам далеко не полон, но достаточен, чтобы понять, что данная проблема имеет несколько тенденциозный характер и требует осмысления.
Недоверие к свидетельствам древнегреческих авторов неизменно вызывает протесты многих исследователей античности. Так, А.Н. Чанышевым был проведен специальный сравнительный анализ доксографнческих источников и текстов Филолая, показавший, что все аргументы В. Буркерта, отвергающие подлинность фрагментов «О природе» неубедительны [182, с.69-71].
Ф.Х. Кессиди вынужден был доказывать, что ни у Платона, ни у Ксенофонта не было надобности вносить «поправки» в биографию Сократа и его учение [77, с.52].
А.Ф. Лосев указывал на трудность, мешающую исследователям понимать Ямвлиха, а именно — на «вековой ярлык теоретика магии и колдовства... нисколько не заинтересованного в философско-теоретической мысли» [92, с. 164]. Он замечает, что именно устойчивый стереотип послужил причиной того, что лишь немногие историки философии пытались отказаться от «исконной игнорации» философских текстов Ямвлиха, среди них Ж. Биде, К. Прехтер, Б. Ларсен, Дж. Диллон. А.Ф. Лосев называет попытки нового отношения к Ямвлиху «настоящим переворотом в истории философии» [92, с. 165], и считает, что в дальнейшем он должен привести к еще более значительным результатам.
Антиковедческие концепции происхождения пифагорейского учения
Происхождение, как пифагорейского учения, так и древнегреческой философии в целом - проблема, которую представлял как дискуссионную еще Д. Лаэртский [86, с.63]. Таковой она остается и сегодня: в историко-философских кругах наблюдается обострение интереса к дискуссии, ведущейся относительно восточного влияния на древнегреческую философию. В качестве реакции на вновь поднятую проблему появились научные работы, авторы которых в категоричной форме выдвигают теорию об автономном возникновении западной философии (в Древней Греции) как единственно существующую и не подлежащую обсуждению [См. напр. 143, с.4-5; 67, с.23].
Спор вокруг гипотезы о восточном происхождении философии Пифагора является частным проявлением данной дискуссии. К тому же мнение автора одной из данных работ, Л.Я. Жмудь, в области исследования пифагореизма считается весьма весомым. Насколько же справедливой и обоснованной является критика теории о восточном влиянии на пифагореизм?
Складывается впечатление, что основные доводы [См. напр. 143, с.4-5; 67, с.23] современных противников версии восточного влияния на учение Пифагора базируются на хронологически более ранней работе Э. Целлера [178]. В общих чертах основные аргументы можно свести к нескольким пунктам, причем каждому из них в процессе анализа представилось возможным противопоставить возражения.
В частности, сторонники «восточной» версии обвиняются в излишнем увлечении гипотезами, причем, в качестве эталона предлагается точка зрения, диктующая не идти дальше того, что дают несомненные факты.
Подобное противопоставление представляется крайне категоричным. Действительно, историю можно исказить непомерным увлечением не слишком обоснованными предположениями. Но и противники всяческих гипотез не меньше грешат против истины. Ведь «усеченный» вариант толкования истории, когда все недоказанное категорически объявляется несуществующим — тоже по сути дела не более чем одна из гипотез.
Для образной характеристики подобных способов трактовки истории напрашивается сравнение с археологом, обнаружившим прекрасную, но поврежденную временем женскую статую без головы. Он будет смешон, утверждая, что эта статуя непременно должна была иметь голову чудовища. Но не менее ли смешон он будет, если заявит, что статуя эта такова потому, что в древние времена все люди были безголовыми?
Итак, когда не хватает неоспоримых доказательств, чтобы заполнить «белые пятна» истории, согласно логике должны иметь право на существование все выдвинутые и обоснованные гипотезы. И исследоваться каждая из них должна до тех пор, пока не появятся неопровержимые доказательства «за» или «против» нее.
Не достаточно убедителен и другой довод «западников». Так, Э. Целлер, выступающий за автономность возникновения всей греческой философии вообще, и пифагореизма в частности, указывал на отсутствие в греческой философии чужеземных, непонятных для нее теорий и символов: «...греческая философия носит всецело национальный характер; ... в ней нет никакой борьбы между местным и чужим, нет употребления непонятных формул...» - пишет он [178, с.23].
Этот довод опровергается самим ходом исторической действительности. Ведь несмотря на несогласие исследователей между собой, несомненно одно: ученые вновь и вновь делают попытки доказать, что исходные мысли в учениях некоторых древнегреческих философов, в том числе и Пифагора, были заимствованы. И немаловажной причиной этому является именно невозможность вывести их теории из основного пути развития всей греческой философии.
Л. Шредер, Т. Гомперц, и Л. Фуртвенглер [191; 50; 203] в своих исследованиях отталкиваются от противоположной взглядам Целлера точки зрения и достаточно убедительно показывают инородность характера (для Греции VI в. до н.э.) пифагорейской теории о метемпсихозе (теории перевоплощения души): «... объяснить, хотя бы мало-мальски удовлетворительно, его возникновение" из культурного состояния, из мыслительного кругозора греков до Пифагора невозможно» [191, с.б]. В результате проведенного сравнительного анализа индийских и греческих источников, ученые приходят к выводу: идея, что нечистая душа изгоняется в сменяющиеся физические тела для наказания, пока она не очистится, возникла на индийской земле... [203, с.263;50,с.125-126].
Двояко объясняется и недоверие «западников» к указаниям позднейших авторов (в основном, неоплатоников) на восточные странствия Пифагора. Во-первых, рассказы неоплатоников, особенно Порфирия и Ямвлиха считаются сильно приукрашенными и не дающими достоверных сведений. Подобное суждение опирается на их предполагаемые религиозные и идеологические мотивы: «Если же греческие философы в христианскую эпоху поддерживали тезис о происхождении философии от восточных мудрецов, ... то это еще не доказывает решительно ничего, поскольку эти философы уже утратили веру в философию, классическим образом исполненную, и противопоставляли свои тексты писаниям христиан...» [143, с.4].
В данном случае контраргументом может выступить следующее суждение: если противники восточного влияния на греческую философию так категорично требуют отвержения всяких субъективных гипотез, то им следует отказаться и от этой. Ведь еще недавно в академических изданиях нельзя было найти таких далеко идущих выводов.
Например, Л.Ф. Лосев, чьи труды неизменно несут на себе печать подлинной интеллигентности, как правило, воздерживается от неоправданной категоричности, и его заключение «звучит» в другой тональности: «...Ямвлих, как все неоплатоники... пускал в ход все достояние древности, максимально его реформируя, очищая, одухотворяя и прославляя» [99, с. 171]. Нелишне заметить при этом, что понятия «очищение», «одухотворение» и «прославление» никак не означают факта искажения учения. Что же касается реформирования, то и оно в данном контексте выступает как переосмысление античного наследия неоплатониками в рамках современного для них мировоззренческого восприятия мира.
Другими словами, если неоплатоники и выступали против христианского религиозного течения, это еще отнюдь не означает того, что они использовали неблаговидные средства и искажали исторические факты.
Второй аспект недоверия к позднейшим источникам заключается во мнении, что более древнему преданию не было ничего известно о восточных путешествиях Пифагора [См. 178, с.22, 50]. В силу скудности дошедшего до нас исторического материала справедливо было бы внести уточнение: современной науке ничего неизвестно о том, существовало ли вообще у современников Пифагора предание о путешествии его по Востоку.
Пифагорейская философская традиция в учении Сократа и Платона
Пифагорейская философия оказала огромное влияние не только на современников Пифагора. Ее воздействие заметно отразилось на лучших умах многих последующих поколений философов, среди которых можно с уверенностью назвать и Платона, назвавшего один из своих диалогов («Тимей») именем знаменитого пифагорейца. Чтобы определить, в какой мере изложенная в диалоге космогоническая картина разворачивания парадигмального принципа соответствует космогонии пифагорейцев, целесообразно сначала акцентировать внимание на взаимодействии пифагореизма и платонизма как двух относительно самостоятельных учений классического античного периода.
Однако, прослеживая параллели в пифагорейской и платоновской традициях, невозможно достичь логической целостности изложения без упоминания еще одного значительного «звена» - философии Сократа. Учение Сократа (как и концепция пифагорейцев) зафиксировано только в доксографических источниках, и реконструкция его так же дискуссионна. Поэтому слишком подробная «прорисовка» роли Сократа была бы равносильна двойной реконструкции и чрезмерно усложнила бы стратегию предпринятого исследования. Вместе с тем, критерием необходимости в данном случае выступает выяснение обстоятельства: не противоречит ли фигура Сократа намеченной линии передачи пифагорейского учения?
Принято говорить о философии Сократа как о некоей промежуточной ступени между учениями софистов и Платона. Общеизвестно также, что центральной проблемой сократовской философии являются этические категории и мысль о том, что добродетель в конечном счете основана на знании природы Блага, сводится к нему. Однако при подобном традиционном подходе остается в тени, по крайней мере, один из аспектов деятельности афинского философа, а именно - его отношение к философии пифагорейцев.
Пути решения проблемы отношения Сократа к пифагореизму намечены самим Платоном. Даже самый приблизительный анализ его произведений выявляет присутствие персонажей, явно связанных с пифагореизмом как минимум в восьми диалогах: «Софист», «Критий», «Теэтет», «Федон», «Политик», «Тимей», «Законы», «Послезаконие». Участниками названных диалогов выступили пифагорейцы: Тимей Локрский, Феодор Киренский3, Теэтет (ученик Феодора), Кебет из Фив (ученик Филолая и Сократа), Симмий из Фив (ученик Филолая), Эхекрат из Флиунта (ученик Филолая), Клиний Тарентский. Из них только последний не выведен Платоном как собеседник Сократа. Общение же Сократа с Феодором Киренским подтверждается и другими источниками. Известно также, что сразу после смерти Сократа Платон посетил Евклида в Мегарах, а затем уехал именно к Феодору, пифагорейцу-математику с целью обучения. Известно также, что Сократ обучался музыке у пифагорейца Дамона, а ученик Дамона Драконт обучал музыке Платона [122, с.446]. Платон вкладывает в уста Сократа признание в том, что тот, будучи в военном походе во Фракии, обучался медицине у фракийского врача, одного из учеников Залмоксида (156 d-e).
Последний, по сведению доксографической традиции, считается прямым учеником Пифагора [137, с.451].
Так или иначе, но, согласно Платону, Сократ был знаком с пифагорейским учением и, следовательно, пифагореизм предстает в качестве неисследованного аспекта философии Сократа. Можно ли предположить, чтобы любимый учитель Платона отрицательно относился к пифагорейскому учению, либо совсем не имел к нему отношения, в то время как сам Платон (его «лебедь», лебединая песня его жизни) являлся приверженцем пифагореизма? Ведь Платон утверждал, что не фиксирует никакой своей философии и записывает только то, что услышано им от Сократа.
Предположение, что деятельность Сократа протекала вполне изолированно от учения пифагорейцев невероятно. Явление пифагореизма в указанный период было слишком влиятельно и в политической, и в философской среде. Кроме того, помимо диалогов Платона, существует еще один важнейший источник сведений о Сократе - свидетельства, оставленные Ксенофонтом, которые, среди прочего, фиксируют отношение Сократа к занятиям натурфилософского характера.
С одной стороны Ксенофонт утверждает, что Сократ не рассуждал о таких вещах, как природа всего, космос, законы небесных явлений и т.п. [81, с. 41]. Также и занятия науками он рекомендовал только в мере, необходимой для практической пользы [81, с. 183-184]. С другой стороны, тот же Ксенофонт замечает, например, о геометрии, что сам Сократ, оказывается, «не был невеждой в этом деле», так же и «по части астрологии имел сведения, но говорил, что занятие ею может поглотить у человека жизнь и помешать изучению многих полезных вещей» [81, с. 184]. Он же, пересказывая некоторые из бесед Сократа, приводит его собственные слова: «Также книги древних мудрецов, в которых они оставили нам свои сокровища, я раскрываю и читаю вместе с друзьями, и, если мы находим что-нибудь полезное, мы заимствуем это и считаем большой выгодой для себя» [81, с.69]. «Древними мудрецами» или просто «древними» в античной доксографической традиции именовали обычно именно пифагорейцев. В частности, такой оборот встречается и у Платона, и у Аристотеля.
Д. Лаэртский также полагает, что «Сократ вел беседы и о физике... Платон хоть и упоминает в «Апологии», как Сократ отрекается от Анаксагора и прочих физиков, но сам же рассуждает об их предметах, приписывая все свои речи Сократу» [86, с. 233].
Аристотелевская и неоплатоническая доксография о пифагореизме
Следующий этап развития пифагорейского учения не требует специального обоснования, поскольку он достаточно явен. После Платона пифагорейское учение открыто и очень активно разрабатывалось в рамках неопифагореизма и неоплатонизма. Более того, вся основная литература о пифагореизме сохранена благодаря этим авторам. Главные источники о Пифагоре - его биографии в изложении Д. Лаэртского, Ямвлиха и Порфирия - фактически игнорируются современной научной традицией. Немаловажной причиной игнорации является насыщенность неоплатонических текстов символическими образами. Историки философии заявляют, что данные источники «полны всякого рода сказочных тем и не дают твердых исторических сведений» [97,с.10].
Еще одна причина недоверия к сведениям неоплатоников -значительный временной промежуток, разделяющий представителей эллинистической эпохи с основателем пифагореизма. Необходимо отметить, что парадигматическая метатеория иначе смотрит на зависимость достоверности от хронологии. Поскольку речь идет о ритмичном поочередном обращении познающего сознания то к миру Высших причин, то к миру их проявления, - демонстрируется не линейный, а циклический характер развития знания. Поочередная смена познавательной направленности определяется мировоззренческими и методологическими признаками и обнаруживает свою хронологическую составляющую. Так, опрощение знаний о Высшем происходит именно в полупериоды эйдосного доминирования, когда превалирует ratio. Следовательно, адекватность восприятия ноуменального мира следует искать во времена превалирования иррациональности в познавательном процессе.
Т.Н. Верещагина выявляет периодичность не только западноевропейской философской мысли как единого процесса, но и закономерность разворачивания (согласно фрактальному синергетическому принципу) так называемых «малых» циклов познания, длящихся около 600 лет. Например, осмысление платоновского универсума прошло развитие от учения самого Платона (где высшее начало - парадигма), через искаженную трактовку среднего платонизма, к концепции Плотина, не только восстановившего истинную трактовку парадигмы Платоном, но и обогатившего ее новыми, уточненными представлениями [31, с.54]. Если подобный критерий применить к осмыслению пифагореизма, то, беря за точку отсчета VI в. до н.э., когда пифагорейский союз еще существовал под личным руководством своего основателя, то завершение цикла должно было произойти примерно в начале новой эры. Именно в это время происходит расцвет неопифагореизма. Поскольку неопифагорейские источники также сохранились лишь в компиляциях, то логично обращение к тем авторам, которые на них опирались, а именно — к неоплатоникам.
Историки же античной философии, как отмечалось выше, чаще всего в качестве достоверного основания для реконструкции пифагореизма используют доксографию, принадлежащую Аристотелю и его ученикам (Аристоксен, Теофраст), предпочитая ее свидетельствам неоплатоников. Так, часто именно Аристотель используется в качестве образца объективности информации: «Одно дело, когда о том или ином философе высказывается Аристотель, хорошо знавший труды своих предшественников и всегда стремившийся выразить саму суть рассматриваемого им учения, и совсем другое дело, когда эти косвенные свидетельства содержатся в компиляциях, относящихся к поздней античности» [150, с.5].
Следует сказать, что не все антиковеды согласны с такой трактовкой достоверности. Например, А.Н. Чанышев считает, что «...мы очень обеднили бы образ пифагореизма, если бы совершенно отказались от поздней информации» [180, с. 18]. Как уже упоминалось, парадигматическая теория также не отвергает источники, содержащие мифологические, иррациональные элементы и не связывает критерий научности только с рационалистическим признаком. Напротив, она характеризует доминанту иррационального как одну из компонент философской рефлексии. Последняя при этом демонстрирует «гармонизацию между формами сознания, ориентированного то на ноумен, то на феномен, поочередно выступавшими в качестве главной ценности, — то есть между верой и конкретным знанием» [37, с.30].
С учетом типологии мышления пифагорейской традиции, Аристотель не может являться идеальной фигурой для осмысления пифагорейского учения. К тому же его авторитет, по крайней мере, в области пифагореизма не представляется столь уж безупречным.
Не умаляя действительных достоинств и заслуг Аристотеля, следует признать, что ему были свойственны ошибочные и предвзятые суждения. Так, А.Ф. Лосев отмечает в частности, что под высмеиванием пифагорейской «мистики чисел» у Аристотеля «кроется непонимание ... первых восторгов перед открытием числа...» [99, с. 14]. Также и относительно гениально подмеченного пифагорейцами принципа семеричности в природе: «...есть семь гласных, семь нот образуют гамму, Плеяд тоже семь, через семь лет выпадают зубы...» (58 В 27),
Аристотель дает объяснение совпадению акциденций как случайному. А сегодня современные ученые всерьез задумываются не только над онтологической укорененностью семеричного принципа в природе (семь цветов спектра, семь тонов в музыке, принцип «октавы» в химии, семь основных запахов стереохимической теории и другие константы, характеризующие восприятие человека), но и обращают внимание, «что наш физический мир задан «изначальным набором фундаментальных числовых констант...» [118, с. 59]. Современники часто не могут сразу понять и принять прогрессивные идеи, и история хранит множество тому примеров. Вспомнить хотя бы, сколько пришлось выстрадать приверженцам теории о гелиоцентрическом строении солнечной системы... А ведь над разработкой данной концепции трудились еще пифагорейцы, над их трактовкой также насмехался Аристотель, а Коперник прямо ссылался на них, как на своих предшественников [7, с.12].
К тому же, создается впечатление о неполноте знаний Аристотеля в области пифагореизма. Быть может, поэтому все его представление о данном учении напоминает огромный знак вопроса: «Как можно свести [пифагорейские начала] к указанным причинам, это ими ясно не расчленено, но, похоже, что они относят элементы к разряду материи...» (58 В5); «...они полагают, что монады обладают величиной, но как образовалась первая единица... судя по всему, объяснить не могут» (58 В9); «каким же все-таки образом возможно движение, когда в основу положены только предел и беспредельное... - на сей счет они ничего не говорят...» (58 В 22).
