Содержание к диссертации
Введение
Глава I. История собирания и изучения памятников героического эпоса 16
1.1. История собирания и основные направления в изучении эпоса..16
1.2. Былины и кубаиры: вопрос жанрового определения и классификации 30
Глава II. Ведущие мотивы и сюжеты русского и башкирского героического эпоса 42
2.1. Мотив чудесного рождения богатыря .44
2.2. Сюжеты о сватовстве и женитьбе богатыря 57
2.3. Мотив добывания богатырем коня и других помощников 84
Глава III. Типология образов богатырей в русском и башкирском эпосе .101
3.1. Герои-борцы с мифическими существами .102
3.2. Герои-защитники Родины от иноземных врагов 111
3.3. Герои-борцы против социальной несправедливости 131
Глава IV. Традиционные приемы создания образа богатыря 139
4.1. Лексические средства образности в былинах и кубаирах 139
4.2. Способы ономастической номинации эпических героев .164
Заключение .175
Библиография
- Былины и кубаиры: вопрос жанрового определения и классификации
- Сюжеты о сватовстве и женитьбе богатыря
- Герои-защитники Родины от иноземных врагов
- Способы ономастической номинации эпических героев
Былины и кубаиры: вопрос жанрового определения и классификации
Первые записи русских былин относятся к началу ХVII века. Значительная часть былин записывалась на Севере России, а именно в Архангельской и Олонецкой губерниях, а также в Западной Сибири. В.Ф.Миллер, один из известных исследователей данного фольклорного жанра, разделил былины на две группы: «былины богатырские» и «былины не воинского характера» («былины-новеллы», «былины-фаблио»). Данная классификация в фольклористике стала общепризнанной. В былинах часто встречается не только историческое или бытовое содержание, но и сказочное, книжное, иногда отмечается и наличие церковных элементов. В.В.Сиповский к двум основным группам, выделенным В.Ф.Миллером, присоединяет третью группу «былин-легенд», отразивших влияния церковной книги [Сиповский 1912: 73-74].
От середины XVIII в. дошел до нас замечательный сборник былин, составленный казаком Киршей Даниловым для уральского богача заводчика Демидова и заключавший в себе свыше 70 песен. В 1804 году 26 былин из этого сборника были изданы Якубовичем под заглавием «Древние российские стихотворения», а потом этот сборник был переиздан в 1818 году Калайдовичем. Научное издание с дополнениями сборника Кирши Данилова увидело свет лишь в начале XX века [Сборник Кирши Данилова 1901: 330].
В фольклористике важное внимание уделялось исследованию географического распространения былин. Уже первые собиратели песен (П.Н.Рыбников, А.Ф.Гильфердинг) пытались выяснить причины, по которым эпос сохранился в живом бытовании на русском европейском Севере, прижился здесь, породил целый ряд певческих школ, был близок к народу и любим им. В первой половине ХХ века, прежде всего в трудах А.М.Астаховой, было развернуто изучение и более узких, внутриобластных районов, отмеченных единой эпической традицией, которую поддерживает целая школа певцов в течение обозримого периода, исчисляемого временем жизни нескольких поколений сказителей.
Огромная работа была проделана по сбору и изучению русского эпоса в 60-70-е гг. XIX в. В 1861-1867 годы были опубликованы «Песни, собранные П.Н.Рыбниковым», а в 1872 году – «Онежские былины», записанные в 1871 А.Ф.Гильфердингом. Оба собирателя записывали былины в Олонецкой губернии, получившей в науке название «Исландии русского эпоса». Заслуга этих собирателей заключается в их стремлении к максимальной точности записи и указании, у какого сказителя сделана запись, а также в чрезвычайно ценных наблюдениях над условиями жизни эпоса в устах северного крестьянства. Сборник Гильфердинга отличается тем, что автор уделяет большое внимание роли личности сказителей и собранный былинный материал располагает не по сюжетам, а по сказителям. С тех пор этот метод расположения эпического материала стал обязательным требованием для научных сборников по русскому фольклору. В течение 1862-1874 годов выходили выпуски посмертного труда «Песни, собранные П.В.Киреевским» (всего 11 тт.). На самом рубеже XX в. наука обогатилась обстоятельными сборниками: А.В.Маркова «Беломорские былины» (М., 1910); А.Д.Григорьева «Архангельские былины и исторические песни» и Н.Е.Ончукова «Печорские былины» (СПб., 1904).
На протяжении XIX-ХХ веков в исследованиях о былинном эпосе одной из центральных проблем стал вопрос происхождения русского эпоса. В отечественной фольклористике существует обширная литература, которая характеризуется заметной противоречивостью.
Одно из направлений изучения эпического наследия шло в русле так называемого «сравнительно-мифологического направления», согласно которому общие явления в фольклоре разных народностей объяснялись единством происхождения этих народов от «индоевропейской» или «арийской» группы и, следовательно, возводились к глубокой древности, к периоду, предшествовавшему, по представлению ученых-мифологов, выделению «родственных» народов из единой группы. Основой фольклорных явлений считались древнейшие религиозные представления, облекавшиеся в поэтическую форму мифа. Главной задачей исследования ставилось вскрытие этих мифологических корней фольклора.
К периоду мифотворчества возводилось и начало эпоса. По концепции учёных-мифологов, в дальнейшем начальный мифологический эпос осложнялся сказаниями о делах людей, сказаниями о героях, принимал характер эпоса героического. Теоретиками данного направления были К.С.Аксаков, Ф.И.Буслаев.
В основу следующей концепции, получившей наименование «теории заимствований» или «миграционной», легла тенденция – разбить представление о замкнутом круге образов в пределах определенной расовой группы, включить в поле зрения более широкий международный материал и установить факт непрестанного культурного взаимодействия народов. Наиболее ранним выразителем этого направления в изучении русских былин явился В.В.Стасов. Сопоставляя их с восточными, тюркскими и татарскими сказаниями и песнями, он использовал материалы, опубликованные в 60-е годы А.А.Шифнером и В.Радловым. В результате наблюдений над аналогиями восточного и русского эпосов В.В.Стасов приходит к выводу о заимствовании основных героических образов и сюжетов русского эпоса от восточных народов. «Одним словом, как в отношении состава, так и подробностей, наши былины, – писал он в итоге своего изучения русского эпоса, – довольно тощий и сильно кастрированный экстракт восточных поэм и песен, и притом точно такой же, как и наши сказки» [Цит. по: Астахова 1966: 32]. Время таких заимствований, а, следовательно, и формирования на чужой основе русского эпоса он относил к XIII в. – периоду передвижения в Россию восточных кочевых орд.
В своей работе «Восточные мотивы в средневековом европейском эпосе» (М., 1899) Г.Н.Потанин исследует близость русских эпических мотивов к тюркским, привлекая также сказания западноевропейские и древнегреческие. Не считая монголов обязательными создателями рассматриваемых сюжетов и мотивов, Потанин выдвигает их значение и роль как посредников в литературном взаимодействии между Востоком и Западом.
Сюжеты о сватовстве и женитьбе богатыря
С того момента, как былины становятся объектом научного изучения, предпринимаются попытки выделить те основные признаки, которые отличают их от других фольклорных жанров. Термин «былина» впервые введён в научный оборот в XIX веке учёным И.П.Сахаровым, заимствовавшим его из «Слова о полку Игореве», где встречается выражение – «по былинам сего времени» [Соколов 1941: 223]. Своему фольклорно-историческому роману «Кощей Бессмертный» писатель А.Ф.Вельтман дал подзаголовок: «Былина старого времени» (1833). Известно, что в народе былины именовались «старинами» (есть вариант «старинами»), а в научной литературе данный фольклорный жанр носил название «поэма» или «богатырская песня». Постепенно «былина» как жанровое обозначение закрепились в научной и художественной литературе, распространились в ареале бытования эпоса и стали в первой половине ХХ века вытеснять слово «старина».
Как отмечает Ю.М.Соколов, былины ярко и полно отразили историческую жизнь и быт русского народа. Былины возникли как «выражение исторического сознания русского народа IX-XIII вв.» [Соколов 1941: 223]. Впитав в себя события более позднего времени, они (былины) «отразили историческую действительность в образах» [Литературный энциклопедический словарь 1987: 59], наделенных фантастическим вымыслом. П.В.Киреевский определил былины как песни «исторические» [Астахова 1966: 8]. В своей статье «Былины» А.Борозкин в книге «История русской литературы» выделение жанровых признаков былин также начинает с сопоставления их с песнями историческими. Он возражает против резкого их разграничения, считая его условным, так как «есть такие произведения, которые не могут быть строго отнесены ни к этому, ни к другому разряду» [Аничков 1908: 222]. П.Н.Сакулин же, подчеркивая условность разграничения былины и исторической песни, отметил, что «каждая былина в свое время, в своем генезисе, была исторической песнью, и каждая историческая песня с течением времени может превратиться в былину» [Сакулин 1928: 50]. Аналогичное сближение былины и исторической песни как единого по своей сущности жанра можно найти и в ранней работе Б.М.Соколова [Соколов 1918: 232]. В ней он признается, что не видит по существу различия между «былинами» и так называемыми «историческими песнями», и в последующих же своих работах он проблемы жанра былины не ставит вовсе, хотя уделяет довольно много внимания особенностям былинного стиля [Соколов 1931: 26-32]. В дальнейшем наблюдается стремление подчеркнуть героический характер как ведущую черту эпоса. Так, Н.П.Андреев отмечает: «В основе своей – это песни героического характера. Опираясь на подлинные исторические факты, они не воспроизводят этих фактов с такой точностью и четкостью, как исторические песни, предоставляя значительно больше места фантастике и героике» [Андреев 1938: 6]. Определение жанра былины даёт и А.И.Никифиров: «Русские былины – это эпические песни о подвигах народных героев-богатырей, возникавшие, начиная с IX-X вв., среди широких народных масс по поводу конкретных исторических лиц и событий для выражения классовой оценки трудовым народом фактов общественно политической жизни и облеченные в специфическую поэтическую форму» [История русской литературы 1941: 237-238]. Как видим, ученый не отграничивает былины от исторической песни по характеру исторических отражений, о чем писали многие исследователи. А.М.Астахова отмечает: «Различие между былиной и песней выражается не в количественном соотношении исторических элементов и не в том, что былина как более древнее создание народного творчества должна была отойти от исторического факта и впитать фантастику. Былина дает отражение исторической действительности в широких художественных обобщениях, собирая и объединяя впечатления от целого ряда событий» [Астахова 1966: 12-13]. В этом же ракурсе освещается данный вопрос и другими учеными. «Эпос рисует идеальную действительность и идеальных героев, – пишет В.Я.Пропп. – В эпосе огромный исторический опыт народа обобщается в художественных образах необычайной силы, и это обобщение – один из самых существенных признаков эпоса» [Пропп 1958: 9-10]. По мнению Б.Н.Путилова, «эпос есть художественное обобщение (в определенной форме) исторического опыта народа целой эпохи. В этом обобщении на первом плане – исторические идеалы народа» [Путилов 1960: 23].
Былины состоят из 9-13 слогов в стихе, построены на основе тоники, но в них отсутствуют правильные стопы, как в тонической системе стихосложения. Несмотря на это, ритмика значительно не меняется. «Былинный стих, – отмечает В.Я.Пропп, – продукт очень длительной культуры. Он вырабатывался в течение столетий и достиг высшей ступени своего развития» [Пропп 1958: 6]. Былины всегда произносились сказителями нараспев (речетативом).
Один из важных вопросов изучения былин – вопрос о жанровом составе эпических песен. Как отмечают исследователи, нельзя в одной плоскости рассматривать былину о борьбе богатыря с татаро-монгольскими полчищами и, например, былину о том, как князь Владимир попытался обманом отнять жену у одного из своих богатырей, что привело к гибели мужа и самоубийству его жены (былина о Даниле Ловчанине). Это песни разных жанров, т.е. различной художественной формы и идейного устремления. Прежде чем судить о былинах в целом, следует определить песенные жанры. Так, В.Я.Пропп выделяет былины героические, сказочные, новеллистические, а также находящиеся на грани с балладой, духовным стихом и т.п.
Как показано в исследовании В.Я.Проппа «Русский героический эпос», понятие героического со временем меняется и неоднозначно от эпохи к эпохе. То, что героизировалось в одну эпоху, может терять ореол героического в эпоху последующую, сохраняя интерес занимательности, возвышенную поэтичность иного, негероического характера. Русский эпос, подобно эпосам некоторых других европейских народов, принял окончательный вид, в каком он и дошел до нас, главным образом в эпоху феодализма, хотя возник он значительно ранее. Именно народные идеалы различных периодов феодальной истории и определили характер героического, определили сам жанр героической былины. Для героических былин характерен бой, открытое столкновение, героическая схватка богатыря, народного заступника, борца за общенародное дело с врагом. Врагом может быть чудовище (Змей, Соловей-разбойник, Тугарин, Идолище). Сражаясь с ним, богатырь освобождает Киев, очищает русскую землю от насильника и злодея (былины о Добрыне-змееборце, Алеше Поповиче и Тугарине, Илье Муромце и Соловье-разбойнике, Илье и Идолище).
В основе книги В.Я.Проппа лежит положение о том, что историзм былин заключается не в воспроизведении отдельных событий, а в выражении народных идеалов, обусловленных определенной исторической средой.
Первым условием исторического изучения былин, по мысли исследователя, является раскрытие идеи. «Народная идея всегда выражает идеалы эпохи, в которую эти идеи создавались и были действенны. Идея есть решающий критерий для отнесения песни к той или иной эпохе» [Пропп 1958: 25]. Ученый выделяет группу сюжетов, относящихся к эпохе развития феодальных отношений; затем сюжеты, возникшие в эпоху борьбы русского народа с татаро-монгольским нашествием; и, наконец, былины эпохи образования централизованного русского государства.
Герои-защитники Родины от иноземных врагов
В башкирском сказании представлен иной ход действия. Заятуляк женится на представительнице иного мира и возвращается с нею и богатыми дарами на землю. По справедливому замечанию Ф.И.Урманчеева: «…в сказании о Туляке сохранены черты, типологически более архаические, нежели в былине «Садко». В произведении имеются и более поздние наслоения. Они носят двоякий характер. С одной стороны, это влияние идеологии ислама, особенно ярко отразившееся в публикациях Л.Суходольского и Р.Игнатьева…» [Урманчеев 1988: 87]. Одной из вариаций поисков и добывания суженой как в башкирском, так и русском героическом эпосе является победа героя над девушкой-богатыркой как условие её брака.
В одном из вариантов указанного сказания Хыухылу наделяется архаическими чертами девы-богатырки и становится женой Заятуляка только после единоборства с ним, когда он показывает свое превосходство над ней в физической силе [См. об этом: Заятуляк и Хыухылу// Октябрь, Уфа, 1938 № 6. С.39].
Мотив единоборства богатырской девы с женихами имеет достаточно широкое распространение в мировом фольклоре, в частности, в фольклоре народов Кавказа и Средней Азии. Этот фольклорный чисто богатырский мотив – непременная необходимость для жениха победить невесту в борьбе – имеет здесь свои истоки в обычаях саков, отмечаемых античными источниками. Элиан сообщает о саках: «Кто из них хочет жениться на девушке, должен вступить с нею в борьбу; если верх в борьбе останется за девушкою, побежденный борец становится ее пленником и поступает в полное ее распоряжение; только поборов девушку, может юноша взять её в свою власть. Для борьбы такого рода саки удаляются в подземные храмины» [Толостова 1984: 198]. В эпосе «Алпамыша и Барсынхылу» приоритет при выборе жениха принадлежит девушке: «Кто победит меня в борьбе, за того я и выйду замуж», – заявляет героиня эпоса Барсынхылу, отец которой намерен разлучить её с наречённым ещё с детства, ссылаясь на его сиротство. С разных сторон приезжали батыры, чтобы получить Барсынхылу себе в жёны, но она всех их убивала, скатывая камни с вершины горы вниз. Справляется с задачей только Алпамыша. Он с легкостью подбрасывает огромный камень на вершину горы, побеждает в единоборстве богатырскую деву (схватка длилась семь дней и семь ночей) и женится на ней. Мотив единоборства имеется практически во всех вариантах изучаемого нами произведения. В одних из них Барсынхылу сбрасывает с горы камни разной величины, неподъемные для простого человека, а Алпамыша легко их останавливает и пинает обратно. В других борьба носит характер настоящего поединка. Здесь Барсынхылу предстает перед нами богатырской девой, отличающейся физической силой, мужеством, бесстрашием. В третьих вариантах герой проходит двойное, даже тройное испытание: ловит камни, стреляет из лука в кольцо, борется с Барсынхылу.
Древний мотив предбрачного единоборства, по мнению А.Н.Киреева, «является отражением длительной борьбы между матриархатом и патриархатом» [Киреев 1970: 147].
В эпосе «Акбузат» также прослеживаются элементы этого мотива. Так, Наркас вспоминает о своем единоборстве с Яиком, дедом Хаубана, возможно происходившем в момент брачных состязаний. «Я сильной, как мужчина, родилась…», «деда твоего Яика в единоборстве я одолела», - говорит она богатырю.
Как отмечает А.С.Мирбадалева, архаические черты девы-богатырки в образе Наркас в сказании «Акбузат» являются неожиданными и не мотивированы ни предыдущими, ни последующими событиями [Башкирский народный эпос 1977: 27]. Можно предположить, что отрывок, в котором упоминается о сражении Наркас с богатырем Яиком, сыном легендарного Урал-батыра, восходит к какому-то древнему сюжету о сватовстве, входившему в цикл сказаний о богатыре Урале. В сказании «Акбузат» главный герой не вступает в единоборство с Наркас. Дева-богатырка, обращаясь к Хаубану, говорит: Ьииэ керэш асманым, Купелем yfa тартманы; Ьіине Т9у?э кургес Т9 Кунелемдэн пей?ем мин, Тик 9йтерг9 кыйманым, А?ак сикте кеттем мин. Эгэр мине тин курпэн, У?енэ буй бирэйем, Уральщда тииґумер Ьинеи мен9н перэйем [Башкирский народный эпос 1977: 205]. С тобою я не стала воевать У меня к этому не лежала душа… … Всем сердцем полюбила… Если меня равной сочтешь, Подчинюсь я воле твоей, С тобой на Урале вдвоем
Будем жить-поживать [Башкирский народный эпос 1977: 417].
Наркас отличается не столько физической силой, сколько силой ослепляющей красоты. Блеск красоты героини поражает богатыря в тот момент, когда девушка открывает свое лицо. Отметим тот факт, что в данном примере мотива сватовства в кубаире эпическая героика органически сочетается со сказочной фантастикой. Как и в сказках, Наркас в образе утки просит богатыря отпустить её и в качестве откупа предлагает несметные богатства: табун лошадей, стада коров и телят, овец и ягнят, коня Акбузата. Девушка-утка помогает богатырю выдержать ряд испытаний в подземном царстве, которые носят не столько героико-эпический характер, сколько сказочный: проверяется не столько сила и доблесть, а смекалка и догадливость батыра. Как и в сказке, богатырь не должен никому не задавать каких-либо вопросов, а поступки его должны быть противоположны тому, чему учит его девушка. Хаубан не догадывается об этом, поэтому возвращается на землю без невесты
Способы ономастической номинации эпических героев
Последнее толкование подкрепляется тем, что в русском героическом эпосе Добрыня побивает Змея шапкой земли греческой, откуда на Русь пришла новая вера, а исторический Добрыня был активным участником христианизации Руси. В удвоенном сюжете былины (Добрыня дважды сражается со Змеем) нашел отражение процесс превращения Змея, как властителя природных стихий, во врага «государственного», а Добрыни (или героя с другим именем) – из персонажа сказочно-мифологического эпоса в богатыря, защищающего интересы Русской земли, действующего по поручению князя Владимира.
К этому типу героев можно отнести главного героя башкирского кубаира «Урал-батыр». Разного рода чудовища, с которыми сражается Урал-батыр, олицетворяют не только грозные силы природы, но и носителей общественного зла.
Имена, этноним героев эпоса в основном имеют этиологический, космический или символический смысл. Например, прародители человечества Йнбире (досл. – отдавший душу), Йнбик (хозяйка души) выступают дарящими души демиургами, символами начала жизни человека. Имя Урал-батыра, мифологического создателя-творца земли, земной жизни, Г.Б.Хусаинов толкует, исходя из слов Урал, арал, как создателя арала – острова в пучине мирового океана [Хусаинов 2003: 20-21].
Главными врагами Урал-батыра в эпосе представлены Катил, Кахкаха, Заркум, Азрака. Во главе тёмных сил стоит Шульген, старший брат Урала. Он изначально имеет облик человека, но может принимать и вид иного существа. Азрака – змееподобный див; Заркум – змей, обладающий способностью перевоплощаться в человека.
Одним из наиболее загадочных и интересных образов в эпосе является образ хозяина страшного царства падишаха Катила. Он жестокий, «кровожадный», «кровавый», его «Земля кровью залита», «люди плачут кровавыми слезами». В день прихода на его землю Урала Катил собирается казнить людей страшной смертью.
В полном соответствии с жестокостью падишаха обрисован и его внешний вид. У Катила облик чудовища, описание которого гиперболизировано и порой приближается к гротеску. Так, «живот Катила раздут, как кожаный мешок, полный кумыса», «затылок, как у дикого кабана», толстые ноги, «как у слона», сам он, как «взбесившийся верблюд», «словно медведь, крови жаждущий», глаза его кровью налиты, брови от злости нахмурены…» Большинство исследователей резонно полагает, что «образ этот, возможно, возник на основе непосредственных впечатлений или воспоминаний народа о жестокостях иноземных поработителей» [Башкирский фольклор 2000: 27-28]. Менее оправданы, очевидно, попытки некоторых исследователей увидеть в сцене сожжения мужчин и утопления женщин формы реальных жертвоприношений, присущих архаическим традиционным обществам – индоиранскому [Котов 2006: 109] или древнебашкирскому [Аминев 2005: 53].
Образ Катила учёные относят к ирако-арабской демонологии и возводят его имя к иранскому или арабскому слову, означающему якобы «убийца», «палач» [Эпос «Урал-батыр» и мифология: Материалы Всероссийской научной конференции 2003: 172]. В своей статье «Катил: «убийца» или «плешивый»» Р.Б.Исмагилов выдвигает другую точку зрения. Он связывает имя этого чудовища с ирано-персидской народной культурой, а именно персонажем кукольного народного театра Качал, что означает плешивый богатырь [Эпос «Урал-батыр» и мифология: Материалы Всероссийской научной конференции 2003: 152-156].
В сказании трижды описываются злодеяния, чинимые Катилом. В первый раз Урал-батыру о падишахе рассказывает старуха, которая на себе испытала жестокость Катила; во втором случае о деяниях насильника говорит Уралу старик, а затем, в третий раз, герой уже своими глазами видит чудовищные издевательства Катила над народом.
Катил раз в год – в день своего рождения – в честь своих отца и матери, в честь колодца, водой из которого его омывали, когда он родился, в честь богов приносил жертвы: бросал в озеро девушек, сжигал в огне мужчин. В этом отразились древние обряды жертвоприношения даров духам умерших предков, а также духам – покровителям огня и воды. Причем Катил приносит в жертву людей покоренных им родов.
В сказании отсутствует сцена единоборства Урала с Катилом. Главный герой сражается один на один с его огромным быком, а потом – с четырьмя сильнейшими богатырями падишаха. В бою Урал-батыр показывает всю свою сокрушительную мощь: стоило ему вступить в бой, как затряслясь сама земля; он разбросал врагов с такой силой, что буквально развеял их в пух и прах.
Отрицательный оценочный момент бросается в глаза и при описании остальных демонологических персонажей, на что указывает этимология имен арабского и персидского происхождения: Кахкаха — хохотун, язвительно смеющийся, Заркум — хитрый, двуличный.
Нарушение завета отца, сделанное Шульгеном, – это разрушение связи поколений, разрушение жизни. И сразу он становится на сторону дивов и змей, пытается убить Хумай, потом встречается с Заркумом, тот его соблазняет, и он много времени проводит в утехах с лучшими красавицами в этом мире змей и дивов и женится в конце концов на украденной Айхылу.
В отличие от своего брата Урал-батыр легко противостоит подобным соблазнам и остается навсегда верен своему судьбоносному для родного народа предназначению спасителя. Он отправляется в страну змей и совершает новый свой подвиг, очистив её омерзительной скверны, которую воплощает поганое отродье ползучих гадов во главе с их изобретательным на подлые уловки царем.
