Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Тематизация категории эстетического ритма в истории 16
1. Исторический цикл и эстетический ритм 16
2. Пространство истории: ритм - контекст - событие 41
3. Эстетический ритм исторического сюжета 68
Глава 2. Эстетические ритмы русской истории XVIII - XIX веков: подступы к эстетической конструкции 99
1. Формообразующая интенсивность ритма: русская история XVIII века 99
2. Историческая форма и историотворчество: русская история XIX века 127
3. Памятник и память: фиксация эстетических ритмов истории 154
Заключение 179
Список источников и литературы i
- Пространство истории: ритм - контекст - событие
- Эстетический ритм исторического сюжета
- Формообразующая интенсивность ритма: русская история XVIII века
- Памятник и память: фиксация эстетических ритмов истории
Введение к работе
Ритм - важнейшая формообразующая характеристика пространственно-временного единства и, следовательно, одна из основ мироздания, миропонимания и творчества. Фундаментальность этой категории заключается в том, что ритм представляет собой эстетическую категорию онтологического единства мира и человека, макрокосма и микрокосма. Однако использование этого понятия различными областями знания остаётся, не смотря на всё возрастающий объём исследований, не до конца отрефлексированным. Труднопреодолимые проблемы чёткого толкования ритма, его содержания и единства конкретного разнообразия применений в спектре одного терминологического определения, связаны с широтой и противоречивостью самого понятия. Эта проблемность особенно очевидна в перспективе понимания объектов, «проблематичных» по самой своей сущности.
В философии истории ритм выступает, преимущественно, как синоним понятий, описывающих закономерности социально-исторической динамики, таких как цикл, волна, период и т.п., то есть выступает как импликация цикличности. В данном контексте использование этого термина является скорее иллюстративно-метафорическим, чем конкретно-методологическим. Возросший на рубеже XX и XXI вв. интерес к нелинейным концепциям истории и общественного развития, оправдываемый постсоветскими кризисными явлениями, делает проблему прояснения понятий и категорий, их тематизации насущной и актуальной.
Осмысление в пространстве исторической рефлексии понятийно-категориального инструментария эстетической науки способно обогатить и конкретизировать как исторический дискурс, так и дискурс эстетический. Восприятие и реконструирование прошедшего и исторической современности как эстетического объекта, по нашему мнению, лежит в основе попыток мыслить историю как внутренне закономерно организованное целое, в границах и по имплицитным законам которого
4 выстраиваются образы понимания, приятия и со-творения в пространстве уже-не-бытия прошлого.
Говоря об истории необходимо, прежде всего, разграничить следующие сферы: во-первых, история как таковая, как некая особая реальность произошедшего; во-вторых, отражение и образ истории в картине мира, сознании современников той или иной эпохи - образ самоопределения эпохи; и, в-третьих, образ прошедшей истории в эпохах последующих и метаморфозы этого образа, являющиеся собственно моментами самоописания. Образ понимания как в сознании современников, так и в сознании потомков стремится к некоей адекватности отражения подразумеваемой реальности истории как таковой. Непосредственность образа эпохи в представлении её современников, однако, очевидно не гарантирует его адекватности. Современник переживает, чувствует, осознаёт свою эпоху на фоне и в контексте образа прошедшей истории. Образ же ретроспективного понимания прошедших эпох потомками, в свою очередь, есть выражения самоидентификации эпохи современной -прошлое видится, переживается, понимается через призму настоящего, а настоящее - в контексте прошлого. Образ истории неизменно участвует в понимании вершащегося исторического движения и влияет на его ход.
Разговор об эстетических ритмах истории подразумевает, в первую очередь, не историю как таковую, но образ истории, прежде всего, в сознании современников каждой эпохи и метаморфозы этого образа в контексте самоописания последующих эпох. Эстетические ритмы истории характеризуют структурные закономерности построения образа той или иной эпохи и особенности его трансформации в историческом сознании последующих эпох. Русская история XVIII - XIX веков, формообразующим началом которой явилась эпоха Петра Великого, даёт выразительный материал для исследования метаморфоз исторических образов, сюжетов, схем и конструкций понимания смысла исторического движения.
Структура образа истории ритмически организована. Выражениями этой организации являются особенности идентификации различных событий, эпох, исторических деятелей в пространстве свершившегося, исторические мифы и риторические фигуры, отсылающие к истории как ресурсу ретроспективных и перспективных изменений, выстраивание сюжетных исторический линий и преемственностей, поиски аналогий и параллелей. Одна эпоха предстаёт в сознании современников и потомков как событийно насыщенная, интенсивная, как время переломных изменений и эпохальных свершений, создающих некий возвышенный миф-образец для последующей истории, другая - воспринимается как безвременье, лишённое исторической весомости и выразительности. Мнение, что история равномерна и беспристрастна, справедливо только в «механическом», хронометрическом смысле. Каждая эпоха обладает собственным уникальным ритмом, что и определяет, по-видимому, саму возможность воспринимать эту эпоху как нечто обособленное, завершённое в себе (ср. выражение «дух эпохи»).
Эстетический ритм истории понимается нами, с одной стороны, как структурный элемент образа истории, организующий весь спектр представлений о конкретном историческом времени, явлении, событии на основании интуиции относительной интенсивности, насыщенности либо разрежённости пространства исторического времени в контексте целостности истории и, с другой стороны, как формообразующее начало конструкции пространства со-бытия исторических стихийных явлений, событий, подспудных движений, являющих в совокупности образ той или иной эпохи. Необходимость говорить именно о ритмах истории обусловлена тем, что ритм истории как целого есть результат сложения разноуровневых ритмов отдельных судеб, отдельных событий, групп событий и т.п. Понимание бытия исторического структурируется в пространстве, которое можно определить через иерархическую триаду: ритм - контекст - событие. Соотношение и характер взаимозависимости
этих понятий описываются, в свою очередь, через такие оппозиции как историческое / внеисторическое, время / безвременье, новое / старое, своевременное / несвоевременное, сгущение / разряжение, напряжение / ослабление, активность / пассивность, воодушевление / равнодушие, действие / страдание, отрицание / утверждение. Через термины повтор, чередование, пауза, рифма, возвращение, подражание, мера, длительность, симметрия, соразмерность, интервал, цикличность и т.п. определяется специфика ритма исторического времени той или иной эпохи, истории в целом. Эстетический ритм истории, как формообразующее начало образа истории, её событий и героев, предстаёт как связующее звено между творением, созиданием истории и постижением, пониманием, переживанием исторического бытия: ритм является формообразующей основой как творения, так и постижения творимого и сотворенного.
Ритмически структурированный сюжет истории - это образ, организующий историотворчество в контексте прошлого и искомого будущего. В событийности фиксируются сюжетные вехи историотворческого поступания; современность в ретроспективе предшествующего событийного ряда принуждается к постоянному завершению прошлого, пусть даже через борьбу с ним и его наследием. Заблуждения современников относительно понимания своего времени оказываются симптомами этого времени и не менее ярко выражают его ритм, чем самые прозорливые оценки: в этом контексте особое значение приобретает именно подспудное и неосознанное конструирование исторической событийности и процессуальное, наделяемое эстетической формой и смыслом в целостной структуре истории, которая парадоксально становится субъектом, побуждающим к действию и творящим события-поступки.
На материале русской истории XVIII - XIX веков - исторических документов, воспоминаний, дневников, исторических сочинений, выразительных форм бытования исторической памяти (феномен
7 общественного памятника) наиболее репрезентативных в контексте рассматриваемой темы - в диссертационном исследовании предпринимается попытка наметить подступы к пониманию эстетической конструкции исторического бытия. Прежде всего, требуют особого обоснования избранные хронологические рамки.
Осознавая невыполнимость задачи целостного и всестороннего рассмотрения даже только всей русской истории в перспективе предложенных теоретических положений в границах диссертационного исследования, мы сочли возможным ограничить поле работы наиболее репрезентативным, на наш взгляд, материалом. Такое ограничение оправдано следующими обстоятельствами: 1) эстетизация истории есть органичная часть русского исторического сознания, и именно на примере русской истории структурно-эстетические закономерности её могут быть выявлены наиболее отчётливо и на более выразительном и обширном материале; 2) выбор в качестве нижнего хронологического рубежа начала XVIII века главное своё обоснование имеет в факте всплеска исторического самосознания именно в эту эпоху, в факте, выразившемся в появлении первых произведений мемуарного жанра, распространении культа новизны и активности на все сферы государственно-исторической деятельности; 3) выбор в качестве верхнего хронологического рубежа эпохи конца XIX -начала XX века более условен и обосновывается задачей рассмотрения столетий как относительно замкнутых исторических периодов-циклов, в перспективе решения которой анализ истории XX века, вне всякого сомнения, требует отдельного и самостоятельного исследования; 4) намеченная на материале русской истории XVIII - XIX вв. теория эстетических ритмов истории может быть применена к анализу иных фактов, явлений, эпох.
Степень разработанности проблемы. Проблеме организации истории посвящено значительное количество исследований. Довольно широко разработана проблема ритмических закономерностей в истории на
8 макроэкономическом, социальном, культурно-историческом уровнях. Но с позиций эстетической науки проблема ритмов истории специально не ставилась и не решалась. В социальной философии и философии истории ритм понимается преимущественно как синоним понятия цикл: в плоскости такого понимания, лишь бегло рассматриваемого в настоящем исследовании, в сферу используемой литературы попадает обширный круг источников и исследований, посвященных циклическим и волновым теориям исторического развития.
Основная исследовательская литература, привлекаемая к работе над диссертацией, делится на три группы: во-первых, это источники, посвященные проблеме ритма как эстетической категории, во-вторых, исследования, посвященные проблемам структурных закономерностей исторической событийности и процессуальности, в-третьих, наиболее репрезентативные в контексте рассматриваемой темы исторические источники и исторические исследования.
В основе изучения ритма лежат учения, в первую очередь,'античных философов, таких как Пифагор, Платон («Горгий», «Кратил», «Пир»), Аристотель («Политика», «Поэтика», «Риторика»), Аристоксен, Плутарх. Лучшими работами в области ритма остаются исследования, проделанные филологами, теоретиками музыки и изобразительного искусства. В числе исследователей феномена ритма в эпосе, поэзии и прозе необходимо назвать имена А. Белого, Э. Бенвениста, В.В. Вейдле, М.М. Гиршмана, Г.Н. Гумовской, В.М. Жирмунского, Ю.М. Лотмана, Н.В. Недоброво, B.C. Семенцова, К. Тарановски, Б.Н. Томашевского, Ю.Н. Тынянова, Н.М. Фортунатова, Ф.В. Шеллинга, Е.Г. Эткинда; о теории музыкального ритма писали Н. Афонина, К. Закс, А.Ф. Лосев, Л. Мазель, Е. Ручьевская, В.Н Холопова; проблема ритма в изобразительных искусствах нашла отражение в работах Т. Адорно, Г. Вёльфлина, Э. Жильсона, П.А. Флоренского. Особое значение в связи с проблемой ритма приобретает теория пространственно-временных закономерностей построения и бытования
9 художественного произведения, разработанная в различных аспектах в трудах М.М. Бахтина, Г. Башляра, М. Бланшо, Ж. Делёза, Э. Жильсона, Вяч. Вс. Иванова, М. Мерло-Понти, В.Н. Топорова, Б.А. Успенского, П.А. Флоренского, М. Хайдеггера и др.
Вторая группа исследовательской литературы - работы, посвященные структурным закономерностям истории - настолько обширна, что вряд ли может быть компактно и достаточно полно представлена даже простым перечислением имён. В концептуальном плане наибольшую значимость для настоящего диссертационного исследования имеют общие работы по философии истории Р. Арона, Н.А. Бердяева, Дж. Вико, Р.Ю. Виппера, Г.В.Ф. Гегеля, А.И. Герцена, Г. Зиммеля, Ф.Ф. Куклярского, К.Н. Леонтьева, А.А. Мейера, X. Ортеги-и-Гассета, Ш. Пеги, В.В. Розанова, А. Дж. Тойнби, О. Шпенглера, М. Элиаде, В.Ф. Эрна; анализ отдельных философско-исторических проблем в работах С.С. Аверинцева, Ж. Гурвича, В.Д. Жукоцкого, М.В. Кузьмина, Б.В. Маркова, А.И. Неклессы, Д.У. Орлова, Г.М. Прохорова, В.П. Руднева, В.Н. Самородова, М.Б. Синельникова, Е.Г. Соколова, П.П. Сувчинского, Г. Тарда, В.Н. Топорова, Г.В. Флоровского; затрагивающие проблематику эстетики истории работы А.А. Грякалова, А.В. Гулыги, К.Г. Исупова, Ю.М. Лотмана, Е.А. Маковецкого, К.С. Пигрова, Г.С. Померанца; исследования цикло-ритмических закономерностей истории М.А. Ахиезера, Ф. Броделя, Н.Я. Данилевского, Ф. Корнелиуса, В.И. Пантина, А.В. Полетаева, К.Е. Рыбака, И.М. Савельевой, П.Н. Савицкого, П.А. Сорокина, К.Д. Чеснокова, Н.А. Хренова, А.В. Шубина, Ю.В. Яковца; работы по методологии исторического познания В.В. Балахонского, М.А. Барга, П.М. Бицилли, М. Блока, Ф. Броделя, Б.Н. Миронова, И.Ф. Муриана и др. Здесь, кроме того, необходимо особо отметить следующие сборники статей по материалам научных конференций: «Социальное воображение» (СПб., 2000), «Социальная аналитика ритма» (СПб., 2001), «Циклы в истории, культуре и искусстве» (М., 2002). Проблема закономерностей функционирование
10 исторического сознания нашла отражение в работах Р.Н. Блюма, О.В. Боровковой, В.Н. Быстрова, А.Я. Гуревича, Л.К. Долгополова, К.Г. Исупова, А.А. Королькова, Ю.М. Лотмана, З.Г. Минц, С.С. Неретиной, С.Н. Носова, А.Л. Осповата, Ю.В. Стенника, Р.Д. Тименчика, X. Уайта, Б.А. Успенского, А.Г. Тартаковского, П.Х. Хайтона, Н.Я. Эйдельмана и др.
В диссертации используются наиболее репрезентативные в перспективе раскрытия темы исторические источники, исторические сочинения, историографические исследования, искусствоведческие работы. Среди используемых исторических источников необходимо, прежде всего, отметить воспоминания, дневники, письма, художественные произведения современников различных эпох XVIII - XIX вв. Следует назвать имена И.П. Анненкова, Ф.В. Берхгольца, И.И. Бецкого, А.А. Бибикова, А.А. Блока, А.Т. Болотова, П.А. Вяземского, А.И. Герцена, Н.В. Гоголя, Н.И. Греча, Е.Р. Дашковой, Г.Р. Державина, Ф.М. Достоевского, Екатерины II, Н.М. Карамзина, А.И. Кошелева, Б.И. Куракина, К.Н. Леонтьева, М.Ю. Лермонтова, М.В. Ломоносова, И.В. Лопухина, О.Э. Мандельштама, Д.А. Милютина, Б.Х. Миниха, М.И. Муравьёва-Апостола, А.К. Нартова, И.И. Неплюева, А.В. Никитенко, B.C. Печерина, Петра І, П.И. Пестеля, В.Н. Петрова, Ф. Прокоповича, А.С. Пушкина, А.Н. Радищева, К.Ф. Рылеева, А.И. Тургенева, И.С. Тургенева, Ф.И. Тютчева, А.Ф. Тютчевой, И. Фоккеродта, А.В. Храповицкого, П.Я. Чаадаева, А.П. Чехова, Б.Н. Чичерина, П.П. Шафирова, Я. Штеллина и др.
Кроме того, в работе использовались некоторые официальные документы и законодательные акты русской истории за XVIII - XIX вв. Помимо бегло обрисованного круга источников диссертационное исследование базируется на общих исследованиях по русской истории Дж. К. Биллингтона, В.И. Буганова, В.О. Ключевского, Д.С. Лихачёва, Б.В. Миронова, С.Ф. Платонова, СМ. Соловьёва; работах по русской истории XVIII века Е.В. Анисимова, В.А. Бильбасова, М. Богословского, А.Г. Брикнера, Г.В. Вилинбахова, А.С. Дёмина, В.М. Живова, А.Б. Каменского,
Б.И. Краснобаева, В.В. Мавродина, Н.И. Павленко, A.M. Панченко, А.В. Предтеченского, М.И. Семевского, Б.И. Сыромятникова, Н. Устрялова, Е.Ф. Шмурло; работах по русской истории XIX века М.О. Гершензона, Я.А. Гордина, И.А. Желваковой, П.А. Зайончковского, А.И. Клибанова, П.И. Ковалевского, М.К. Лемке, Н.В. Минаевой, А.С. Мыльникова, В.А. Мякотина, В.П. Наумова, М.В. Нечкиной, О.А. Омельченко, А.Н. Пыпина, Ю.А. Сорокина, Б.Н. Тарасова, А.Г. Тартаковского, СМ. Троицкого, И. Троцкого, С. Уиттакера (S. Whittaker), Л.А. Чёрной, К.В. Чистова, Н.К. Шильдера, М.М. Штранге, Е.С. Шумигорского, П.Е. Щёголева, Н.Я. Эйдельмана, В.Е. Якушкина.
Необходимо заметить, что при всём объёме литературы, привлекаемой к работе над диссертацией, суждения, непосредственно затрагивающие рассматриваемую тему, фрагментарны и контекстуально зависимы. Междисциплинарный характер исследования, обусловленный спецификой самого предмета, требует по возможности широкого охвата литературы по смежным областям знания. Как отмечалось выше, эстетические ритмы истории не становились предметом специального эстетического исследования. Предпринятое в настоящей работе исследование, опираясь на данные, полученные философами, историками, искусствоведами, культурологами, стремится к обоснованию собственного видения той проблематики, что была лишь затронута в работах предшественников.
Основной целью исследования является осмысление особенностей структурирования образа исторического бытия; анализ ритмических закономерностей функционирования и трансформации образов исторического времени. Цель достигается решением следующих задач:
1. Уточнение и систематизация круга категорий и понятий, связанных с использованием эстетического термина «ритм» применительно к анализу отражения исторического бытия в сознании; определение эстетического статуса исторических феноменов.
Разработка методологии эстетического исследования образа истории через категорию эстетического ритма.
Исследование историко-эстетических конструкций в аспекте их ритмической составляющей на материале русской истории XVIII -XIX вв.
Объектом исследования является образ истории в историческом сознании.
Предметом исследования выступает категория эстетического ритма в истории, рассматриваемая преимущественно на материале истории России XVIII-XIX вв.
Выбор методологии исследования обусловлен междисциплинарным характером работы на стыке эстетики, философии и методологии истории и собственно исторической науки. В основу исследования положен комплексный подход, включающий приёмы философско-эстетического и историко-культурологического анализа. Философская герменевтика и феноменологический метод применяются в качестве специальных методов исследования, используется методологический потенциал классических категорий эстетики, принципы исторической компаративистики, источниковедческие методы. В разработке комплексной методологии роль сыграли: эстетическая теория автора и героя и социологическая поэтика М.М. Бахтина; структурно-семиотическая концепция истории В.М. Живова, Вяч. Вс. Иванова, Ю.М. Лотмана, В.Н. Топорова, Б.А. Успенского, М. Фуко; феноменологический метод Э. Гуссерля и Г.Г. Шпета; теория социально-исторического анализа Ф. Броделя, Ж. Гурвича, П.А. Сорокина; теория пространственно-временного анализа художественного произведения Б.А. Успенского, П.А. Флоренского; методика анализа культурно-исторического пространства и времени, представленная в работах П. Бергера и Т. Лукмана, Э. Гидденса (A. Guddens), Ж.-Ф. Лиотара, Н. Лумана, Р. Мертона, П.А. Сорокина, Дж. Тернера, П. Штомпки; системный анализ категорий и понятий исторической науки в работах В.В.
13 Балахонского, М.А. Барга, П.М. Бицилли, М. Блока, А.Я. Гуревича, А.С. Лаппо-Данилевского; теория исторического воображения X. Уайта. В диссертации используются, кроме того, методы анализа художественного текста, разработанные в трудах Р. Барта, Л.В. Выготского, М.Л. Гаспарова, М.М. Гиршмана, А.К. Жолковского, Ю.М. Лотмана, Р. Кросмана (R. Crosman), В.Я. Проппа, Ю.Н. Тынянова, В. Б. Шкловского, Ю.К. Щеглова, Б.М. Эйхенбаума, P.O. Якобсона и др.
Новизна работы состоит в попытке целостно осмыслить категорию эстетического ритма посредством анализа конструктивных принципов исторического сознания, анализа истории как она предстаёт в переживании и понимании — и выявить тем самым эстетический смысл исторического. Принципиально новым является разведение понятий исторического цикла и эстетического ритма истории, позволяющее сместить проблему общих закономерностей истории как процесса в плоскость анализа единого пространства творения и постижения истории. В предложенном ракурсе рассмотрения специфичность приобретают уже устоявшиеся понятия философии истории и исторической науки: историческое время, событие, факт, цикл, эпоха, период и т.п. В эстетико-философский дискурс вводится обширное поля фактов и проблем истории России XVIII - XIX вв., сформулированных и разработанных в иных исследовательских ракурсах.
Теоретическая и практическая значимость исследования.
Разработка категории эстетического ритма в отношении структуры исторического сознания, во-первых, позволяет конкретизировать на определённом и ограниченном предметном поле понимание истории как эстетического объекта, во-вторых, является необходимой ступенью в развитии теоретического аппарата эстетики, а так же философии истории и самой исторической науки, в философском осмыслении общественно-исторических явлений. Практическая значимость исследования состоит в возможности использования материалов и результатов исследования при дальнейшем решении поставленных в нём проблем. Работа может быть
14 использована в процессе научно-исследовательской деятельности студентов и аспирантов. Материалы, положения и выводы диссертации могут быть использованы при составлении общих и специальных курсов как по эстетике и философии истории, так и по социальной философии, культурологии и истории.
На защиту выносятся следующие положения:
Понимание истории, как циклически организованного в мировом макромасштабе процесса, является формой эстетико-ритмического видения истории, которое выступает основой реконструирования и созидания исторического бытия.
История как эстетический объект в плане внутренней целостности и упорядоченности описывается через категории и понятия: пространство, ритм, контекст, событие, сюжет.
В эстетическом отношении история предстаёт как временное целое, чьё пространство ритмически организованно; ритм является временной реализацией пространственной упорядоченности целого; время истории сворачивается, кристаллизуется в пространство истории, а пространство разворачивается в образ исторического времени.
Эстетический ритм истории есть образ организации исторического движения посредством усиления и ослабления его интенсивности, составляющий высшее единство композиции истории как эстетического объекта; эстетический ритм истории выявляется в чувстве относительной интенсивности прошлого или переживаемого исторического времени в контексте ценностно конструируемого исторического текста-произведения.
Событийность обладает свершённостью, полнотой и выразительностью, будучи вписана в ритмически организованный сюжет истории; историческая эпоха как целостный образ внутренне ритмически организована, но эта
15 оформленность выявляется в своей общеисторической сюжетной значимости только в контексте ряда взаимосвязанных, взаимозависимых эпох.
Русская история послепетровских эпох предстаёт как трансформация «движения, переданного Петром» (А.С. Пушкин) и может быть осмыслена как ритмическое варьирование некой основной темы - формы, заданной петровской эпохой; созидание исторического совершается в контексте того или иного образа предшествующих эпох.
Полнота исторического бытия достигается в современности через историтворческое преображение обыденного; интенсивность исторического времени в ту или иную эпоху определяется отношением живой жизни ритма, как силы преобразующей историю, и фона, как пространства прошлого.
Апробация работы. Диссертация обсуждалась на теоретическом аспирантском семинаре и на заседании кафедры эстетики и этики факультета философии человека РГПУ им. А.И. Герцена. Основные её положения, принципы исследования и выводы изложены в докладах на следующих научных конференциях: «Ребёнок в современном мире» (СПб., 2004), «Прошлое - настоящее - будущее» (СПб., 2004), «Философия тайны» (СПб., 2005), «Философия дома» (СПб., 2005), «Философия и психология дома» (СПб., 2005).
Объем и структура диссертации. Содержание диссертационного исследования изложено на 183 страницах основного текста. Работа состоит из введения, двух глав, каждая из которых разделена на три параграфа, выводов по каждой из глав, заключения и списка источников и литературы по данной тематике на русском и иностранных языках.
Пространство истории: ритм - контекст - событие
В анализе пространства истории мы будем исходить из широкого толкования пространственности, как оно представлено, в частности, в эстетике П.А. Флоренского49. Толкование философом миропонимания как пространствопонимания даёт основание для соответствующего пространствопонимания истории. П.А. Флоренский называет пространственность необходимой стороной и чувственно постигаемого (переживаемого), и умопостигаемого (мысленного) опыта, распространяя, таким образом, пространственную метафору на сознание как таковое и все его разновидности. «Проблема пространства залегает в средоточии миропонимания во всех возникавших системах мысли и предопределяет сложение всей системы»50. Понимающее отношение к действительности связывает способность понимания с пространством как собственным и первичным условием, с одной стороны, и средством смь/слодеятельности -с другой51. Всякое понимание как понимание целостности, по Флоренскому, основано на пространствопонимании: понять значит понять в каком-то пространстве, в качестве пространства, посредством пространства. Пространствопонимание означает, в свою очередь, онтологическую причастность, состояние единосущности с понимаемым: стать органичной частью понимаемого возможно только через понимание52. Поступок как понимающее, ценностное действие совершается в пространстве понимаемого; слепой поступок, так или иначе, вписывается в пространство понимания другого.
Разговор о пространстве истории предполагает толкование исторического процесса как так или иначе завершённого в понимании арт-объекта, художественного произведения - такого рода эстетика истории свойственна русской мысли53. Но, на наш взгляд, об эстетической реконструкции и членении «настоящего-прошлого»54, особого не-данного бытия55 можно говорить в той или иной мере в отношении всякого исторического познания и не только специально или подспудно эстетически ориентированного. Исторический источник не представляет историю как таковую, а сам уже является некоторой реконструкций и «шифровкой» (в семиотическом толковании), получающей, в свою очередь, определённую дешифровку в работе сознания, вторично реконструирующего прошлое. История сама по себе56 безгранична, не разграничена, колоссальна в отношении количества и взаимосвязи вершащегося в ней многообразия закономерностей и случайностей. Ограничение, разграничение, выбор, иерархизация, структурирование происходят в понимающем и действующем сознании. Есть богатство проживаемой жизни, и есть закономерно и органично полагаемая этой жизни история как таковая (res gestae), как так или иначе структурированная совокупность произошедших событий. История действительно и бесспорно вершится в богатстве жизни, но предстаёт как ценностное самоконструирование, предполагающее определённые реализуемые или не реализуемые интенции, единственно возможные общие траектории, определяющие закономерности и необходимости - т.е. предполагающее некоторое пространство свершения и построения.
В рамках семиотического подхода к истории Б.А. Успенский рассуждает о смысле «кодирования» времени в образы пространства. Исследователь пишет: «...опыт восприятия пространства предстаёт как первичный в гносеологическом отношении; соответственно, он может определять восприятие времени - время может осмысляться как пространство.
Очевидно, вообще, что пространство и время предстают в нашем сознании как соотносимые явления (категории, формы бытия). Они как бы изоморфны и могут быть уподоблены друг другу: так, в частности, если пространство наполнено предметами, то время наполнено событиям и, ориентация в пространстве {правое - левое) соответствует ориентации во времени {до - после), и т.п.; соответственно они легко перекодируются друг в друга.
Основная разница между пространством и временем проявляется в их отношении к человеку как воспринимающему субъекту: пространство пассивно по отношению к человеку, тогда как человек активен относительно пространства; напротив, время активно по отношению к человеку, тогда как человек пассивен в отношении времени»57. Пространство воспринимается непосредственно, а время - опосредованно. Гносеологическая первичность восприятия пространства, лежащая в основе представлений о временном процессе как пути и путешествии, о рубежах и границах времён и т.п., есть, прежде всего, интуиция целого, ограниченного кругозором и структурированного перспективой видения. М.М. Бахтин писал: «С точки зрения физико-математической время и пространство жизни человека суть лишь ничтожные отрезки - слово «ничтожный» интонируется и имеет уже эстетический смысл — единого бесконечного времени и пространства, и, конечно, только это гарантирует их смысловую однозначность и определённость в теоретическом суждении, но изнутри человеческой жизни они обретают единственный ценностный центр, по отношению к которому уплотняются, наливаются плотью и кровью...» . Ценностная ориентация времени и пространства, осуществляемая в восприятии человека как «центра эстетического видения» (выражение М.М. Бахтина), вздшюопределяет пространство через время и время через пространство. Некая архетипическая соотнесённость времени и пространства выражается в самой этимологии слова «время»59.
Б.А. Успенский чётко разграничивает текст истории, диахронически организованный по временной оси (история как «res gestae»), и синхронно организованный событийный текст - прошлое, прочитываемое как текст в перспективе настоящего, т.е. историческое сознание (история как «rerum gestarum»). Время (диахроническая организация), таким образом, понимается как атрибут исторической процессуальности, а пространство (синхронная организация) как атрибут познания истории. Следовательно, "«язык», на котором происходит коммуникация в историческом процессе, отличается от «языка» исторического описания"60, и фундаментальность этого различения коренится именно в своеобразной онтологичности времени и пространства.
Эстетический ритм исторического сюжета
Глубокое осознание эстетического ритма, имеющее основание в эстетическом видении, рождает двойственное чувство: с одной стороны, благоговейный восторг либо иррациональный трепет участника, сопричастного всемирному ритму (тютчевское «Блажен, кто посетил сей мир / В его минуты роковые...»); с другой, ужас перед Молохом всеобъемлющей исторической необходимости (выражение «попал под колёса истории»)1 .
История есть пульсация событийности: ритм её сюжета, драматизм, выразительность определяются той характерной позицией, какую занимают её участники - выразительность и «несомненность» эпохи заключается в искусстве оркестровки событий и индивидуальных поступков в границах единой «темы судьбы» . Эстетический ритм истории, как формообразующее начало исторического бытия её событий и героев, определяется через категориальные оппозиции: сгущение - разряжение, напряжение - ослабление, активность - пассивность, воодушевление -равнодушие, действие — страдание, а также через понятия ожидания и развязки, горя и радости, взлёта и падения, отрицания и утверждения, описывается терминами повтор, чередование, пауза, возвращение, мера, длительность, симметрия, соразмерность, интервал, цикличность и т.п.
В небольшой заметке «Эстетический подход» (1927) А.А. Мейер так в наиболее общем виде определяет эстетическую сущность ритма: «Целостность образа обуславливается кроме того обнаружением в нём определённым образом оформленных колебаний напряжённости... Такую оформленность колебаний напряжённости в динамических образах называют ритмом... Ритм имеет место и в образах статических, так как всякий статический образ приобретает эстетический смысл лишь при условии сокрытого в нём движения» . По Мейеру, таким образом, ритм есть динамика колебаний напряжённости, обуславливающая целостность и эстетический характер образа. Чувство ритмической целостности Мейер определяет через понятие «интенции», определяя её как «активное движение сознания к предмету восприятия»127. Интенция целостности истории есть в широком смысле интенция её эстетического ритма или ритмов.
Событийность обладает полнотой и свершённостью, будучи вписана в ритмический рисунок, сюжет истории. Имеет смысл остановиться более основательно на вопросе, что понимать под «колебаниями напряжённости» применительно к историческому сюжету. Историческая эпоха как целостный относительно замкнутый образ внутренне ритмически организована, но эта оформленность выявляется в своей общеисторической сюжетной значимости только в контексте ряда взаимосвязанных, взаимозависимых эпох. Проблема сущности «эпохальной» организации истории в свете обозначенного выше понимания эстетического ритма истории приобретает новый ракурс, по-новому актуализирующий уже ставшие обычными рассуждения в отношении истории о таких мифологемах, как время/безвременье, путь, судьба, граница, повторение, подражание и т.п. Целостность образа эпохи (а только при условии целостности и самозамкнутости эпоха определяется в своём внутреннем своеобразии) - проблема, рассмотрение которой позволит говорить об истории как арт-объекте в плане его сюжетной организации.
Выделение каких бы то ни было этапов в истории по существу означает определение единицы времени, которое отличается «наполненностью историческим смыслом»128. В уже цитировавшейся выше работе Г. Зиммель писал о смысле всякой периодизации, выделении этапов и эпох: «...подразумевается, что к концу... периода состояние настолько изменилось, что лишь из воспоследовавшего мы способны понять то, что не было ясно по начальному состоянию этого периода» . Этап представляет собой, таким образом, с одной стороны, внутренне определённую единицу разворачивающегося исторического смысла, а с другой стороны, являет определённую уникальность этого разворачивания внутри себя. Понимание целостности некоего исторического отрезка очень прочно укоренено в сознании и эксплуатируется на всех уровнях рассуждений об истории - от обыденного до научного. Исторический дискурс оперирует определёнными вехами, этапами, эпохами, границами, рамками130.
Внутреннее содержание и организация эпох могут быть и уникальными и некоторым образом типизированными, по-разному локализововаться во времени, но сам факт членения и обрамления не отменяется никакими операциями по определению сущности «истории как таковой»131. Сам участник истории из своей современности ощущает либо возвышенное величие эпохальности, либо рутинность безвременья, переживает переходы и грани - и здесь важен сам факт некоего переживания, т.к. говорить о том, что действительно имеет место некий перелом, возможно только на основании именно этого в некотором смысле «творящего эпохи» чувства. В истории есть времена, совокупно переживаемые участниками и потомками как значимые, насыщенные и эпохальные (в смысле судьбоносности и возвышенности), и времена, ощущаемые как пустые, разряжённые, промежуточные (но не в смысле эпохальной переломности, а в смысле тоскливого ожидания перелома). Лик/лицо/личина эпохи, как выражения её внутренней смысловой определённости, характеризуют, в конечном счёте, внутреннюю позицию участников и зрителей исторического процесса в плане общего чувства сущности переживаемого132 времени.
Согласность чувства времени не отменяет того, что чувство это может быть и бывает и есть в основе своей чувство индивидуальное и личное. Но история как объективность является в определённом единстве как личной судьбы, интонированной внутренними для неё переживаниями эпох собственной интенсивности, так и судьбы общей, исторической, интонированной если не всеобщими, то в значительной степени согласованными интуициями, переживаниями интенсивности истории как процесса, затрагивающего своим течением некую общность, народ, человечество. Проблема согласованности эпох личной судьбы и судьбы исторической есть в широком смысле проблема поколений в ; истории. Теперь, прежде всего, следует остановиться на том чувстве исторического, что лежит в основе переживания относительной интенсивности истории в тот или иной временной промежуток.
На языковом уровне знаковым является противопоставление времени и безвременья. Последнее определяется через отрицание и, следовательно, собственно время предстаёт как нечто содержательно насыщенное, полное, богатое смыслом, хотя безвременье, по сути, это то же время. Переживание однородного физического времени, таким образом, состоит, по крайней мере, из двух различных ментальных образований - времени полного, насыщенного, времени исторического и времени безвременья. Круг понятий, связанных по смыслу с безвременьем, В.И. Даль очерчивает так: «Безвременный, несвоевременный, не в свою пору делаемый или случившийся; некстати, не в пору, не к нужде, не так или не ладно происходящий; нежеланный, неприязненный; несчастливый, бедственный. Безвременность, неуместность чего, по времени или по делу. Безвременье ср. безвременница, непогода , ненастье; невзгодье, не сюда, бедовое время, случай; злыдни; беда, несчастье, горе, неудача»134. Далее слова поясняются интересным набором присказок и пословиц таких, например, как «Время красит, безвременье старит», «Было время, осталось одно безвременье», «Безвременье придёт, всё добро как мылом возьмёт», «Безвременье пришло тяжкое», «В те поры холопу время, когда господину безвременье», «Не радуйся чужому безвременью, сам под Богом ходишь», «Старина спорина, новизна безвременщина» и т.п.135 Времени как бы присущим оказывается некое благо, а безвременью - зло. Кроме того, несвоевременность практически приравнивается к несчастью, а счастье, таким образом, случается кстати, «к нужде». Утрата времени - «бедовое время» - это потеря стержня, той струи, что держит в полноте бытия -счастье. Время интенсивнее безвременья, безвременье апатично и затхло136. Интересно появляющееся в объяснении слово пора, то же довольно многозначное и показательное этой многозначностью. Пора - понятие,
Формообразующая интенсивность ритма: русская история XVIII века
Русская история XVIII - XX вв. вершится в контексте петровской эпохи - линии развития, актуализированные Петром, определяют специфику самоопределения эпох последующих.
Утверждение, что начало XVIII века - это время некоего сдвига, перелома, радикального преобразования всех сторон жизни русского государства и общества стало аксиоматичным ещё во времена самих Петровских реформ: культ новизны, новый сам по себе, превозносил метаморфозу в противовес традиции . Неизменно петровская эпоха вызывает горячие споры, и сам факт этого говорит об историческом «весе» этого времени вне зависимости от панегирических или ругательных его оценок. Не вдаваясь в морально-исторические споры относительно как самой личности преобразователя, так и характера и результатов его деятельности222, стоит остановиться на тех аспектах «петровского вопроса», которые наиболее отчётливо иллюстрируют предложенное выше понимание эстетических ритмов истории.
Для древнерусской историософии был характерен принцип: «не человек владеет историей, а история владеет человеком» , - в этой перспективе историческая дистанция не имеет особого значения, понятие новизны наделено комплексом отрицательных характеристик, скорость временных процессов, событийная насыщенность в противоположность красоте общественной «тишины» воспринимается как божественная кара во искупление грехов . В канун петровских реформ «человек предъявил свои права на историю, попытался овладеть ею» , событие теперь становится не только и не столько симптомом божественной воли, но «аппликацией» на бесконечном потоке времени226, и «аппликацией» сотворенной, содеянной, рукотворной. То, что история больше не идеал, а «иллюстрация» предполагает возможность взаимной игры различных времен и эпох, возможность «воскрешения» прошлого , отошедшего в калейдоскопической смене событий. Истории как сумме вечных истин приходит на смену история как преобразующая прошлое новизна настоящего. Новизна для русского исторического сознания рубежа XVII -XVIII веков - это не подновление старого, а стремление к полному и решительному разрыву с ним. Задаётся, таким образом, новое понимание интенсивного времени овладения историей через её созидание и переосмысление. Новизна ориентирована на будущее: каждый шаг обновления предстаёт как шаг к некоей цели, перспективному идеалу, построению которого он должен служить. Ренессансная идея быстротечности времени - следствие и характеристика новой историософии . А.С. Дёмин делает интересные наблюдения над типичными чертами зрелых лет царя Алексея, отмечая постоянную боязнь промедлить, не успеть, не совладать со временем229. При Петре эти черты преображаются в практику постоянных импульсивных действий, решений, интенсивных реформ и изменений . Пётр, по замечанию Д.С. Лихачёва, «разрушил церемониальность и степенность иными темпами жизни, создал новые представления и о времени, и о пространстве», он «ходил быстро, ездил скоро и на большие расстояния, решал дела на ходу и в походах» .
Общий настрой сочинений 1680 - 1690-х гг. можно означить словами мятеж и вражда. «Волны и твердь, волны и ладья, пучина волн и корабль, яростное море и «самодержавство», буря и нечто, противостоящее ей, - так о России, о ее внутриполитическом (а не внешнеполитическом) состоянии ... раньше не писали. Придворные авторы конца XVII в. испытывали ощущение глубокой разделенности русского общества» . Ментальность литературная есть выражение ментальносте эпохальной и национальной. Канун Петровских реформ, по выражению A.M. Панченко, одна из весомых глав «истории русского пессимизма»233. Петру досталась держава, пребывавшая в состоянии духовного кризиса и даже надрыва. Глубокие духовные брожения второй половины века XVII «выплеснулись» в интенсивную событийность первой четверти XVIII-ro.
Изменение точек зрения, позиций и перспектив исторического видения нашло выражение и в таком знаковом явлении как возникновение в начале XVIII века собственно мемуарно-исторического жанра. Создание произведений мемуарного жанра, по словам А.Г. Тартаковского, «может быть понято как целеустремлённая деятельность личности по запечатлению опыта участия в историческом бытии, по закреплению памяти о своём времени и о прошлом»234. По выражению Б.М. Эйхенбаума, это был «акт осознания себя в потоке истории» . Появление дневников и воспоминаний особенно полно выражает «историческое самосознание личности»231. Если исторический кругозор дневника в той или иной степени ограничен пределами настоящего, то историзм воспоминаний измеряется соотнесением их с прошлым, ставшим или становящимся историей, и этим обусловлен их пафос участия и сопричастия свершившемуся или вершащемуся. Пафос этот отмечен печатью новизны, и вне её теряется сам смысл фиксации свидетельства. Чувство внутринаходимости потоку истории, порождающее мемуарный жанр, — основа переживания насыщенности, возвышенности и исторической судьбоносности и красоты эпохи. Затухание мемуарного творчества (а точнее его автобиографического элемента) свидетельствует о затухании исторической событийности, историческом безвременье в контексте макроисторической конструкции.
Время петровских реформ насыщено многообразием опытов исторической саморефлексии, самоконструирования. Эта эпоха предстаёт как внутренне чрезвычайно цельная, единая, связная, не смотря на во многом хаотический, бессистемный характер даже самых ключевых преобразований. У современников этой эпохи, особенно у самого Петра, заметно стремление к созданию из текущей истории выразительных изобразительных, наглядных, сюжетных конструкций, этого стремления не чужды и потомки преобразователя.
Памятник и память: фиксация эстетических ритмов истории
Проследив структурные сюжетно-ритмические особенности русской истории XVIII — XIX вв. в свете понимания исторической событийности как творимого произведения, можно обратиться к более подробному рассмотрению одного из механизмов эстетического конструирования исторического пространства, а именно к функциональному и структурному значению такой формы исторического памятования как памятник.
Памятник - исключительно своеобразный феномен культуры. На наш взгляд, основная проблема, возникающая в связи с этим феноменом - это отношение его к памяти, в том числе - исторической. На первый взгляд, подобная постановка вопроса напоминает тавтологию, но именно вокруг подобного рода тавтологий часто рождаются вопросы, разрешение которых, или хотя бы приближение к их решению, приоткрывает новые или забытые смыслы уже, казалось бы, устоявшихся понятий. Кроме того, сам феномен памятника чрезвычайно противоречив и многопланов: его окутывают самые различные, конфликтующие слои ассоциаций и образов; памятник одновременно духовен и величественен в своем утверждении некоего памятования, но, в то же время, памятник официозен, лжив и отрицает «память живую» (ср. как оппозиция «памятник нерукотворный»); памятник «приходит» в определённый культурный, исторический, географический (в том числе - городской) ландшафт, изменяя его, генерирую вокруг себя новые события и смыслы, но когда памятник «уходит», события и смыслы «по старой памяти» продолжают витать вокруг уже опустевшего места -энергетика памятника выбирает себе место и остаётся на этом месте после памятника, что наводит на мысль: а не имеем ли мы в данном случае дело с чем-то большим, чем просто некий материальный или духовный объект - а именно с феноменом такой устойчивости исторической памяти, которая распространяется на пространство. Рассмотрение целого комплекса идей, связанных с бытованием в культуре феномена памятника, через призму эстетико-ритмического видения истории составляет предмет нашего интереса. Нас не будут занимать искусствоведческие проблемы, а эстетические характеристики памятников - только в той мере, в какой они выражают определённый ракурс видения истории, исторического события, исторической личности, исторического образа. То есть нас интересует, прежде всего, скульптурный памятник в частности как символическое выражение эстетико-исторической интуиции сюжетной интенсивности, насыщенности и силы истории, события, личности.
Памятник предстаёт как элемент исторического сюжета, феномен, в котором кристаллизуются определённые исторические эпизоды, эпохи, линии развития. Памятник современен, так как всегда присутствует среди нас, но он и отсылает к прошлому и сам, по самому смыслу своему, является посланием из прошлого - действительным или имитированным современностью. История отмечает вехи своего следования, возобновляя пройденные этапы через воспоминание о них - памятник не только и не столько прославляет, сколько фиксирует. Памятник есть образ прошлой эпохи в эпохах последующих и часть их, генерирующая новые смыслы и новые их отношения. Сама «новизна» памятника очень специфична и противоречива: давно назревшая актуальность воплощённого памятования дезавуирует всякую новизну - памятник воспринимается как прошлое, чудесно, но закономерно явившее себя в зримом символе. Зов истории, памяти, на который современность откликается памятником, есть одновременно и голос самой современности, призывающей историю в свидетели своей собственной исторической роли и исторического места. Столкнувшись с такой запутанностью, казалось бы, простого феномена, необходимо, прежде всего, уточнить содержание самого понятия.
«Памятник», «монумент», «мемориал» - все эти понятия своей этимологией отсылают к памяти как таковой: латинское «monumentum» происходит от глагола «moneo» - «напоминать»; «memorial» - от существительного «memoria» - «память». В русском языке с XVIII века понятия эти практически не претерпели изменений. Автор одной из первых работ, специально посвященных сооружениям мемориального характера, даёт такое определение: «Памятники сооружаются для увековечения достопамятнейших событий, имевших на государство благодетельное следствие, а также на местах одержанных побед над неприятелем и замечательнейшим людям, оказавшим незабвенные услуги отечеству»384. В.И. Даль так определяет это слово: «всё, что сделано для облегчения памяти, для того, чтобы помнить дело, не забыть чего», и далее уточняет, что, во-первых, памятник - это «сооружение зодчества или ваяния в честь и память события, лица», как то - памятник Петру Великому, памятник тысячелетия Руси, надгробный, намогильный памятник, а во-вторых, памятник - это «остатки прошлого; устроенное, созданное кем-либо или напоминающее его (Эта монета памятник начала первого века. Он оставил по себе один памятник: развалины недостроенного дома. Военные поселения наши памятник Аракчеева)» . Современный толковый словарь русского языка даёт тройное толкование, сходное, по сути, с уже приведёнными: памятник - это «1. архитектурное или скульптурное сооружение в память или в честь какого-либо лица или события // устар. то, что является напоминанием о ком-либо, чём-либо. 2. каменное, бронзовое и т.п. сооружение на могиле умершего, надгробие. 3. переп. то, что сохранилось от прошедших эпох» . Необходимо здесь обратить внимание на то, что В.И. Даль не разводит понятия памятника надгробного и памятника как общественного монумента, не связанного с захоронением -это важное обстоятельство, к которому у нас ещё будет повод вернуться.
В искусствоведение подробно разработана классификация памятников и мемориалов, произведена их типологизация исходя из их назначения, местоположения, внешних особенностей и форм . Нас же интересует, прежде всего, символическая сторона этой формы исторического памятования. Если в теории монументального искусства и градостроительства тема бытования феномена памятника достаточно широко изучена, то историко-символическая сторона его практически не отрефлектирована . Эстетика истории как артефакта в этом феномене находит обширное поле для философско-эстетических размышлений: памятник как структурообразующий элемент конструкции исторического сюжета, «замыкающий» эстетический образ эпохи и «размыкающий» её для эпох последующих, предстаёт с этой точки зрения как квинтэссенция, образно-символическое сгущение внутренней энергетики эпохи.
