Содержание к диссертации
Введение
Глава І. Русские и проблемы знатности . 9
1.1. О феномене этничности . 9
1.2. Зарубежные русские: проблемы маргинальной этничности 16
Глава II. Русская диаспора в странах Нового Зарубежья . 20
2.1. География русских в бывших союзных республиках: исторический очерк.20
2.2. Русские как традиционный элемент этнической мозаики Украины, Беларуси и Молдовы. 31
2.2. К вопросу о становлении русских общин в странах Балтии . 44
2.3. Закавказье: исход русских. 61
2.4. Особая роль Казахстана в развитии переселений русских. 73
2.5. Средняя Азия в свете проблем массовой репатриации русских. 89
Глава III. Русская диаспора в странах Старого Зарубежья . 91
3.1. Зарубежные русские общины в XX в. (историко-географический ракурс). 91
3.2. Страны Черноморско-Средиземноморского бассейна в орбите послереволюционной эмиграции . 107
3.3. Страны Балтийского бассейна - магистральное направление русского исхода. 122
3.4. Западная Европа - ведущий очаг довоенного русского рассеяния. 132
3.5. Восточная и Центральная Азия: итоги дерусификации. 140
3.6. Австралия и Океания: малоизученные аспекты русского переселенческого движения. 151
3.7. Северная Америка - крупнейший очаг русского эмиграции. 158
3.8. Из истории формирования русского населения в Латинской Америке 173
Заключение 184
- О феномене этничности
- К вопросу о становлении русских общин в странах Балтии
- Страны Черноморско-Средиземноморского бассейна в орбите послереволюционной эмиграции
- Из истории формирования русского населения в Латинской Америке
О феномене этничности
Начиная с 70-х годов XX века, в мире отмечается всплеск межэтнической напряженности, вызванный ростом этнического самосознания народов (так называемый «взрыв этничности»). XX век по праву считается столетием национальных идеологий, движений, национализма. С феноменом этничности тесно переплетаются национальные проблемы, в частности, борьба за национальный суверенитет и автономию.
В современной этнологии не существует общепринятого определения понятия «этнос» (95.6). В работах отечественных ученых этот термин синонимичен понятию «народ» или даже «нация», тогда как в исследованиях их зарубежных коллег данная дефиниция отличается расплывчатостью (74.38;95.6). Под народом (этнической общностью) понимается труппа людей, члены которой имеют общее название и элементы культуры, обладают версией об общем происхождении, исторической памятью, ассоциируют себя с определенной территорией и обладают чувством солидарности (95.6). По мнению СВ. Лурье, этносу как социальной общности присущи специфические культурные модели, обусловливающие характер активности его членов в мире (74.41). Общность - это определенным образом организованный комплекс социальных взаимодействий отдельных людей, реализующих солидарные ориентации, ожидания (111.276,277).
При отсутствии общепринятой дефиниции термин «культура» в самом широком понимании обозначает образ жизни людей, охватывающий поведение, материальные и духовные аспекты жизни (95.5). Согласно оппозиционалистскому подходу - ведущему направлению изучения этнической проблематики - этническая идентичность трактуется как феномен, проявляющейся в процессе взаимодействия (74.187). При этом, по мнению Ф. Барта, противопоставление этнических групп предполагает осознание границ культурной вариативности. Более того, ряд исследователей, в том числе американский генетик П. ван ден Берге и Р. Мэст, считали этническое взаимодействие решающим фактором становления этнической идентичности.
Считается, что этническая идентификация индивида может складываться на основе копирования стереотипов поведения этнической общности, в которой протекала инкультурация, свободного, осознанного выбора, либо под принуждением (149.143). В частности, французский этнолог XIX века Э. Ренан в большей степени манипулированием, нежели культурными чертами, объяснял принадлежность к группе («Этничность - постоянный плебисцит») (83.37). Полагаем, представления о наборе специфических этноидентифицирующих признаков существуют практически у каждой субэтнической или локально-территориальной группы того или иного народа. Но, как правило, этническая идентичность формируется и существует в контексте социального опыта и процесса, с которым идентифицируют себя люди, или идентифицируются другими, как члены определенной этнической группы (95.6). С внутригрупповой точки зрения, идентичность группы основывается на комплексе культурных черт, которыми члены этой группы отличают себя от прочих, даже культурно близких групп (95.6).
Согласно конструктивистским трактовкам, под «этничностью» подразумевается совокупность специфических и характерных культурных черт этнической группы, находящейся в более или менее конфликтных отношениях с социокультурным окружением (74.38). Несмотря на отсутствие четкой дефиниции, термин «этничность» чаще используется как категория, обозначающая существование отличительных этнических групп (идентичностей) (95.6). При этом к базовым характеристикам этничности относят наличие разделяемых членами группы представлений об общем территориальном, историческом происхождении, единого языка, общих черт материальной и духовной культуры; политически оформленные представления о родине и особых институтах; осознание членами группы своей принадлежности к ней и основанные на этом формы солидарности, совместные действия (95.6). В определении этнической группы присутствуют как объективные, так и субъективные критерии (95.6). На субъективность, а именно, верой в общее происхождение вследствие схожести физического облика, обычаев, либо общей памяти о колонизации и миграции при этнической идентификации самими членами группы указывал американский этнолог М. Вебер. Его норвежский коллега Ф. Барт, занимаясь проблемой соотношения этнических и социальных границ, обратил внимание на не сводимость этнических групп к культурному материалу. Этнические группы определяются, прежде всего, по характеристикам, которые сами члены группы считают для себя значимыми. При этом механизм использования тех или иных признаков определяется самосознанием.
По мнению советского этнолога Ю.В. Бромлея, этнической общностью (этникосом) считалась исторически сложившаяся на определенной территории устойчивая межпоколенная совокупность людей с общими чертами и относительно стабильными особенностями культуры, включая язык, и психики, а также сознанием своего единства и отличия от всех других подобных образований (самосознанием), зафиксированным в самоназвании (83.23).
При этом информационные синхронные связи (в пространстве) обеспечивают этническую преемственность, а диахронные контакты (во времени) описывают территориальные границы этноса (83.23). В связи с этим, Ю.В. Бромлей различал две формы этноса: этникос, базирующийся на межпоколенной передаче этнокультурного комплекса, и этносоциальный организм (ЭСО), опирающийся на синхронные политические, экономические, социальные и культурные связи и поэтому, обеспечивающий воспроизводство и развитие всего этноса (83.23). Не подкрепленное реальным социально-экономическим и политическим единством с «ядром» этноса этническое самосознание периферийных групп размывается (83.23,24).
В общих чертах адаптационно-деятельностная модель освоения русскими новых пространств в XVI-первой половине XIX в.в. выглядит следующим образом: бегство крестьян от государства - возвращение беглых под государственную юрисдикцию - государственная упорядоченная колонизация новоприобретенных земель (74.259). Осознание индивидом принадлежности к русскому обществу проистекало не на индивидуальном уровне, а через членство в конкретной общине. Русский народ понимался как система, объединяющая многочисленные «миры» (74.264).
Появление оторванных от соответствующих основных этнических массивов и располагавших потенциалом для длительного этнического воспроизводства общин датируется периодом зарождения классовых обществ. Но первоначально термин «диаспора» («рассеяние») применялся исключительно к евреям, оказавшимся на чужбине в результате агрессии Вавилонии и Ассирии, а также впоследствии расселившимся по другим странам Ближнего и Среднего Востока, Западному Средиземноморью. Подлинный размах процесс формирования этнических анклавов получает с утверждением товарно-денежных отношений в наиболее развитых регионах мира, складыванием крупных империй с заморскими владениями (испанцы, португальцы в Латинской Америке, англичане в Северной Америке, ханьцы в Юго-Восточной Азии).
Типология диаспор может быть проведена по целому ряду признаков, среди которых к числу важнейших относятся генезис, интенсивность и характер контактов с «исторической родиной», «волновая» (переселенческая) структура, роль в политике, экономике и культурной жизни тех или иных стран и регионов. В этой связи отметим, что наличие или отсутствие организационных структур, объединяющих очаги концентрации представителей соответствующей этнической группы в различных странах и регионах, по мнению автора, не может служить аргументом в пользу непризнания за рассеянием права называться диаспорой. Полагаем, применение дефиниции «диаспора» исключительно в качестве политического критерия (Колосов В. А.) несколько суживает поле изучения феномена рассеяния, как совокупности представителей данного народа вне соответствующего основного этнического (во многих случаях национального ареала). Так, современное иранское (персидское) рассеяние в Зарубежной Европе и Северной Америке не представляет единого целого с точки зрения общественно-политической организации. Немаловажную роль в обеспечении политической консолидации, благоприятных условий для этнического развития играет степень территориальной концентрации представителей диаспоры в пределах отдельных стран (регионов). Так, большая часть хуацао (3/4) - ханьского рассеяния - сосредоточено в Юго-Восточной Азии, тогда как, например, армянская или греческая диаспоры образуют крупные очаги концентрации, весьма удаленные не только от исторической родины, но и друг от друга.
К вопросу о становлении русских общин в странах Балтии
Благодаря своему географическому положению Эстония, Латвия и Литва одними из первых среди зарубежных стран установили миграционные связи с сопредельными областями исторического ядра России. Вероятно, основной ареал русских еще на стадии их этногенеза даже включал некоторые территории Прибалтики.13 Так или иначе, восточнославянский элемент издавна доминировал на побережье Чудского озера (Эстония), на значительной части Латгалии (Латвия) (52.19). Сохранению сложившейся этнодемографической ситуации немало способствовал приток переселенцев, спровоцированный расколом в Русской православной церкви. Со второй половины XVII в. старообрядцы из Новгородской, Псковской и Смоленской земель оседали на востоке Латвии (31.71). Полагаем, тем же периодом датируется появление адептов ортодоксального православия в восточных районах Эстонии.
С включением в состав России Эстляндии и Лифляндии (по Ништадскому миру от 1721 г.), Литвы и Латгалии (в 1795 г. по итогам третьего раздела Речи Посполитой) лицо миграции в регион стали определять чиновники, предприниматели, ремесленники. Доселе направленный почти исключительно в восточные аграрные районы поток русских переориентировался преимущественно на крупные административные и портовые города. Отсутствие официального запрета позволило приверженцам неофициального православия активно участвовать в переселенческом движении в губернские центры. Возможно, Прибалтика, подобно другим вновь присоединенным окраинам империи - Бессарабии, Алтаю, - по-прежнему привлекала раскольников из «исторической» России. Но, скорее всего, как и в Молдавии, определенное распространение получили внутрирегиональные перемещения. По крайней мере, в XVIII в. в Риге существовала довольно многочисленная старообрядческая община (26.11). Кардинальные сдвиги в географии русской миграции не замедлили сказаться на расселении прибалтийских русских. Так, к середине XIX в. на Ригу приходилось почти 2/5 всех русских Лифляндии (52.258).
Рост экспортно-импортных операций, а в первую очередь, бурное промышленное и транспортное строительство последних десятилетий XIX в. сопровождались резким увеличением численности русской миграции и в частности становлением в регионе многочисленного русского пролетариата. На этом фоне более отчетливо проявилось стремление переселенцев к оседанию в крупных центрах. За 1897-1914 г.г. Вильно и Таллин существенно увеличили свою долю в общей массе местных русских (соответственно с 22 % до 34 % и с % до 55 %) (52.260,261). Особенно стремительно росло русское население Риги, обслуживавшей торговые связи России с Западной Европой (133.16). Напротив, вопреки стараниям царского правительства, русская аграрная колонизация последней четверти XIX в. -начала XX в. из-за постоянно обострявшегося земельного дефицита, противодействия местной элиты и населения (в Литве) носила ограниченный и локальный характер, охватив лишь некоторые уезды Латгалии. В отличие от городов, динамика численности русского населения в сельской местности Прибалтики на протяжении всего дореволюционного периода определялась в основном естественным движением, а не механическим приростом.
Итак, накануне Первой мировой войны география русских в регионе сложилась при превалирующем влиянии комплекса причин внешнеполитического, внешнеэкономического, религиозного порядка. Прежде всего, стоит подчеркнуть важную роль политико-территориальных преобразований. Присоединение к Российской империи повлекло за собой не только формирование заметного слоя русской бюрократии, военных, но открыло простор, учитывая выгодное экономико-географического положение Прибалтики, для торгово-предпринимательской и промышленной деятельности русских. Дискриминация староверов, которую можно также рассматривать как внешнеполитический фактор, продолжала оказывать определенное влияние на формирование потока русской миграции и после включения региона в состав Российской империи. Не в пример другим национальным окраинам, значительное аграрное перенаселение предопределило весьма скромные величины переселений русских в сельскую местность Прибалтики.
Полагаем, с началом Первой мировой войны долговременное ослабление позиций восточных районов, как очага расселения русских в Прибалтике, сменилась противоположной тенденцией. По крайней мере, несколько сотен тысяч человек, предположительно, включая внушительную долю русских горожан, спасаясь от немецкой оккупации, покинули регион.
Возобновившийся с отводом немецких подразделений в канун 1919 г. приток русских поначалу отчасти даже не подпадал под определение бегства. Неоднократные переходы белогвардейцами недемаркированной российско-прибалтийской границы осуществлялись по тактическим соображениям. Но с 1920 г. во вновь образованные балтийские государства благодаря их соседству с Центральной Россией - ареной кровопролитного гражданского конфликта -хлынул вал эмиграции. Полагаем, вплоть до окончания гражданской войны на Юге России военно-политические факторы оказывали преобладающее влияние на масштабы и динамику переселений русских в регион.
На первых порах значительная часть эмигрантов, надеясь на скорое возвращение на родину, оседала на востоке Прибалтики, в местах «первого прибежища». Тем более, здесь исстари компактно проживали русские. При выгодном положении региона на пути в Западную и Северную Европу в условиях идея репатриации пользовалась все меньшей популярностью в беженских кругах, особенно если учесть укрепление советской власти в РСФСР. В начале 20-х г.г. территория прибалтийских стран использовались подавляющим большинством послереволюционных эмигрантов для транзита, либо непродолжительного пребывания. Но конституционные гарантии соблюдения культурных прав этнических меньшинств, включая возможность получения начального и среднего образования на родном языке, экономическая конъюнктура благоприятствовали обустройству оставшихся беженцев. На заре независимости Эстония и Литва, испытывая дефицит педагогических и технических кадров, даже приглашали эмигрантов (126.36). Аккомодация российских ученых и специалистов облегчалась либеральной языковой политикой в экономической сфере. Местная элита по прагматическим соображениям не стремилась полностью перевести техническую документацию на национальные языки.14 Не случайно, Рига, наряду с Белградом, Софией, пользовалась репутацией второстепенного после Парижа, Берлина, Праги центра зарубежной русской культуры. На фоне несколько сократившегося с середины 20-х г.г. оттока на Запад более заметное влияние на расселение беженцев стали оказывать внутренние перемещения. В прибалтийские столицы с целью повышения квалификации или образовательного статуса устремилась молодежь, многие осевшие в провинции интеллигенты (126.35). В Риге увеличение численности русских наблюдалось до конца 20-х г.г. (52.258). Но больший естественный прирост селян-старожилов компенсировал обусловленное наплывом беженцев и внутренними миграциями усиление роли городов, в первую очередь столиц, как мест расселения русских.
Всплеск этнонационализма в Латвии и Литве во время мирового экономического кризиса спровоцировало новый всплеск отъездов русских в Прагу, Берлин, Париж (126.36). В большой степени культурным влиянием беженства объяснялась высокая притягательность ведущих европейских центров послереволюционного рассеяния у коренной русской молодежи, тогда как десятки тысяч крестьян-старожилов предпочли перебраться в Латинскую Америку, отчасти - Канаду. Несмотря на массовый отток за океан, коренные русские уже с середины 20-х г.г. многократно превосходили послереволюционную волну. Более того, во многом из-за резко активизировавшейся в Литве и Латвии ассими. яции белорусов численность русского населения росла в течение всего довоенного периода (табл.). В частности, этнотрансформация представителей родственного народа, весьма ощутимо сказалась на динамике абсолютной численности русских в Латгалии (52.259).
Страны Черноморско-Средиземноморского бассейна в орбите послереволюционной эмиграции
Первую известную волну русской иммиграции на Балканы связывают с поселением в XVII в. групп старообрядцев в дельте Дуная. Спустя столетие адепты неофициальных толков появились на современной территории Турции и Болгарии (141.145). Залогом успешного обустройства в турецких владениях раскольников было либеральное отношение к ним властителей Османской империи. Накануне первой мировой войны небольшая русская колония, представленная преимущественно состоятельными людьми, существовала в Стамбуле (141.20). Но большинство русских - потомки более ранних переселенцев - по-прежнему проживали в отдаленных сельских районах Добруджи и, вероятно, в области Каре, отошедшей к России по итогам русско-турецкой войны 1878-1879 годов. Итак, в дореволюционный период русское население в регионе сложилось при определяющем влиянии религиозного и внутриполитического факторов.
Прелюдией к послереволюционной эмиграции в страны Черноморско-Средиземноморского бассейна можно считать направление в разгар первой мировой войны на Салоникский фронт 40-тысячного российского корпуса, по меньшей мере, несколько тысяч бойцов которого надолго задержались в Болгарии и странах Магриба.25 Массовый размах русская иммиграция в регион приобрела с окончанием гражданской войны на Юге России (табл.). Отличительной чертой «черноморского потока» эмиграции выступало также менее выраженное преобладание этнических русских среди россиян. Явное преобладание военных предопределило непомерно высокий процент одиноких, чаще разлученных с супругами мужчин призывного возраста (126.39).
Впервые ход и масштабы переселений русских определялись, прежде всего комплексом внешнеполитических факторов, среди которых особое место занимали геополитические интересы ведущих европейских государств. Во многом благодаря своему соседскому положению Турции было суждено стать одной из стран «первого прибежища» эмигрантов. В начале 20-х годов занятый воинскими подразделениями союзников Стамбул даже считался крупнейшим (до 200 тысяч человек) очагом сосредоточения беженцев четырех русских эвакуации в страны Черноморского бассейна (60.42; 126.30). В общей сложности в оккупированной зоне на территории Турции, включая полуостров Гелиболу (Галлиполи), побережье и острова Мраморного моря, по авторским подсчетам, могли найти прибежище до 250 тысяч наших соотечественников. Но бедственная материальная и жилищная ситуация в Стамбульском районе подталкивала союзников использовать в качестве временного пристанища для русских средиземноморские страны. В 1920 г. в специальных лагерях в предместьях Каира британцы разместили до 6 тысяч беженцев (55.319). Через год несколько тысяч гардемаринов, матросов и членов их семей были направлены из турецких проливов на французскую военно-морскую базу в Бизерте, куда ранее врангелевцы увели эскадру Черноморского флота.
Внешнеполитическая ситуация и значительная удаленность от магистральных направлений послереволюционного русского исхода предопределили узкие хронологические рамки эмиграции в страны Средиземноморско-Черноморского бассейна. В то же время пребывание беженцев в Турции и Северной Африке не могло быть длительным, поскольку не отвечало интересам европейских метрополий. Прекращение продовольственной помощи и ультиматум французских оккупационных властей о поголовной депортации военных спровоцировали «вал» отъездов русских из Стамбульского района. В этой связи стоит учесть выгоды транспортно-географического положения турецких проливов на пути в Европу. В начале 20-х г.г. XX в. почти поголовно выехали из Туниса русские моряки, прежде всего во Францию, а выпускники морского корпуса - также в Чехословакию и Югославию (61.51,52; 126.47; 130.72). «Гостей английского короля» также в подавляющем большинстве вывезли из Египта в Югославию, отчасти - Болгарию (55.320) (табл.). Но основную массу военнослужащих и гражданских лиц в короткий срок перебросили в Югославию, в меньшей степени в Болгарию (126.39; 134.252). В начале 20-х г.г. Балканы стали одним из магистральных направлений послереволюционного исхода.
Приток беженцев в Югославию приобрел массовый характер с 1920 года, когда местное правительство стало активно поощрять русскую иммиграцию. Отчасти патернализм центральных властей и благосклонность большинства местных жителей объяснялись традиционно тесными политическими и культурными связями с Россией. Но югославская элита руководствовалась, в первую очередь экономическими и этнополитическими мотивами. В Сербии и Черногории, потерявших в ходе балканских войн до половины мужчин трудоспособного возраста, значительную часть интеллигенции, чрезвычайно остро ощущался дефицит рабочей силы и квалифицированных специалистов. К тому же, сербам при заметном отставании по уровню развития от западных территорий было сложно сохранить гегемонию в стране с необычайно пестрым этническим составом населения.
В ходе «сербской эвакуации» в начале 1920 г. в бывшую Югославию прибыло 8,5 тыс. эмигрантов из Новороссийска, а вскоре - 2,5 тыс. ранее размещавшихся на Лемносе «гостей английского короля» (62.7; 131.14; 193.71). Еще на раннем этапе отчетливо обозначилось превалирующее влияние югославского государства на расселение русских. В 1920 г. созданные по инициативе властей самоуправлявшиеся колонии (общины) объединяли подавляющее большинство иммигрантов (8 тысяч человек). При практически повсеместном распространении представители первых организованных переселений сосредоточились, главным образом в Сербии (62.10)." Полагаем, в географии различных «волн» проглядывались существенные различия. Из-за острой потребности центральных министерств и ведомств в квалифицированных кадрах, тяготение первой эвакуации на поселение в крупных центрах, в первую очередь в Белграде, было особенно выраженным. Самые значительные очаги концентрации россиян возникли в Белграде, Земуне, Панчево, Сараево, Загребе (62.8,10). Не случайно, в 1920 г. в Югославии ввели ограничения на вселение в некоторые крупные центры (62.8). Некоторая часть эмигрантов, въехавших в страну по железным дорогам через территорию Греции и Болгарии, осела в южных районах Сербии и Македонии. Думается, беженцев «английской эвакуации», напротив, расселили, главным образом, в сельской местности Воеводины, отчасти в Баранье. Здесь возникло более 30 казачьих станиц (193.72) (табл.).28 Аграрное освоение края стимулировалось максимальной для страны относительной убылью населения и значительными резервами плодородных земель.
Но самую крупную партию россиян, включая 20 тысяч гражданских лиц, доставили в конце 1920-начале 1921 г.г. из Стамбульского района беженцев в бухты Котора, Бакарска и Дубровника (62.11,12; 193.71,72). Третья эвакуация ознаменовалась невиданным увеличением числа русских общин (табл.). Но русские оседали и в ранее созданных колониях (62.12). Подавляющее большинство беженцев отправили в глубь Югославии, прежде всего в Сербию. В первой трети 20-х г.г. на эту территорию приходилось 2/3 подобных объединений в стране (67.20). Крупный очаг «крымской эмиграции» возник в бассейнах Моравы и Тимока. По-прежнему активно осваивалась не только Центральная Сербия, но и Воеводина, ставшая вторым после столицы центром сосредоточения русских (1/6 их численности в Югославии). К 1923-1924 годам только на Банат и Бачку приходилось более 1/3 всех русских общин Югославии (67.20). Русский очаг в Воеводине не утратил своих аграрных черт, но у эмигрантов отчетливее, чем прежде, проявилась ориентация на обустройство в крупных и средних городах края. Здесь концентрировалась половина крупнейших эмигрантских колоний бывшей Югославии (карта). Особого упоминания заслуживает исключительная роль местных учебных заведений в развитии русского высшего образования на Балканах.
Из истории формирования русского населения в Латинской Америке
Эмиграцию дореволюционного периода принято считать одним из самых значительных потоков россиян в Латинскую Америку (99.65). Зародившись в конце 70-х г.г. XIX в., иммиграция в Аргентину стала накануне Первой мировой войны вторым после США направлением исхода наших соотечественников (табл.). Ни одна другая страна в регионе не располагала столь благоприятными условиями для развития российской земледельческой колонизации. И поэтому, крестьяне составляли здесь подавляющее большинство или, по меньшей мере, половину россиян (69.70; 153.4). Не случайно, всплески иммиграции 1905-1907 и 1911 г.г. синхронизировались с серией неурожаев в Центральной России (22.9). Но отчасти переселение носило религиозный и политический характер (35.83;113.217). При этом даже к 1914 г. на «русских» (православных) в Аргентине приходилось максимум 20 % от общего числа выходцев из России (36.95).
Казалось бы, оптимальные агроклиматические условия, прогрессивные формы аграрных отношений, содействие влиятельных еврейской и немецкой общин объективно способствовали оседанию русских, прежде всего, в провинциях Пампы. Но из-за сезонного характера занятости и отсутствия организационных структур у сельскохозяйственных рабочих в расселении русских в Аргентине обозначилась тенденция к деконцентрации (35.83;186.115,116). В тоже время, из-за ограниченных возможностей обустройства на земле, и, как следствие - стремления к трудоустройству в промышленном секторе, могла заявить о себе тенденция усиления роли крупных городов, прежде всего, Буэнос-Айреса, как очагов расселения русских.
При этом по сравнению с другими соотечественниками русские внесли скромный вклад в экономическое освоение территории Аргентины. Дисперсное расселение, относительная малочисленность, бедственное материальное положение, низкий образовательный ценз и разобщенность препятствовали сохранению этнического лица русскими (186.116,117). Но образованные в начале XX в. восточнославянские колонии продемонстрировали высокую сопротивляемость ассимиляции.
Одновременно с Аргентиной в орбиту российской эмиграции включилась Бразилия (табл.). Если предположить, что чередование резких всплесков и спадов переселения обуславливалось скачками цен на кофе, то основная доля россиян пришлась на основную зону плантаций этой культуры -штаты Сан-Паулу и Минас-Жераис. Но некоторой части наших соотечественников, включая украинцев, еще в конце XIX в. удалось обосноваться в штате Парана, в долине Игуасу (карта). К дореволюционному периоду, вероятно, относится возникновение восточнославянского очага на северо-востоке Уругвая, близ Пайсанду (карта). Полагаем, продвижению россиян в другие благоприятные с агроклиматической и агротехнической точки зрения районы южной Бразилии и Уругвая препятствовало явное преобладание животноводства в структуре обрабатываемых площадей.
Итак, накануне 1917 г. массовая, главным образом сезонная российская эмиграция в Латинскую Америку ограничилась Аргентиной, Бразилией, в меньшей степени - Уругваем (36.95) (табл.). Наличие широкого слоя крестьян-пауперов, распространенность докапиталистических пережитков, слабое развитие обрабатывающей промышленности препятствовали развитию сколько-нибудь заметного переселенческого движения россиян в другие страны региона. Так, несмотря на более выгодное географическое положение и нехватку рабочих рук для крупных проектов, в Мексику с 1905 г. въехало лишь несколько сотен русских рабочих с Дальнего Востока (100).59 Обустройство русских здесь связывают с основанием в 1906 г. в Северной Нижней Калифорнии несколькими сотнями молокан колонии Гуадалупе (103.78; 113.178). Возможно, в некоторых латиноамериканских странах, в частности в Центральной Америке, где сектанты появились еще в конце XIX в., адепты неофициальных российских деноминаций также составили основу собственно русского населения. Однако, за исключением Ла-Платы, в дореволюционный период в регионе не возникло более или менее заметных русских колоний.
Почти прекратившись с началом первой мировой войны, иммиграция наших соотечественников получила новый импульс после завершения гражданской войны в России. Потеряв надежду на скорое расселение из Черноморских проливов и островов Эгейского моря, некоторая часть военных (предположительно, несколько тыс. чел.) предпочла репатриации переезд в Латинскую Америку. В частности крупный эмигрантский очаг с центром в Сан-Паулу возник в кофепроизводящих районах Бразилии.
Более или менее заметный поток беженцев направился в 20-е г. г. XX в. также в Аргентину. Значительная часть эмигрантов, в особенности представителей высокообразованных слоев, осела в Буэнос-Айресе (78.57;186.117). В связи с вовлечением в сельскохозяйственный оборот северных территорий страны в Мисьонесе (с центром в Обере) возник новый ареал русского рассеяния. Но даже на фоне массовой репатриации дореволюционных переселенцев некоторая переориентация потока иммиграции вряд ли привела к существенному снижению роли Пампы и, прежде всего, столицы в демографической структуре местных русских.
По аналогии с развитием русского переселенческого движения в Северную Америку, с перемещением центра тяжести послереволюционного рассеяния на запад основными источниками русских эмигрантов в регион становятся Балканы, Центральная Европа, а с начала 30-х г.г. XX в.- Западная Европа. При этом по мере ухудшения экономической ситуации в Европе, ужесточения Аргентиной и Бразилией въездного режима, послереволюционная эмиграция распространилась на некоторые другие латиноамериканские страны. Тем более что, полагаем, в большинстве стран не чинилось серьезных препятствий стихийному переселению русских. В частности в конце 20-х-первой половине 30-х г.г. XX в. сравнительно заметные группы беженцев обосновались в Перу, Парагвае, Чили, Французской Гвиане и даже Мексике, правительство которой проводило курс на ограничение допуска «белых» эмигрантов. Но, как и в начале XX в., главными направлениями послереволюционной эмиграции в регион на протяжении всего довоенного периода оставались Бразилия, Аргентина, в меньшей степени Уругвай (табл.).
Специфической чертой послереволюционной эмиграции в Латинскую Америку можно признать также преобладание групповой формы переселений. При этом с начала 30-х г.г. прошлого столетия в состоявшем преимущественно из низших военных чинов потоке эмигрантов несколько возросла доля интеллигенции. Но местные элиты не проявили должного интереса к интеллектуальному потенциалу россиян. Единственное исключение составил Парагвай, власти которого по достоинству оценив вклад российских специалистов в победу над Боливией в Чакской войне, с первой трети 30-х г.г. активно поощряли переселение эмигрантов. Асунсьон стал одним из второстепенных центров русского послереволюционного рассеяния в регионе, хотя в этой стране так и не сложилось нового крупнейшего очага послереволюционной эмиграции.60 Не случайно, в отличие от Аргентины, Бразилии, Чили и Уругвая, местные русские еще в 30-е г.г. XX в. стали заметным фактором внутриполитической жизни (36.95).
Считается, что в общей сложности за довоенный период в Латинскую Америку перебрались десятки тыс. русских эмигрантов (99.65,66). Думается, явно преувеличенные оценки численности беженцев явились следствием их совместного учета с гораздо более многочисленным потоком восточных славян, спровоцированным ростом этнонационализма в странах Восточной Европы (табл.). Как и послереволюционные эмигранты, крестьяне из Польши и Прибалтики тяготели преимущественно в Парагвай, Уругвай и особенно в Бразилию и Аргентину. Но в отличие от беженцев, эта волна имела ярко выраженную аграрную направленность. С появлением польских и прибалтийских выходцев связано возникновение в середине 30-х г.г. XX в. в сельской местности Парагвая и Аргентинского Чако сети «русских» колоний (карта). При этом межконтинентальные переселения в ряде областей весьма ощутимо сказались на расселении восточноевропейских старожилов. Так, русское население Чако-Аустраль и, вероятно, некоторых районов Бразилии и Уругвая сформировалось при заметном влиянии восточноевропейской иммиграции из соседнего Парагвая. В то же время крестьяне совместно с российскими военными участвовали в освоении Мисьонеса и, вероятно, других территорий, образуя «гроздья» поселений в районах старой и новой земледельческой колонизации.
Похожие диссертации на География русской диаспоры в XX веке : Региональный аспект
