Содержание к диссертации
ВВЕДЕНИЕ Постановка проблемы. 1
Обзор источников. 12
— Византийские источники и их авторы. 12
— Важнейшие латинские источники. 27 Историографический обзор. 38
— Общая характеристика 38
— Итальянские морские республики и первые 47
Палеологи.
— Венеция и Византия 54
— Генуя и Византия 58 Глава I ЮРЬБА ЗА КОНСТАНТИНОПОЛЬ И ЕЕ ОТРАЖЕНИЕ
В ТРУДАХ ВИЗАНТИЙСКИХ ИСТОРИКОВ.
Ситуация на Балканах накануне отвоевания 69
Константинополя.
Международные предпосылки заключения Нимфейского 92
договора.
Нимфейский договор и его роль в латинской политике 109
Михаила VIII Палеолога.
Отвоевание Константинополя. 133
Глава II ПЕРВЫЙ ЭТАП ПОЛИТИКИ МИХАИЛА
VIII ПАЛЕОЛОГА ПО ОТНОШЕНИЮ К ГЕНУЕ И ВЕНЕЦИИ
(вторая пол. 1261 г. - первая пол. 1265 г.).
Основные задачи внутренней и внешней политики. 160
Ориентация на Геную. 170
Попытка сближения с республикой Святого Марка. 191
Глава III ВТОРОЙ ЭТАП ПОЛИТИКИ МИХАИЛА VIII
ПАЛЕОЛОГА ПО ОТНОШЕНИЮ К ГЕНУЕ И ВЕНЕЦИИ
(вторая пол. 1267 г. - середина 70-х гг. XIII в.).
Создание системы дипломатического равновесия между итальянскими морскими республиками.
— Договор 1267 г. с Генуей. 207
— Договор 1268г. с Венецией. 213
Международная ситуация в перюй половине 70-х гг. и ее влияние на внешнюю и внутреннюю политику Византии.
Глава IV ТРЕТИЙ ЭТАП ПОЛИТИКИ МИХАИЛА VIII ПАЛЕОЛОГА ПО ОТНОШЕНИЮ К ГЕНУЕ И ВЕНЕЦИИ (сер. 70-х гг. XIII в. - 1282 г.).
Два эпизода византийско-генуэзского противостояния середины 70-х гг. XIII в.
Икарий и спор за Эвбею между Византией и Венецией. 273
— Хронологическая проблема. 281
— Установление власти терциариев на Негропонте.
— Верона и Негропонт. 306
— Л икарий и его время. 310
Глава V ВЗАИМООТНОШЕНИЯ МЕЖДУ ВИЗАНТИЕЙ И 333 ИТАЛЬЯНСКИМИ МОРСКИМИ РЕСПУБЛИКАМИ В КОНТЕКСТЕ ИСТОРИОГРАФИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ XIII-XIV вв.
Михаил VIII Палеолог и итальянские морские республики в зеркале византийской историографии.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 365
Библиография 371
Приложения:
1. Первая страница хроники Карольдо 408
2 Карты 409
Оглавление 417
Введение к работе
В середине прошлого века выдающийся русский византинист А. А. Васильев писал: «Время Палеологов принадлежит к наименее исследованным вопросам византийской истории, причинами чего являются, с одной стороны, чрезвычайная сложность их истории, как внешней, так и особенно внутренней, а, с другой стороны, обилие разнообразных источников, из которых многие к тому же еще не изданы и продолжают находиться среди рукописных сокровищ западных и восточных библиотек.» Ученый сетовал на отсутствие серьезных исследований, которые охватывали бы «все стороны правления того или иного представителя» династии Палеологов. Сказанное полвека назад, несмотря на огромные успехи византиноведения в послевоенный, «золотой», - по словам Г. Острогорского, - период, остается отчасти актуальным и в настоящее время.
Особенность истории поздней Византии, взятой в тиски воинственными соседями, заключается в том, что именно в этот период усиливается воздействие внешней политики на все сферы жизни государства и общества, на все традиции и устои. Видимо, именно поэтому в современной историографии интерес к поздней Византии в значительной мере определен историей взаимоотношений этого государства с дальними и ближними соседями, равно как и огромной культурной ролью этой державы для обширного Евразийского региона. Особое место в системе международных связей Византии XIII-XV ва занимали Венеция и Генуя. Являясь неотъемлемой частью латинского мира, эти морские республики в то же время никогда с ним не сливались, с большей или меньшей последовательностью преследуя и отстаивая свои собственные интересы. Кроме того, именно Венеция и Генуя в значительной мере определяли в то время пути развития всего Средиземноморья, контролировали южный рынок международной торговли. Исследованию особенностей взаимоотношений Венеции и Генуи с Византией в период правления императора Михаила VIII Палеолога (1261-1282 гг.) и будет посвящена данная работа.
Знаменательно, что через семь лет после выхода указанного издания книги А. А. Васильева, где он посетовал на отсутствие фундаментальных исследований по истории поздних Палеологов, увидела свет основательная монография Д. Джеанакоплоса на английском языке «Император Михаил VIII Палеолог и Запад, 1258-1282 гг.», по-сути первая, — если не считать небольшой по объему и значению работы К. Шапмана о Михаиле VIII Палеологе — посвященная латинско-византийским отношениям в один из самых критических для истории Византии периодов. Большим достоинством работы греческого исследователя явилось его стремление свести воедино свидетельства как можно большего круга источникоа Но, такова уж судьба первопроходцев, в своем стремлении решить как можно большее количество проблем, некоторые он оставил в стороне, некоторые только лишь обозначил.
Время правления Михаила VIII Палсолога — это особый период в истории Византии. «Новый Константин» в своем стремлении сначала восстановить со всем блеске древнее государство ромеев, а затем просто спасти его от угрозы нового захвата, отдает себе отчет в том, что для поддержания жизни этого государства наобходимо отказаться от многих традиционных политико-идеологических и этических постулатов, ставя на первый план насущные потребности и переходя, таким образом, к проведению чисто прагматической политики. За два десятка лет своего правления он оставил о себе память соотечественников сначала как нарушитель данной им клятвы о престолонаследии, затем как освободитель Города и империи от латинян и защитник своих подданных, наконец как поборник союза с папством, вероотступник и «латинофрон»,7 пособник латинян. В памяти же латинян он предстает как тиран, незаконно захвативший столицу Латинской империи и _ вероотступник, не выполнивший условий Лионской унии 1274 г.
В современной историографии Михаил VIII Палеолог не редко характеризуется как человек беспринципный, коварный, двуличный. Но, небезосновательно наделяя его такими эпитетами, мы должны все же помнить, что был он, прежде всего, сыном своей эпохи. Действительно, он первым из византийских императоров пошел на заключение унии с римо-католической церковью в 1274 г., что закрепило за ним «славу» предателя чистоты православия. Но если вспомнить о том, что уже до него не один византийский император выражал, по тем или иным политическим соображениям, это намерение, а никейскому императору Иоанну Ватацу (1222-1254 гг.) только смерть помешала воплотить свои планы относительно унии в жизнь, становится ясно, что Михаил Палеолог только лишь выразил тенденции, вызревавшие в сфере государственной и церковной политики своего времени. Он захватил обманом трон, пойдя на клятвопреступление. Но и в этом он не одинок, достаточно вспомнить Андроника I Комнина (1183-1185 гг.).10 Кстати, и на этого императора вначале смотрели как на освободителя от засилья латинян. И он тоже запятнал себя политикой респрессий и террора по отношению к своим подданным (что, по замечанию А. Г. Грушевого, может быть расценено как свидетельство внутренней слабости режима. )
Думается, было бы Fie лишено основания утверждение, что в политике Михаила VIII Палеолога по отношению к итальянским морским республикам сочетались как старые, традиционные, так и новые черты. Основы этих отношений закладывались в комниновский период: при Алексее I (1081-1118 гг.) с Венецией, при Мануиле I (1143-1180 гг.) с Генуей.12 Их характер и эволюция зависели от множества факторов, среди которых нужды обороноспособности страны, политические и экономические интересы, международная обстановка, личные пристрастия- Завоевание и 57 лет латинского господства в Константинополе потрясли до основания все византийское общество, наложив свой отпечаток и на взаимоотношения с итальянскими морскими республиками.
О произошедших изменениях свидетельствует уже тот факт, что, например, в комниновский период рост напряженности между местным населением и латинянами, накопившейся за годы правления благоволившего «латинянам» Мануила I привел к страшному погрому 1182 г. В 1261 г. при отвоевании Константинополя, захваченного латинянами, уже не идет и речи ни о погроме, ни об изгнании поверженного неприятеля из города. И это само по-себе является интересным вопросом, ответ на который следует искать в событиях, связанных с ходом борьбы за отвоевание столицы и с той социально-экономической и этно-политической ситуацией, которая сложилась в регионе за годы латинского господства. Но, самое главное, это дает нам понять в каком конкретно-историческом контексте должен был строить свои отношения с Венецией и Генуей Михаил VIII Палеолог.
Без комплексного анализа геополитической ситуации нельзя понять и сущности генуэзско-венецианской политики первого Палеолога. Например, сближение Никейской империи с Генуей происходит в условиях радикальных изменений во внутренней политике обоих государств (установление в 1257 г.
«Пополанской диктатуры» Гульельмо Бокканегра в Генуе, «никейская революция» Михаила VIII Палеолога 1258 г.), перестановки сил в Европе в связи со смертью в 1250 г. Фридриха II и крушением власти Гогенштауфенов в Южной Италии (1268 г.), венециано-генуэзской войны (1256-1258 гг.) и целого ряда других не менее важных факторов. В какой степени повлияли все эти события на византийско-генуэзское сближение? Только анализ как можно большего количества составляющих поможет нам адекватно оценить причины и историческое значение Нимфейского договора, в отношении которого существует немало устоявшихся стереотипов, требующих проверки. В частности считается, что договор был неуравновешен с точки зрения обязательств сторон, предоставляя неизмеримо больше преимуществ Генуи Или же, что именно он заложил основу безраздельного господства республики в регионе. Но так ли это однозначно? Можно ли приписывать этому документу столь великое значение, оставляя в стороне весь комплекс причин, приведших в итоге к усилению Генуи и ослаблению Византии? Ведь отношения с Генуей, несмотря на радужное начало, отличаются неровностью, даже становятся на грань разрыва. Под угрозой оказывается и само существование Нимфейского договора. Тем не менее, конец правления Михаила VIII Палеолога знаменуется сильнейшей консолидацией византийскотенуэзского альянса, апогеем которого становятся события, связанные с поражением Карла Анжуйского, главного врага Византии, в его же доме, — т. н. «Сицилийская вечерня» (30. 03. 1282 г.).
Отвоевание столицы еще не означало восстановления всей империи. Византийцам приходилось сосуществовать с латинским обществом, укоренившимся на Балканских территориях и островах Эгеиды. Как строит «новый Константин» свои отношения с Адриатической республикой, аігравшей столь роковую роль в истории Византии? Весьма неоднозначно. И отношения не исчерпываются, конечно же, только официальными переговорами и подписанием договоров. Венеция, оказавшись вытесненной из пролиюв, делала все, что бы отстоять свои интересы в стратегически важных регионах Эгейского моря, в котором открывается самая настоящая война за сферы влияния между Византией и Венецией. В своей политической игре Михаил VTII Палеолог ловко пользуется противоречиями, раздиравшими латинское общество, не упуская ни малейшей возможности для ослабления своей адриатической соперницы. Особенно ярко это проявилось на Негропонте, зоне особого интереса Венеции, в связи с историей Икария, рыцаря, связанного вассальными узами с веронскими «терциариями», — ставленниками Венеции, — перешедшего на службу к императору и ставшего адмиралом византийского флота. И если, в конечном итоге, в отношениях Михаила VIII Палеолога с Генуей победили силы «притяжения», — то Венеция предпочла примкнуть к стану Карла Анжуйского, злейшего врага Византии.
Основная цель нашего исследования — понять общие закономерности политики Михаила VIII Палеолога по отношению к Венеции и Генуе и ее связь с внутренне- и внешнеполитической ситуацией Византии. В связи с этим мы ставим перед собой ряд задач, среди которых выявление основных этапов этой политики, а также средств и методов ее проведения. На нашем пути встает целый ряд объективных трудностей, связанных с тем, что изучая данную проблему византинисты и медиевисты зачастую опирались на разные комплексы доступных им источников. Первые основывались прежде всего на греческих нарративных и документальных источниках, проявляя не редко слабое знакомство с теми западными авторами (особенно писавшими на вульгате), которые находятся вне круга широко известных материалов, не говоря уже об источниках восточного происхождения, — и наоборот. Это приводило к тому, что интереснейшие данные, находящиеся в «не своих», пусть даже и широко используемых коллегами, работающими в другом направлении, материалах, оставались просто невостребованы. Работа Д. Джеанакоплоса, как и многие другие исследования, посвященные более частным проблемам этого же периода, ясно свидетельстуют о необходимости комплексных исследований с привлечением как можно большего круга источников самого разного характера и происхождения, к чему и стремилась диссертантка. В работе используются некоторые западные источники, еще не введенные в оборот специалистов, которые помогают по ноюму взглянуть на разные аспекты взаимоотношений между Византией и итальянскими морскими республиками.
Однако, не достаточно найти новые источники. Часто самую большую проблему представляет использование источников «старых», широко известных не одному поколению историков, но не до конца истолкованных и содержащих дополнительные эвристические возможности. Это в полной мере относится и к византийской историографии XIII-XIV ва с ее идеологической заданностью и, в связи с этим, не редко неоднозначностью и туманностью повестювания, трудно поддающегося интерпретации. Но насколько свободны от идеологической заданности источники венецианские и генуэзские? С этим связана и другая наша задача, — подойти к историческому сочинению не только как к простому источнику информации, но как к жиюму свидетельству конкретной эпохи, понять причины тех или иных особенностей в изложении материала, связь их с общей идеологической и методологической традицией того времени, личными качествами автора, его положением в обществе, взглядами, — с тем, что М. Блок называл «психологией свидетельства».
Идеологическая заданность не была свойственна только византийцам и их западным современникам. Потомки, историки нового и новейшего времени, с неослабеваемым рвением продолжали втискивать в тесные идеологические рамки историю византийского периода, зачастую полностью искажая картину действительности, на которую смотрели сквозь задымленное стекло различных предубеждений и теорий, властвовавших в Европе в последние столетия. И хотя в последнее время такой подход постепенно преодолевается, тем не менее, при работе с современной историографией, не гоюря уже о произведениях историков более раннего времени, необходим учет идейной, конфессиональной и методологической позиции автора.
XIII век был во многом ключевым для будущего всей Европы. Настоящее исследование актуально и в наши дни. Геополитические изменения последних лет с новой силой поставили вопросы отношений между западной цивилизацией и наследниками византийской культурно-идеологической традиции, побуждая искать в истории корни некоторых антогонизмов, веками раздирающих европейское общество.
Прежде чем приступить к теме исследования, необходимо уточнить некоторые определения, которыми мы будем пользоваться в нашей работе. Обычно в литературе, применительно к внешней политике византийских императоров, встречаются следующие термины, часто взаимозаменяемые: «латинская политика» и «итальянская политика». В связи с этим отметим, что понятие «латинянин» и «латинство», как нечто чуждое византийскому православному мировоззрению, зародившись в общественной мысли византийцев,18 и сформулированное патриархом Фотием (820-891 гг.), приобрело, особенно после Великой схизмы 1054- г. и начала Крестовых походов, негативный оттенок, обозначая представителей западно-римской, «ущербной» ветви христианства, которой противопоставлялась «-принадлежность подданных империи к "истинной", православной и именно — грекоязычной церкви». Соответственно, как констатируют сами византийцы, и для латинян греки были не более, чем «белыми агарянами.» В нашей работе под «латинской» политикой мы подразумеваем весь комплекс отношений между Византийской империей и католическими европейскими государствами. Термин «итальянская политика» охватывает систему связей с государствами Апеннинского полуострова, в том числе и папским Римом. В работе, наряду с общими определениями «латиняне», «итальянцы», будут использоваться и более конкретные определения: «генуэзцы», «венецианцы», «пизанцы». Надо отметить, Понта (XIII-XV ва) // ВО. М., 1991. С 149; Balard М. Caffa "Ianuensis civitas in extremo Europe" II RB. 1993. T. 3. P. 165-182; Jacoby D. Les Genois dans l Empire byzantin: citoyens, sujets et proteges (1261-1453) II La storia dei genovesi. Atti del что источники, особенно латинские, довольно четко отмечают разницу между, например, «генуэзцами» или «венецианцами» и «латинянами».
Для обозначения жителей Византийской империи мы будем использовать как слово «византийцы», имеющее хождение в наши дни, так и то, которое используется византийскими авторами и соответствует традициям того времени: «ромеи», они же «греки». По этому поводу пояснение нам дает Пахимер: «eivca yap косі Тооцххіогх;, ovq cc&rol (латиняне - M. Б.) Грсакой; оуоцб огхп». В палеологовскую эпоху византийцы, несмотря на то, что византийское государство по-прежнему именовалось империей Ромеев, стали склоняться к признанию себя греками прежде всего вследствие желания отмежеваться от современных им жителей Рима, расположенного по ту сторону Ионического моря. Отметим, что вопрос о п[)авомерности названий «Византия» и «византийский» является предметом дискуссии в научных кругах.
Географическим ареалом, находящимся в центре нашего внимания, является Константинополь, территории, входящие в состав Византийской империи после 1261 г., и Латинская Романия. ОБЗОР ИСТОЧНИКОВ
Источниковую базу диссертации составили нарративные, документальные и законодательные источники. Речь идет прежде всего о произведениях византийских историков XIII-XIV вв., сочинениях западных историков и хронистов XIII-XVI ва, латинских и греческих источниках государственного и частно-правового характера XIII-XV вв.
— Византийские источники и их авторы.
X. - Г. Бек отмечал, что особым преимуществом византийской историографии (в отличии от хронистики - М. Б.) являлось то, что она создавалась людьми, принимавшими непосредственное участие в событиях, о которых рассказывали, являясь, зачастую, их главными действующими лицами и имея доступ к материалам, совершенно недоступным простому смертному. По отношению к периоду правления Михаила VIII Палеолога это верно только отчасти. Нашими главными византийскими источниками являются произведения Георгия Акрополита, Георгия Пахимера и Никифора Григоры. Григора родился в самом конце XIII а, поэтому не был очевидцем описываемых нами событий. Акрополит, их непосредственный участник, заканчивает свой труд 1261-ым годом. Единственным прямым свидетелем эпохи Михаила VIII Палеолога остается Пахимер. Таким образом, если для первых двух лет фактического правления Михаила Палеолога (1259-1261 гг.) мы располагаем сведениями трех историков, из которых двое — очевидцы, то для последующего двадцатилетия (1261-1282 гг.) можем расчитывать только на Пахимера и Григору, которые об отношениях первого Палеолога с итальянскими морскими республиками пишут довольно мало. Для объективной интерпретации этих немногих сведений необходимо понять особенности мировоззрения и стиля историков, работы которых явились объектом нашего исследования, уделить внимание не только их произведениям, но и характеристике их личности.
Георгий Акрополит родился по одним данным в 1212 г., по другим — в 1217 г.4 в Константинополе в знатной семье. К сожалению, информации о нем дошло до нас немного: только то, что он упоминает сам в своей книге5 и ряд отрывочных сведений, которые мы можем обнаружить у других авторов, прежде всего у Пахимера и Григоры. В шестнадцатилетнем юзрасте он переправляется в Никею, где его берет под свое покровительство сам император Иоанн III Ватац (1222-1254 гг.).