Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Французский двор в процессе эволюции: от Средневековья к Ренессансу 68
1. Институциональное и социальное развитие двора в Средневековую эпоху 68
1.1. Дворец-двор Меровингов-Каролингов 68
1.2. Главные должности двора Капетингов: видимость преемственности 74
1.3. Трансформации двора и его служб при Людовике Святом 80
1.4. Структура и институциональное развитие двора в позднее Средневековье 86
1.5. Куриальный персонал и его социально-политическая роль 98
1.6. Благородный социум двора: рыцари, дворяне, придворные, фавориты 103
1.7. Сеньориальные дворы Франции XV в. 113
2. Политические и организационные трансформации Ренессансного двора при Франциске I и Генрихе II (1515—1559) 124
2.1. Влияние сопредельных дворов 126
2.2. Правовая формализация положения служащих двора 135
2.3. Иерархия должностей и рангов 144
2.4. Коронные должности и главные службы дома короля 153
2.5. Военный двор 164
2.6. Церковный двор 172
2.7. Публичные церемонии 180
Глава II. Двор Екатерины Медичи и Карла IX (1560—1574) 190
1. Дамский двор и его место в системе большого двора 190
1.1. Изменения в положении королевы Франции 192
1.2. Королева-мать и ее полномочия 197
1.3. Церемониал двора королевы 201
1.4. Структура дома королевы / дамские должности 206
1.5. Структура дома королевы / мужские должности 215
1.6. Персональное окружение Екатерины Медичи 226
Дамы 226
Фрейлины 235
Мужчины 243
2. Куриальная реформа и Регламенты двора в 1560—начале 1570-х гг. 253
2.1. Идеальный церемониал двора в представлении Екатерины Медичи 257
2.2. Регламенты Карла IX 268
3. Корона и герцоги де Гиз-Лотарингские 281
3.1. Политическая борьба при дворе в 1559—1572 гг. 281
3.2. Попытка куриального переворота 1572 г. 293
Глава III. Расцвет и крушение двора Генриха III Валуа (1574—1589) 303
1. Структура двора и куриальный функционал согласно «Регламентам» 1570-х—1580-х гг. 303
1.1. «Ответы» герцогу де Гизу 304
1.2. Церковный двор 314
Руководители двора 314
Функции и церковный церемониал 318
1.3. Светский двор 322
Службы Главного распорядителя двора 323
Королевская палата 333 Конюшенное ведомство двора 342
Охотничьи службы 347
1.4. Военный двор 351
2. Церемониал двора в 1578—1585 гг. 367
2.1. Организационно-правовое конституирование знати 367
2.2. Источники церемониала 1585 г. 377
2.3. Церемониал мужского двора 385
2.4. Церемониал дамского двора 395
3. Организационный распад двора в конце 1580-х гг. и его политические последствия 407
3.1. Последний Регламент (1589) 407
3.2. Четыре двора одного королевства 416
Глава IV. Двор Маргариты де Валуа, королевы Наваррской, и политические судьбы двора Франции 427
1. Двор дочери Франции в 1578 г. 428
1.1. Дамы Маргариты 431
1.2. Мужчины дома королевы Наваррской 438
2. Религия и политика при дворе Маргариты де Валуа 445
2.1. Королева Наваррская в поисках межконфессиональной гармонии 445
2.2. Двор-медиатор: между Парижем и Нераком в 1579—1581 гг. 456
2.3. Епископ Аженский и церковный двор Маргариты 467
3. Двор последней Валуа в 1583—1605 гг. 477
3.1. Маргинализация двора Маргариты в 1583—1585 гг. 477
3.2. Феномен «беглого двора» королевы в 1585—1587 гг. 485
3.3. Двор в изгнании в 1587—1605 гг. 502
Глава V. Институт королевского двора в конце XVI века 514
1. Воссоздание французского двора при Генрихе IV 514
1.1. Военный двор в 1589-1594 гг. 514
1.2. Регламентация придворной жизни 1590-х гг. 519
2. Двор в зеркале критики 529
Заключение. Двор в XVI в.: итоги эволюции института власти и управления 548
Список сокращений 568
Список источников и литературы 569
- Сеньориальные дворы Франции XV в.
- Куриальная реформа и Регламенты двора в 1560—начале 1570-х гг.
- Источники церемониала 1585 г.
- Двор в зеркале критики
Сеньориальные дворы Франции XV в.
Объективным препятствием политике создания централизованного французского двора и государства являлись крупные феодалы, способные оспаривать королевский авторитет. Особенностями французской придворно-политической жизни XIV-XV вв. было существование нескольких самостоятельных сеньориальных дворов, держатели которых также обладали королевскими коронами и суверенными правами на территориях вне Франции. Помимо собственно двора королей династии Валуа, существовал также двор в Наварре, где до 1441 г. правила ветвь Капетингов, имевшая обширные владения в самой Франции, а потом ее преемники по женской линии – южнофранцузские сеньоры д Альбре, графы Перигора и виконты Лиможские, с резиденциями в По (Наварра) и Нераке (Франция)260. Затем – двор королей Неаполя из рода Валуа, осевший в замках Анжу после изгнания из Италии в 1442 г., а позже переехавший в Прованс261. Помимо этого, дворы герцогов Орлеанских, Бургундских, Бурбонских, Бретонских, Алансонских, графов Арманьяков, и др., располагавшиеся в резиденциях-замках этих принцев; последние, как правило, являлись принцами крови и родственниками короля; по этой причине изначально их дворы организационно во многом имитировали французский двор, являясь одновременно центрами политического сепаратизма262.
Так, например, в РНБ находится редкий документ, подписанный Марией де Ла Марк (Клевской), вдовствующей герцогиней Орлеанской и матерью будущего Людовика XII, 9 июля 1465 г. в замке Блуа. Он предписывает хранителю печати и управляющему финансами Орлеанского дома Пьеру де Рефюжу (garde de nos sceaux, maistre Pierre du Reguge, gouverneur de mos finances) выплатить жалование служащим герцогини и ее малолетнего сына. В списке значатся должности, идентичные должностям дома короля: генеральный наместник (графств Блуа и Валуа), шталмейстер, гофмейстер, хлебодар. Подобно правилам при королевском дворе, в документе оговаривается, что жалование будет рассчитано за вычетом дней, когда означенные сеньоры-должностные лица отсутствовали на службе по каким-либо причинам263. На сегодняшний день, впрочем, почти нет обобщающих работ о региональных феодальных дворах, их структуре, организационных и социально-политических трансформациях. Однако с уверенностью можно говорить, что в середине XV в. все эти дворы считали своим эталоном отнюдь не скромный двор королей Франции, а блестящий, многочисленный, хорошо организованный и церемониальный двор герцогов Бургундии264.
Бургундскому двору, бесспорно, отводится особое место во французском феодальном мире, поскольку в XV столетии этот двор затмил во всех смыслах двор французский и даже стал главным двором Европы265. Его институциональная модель, подробно описанная в сочинениях Оливье де Ла Марша, являлась образцом для подражания уже для современных ему дворов и государей266. По этой причине, в отличие от иных дворов Франции, этому двору посвящена обширная историография, связанная с трудами ряда действующих научных школ, прежде всего последователями и коллегами немецкого медиевиста Вернера Паравичини267. Конечно, остались подробные описания бургундского двора и его церемониала, значительное количество документального материала, которое по объему явно превосходит все, что мы имеем относительно двора Франции XV века, но феномен существования бургундского двора по-прежнему ставит много вопросов перед историками268. Пожалуй, одним из главных является вопрос влияния французского двора Капетингов и ранних Валуа на его становление и развитие, равно как вопрос о бургундском влиянии на европейские дворы раннего Нового времени, в том числе, французский. Отвечая, в частности, на один из этих вопросов, Е.И. Носова показала, что структура бургундского двора и названия должностей во многом были скопированы с французского двора XIV в., и пришла к важному выводу, что «ни одной черты, которая принципиально отличала бы бургундский двор от французского, нам так и не удалось обнаружить»269.
Конечно, совокупный бюджет Бургундского государства, или, правильнее сказать, средства, которыми располагали его герцоги, мог (могли) вполне соперничать с бюджетом короля Франции: в первой половине XV столетия по известным причинам доходы королевской семьи значительно уступали доходам бургундских государей270. Соответственно, герцоги были в состоянии позволить себе содержать более блестящий и более многочисленный двор, ставший со временем эталоном организации для европейских дворов271. Претендуя на королевскую корону и именуясь герцогами «милостью Божьей», властители Бургундии рассматривали свой пышный и огромный двор как важнейший политический инструмент репрезентации своей силы и могущества, и едва не добились своей цели272. Придворный бургундский историограф Жорж Шатлен писал, что после воинской славы, двор [l Estat domestique] – «первое, к чему следует относиться с особым вниманием; содержать его в образцовом порядке – важнейшее дело»273.
Бургундские герцоги мечтали о королевской мантии, в том числе потому, что вынуждены были признавать статусное первенство, сюзеренитет двора Франции, будучи прямыми вассалами короны, и по этой причине стремились обрести полную суверенность своего двора, завершив политический развод с Францией и вступив в прямые отношения с императором. Несмотря на то, что двор королей Франции был организационно скромнее и церемониально проще, что было связано с последствиями катастроф Столетней войны, именно он в итоге оказался единственным двором, сумевшим, несмотря на сложные обстоятельства, доказать свою жизнеспособность, объединить все остальные дворы и в конце XV в. стать двором всей Франции.
Эту задачу начал решать еще Людовик XI, «всемирный паук», главный враг последних герцогов Бургундии, который успешно и планомерно осуществлял политическую централизацию Франции во второй половине XV в., в том числе с помощью тактики «скрытого и распыленного» двора. Несмотря на то, что окружение Людовика XI неплохо изучено, история его двора еще не написана274. Ж.-Ф. Сольнон назвал этот двор «слишком буржуазным», имея в виду прежде всего скромное происхождение многих советников, стиль его репрезентации, незначительное социально политическое и культурное влияние275.
В первые же годы своего царствования (1460-е) Людовик XI столкнулся с тем, что королевские служащие его двора начали рассматривать практику должностной несменяемости как минимум на протяжении жизни короля, в качестве своего права, тесно связанного с социальным статусом и претензиями на отправление управленческих функций публичного-правового порядка. Более того, тенденции наследования должностей XIV в. обрели силу в следующем столетии, постепенно обретая черты постоянства и формализации: как пишет Ю.П. Малинин, в XV столетии зафиксированы первые случаи покупки-продажи должностей, что означало превращение их в собственность в правовом смысле276. Людовик XI спровоцировал создание Лиги Общественного блага – противостоящей ему вооруженной феодальной коалиции – тем, что начал активно нарушать эту практику несменяемости, лишая должностей неугодных ему влиятельных придворных и государственных лиц277. Потерпев открытое поражение от Лиги (1465), он вынужден был пойти на огромную уступку – издать эдикт 1467 г. о пожизненном характере публичных должностей (offices publiques)278. Прежде всего речь шла о главных коронных и придворных должностях, но не только. Эдикт имел статус не отзываемого, и, по сути, стал одним из фундаментальных законов королевства.
Куриальная реформа и Регламенты двора в 1560—начале 1570-х гг.
Французский историк Юбер Метивье в свое время совершенно справедливо отметил, что Екатерина Медичи была «одержима соблюдением этикета», привив это своему сыну Генриху III. Речь идет о куриальных реформах 1570-1580-х гг., продолживших начинания Франциска I646. Между тем на деле эти реформы начались раньше, в правление Карла IX, что мы попробуем доказать. Буквально с первых дней своего правления при десятилетнем короле королева-мать столкнулась с проблемами, которые тщетно пытались решить герцоги Гизы, правившие при Франциске II (1559-1560): религиозным брожением в стране, сопровождающимся пока эпизодическими, но при этом регулярными военными стычками католиков и протестантов, но самое главное – колоссальным дефицитом средств на государственные нужды, в том числе, нехваткой денег на содержание двора. Еще кардинал Лотарингский грозился повесить во дворе Амбуазского замка каждого, кто осмелится обратиться с прошением к королю о пенсии и финансовой помощи647. Королевский долг в целом составлял 43 млн. турских ливров, при годовом доходе около 13 млн. (1560)648. Принимая во внимание, что двор финансировался главным образом из косвенных налогов (aides) (примерно 2 млн. т.л. в 1576 г.), и при этом тратил средства, значительно превышающие возможности налоговой базы (3 800 000 т.л. в 1576 г.), нужно было срочно сокращать расходы649.
Ж.-О. де Ту писал в своей «Истории моего времени»: «Следуя обещанию, которое канцлер [Франции Мишель де Лопиталь] дал [Генеральным] штатам [в декабре 1560 г.], были пересмотрены некоторые статьи расходов. Содержание служащих дома короля [в 1561 г.] было уменьшено на треть. Также уменьшили на треть все пенсионы, за исключением предназначенных для иностранцев»650. Эти меры не коснулись содержания дома самой Екатерины Медичи, ни количества занятых на службе лиц. Видимо, траты на двор были по-прежнему настолько велики, что Екатерина вскоре решила обратиться к испанскому опыту – образцовому двору испанских Габсбургов. 9 августа 1561 г. она писала французскому послу в Испании епископу Лиможскому, Франсуа де Лобеспину: «Господин де Лимож, поскольку король мой сын еще пребывает в том возрасте, который не позволяет вести дела в полной мере, я пытаюсь всеми путями сократить его расходы с тем, чтобы вернуть платежеспособность. И поскольку мне известно, что испанский порядок более бережлив, чем наш, я желала бы во что бы то ни стало увидеть Положение о доме короля Испании, моего доброго сына, [а именно], сколько людей из числа живущих при дворе питается [за счет короля], сколько состоит на жаловании или ином вознаграждении.
Посему прошу Вас, господин де Лимож, приложить усилия, чтобы найти для меня это Положение, равно как Положение о доме моей дочери, королевы [Испании], ибо оба [Положения] мне весьма понадобятся … для моей цели. При возможности напишите мне также о порядке, который соблюдается при поездках [королей] по стране, а именно, кто их сопровождает из числа лиц на королевском содержании, каким образом происходит размещение служащих в местах остановок, как перевозится багаж. [Все это] прошу прислать при первой же оказии»651.
Нам неизвестно, выполнил ли посол королевское поручение и отправил ли описание испанского двора, в 1560/61 гг. осевшего в Мадриде, – маленьком городе, не сравнимом с Парижем; наконец, насколько помогла эта информация куриальным мероприятиям королевы-матери652. Судя по ориентировочным подсчетам, испанский двор Филиппа II и Елизаветы Французской действительно в численном отношении уступал двору французскому (в доме короля служило 1500 чел.), и надо полагать, был более экономичен, хотя гораздо лучше упорядочен церемониально653. Во всяком случае, сократить французский двор королеве не удалось: во время Большого путешествия по Франции (Grand Tour) в январе 1564 – мае 1566 гг. королевский поезд достигал 18 000 человек654. Во имя экономии средств Екатерина ввела в практику задержку выплаты жалованья (которое обычно выплачивалось раз в квартал) как служащим двора, так и членам Парижского парламента (иногда на несколько месяцев), тем более что средства с косвенных налогов, да еще и в условиях религиозных волнений в стране, поступали в казну нерегулярно655. Освободившиеся деньги пускались в рост разными способами благодаря придворным финансистам656.
Для организации церемониального пространства, способного вместить огромную массу людей, особенно в дни праздников, балов, процессий и шествий, а также в связи с появлением царствующей королевы Франции Елизаветы Aвстрийской, супруги Карла IX (1571), Луврский замок-дворец постоянно перестраивался и расширялся. Наконец, в 1564 г. началось строительство нового дворца – Тюильри – специально для Екатерины Медичи и ее двора, расположенного напротив Лувра и соединенного с ним галереей, с единым садово-парковым пространством, куда королева-мать переселилась в 1580-е гг.657. По причине нехватки средств, ни один из дворцов так и не был достроен в XVI в., однако Париж, особенно в зимние и осенние месяцы, стал постоянным пристанищем двора. По мнению К. цум Кольк, королева-мать сделала его городом-резиденцией двора во второй половине 1560-х гг., в том числе с целью экономии куриального бюджета и соображений безопасности, особенно после т.н. «сюрприза в Мо» 1567 г. – попытки захвата королевской семьи гугенотами658.
Источники церемониала 1585 г.
Профессионализация придворной службы в условиях войны, когда король нормативно закрепил выполнение самых детализированных за всю историю французской монархии церемониальных обязательств, и даже впервые опубликовал их, сделав общедоступными, в то время когда возобновились гражданские столкновения и росло всеобщее неповиновение центральной власти, не была принята и понята многими дворянами. Несмотря на то, что ответственными за исполнение Регламента 1585 г. назначались преданные королю руководители куриальных подразделений, последние не смогли радикально обновить штатный состав двора, в том числе по причине должностной несменяемости, и с другой стороны, были не в состоянии воспрепятствовать массовому отъезду дворян в ультракатолический лагерь и под знамена герцогов Гизов, а значит, предотвратить распад двора. Зачастую рядовые придворные, отработав положенную дежурную смену, отбывали к Гизам и потом отказывались возвращаться ко двору под благовидными предлогами (болезни, семейные проблемы, недостаточность средств для пребывания при дворе), но при этом, сохраняли свои должности как семейную собственность964. У короля было не так много правовых и организационных рычагов воздействия, чтобы в отсутствие дворянина при дворе заставить его отказаться от должности в пользу верного человека. По словам Ж. Бодена, «правитель ничего не может сделать против закона», изданного им же самим965.
Ж.-О. де Ту, высокопоставленный парламентский магистрат, спустя годы написал о королевском Регламенте 1585 г. следующее: «Король Генрих, зная, что потерял уважение своих подданных, и что королевское Величество унижается день ото дня, решил воспрепятствовать этому посредством учреждения торжественного церемониала и сопровождающих его пышностей. …Мысль об этом пришла ему в голову после беседы с леди Дуглас, супругой графа Стаффорда, посла королевы Елизаветы: король в деталях воспринял формальности и почтение, с которым относились к королям Англии; например, какое число комнат и передних нужно пройти, чтобы достичь королевской спальни. Этот церемониал [1585] был весьма в его вкусе, и он принял решение отныне соблюдать его в отношении своей персоны. Постоянные изменения, которые этот государь вносил в куриальные порядки, служили доказательством того, что разум его желал познать все и всем остаться недовольным. Кроме того, что эти регламенты увеличили презрение, которого он хотел избежать, их публикуя, они сделали его еще более ненавистным всем разумным людям, которые не могли видеть без раздражения новые лица [при дворе], приравненные или даже предпочитаемые принцам. Почти все предвещали большие несчастья для короля и его королевства»966.
Долгое время эти строки де Ту, до недавнего времени считавшегося одним из самых достоверных историописателей Религиозных войн, воспринимались буквально, и служили доказательством того, что церемониал 1585 г. остался на бумаге и вызвал только отторжение у тех, кому он предназначался, включая самого де Ту967. Однако в последние годы начался пересмотр отношения к этому парламентарию, с более критическим взглядом на то наследие, которое он оставил после себя968. Несмотря на то, что де Ту поддерживал партию короля, на деле его отношения с последними Валуа не были безоблачными, в том числе по причине его собственных карьерных амбиций и тяжелого характера. Ряд приводимых им фактов о Генрихе III и его дворе, которые казались безусловными, теперь вызывают сомнения969. Якобы решающая для судеб французского церемониала встреча короля с женой английского посла Эдварда Стаффорда, баронессой Дуглас Шеффилд (Douglas Sheffield), жившей с мужем во Франции в 1583-1591 гг., более не подтверждается ни одним источником, включая «Календарь государственных документов» правления Елизаветы I970. Конечно, английские биографы настаивают, что баронесса была вхожа ко двору Екатерины Медичи, и через ее посредство могла иметь аудиенцию у короля971. Однако вся логика принятия важных решений Генрихом III опровергает такой путь учреждения церемониала при дворе Франции. C другой стороны, действительно, появление при Королевской палате в Лувре аудиенц-залы и государственной присутственной палаты, предшествующих, с 1585 г., передней и зале для ожиданий, полностью соответствовало архитектурно-пространственному пространству, существовавшему в XVI в. при аналогичной палате английского двора; однако, не его одного972.
М. Шатене, которая специально изучала вопрос архитектурной организации и размещения французского двора в нескольких резиденциях в XVI в., обратила внимание, что ренессансные дворы итальянских кардиналов второй половины века были выстроены аналогичным образом, ровно с тем же набором комнат, предшествующих королевской спальне, и сделала предположение, что, скорее всего, Генрих III обратился к итальянскому опыту и перенял его973. К такому выводу также подталкивает сообщение венецианского посла во Франции Джованни Дельфино (октябрь 1584 г.), в котором он уведомлял Светлейшую республику о новом составе помещений Королевской палаты, которую, видимо, уже перестраивали под церемониал 1585 г., и которая теперь «скорее похожа на итальянскую, чем на французскую»974. В связи с этим стоит напомнить о пребывании Генриха III в Венеции во дворце Фоскари (Foscari) летом 1574 г., по пути во Францию, где он встретился с незнакомой ему конфигурацией жилого пространства. Известно, что ему было приготовлено три комнаты-анфилады во дворце, по итальянскому обычаю, которые король, велел использовать как спальню (центральную из комнат), гардеробную (кабинет) и переднюю, однако принял во внимание их изначально иное назначение975.
Возвращаясь к свидетельству де Ту, написанному спустя время, уже после смерти короля и смены династии, можно увидеть следы личной обиды на Генриха III, разрешавшего доступ к своей персоне только избранной группе лиц, вкупе с желанием приписать ему склонность к чужестранному, а значит, зловредному для французов, влиянию. Видимо, леди Дуглас, которая умерла до появления его «Истории своего времени», охватывающей события 1585 г., была удобной фигурой, чтобы вменить ей несуществующее влияние на Генриха III.
Парижане в лице Пьера де Л Этуаля скорее обратили внимание на внешние изменения при дворе: «В начале сего 1585 года король издал новый регламент для своего дома, равно как по поводу одежды тех, кто ежедневно пребывает подле его персоны на квартальной службе. Последние должны отныне одеваться в черный бархат, с золотой цепью на воротнике, и им велено заменить шляпы на береты или бонеты (bonnets) также из черного бархата, пока они пребывают на службе. Тем же, кто заседает в Государственном или Узком совете …надлежит надевать длинную одежду из фиолетового бархата»976. Черный цвет, как цвет христианских добродетелей и королевский цвет в Европе XVI в.977, также был выбран Генрихом III не случайно для себя и своего двора, поскольку объединял и католиков, и гугенотов, выполняя важную символическую роль единства куриального института. Отныне одежда должна была четко отделять любого придворного от иных дворян и лиц, имевших доступ ко двору. Цветовая королевская экспансия, по выражению С.А. Польской, охватила «окружающее монарха пространство и ближних к нему лиц»978. Визуальное воплощение сакрального пространства, связанного с фигурой короля, было нацелено вместе с тем на дальнейшую институционализацию двора и создание недосягаемого по социальному престижу и значению элитарного политического, межконфессионального, церемониального и общественного центра.
Двор в зеркале критики
Королевский двор с его центральной ролью в системе власти и управления, институт, претендующий на право формировать ключевые ценности общественной жизни, встречал не только религиозно политическое, но также интеллектуальное сопротивление своей экспансии. Начиная со второй половины XIV в., времени появления анонимного трактата «Сновидения садовника», во французской литературе формируется настоящее антикуриальное направление, представленное сочинениями Алена Шартье «О куриальной жизни / De vita curiali» (ок. 1427), Жана де Бюэя, «Жовансель/Le Jovancel» (1466), балладами Эсташа Дешана, и др.1364.
XVI столетие породило не менее многочисленные и не менее разножанровые антикуриальные произведения: на фоне растущей италофобии Филибер де Вьенн написал ответ «Придворному» Кастильоне, озаглавив его «Философ двора/ Philosophe de Court» (1547), и подчеркнув, что двор не может претендовать на высший арбитраж в деле формирования образцового поведения и нравов, поскольку сам зачастую демонстрирует противоположные примеры. Популярностью пользовался и французский перевод (1542 ) книги испанского автора Антонио де Гевары «Презрение двора / Menosprecio de corte», где он предостерегал придворных отдавать свою свободу двору в обмен на «сомнительное божество», куриальную службу. Наверняка, появление «Добровольного рабства» Этьена де Ла Боэси в 1563 г., и взлет тираноборческих идей во Франции во время Религиозных войн были хорошо подготовлены предыдущей литературной, антикуриальной традицией1365.
Одним из ярких обличительных жанров второй половины XVI стали публицистические произведения, и в особенности, памфлеты, чему посвящена недавняя книга Т. Деббажи-Барановой1366. На одном из них – анонимном «Сатирическом разводе» – мы остановимся подробнее, поскольку он был полностью посвящен критике двора Валуа-Бурбонов, посредством обличения его основных акторов, Генриха IV и Маргариты де Валуа, где антикуриальные идеи плотно сплелись с тираноборческими. Подобная тенденция уже проявляла себя в сочинениях гугенотского публициста Франсуа Отмана, однако «Сатирический развод» стал ее самым известным воплощением1367. Появление этого памфлета, видимо, случилось в 1607 г., и поначалу прошло для французского общества незамеченным. Однако в последующее время он получил большое распространение, на фоне антимонархических настроений времен Просвещения, а в XIX столетии стал восприниматься как один из самых достоверных источников о жизни и нравах двора второй половины XVI в.
«Сатирический развод» также положил начало возникновению «черной легенды» о главной отрицательной героине памфлета – Маргарите де Валуа, первой жене Генриха IV, и стал причиной удивительной живучести этой легенды1368. До недавнего времени в специальной и популярной литературе образ Маргариты прочно ассоциировался с образом второй Мессалины, распущенной венценосной дамы, бездумно прожигающей свою бесполезную жизнь и оставшейся в истории только благодаря своим любовным похождениям1369. Развенчивать многовековые мифы и устоявшиеся историографические клише довольно сложно, особенно если в их основе лежат талантливо сфабрикованные псевдобиографии героев, написанные еще при их жизни, каковым является «Сатирический развод»1370. Более того, мы с уверенностью можем назвать его самым ярким антикуриальным памфлетом, венчающим всю средневековую и ренессансную традицию, нацеленную на борьбу с монархической тиранией и королевским произволом. Ведь его главные антигерои – королева Маргарита и Генрих IV, которые держали королевский двор, созданный по их образу и подобию.
Исследователи предыдущего времени так и не смогли ответить на вопрос о подлинном авторе этого сочинения. Вопрос об авторстве приниципиально важен, поскольку позволяет понять, чьи интересы представлял сочинитель памфлета и чьи настроения выражал, в какой мере он был связан с двором и оппозиционными общественными группами. В какой-то момент большинство историков и литературоведов согласилось с тем, что памфлет вышел из-под пера известного гугенотского историка, писателя и поэта Теодора-Агриппы д Обинье (1552-1630), создателя едких религиозно-политических произведений, и «Сатирический развод» в XIX в. был включен в его собрание сочинений1371. Однако почти одновременно появились сомнения в его авторстве1372, поскольку этот памфлет весьма отличался от всего, что было им написано ранее; также оставался открытым вопрос: что же побудило этого талантливого гугенота-писателя выбрать своей мишенью королеву Маргариту? Очевидно, что причиной не могла быть она сама, поскольку к моменту написания этого сочинения д Обинье не видел королеву больше двадцати лет: с 1583 по 1605 гг. Маргарита де Валуа постоянно жила в Гаскони и Оверни, будучи политической изгнанницей, почти забытой при дворе. И если у него были какие-то юношеские обиды на ее невнимание и насмешки по поводу его поэтических талантов, во время его пребывания при наваррском дворе в Нераке в 1570-1580-е гг., то все это он сполна отразил в своей «Всеобщей истории», которую писал, начиная с 1600 г.1373. Конечно, сторонников версии его авторства также смущало и смущает сейчас то, что д Обинье до конца жизни не признавал памфлет своим творением, чему никто не смог дать убедительного объяснения. Начиная с 1620-х гг. он, продолжая писать и дожив до глубокой старости, пребывал в эмиграции в протестантской Женеве, где ему ничего не угрожало. Затем, если внимательно читать строки его автобиографии, известной как «Жизнь, рассказанная его детям», и созданной как раз в Женеве, то о королеве Наваррской он говорит почти с симпатией, и, к примеру, утверждает, что спас ей жизнь в 1584 г.1374.
Может быть поэтому, поиски иной кандидатуры на авторство памфлета не прекращались, и рядом исследователей было поддержано предположение, высказанное еще в XVII в., что «Сатирический развод» написал историк и богослов Пьер-Виктор Пальма-Кайе (1525-1610)1375. Более того, в Брюсселе 1878 г. вышло отдельное издание памфлета, приписываемое этому автору1376. По сравнению с литературными корифеями XVI в., Пальма-Кайе – не такой известный автор, бывший протестант и поэтому католик с сомнительной репутацией, но, тем не менее, оставивший заметный след во французской литературе1377. Однако вместе с тем весомых доказательств его авторства, и главное, мотивов, побудивших его написать памфлет, представлено не было.
Наконец, некоторые авторы предлагали в качестве сочинителя этого произведения Шарля де Валуа, графа Оверньского, будущего герцога Ангулемского (с 1619 г.), незаконного племянника Маргариты, сына Карла IX и его метрессы Марии Туше, который, как известно, имел мотивы ненавидеть свою тетку, поскольку та лишила его права на графство Овернь, раскрыла его заговор против короля Генриха IV и, по сути, обрекла на долгое (до 1616) заключение в Бастилии1378. Однако, герцог был публичной фигурой, и так или иначе сведения об его авторстве должны были просочиться во французское общество, хотя бы спустя время. К тому же прекрасный стиль памфлета говорит о профессиональном литераторе, к числу которых бастард Валуа явно не относился. Действительный автор этого труда не пожелал быть узнанным, видимо, по разным причинам – на наш взгляд, одна из них заключается в том, что имя его действительно было хорошо известно при дворе, и он боялся огласки и скандала.