Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I ПРОБЛЕМНОЕ ПОЛЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
1.1. Проблема толерантности и оппозиция «мы - они» 11
1.2. Этологические аспекты 16
1.3. Психологические аспекты 20
1.4. Социологические аспекты 32
1.5. Исторические аспекты 61
1.6. Демократия и толерантность 73
1.7. Выводы и гипотезы 82
ГЛАВА II ОТ «СВОИХ - ЧУЖИХ» К «ВЫСШИМ - НИЗШИМ»: ПРИМЕР АНТИЧНОСТИ
2.1. Предыстория периода 99
2.2. Архаическая Греция. Становление полиса 109
2.3. Греция эпохи высокой классики. Расцвет полиса 117
2.4. Греция эпохи поздней классики. Кризис полиса 136
2.5. Эпоха эллинизма. Закат полиса 152
2.6. После конца: Эллада и эллины в Римской империи... 160
ГЛАВА III ОТ «ВЫСШИХ - НИЗШИХ» К «СВОИМ - ЧУЖИМ»: ПРИМЕР РОССИИ
3.1. Предыстория периода 180
3.2. Формы оппозиции «мы - они» в древней Руси 191
3.3. От Петра I до Екатерины II: «высшие» и «низшие»... 216
3.4. От Екатерины II до Николая I: «свои» и «чужие» 238
ГЛАВА IV СОВРЕМЕННЫЙ МИР: ВЕКТОРЫ ЭВОЛЮЦИИ
4.1. Феномен глобализации 272
4.2. Национальное государство: начало конца 290
4.3. Новое неравенство: от классов - к сословиям? 298
4.4. Судьба демократии 311
4.5. Оппозиция «мы — они» на современном этапе социокультурного развития: от «своих - чужих» к «высшим - низшим» 320
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 328
ЛИТЕРАТУРА I-XXX
- Психологические аспекты
- Греция эпохи высокой классики. Расцвет полиса
- Формы оппозиции «мы - они» в древней Руси
Введение к работе
Актуальность темы исследования. Мир в начале XXI века не выглядит мирным, и еще менее представляются таковыми тенденции его развития. Это кажется парадоксом, но по мере объединения, глобальной интеграции количество и интенсивность самых разнообразных конфликтов - национальных, религиозных, цивилизационных, классовых и т.д., - не уменьшается, а, скорее, увеличивается, и к старым противостояниям прибавляются новые. Во все больше набирающем силу процессе глобализации усиливается кризис национального государства -типа социально-политического устройства, определявшего собой специфику политического, экономического, культурного развития на протяжении двух последних столетий. Деградация национального суверенитета вместе с тем является и деградацией народного суверенитета - институты и ценности демократии оказываются под угрозой не столько буквального исчезновения, сколько радикальной ревизии своего содержания и функций, обращающей реальность демократии в совокупность административно-правовых фикций.
Особенно выразительно упадок демократических принципов проявляется сегодня в международных отношениях. Несколько лет спустя после распада СССР и социалистического блока очевидной реальностью мировой политики стало складывание новой монополюсной мировой системы с гегемонией США. Именно интересам США и их союзников и сателлитов из числа стран «большой семерки», НАТО и ОЭСР отвечает разрушение Ялтинско-Потсдамской системы международных отношений, сложившейся после второй мировой войны и основанной на принципе национального суверенитета. На смену ей пришла «поствестфальская система», в рамках которой практикуется ограничение суверенитета национальных государств. Принцип приоритета международного права над национальным служит таким же выражением односторонности нового мирового порядка, как и глобализационная экономическая политика «открытых дверей», с помощью которой группа развитых стран во главе с США получает
доступ к ресурсам и возможность извлекать прибыль путем эксплуатации национальных экономик развивающихся и переходных государств.
Политика военно-политического и финансово-экономического экспансионизма вызывает негативную реакцию у объектов последней; противостояние Запад - Восток сменилось противостоянием Север - Юг, так что конец «холодной войны» стал началом новой, все более приближающейся к «горячему» состоянию, необъявленной войны между США и их многочисленными противниками, наиболее активными из которых сегодня выступают исламские фундаменталисты. Безраздельное военное превосходство США ведет к тому, что радикальные антиамериканские движения и организации все эффективнее используют стратегию асимметричного конфликта, главным оружием в котором становятся террористические акты. Известные события И сентября 2001 года в Америке, в результате которых погибло около 3 тыс. чел., продемонстрировали всему миру принципиальную уязвимость сверхдержавы, которая оказалась неспособной обеспечить безопасность своих граждан. США, в свою очередь, дали асимметричный ответ на атаку исламских террористов на Пентагон и Всемирный торговый центр, разгромив талибов в Афганистане и уничтожив режим Саддама Хусейна в Ираке. Но гораздо более важным следствием масштабных терактов в Нью-Йорке и Вашингтоне стал так называемый «синдром 11 сентября»: утрата чувства безопасности, понимание национальной уязвимости США вызвало в американском общественном сознании мощную патриотически-реваншистскую волну, а главное - почти единодушную поддержку ультраимпериалистическим жестам политической элиты.
Однако противостояние Севера и Юга шире, чем взаимная борьба США и исламского радикального фундаментализма. Многие исследователи интерпретируют реалии современного мира и строят прогнозы на среднесрочную перспективу в терминологии столкновения цивилизаций, причем речь идет не только о противостоянии западнохристианской и других традиционных цивилизаций, но и о противостоянии постиндустриальной цивилизации и всех ос-
тальных - религиозно-культурные и стадиальные отличия здесь накладываются друг на друга, взаимно усиливаясь от этого.
С другой стороны, нельзя не обратить внимание, что по мере того, как мир «золотого миллиарда», этот «Запад» или «Север», все больше обособляется от остального населения планеты, в нем самом усиливаются дезинтеграционные и фрагментационные процессы. Проявляется это прежде всего в регенерации этнических и конфессиональных идентичностей, что ведет к усилению конфликтного противостояния различных локальных субъектов. Этноконфессиональный ренессанс, обращение к традиционным (хотя и часто искусственно сконструированным) типам идентичности, неизбежное в переходные эпохи, к числу которых относится и наше время, как правило, сопровождаются вспышками насилия, неизбежными в ситуации ослабления легитимных политических институтов. В странах Западной Европы и Северной Америки, в отличие от многих других регионов мира, этого пока удается не допускать, однако это не значит, что те же самые процессы не развиваются и на заповедной территории «золотого миллиарда». Сама Западная Европа вдруг стала все больше и больше выглядеть не системой нескольких крупных монолитных блоков наций-государств, а пестрой мозаикой этнорегиональных групп. Европа национальных государств постепенно превращается в Европу этнических регионов: в Бельгии, Италии, Испании, Великобритании, даже в традиционно централизованной Франции усиливаются регионали-стские движения, некоторые из которых пытаются уже поднять суверенный статус того или иного региона (Шотландия, Ломбардия, Каталония и др.) вплоть до уровня субъекта международного права и международных отношений. Речь идет о политической фрагментации, причем она не ослабевает, а усиливается по мере являющейся основой процесса глобализации экономической и технологической интеграции; можно говорить о том, что происходит становление нового, постнационального политического порядка, который институциализирует новые, транс-, вне- и постнациональные социальные субъекты, их взаимоотношения и взаимодействия, и в то же время это сопровождается многочисленными конфликтами на
этнической и конфессиональной почве, традиционная форма которых зачастую несет в себе новое содержание.
В этих условиях особую актуальность в научных исследованиях приобретают вопросы межкультурной коммуникации, проблематика толерантности и интолерантности во взаимоотношениях и взаимодействиях различных социальных групп. Речь идет о том, чтобы определить, при каких условиях вообще, в принципе возможны толерантные отношения различающихся социальных групп, будь то классы или этносы, и в этом аспекте одной из важнейших проблем является проблема социально-психологической оппозиции «мы - они». Любая социальная группа, коллективный субъект социального действия, идентифицирует себя как «мы» в противоположность некому «они», причем позитивная самоидентификация неразрывно связана с негативной идентификацией оппонента, однако не всегда это одинаково манифестируется с помощью культурных маркеров, семантизируется в идеологических конструкциях и, тем более, определяет собой действия социальных акторов. В разных ситуациях идентифицируют себя как «мы» в противоположность «они» принципиально разные акторы, что обусловлено рядом факторов социального, политического и культурного развития, в то время как оппозиция «мы - они» сама выступает одним из наиболее значимых условий последнего. Представляется, что исследование того, какое место занимает оппозиция «мы — они» в социокультурном развитии, форм и функций этого социально-психологического феномена, способов его выражения в различных сферах и артефактах культуры, его значения в толерантных/интолерантных взаимоотношениях сословно-классовых и этнокультурных групп, является сегодня своевременной и актуальной задачей научного анализа.
Цель и задачи исследования. Целью диссертации является исследование места, роли и значения социально-психологической оппозиции «мы - они» в процессе социокультурного развития. Поставленная цель достигается путем решения следующих основных задач:
аналитический обзор подходов, методов и данных этологии, психологии, социологии и истории, в рамках которых осуществляется изучение генезиса, природы, форм и функций оппозиции «мы - они»;
разработка авторской гипотезы о наличии закономерности в последовательной смене основных форм оппозиции «мы - они» в ходе социокультурного развития;
анализ циклической динамики форм оппозиции «мы - они» в ходе социокультурного развития на примере истории античной и отечественной культуры;
анализ содержания оппозиции «мы - они» на современном этапе социокультурного развития и в перспективе возможных направлений последнего.
Методологическая база и теоретические основы исследования. Диссертационное исследование выполнено в рамках социально-научного подхода к изучению культуры, на платформе социальной культурологии и в предметно-методологических границах исторической культурологии, социокультурологии и этнокультурологии (в терминологии А.Я. Флиера). В исследовании задействованы методологические принципы системного, эволюционного, идеально-типического и компаративистского подходов, в рамках которых применяются аналитический, структурный, функциональный, генетический, типологический, сравнительно-исторический, прогностический и др. конкретно-научные методы. В процессе построения авторской гипотезы о месте, роли и значении оппозиции «мы - они» в социокультурном развитии, в ходе ее верификации и прогностического применения диссертант использовал идеи и положения междисциплинарного значения, представленные в социологических исследованиях Г. Зиммеля и П. Сорокина, социально-психологических - Б.Ф. Поршнева, Г. Тэджфела, Дж. Тернера, этнологических - К. Леви-Стросса и П. Бурдье, историко-конструктивистских - Э. Геллнера и Б. Андерсона, а также отдельные разработки и анализы М. Уолцера, Э. Яна, А.Г. Здравомыслова, В.Л. Иноземцева.
Научная новизна диссертации. Научная новизна работы определяется как совокупностью поставленных задач, так и предложенным способом их решения. В диссертации получен ряд новых научных результатов, состоящих в следующем:
предложена гипотеза о месте, роли и значении оппозиции «мы - они» в социокультурном развитии, основные положения которой заключаются в следующем: эта социально-психологическая оппозиция идеально-типически предстает в двух основных вариантах - как оппозиция «свои -чужие» и как оппозиция «высшие — низшие». Первая является внешне-горизонтальной и характеризует параметры социальной идентичности в национально-демократических обществах, вторая является внутренне-вертикальной и определяет социальную идентичность в сословно-авторитарных обществах. Эти оппозиции маркируются и манифестируются с помощью различных культурных артефактов - от форм быта до идеологических конструкций. Толерантность в рамках одной оппозиции прямо пропорциональна интолерантности в рамках другой, и они взаимно снимают и сменяют друг друга в ходе социокультурного развития, так что чередование горизонтального и вертикального типов инвариантной оппозиции «мы — они» носит характер социокультурной закономерности;
произведена верификация авторской гипотезы на примере и материале социокультурной эволюции античного и российского обществ;
реконструирован ход эволюции от оппозиции «свои - чужие» к оппозиции «высшие - низшие» на примере истории античной культуры;
реконструирован ход эволюции от оппозиции «высшие - низшие» к оппозиции «свои - чужие» на примере истории отечественной культуры;
произведен обзорный анализ аналогичных процессов в истории первобытного, древневосточных и средневековых обществ;
на основе анализа основных векторов социокультурной эволюции современного мира дан прогноз динамики содержания оппозиции «мы -
они»: современная евроамериканская цивилизация, а вместе с ней и весь глобализующийся мир, движется к становлению нового сословно-авторитарного строя, в условиях которого межнациональные и др. внешние противостояния, находящиеся в горизонтальной плоскости оппозиции «свои - чужие», будут в значительной мере сняты за счет развития внутренних межклассовых и межсословных противостояний, находящихся в вертикальной плоскости оппозиции «высшие - низшие», при этом увеличение степени толерантности отношений между этнокультурными группами будет означать снижение степени толерантности отношений между сословно-классовыми группами.
Теоретическая и практическая значимость работы. Теоретическая значимость диссертационной работы заключается в том, что автором разработана новая концепция места, роли и значения оппозиции «мы - они» в социокультурном развитии, аналитический и прогностический потенциал которой может быть использован в культурологических, социально-философских, социологических, этнологических, политологических и исторических исследованиях.
Практическая значимость проведенного диссертационного исследования состоит в том, что разработанные автором идеи и полученные им результаты могут быть применены другими исследователями в работах по сходной проблематике. Материалы и положения работы включены в авторские учебные пособия, используемые в учебном процессе в средних и высших учебных заведениях (История культуры древней Руси. - Воронеж, 1995. - 15,75 п.л.; История России и мировая цивилизация. - Воронеж, 1997. - 20,2 п.л. (в соавторстве); История русской культуры с древнейших времен до XVII века. Рекомендовано Государственным комитетом Российской Федерации по высшему образованию в качестве учебного пособия для студентов высших учебных заведений. - Воронеж, 1997. - 18,1 п.л. (в соавторстве). Идеи и материалы диссертации нашли свое отражение также в авторских лекционных курсах.
Апробация работы. Результаты работы доложены и обсуждены на расширенных заседаниях кафедры философии Воронежского аграрного государственного университета, кафедры философии Воронежского государственного педагогического университета, кафедры систематической философии Воронежского государственного университета, кафедры истории культуры Московского государственного университета культуры и искусств, на нескольких ежегодных конференциях профессорско-преподавательского состава, научных сотрудников и аспирантов ВГАУ, межвузовской научной конференции «Проблемы преподавания культурологии в высшей школе» (Воронеж, 2000), городской научно-методической конференции «Современная культурологическая подготовка студентов: перспективы профессиональной ориентации» (Воронеж, 2002), Третьем Российском философском конгрессе (Ростов, 2002), XXXI Академическом симпозиуме Нижегородского философского клуба и Общероссийской академии человековедения «Законы педагогики» (Нижний Новгород, 2003), Всероссийской научно-практической конференции «Русская культура в начале III тысячелетия» (Воронеж, 2003), Международной научно-практической конференции «Философские и психолого-педагогические проблемы нравственной жизни личности» (Воронеж, 2003), городской научно-методической конференции «Актуальные проблемы совершенствования преподавания культурологии и культурологических дисциплин в высшей школе» (Воронеж, 2004), XXXII Академическом симпозиуме Нижегородского философского клуба и Общероссийской академии человековедения «Законы управленческой сферы общества» (Нижний Новгород, 2004), региональной научной конференции «Культурно-цивилизационные особенности развития современного российского общества» (Белгород, 2004).
Публикации. По теме диссертации опубликовано 60 печатных работ, в т.ч. 54 статьи, 3 монографии и 3 учебных пособия общим объемом 149,5 п.л.
Объем и структура диссертации. Диссертация изложена на 360 страницах машинописного текста и состоит из введения, четырех глав, заключения и списка использованной литературы (625 наименований).
Психологические аспекты
Имеющиеся концепции с известной долей условности можно подразделить на две группы: в одних из них межгрупповые взаимодействия выступают в качестве производных от внутриличностных противоречий, в других, наоборот, сам внутренний мир личности предстает в значительной степени обусловленным спецификой отношений между социальными группами. К первым можно отнести психоанализ и необихевиористскую концепцию фрустрации, ко второй относятся некоторые подходы собственно социальной психологии, среди которых наибольший интерес для нас представляют интеракционист-ские и когнитивистские концепции.
В учении Зигмунда Фрейда явление межгрупповой агрессивности, способствующей внутренней сплоченности группы и дискриминации ей оппонирующей, трактуется разными способами. Одно объяснение направленной на внешнюю группу агрессии (аутгрупповой агрессии) основывается на идее эдипова комплекса, разработанной Фрейдом в «Трех очерках по теории сексуальности» (540,122-199): позитивный эдипов комплекс (любовь к матери, желание инцеста с ней и одновременно - ревность и ненависть по отношению к отцу как к сопернику) и негативный эдипов комплекс (обратная комбинация -любовь к отцу и ненависть к матери) составляют отличающийся своей амбивалентностью полный эдипов комплекс (у женщины - комплекс Электры). Этот комплекс, по Фрейду, характерен для каждого человека (540, 437). Ребенок стремится подражать отцу как объекту любви, но одновременно относится к нему с ненавистью как к объекту соперничества и агрессии, взрослый же, будучи членом социальной группы, переносит на последнюю свою амбивалентную эмоциональность (6, 15-16). В продолжительных эмоциональных интимных связях между двумя людьми, по мнению Фрейда, всегда имеется вытесненная враждебность, и то же самое происходит, когда люди объединяются в большие группы вплоть до наций и рас (541, 308).
С другой стороны, в более поздний период своей научной деятельности (в работе «По ту сторону принципа удовольствия») Фрейд выдвинул идею существования в человеческой психике особого инстинкта, или влечения к смерти, разложению, упрощению (540, 405). Эта сила - Танатос, выступает антиподом Эроса - любовного (а не только сексуального) влечения, своего рода воли к жизни; либидо противопоставляется мортидо, которое и является причиной агрессии (539, 264-265). Исходя из этого, Фрейд постулирует, что «агрессивное стремление является у человека изначальной, самостоятельной инстинктивной предрасположенностью (538,115).
При этом агрессия связана еще и с нарциссизмом - производным от ау-тоэротической фазы развития детской психики себялюбием, когда либидо направлено на самого индивида (в расширенном понимании - и на группу, т.е. ингруппу). Нарциссическая направленность присуща психологии социальной группы, в которой либидонозно связаны отдельные индивиды, она находит свое отражение в почитании собственной культуры, неизбежно связанном с презрением к отличающимся от нее; вражда к чужим стабилизирует общество, снимает межклассовые противоречия (537, 102). В итоге Зигмунд Фрейд приходит к неутешительному выводу: «у нас нет никаких шансов ликвидировать агрессивные склонности человека» (539, 266).
Более оптимистично настроен один из его известнейших последователей, основатель неофрейдизма Эрих Фромм. Для подхода Фромма (как и Фрейда) характерен перенос характеристик индивидов на социальные группы и слои: так, он настойчиво проводит идею присущей среднему классу враждебности - мелкий буржуа боится одиночества, он стремится отождествить себя с группой, сообщая ей собственную нарциссичность, стимулирующую противопоставление «мы - они», в котором утверждается превосходство «нас» и неполноценность «их» (548, 777; 549, 37, 92, 95, 100). Другими индивидуально-психологическим факторами, которые, помимо нарциссизма, являются причиной деструктивной агрессии в межгрупповых отношениях, у Фромма выступают садизм, некрофилия и инцестуальное влечение, которые в определенной комбинации с социально-экономическими и социально-политическими условиями приводят к печальным последствиям. В «Анатомии человеческой деструктивности» Фромм дает критику инстинктивистских и бихевиористских концепций агрессии и развивает собственную теорию, заключающуюся в том, что деструктивная агрессивность присуща лишь человеку и объясняется не этологическими, а психологическими факторами (547, 33, 52, 242, 286). Дальнейшая аргументация Фромма строится так: если человеческая агрессив-ность/деструктивность является следствием его биологической природы, то очевидно, что на ранних стадиях развития культуры, в первобытных группах, равно как и у сегодняшних примитивных племен, степень агрессивности, воинственности должна быть выше, чем у цивилизованных народов. Однако у первобытных охотников не было частной собственности, классового деления, отношений эксплуатации и господства/подчинения, так что необходимые для существования института войны предпосылки отсутствовали, и только со становлением цивилизации начались войны.
Фромм, проанализировав этнологические данные о 30 примитивных культурах, разделил их на три разряда: общества типа А - «жизнеутверждающие», в которых развит коллективизм, нет соперничества, зависти, жадности, тщеславия, а господствуют надежность и доверие; общества типа В - агрессивные, но не деструктивные, в которых господствуют индивидуализм, соперничество, иерархия, а мужская агрессивность и война считаются нормальными явлениями; и общества типа С - «деструктивные», в которых господствуют связанные с частной собственностью соперничество, коварство, предательство, враждебность, жестокость, агрессивность и воинственность - как внутри группы, так и по отношению к другим (547, 224-226). Объясняется это так: человеку свойственна агрессия двух видов - оборонительная, или реактивная, которая присуща и животным, и деструктивная - почти исключительно человеческая. Первая связана у человека с протестом против угнетения, ибо он по самой своей природе стремится к свободе. Деструктивная злокачественная агрессия - это, в свою очередь, не норма, а исключение, связанное с понятиями садизма и некрофилии. Человек от природы является биофилом, но в случае задержки развития биофи-лии становится некрофилом; некрофил - это инвалид, нарцисс, который чувствует свою изолированность и никчемность, который самоутверждается через деструкцию. Некрофилия не есть врожденное свойство, и ее можно избежать, если уничтожить эксплуатацию и манипулирование человеком и обеспечить возможность активного творческого развития (547, 571).
Главный недостаток концепций Фрейда и Фромма, на наш взгляд, заключается в неправомерном перенесении психоаналитических характеристик индивида на общественные группы: объяснение причин межгрупповой агрессии такими понятиями, как некрофилия, нарциссизм, злокачественный инцест, садизм и др. представляется нам неадекватным; последовательно развивая эту психоаналитическую установку, можно дойти до построений типа «психогенная теория истории» Л. Демоза (Де Моза), который выводит происхождение войны из психики даже не индивида, а человеческого плода (138,191-193).
Из той же установки на анализ агрессии как следствия определенных феноменов психологии индивида исходит и необихевиористская концепция фрустрации. В бихевиоризме поведение людей рассматривается как реакция на стимул (через промежуточные переменные); агрессивное поведение, таким образом, предстает как реактивное, вызванное внешним стимулом. В качестве такого стимула в работе Д. Долларда и его коллег «Фрустрация и агрессия» (1939) рассматривалась фрустрация - психическое состояние, вызываемое трудностями или препятствиями, возникающими на пути достижения цели или решения задачи, ощущение блокирования целенаправленного действия. Фрустрация однозначно связывалась с агрессией (6, 19), однако дальнейшие исследования показали, что фрустрация не всегда вызывает агрессию: одни факторы увеличивают возможность агрессивной реакции, другие снижают.
Л. Берковиц предложил новое понимание связи фрустрации с агрессией: фрустрация не вызывает автоматически агрессивное поведение, она вызывает эмоциональную предрасположенность, готовность к агрессивной реации; возможность реализация агрессии зависит от ряда факторов. Берковиц ввел в теорию фрустрационной агрессии понятие относительной депривации - неосуществленного ожидания, т.е. ощущения или понимания индивидом того, что он имеет меньше, чем заслуживает, чем мог ожидать и/или меньше того, что имеют похожие на него люди (304, 472). Тем не менее, и в таком виде теория фрустрации объясняет не агрессию в межгрупповых отношениях, но скорее межгрупповые аспекты поведения индивида (6, 18-20; 29, 284-300; 30, 397-400; 304, 469-477, 483-489).
Греция эпохи высокой классики. Расцвет полиса
Что касается минойской и микенской эпох истории древней Греции, то от них сохранилось слишком мало источников, которые можно было бы подвергнуть анализу в интересующем нас аспекте аксиологической и идеологической эволюции, кроме того, эта предыстория античности в ракурсе данного исследования не представляет особого интереса. Гораздо интереснее следующий период - эпоха дорийского вторжения и миграций, когда дорийцы громили микенские цитадели и обращали ахейцев в крепостных - представления о «своих» и «чужих» как о «высших» и «низших» должны были играть чрезвычайно важную роль в тогдашнем общественном сознании; однако и об этом периоде, и даже о следующей эпохе «темных веков» мы не знаем практически ничего кроме того, что могут дать археологические источники, а это, к сожалению, слишком скудный материал для исследования аксиологических и идеологических структур. Лишь гомеровские поэмы дают нам первые существенные сведения (282, 203) - а это VIII в. до н.э., эпоха перехода от ранней к поздней архаике; с нее мы и начнем.
Как известно, «Илиада» представляет собой, по большей части, описание сражений - вернее, даже не сражений, а отдельных поединков, которые ведут между собой данайские и троянские вожди. Сражаются именно вожди, предводители отрядов - простые ратники не заслуживают упоминания поэта; если речь и заходит о простолюдинах, то лишь для того, чтобы показать «подлость» и «низость» всех этих младших родичей, клиентов, слуг, маркировать их «низший» статус. Делается это с поистине архаической простотой, отождествляющей внутреннее с внешним, морально-этические качества с физическими, а социальный статус - с теми и другими вместе: «жирные» здесь значит «лучшие», а «худые» - «плохие» (412, 14). Все вожди в «Илиаде» - мощные атлеты и писаные красавцы, зато простолюдины - полная их противоположность, каков, например, Терсит (118, II, 216-219).
За свою речь против Агамемнона в народном собрании Терсит, как известно, получил от Одиссея «по хребту и плечам» - и не он один; Одиссей на этом собрании орудовал своим «скипетром» направо и налево, вразумляя демос не только речами, но и затрещинами (118, II, 198-203). Такая «военная демократия» была, без сомнения, более военной, чем демократией; действительно, о какой еще демократии могла идти речь, если, как пишет С.Я. Лурье, «ры Ill
царская эпоха была чужда принципу равенства (isotes) не только в общенародном масштабе, но и внутри правящего сословия» (298, 50)? Равенства там действительно не было, и гомеровские «рыцари» в каждую свободную минуту только и делали, что выясняли отношения (собственно, весь сюжет поэмы построен на истории с «гневом Ахиллеса» на Агамемнона из-за того, что тот отнял у него захваченную в виде трофея наложницу и нанес тем страшное оскорбление); но все же неравенство между аристократами было куда меньшим, чем между аристократией - и демосом: одни были «благо-родны» («эвпатри-ды» - «благорожденные»), другие - «подлы» (118, XIII, 116-119).
В представлении Гомера аристократия и демос руководствуются разными морально-этическими нормами, ведут себя по-разному, и именно так и должно быть: герои мстят за смерть друзей, сражаются впереди всех, стыдятся отступления, устремляются навстречу судьбе и бессмертной славе, а «хамы» всего лишь составляют фон, на котором разворачиваются все эти «битвы гигантов», им мало дается, но с них и мало спрашивается. Оппозиция «высших» и «низших» здесь явно более значима, чем оппозиция «своих» и «чужих»: смертельные враги, ахейские и троянские «мужи», с уважением относятся друг к другу, и сам Гомер отнюдь не жалеет пышных эпитетов для троянских героев, троянцы устремляются в атаку ничуть не реже, а в бегство - ничуть не чаще данаев, среди них нет ни уродов, ни трусов вроде Терсита. Да и не может быть - аристократ должен сражаться лишь с равным себе, для него бесчестье - принять вызов от «мужика»; все эти бесчисленные поединки - это схватки между «своими», -«высшими» по отношению к «низшим» и потому «чужим». В этом отношении чрезвычайно характерен эпизод из шестой песни, в котором встречаются, «пылая сразиться», Диомед и Главк: Диомед не знает, кто перед ним (обычно сражающиеся аристократы хорошо друг друга знают), и спрашивает противника о его происхождении (герой не может биться с кем попало). Главк охотно отвечает ему целой речью, в 66 строках рассказывая свою родословную; в результате выясняется, что Беллерофонт, дед Главка, некогда гостил у Инея, деда Диомеда, и этого оказывается достаточным для того, чтобы противники передумали сражаться «и, с своих колесниц соскочивши, За руки оба взялись и на дружбу взаимно клялися» (118, VI, 232-233). Никакой «чуждости», взаимного отчуждения между героями с той и другой стороны не наблюдается - такое впечатление, что они даже говорят на одном языке («hybrid language», как называет его Дюбойс (625, 79)). Вероятно, что языки у них были все-таки разные, но большой роли это не играло - в этот период язык еще не был маркером оппозиции «свои - чужие», да и не мог быть, ибо сословная (и даже еще родовая) идентичность значила гораздо больше, чем этнолингвистическая, а самого «греческого» языка еще вовсе не было: даже в более поздний период в Греции насчитывалось свыше 30 диалектов, и это еще не считая разных говоров (505, 9-10), единый же язык мыслим лишь как литературный - то есть, письменный, а письменность, если не самому Гомеру, то уж точно - его героям, была неизвестна.
Конечно, нельзя сказать, что оппозиция «свои - чужие» здесь совершенно отсутствует: в «Одиссее» более чем достаточно эпизодов, когда герои встречаются с «чужими». Однако эти «чужие» имеют чаще всего вовсе нечеловеческий облик, так что здесь более отчетливо вырисовывается иная оппозиция, а именно - «природа - культура» (66, 177-178). Так, циклопы изображены как существа первобытно-природные: они «ни руками не сеют, ни плугом не пашут», «кораблей красногрудых не знают», не знают они правды, обычаев, законов. Крайне свирепое отношение циклопов (как и лестригонов) к чужеземцам - это следствие их природной дикости, а не собственно социальный, межгрупповой феномен: циклопы, напротив, изображены именно как антиобщественные, асоциальные существа (119, IX, 112-115).
Впрочем, есть у Гомера свидетельства и иного рода: так, попавшего к феакийцам Одиссея встречают довольно неласково, приняв его за торговца (119, VIII). Суть в том, что здесь отношение «своего» к «чужому» выступает в форме «высшее - низшее»: чужак не потому плох, что он чужак, а потому, что он торговец - антипод аристократа; торговец - это, можно сказать, профессио из нальный чужак, а такой человек, естественно, не может иметь отношения к «высшему», и воспринимают его не столько как «чужого», сколько как «низшего», хотя сам этот статус у него суть следствие (а с другой стороны - причина) его повсеместной «чуждости».
Торговец - это профессионал, человек, которого окружающие идентифици-руют/категоризируют прежде всего по характеру его занятий; а профессионал в этом мире - человек по определению «низший» (позже об этом будет много писать Аристотель), постыдно живущий заработком, ибо всякая работа за деньги постыдна - именно потому, что занимаются этим ремесленники и торговцы, не имеющие доступа к общинной земле в силу своей «чуждости». Напротив, у незнакомого «приличного» человека спрашивают не о том, чем он зарабатывает на жизнь - ибо если он на нее зарабатывает, то это уже не «приличный» человек, - а о том, какого он рода, происхождения. Именно родовая идентичность является в архаическую эпоху обязательной принадлежностью аристократии, более того, это привилегия, знак избранности, ибо демос - это и есть люди «без роду, без племени» - новопоселенцы, принципиально не натурализуемые чужаки, живущие работой на других. Для Гомера аристократия - это и есть община, и это действительно имеет под собой определенные основания, ибо аристократы-землевладельцы суть потомки первопоселенцев; более того, они сохраняют родовую идентичность в эпоху развития территориально-соседских структур социума, и этот «устаревший» тип идентичности становится их отличительным признаком. Именно из-за «устарелости» родовой идентичности аристократы так интересуются «старым» - прошлым, историей своего рода и других родов, именно поэтому они придают такое огромное значение происхождению, с которым связывается и которым обосновывается их «благородство». Благородный - это благорожденный, социальный статус здесь неотделим от определенного набора этических и поведенческих характеристик, социально «высокое» - это морально «высокое», и наоборот. Даже когда со временем (в ходе социально-экономического - рыночного, товарно-денежного развития) статус и мораль начинают дифференцироваться (первый овнешняется, вторая интериоризируется), этические, а также интеллектуальные и даже физические характеристики индивида продолжают мыслиться как следствие его происхождения, его родовой принадлежности - «родовитости».
Однако не все с этим согласны, и таких несогласных со временем появляется все больше и больше. Уже Гесиод заговорил о Дике (а вслед за ним Солон и Эсхил (622, 63, 68)) - «справедливости», которая одна и для крестьян, и для царей-басилеев (114, 343-345). К последним он то и дело обращается, обвиняя их в несправедливости, «дароядении», неправедном суде, грозя им карами Зевса, до сведения которого все доводит его дочь Дике (114, 258-260). Напомним, что время Гесиода - это время первых эсимнетов, первых записей обычного права, которое доселе находилось в руках аристократии. Аристократ, который один знал закон, судил и наказывал, был своего рода воплощенным правом, он не мыслил право (правду, правосудие, справедливость и прочие однокоренные понятия) чем-то отдельным от себя и, более того, стоящим над собой, уравнивающим его с простолюдином (355, 382). Гомеровские герои не слишком часто рассуждают о праве и справедливости - они находятся в постоянном контакте с богами, а эти боги сами ведут себя несправедливо, в чем и обвиняют друг друга (118, V, 335-339, 761, 855-859); здесь не к кому аппелировать, не у кого искать «высшей правды», ибо у каждого бога и героя - своя правда, и он сам и есть эта правда.
Формы оппозиции «мы - они» в древней Руси
Таким был фон, на котором началась история Руси. Мы не видим необходимости подробно пересказывать перипетии политической и обстоятельства социально-экономической жизни страны в домонгольский период, равно как и обсуждать вопрос о роли и значимости разного рода влияний - норманнских, византийских, германских, хазарских, тюркских, финно-угорских, балтских и пр. на этно-, социо-, полито- и культурогенез и первоначальное развитие Руси; нас больше интересуют реалии ментального и идеологического порядка, имеющие отношение к оппозиции «свои - чужие». Достаточно подробный обзор данного периода в интересующем нас отношении дан в недавней работе В.В. Долгова, отдельными материалами которой мы имеем возможность воспользоваться (151).
В восприятиях и представлениях жителей русских земель эпохи X - XIII вв. фигурировали несколько категорий «чужих». Во-первых, в ранние периоды еще сохранялись отдельные рудименты племенного самосознания: автор «Повести временных лет», будучи киевлянином и, таким образом, ассоциируя себя с древними полянами, говорил о своих гипотетических предках, что те «бяху мужи мудрий и смыслении» - в отличие от древлян, вятичей и пр., которые «живяху звериньским образом», «живоуще скотьски» и т.п.
Но эпоха славянских племенных союзов все дальше отходила в прошлое; социополитической реальностью Киевской Руси стала своего рода диархия городских общин и князей с их дружинами: волости со своими самоуправлениями существовали достаточно автономно по отношению к роду Рюриковичей, многочисленные представители которого в течение жизни многократно курсировали из волости в волость, следуя порядку «княжеской лествицы» (или нарушая его), а их разноэтничные дружинники, в свою очередь, свободно переходили от одного князя к другому. В этих условиях основным носителем патриотического локализма выступала городская община: преобладающей формой социальной идентичности была гражданско-волостная, человек воспринимал себя и окружающих (равно как и окружающие воспринимали его) как жителя определенного города, члена определенной общины - киевлянина, новгородца, рязанца, курянина и т.д. Связь этого типа идентичности с политическими структурами городского самоуправления запечатлена в многочисленных летописных формулах типа «сдумаше кыяны», «реша новгородьце» и др. Естественно, новгородцы относились к киевлянам, а киевляне к новгородцам как к «чужим», хотя до обострений уровня античной классики дело, конечно, не доходило: во-первых, русские города по сравнению с греческими полисами обладали гораздо более примитивными политическими структурами, а во-вторых, вся «Русская земля» была до некоторой степени объединена в качестве общего владения рода Рюриковичей.
- Дружинно-княжеское сословие осуществляло свое господство по отношению к миру городских волостей и родоплеменных объединений; для этих «людей войны» вся разница между той или иной местной общностью сводилась к тому, какое количество дани и с какой легкостью можно от нее получить, так что максимально эксплуатируемые группы оценивались наиболее позитивно, а отсталые и потому воинственные и свободолюбивые племена типа тех же древлян оценивались наиболее негативно. Однако в любом случае ни князья, ни их дружинники и администрация не отождествляли себя с тем или иным племенем или волостью, и поэтому были чужды партикуляристскому групповому самосознанию последних.
Как и любой владетельный дом, Рюриковичи при каждой удобной возможности заключали браки с зарубежными династами; за период X - ХЩ вв. известно более 40 таких браков. Естественно, что «национальной» принадлежности, как таковой, эти «русские» князья не имели. Возьмем для примера героя знаменитого «Слова о полку Игореве» князя Игоря Святославича: его отец Святослав Олегович был женат на дочери половецкого хана Аепы, дед, Олег Святославич - сначала на гречанке Феофане Музалон, затем на дочери половецкого князя Осолука, прадед, Святослав II - на сестре епископа Трирского Оде, прапрадед, Ярослав Мудрый - на дочери шведского короля Ингегерде, прапрапра-дед, Владимир I - на дочери византийского императора Анне; сын самого Игоря Святославича, Владимир, был женат на дочери половецкого хана Кончака, - и т.д. и т.п. Поэтому высчитывать, какова была доля «русской крови» у того или иного князя, вполне бессмысленно: кровь у этих, как и любых иных аристократов, была «голубая», - а не русская, немецкая, половецкая или греческая.
Вполне вероятно, что многие из Рюриковичей были двуязычны (или даже многоязычны, как Ярослав Осмомысл); точно так же они были и поликультурны - их аристократическая культура по самой своей природе не могла не быть вне-, над- или интерэтничной. Одежда, оружие, украшения, предметы быта, тактика боя, правила этикета - все это и многое другое в военно-аристократической среде очень легко заимствуется; вернее сказать, в определенные эпохи в определенных регионах существует единая военно-аристократическая культура, культура - или суперкультура, мегакультура -«высших», оппонирующая многочисленным и разнообразным этнокультурам «низших». Естественно, что оппозиция «высшие - низшие» снимала для представителей дома Рюриковичей и всех, кто стоял за ними и вокруг них - войнов, администраторов, мастеров-ремесленников и т.д., межволостную и межплеменную оппозицию «свои - чужие»; именно поэтому клирики, близкие к тем или иным князьям, так свободно могли рассуждать о единстве Русской земли, о необходимости этого единства (иначе говоря - о признании гегемонии того или иного князя всеми остальными Рюриковичами).
Это единство Руси было до некоторой степени реальным лишь в конфессиональном измерении, как единство Киевской митрополии; с другой стороны, на момент своего учреждения Киевская митрополия была лишь одной из 60 митрополий константинопольского патриархата и, несмотря на отдельные исключения, византийские патриархи обычно ставили на эту ключевую должность своих кандидатов, нередко из собственного придворного штата (441, 55-60). Тем самым Русь была включена в суперсистему восточно-христианской цивилизации, вследствие чего «своими» для ее жителей - по крайней мере, всех, в той или иной степени владеющих грамотой, получивших образование и закомых с книжной ученостью лиц и групп, - стали ромеи и вообще все православные христиане, а «чужими» - язычники и иноземцы-иноверцы.
Иноземцы вообще были «немцами» - «немыми» (здесь интересная игра слов: «немцы» - «немые» - «не мы»), в противоположность «словенам» как «владеющим словом»; таким образом, понятие «немцы» в русском языке было тождественным понятию «варвары» в греческом. (Даже в позднейшие времена в источниках упоминается о разных «немцах»: в одном документе 1588 г. фигурируют «английские, барабрнские, венецкие, галанские, датские, каянские, кур-ляндские, прусские, свейские, французские, шкоцкие, шранские немцы»; в XVII в. русские полагали, что «Италия - страна латинска, близ Рима, а живут в ней мудрий немци» (56, 98)). В начале «Повести временных лет», где идет речь о разных народах прошлого и настоящего, об их генеалогии, возводимой к сыновьям Ноя, не дается такой стройной концепции превосходства жителей Руси над остальными народами, какая фигурирует, например, в «Великопольской хронике», где также все славяне возводятся к Иафету и говорится о Паннонии как прародине славян, однако вводится конструкция такого рода: прародителем этих паннонских праславян был, как можно догадаться, Пан (Паннония - Пан), у которого было три сына - Лех, Рус и Чех, причем Лех (поляки, т.е. ляхи -Лех) был, естественно, старшим (223). В «Повести» излагается несколько иная, более «объективистская» концепция, заимствованная у византийских историков, согласно которой все народы делятся на имеющих письменный закон и не имеющих его, а последние, в свою очередь, подразделяются на хороших и плохих. Позитивно оцениваются живущие по законам своих отцов сирийцы (кажется, имеется в виду не православная паства Антиохииского патриархата, а какие-то другие «сирийцы», «живоуще на конец земля»), затем «глаголемии върахмане» (многократно искаженные «брахманы», данные о которых заимствованы из античных источников), которые не едят мяса, не пьют вина, не творят блуда и вообще чрезвычайно благочестивы; зато оказывающиеся их соседями индийцы «убийстводеица, сквернотворяще и гневливи и паче естьества; въ нут-ренейший же стране ихъ человек ядуще и страньствующихъ оубиваху, паче же ядять яко пси». Ничем не лучше халдейцы и вавилоняне, вступающие в сексуальные отношения с матерями и племенницами (снова данные из эллинистических списков странных обычаев варварских народов), затем британцы, у которых распространена полиандрия и полигиния, какие-то гилийцы, женщины которых берут на себя исполнение мужских обязанностей, и амазонки, которые вообще живут без мужчин, «аки скоть бесловесный». Среди всех этих племен, манифестирующих свою дикость и варварство своими нестандартными сексуально-брачными отношениями (это один из древнейших критериев, по которым происходило определение «чужих»), фигурируют и вполне реальные половцы, которые «закон держать отець своихъ: кровь проливати, а хваляще о сихъ и ядуще мертвечину и всю нечисту - хомеки и сусолы; и поймають мачехи своя и ятрови и ины обычая отець своихъ творять».