Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Катастрофизм как объект социокультурной теории 16
1.1. Концепт катастрофизма в научном знании 16
1.2. Культура и катастрофа 29
1.3. Социокультурньїе факторы формирования современного катастрофического сознания 38
Глава II. Специфика ценностно-нормативных ориентации катастрофического сознания 58
2.1. Историческая динамика культурных ориентиров катастрофического сознания 58
2.2. Социокультурная сущность катастрофического сознания 70
2.3. Типы катастрофического сознания и их ценностно-нормативная специфика 84
Глава III. Культурная феноменология катастрофизма 113
3.1. Понятие катастрофического пессимизма 113
3.2. Феномен «культурной травмы» 126
Заключение 140
Литература 142
- Концепт катастрофизма в научном знании
- Историческая динамика культурных ориентиров катастрофического сознания
- Понятие катастрофического пессимизма
Введение к работе
Актуальность исследования. Современная культурология всё чаще обращается к проблемам динамики, кризиса, переходных и лиминальных состояний социума. Во многом это связано не только с анализом реального цивилизационного сдвига развития, переживаемого человечеством, но и с возрождением на грани тысячелетий апокалипсических настроений, «комплекса кануна», «конца Света», «завершения истории». Данное обстоятельство связано не просто с магией круглых чисел и дат. «Так или иначе «комплекс кануна» не изжил себя. Он продолжает тревожить сознание людей, то повергая их в состояние пассивности, доходящее до прострации, то возбуждая энергию деятельности, стремящейся предотвратить преждевременный Конец света, то вносящий в душу успокоение и удовлетворенность, когда речь идет о конце секуляризированной истории, то вызывающий возмущение и неудовлетворенность теми, кто поспешил объявить наступление конца истории или, по крайней мере, ее канун. «Комплекс кануна», временами замирающий, оживлялся в период кризисов - социокультурных и экологических» (Кантор К.М. Четвертый виток истории//Вопросы философии. 1996. № 8. С.39).
Современное человечество остается практически незащищенным от крупных природных катастроф - стихия является причиной до 25 процентов преждевременных смертей в развивающихся странах. Так, в июле 1976 г. в Китае в результате землетрясения погибло 248 тысяч человек. Нарастает риск и масштабы технологических катастроф. Авария на атомной станции в Чернобыле привела к гибели сотен людей, эвакуации 116 тыс. человек и заражению (в той или иной степени) 30 государств. Война как катастрофический фактор приобрела в XX в. беспрецедентный в мировой истории характер - только во второй мировой войне погибло 55 млн. человек. Затем в мировой культуре появился новый элемент - ожидание глобальной катастрофы. Несколько десятилетий человечество жило в ожидании ядерного конфликта между сверхдержавами, осознание
4 экологического и демографического кризиса пришло позже. Начало XXI в. ознаменовалось осознанием новой глобальной угрозы - международного терроризма.
Таким образом, человечество на протяжении всей новейшей истории жило и продолжает жить в ожидании все новых и новых катастроф, что ведет к образованию особого (сравнительно с прошедшими веками) катастрофического сознания.
Конечно, проблемы катастрофы и формирования катастрофического сознания в большей степени исследовались теологами, философами, психологами и особенно психиатрами. Однако эти работы касались отдельных аспектов интересующей нас проблемы. В данной работе мы выдвигаем гипотезу, что в социуме в определенных условиях может возникнуть особый тип сознания и культуры, который можно назвать катастрофическим. Подобный феномен получил широкое распространение в современном обществе и заслуживает специального изучения с точки зрения теории и истории культуры. Тем более что именно в современной России наблюдается опасно высокий уровень катастрофизма как в сфере социальных, технологических, межэтнических и т.д. рисков, так и в сознании наших сограждан. Всё возрастающее количество техногенных катастроф, социальных катаклизмов, природных бедствий, широкомасштабных террористических актов привели к формированию современного катастрофического сознания, основывающегося на специфической системе нравственных оценок, ценностных ориентации и нормативных форм восприятия действительности.
Катастрофическое сознание ориентировано на будущее, ибо именно в нем содержится ценностно-смысловая разгадка тайны человеческой жизни. Историческое время приобретает конечный характер, близится Апокалипсис, ожидаемая «тотальная» гибель и разрушение культуры отрицает её «вневременность», абсолютность и вечность, что дезинтегрирует само «ядро» культуры, существующей «здесь и сейчас». Культура, как считал
5 П.Сорокин, пропитается «атмосферой бедствий», которые окажутся в центре внимания учёных, журналистов, писателей и художников.
Конечно, осознание грядущей катастрофы широкими массами населения встречается в истории достаточно редко. Тем не менее, социокультурным индикатором её являются распространение различного рода страхов, фобий, доцивилизационных языческих культов, средневековых мистических учений и т.д.
Степень научной разработанности проблемы. Термин «катастрофа» широко используется как в обыденной речевой практике, так и в сферах гуманитарного и естественнонаучного знания. В настоящее время данное понятие носит оценочный характер, что, впрочем, было не всегда. Так, в «Толковом словаре» В.И.Даля катастрофа определяется как «важное событие, решающее судьбу или дело». Согласно исследованию Макса Фасмера, понятие катастрофы восходит к народному слову «костовстрёха» (от кость и встряхнуть); оно заимствовано через немецкий эквивалент из греческого языка, в котором слово «катастрофа» означало «поворот, поворотный момент дела» (см.: Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. В четырех томах. Т.Н. СПб., 1996. С.209). Только в XX веке понятие «катастрофа» обросло сугубо негативными коннотациями, ибо связывалось с событиями, имеющими трагические последствия или «любое большое и внезапное бедствие» (см., напр., Webster's New World Dictionary. N.-Y., 1995. P.95). В словаре С.И.Ожегова катастрофа определяется как «событие с несчастными, трагическими последствиями» (С.И.Ожегов. Словарь русского языка. Изд.- 3-е. М., 1953. С.236).
Научное представление о катастрофе сформировалось в сфере естествознания и чаще использовалось при характеристике природных процессов. Сам термин «катастрофизм» связан с именем Ч. Лайела, а «неокатастрофизм» - с именем О.Шиндевольфа, в основном он используется для описания геологических и биологических процессов, то есть для обозначения разнообразных процессов: от массового исчезновения отдельных видов животных, растений и т.д. до крайне разрушительных эпизодов геологического характера (например, падение космических объектов: комет и астероидов). В науке катастрофы в основном рассматривались как стихийные бедствия: землетрясения, наводнения, пожары, причем массовые эпидемии и неурожаи тоже представлялись как стихийные бедствия, неожиданно обрушившиеся на людей.
В сфере социально-философского и социологического знания понятие «катастрофа» рассматривалось в рамках методологической школы, противопоставляющей в определённой степени количественные (постепенные) и качественные (революционные, быстрые, скачкообразные) изменения. Конечно, в настоящее время эти традиционные подходы в значительной степени модифицируются под влиянием работ И.Пригожина и его синергетической школы.
Известные западные философы XX века также говорили о неизбывности кризиса, сопровождающего развитие европейской культуры: М.Хайдеггер («забвение бытия»), Г.Марсель («конец человека»), Т.Адорно («поражение западной культуры»), О.Шпенглер («гибель культуры») и т.д. В современной философии и культурологии данные представления подкрепляются в концепции «глобального кризиса» человечества и его культуры. Вместе с тем, традиции редукционизма, где социальное знание в значительной степени сводится к биологическому, ещё окончательно не преодолены.
Наиболее общераспространённым является представление о катастрофе как о внезапном, кратком во временном отношении событии, которое чётко противостоит обыденному протеканию жизненных процессов. Специалисты в данной области акцентируют внимание именно на временном факторе катастроф. Чрезвычайная ситуация определяется как «внешне неожиданная, внезапно возникающая обстановка, характеризующаяся неопределённостью, острой конфликтностью, стрессовым состоянием населения, значительным социально-экологическим и экономическим ущербом, прежде всего человеческими жертвами» (Порфильев Б.Н. Организация управления в
7 чрезвычайных ситуациях. М., 1989. С.64). Конечно, временной параметр катастроф соразмерен общественному субъекту: одно дело катастрофы, поражающие личную жизнь человека или его семью, и другое дело -социальные слои, этносы, классы. С этой точки зрения, катастрофа, как правило, воспринимается как нечто внешнее, внезапным и разрушительным образом влияющее на человека, его образ жизни. Катастрофа может поражать целые социальные институты, например, гибель государства в эпоху революции. Подобные катастрофические явления «подготовлены» длительными деградационными процессами, происходящими в социальной, культурной, экономической жизни. Сама внезапность как временной фактор не может быть определяющим моментом для понимания социокультурного смысла катастрофы. Однако в любом случае последняя «...означает деградацию условий, дезорганизацию жизни людей и даже их гибель. Катастрофа может быть определена как разрушительное изменение в жизни отдельных людей, групп, обществ, всего человечества, ухудшающее положение данного субъекта, вплоть до гибельных для него последствий. Она может быть представлена через понятие «дезорганизация». В этом случае катастрофой можно назвать резкую дезорганизацию образа жизни, жизнедеятельности субъекта, включая угрозу его существованию» (Матвеева С.Я., Шляпентох В.Э. Страхи в России в прошлом и настоящем. -Новосибирск: Сибирский хронограф, 2000. С.62).
В настоящее время в гуманитарных науках наблюдается сдвиг с интуитивно понимаемого представления о катастрофе как о сугубо внешнем факторе, событии, жертвой которого является человек, на субъективную сторону данного процесса (исследуется степень вовлечённости индивида в катастрофические события, его интерпретация и оценка наступившей катастрофы и т.д.). Однако подобная методологическая позиция ведет к тому, что объектом исследовательского интереса становится, скорее, посткатастрофическое сознание, сознание, складывающееся в результате уже произошедшей катастрофы, - резкой деструкции, дезинтеграции,
8 разрушения привычного образа жизни, социальных и природных условий бытия и т.д. индивида, социальной группы или общества в целом.
При определении понятия катастрофического сознания мы во многом опираемся на концепцию деструктивного воспроизводства, разработанную в российском обществознании. Деструктивное воспроизводство представляет собой «недостаточную способность субъекта, в силу тех или иных причин, преодолевать внутренние и внешние противоречия, удерживать на минимальном для данного субъекта уровне эффективность воспроизводства. Этот тип связан с упадком культуры, утратой, разрушением её ценностей, недостаточной способностью находить эффективные средства и цели, стабилизирующие ситуацию» (Модернизация в России и конфликт ценностей. Под ред. С.Я.Матвеевой. М., 1994. С.21). В данной концепции акцент делается на субъективной стороне деструктивных процессов.
Катастрофическое сознание со своей специфической системой ценностных ориентации и предпочтений, складывающееся на протяжении долгого - относительно масштаба жизни социального субъекта - времени, остается практически вне сферы культурологического дискурса. С нашей точки зрения, «катастрофизация» общественного и индивидуального сознания представляет собой процесс, связанный с такими качественными изменениями повседневного и общественного существования, которые неизбежно сопровождаются деструкцией в смысловой и ценностной сфере сознания, в образе жизни, в формах культуротворчества и т.д. Отмеченные изменения в сознании выступают и как следствие, и как причина объективных, катастрофических по своим последствиям для жизни, событий.
Таким образом, в современной литературе отсутствует целостный анализ культурных ориентации, целей и ценностей катастрофического сознания. Нашей задачей становится культурологическое и философское исследование катастрофического сознания - сознания, которое находится в состоянии неопределённости, пограничной ситуации, ожидания неизбежных грядущих
9бедствий, резкого ухудшения ситуации, определённого исхода, завершения цикла развития. < Теоретико-методологические основы исследования. Диссертация основывается на идее неразделимости социокультурного порядка и ограниченности попыток рассмотрения катастрофического сознания в рамках «чистого» социологического или психологического дискурса, игнорируя культурный и личностный аспекты. В классических работах П.Сорокина, А.Вебера, Р.Мертона и др. применяется социокультурный метод при изучении динамики культурных процессов в кризисных обществах, что имеет важное методологическое значение для анализа поставленной нами проблемы.
В ходе исследования использовался ряд теоретических концептов, сформировавшихся в современной философии и теории культуры: «эффект «схлопывания» (А.С.Ахиезер), «общество риска» (У.Бек), «катастрофическая имплозия» (Ж.Бодрийяр), «комплекс кануна» (К.М.Кантор), «культурный взрыв» (Ю.М.Лотман), «социально-культурная энтропия» (А.Я.Флиер) и др.
Объект и предмет исследования. Объектом исследования является сознание, которое формируется в преддверии ожидаемых катастрофических сдвигов, способных привести к разрушению социума и культуры.
Предметом исследования выступает ценностная структура и нормативные ориентации катастрофического сознания.
Цель и задачи исследования. Основная цель диссертационной работы состоит в экспликации социокультурной и культурно-исторической сущности катастрофического сознания. Эта цель конкретизируется в следующих задачах: - рассмотреть проблему катастрофизма в современном гуманитарном знании; изучить историко-культурную, ценностно-ориентационную, смысловую динамику катастрофического сознания;
10 выявить специфику ценностно-нормативных приоритетов и ориентации катастрофического сознания; дать типологию катастрофического сознания в контексте его ценностной специфики; проанализировать феномены «катастрофического пессимизма» и «культурной травмы».
Научная новизна диссертационного исследования определяется следующими положениями: - теоретически описан феномен катастрофического сознания (как возникающего в преддверии ожидаемого социального, культурного, религиозного и т.д. краха) в контексте его историко-культурной динамики; - исследована катастрофическая культурная картина мира, в которой формируется свой язык символов, происходит трансформация ценностей, идеалов, культурных кодов, дающих возможность осознать будущую катастрофу; проанализированы основные культурные ориентиры катастрофического сознания: 1 /«конец истории» как доминирующий элемент в определении культурно-содержательного смысла времени; 2/страх как эмоционально-легитимная и культурно обусловленная форма статуирования, трансформации и оправдания в общественном мнении пассивности, безволия, пессимизма; 3/ «культурная травма» как феномен посткатастрофического сознания, закрепляющий в «памяти культуры» деформационные моменты, состояние напряженности, ожидания грядущих бедствий; зафиксированы, в зависимости от характера человеческой деятельности, четыре типа катастрофических ценностных ориентации.
Тезисы, выносимые на защиту:
1 .Признание индивидом, социальной группой, обществом неизбежности будущего краха, резкой деструкции, разрушения и гибели «привычного» мира ведет к формированию катастрофического сознания, стремящегося переосмыслить, перестатуировать культуру сквозь призму понимания того, что реальный исторический процесс есть лишь «предыстория», ценностная « значимость которой зависит от конечной точки - «конца времен». Можно выделить два специализированных и взаимосвязанных уровня катастрофического сознания: как психический синдром и как специфическую культурную картину мира.
Для сознания этого типа характерно интеллектуальное и остроэмоциональное восприятие процесса упадка культуры, разрушения ее базовых ценностей, невозможности найти эффективные средства для стабилизации ситуации и «спасения» культурного ядра общества.
В обыденной жизни люди переживают и страх, и депрессию, и тревогу, но для субъекта катастрофического сознания данные феномены являются постоянными активизированными состояниями его психики. Культурная картина мира здесь в значительной степени деформирована, ибо Вселенная, общество, окружающая среда оцениваются субъектом катастрофического сознания в терминах опасностей, угроз, неизбежного разрушения. В результате в культуре формируется свой язык символов, происходит трансформация культурных кодов, которые дают возможность человеку определить, понять и осознать будущую катастрофу. Подобная ситуация возможна в условиях открытого культурного дискурса, благодаря которому общество объединяется вокруг определения главного источника будущей опасности. Страх здесь оказывается не неким аномальным явлением психологически ущербного индивида, а эмоционально-легитимной формой выражения общественного согласия. «Репертуар страхов» носит культурно обусловленный характер: от страхов перед внешними угрозами (стихийными силами природы, «Божьим гневом») человечество «переходит» к страхам внутреннего характера - перед собственной разрушительной природой, глобальными последствиями социальной и технологической деятельности.
Как смерть в жизни отдельного человека, так и возможность окончания человеческой истории, ставят заключительную точку в системе
12 ценностных координат индивида и общества. Время в данном случае приобретает культурно-смысловую содержательность и определяется не просто в качестве исторической или индивидуальной хронологии, длительности между «началом» и «концом», а исходя из принципа одновременной фиксации как первого, так и второго, и размещения того или иного события на шкале оценок между предшествующим и последующим согласно степени удаленности. В результате культурная картина мира приобретает целостный характер. Именно представление о начале и конце времен является основой для формирования пространственно-временного континуума культуры того или иного типа общества.
Современное катастрофическое сознание ориентировано на определенную интерпретацию будущего, воспринимая его как такое, которое наполнено неизбежными бедствиями, сопровождается социальным и культурным крахом, при практически полном равнодушии к фиксации начальной точки исторического развития.
4. Христианская концепция времени в явной или неявной, осознанной или неосознанной форме является основой формирования современного гуманистически ориентированного культурологического концепта начала и конца человеческой истории и культуры. Христианское видение истории принципиально отличается как от поверхностного эмпиризма циклического, бесконечного, однообразного повторения событий в мифосознании, так и от пессимистического, финалистски окрашенного техницистского представления о неизбежной гибели культуры, цивилизации и человечества в западном мировоззрении.
5. Катастрофизм может проявлять себя как общая духовная настроенность индивида, социальной группы, общества; это - относительно целостная совокупность идей, настроений, верований и т.д. Субъект катастрофического сознания воспринимает окружающий его настоящий мир как преходящий, а, следовательно, как неподлинный, ненастоящий, иллюзорный. Катастрофизм в качестве духовного феномена весьма
13 неустойчив, как неустойчивы и изменчивы любые общественные настроения. О катастрофическом сознании в полной мере можно говорить в тех случаях, когда идея катастрофизма является не просто его содержанием, но проникает во все уровни и пласты общественного сознания. Существуя на периферии социокультурной системы, катастрофический элемент может «пропитывать» собой всю сферу общественного сознания, культуры.
6. В зависимости от характера человеческой деятельности можно выделить несколько типов катастрофического сознания и их ценностно- нормативную специфику. Наиболее глубинным в историко-культурном смысле является «дремлющее» в сознании любого человека представление о беспомощности, невозможности противостоять действию слепых, разрушительных сил природы, истоки которого мы находим в первобытном ужасе перед стихийными бедствиями. Другой тип катастрофической картины мира формируется в современную эпоху и основывается на понимании того, что именно деятельность человека может привести к катастрофическим последствиям.
Так, экологический катастрофизм проникает буквально во все сферы общественного сознания и культуры, он существует как на уровне правительств и международных организаций, так и на уровне массового сознания, общественных движений. Культурные ориентиры катастрофического сознания здесь выступают в качестве важнейшего индикатора, позволяющего предохранять, контролировать, рационализировать позицию человечества перед лицом глобальных угроз. Именно формирование экологического катастрофического сознания высвечивает его прогностические функции, позволяет избавить человечество от ориентации на бездумный сциентизм.
7. Катастрофический пессимизм возникает в результате экстраполяции нынешних трудностей и опасностей развития общества на будущее. В результате, с одной стороны, катастрофическое сознание может в значительной степени искажать реальную картину действительности и
14 ограничивать возможность ее объективного понимания и препятствовать позитивно-конструктивным действиям человека. С другой стороны, табуированность катастрофизма со стороны официальной идеологии в тоталитарных государствах, носящей принципиально оптимистический характер, также может привести к нереалистической оценке ситуации и полному разоружению общественного сознания перед внезапно разразившейся социокультурной катастрофой. Две крайности - казенный оптимизм и катастрофический пессимизм - в ряде случаев могут совпадать по результатам их воздействия на социального субъекта, «обрекая» его на пассивные формы социокультурного поведения и действия.
8. «Культурная травма» проявляется как итог катастрофических воздействий, повторяющихся более или менее часто и закрепляющихся в памяти культуры. Посткатастрофическое сознание представляет собой динамически развивающийся процесс, в котором травматическая последовательность фиксируется в возникновении и развитии определенных культурных норм, регулирующих отношение человека к разрушительным деструктивным воздействиям. «Культурная травма» может привести к тому, что ключевые компоненты культуры, ценности, нормы, формы отношений между людьми, восприятие природной и социальной действительности перестают действовать: в теле культуры возникает раскол, результатом чего является состояние напряжения, деформирующего сознание общества, ведущего, в конечном счете, к развитию катастрофизма.
Истоки травматизма посткатастрофического сознания носят и объективный, и субъективный характер. Катастрофа - это всегда объективный и реальный факт, возникающий отнюдь не в качестве чисто философского или литературного феномена. Однако катастрофа воспринимается именно как катастрофа только тогда, когда люди репрезентируют ее в культуре, иначе говоря, воспринимают ее в качестве таковой.
Научно-практическая значимость исследования. Результаты диссертационной работы позволяют углубить теоретические представления в области культурологии, социальной философии, социологии, связанные с динамикой кризисного развития общества, формирования современного катастрофического сознания как культурного феномена, нахождения путей понижения уровня катастрофизма в сознании россиян. Полученные результаты можно использовать в преподавании общих и специальных курсов по истории и теории культуры, социологии духовной жизни и культуры, философии культуры. Они имеют значение для политиков, управленцев различного уровня, специалистов в области чрезвычайных ситуаций.
Апробация работы. Материалы и выводы диссертационной работы докладывались на III Российском философском конгрессе (Ростов-на-Дону, 2002); на Димитровских образовательных чтениях (Ростов-на-Дону, 2002); на межвузовской конференции «Развитие личности в образовательных системах Южно-Российского региона» (Ростов-на-Дону, 2000); на Международной научно-практической Интернет-конференции «Преподаватель высшей школы в XXI в.» (2002); обсуждались на кафедре исторической культурологии факультета философии и культурологии Ростовского госуниверситета.
Основное содержание работы раскрыто в 4 публикациях общим объемом 2,8 п.л.
Структура диссертации. Текст работы состоит из введения, трех глав, включающих 8 параграфов, заключения и списка использованной литературы.
Концепт катастрофизма в научном знании
В учении катастрофизма (Ж. Кювье, Л. Агассис, А. Седжвик, У. Букланд, А. Мильн-Эдвардс, Р.И. Мурчисон, Р. Оуэн и др.) идея биологической эволюции выступала как производная от более общей идеи развития глобальных геологических процессов. Если Ламарк старался своей деистической позицией отодвинуть роль божественного «творчества», отгородить органический мир от вмешательства творца, то катастрофисты, наоборот, приближают бога к природе, непосредственно вводят в свою концепцию представление о прямом божественном вмешательстве в ход природных процессов. Катастрофизм есть такая разновидность гипотез органической эволюции, в которой прогресс органических форм объясняется через признание неизменяемости отдельных биологических видов. В этом, пожалуй, главное своеобразие данной концепции.
В системе эмпирических предпосылок катастрофизма можно указать следующие: отсутствие палеонтологических связей между историческими, сменяющими друг друга флорами и фаунами; существование резких перерывов между смежными геологическими слоями; отсутствие переходных форм между современными и ископаемыми видами; малая изменяемость видов на протяжении культурной истории человечества; устойчивость, стабильность современных видов; редкость случаев образования межвидовых гибридов; обнаружение обширных излияний лавы; обнаружение смены земных отложений морскими и наоборот; наличие целых серий перевернутых пластов, существование трещин в пластах и глубинных разломов коры. Длительность существования Земли в начале XIX в. оценивалась примерно в 100 тыс. лет - таким относительно небольшим сроком трудно объяснить эволюцию органических форм.
Вопрос о возрасте Земли - особая проблема. В течение многих веков возраст Земли считался равным нескольким тысячам лет, что следовало из библейского мифа о сотворении мира. Однако к концу XVIII в. геология уже становилась настоящей наукой, и большинство геологов начали осознавать, что такие процессы, как образование осадочных пород или выветривание, имеют затяжной характер и совершаются за огромные промежутки времени. Во второй половине XVIII в. возраст Земли оценивался геологами лишь в 75 тыс. лет. Однако к середине XIX в. этот отрезок времени «растянулся» до сотен миллионов лет. В настоящее время методами радиоактивного датирования возраст Земли оценивается в 4,6 млрд. лет.
Теоретическим ядром катастрофизма являлся принцип разграничения действующих в настоящее время и действовавших в прошлом сил и законов природы. Силы, действовавшие в прошлом, качественно отличаются от тех, которые действуют сейчас. В отдаленные времена действовали мощные, взрывные, катастрофические силы, прерывавшие спокойное течение геологических и биологических процессов. Мощность этих сил настолько велика, что их природа не может быть установлена средствами научного анализа. Наука может судить не о причинах этих сил, а лишь об их последствиях. Таким образом, катастрофизм выступает как феноменологическая концепция.
Главный принцип катастрофизма раскрывался в представлениях о внезапности катастроф, о крайне неравномерной скорости процессов преобразования поверхности Земли, о том, что история Земли есть процесс периодической смены одного типа геологических изменений другим, причем между сменяющими друг друга периодами нет никакой закономерной, преемственной связи, как нет ее между факторами, вызывающими эти процессы. По отношению к органической эволюции эти положения конкретизировались в двух принципах:
во-первых, в принципе коренных качественных изменений органического мира в результате катастроф;
во-вторых, в принципе прогрессивного восхождения органических форм после очередной катастрофы.
С точки зрения Ж. Кювье, те незначительные изменения, которые имели место в периоды между катастрофами, не могли привести к качественному преобразованию видов. Только в периоды катастроф, мировых пертурбаций исчезают одни виды животных и растений и появляются другие, качественно новые. Кювье писал: «Жизнь не раз потрясала на нашей земле страшными событиями. Бесчисленные живые существа становились жертвой катастроф: одни, обитатели суши, были поглощаемы потопами, другие, населявшие недра вод, оказывались на суше вместе с внезапно приподнятым дном моря, сами их расы навеки исчезали, оставив на свете лишь немногие остатки, едва различимые для натуралистов» (Кювье Ж. Рассуждение о переворотах на поверхности земного шара. М.; Л 1937.С.83).
Творцы теории катастрофизма исходили из мировоззренческих представлений о единстве геологических и биологических аспектов эволюции; непротиворечивости научных и религиозных представлений, вплоть до подчинения задач научного исследования обоснованию религиозных догм. В основе катастрофизма - допущение существования скачков, перерывов постепенности в развитии.
Можно ли выделить инвариантные черты у видов, сменяющих друг друга после очередной катастрофы? По мнению Кювье, можно допустить существование такого сходства. Он выделял четыре основных типа животных (позвоночные, мягкотелые, членистые и лучистые), с каждым из которых соотносил определенный исторически неизменный «план композиции» (основу многообразия систем скоррелированных признаков организма). «План композиции» у катастрофистов - нематериальная сила, идеальный организующий центр божественного творения. По их мнению, добавление «творящей силы» после каждой очередной катастрофы определяет прогрессивное восхождение органических форм.
К концепции катастрофизма в отечественной литературе долгое время относились снисходительно, как к чему-то наивному, устаревшему и полностью ошибочному. Тем не менее, значение этой концепции в истории геологии, палеонтологии, биологии велико. Катастрофизм способствовал развитию стратиграфии, связыванию истории развития геологического и биологического миров, введению представления о неравномерности темпов преобразования поверхности Земли, выделению качественного своеобразия определенных периодов в истории Земли, исследованию закономерностей повышения уровня организации видов в рамках общих ароморфозов и др. В исторической геологии и палеонтологии не потеряло своего значения и само понятие «катастрофа»: современная наука также не отрицает геологических катастроф. Они представляют собой закономерный процесс, неизбежно наступающий на определенном этапе жизнедеятельности геологической системы, когда количественные изменения выходят за пределы ее меры.
Историческая динамика культурных ориентиров катастрофического сознания
Важнейшим инвариантом катастрофического сознания является страх перед будущей катастрофой. Почти все религии включают в себя представление о зле, которое является постоянной угрозой человеку. Эсхатологические и апокалиптические настроения пронизывают иудаизм, христианство и многочисленные секты христианского толка. Однако культурные ориентиры катастрофического сознания не оставались неизменными на протяжение истории общества, они менялись.
Казалось бы, наиболее явным проявлением катастрофического сознания было сознание людей первобытного общества. Между человеком и природой еще не сложилась развитая материальная культура, играющая роль своеобразной «амортизационной подушки» между людьми и природными катастрофами. Достаточно сказать, что в первобытном обществе на изготовление только одного каменного топора уходило не менее трех лет. Тонкая цивилизационная прослойка не ограждала человека от природных катаклизмов. Однако можно ли говорить о том, что сознание первобытного человека носило катастрофический характер? Проблема заключается в том, что одна из важнейших культурных характеристик катастрофического сознания - это страх перед будущим. Однако представления о будущем не было в сознании первобытного человека, ибо отсутствовало само разделение времени на прошлое, настоящее и будущее. Время воспринималось как вечное настоящее, оно носило синкретический характер. Ситуационность восприятия времени приводила к тому, что эмоциональное состояние человека первобытного общества сменялось с калейдоскопической быстротой - в результате смены впечатлений. Конечно, страх, надежда, потребность в безопасности всегда были антропологическими характеристиками человека, но как культурные категории они возникают значительно позднее.
Архаическое сознание в современных концепциях представлено как неструктурированное в темпоральном смысле. Для М.Барга мифовремя одномоментно, не связано ни с чем ни в прошлом, ни в будущем, т.е. это время вне потока истории (см.: Барг М.А. Эпохи и идеи: становление историзма. М., 1987). Жак Ле Гофф считал, что в сознании средневекового человека живет мифологическое представление о темпоральности, отсюда «все ныне живущие люди отвечают за проступок Адама и Евы, все современные евреи ответственны за страсти Христовы, а все мусульмане - за магомедову ересь.... Крестоносцы XI в. считали, что они направляются за море, чтобы покарать не потомков палачей Христа, а самих палачей» (Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М, 1992. С. 165).
Древнейшие представления о катастрофах зафиксированы в мифах. Мир, наполненный различного рода бедствиями (ураганами, наводнениями, землетрясениями, эпидемиями, нашествиями врагов и т.д.), порождал уверенность в естественности грядущих катастроф. Человек, не выделяя себя из природы, осознавал будущие катастрофы в качестве циклического явления. В мифах разных народов содержатся картины циклического мира, который регулярно переживает катастрофы и становление. Так, в индийской мифологии бытуют представления о четырех югах, которые образуют своеобразную «супер-югу», длящуюся 4320 тыс. наших лет. За этот период человечество проходит от золотого века к мировому пожару, полной дезорганизации, в результате чего наш мир гибнет. Затем этот цикл повторяется снова.
Можно выделить несколько типов мифологий, связанных с представлениями о катастрофах. Есть эсхатологические мифы, повествующие о прошлых катастрофах, которые сопровождают смену временных эпох - например, мифы о гибели старшего поколения богов, великанов, живших до появления человека, мифы о потопе и т.д.
Интересно отметить, что вода в мифологии различных народов приобретает особое символическое значение, олицетворяя собой возврат к исходному началу. М.Элиаде писал: «В воде все «растворяется», любая «форма» разрушается, все происшедшее перестает существовать; ничего из того, что было прежде, не остается после погружения в воду, - ни контура, ни «знака», ни события. Погружение равносильно, на человеческом уровне, смерти на уровне космическом, природному катаклизму (потопу), который периодически растворяет мир в водах первичного океана. Разрушающая все формы, смыкающая прошлое вода наделяется этой силой очищения, восстановления, способностью давать новое рождение... Вода очищает и восстанавливает, поскольку она сводит на нет прошлое и возвращает - пусть даже на одно мгновение - единство, бывшее в начале всех вещей» (Цит. по: Дуглас Мери. Чистота и опасность. Анализ представлений об осквернении и табу. М., 2000. С.236-237).
Другая категория эсхатологических мифов рассказывает о будущей гибели мира.
В большинстве своем возникновение катастроф в сознании древних людей связывалось с действием внешних причин. Зло рассматривалось как космическая внешняя сила: разгневанные боги, могучие колдуны. Современные этнографы описывают племена, которые рассматривают мир как изначально враждебную, противостоящую людям силу. Так, одно из меланезийских племен - догу - считает, что оно окружено со всех сторон злыми колдунами. Причем колдунами могу оказаться даже соседи и ближайшие родственники.
Следует различать мифы, в которых сюжет о будущей катастрофе вплетен в циклическое понимание мира, в идею вечного круговорота (таких мифов - большинство), от мифов, в которых гибель космоса наступает в результате исчерпанности им своего смысла, она окончательна (например, в древнескандинавском «Прорицании вельвы»). Но даже в эсхатологических мифах, обрамленных идеей вечного круговорота, гибель Вселенной в пламени космического пожара впечатляет душу отдельного индивида. Так, согласно одному варианту индуистского вероучения, гибель мира наступит вследствие соединения 12 солнц, каждое из которых соответствует одному месяцу года; в другом варианте указано, что огненный катаклизм регулярно постигает вселенную через 1160 млн. лет (см.:Евсюков В.В. Мифы о Вселенной. Новосибирск, 1988). Аналогичные взгляды разделяли сторонники манихейства, впитавшего в себя многое из культов Палестины, Вавилонии и Персии. В ряде древнекитайских сочинений, созданных до нашей эры, записан миф о том, как в глубокой древности, во времена легендарного правителя Яо, на небе одновременно появились десять солнц. То были дети богини Си-хэ, жившие на ветвях космически огромного дерева Фу-сан. Обычно они поднимались на небосвод по одному, взойдя же все разом, вызвали такой нестерпимый жар, что выгорела вся растительность и начали плавиться камни. Катастрофу предотвратил искусный стрелок по имени И, застреливший из лука девять лишних солнц. Этот миф оставил след даже в китайской письменности: иероглиф «сюй» («рассвет») состоит из двух элементов, обозначающих «девять» и «солнце», т.е. указывает на время, когда взошло только одно светило, а остальные девять еще не поднялись; иероглиф «цзао» («утро») образован элементами «солнце» и «десять» и обозначает момент, когда взошли все светила. Аналогичные мифы мы находим у батаков Сумарты, у нанайцев на берегах Амура, у североамериканских индейцев шастика и у других народов (см. там же). Но особенно эсхатологичен классический иудаизм (возникающий после вавилонского пленения 586 г.). Иудаизм вобрал в себя многие идеи в модифицированном виде (в том числе - и дуалистическую теологию зороастризма о добре и зле как двух космических началах) и интерпретировал эсхатологическое время как окончательное разделение добра и зла, победу первого над вторым. Это эсхатологическое время называется в послебиблейской еврейской литературе «Концом» (см.: Фишбейн М. Религиозные традиции иудаизма//Религиозные традиции мира. В двух томах. Т.1. М., 1996).
Понятие катастрофического пессимизма
Катастрофическое сознание существует на двух взаимосвязанных, но специализированных уровнях: как психический синдром, состояние психики и как особая культурная картина мира, компонент целостного мировоззрения, где центральным элементом является идея неизбежности будущей катастрофы (социальной, природной, религиозной и т.д.). Субъект катастрофического сознания не обязательно является унылым меланхоликом, человеком с расстроенной психикой, угрюмым фанатиком -катастрофическими могут быть его настроения, ценностные ориентации, нравственные убеждения, которые основываются не только на эмоционально-чувственном восприятии действительности, но и на рационалистической логике, трезвой оценке существующей социокультурной ситуации.
В любом случае ценностным фоном формирования катастрофического сознания является не только понимание неизбежности грядущих бедствий, но и пессимизм, который В.Дильтей называл (правда, наряду с его противоположностью - оптимизмом) самым широким и всеобъемлющим среди великих жизненных настроений. Одним из провозвестников катастрофического пессимизма в новоевропейской культуре был Артур Шопенгауэр (и его последователь Э.Гартман). Этот «теоретик вселенского пессимизма» называл софистическими доказательства Лейбница о том, что наш мир - лучший из возможных миров. По мнению А.Шопенгауэра, наш мир, наоборот, худший из всех возможных миров, ибо он устроен таким образом, что его существование держится на «тончайшей нити». Социум и культура перманентно находятся в преддверии катастрофы: «Под твердой корою планеты живут, с другой стороны, могучие силы, и если какая-нибудь случайность выпускает их на свободу, то они неминуемо разрушают эту оболочку со всем обитающим на ней; на нашей планете это случалось уже, по крайней мере, три раза. Лиссабонское землетрясение, землетрясение в Гаити, разрушение Помпеи - все это только маленькие шаловливые намеки на возможную катастрофу» (Шопенгауэр А. О ничтожестве и горестях жизни// Шопенгауэр А. Избранные произведения. М., 1993. С.75). Интересно отметить, что А.Шопенгауэр, пожалуй, один из первых в истории культурфилософской мысли поставил проблемы, связанные с возможными экологическими глобальными катастрофами. Так, он писал о катастрофически необратимых последствиях, к которым могут привести незаметные химические изменения атмосферы, повышение температурного режима на планете. В обоснование пессимистического умонастроения он ссылается на биологическую теорию катастроф, которая, по его мнению, повествует о «мирах», которые существовали до нас и исчезли в результате природных катаклизмов. Природа неизбежно обращает все существа в ничто:
«Затем, что лишь на то, чтоб с громом провалиться,
Годна вся эта дрянь, что на земле живет.
Не лучше ль было б им уж вовсе не родиться!» (Гете. Фауст). Катастрофический пессимизм носит особо острый и неизбывный характер, ибо основывается на идее стремительно деградирующего мира, гибель которого окончательна и бесповоротна. В античной культуре космологический пессимизм был неразрывно связан с оптимизмом. В учении стоицизма космос подвержен регулярным катастрофам (истоки этих взглядов мы находим у Гераклита с его идеей о периодически возникающих мировых пожарах), но они не могут поколебать его стабильности и вечности. Хотя мир и воспринимался как бессмысленная игра, но она же давала Плотину возможность утверждения эстетически оптимистической позиции: «Изобилуя во всем, жизнь многообразно творит все и не может удержаться от созидания все новых прекрасных и стройно оформленных живых игрушек» (Плотин. Эннеады, III, 2,15).
С этой точки зрения, одной из наиболее «зрелых» форм катастрофического пессимизма был тот, который сложился в массовом сознании в эпоху новоевропейского широкомасштабного кризиса XVI-XVII вв. Искусство этой эпохи, например, трагедии Шекспира, высвечивает эту проблему с невиданной доселе яркостью и художественной силой. С нашей точки зрения, именно культурная картина мира знаменитого принца Датского - Гамлета - окрашена в явные тона катастрофического пессимизма.
Одно из стереотипных представлений о Гамлете заключается в том, что он характеризуется как «безвольный» интеллигент, которого сжигает рефлексия, отчего он и не способен к активным действиям. Только в финале знаменитой пьесы, после долгих сомнений и колебаний, принц Датский приступает к активным действиям и совершает то, что должен был изначально совершить - отомстить за отца и убить узурпатора датского престола.
Однако безволие Гамлета - это характеристика, которая, скорее, привнесена из современных представлений о человеке и о характере его действий в сложных жизненных ситуациях. Как известно, Шекспир -трагический писатель эпохи кризиса и окончательной гибели ренессансных идеалов. Гамлет - это культурно-исторический феномен, воплощающий в себе важные черты катастрофического сознания. Это не Байрон и не Онегин с их сплином и извечной хандрой. Образ принца Датского можно понять только в контексте той эпохи, в которой он создавался.
Период XVI-XVII веков - это период глубочайшего кризиса Западной Европы, широкомасштабных религиозный войн, разрушения экономического базиса и господства культурной аномии. Особенно жестокий характер исторические события приобрели в Германии в послереформационный период. Во второй половине XVI века Германия прошла через две крупные войны, а в 1618 г. началась Тридцатилетняя война, невиданная по своим масштабам. В результате в ряде областей число земледельческих хозяйств сократилось в 3-4 раза. Были разрушены целые ремесленные отрасли. Возник массовый голод, эпидемии, эмиграция сократила почти в два раза население Германии. Знаменитые немецкие университеты практически прекратили свою деятельность, закрывались церковно-приходские школы, а богатые книжные и художественные коллекции были или уничтожены, или вывезены из страны.
Ф.Шиллер так описывал состояние Германии в послереформационный период: «Пустыни простирались там, где прежде трудились тысячи бодрых и деятельных людей... Сожженные земли, запущенные поля... являли картину страшного разрушения, между тем как их обнищавшие обитатели сами умножали число разбойничьих отрядов, страшными насильями вымещая на своих согражданах то, от чего пострадали сами...
Все основы порядка были расшатаны на протяжении этого длительного потрясения; исчезло уважение к человеческим правам, страх перед законами, чистота нравов; сгинула вера и верность, и лишь одна сила царила под своим железным скипетром. Пышно разрастались под покровом анархии и беззакония все пороки, и люди одичали вместе с пажитями. Никакое положение не удерживало необузданного своеволия, никакое достояние не могло спасти от нужды или алчности...» (Шиллер Ф. Собр. соч. в 8-ти тт. М., Л., 1937. Т.7. С.547-548).