Содержание к диссертации
Введение
1 Культурная политика в процессе исторического развития 34
1.1 Особенности культурной политики в России в XIX – первой трети XX в. 34
1.2 Средства осуществления культурной политики 56
1.3 Историография исследования книжной культуры 74
2 Значение государства, церкви и общественных организаций в изучении языка и культуры мордовского народа в XIX – начале ХХ вв. 97
2.1 Развитие переводческой деятельности. Подготовка и издание первых учебных, справочных и фундаментальных научных трудов; исследование основных проблем истории и культуры мордовского народа 99
2.2 Особенности издательской деятельности и распространения книг в провинции 124
2.3 Деятельность церкви и светских учреждений по формированию и развитию библиотек 155
3 Новая культурная политика государства и реформирование народного просвещения (октябрь 1917 – 1920-е гг.) 191
3.1 Активизация творчества мордовских писателей в условиях реализации новой культурной политики государства 194
3.2 Национализация и централизация книжного дела. Проблемы формирования национального книгоиздания (октябрь 1917 – 1929 гг.) 216
3.3 Развитие новой системы распространения книг. Национализация и реквизиция книготоргового сектора 235
3.4 Становление советской системы библиотечного обслуживания населения (1917 – 1929) 250
4 Роль национальной литературы и книжного дела в духовной жизни регионального социума (1930-е гг.) 281
4.1 Создание Мордовского отделения Союза советских писателей, его роль в реализации государственной политики в области художественной литературы 282
4.2 Издательская деятельность и продвижение национальной печати 304
4.3 Роль библиотек в повышении культуры национального региона в 1930-х гг. 328
4.4 Политическая цензура библиотек и книготорговой сети 351
Заключение 372
Библиографический список 384
Приложения 428
- Особенности культурной политики в России в XIX – первой трети XX в.
- Деятельность церкви и светских учреждений по формированию и развитию библиотек
- Развитие новой системы распространения книг. Национализация и реквизиция книготоргового сектора
- Политическая цензура библиотек и книготорговой сети
Особенности культурной политики в России в XIX – первой трети XX в.
Приоритеты и цели в сфере культуры данного периода опирались на концептуальные положения культурной политики, сформированные государством. Они находились в связке с текущими задачами существовавшей идеологии, социально-политическими и культурными реалиями исторического развития общества. Прежде чем рассмотреть данные аспекты, обратимся к существующей терминологии культурной политики и представим вариативные подходы к ее определению.
Понятие «культурная политика» впервые было сформулировано в 1967 г. участниками круглого стола в Монако, проходившего под эгидой ЮНЕСКО. Под политикой в сфере культуры понимался «комплекс операционных принципов, административных и финансовых видов деятельности и процедур, которые обеспечивают основу действий государства в области культуры». Реализация политики в сфере культуры рассматривалась участниками собрания как «сумма сознательных и обдуманных действий в обществе, направленных на достижение определенных культурных целей, посредством оптимального использования всех физических и духовных ресурсов, которыми располагает общество в данное время»1.
Зарубежные исследователи культурной политики сконцентрировали внимание на ее целях, институтах и ресурсах. Часто они совмещаются, приобретая комплексный управленческий подход к трактовке понятия «культурная политика». Так, А. Жерар и Ж. Гентил, рассматривая политику как систему взаимосвязанных целей, практических задач и средств, утверждали, что культурная политика осуществляется в рамках различных институтов (партий, образовательных учреждений, предприятий, городов, правительств и т. д.), а также предполагает существование средств (человеческих ресурсов, финансов и законодательной базы) и чрезвычайно сложных общественных систем1. Ориентируясь на комплексный подход, французские исследователи корректно сформулировали стратегию задач культурного развития и опустили такие аспекты, как тактическое и оперативное руководство культурными учреждениями со стороны государства.
Другой исследователь – М. Драгичевич-Шешич, формулируя определение, опиралась на представление о политике как сознательной целенаправленной деятельности людей. Согласно ее позиции, культурная политика является сознательным регулированием в области культуры при принятии необходимых решений по всем вопросам, относящимся к культурному развитию общества в целом2. Баланс стимулирующих и репрессивных инструментов в культурной политике, по ее мнению, указывает на уровень свободы творчества в конкретном обществе.
На инструменты культурной политики также обращали внимание Д. Адамс и А. Голдбард. Они придерживались мысли о необходимости участия государственных институтов в формировании культурной политики и предлагали осуществлять ее в таких направлениях, как образование, сохранение культурного наследия, распространение культурного продукта, творчество, подготовка персонала.
В содержательном плане приведенные определения культурной политики, разработанные зарубежными исследователями, основываются на концепции «формальной рациональности» Макса Вебера. Выдвигая на первый план государство как политический институт, они считают институты культуры второстепенным объектом управления. В приведенных определениях субъект культурной политики либо отсутствует, либо незаметно присутствует.
В отечественной литературе, посвященной исследованию культурной политики, приводятся разные определения этого феномена. Например, А. К. Усле-дов предлагает понимать под культурной политикой деятельность власти и общественных организаций, связанную с производством духовных ценностей1. На институциональный характер культурной политики указывает А. Я. Флиер. В его работе отсутствует четкое определение данного понятия, однако он попытался сформулировать собственное видение культурной политики, где она является совокупностью научно обоснованных взглядов и мероприятий по всесторонней со-цикультурной модернизации общества и структурным реформам всей системы институтов2. Схожая позиция наблюдается в определении В. С. Жидкова и В. Б. Соколова, которые полагают, что «культурная политика – это специфический вид деятельности по регулированию культурной жизни, сводящийся к воздействию на личность с целью формирования “картины мира”, это борьба интересов субъектов культурной жизни, в которой существенную роль играет распределение ресурсов»3. По мнению авторов, при формировании культурной политики главная роль отводится государству и многочисленным властным структурам, наделенным полномочиями влиять на культурную политику страны. Из этого следует, что только государство обладает всей мощью средств и возможностей воздействовать на культурную жизнь. Своеобразным итогом сказанного культурной политике может служитьвидение А. С. Балакшина, который писал, что это система представлений о должном состоянии культурной жизни, о создании возможностей для реализации собственных законов культурного развития в соответствии с некими критериями ресурсных возможностей общества на каждом историческом этапе4.
В исследованиях отечественных авторов часто термин «культурная политика» заменяется термином «управление» либо последнее понятие исследуется как понятие тождественное «культурной политике». Согласно убеждению О. Н. Астафьевой, это свидетельствует о расширении границ понимания культурной политики как управленческой деятельности, направленной на решение проблемы регулирования социальных и культурных трансформаций. Присутствие в социокультурном пространстве страны разных «платформ» культурной политики предполагает наличие специальных подходов к регулированию социокультурных процессов, осуществляемых государством. Таким образом, с точки зрения О. Н. Астафьевой государственная культурная политика – это инструмент стратегического управления страны, обеспечивающий ее целостность и раскрывающий перспективы ее социокультурного развития1. Предложенное базовое определение культурной политики обращает внимание на присущие ей два уровня. Один выражен через стремление к идеальным ценностно-смысловым и символическим конструкциям, скрепляющим бытийность людей в пространстве, другой – существующий в проекции повседневной реальности сегодняшнего дня личностного творчества, регулируемый системой институциональных отношений. Для власти важность двух уровней несомненна.
Иное видение культурной политики присутствует в трактовке О. И. Гени-саревского. Он отошел от институционального определения исследуемого понятия и ввел термин «общественное согласие». В интерпретации автора культурная политика – это основанная на общественном согласии система представлений о должном состоянии культурной жизни, создание возможностей для реализации собственных законов культурного развития в соответствии с некими критериями ресурсных возможностей общества на каждом историческом этапе2.
Основа культурной политики обусловливается природой самой культуры, то есть многоаспектностью ее содержания. Самоценность и саморазвитие культуры являются целями культурной политики, обретающий определенные ценностно-смысловые основания, выразителями которых выступают ее субъекты культурной политики. Именно природа культуры обусловливает требование единства норм и принципов функционирования любого субъекта, прежде всего государства. На наш взгляд, культурная политика – это стратегия государства, направленная на достижение культурных целей путем расстановки приоритетов, характерных для определенного периода формирования социокультурного пространства.
Представленные трактовки понятия «культурная политика» показывают многообразие позиций по данному вопросу. Это также свидетельствует о том, что в настоящее время не выработано единого подхода к пониманию данного термина. Сложность культурной политики, по мнению У. О. Беннета, заключается в том, что ее значение непостоянно, параметры не закреплены. Это означает, что культурная политика постоянно воспроизводит проблему своих собственных терминов и будет это делать в будущем1.
В рассматриваемый нами период термина «культурная политика» не существовало. Однако это не означает, что государство не предпринимало усилий по формированию у своих подданных единой картины мира, консолидирующей общество. Исторический опыт культурного развития показывает, что политика в этой сфере формировалась и последовательно осуществлялась.
Деятельность церкви и светских учреждений по формированию и развитию библиотек
Ранее центрами по сбору и хранению литературы не только в мордовском крае, но во всей России были монастыри. Постепенно к XIX в. в стране сложилось несколько видов библиотек: церковные и светские. Книжные фонды данных учреждений формировались в соответствии с теми задачами, которые они решали. Во многом это было обусловлено концепцией официальной культуры.
Храмовые и монастырские библиотеки в мордовском крае стали организовываться в конце XVI – XVII в. Данных о количестве в них книг на раннем этапе их развития не сохранилось. Организация библиотек зависела от строительства храмов, учреждения монастырей.
В XVI–XVII вв. основными источниками поступления книг для таких библиотек были крупные монастыри центральной части России, выступавшие в качестве метропольных центров для небольших обителей в глубинке. В Пурдо-шанский Рождество-Богородичный монастырь книги привозили из Звенигородского Савво-Сторожевского монастыря. Печатные издания в Среднее Присурье и Приалатырье поступали из Троице-Сергиевой обители, так как она с начала XVII в. курировала монашеское отделение в г. Алатыре и его уезде; Истринский монастырь (Новый Иерусалим) отправлял книги и иконы в Кадом, Темников, Краснослободск; Московский Высоко-Петровский монастырь обеспечивал печатными изданиями обители Саранска и т. д.
Источником пополнения библиотечных фондов монастырей были и книжные вклады иерархов церкви в провинциальные монашеские общины. Например, патриарх Андриан прислал книги и иконы в инсарские монастыри (женский и мужской) в конце XVII в.; из Патриаршего казенного приказа поступали книги в Тумольскую, Старцеугловскую пустыни, Атемарский Воскресенский монастырь. Книги считались ценным вкладом, так как стоили дорого1.
Однако основными поставщиками книг для обителей оставались Синодальная типография в Москве, Троице-Сергиева и Почаевская лавры. В XVIII в. на территории мордовского края монастырей было около двадцати2. Их библиотеки имели значительные собрания печатных изданий. Так, в начале XX в. в книгохранилище Темниковского женского монастыря насчитывались 262 экземпляра книг. Кроме того, ученическая библиотека в школе для детей, открытой при Пайгармском монастыре, насчитывала до 600 томов, при Кемлянском, Ковыляйском и Краснослободском Успенском женских монастырях – до 400 томов1.
Крупными библиотеками обладали и мужские монастыри. Одной из них была библиотека Саровской пустыни. В первом каталоге 1753 г., составленном на ее фонды при настоятеле Исаакии, числилось 856 книг. К 1804 г. здесь насчитывалось 2 254 печатные и 487 рукописных книг2. Из светской литературы библиотека пустыни имела «Грамматику» М. Ломоносова, самоучитель французского и азбуку немецкого языка, литературу по философии, естествознанию, медицине, астрономии, географии, всеобщей и отечественной истории; законодательные памятники от Ивана Грозного до Екатерины II. Хранилась также «Никоновская летопись», «Скифская история» Лызлова, многотомные «Деяния Петра Великого», «Записки Екатерины II касательно Российской истории», переписка Вольтера, «Нравоучительные речи» Стерна, книга «О революции французской», «Труды» Вольного экономического общества и т. д.3
В 1853 г. в монастыре был составлен документ под названием «Библиотека или книгохранительница с означением количества и качества книг, сохранившихся в оной». Каталог состоял из 73 страниц. Вступительный текст к нему содержал информацию о значении библиотеки и ее содержании, о месте и устройстве ее, а также о лицах, заведующих библиотекой. Одним из первых библиотекарей пустыни был иеромонах Исаакий (Невельский И. Е., 1824–1884). Весь книжный фонд в каталоге делился на 2 части: «Часть первая. О книгах рукописных», включавшая 500 названий, и «Часть вторая. О книгах печатных». Помимо богословской и богослужебной литературы, в библиотеке хранились книги по истории, словесности, математике, естествознанию на русском, латинском, греческом, еврейском, немецком, французском и польском языках199. К авторским относились сочинения, повествующие об истории обители, а также сказание об обращении заволжских раскольников, написанные основателем обители иеромонахом Исаакием1.
В XIX в. библиотека пустыни стала пополняться журналами и газетами, поступающими из столицы и губерний: «Христианское чтение», «Труды Императорского экономического общества» и т. д.
Большое книжное собрание имел Краснослободский Спасо Преображенский монастырь. По данным Д. В. Ильченко, в архиве и библиотеке имелись памятники старины: «1. Месячная Минея на весь год и Евангелие, печатанная при патриархе Никоне; 2. Древнеписанныя грамоты: а) Жалованная грамота патриарха московского Никона на построение первой деревянной церкви, 1655 года; б) Выпись из Краснослободских писцовых книг строителю Краснослободского Спасского монастыря Федосию на земли, пожертвованная монастырю села Дмитриева Усада Путилкой Дмитриевым, 1683 года; в) Царская грамота стольнику Чирикову об отказе Ивашке Тимофееву от Темниковской поляны и бортных оборотных угодий и о введении во владение оными строителя Спасской пустыни. 1690 года; г) Грамота царей Иоанна и Петра Алексеевичей и царевны Софии Алексеевны в дворцовую Красную Слободу, Савве Игнатьеву Украинцеву о правах владения строителем Преображенского монастыря старцем Герасимом на землю деревни Тенишевой, 1687 года; д) Такая же царская грамота тому же Савве Украинцеву о введении во владение оборотными и сенокосными угодьями, пожертвованными Краснослободскому монастырю Путилкою Дмитриевым, 1686 года»1.
Уникальную библиотеку собрал настоятель Краснослободского Предтечева монастыря архимандрит Иосиф2. Первые сведения о данном собрании относятся к началу XVII в. Важная информация о книгах, хранившихся в монастыре, содержится в уникальном источнике – владельческо-вкладной записи Иосифа на полях рукописного «Хронографа» 1617 г. Книга была приобретена для личного пользования в 1695 г. на торгу в Ярославле. Постепенно запись переросла свое первоначальное назначение и превратилась в опись монастырского имущества, заняв поля всех 634 листов книги. Поводом для этого послужило ограбление Предтечева монастыря в 1703 г. Книжное собрание обители состояло из 43 богослужебных и назидательных книг киевской и московской печати таких авторов, как Ефрем Сирин, Савва Дорофей, Кирилл Франквиллион. Годы их издания не указывались, однако подчеркивалось, что они «новые». Говорилось и об одной из Библий – «личной», т.е. лицевой, иллюстрированной. Упоминалась «Книга царевича Иосафа» – популярное в то время художественное произведение. В перечне указывались 10 рукописных книг: «Зерцало великое», «Большие правила Никона Черногорца», три «Алфавита письменных» и др.3
В монастырских и храмовых библиотеках постепенно собирались книги, составлявшие круг чтения православного. Большую часть составляли церковные и богослужебные книги: Евангелия, Псалтыри, служебники, канонники, минеи, требники, стихирари, часословы и т. д. К «назидательной» литературе относились сочинения Отцов Церкви и учителей, патерики, жития1. Предпочтение отдавалось житийной литературе, молитвословам, путеводителям по святым местам, описаниям монастырей, акафистам святых и т. д.2
Развитие новой системы распространения книг. Национализация и реквизиция книготоргового сектора
События Октября 1917 г. повлекли за собой кардинальные изменения социокультурного пространства России. Первые шаги новой власти были направлены на мероприятия, связанные с реквизицией и национализацией книжных запасов частного сектора. Выполнение намеченного началось с изъятия имущества крупных издательских и книготорговых фирм М. О. Вольфа, А. Ф. Маркса, И. Д. Сытина, А. С. Суворина и др. 25 октября 1918 г. Президиум Московского Совета рабочих и крестьнских депутатов принял постановление «О муниципализации книжной торговли и кни-гоиздательства»1. Документ разрешал перевод материально-технических средств частной книжной торговли на баланс органов местной власти2. На положения данного постановления, принятого изначально для Москвы, ориентировались руководители большинства регионов страны. Подобная тенденция прослеживалась и в мордовском крае. В середине весны 1918 г. был конфискован писчебумажный магазин гражданки Кутузовой на Базарной площади г. Красносло-бодска»3. Решение по изъятию собственности принимал Исполнительный комитет Краснослободского уездного совета. В подготовленном им документе определялись также карательные меры в отношении бывшей владелицы магазина. На заседании уездного исполкома было решено не только лишить Кутузову собственности, но и обязать ее выплатить контрибуцию в размере 2 000 рублей4. В 1918 г. мероприятия по национализации книжных магазинов в Саранском уезде Пензенской губернии проводились оперативно «для предотвращения краха торговли и «реализации печатной продукции из-под полы…»5.
Муниципализация книготоргового сектора осуществлялась и в Тамбовской губернии, где осенью 1918 г. было изъято имущество владельцев пяти писчебумажных магазинов. Одним из первых был крупный по местным меркам писчебумажный магазин М. Фейнберга. На момент конфискации в нем находилось «20 книг для частных лиц, корреспонденция, книги различных наименований, печатные книги без переплета, учебники, книги большого формата, коробка карандашей, ученические тетради…»6 и другие канцелярские принадлежности. Опись и изъятие осуществляла комиссия в составе двух уездных уполномоченных Кирсановского агентства Издательства ВЦИК – В. Пантелеймонова и Никитина. Изъятые книги и канцелярские принадлежности на сумму 3 209 руб. 33 коп. поступили в распоряжение отдела распространения произведений печати Кирсановского уезда1. Другое постановление уездного исполкома от 4 октября 1918 г. предписывало национализировать писчебумажные магазины М. Беляевой, братьев Тимофеевых, Проскуриной, Какериной. Конфискованный товар из частных торговых точек на сумму 8 042 руб. 20 коп. в дальнейшем продавался населению по завышенным на 100 % ценам2.
Муниципализация книжной торговли в условиях «книжного голода» являлась вынужденной мерой. Однако в процессе ее проведения не обошлось без ошибок. Так, опечатанными оказались книжные склады частных издательств – контрагентов Наркомпроса. Такие действия приостановили на неопределенное время выполнение обязательств комиссариата по снабжению школ и библиотек книгами, учебными пособиями3. Недовольны муниципализацией были и полиграфисты, опасавшиеся резкого сокращения загруженности типографий. Контрмерой против муниципализации издательств и книжной торговли, проведенной Московским советом 25 октября 1918 г., а также самовольных действий на местах стал декрет Совнаркома «О порядке реквизиции библиотек, книжных складов и книг вообще» от 26 ноября 1918 г. Проект документа готовил заведующий Московским библиотечным подотделом Наркомпроса В. Я. Брюсов. Ранее планировалось издать его как постановление Наркомпроса, однако Совнарком решил опубликовать декрет от своего имени, чтобы расширить его юрисдикцию4. Декрет четко предписывал: «Реквизиция библиотек, книжных магазинов, книжных складов и вообще книг проводится лишь с ведома и согласия Народного комиссариата просвещения»5. Тем самым было отменено право местных органов советской власти осуществлять конфискацию книг и частных библиотек. Вся деятельность в этом направлении сосредоточивалась в одном ведомстве – Народном комиссариате просвещения.
В 1919 г. национализация учреждений книжной торговли продолжилась. Например, местные органы власти Тамбовской губернии изъяли литературу из складов, подконтрольных кооперативам. Последние с этим не были согласны. Жалобы в большом количестве поступали в НКВД и губернский Совет рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов. Однако в действиях уездных исполкомов не было найдено нарушений1. К марту 1919 г. этот процесс завершился в 18 губерниях2. Мероприятия по реквизиции и национализации частной книготорговли не помогли избежать «книжного голода» и спекуляции. Сложившаяся ситуация особо обострилась в конце 1919 г. Пришедшие к власти большевики видели решение проблемы в сосредоточении в руках государства всех книжных запасов страны, т. е. в централизации их распространения. Национализировать следовало не только то, что сохранилось у частных владельцев, но и главным образом муниципализированные советами Москвы и Петрограда книжные запасы. Отделы печати этих городов хотя и вели работу по распространению литературы, но делали это вне общего плана, оставляя без внимания окраины и центральные районы России. 29 января 1920 г. коллегия Наркомпроса, рассмотрев вопрос «О национализации торговых книжных запасов и иных печатных произведений», постановила: «Принципиально признать необходимость национализации всех торгово-книжных складов, включая сюда и муниципализированные»3. В начале апреля 1920 г. Совнарком (20 апреля 1920 г.) поручил специально созданной комиссии «обследовать вопрос о необходимости большего использования книг Москвы и Петрограда для нужд провинции»4. После обсуждения проблемы Совнарком принял декрет «О национализации запасов книг и иных печатных произведений». Согласно документу все запасы книг и иных произведений печати, принадлежавшие частным лицам, кооперативным и другим организациям и учреждениям, а также муниципализированные советами, объявлялись собственностью государства и национализировались. Действие декрета не распространялось на частные, кооперативные книгоиздательства, литературные и просветительные общества, продукция которых поступала в Наркомпрос для распространения через его органы. После принятия декрета все частные склады, книжные магазины торговых фирм переходили в собственность государства1.
Параллельно с муниципализацией и национализацией книжной торговли шло становление новой системы распространения книг. Обязанности по снабжению печатной продукцией культурно-просветительных клубов и всех советов в провинции взяло на себя контрагентство Всероссийского исполнительного комитета, основанное на базе московского и петроградского контрагентств А. С. Суворина в ноябре 1917 г. Выбор организации был обусловлен наличием у неё необходимого аппарата по продвижению изданий. Однако в первые месяцы установления советской власти контрагентству ВЦИК не удавалось продуктивно выполнять свою работу из-за саботажа некоторых сотрудников, оставшихся на должностях после национализации. Для устранения подобных фактов в июне 1918 г. оно направило в Совнарком план коренной перестройки своего аппарата, где он был обсужден и принят2. После согласования в введение ВЦИК перешли все железнодорожные киоски, использовавшиеся как пункты распространения печати в городах и других населенных пунктах, прилегающих к железной дороге. Контрагентство ВЦИК было заинтересовано в увеличении числа киосков3. К осени 1918 г. организация предоставила для распространения 200–220 тыс. экз. книг и брошюр, 560 тыс. экз. газет4.
Политическая цензура библиотек и книготорговой сети
В 1930-е гг. заметно усилилось идеологическое давление партийно-государственных органов на учреждения, занимавшиеся подготовкой и распространением печатной продукции. Постепенно ужесточалась цензура в этой сфере. Согласно Постановлению ЦК ВКП(б) «Об улучшении библиотечной работы», подготовленному в 1929 г., среди приоритетных задач значилось проведение чисток фондов библиотек7. Инструкция была составлена сотрудниками Центральной библиотечной комиссии одного из управлений Наркомпроса РСФСР – Главполитпросвета. Необходимость в просмотре литературы, вышедшей после событий Октября 1917 г., заключалась в частых изменениях приоритетов в политике руководителей советской власти. Разработчики циркуляра считали, что многие издания первых послереволюционных лет способны нанести вред последующим решениям партии и советским органам власти, в том случае если они попадут к идеологическим врагам Советской России.
Цензура книжных фондов библиотек и книготорговой сети в начале 1930-х гг. по размаху не отставала от дореволюционной, но она осуществлялась не так, как было необходимо. В данной деятельности имели место крайности, о которых в материалах ВКП(б) 1920-х гг. неоднократно говорилось как о «перегибах». Выражалось это в чрезмерной активности по поиску врагов революции там, где их не было. Из-за особой «бдительности» отдельных представителей власти из читательского оборота были исключены произведения В. Маяковского и прозаические произведения М. Казакова1. Их чрезмерная инициативность привела к тому, что некоторые библиотеки потеряли за один только 1931 г. 60 % книг из фондов, о чем сообщал один из номеров журнала «Красный библиотекарь». Такой деятельности в Мордовии в данный период не наблюдалось. В то же время отсутствие подобных сведений можно объяснить тем, что большая часть материалов цензурного ведомства за 1922–1937 гг. была уничтожена карательными органами в ходе проводившихся репрессий в центральном аппарате Главлита. В целом номенклатура дел цензурного ведомства и его отделений формировалась из приказов, распоряжений, циркуляров, содержание которых частично отражало деятельность Главлита2. Об этом же упоминается и в современных изданиях, раскрывающих историю цензуры в России.
В 1931 г. отрицательную оценку со стороны руководства Наркомпроса РСФСР получили действия по изъятию литературы из библиотек. В частности, Н. К. Крупская, являясь одним из устроителей чисток, негативно отозвалась об их результатах. Она считала, что непосредственные исполнители чисток библиотек в 1931 г. нанесли им вред, так как не были подготовлены к данной работе. К тому же принимать правильное решение относительно каждого издания проверяющие не могли из-за того, что многие из них не имели даже общего среднего образования. Заместитель комиссара народного просвещения Н. К. Крупская отозвалась об этом как о «безликом вредителе»340. Официальная оценка итогов чисток книжных фондов в 1931 г. была дана в августе 1932 г. в Постановлении «Против извращений в чистке библиотечных фондов» и в октябре 1932 г. в материале коллегии Наркомпроса РСФСР. Документы акцентировали внимание на оплошностях, совершенных в процессе чисток книжных фондов библиотек, и причиненном ими ущербе. Недопустимыми были названы решения по изъятию работ К. Маркса, Ф. Энгельса, В. Ленина, И. Сталина, произведений классиков советской литературы М. Горького, Д. Фурманова, А. Серафимовича. Под запретом находилось творчество Н. Некрасова для учащихся воскресных школ1. Изучив факты нарушений, Народный комиссариат просвещения РСФСР и ВЦИК приняли решение о незамедлительном приостановлении изъятия книг из библиотечных фондов. В то же время между ними отсутствовало единство мнений на то, каким образом необходимо осуществлять чистки. Главный орган профессиональных союзов (ВЦСПС) отстаивал прежний порядок изъятия литературы их библиотек. Для руководства Народного комиссариата просвещения приоритетными были повышение качества формирования и сохранность фондов библиотек и на втором месте – изъятие из его состава изданий.
Данная позиция была объяснена ведомством в феврале 1933 г. в Постановлении «О порядке комплектования, хранения и изъятия книг из библиотек». Наркомпрос РСФСР подготовил приказ и «Инструкцию по охране книжного имущества в библиотеках массового пользования». Все материалы были включены в один из номеров журнала «Красный библиотекарь» для ознакомления. Суть их состояла в том, чтобы все отделы народного образования в регионах прекратили изымать произведения печати из библиотек до специальных указаний. Вместе с тем ответственным лицам рекомендовалось незамедлительно осуществить анализ изданий, выбранных ранее для изъятия, и часть из них вернуть обратно в фонд. Также предписывалось аннулировать «закрытые» книгохранилища в библиотеках. Согласно представленным в печати материалам осуществлять чистки поручалось не библиотекарям, а специальным группам, подотчетным главлитам. Сотрудники библиотек обязаны были сосредоточиться на сохранности книжных ресурсов и совершенствовании комплектования2. Этой позиции придерживалась заместитель наркома просвещения Н. К. Крупская, неоднократно озвучивая ее на страницах периодики. Она критически высказывалась по поводу «вандализма» в процессе изъятия литературы и обращала внимание руководителей библиотек на то, что их первостепенной задачей является приобщение читателей к книгам. Н. К. Крупская рекомендовала обучать читателей критически осмысливать тексты ранее вышедших изданий1. Подобная лояльность была не случайной. Она вписывалась в политику, проводимую партией в начале 1930-х гг. в стране. Нарастание нестабильности в обществе побудило руководство государства снизить степень давления на регионы. На принятие такого решения повлияло напряженное положение в экономике и социокультурной сфере в период с 1932 по 1933 г.
Несмотря на это, контроль со стороны Главлита за ресурсами библиотек не был упразднен. Центральный орган цензуры настаивал на продолжении изъятия литературы из этих учреждений. Осуществляя данную работу, ответственные лица в регионах продолжали допускать ошибки, которые ранее были подвергнуты осуждению руководством из центра.
Не обладающие достаточной квалификацией сотрудники библиотек, перестраховываясь, убирали с полок не только литературу, вредную с политической точки зрения но и актуальные издания. Несмотря на запрет, чистить фонды продолжали сами библиотекари и многочисленные организации. Частыми были прецеденты, когда из-за малых объемов площадей изымалась вся ранее вышедшая печатная продукция. Для предотвращения несанкционированных чисток массовых библиотек Народный комиссариат просвещения А. С. Бубнов подписал 15 июня 1934 г. приказ «О запрещении массовых изъятий книг из библиотек». Во второй половине 1930-х гг. это его решение было отменено, а он сам был признан «врагом народа»2. Все документы относительно цензуры, подготовленные в 1933 и 1934 гг., были кардинально пересмотрены3.
Политическая цензура в 1930-х гг. всецело была во власти ЦК ВКП(б). Главлит строго выполнял решения, соответствовавшие политике государства. Его материалы, связанные с чистками фондов библиотек и книготорговой сети, зависели от начинающейся кампании репрессий. Очередная активная фаза изъятия книг из библиотек началась в 1935 г., и была связана с «троцкистско-зиновь-евским заговором». На такие действия подтолкнула трагедия, произошедшая в декабре 1934 г. с С. М. Кировым. Главное управление по делам литературы и издательств немедленно опубликовало очередной приказ от 10 января 1935 г. об изъятии из библиотек и других учреждений страны работ таких авторов, как Г. Зиновьев, Л. Каменев, Г. Сафаров1.
Исполнителями приказа назначались заведующие отделами культуры и пропаганды ленинизма обкомов, крайкомов и рескомов ЦК ВКП(б). Данные структуры назначали ответственных, которым они могли поручить просмотр фондов библиотек и формирование списков изымаемых изданий2.
Библиотечным группам краевых и областных отделов народного образования предписывалось изъять из библиотек страны следующие книги: Рабочая книга по языку 2-й ступени, педтехникумов, рабфаков и комвузов / С. Никифоров [и др.]. – М. : Госиздат, 1926.; Костёр : сборник. – 2-е изд. – Л. : Гос. изд-во дет. лит., 1934.; Мезьер А. В. Словарный указатель по книговедению : в 3 ч. – М., 1931.