Правовое регулирование функционирования деструктивных религиозных объединений во второй половине ХIХ - начале ХХ вв. в России Александров Илья Андреевич

Содержание к диссертации

Введение

Глава 1. Общая характеристика понятия «деструктивное религиозное объединение» 22

1. Понятие «деструктивное религиозное объединение»: определение, признаки и сравнительная характеристика современных терминов 22

2. Применение термина «деструктивное религиозное объединение» к российскому законодательству второй половины XIX – начала XX вв. 40

Глава 2. Правовое регулирование, осуществлявшееся в Российской империи в отношении деструктивных религиозных объединений во второй половине XIX столетия 56

1. Положения о деструктивных религиозных объединениях в правовых актах первой половины XIX в., действовавших в период реформ Александра II 56

2. Изменения в правовых актах о деструктивных религиозных объединениях в царствование Александра II 87

3. Характеристика религиозных объединений, относимых к особенно вредным и изуверным сектам 110

Глава 3. Правовое регулирование функционирования деструктивных религиозных объединений в России в конце XIX – начале XX вв.. 143

1. Правовое регулирование, осуществлявшееся в отношении деструктивных религиозных объединений в период правления Александра III 143

2. Правовое регулирование, осуществлявшееся в отношении деструктивных религиозных объединений в контексте реформ периода правления Николая II 171

Заключение 190

Библиографический список 197

• Понятие «деструктивное религиозное объединение»: определение, признаки и сравнительная характеристика современных терминов
• Положения о деструктивных религиозных объединениях в правовых актах первой половины XIX в., действовавших в период реформ Александра II
• Характеристика религиозных объединений, относимых к особенно вредным и изуверным сектам
• Правовое регулирование, осуществлявшееся в отношении деструктивных религиозных объединений в контексте реформ периода правления Николая II

Введение к работе

Актуальность темы исследования обусловлена несколькими факторами. Во-первых, следует сказать о той, несомненно, значимой роли, которую играет и продолжает играть религия в целом в человеческом обществе. В научной литературе неоднократно говорилось об определенных сложностях, связанных с регулированием деятельности религиозных объединений в современной России, которое осуществляется в соответствии с положениями Федерального закона «О свободе совести и религиозных объединениях» 1997 г., получившего довольно неоднозначную оценку со стороны различных исследователей.

Во-вторых, определенные сложности проявляются и в сфере противодействия Российского государства тем или иным религиозным (псевдорелигиозным) объединениям, деятельность которых сопряжена с преступными посягательствами на различные общественные отношения. Можно говорить о разнообразии терминологии, используемой для обозначения таких объединений; к примеру, возникает вопрос: уместно ли называть деструктивными все религиозные секты или этот признак присущ только так называемым тоталитарным сектам? Соответственно, можно столкнуться и с противоречивостью принципов, критериев, используемых для отнесения какой-либо религиозной организации, группы к категории деструктивных. Встречаются соответствующие концепции, в рамках которых идеи светского государства соединяются либо заменяются воззрениями некоторых религиозных объединений (в частности, именуемых «традиционными») об истинной и ложных религиях, ересях и т. п. В частности, о серьезных опасностях «государственного характера», создающихся на почве неясного и неверного понимания значения «расколо-сектантства», говорил один из дореволюционных авторов А.М. Бобрищев-Пушкин, подчеркивая, что это выступает прямым следствием «системы замалчивания или тенденциозного освещения действительных фактов».

В этой связи целесообразно проанализировать опыт правового регулирования, осуществлявшегося в Российской империи по отношению к

¹ Бобрищев-Пушкин А.М. Суд и раскольники-сектанты. – СПб.: Сенатская Типография, 1902. – С. 50.

оппозиционным господствовавшей на тот момент православной церкви религиозным течениям, расценивавшимся как вредные для общества. При этом наибольший интерес представляет период отечественной истории, начиная со второй половины XIX в. до начала XX в., в рамках которого происходил ряд реформ, в том числе затронувших и законодательство о «расколе» (в широком смысле этого слова). Важно исследовать не только и не столько те санкции, которым подвергались раскольники и сектанты, сколько перечень деяний, признававшихся противоправными, и критерии, исходя из которых секты делились, например, на менее вредные, собственно вредные и вреднейшие или более и менее вредные. Все это позволяет как выявить положения, возможно, заслуживающие заимствования, так и избежать тех ошибок в конфессиональной политике, которые влекли серьезные последствия негативного характера для значительных групп населения Российской империи.

Наконец, в-третьих, немаловажным аспектом данного исследования выступает возможность систематизировать сведения, характеризующие обозначенное направление политики в Российской империи, и сделать некоторые уточнения по поводу использовавшейся в изучаемой сфере терминологии и классификаций правовых предписаний, устанавливавших ответственность «раскольников всех сект» за деяния, в которых усматривалась опасность для общества.

Объект и предмет исследования. Объектом данного диссертационного исследования является правовое регулирование функционирования религиозных объединений, деструктивно влияющих на личность, общество и государство. Исходя из этого, в качестве предмета исследования можно обозначить правовые нормы, устанавливавшие ответственность последователей подобного рода объединений (или считавшихся на тот момент изуверными, особенно вредными и т. п.) за их противоправные деяния, а также регулировавшие ряд сопутствующих аспектов; теоретические взгляды по данному вопросу, изложенные как собственно в юридической, так и в общенаучной литературе; необходимые статистические данные и фактические материалы, в частности, характеризующие правоприменительную практику. Также необходимо обратиться к ныне действующим нормативно-правовым актам в целях определения понятия, наиболее приемлемого для обозначения рассматриваемых религиозных

объединений («тоталитарная секта», «деструктивный культ», «религиозное объединение, посягающее на личность и права граждан» и др.).

Хронологические рамки исследования. Хронологические рамки

диссертационного исследования соотносятся с периодом отечественной истории,

начиная с 60-х годов XIX в. и заканчивая февралем 1917 года. Выбор этого

временного промежутка обусловлен следующими факторами:

а) началом проведения в царствование Александра II реформ, в том числе
нашедших отражение в деятельности Особого временного комитета 1864 г., а
позднее в принятии законов от 19 апреля 1874 г. и 3 мая 1883 г., которые были
направлены на изменение положения старообрядцев и сектантов в целом и
повлияли на принципы, определявшие степень вредности данных религиозных
течений, и перечень преступных деяний, связанных с их деятельностью;

б) социально-экономическими преобразованиями, протекавшими в этот
период и повлиявшими на названные выше религиозные объединения.
Происходили процессы трансформации старого, дореформенного
(существовавшего до реформ Александра II) религиозного сектантства, и
возникали новые образования, например, так называемая штунда, которая в
дальнейшем была провозглашена одной из наиболее вредных сект в Российской
империи.

Что касается верхней хронологической границы исследования, то ее выбор связан с проявившимся после Февральской революции 1917 г. новым подходом к регулированию правоотношений в религиозной сфере жизнедеятельности общества.

Вместе с тем в интересах более полного и комплексного исследования изучаемых вопросов в некоторых случаях требуется выйти за приведенные хронологические рамки и обратиться к анализу правовых актов первой половины XIX в., относящихся к периодам правления императоров Александра I и Николая I, а также к фактам, касающимся истории становления и развития тех или иных сект либо старообрядческих согласий и толков. Обоснованием этого служит то влияние, которое оказал ряд данных актов на изучаемую сферу общественных отношений. Например, высочайше утвержденное мнение Государственного совета

от 20 октября 1830 г. «О духоборцах, иконоборцах, малаканах, иудействующих и других, признанных особенно вредными, ересях» (где впервые использовался сам термин «особенно вредные ереси») существенно повлияло на содержание соответствующих статей Уложения о наказаниях уголовных и исправительных от 15 августа 1845 года. Равным образом, для верного понимания правового регулирования функционирования, к примеру, объединений скопцов или иудействующих необходимо обратиться к правовым актам первой половины XIX столетия. Также при оценке обоснованности обвинений, возводимых на членов тех или иных сект, толков (в убийствах, употреблении крови и плоти младенцев и др.), в рассмотрении нуждается ряд фактов, в том числе относящихся к XVIII в. и первой половине XIX в.

Цель и задачи исследования. Целью исследования является всестороннее рассмотрение различных аспектов правового регулирования функционирования деструктивных религиозных объединений во второй половине XIX – начале XX в. В качестве конкретных задач данного исследования можно выделить следующие:

1. сформулировать понятие «деструктивное религиозное объединение» и определить его признаки с учетом современных воззрений, сформировавшихся в юриспруденции и религиоведении, а также сопоставить этот термин с рядом других, употребляемых для обозначения такого рода организаций и групп, и обосновать целесообразность употребления вышеуказанного термина;

2. сопоставить понятие «деструктивное религиозное объединение» с использовавшимися в дореволюционном российском праве понятиями как более общего характера (например, «секта», «ересь», «раскол»), так и более специфичными (в частности, «изуверная секта», «особенно вредная секта», «вреднейшая секта»). Кроме того, в рамках решения этой задачи необходимо ответить на вопрос о соотношении данных дефиниций между собой;

3) установить характерные черты правового регулирования,
осуществлявшегося Российским государством в исследуемой сфере, которые
сложились к началу царствования императора Александра II. В том числе
представляется целесообразным осуществить анализ соответствующих

предписаний Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. (в ранних редакциях), касавшихся «ересей и расколов»;

4. выявить влияние реформ вероисповедного законодательства, начавшихся в период правления Александра II и в определенной мере продолжившихся в царствование Александра III, на правовое регулирование функционирования деструктивных религиозных объединений. В частности, интерес представляет сопоставление критериев вредности разнообразных сект и старообрядческих согласий и толков, которые нашли отражение в различных правовых актах того периода, с характерными чертами, проявлявшимися в деятельности соответствующих религиозных объединений, относившихся к категории наиболее вредных;

5. определить основы правового регулирования в исследуемой сфере в период преобразований в Российской империи в начале XX столетия, выразившихся, помимо прочего, в принятии указа Николая II «Об укреплении начал веротерпимости» от 17 апреля 1905 г. При этом немаловажным аспектом в этих рамках выступает сравнение соответствующих статей Уголовного уложения 1903 г. в его первоначальной редакции (не вступившей в силу) и редакции, отразившей положения указа 1905 г., а также изучение предложений по совершенствованию положений данного акта.

Степень научной разработанности темы исследования. Количество

литературы, в той или иной степени касающейся старообрядцев и сектантов, уже к

1917 г. исчислялось несколькими тысячами статей, брошюр и книг, однако эти, а

равно относящиеся к советскому и современному периодам работы по большей

части посвящены вероисповедной политике, «расколу» или религиозным

преступлениям в общем, а вопросы, связанные с деятельностью последователей

«изуверных» учений, членов особенно вредных сект и др. затрагиваются в

недостаточной мере. Научная и учебная литература по этой тематике весьма часто

подразделяется на три группы:

1) работы, относящиеся ко второй половине XIX – началу XX вв. и

вызывающие интерес в связи с тем фактом, что они были написаны очевидцами

или участниками соответствующих событий. При этом большая часть

литературы, касающейся религиозного сектантства и старообрядчества, была

написана представителями господствовавшей церкви. По поводу содержания такого рода источников советским исследователем А.И. Клибановым отмечалось, что в работах «церковных авторов, много писавших о сектантстве в 80-х годах XIX в. еще встречались элементы научного исследования. Для сочинений миссионеров конца XIX – начала XX в. (Айвазова, Буткевича, Кальнева, Скворцова и др.) характерны извращения и подтасовка фактов, голословные утверждения и клеветнические вымыслы». В целом церковно-миссионерская литература отражает представления о вредности любой религиозной секты, старообрядческого толка, оппозиционных господствовавшей церкви и, исходя из этого, вредных для общества и государства. Помимо этого выделяется сравнительно немногочисленная литература, написанная так называемыми ведомственными авторами (например, П.И. Мельниковым-Печерским, Н. Дингельштедтом), которая также характеризуется тенденциозностью, хотя и меньшей, чем церковно-миссионерские работы. Что касается иных авторов, которые не относились к этим двум категориям (А.С. Пругавин, А.П. Щапов, В.Д. Бонч-Бруевич и др.), то в зависимости от их воззрений они по-разному оценивали старообрядчество и сектантство. Так, речь могла идти об идеализации сектантства, провозглашении его прогрессивным явлением русской народной жизни; связывании происхождения раскола с политическим протестом народа против поглощения его прав центральной властью. Можно отметить, что эти работы касались истории старообрядчества и сектантства и его современного (на тот момент) состояния или же возникновения и развития отдельных толков и сект, часть из которых (как например, скопчество) можно отождествить с деструктивными религиозными объединениями.

В рамках группы, представленной дореволюционной литературой, актуальным представляется выделение своеобразной подгруппы работ, посвященных анализу соответствующих нормативно-правовых актов и правоприменительной практики. Сюда мы можем, в частности, причислить работы

² Клибанов А.И. История религиозного сектантства в России (60-е годы XIX в. – 1917 г.). – М.: Изд-во Наука, 1965. – С. 15.

«Свобода совести и веротерпимость» (К.К. Арсеньев)³, «Суд и раскольники-сектанты» (А.М. Бобрищев-Пушкин), «Религиозные преступления с точки зрения религиозной свободы» (С.В. Познышев), учебники по дореволюционному уголовному праву и комментарии к правовым актам (в том числе к Уложению о наказаниях уголовных и исправительных). Кроме того, необходимо назвать сборники (например, Н. Варадинова, В. Кельсиева) правительственных сведений и распоряжений о старообрядцах и сектантах, значительная часть из которых отсутствовала в Полном собрании законов Российской империи. Однако эти труды, как уже говорилось, касались веротерпимости, «расколо-сектантства» или религиозных преступлений в целом (интересующей нас темы касались отдельные фрагменты), и только незначительная часть источников была непосредственно посвящена понятиям, которые можно отождествить с термином «деструктивное религиозное объединение» (например, статья А.К. Вульферта «По поводу ст. 96 нового уголовного уложения», где анализировались проблемы ответственности за принадлежность к изуверным учениям согласно Уголовному уложению 1903 г.); 2) Труды советских исследователей, занимавшихся изучением вероисповедной политики вообще и правового положения старообрядцев и сектантов в частности (Е.Ф. Грекулов, А.И. Клибанов, В.В. Клочков, Ф. Путинцев и др.), а также историей отечественного права (например, О.И. Чистяков). Оппозиционные господствовавшей православной церкви религиозные течения (по крайней мере, существовавшие до реформ Александра II) оценивались как движения демократического протеста под религиозной оболочкой, которые постепенно трансформировались в церкви с иерархическим устройством и религиозным формализмом, приспосабливаясь к существовавшим условиям. Но

³ Арсеньев К.К. Свобода совести и веротерпимость: Сборник статей. – СПб.: Библиотека Общественной
пользы, 1905.

⁴ Бобрищев-Пушкин А.М. Суд и раскольники-сектанты. – СПб.: Сенатская Типография, 1902.

⁵ Познышев С.В. Религиозные преступления с точки зрения религиозной свободы. – М., 1906.

⁶ Напр.: Варадинов Н. История Министерства внутренних дел. – Восьмая, дополнительная книга. История
распоряжений по расколу. – СПб, 1863; Кельсиев В. Сборник правительственных сведений о раскольниках. –
Вып. 1. – Лондон, 1860.

⁷ Вульферт А.К. По поводу ст. 96 нового уголовного уложения // Вестник права. – 1904. – Книга десятая. – С.
255–259.

⁸ Напр.: Грекулов Е.Ф. Православная инквизиция в России. – М., 1964; Клочков В.В. Закон и религия: (От
государственной религии в России к свободе совести в СССР). – М.: Политиздат, 1982; Путинцев Ф.
Политическая роль сектантства. – М.: Безбожник, 1929.

⁹ Напр.: Клибанов А.И. Указ. соч. – С. 322–325.

опять же, все эти работы носят более общий характер, и освещают только отдельные вопросы, связанные с правовым регулированием функционирования религиозных объединений, которые можно отождествить с деструктивными;

3) Современные исследования, касающиеся правового регулирования, осуществлявшегося в отношении деструктивных религиозных объединений. Здесь также может быть выделена довольно обширная подгруппа работ более общего характера в области религиоведения, так называемого сектоведения и юриспруденции, лишь отдельные положения которых соотносятся с интересующей нас проблематикой¹⁰. Другую подгруппу составляют исследования, связанные с формулированием понятия «деструктивное религиозное объединение» или несколько более широких по смыслу терминов («оппозиционная религиозность», «новые религии» и т. д.), а также исследованием деятельности подобных объединений. Эти работы в большей мере касаются второй половины XX – начала XXI вв., нежели исследуемого периода отечественной истории. Наконец, отдельную группу составляют немногочисленные работы, авторы которых обратились к анализу ряда вопросов, связанных с ответственностью последователей изуверных учений, особенно вредных сект и др. в Российской империи.

¹⁰ Напр.: Аринин Е.И. Религиоведение: академический курс лекций (в 2 частях). Ч. 1. – Владимир: Изд-во
Владимир. гос. ун-та, 2005; Бажан Т.А., Старков О.В. Религиоведение для юристов: Учебник / под общ. Ред.
О.В. Старкова. – СПб.: Юридический центр Пресс, 2007; Башкатов Л.Д. Религиозная преступность: уголовно-
правовые и криминологические проблемы: Дисс…к.ю.н.: 12.00.08. – М.: РГБ, 2003; Дорская А.А. Правовой
статус подданного Российской империи в начале XX века: вероисповедный аспект // Известия Российского
государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. – 2002. – № 2. – С. 213–224; Конь Р.М.
Введение в сектоведение. – Нижний Новгород: Нижегородская Духовная семинария, 2008; Лебедев В.Б.
Религиозные преступления в законодательстве Российской империи в XVIII – начале XX вв.: монография. –
Псков: Псков. юрид. ин-т ФСИН России, 2007; Сафонов А.А. Правовое регулирование функционирования
религиозных объединений в России в начале XX века: Автореферат дисс…д.ю.н. – М., 2008; Тихонравов Ю.В.
Судебное религиоведение. – М.: ЗАО Бизнес-школа Интел-Синтез, 1998.

¹¹ Напр.: Бажан Т.А. Оппозиционная религиозность в России: Социально-философский анализ. Автореферат
дисс…д.ю.н. – М., 2000; Балагушкин Е.Г. Новые религии как социокультурный и идеологический феномен //
Общественные науки и современность. – 1996. – № 5. – С. 90–100; Воробьева И.Б. Термин «секта» и его
использование в юриспруденции // Вестник Саратовской государственной академии права: научный журнал. –
2010. – № 3 (73) – С. 160–164; Дворкин А.Л. Сектоведение. Тоталитарные секты: опыт систематического
исследования. – 3-е изд., перераб. и доп. – Нижний Новгород: Изд-во Братства во имя св. Александра Невского,
2005; Новые религиозные организации России деструктивного и оккультного характера: Справочник. – 2-е изд.,
перераб. и доп. – Ростов-на-Дону, 1998; Циндренко Ю.П. Понятие неокультов и вариант их классификации //
Вестник Российского нового университета. Серия: Человек и общество. – 2016. – № 2. – С. 31–35.

¹² Напр.: Апанасенок А.В. «Раскольники те ужасны своими деяниями…»: из истории борьбы со
старообрядчеством в провинциальной России XVIII в. // Вестник ТГУ. – 2009. – Вып. 3. – С. 210–214; Левин
В.Ф. Борьба Российского государства и Русской православной церкви с изуверными сектантскими
вероучениями (конец XIX – начало XX вв.) // Вестник Екатерининского института. – 2010. – № 2. – С. 82–85;
Розенко С.В. Уголовно-правовая борьба с сектантством по Уложению о наказаниях уголовных и

Следует сказать несколько слов и об англоязычной литературе, из которой могут быть почерпнуты отдельные сведения об объекте исследования. Сюда относятся работы, посвященные следующим вопросам: 1) зарубежным концепциям, касающимся категорий «секта», «культ» и т.д.; 2) вероисповедной политике Российской империи в целом; 3) отдельным религиозным объединениям, существовавшим в дореволюционной России, в частности, секте духоборов.

Методологическую основу исследования составляет система всеобщих, общенаучных, частнонаучных и частноправовых методов. Диалектико-материалистический метод позволяет использовать основные законы и категории диалектики в процессе анализа исследуемых государственно-правовых явлений, выяснить особенности правового регулирования в сфере противодействия государства деструктивным религиозным объединениям. Так, закон перехода количественных изменений в качественные проявляет себя в постепенном накапливании изменений в рамках вероисповедной политики Российской империи, которые по достижении нового качественного состояния стали требовать принципиально иных юридических норм. На всём протяжении исследования широко применяется формально-юридический метод, позволяющий глубже прояснить разнообразные формулировки анализируемых нормативных положений. В целом ряде случаев обобщение материала производится посредством применения сравнительно-правового метода (в частности, диахронное сравнение позволяет сопоставить положения тех или иных актов, касавшихся «ересей и расколов», которые относятся к различным временным срезам). Синергетический подход как общий нелинейный подход позволяет подчеркнуть значимость таких понятий, как непредсказуемость, нелинейность, альтернативность развития применительно к вероисповедной политике Российской империи. Использование данного подхода позволит глубже осмыслить определенную непоследовательность и неоднозначность правового регулирования в области вероисповедной политики Российской империи рассматриваемого периода, а равно многоаспектность развития различных религиозных

исправительных 1845 г. // История государства и права. – 2010. – № 8. – С. 29–30; Чуканов И.А., Шайпак Л.А. Борьба с тоталитарными сектами в Среднем Поволжье во второй половине XIX века // Симбирский научный вестник. – 2012. – № 1. – С. 52–61.

¹³ Напр.: Barret, David. V. The new believers: Sects, «cults» and alternative religions. – New York, 2001.

¹⁴ Напр.: Werth, Paul. At the Margins of Orthodoxy: Mission, Governance and Confessional Politics in Russia’s Volga-
Kama Region, 1827–1905. – Ithaca: Cornell University Press, 2002.

¹⁵ Напр.: History of the Doukhobors in the archives of Vladimir D. Bonch-Bruevich (1886–1950s): An annotated
bibliography. Edited by Koozma J. Tarasoff. – New York, Ottawa, Toronto: Legas, 1999.

объединений, относившихся к сектам, расколам и т. п. Сказанное касается и анализа терминов, применяемых для обозначения соответствующих объединений (как современных, так и использовавшихся в дореволюционных правовых актах), многие из которых частично совпадают по смыслу. В соответствии с целями и задачами в диссертационном исследовании обоснованным представляется использовать наряду с общенаучными формально-логическими методами (индукция, дедукция, анализ, синтез и т. п.) также следующие методы: систематический (позволяющий охарактеризовать сущность, структуру и соотношение таких понятий, как «деструктивное религиозное объединение», «секта», «раскол», «ересь» и др.); актуалистический (предоставляет возможность использовать современные познания и понятия («деструктивное религиозное объединение») при изучении событий прошлого, а также учесть опыт прошлых поколений при анализе современных событий и прогнозировании будущего). Кроме того, в данном исследовании нашли отражение следующие методы: хронологический (помимо прочего, дающий возможность проследить процесс постепенного изменения в нормативно-правовой регламентации соответствующих общественных феноменов) и конкретно-исторический (позволяющий изучить различные деструктивные религиозные движения (секты, старообрядческие толки и др.) с учетом тех своеобразных общественных условий, в которых эти движения складывались и развивались).

Теоретической основой диссертационного исследования послужили работы отечественных авторов дореволюционного, советского и современного периода, занимавшихся исследованиями в области как вероисповедной политики Российской империи в отношении «ересей и расколов», так и вопросами ответственности последователей изуверных учений, особенно вредных сект и т. п. Наряду с указанными работами была проанализирована современная литература по вопросам, сопряженным с терминологией, используемой для обозначения религиозных объединений, посягающих на личность и права граждан.

Эмпирическую базу диссертационного исследования составили правовые акты нормативного характера второй половины XIX – начала XX вв., а также материалы правоприменительной практики и фактические данные, связанные с осуществлением правового регулирования в отношении религиозных объединений, которые могут быть отнесены к деструктивным, а равно характеризующие деятельность подобных объединений.

Научная новизна исследования. Научная новизна состоит в комплексном анализе правовых актов и научной литературы дореволюционного, советского и современного периода, касающихся правового регулирования функционирования деструктивных религиозных объединений в Российской империи в период с 60-х гг. XIX в. по февраль 1917 г. В качестве определенного элемента новизны можно обозначить применение названного термина «деструктивное религиозное объединение» (на основе актуалистического метода) в рамках рассматриваемого исторического периода. Использование данного термина, который был «сконструирован» гораздо позднее, обусловлено определенной неясностью и противоречивостью понятий, которые использовались в дореволюционном праве (изуверные, особенно вредные, вреднейшие секты и т. п.). Кроме того, важное значение имеет возможность использования в этом случае критериев общественной опасности того или иного религиозного объединения, основанных на принципах светского государства, а не на противопоставлении «истинной» религии и лжеучений. Таким образом, в ходе проведенного исследования получены определенные результаты и сделан ряд выводов (нашедших отражение в положениях, которые выносятся на защиту), позволяющих дополнить и уточнить сложившиеся воззрения в интересующей нас области знаний.

Основные положения, выносимые на защиту:

1) Наличие законодательного определения понятия «религиозное

объединение» позволяет добиться определенного единообразия терминологии, используемой для обозначения соответствующих объединений, посягающих на личность и права граждан, интересы общества и государства. Сказанное делает применение данного термина более предпочтительным по сравнению с другими сходными дефинициями, определения которых отсутствуют в действующем законодательстве. Что касается терминов «секта» и «культ», то эти термины в их нейтральном религиоведческом понимании не обозначают религиозного объединения, деятельность которого сопряжена с причинением вреда личности, обществу и государству. Их использование в качестве «стержня» понятия, обозначающего религиозные объединения, деятельность которых сопряжена с опасностью для личности, общества и государства («тоталитарная секта», «деструктивный культ» и т. п.), также представляется нецелесообразным. Термин «тоталитарная секта» (и его синонимы) также неприменим, поскольку некоторые

его признаки ведут к расплывчатости понятия и позволяют отнести к подобной категории практически любое «неугодное» религиозное объединение.

2. Ранее использовавшийся в статье 239 Уголовного кодекса РФ термин «религиозное объединение, посягающее на личность и права граждан», длинен и неудобен для постоянного употребления в рамках данного исследования. Также помимо признаков, использованных при конструировании соответствующего состава преступления, существует еще ряд черт религиозного объединения, которые придают ему элемент деструктивности. На данный момент при формулировании перечня признаков деструктивного религиозного объединения целесообразно обратиться к основаниям для ликвидации религиозной организации и запрета на деятельность религиозной организации или религиозной группы в судебном порядке (статья 14 ФЗ «О свободе совести и религиозных объединениях» 1997 г.). На этой основе предлагается следующее обобщенное определение понятия «деструктивное религиозное объединение»: объединение физических лиц, образованное в целях совместного исповедания и распространения веры и обладающее соответствующими этой цели признаками, деятельность которого (обусловленная исповедуемыми учениями) сопряжена с насильственным изменением государственного строя, нарушением общественной безопасности и общественного порядка, посягательством на личность, права и свободы граждан, принуждением каких-либо лиц к отчуждению принадлежащего им имущества в пользу религиозного объединения, побуждением последователей религиозного объединения к совершению противоправных действий.

3. В отечественном законодательстве и в процессе его реализации на практике органами власти Российской империи второй половины XIX – начала XX вв. нашли свое отражение несколько точек зрения на соотношение понятий «раскол» и «секта»: а) раскол как более общее по смыслу понятие, чем сектантство («раскольники всех сект»); б) раскол как разновидность сектантства в широком смысле слова («секты старообрядческие называются расколом»); в) раскол (старообрядчество) и собственно сектантство как две самостоятельные разновидности. Что касается также использовавшегося в законодательстве понятия «ересь», то применительно к рассматриваемому периоду русской истории можно говорить о сектах как религиозных объединениях, с одной стороны, и об исповедуемых их членами вероучениях, рассматриваемых как ереси, – с другой.

4. В дореволюционном российском праве нашли отражение различные варианты деления религиозных сект, старообрядческих согласий и толков: менее вредные, вредные и вреднейшие; особенно вредные, изуверные и т. д. С учетом этого формальный перенос современных терминов на законодательство предшествующих периодов при использовании актуалистического метода является нецелесообразным. На этом основании следует очертить круг деструктивных религиозных объединений, ответственность за принадлежность к которым устанавливается не в силу противоречия того или иного религиозного учения догматам какого-либо традиционного вероисповедания, а только на основании совершения его последователями в силу исповедуемых ими учений деяний, несовместимых с охраняемыми государством правами и свободами частных лиц или основными требованиями общественной нравственности.

5. Используя выявленную в ходе диссертационного исследования совокупность признаков, можно отождествить деструктивные религиозные объединения с так называемыми изуверными сектами (учения которых были «соединены со свирепым изуверством» и т. д.). В качестве действительно деструктивных можно рассматривать такие религиозные объединения, как секта скопцов, толки филипповцев и странников, деструктивный характер деятельности которых проявлялся в совершении оскоплений, проповеди самоистребления, отказе от установленных государственных повинностей и распространении соответствующих учений. Вместе с тем следует отграничивать достоверные факты о совершавшейся такими сектами (толками, согласиями) противоправной деятельности от сомнительных либо ложных сведений о ритуальном каннибализме применительно к скопческому учению, удушении престарелых, тяжелобольных бегунов.

6. Вопрос о том, являлось ли то или иное религиозное объединение, относимое к вреднейшим, особенно вредным и т. д. сектам (например, духоборы, штундисты), деструктивным религиозным объединением, целесообразно решать применительно к каждому такому объединению в отдельности. При этом не следует смешивать ереси, «соединенные со свирепым изуверством» и т. п., с одной стороны, и «особенно вредные ереси», с другой. К последним, помимо перечисленных в Уложении о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. учений духоборцев, молокан, иудействующих, иконоборцев, скопцов, могут быть отнесены учения так называемых «раскольников, не приемлющих и не молящихся за царя». Близко к этой группе стоит и «вреднейшая» (по терминологии,

используемой в классификации 1842 г.) секта хлыстов, хотя делались определенные попытки причислить ее к числу «изуверных». При этом необходимо обратить внимание на тот факт, что скопческое учение упоминалось и в числе особенно вредных ересей, и в то же время считалось примером ересей, «соединенных со свирепым изуверством». Постепенно были сформулированы нормы, в соответствии с которыми последователи особенно вредных ересей (наряду с ответственностью за иные деяния) несли ответственность за распространение и совращение в соответствующие религиозные течения, переход к городскому сословию в запрещенных для них законом местах. Члены же «изуверных» сект несли ответственность за саму принадлежность к подобным объединениям (для скопцов также предусматривалось наказание за оскопление других и самих себя).

7. Применительно к периоду правления Александра II следует говорить не столько о самих изменениях в нормативно-правовых актах, касавшихся деструктивных религиозных объединений, сколько о процессе подготовки данных изменений и реформ в области вероисповедной политики в целом, которые только начали осуществляться в этот период. В рамках этих процессов подчеркивалась необходимость детального исследования учений различных сект и старообрядческих толков. В частности, отсутствие такого рода исследований неблагоприятно сказывалось на обоснованности деления религиозных объединений на различные группы. В процессе деятельности Особого временного комитета, созданного в 1864 г., были выработаны критерии классификации сект и старообрядческих толков на более и менее вредные.

8. В период правления Александра III были продолжены некоторые реформы, начатые в период правления Александра II, нетерпимость по отношению к старообрядцам и сектантам в целом была постепенно заменена «ограниченной» терпимостью. В том числе заключения Особого временного комитета 1864 г. нашли отражение в высочайше утвержденном мнении Государственного совета от 3 мая 1883 г. «О даровании раскольникам некоторых прав гражданских и по отправлению духовных треб», которое в целом не проводило различия между более и менее вредными сектами. Данные изменения проявились и в уголовном законодательстве Российской империи: в Уложении о наказаниях уголовных и исправительных законодатель отказался от формулировки «особенно вредная ересь» и оставил только указание об ответственности скопцов за соответствующие деяния. Соответственно, учения молокан, духоборов и др. уже не именовались

законодателем особенно вредными. Вместе с тем пределы вышеназванной терпимости были весьма изменчивыми, что проявилось, например, в признании так называемой штунды в 1894 г. более вредной сектой и запрещении штундистам общественных молитвенных собраний.

9) В период царствования Николая II, несмотря на предоставление существенного объема прав старообрядцам и сектантам, их учения продолжали считаться в какой-то мере неполноценными и опасными для лиц, принадлежавших к господствовавшей церкви, которых закон по-прежнему продолжал ограждать от «раскольничьего соблазна». Если говорить об Уголовном уложении 1903 г., то по сравнению с ранее действовавшим Уложением о наказаниях уголовных и исправительных отмечается большая точность и стройность статей, которые устанавливали ответственность за нарушение «ограждающих веру постановлений» вообще и деяний старообрядцев и сектантов (в том числе деструктивного характера) в частности. Были смягчены наказания за ряд деяний в данной области, продолжавших считаться противоправными, и исключены некоторые положения, содержавшиеся в предыдущем Уложении. Сохранялась ответственность за принадлежность к какому-либо изуверному учению и его распространение, самооскопление и оскопление других.

Теоретическая значимость исследования. Теоретическая значимость

диссертационного исследования усматривается в том, что его основные

положения и выводы позволяют более комплексно подойти к изучению ряда

вопросов в рамках отечественной истории государства и права, связанных с

отдельными направлениями вероисповедной политики Российской империи и

дореволюционным уголовным правом. Представляется возможным внести ряд

уточнений и дополнений в существующие представления о терминах,

использовавшихся в дореволюционном праве второй половины XIX – начала XX

столетия в отношении оппозиционных православной церкви религиозных течений.

Практическая значимость исследования. Практическая значимость

диссертационного исследования обусловлена тем, что дореволюционный опыт

целесообразно учесть при проведении современной политики Российского

государства в сфере противодействия религиозным объединениям деструктивной

направленности. Важное значение имеет определение признаков и критериев

общественной опасности такого рода объединений на основе общеправовых

принципов и идей светского государства. В частности, анализ правового

регулирования функционирования различных религиозных сект и старообрядческих согласий и толков позволяет проследить последствия использования при определении указанных критериев идей о наличии истинных и ложных религиозных учений. Кроме того, содержащиеся в исследовании положения и выводы могут быть использованы в учебном процессе, в ходе преподавания ряда гуманитарных дисциплин, в том числе курсов «История отечественного государства и права», «Отечественная история», «Религиоведение».

Апробация результатов исследования. Полученные результаты и выводы диссертации были обсуждены и одобрены на межрегиональных и международных научно-практических конференциях «Проблемы российского законодательства: история и современность» (Тольятти, 2011 г.), «Правонарушение и юридическая ответственность» (Тольятти, 2013 г.), «Правонарушение и юридическая ответственность» (Тольятти, 2014 г.), «Правонарушение и юридическая ответственность» (Тольятти, 2015 г.), «Круглый стол журналов "Государство и право", "Правовая политика и правовая жизнь", "Вектор науки ТГУ. Серия: Юридические науки" на тему: "Разработка проекта концепции правовой политики в сфере юридической ответственности"» (Тольятти, 2015 г.), «Правонарушение и юридическая ответственность» (Тольятти, 2016 г.), «Круглый стол журналов "Государство и право", "Правовая политика и правовая жизнь", "Вектор науки ТГУ. Серия: Юридические науки" на тему: "Разработка проекта концепции правовой политики в сфере юридической ответственности"» (Тольятти, 2016 г.). Теоретические выводы и положения, изложенные в диссертации, отражены в 15 опубликованных статьях автора (общий объем – 7,7 п. л.). Некоторые результаты диссертационного исследования получили раскрытие в рамках выполнения проекта РГНФ № 15-03-00123 «Источники русского городского права в XIII–XVIII вв.». Кроме того, результаты диссертационного исследования внедрены и используются в учебном процессе в ФГБОУ ВО «Тольяттинский государственный университет», ФГБОУ ВО «Ульяновский государственный университет» при преподавании курсов «История отечественного государства и права», «Административное право».

Опубликованные работы автора получили высокую оценку экспертов, и на их основе соискатель стал победителем конкурса «Молодой ученый Самарской области», проводившегося Министерством образования и науки Самарской области.

Структура диссертации обусловлена логикой, целью и задачами исследования и включает в себя введение, три главы (подразделенных на семь параграфов), заключение и библиографический список.

Понятие «деструктивное религиозное объединение»: определение, признаки и сравнительная характеристика современных терминов

В юридической и религиоведческой литературе, ряде актов государственной власти, средствах массовой информации и иных источниках как синонимичные часто употребляются такие термины, как «нетрадиционное религиозное объединение», «деструктивная религиозная организация», «религиозная секта», «тоталитарная секта»19 и т. д. Как указывает И.Я. Кантеров подобные дефиниции (культ, псевдорелигиозная секта, лжерелигия и др.) «нередко начинают играть роль вспомогательного средства в межконфессиональной борьбе, сходной с борьбой групп в других сферах духовной культуры – в науке, искусстве и философии, где мы тоже встречаем примеры противопоставления «подлинных» и «псевдо» форм – науки и псевдонауки, искусства и псевдоискусства и т.п.»20.

О многообразии терминологии, используемой для обозначения соответствующих социальных явлений, можно судить по тому факту, что В.А. Мартинович (рецензент работы Р.М. Коня «Введение в сектоведение») приводит порядка двухсот терминов, которые расцениваются как альтернативные понятию «секта». Помимо уже упомянутых указываются такие названия, как например: «авторитарная религия», «альтернативная религия», «апокалиптический культ», «девиантное религиозное движение», «еретическая религия», «нетрадиционная религиозность», «новая религия» и др. В этой связи В.А. Мартинович отмечает, что за каждым из этих понятий стоит какая-то более или менее развитая теория (иногда несколько теорий сразу). Одни из данных понятий «недостойны даже упоминания в серьезной дискуссии. Другие используются двумя, пятью, десятью, сотней разных ученых. Некоторые частично или полностью сливаются либо частично пересекаются по своему значению с другими…». Вышеназванный автор отмечает, что если «начинать перечислять и описывать термины, альтернативные понятию «секта», то, ввиду их огромного количества… нужно выбирать какой-то принцип, систему отбора»21. Следует согласиться с тем, что в противном случае теряется смысл их приведения.

Кроме того следует учитывать, что между вышеуказанными понятиями существуют определенные различия, иногда весьма существенные. В этой связи необходимо в первую очередь рассмотреть основные термины, из которых конструируются приведенные выше более сложные терминологические конструкции. Далее, используя как правовые акты, так и специальную литературу, следует обосновать целесообразность использования в данном исследовании именно термина «деструктивное религиозное объединение», сформулировать его определение и выявить соответствующие признаки.

Начать целесообразно с термина «религиозное объединение», получившего законодательное определение в Гражданском кодексе РФ и ФЗ «О свободе совести и религиозных объединениях» 1997 года22. До недавнего времени в статье 117 ГК РФ говорилось, что религиозными и общественными организациями (объединениями) признаются добровольные объединения граждан, в установленном законом порядке объединившихся на основе общности их интересов для удовлетворения духовных и иных нематериальных потребностей. Подобная правовая конструкция объяснялась, в частности, тем, что законодатель решил объединить в одной статье общественные и религиозные объединения и дать одно общее определение, но, тем не менее, по сути это совершенно различные объединения, которые связывает только то, что они относятся к категории некоммерческих23. Исходя из этого, в юридической литературе высказывалось мнение, что использование вышеназванной формулировки некорректно применительно к религиозным объединениям в силу неоднозначности категорий «духовные потребности» и «нематериальные потребности»24. Как справедливо замечает И.Я. Кантеров «такой критерий носит слишком неопределенный характер, не позволяя различить православную общину, кружок вышивания или футбольный «фан-клуб»25.

Также содержание статьи 117 ГК РФ давало основание полагать, что понятия «религиозные организации» и «религиозные объединения» являются синонимами, но в то же время ФЗ «О свободе совести и религиозных объединениях» указывает, что религиозные объединения могут создаваться в форме религиозных групп и религиозных организаций. В соответствии с данным нормативно-правовым актом религиозной группой признается добровольное объединение граждан, образованное в целях совместного исповедания и распространения веры, осуществляющее деятельность без государственной регистрации и приобретения правоспособности юридического лица. В свою очередь, религиозная организация – это добровольное объединение граждан РФ, иных лиц, постоянно и на законных основаниях проживающих на территории Российской Федерации, образованное в целях совместного исповедания и распространения веры и в установленном законом порядке зарегистрированное в качестве юридического лица.

В целом под религиозным объединением вышеуказанный закон (статья 6) понимает добровольное объединение граждан РФ, иных лиц, постоянно и на законных основаниях проживающих на территории Российской Федерации, образованное в целях совместного исповедания и распространения веры и обладающее соответствующими этой цели признаками: вероисповедание, совершение богослужений, других религиозных обрядов и церемоний, обучение религии и религиозное воспитание своих последователей.

У приведенного определения также выделяется ряд недостатков. В частности, касательно признака добровольности отмечается, что в некоторые религиозные объединения адепты могут вовлекаться посредством обмана, а в дальнейшем есть вероятность создания препятствий для тех, кто решил выйти из подобных объединений26. Помимо этого мы можем встретить указания, что ряд признаков, используемых в рассматриваемом определении, содержит логическую ошибку «круг в определении»: достаточно сложно определить, какое обучение является религиозным, какие действия являются «религиозными обрядами»27. Конечно, определение таких терминов, как «вероисповедание», «религия», «совместное исповедание и распространение веры» и др., отсутствует в действующем законодательстве, но вместе с тем вряд ли было целесообразно в силу этого отказываться от определения, изложенного в ФЗ 1997 г., в пользу еще более расплывчатой формулировки статьи 117 ГК РФ28. Данное мнение подтверждается и тем, что в ныне действующей редакции ГК РФ (в статье 123.26) под религиозной организацией понимается добровольное объединение постоянно и на законных основаниях проживающих на территории Российской Федерации граждан РФ или иных лиц, образованное ими в целях совместного исповедания и распространения веры и зарегистрированное в установленном законом порядке в качестве юридического лица, объединение этих организаций, а также созданная указанным объединением в соответствии с законом о свободе совести и о религиозных объединениях в целях совместного исповедания и распространения веры организация и (или) созданный указанным объединением руководящий или координирующий орган.

Представляется целесообразным для уточнения признаков, изложенных в статье 6 ФЗ «О свободе совести и религиозных объединениях», использовать специализированную религиоведческую литературу. Также некоторые пробелы могут быть восполнены судебной практикой. К примеру, в 2001 г. «Санкт-Петербургский городской суд пришел к выводу, что изучение и воплощение в жизнь идей определенного вероучения не могут рассматриваться как религиозная деятельность, если формы, в которых они проводятся, не являются специфическими для религиозных объединений»29.

Также нужно сказать несколько слов о соотношении понятий «религиозное объединение» и «религия». Помимо трактовки религии как мировоззрения и мироощущения, а также соответствующего поведения и специфических действий, основанных на вере в существование одного или нескольких богов30, данное понятие может использоваться для обозначения определенного религиозного направления («альтернативная религия» и т.д.)31. Но в этом случае речь идет скорее не об объединении людей, а о том или ином учении, исповедуемом данным объединением, поэтому в рамках изучаемой темы целесообразнее использовать термин «религиозное объединение» в значении, закрепленном ФЗ «О свободе совести и религиозных объединениях» 1997 г. Именно наличие законодательного определения последнего понятия позволяет по нашему мнению добиться определенного единообразия используемой терминологии и делает его применение более предпочтительным (по крайней мере, в данном контексте) по сравнению с другими сходными дефинициями (в частности, «религиозное движение»), определения которых отсутствуют в действующем законодательстве.

Положения о деструктивных религиозных объединениях в правовых актах первой половины XIX в., действовавших в период реформ Александра II

Данный параграф посвящен рассмотрению ряда изданных в царствование Александра I и Николая I правовых актов, касающихся как отдельных особенно вредных, изуверных сект, так и более обширного круга религиозных объединений. В частности, целесообразно обратить внимание на соответствующие статьи Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г., а также на иные акты, соотносящиеся с ними по тематике. Отмечается, что до издания закона 19 апреля 1874 г. «О правилах метрической записи браков, рождения и смерти раскольников» и ряда последующих правовых актов положение старообрядцев и сектантов было тяжелым. В связи с принадлежностью к «расколу» законодательством устанавливались определенные неблагоприятные юридические последствия (в частности, непризнание браков законными, ограничения в области замещения общественных должностей). Таким образом, с момента возникновения раскола в русской православной церкви и почти до конца XIX в. правовые нормы, относящиеся к старообрядцам, в разные периоды отличались друг от друга лишь большей или меньшей строгостью предусматриваемых ими мер. В аналогичном положении находились и сектанты, при этом характер применявшихся к ним правовых ограничений и суровость карательных мер зависели от принадлежности к тем или иным сектам119.

Борьба государства с «расколом» характеризовалась то усилением, то ослаблением строгости его преследования. В некоторые периоды, например, в конце XVIII – начале XIX вв., осуществлялось определенное смягчение (по крайней мере, в рамках распоряжений верховной власти) государственной политики в отношении тех или иных сект, старообрядческих толков. В целом сколько-нибудь цельного законодательства, определяющего правовое положение старообрядцев и сектантов, до конца третьей четверти XIX века не существовало. Правовые нормы, которые нередко противоречили друг другу, имели в виду чаще всего те или иные секты, толки и даже отдельных лиц и нередко распространялись не на территорию всей страны, а лишь на некоторые ее районы; в частности, значительная часть нормативных актов регламентировала положение скопцов, духоборов и молокан120.

В качестве примера можно привести указы императора Александра I, касающиеся секты духоборов: высочайший указ, данный 27 ноября 1801 г. на имя слободско-украинского гражданского губернатора «О Мелитопольских поселенцах из Духоборцев»121; именной указ, данный новороссийскому гражданскому губернатору Миклашевскому, «О переселении обитающих в Новороссийской и Слободско-Украинской Губерниях Духоборцев на поля, лежащие в Мариупольском уезде, по течению речки Молочной» от 25 января 1802 г.122; именные указы от 9 декабря 1816 г., данные министру внутренних дел «Об устройстве Мелитопольской колонии»123, херсонскому военному губернатору «О Мелитопольских поселенцах, называемых духоборцами»124, санкт-петербургскому военному генерал-губернатору «О неименовании Мелитопольских поселенцев духоборцами и о передаче всех дел, до них касающихся, в Министерство Внутренних дел»125.

В данных документах содержатся формулировки, позволяющие определить особенности государственной политики в отношении оппозиционных религиозных объединений на примере секты духоборов или духоборцев126. В частности, в первом из названных указов отмечается: «И разумом, и опытами давно уже дознано, что умственные заблуждения простого народа, прениями и нарядными увещаниями в мыслях его оглубляясь, единым забвением, добрым примером и терпимостью мало по малу изглаждаются и исчезают. Вот правило, коего местному начальству должно с ними (духоборами – И.А.) держаться... Сии увещания никак не должны иметь вида допросов, состязаний и открытого обряду их мыслей насилия; но должны сами собою и неприметно изливаться к ним из добрых нравов Духовенства, из жизни их, из поступков и наконец из непринужденных, к случаю и с видом ненамеренности направленных на их положение разговоров, а чтобы все сие имело более действия и чтоб они лучше почувствовали обязанности их к Правительству, прежде всего нужно бы было дать им самим приметить, что оно об них печется и после претерпеннаго ими разорения войти в их состояние…»127.

Приведенные положения о началах веротерпимости, на которых должны были базироваться действия местных властей в отношении духоборов, развивал именной указ, данный 9 декабря 1816 г. на имя херсонского военного губернатора «О Мелитопольских поселенцах, называемых духоборцами». В данном акте указывалось, что отдаление «сих людей от Православной Греко-Российской церкви есть, конечно, с их стороны заблуждение, основанное на некоторых погрешных заключениях их об истинном Богослужении и духе Христианства. Сие происходит в них от недостатка в просвещении: ибо ревность Божию имеют, но не по разуму. Но просвещенному ли Правительству Христианскому приличествует заблудших возвращать в недра церкви жестокими и суровыми средствами, истязаниями, ссылками и тому подобным? …Истинная вера порождается благодатию Господнею чрез убеждение, по учением, кротостию, а более всего добрыми примерами. Жестокость же не убеждает никогда, но паче ожесточает». Подчеркивалось, что все «меры строгости», применявшиеся в отношении духоборов в продолжение тридцати лет до 1801 года, не только не истребили этой секты, но и приумножили число последователей128.

При этом в данном указе император обращал внимание, что местные власти отзывались о духоборах «неоднократно весьма выгодным образом со стороны их поведения, хотя и приносили жалобу на отпадения их от Православной Церкви». В этой связи херсонскому военному губернатору предписывалось, не полагаясь ни на чьи донесения, самому вникнуть «без предубеждения» во все местные обстоятельства, узнать в точности образ жизни и поведение духоборов. Также говорилось о необходимости принятия таких мер, чтобы духоборы могли почувствовать, «что они состоят под охранением и покровительством законов; и тогда только надежнее можно ожидать от них любви и привязанности к Правительству и взыскивать исполнения по законам его, кои столь для них благотворны»129.

В случае же доподлинного установления фактов укрывания духоборами дезертиров, совершения ими иных противоправных деяний, следовало в соответствии с требованиями закона применить необходимые меры государственного принуждения. Вместе с тем, нельзя было допускать, чтобы за одного или нескольких виновных, уличенных в правонарушении, «отвечало и было истязуемо все общество сих поселенцев, неучаствовавшее в оном». При доносах и обвинении в подобных случаях требовалось учитывать, от кого эти доносы происходят, и какие могли быть побудительные причины к ним. Например, отмечалось, что упоминаемые в представлении вышеуказанного губернатора двое духоборов, «кои по обращении к Православной Церкви показали на сие общество разные преступления и свидетельствовали о развратной жизни в оном, могли учинить сие по злобе или мщению: ибо легко может быть, что они отвергнуты были сами от общества за дурные поступки, или оставили оное из ссоры или вражды». На этой основе делался вывод, что одни показания таковых лиц, едва заслуживающие внимания, не должны служить основанием к принятию строгих мер (заключению под стражу, заключению в тюрьмы и т. д.) в отношении людей, не изобличенных еще ни в каком правонарушении130.

Приведенные соображения и сведения, которыми оперировал Александр I и которые представляются вполне достоверными (в частности, было получено подтверждение, что лица, доносившие об укрывательстве беглых духоборами и тому подобном, были исключены из их общины за «дурное» поведение; при этом обвинения, выдвигавшиеся этими лицами, остались недоказанными)131, позволяют сделать определенные выводы о сомнительности данных, содержащихся в упомянутых доносах о противоправной деятельности духоборов, и соответственно, действительной степени опасности секты духоборов, в дальнейшем причисленной к особенно вредным.

Хотя данные указы и были адресованы только отдельным губернаторам, касались только отдельных поселений духоборов и позднее были заменены иными документами, положения, нашедшие отражение в них и касающиеся в том числе объективности и беспристрастности разбирательства, сохраняли свою актуальность (как своеобразный образец) и в начале XX века132. По сути, речь идет о принципах, которыми надлежит руководствоваться при рассмотрении и разрешении дел (в данном случае касающихся последователей разнообразных религиозных объединений) для установления истины и вынесения справедливого решения.

Характеристика религиозных объединений, относимых к особенно вредным и изуверным сектам

В предыдущих параграфах были рассмотрены правовые нормы, которые позволили очертить круг сект и старообрядческих толков, оценивавшихся как в той или иной степени вредные для общества и государства. Но для ответа на вопрос об обоснованности критериев такого рода оценки и признания соответствующих объединений деструктивными, целесообразно проанализировать и проявления их деятельности. Конечно, эти религиозные объединения на протяжении истории своего существования видоизменялись, в их рамках зарождались отдельные толки (выделялись новые секты), однако, поскольку предмет нашего исследования является несколько иным, мы в первую очередь сосредоточимся на основных чертах, которые были присущи или, возможно, приписывались данным сектам (толкам) в целом.

В первую очередь, согласно Уложению о наказаниях уголовных и исправительных следует остановиться на учениях иудействующих, иконоборцев, молокан, духоборцев и скопцов, т. е. особенно вредных сект (данный термин сохранялся в законодательстве и после 1864 г., когда была предложена классификация на более и менее вредные секты).

Выше уже приводились выдержки из синодского указа 1825 г., посвященного секте иудействующих или субботников (которую предписывалось именовать «жидовской ересью»)250, где описывались основные черты данного учения, в которых представители власти усматривали опасность для общества и государства251. Для более развернутого представления о сути обвинений, выдвигавшихся в адрес иудействующих, также можно обратиться к литературе конца XIX – начала XX вв. Например, уже упоминавшийся В.М.

Скворцов выделял следующие пять пунктов, на основе которых эта секта относилась им к одной из наиболее вредных:

1) не признавала (имеется в виду секта) пришествия в мир «Спасителя, Господа нашего Иисуса Христа и Его Божественного достоинства», отвергала его учение, таинства, обряды и все установления христианской новозаветной церкви. Иудействующие допускали обрезание, праздновали субботу вместе с другими еврейскими праздниками и постами и, в целом, соблюдали Моисеев закон, а также предписания Талмуда.

2) учение секты воспитывало в ее последователях, «в коренных русских людях, отказавшихся от Христа, христианства и своей национальности», враждебное отношение к православной вере и вместе с тем к общественному строю «русской жизни». Также утверждалось, что иудействующие не считали себя подданными русского царя, а рассматривали себя пленниками России и ежедневно молились о скорейшем избавлении их «от русского ига и водворении в земле обетованной». Все же «чаяния» последователей этой секты, якобы, были прикованы к земным благам и наживе.

3) в своем быту иудействующие совершенно утрачивали «исконные черты русской народности и самобытности, перевоспитываясь до полного сходства с евреями, от которых усвоили не только внешние формы жизни, но и внутренние, вредные в общественном отношении, качества семитической расы».

4) учение этой секты, проповедуя «потворствующее чувственности многоженство», допускало и «легкие» разводы, что, согласно некоторым воззрениям, вредно отражалось на семейном устройстве и судьбе детей.

5) секта иудействующих характеризовалась как склонная к прозелитизму, т. е. распространению своего учения как среди православных, так и среди последователей других сект252.

Впрочем, в других источниках отмечалось, что активной пропаганды своего «лжеучения» иудействующие почти нигде не вели. Но, не пропагандируя открыто, они (по утверждению ряда миссионеров господствовавшей церкви) распространяли идеи «противохристианских» писателей, к которым, в частности, причислялся Л.Н. Толстой, «среди православных, особенно среди молодежи, подрывая в них веру, не только в православие, но и вообще в христианство»253.

По поводу вопросов брака и семьи также интересно замечание Т.И. Буткевича о том, что данные сектанты «дозволяют себе» иметь по две или три жены, однако, «опасаясь преследований со стороны русского правительства, многоженства у них почти не бывает»254. Также в Полном православном богословском энциклопедическом словаре по поводу иудействующих говорилось о том, что они весьма трудолюбивы и ведут целомудренный образ жизни255.

Таким образом, вредное влияние иудействующих на православное население, по мысли дореволюционных миссионерских деятелей, было очень велико «уже по одному их отрицанию Троичного Бога, Христа как Сына Божья и Спасителя мира». С их точки зрения, секта иудействующих «есть не только возвращение от призвавшего нас Христа – к букве и игу Ветхого Завета, но и к жидовству с его интернациональным характером, с его космополитическими идеями, убивающими любовь к родному отечеству, вытравливающими с корнем священное чувство патриотизма». Поэтому рассматриваемая секта «при мирном, по-видимому, характере ее (курсив наш – И.А.), при отсутствии в ней духа прозелитизма», называлась (в связи с одним лишь своим существованием среди православного русского народа) «сектой вредной не только в церковном, но и государственном отношениях»256.

Здесь мы сталкиваемся с концепцией, согласно которой последователи разнообразных сект, толков и др., оппозиционных господствующей церкви, автоматически расценивались как вредоносные по отношению к «православному» обществу и государству. Например, в отчете обер-прокурора Синода за 1905 – 1907 гг. провозглашалось: «Святая Русь не знала сектантства. Цельная верующая душа русского человека настолько сроднилась с православием, настолько прониклась евангельскими заветами, что русскому человеку казалось немыслимым изменить хотя бы малую крупицу из сокровищ истинной веры… Вот почему на Руси не могло возникнуть сектантство; оно есть явление, заносное извне… Сектантство есть продукт культуры западноевропейской, мост к неверию. И в этом отношении оно враждебно не только православию, но и подлинной природе русского человека»257. А.И. Клибанов именует подобного рода утверждения основной «формулой» миссионерской литературы конца XIX – начала XX вв., посвященной сектантам, т. е. миссионеры «всячески расписывали сектантов то под «социалистов», то под «иностранных наемников», приписывали им различные преступления, изуверства и разврат258.

Такого рода суждения можно было бы распространить и на иконоборцев, если допустить существование самостоятельного религиозного объединения с подобным названием на территории Российской империи. Как уже говорилось, иконоборчество, отвергавшее почитание икон и приравнивавшее его к идолопоклонству, возникло еще в Византии. Если же говорить об истории России, то вот какие сведения можно найти, например, в работе Н. Вара-динова «История Министерства внутренних дел». В начале XIX в. в Болхов-ском уезде Орловской губернии «открылась секта иконоборцев (как ее тогда называли) из 32 человек; они отвергали Христианскую веру и все догматы ее, постов не соблюдали, на исповедь не ходили, иконам не поклонялись, называя их кумирами, крестного знамения на себя не клали, объявляя его антихристовым начертанием, браки содержали (совершали? – И.А.) по ветхому завету, Православных Священников и церковных треб не признавали; из них 11 обратились в Православие при убеждении духовенства; а остальные 21 остались непреклонны; их велено, при дальнейшем упорстве, сослать на Молочные Воды»259.

Упоминание об иконоборцах можно встретить еще в работе Дмитрия Ростовского (речь идет о так называемом Розыске о раскольнической брын-ской вере, созданном в начале XVIII столетия) и в некоторых других источниках, относящихся к XVIII в. Однако П.И. Мельников полагал, что речь, вероятнее всего, идет о некоторых толках старообрядчества либо о предшественниках молокан и духоборов. В частности, он отмечал, что «все отделы поповщины и беспоповщины, не принимают икон живописных и нового письма, но старым, а некоторые толки даже и новым, но иконописным, поклоняются. Правда, бывали отдельные случаи, не имеющие, впрочем, ничего общего с духом секты, что так называемые староверы, в пылу фанатизма, совершали иконоборные ругательства над новыми живописными иконами, но их на этом основании еще нельзя назвать иконоборцами, так как они поклоняются своим старым иконам»260.

Духоборы и молокане, отвергающие всякую внешность, всякий обряд, «отвергают иконы, как старые, так и новые, как живописные, так и иконописные, но их все-таки нельзя назвать только иконоборцами, ибо сущность их верований состоит… отвержении таинств, церковного устройства и всяких обрядов внешнего богопочитания» и т. д. В этой связи под сомнение ставилось существование в России секты иконоборцев как некоего самостоятельного религиозного объединения, а также высказывалось недоумение по поводу того, что имел в виду законодатель, называя в числе последователей особенно вредных ересей иконоборцев (отдельно от духоборов и молокан)261.

Правовое регулирование, осуществлявшееся в отношении деструктивных религиозных объединений в контексте реформ периода правления Николая II

Действовавшее в рассматриваемый период законодательство, касающееся так называемых религиозных преступлений в целом и деструктивных религиозных объединений в частности, характеризуется как масса различных законов, оставшихся «от разных времен и не всегда вполне гармонирующих друг с другом»413, главное место среди которых принадлежало главе второй Уголовного уложения, высочайше утвержденного 22 марта 1903 г. Редакционная комиссия по составлению нового Уложения, в состав которой в том числе входили Н.С. Таганцев, И.Я. Фойницкий, Н.А. Неклюдов, сохранив ряд запретов (в частности, на совращение в разнообразные расколоучения или секты), вынуждена была ограничиться смягчением санкций за некоторые религиозные преступления414. Например, обоснованность смягчения наказания за совращение аргументировалась следующим образом:

1) Подчеркивалось, что стремление соответствующего лица к обращению в исповедуемую им веру иных лиц является естественным проявлением религиозных чувств. В этой связи отмечалась несправедливость установления строгого наказания за подобное совращение, не сопровождавшееся насилием, а также ставилась под сомнение целесообразность наказуемости данного деяния.

2) Указывалась неэффективность борьбы с распространением различных верований и учений посредством жестоких уголовных наказаний, так как она имела обратное влияние, содействуя развитию сект, создавая религиозное мученичество. При этом высказывалось мнение, что главным средством воздействия в этой сфере должно являться «орудие духовное», т.е. сила нравственного убеждения, соответствие внутреннего достоинства проповедников проповедуемым ими идеям, а не тюрьма или ссылка.

3) Отмечалось, что при непринудительном совращении доказывание того факта, что соответствующее лицо приняло какое-либо религиозное учение не по собственному внутреннему убеждению, а по настоянию другого, представляется в высшей степени затруднительным415.

Ответственность за совращение в расколоучение или секту первоначально предусматривалась статьей 84 главы второй Уголовного уложения, именуемой «О нарушении ограждающих веру постановлений»416. Данная статья соединила в себе положения статей 196, 197, а также 200 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных (нумерация статей приводится по изданию 1866 г. и более поздним). В ее рамках устанавливалась ответственность за следующие деяния:

1) совращение православного в существующие или во вновь пропове-дываемые расколоучение или секту посредством злоупотребления властью, принуждения, обольщения обещанием выгод или обмана (наказывалось ссылкой на поселение);

2) совращение православного в существующие или во вновь пропове-дываемые расколоучение или секту, «учиненное» посредством насилия над личностью или «наказуемой угрозы», (наказание в виде каторги на срок не свыше шести лет или ссылки на поселение)417;

3) совращение в такое расколоучение или секту, «принадлежность к коим соединена с изуверным посягательством на жизнь свою или других, или с оскоплением себя или других, или с явно безнравственными действиями» (виновный наказывался ссылкой на поселение в «особо предназначенные для сих осужденных местности»);

4) совращение в указанные в третьем пункте расколоучение или секту посредством насилия над личностью или наказуемой угрозы (в качестве наказания предусматривалась каторга на срок не свыше восьми лет).

При этом оговаривалось, что этим же наказаниям и на этих же основаниях подлежал последователь скопчества или иного изуверного учения, виновный в совращении в свое учение также лица «инославного Христианского или нехристианского вероисповедания»418.

Обращает на себя внимание факт использования в этой статье только термина «совращение» в отличие от соответствующих статей Уложения о наказаниях уголовных и исправительных, где наряду с совращением говорилось о распространении ересей и расколов (о разграничении этих понятий см. предыдущую главу) и об отвлечении христианина «через подговоры, обольщения или иными средствами» в нехристианскую веру. Кроме того, совращение в новом Уложении признавалось наказуемым только тогда, когда оно совершалось посредством злоупотребления властью, принуждения, обольщения обещанием выгод, обмана либо насилия над личностью или наказуемой угрозы (два последних обстоятельства влекли «обострение уголовной кары»). Т.е. данная формулировка обладала определенными преимуществами для лиц, которые могли бы быть обвинены в совращении в раскол или ересь. Если бы в законе шла речь о совращении вообще, без дальнейших пояснений, «под это понятие могло бы быть подведено всякое воздействие одного лица на другое, хотя бы оно выразилось только в чтении, беседе или даже просто в нравственном влиянии, едва уловимом. Достаточно было бы, например, сопоставить два факта: частые беседы убежденного раскольника с православным и совершившийся затем переход последнего в раскол, – чтобы предположить между ними причинную связь и признать наличность совращения. При действии нового уложения это перестает быть возможным; для обвинения в совращении необходимо будет установить употребление совратителем одного из средств, предусмотренных законом – средств, предосудительных по самому своему существу, независимо от преследуемой ими цели»419. При этом применительно к выше обозначенным изуверным учениям законодатель ограничился формулировкой «совращение» без каких-либо уточнений («Если последовало совращение в такое расколоучение или секту, принадлежность к коим соединена с изуверным посягательством на жизнь свою или других, или с оскоплением себя или других, или с явно безнравственными действиями», то виновный в совращении наказывается…»), но, предположительно, имелось в виду совращение, совершенное посредством вышеозначенных способов.

Непосредственно за принадлежность к расколоучению или секте, «соединенным с изуверным посягательством на жизнь свою или других, или оскоплением себя или других, или с явно безнравственными действиями», наказание в виде ссылки на поселение в особо предназначенные для данных осужденных местности устанавливалось в статье 96, в целом воспроизводившей статью 203 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных. В ней также предписывалось подвергать аналогичному наказанию лицо, виновное в оскоплении самого себя по заблуждению фанатизма.

Что касается ответственности за оскопление других лиц, то согласно статье 85 Уголовного уложения виновный в оскоплении с согласия на то оскопляемого, принадлежавшего к скопческой ереси или «хотя к ней и не принадлежащего, но с целью совращения в оную», наказывался каторгой на срок не свыше шести лет. Если же оскопление было «учинено посредством насилия над личностью или наказуемой угрозы», то виновный наказывался каторгой уже на срок не свыше десяти лет.

При анализе вопросов ответственности членов скопческой секты указывалось на различие между ст. 96 Уголовного уложения 1903 г. и ст. 203 предшествующего уложения, которое заключалось в применении ранее не использовавшейся формулировки «расколоучение и секта, соединенные с оскоплением себя или других». В качестве аргументов в пользу этого новшества приводились соображения о том, что скопчество должно быть «несомненно отнесено к числу противонравственных учений», а также что в статье 203 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных в издании 1885 г. скопцы прямо причислены к группе изуверных сект420. С другой стороны, отмечалось, что с учетом положений Уложения о наказаниях уголовных и исправительных и кассационной практики скопцы преследовались за распространение своей ереси, за самооскопление и оскопление, но последователи скопческой ереси, не обвиняемые в указанных деяниях, не должны были, как уже говорилось, преследоваться за одну принадлежность к ней. Однако приведенная формулировка, включенная в ст. 96 нового Уложения, позволяла привлекать к ответственности скопцов, относимых к последней группе, за одну только принадлежность к этому учению421. Например, А.К. Вульферт, сопоставляя это установление с ч. 2 ст. 96, закреплявшей то же самое наказание (что и за принадлежность к изуверному учению) за самооскопление, высказывал опасение о негативном влиянии таких предписаний на тех духовных скопцов (т.е. неоскопленных лиц), которые не проповедовали свое учение и не оскопляли других и, соответственно, не подлежали ответственности.