Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Определение смысла счастья в контексте культуры 13
1 .Доля как архетипическое представление о счастье 13
1. Гносеологические основания поиска счастья 13
2. Доля как архетип счастья 25
2 Трансформация представлений о счастье в пределах доли. 35
1. Человек и мифическая доля 37
2. Человек и его доля: появление понятия счастья и развертывание его культурных смыслов в ситуации открывшего свою отличность человека 44
3. Человек в конфликте с внешней судьбой (долей) 56
Глава 2. Счастье как сопричастность благу 63
1 Сопричастность благу - норма и принцип человеческого существования 63
1.Наличие противоречия в постановке вопроса о счастье 63
2. Предварительные штрихи к определению счастья 64
3. Момент сообразности иной, отличной от себя цели, входящий в понятие счастья 70
4. Счастье - этическое понятие 78
5. Счастье- не этическое понятие 81
6. Благо как абсолютная ценность 83
7. Онтологическое обоснование счастья как сопричастности 88
2. Судьба и достоинство: опыт сопричастности 106
1. Определение и характеристика судьбы как действительности субъективного 106
2. Внутренние коллизии судьбы: диалектика далекого и близкого .114
3. Удостаивание истины в опыте живого знания 120
Заключение 128
Список использованной литературы 133
- Гносеологические основания поиска счастья
- Доля как архетип счастья
- Предварительные штрихи к определению счастья
- Момент сообразности иной, отличной от себя цели, входящий в понятие счастья
Введение к работе
ГЛАВА 1. ОПРЕДЕЛЕНИЕ СМЫСЛА СЧАСТЬЯ В КОНТЕКСТЕ КУЛЬТУРЫ 13
1 .Доля как архетипическое представление о счастье 13
1. Гносеологические основания поиска счастья 13
2.Доля как архетип счастья 25
2 Трансформация представлений о счастье в пределах Доли. 35
Человек и мифическая Доля 37
Человек и его доля: появление понятия счастья и развертывание его культурных смыслов в ситуации открывшего свою отличность человека 44
Человек в конфликте с внешней судьбой (Долей) 56
Гносеологические основания поиска счастья
Разговор о счастье, обозначенный при первоначальном тематическом замысле, был задуман в строгой методологической направленности категориального определения. Что возможно только благодаря четкости предметной ориентации. Но то, что в настоящем исследовании определяется как предмет - значимые единицы бытия человека, - не способно оставаться в рамках привычно понимаемого "предмета". В процессе работы происходила "ломка" самого представления о предмете и, стало быть, способе его познания. Неубедительным оказалось требование отвлечения научно состоятельного анализа от экзистирующей субъективности познающего. Претензия научного описания на точный теоретический результат (дефиниция понятия) выявляет экзистенциальную антиномичность. Предмет познания оборачивается беспредметностью, поиск логического конца - бессмыслицей и констатацией потаенное смысла. Понимаешь, что при строго рациональном описании предмета что-то ускользает, и ускользает самое важное...
Перед автором встала задача - найти метод, устраняющий однозначность результата, теоретическую поверхностность и жизненную неправоту формально-дескриптивного анализа. При внимательном размышлении о значимых для человека вещах на вербальную поверхность стали всплывать слова, долгое время дремавшие в омуте забытых наукой слов. Формально-дескриптивный анализ оперирует чисто рациональными понятиями, где символическое выражение отброшено на периферийный план, и таким образом снято проявление в слове жизненной стихии. Необходимо найти метод, в котором слово было бы воссоздано в своем смысловом единстве как "умно-символическая энергия сущности", как "максимальное напряжение осмысленности бытия вообще".1
Всеобщие человеческие ориентиры, к которым относится счастье, есть творческое осмысление явлений человеческого существования, выражение того смысла, который содержится в общей ткани бытия и может быть обнаружен в бытии длящемся, в бытии современном.
Размышление о напряженности человеческой реальности ("удела человеческого") привело к поиску исходных позиций познания внутри этого напряжения, к нахождению твердой почвы гносеологических оснований изнутри незавершенности становления. Счастье индивида - в материале самой жизни как становления-состояния. Следовательно, основной вопрос, который следует разрешить: как познать становящееся и при этом уловить в этом становлении его неизменный смысл? Абстрагирование понятий от жизненного процесса не принесет пользы. Будучи желательным или долженствовательным состоянием, счастье не возвышается над жизнью, не отвлекается от нее, а вытекает из нее. Жизнь задает критерий желаемого и должного. В ней возможности бесконечного, и в ней же границы возможного.
Определившись в исходной установке исследования "познание - жизнь", следует уточнить используемые понятия. Под словом "жизнь" обычно разумеется событийная последовательность, пространственно-временная характеристика бытия, которая обозначает психофизическую деятельность участников мира, случайно соединяющихся в целях и побуждениях и неизбежно сталкивающихся благодаря произвольности побуждений. Такое случайное сцепление пространственно-временных активов, произвольно опосредованное, трудно назвать жизнью (живой реальностью)! Общезначимые критерии, выдвигаемые в качестве требований к субъектам деятельности в форме императива 1, лишь частично ограничивают, сдерживают, но не устраняют столкновения.
Мы будем понимать "жизнь" не как основу самовозобновляющихся разрозненных явлений, а именно как взаимосвязь, имманентно присущую всему, которая обусловливает и способствует саморазвитию и самодеятельности организмов.
Именно в этом мы видим живую основу. Определение жизни как внутренней связи, пронизывающей все, оживотворяющей все структуры бытия, т.е. определение жизни как субстанции, которая образует единство бытия, поможет разобраться с проблемой познания. В нашу задачу не входит основательное обоснование применяемого метода. Наша задача - ввести в методологическую перспективу, которая позволяет определиться в исходных позициях. Наиболее компетентным в разрешении гносеологической проблемы представляется ряд исследований в этой области, где утверждается укорененность гносеологических оснований в онтологию, дается рациональное обоснование метафизических предпосылок всякого знания. Это работы В.И. Несмелова (Наука о человеке. Т.1-2.Казань, 1898-1906); А.С. Хомякова (Соч.: В 2-хТ. М.,1994) ; Е.Н. Трубецкого (Смысл жизни. М.,1994) ; С.Л. Франка (Предмет знания. Об основах и пределах отвлеченного знания.С.-П.,1995); Н. Лосского (Обоснование интуитивизма.С.-П.,1908). Данный метод определяется как интуитивный, и авторами отмечается близость его феноменологическому Э. Гуссерля, К. Ясперса и в особенности М. Хайдеггера.1
Для того чтобы понять, что такое "познание", нужно в первую очередь задаться вопросом: как мы познаем? каковы условия, благодаря которым мы познаем? Цель познания - утвердиться ценностно в жизни, включиться в ее структуру. Познавание в силу способности и потребности человеческого сознания направлено на изучение жизни как таковой, имея целью определиться по отношению к жизни, вступить с ней в реальные отношения. На самом деле это вступление (познавательный акт) предзадано жизнью как ее условие, условие взаимодействия. Отношения, сообразовывающие все существующее (в том числе отношения познающего мышления и познаваемого предмета), объясняются наличием соотнесенности с онтологической реальностью, в которой содержатся все абсолютные значения вещей в их единстве. Обладание знанием возможно, так как предмет знания предлежит человеческому мышлению, заведомо принадлежит бытию. Наличие в онтологической реальности истинных значений есть потенция сущего.
Доля как архетип счастья
Счастье относится к словам, наиболее часто употребляемым в речи, ему присваиваются в разных контекстах (в обыденной речи, в научных, и философских текстах) различные значения.
Разночтения объясняются, очевидно, многослойностью и запутанностью в толковании этого понятия. Поэтому для выявления понятийного смысла "счастья" необходимо погружение в живую стихию памяти слова. Историческая глубина слова, обрастающая семантическими наслоениями последующих времен, возможно явит нам необходимую точку отсчета в философском постижении субстанции счастья. Чтобы выявить истинное значение слова и не утонуть в многосложности понятия, важно вернуться к исходному семантическому корню, найти некую опору в безбрежном семантическом пространстве этого понятия. Тем более, что этимология слова здесь буквально "проступает" при беглом, поверхностном анализе, не требуя особых лингвистических усилий.
Итак, первоначальная, исходная этимология слова "счастье" (съчастье) определяется как часть, доля (= удел, пай)\ Соответственно, быть счастливым - значит быть в доле, иметь часть общего достояния. Это определение объясняется не только легкостью интерпретации, оно исторически обоснованно. Так как для архаического сознания "счастьем" было "право участвовать в ... дележе и получать свою долю."2 Из этого ясно, что "счастье" в доисторическую эпоху не имело качественной характеристики, а носило количественный, вещественный характер. Б.А. Рыбаков, занимающийся историей древних славян, считает, что в условиях земледелия, наступившего после преимущественно охотничьей эпохи, слово счастье_наря-ду с другими славянскими понятиями обрело дополнительный смысл: "... когда большак первобытной задруги распределял работы между пахарями и делил пашню на участки, то одному мог достаться хороший "удел", а другому - плохой. В этих условиях слова требовали качественного определения: "хороший удел" (участок), "плохой удел". Вот здесь-то и происходило первичное зарождение отвлеченных понятий, дуалистических по существу, заключающих в себе разноречивые ответы."3 Так, будучи первоначально чисто экстенсивной величиной, "счастье" преобразовалось в величину интенсивную, хотя и пропорционально зависимую от количественного измерения.4 {О мерности говорит сохранение двойственного значения у слов "удел", "участие". Ср. абстрактное понятие "человеческий удел" и "удельные князья"; слово у-част-ие, имеющее значение совместного действия, первоначально, очевидно, значило "иметь часть в дележе"). И в таком качестве анализируется в некоторых этимологический исследованиях, В словаре Фасмера, например, приводится отсылка к праславянскому слову sbcestbje, восходящему в свою очередь к древнеиндийскому SU- хороший" cestb "часть", т.е. "хороший удел"1.
Жизнь человека, имеющего хороший надел, была, по мнению его самого и сородичей обеспеченной, безбедной - и значит "счастливой". Вероятно поэтому возникло слово "счастки" ("щастки") (см. у Даля, Т.4. С.371), употребляющееся в древнерусских памятниках, в частности в "Древнерусских стихотворениях" Кирши Данилова.2 Член общины, наделенный "плохим уделом" или совсем не имеющий участка ("доли"), другими словами - обездоленный, тем самым был лишен средств к существованию, вынужден бороться с нуждой. Жизнь такого человека и его семьи нарекалась "несчастливой".
Таким образом, представление о доле как "жизненном месте" - месте обитания и, следовательно, проживания человека стало ассоциироваться (и позднее слилось воедино) с "жизненной долей", иначе, судьбой. В таком качестве "доля" уже выступает не "частью общего богатства" - по своей сути коллективного характера, - но есть доля индивидуальная - от рождения до жизненного предела (смерти). Доля прирожденная, уготованная, как бы ссуженная человеку, и есть его судьба - печать личного, "индивидуального" существования. Но индивидуальное в строго заданных границах предопределения - о чем сообщают наличествующие кавычки, - так как полной индивидуации человека, совершающего акт свободного выбора, еще не произошло.
Связь между понятием судьбы и представлениями о счастье - несчастье несомненна и многократно отмечалась в различных исследованиях. Показательна в этом смысле адекватность генезиса слов судьба и счастье: судьба (судьба) - доля общественного достояния.1 Более того, часто при выяснении этимологии слов "счастье" и "судьба" одно понятие определяется через другое, создается тавтоло-гичский круг. Например, В. Татаркевич дает такое определение счастья: "... славянское "счастье" (от корня часть, то есть удел, судьба, и приставки су-".2
Судьба по непонятным и необъяснимым для самого человека причинам могла быть благоприятной или неблагоприятной для него (слову "судьба" близким по значению является славянское "жребий"). Как следствие - в языковой плоскости актуализировалась антонимическая связь: важным стало не только слово "счастье", но и его коррелят - "несчастье" (в значении "недоля"). Данное противополагание обусловлено возникновением оценочного отношения к жизни своей и другого, выраженного экспрессивно (положительно или отрицательно). Наличие бинарной оппозиции (счастье-несчастье, доля-недоля) объясняется способностью архаического сознания мыслить дуалистически. Дуализм сохранен в самом слове "судьба": судьба есть результат выбора (судьба от "суд", "приговор", "решение". См.: Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. М., 1958. Т.З. С.607) в пользу доли или недоли.
Предварительные штрихи к определению счастья
Многие века человечество мучило существующее противоречие: человек стремится быть счастливым, но чаще всего чувствует себя несчастным. Вдохновенный порыв к счастью оборачивается опытом бессчастия. Каждое последующее поколение энтузиастов-мыслителей не смущают преткновения, жизненные и логические, которые встречаются на пути путешествующих в поисках счастья, не смущает полный крах, который порой терпят их предшественники. Жажда счастья оказывается сильнее всех пессимистических доводов. Почему же человек не стал счастливее, несмотря на живущее в нем стремление к счастью?
Казалось бы, между теоретическими построениями счастья и жизненной стихией человеческой судьбы есть непреодолимый разрыв. С точки зрения здравого смысла, почерпнутого из жизненного опыта, счастье существует где-то помимо области человеческой деятельности, представляется как идеальная субстанция, а значит, спроецированная на область явлений воспринимается как миф, иллюзия, не способная воплотиться, потерянный рай. Может быть в стремлении к счастью таится шутка природы, и неизбежный мировой диссонанс, воспринятый романтиками, отразился на несбалансированной, тяготеющей к раздвоенности, человеческой психике?
Особую позицию занимает Г. Сковорода, утверждая, что человек пребывает в счастье, "как рыба в воде"1 - и нужно только осознать эту очевидную истину, а не гоняться за ускользающей тенью созданного собственным воображением счастья. Так есть ли место счастью в жизни человека?
В исследовании проблемы счастья мы будем исходить из положения, что мыслимый образ счастья реален в том смысле, что являет собой отражение подлинно счастливого лика жизни. А само стремление человека к счастью свидетельствует в качестве основания о присущности феномена счастья человеческой природе. Счастье доступно, оно вокруг нас и в нас - это волшебный дар самой жизни, надо только сделать встречное движение, духовное и душевное. Счастье - в той степени участия в жизненном процессе, которое принимает (и намеревается принять) человек.
Начинать поиск определения содержания счастья необходимо с разрешения гносеологической задачи. Тесная связь гносеологии и поиска счастья как проблемы жизнеопределения несомненна, поскольку знание действительных законов сущего (в частности человеческого бытия) дает возможность творчества бытия человека на основе этого знания. Однако, хаос противоречивых суждений о счастье, накопившихся с того момента, как человек начал мыслить, объясняется поспешностью, с которой даются определения искомого понятия без предварительного решения вопроса о возможности познания счастья.
Решение гносеологической проблемы счастья было уже предпринято нами в Гл.1,1. К вышесказанному добавим следующее. Принципиально важное для познания счастья суждение дано нам a prioiri (исходное положение). Счастье существует, ибо существует человек. Это суждение действительно важное, так как счастье - понятие строго антропологическое,1 ad hominem (хотя почему-то только несчастье признается человеческим достоянием). Счастье познаваемо, и познать его можно именно потому, что оно действительно, как действительно человеческое существо. Счастье не есть идеал, оторванный от жизни или противополагаемый жизни, и не есть отвлеченная идея о человеке. Допустить существование отвлеченной идеи счастья, в действительности не возможного для реализации, значит полностью зачеркнуть мысль о человеке вообще, значит каким-то образом представить, что человеку, наделенному сознанием и волей, отказано в блаженной доле окончательной состоятельности как существа полномочного. Это утверждение ставит под сомнение и всеобщий смысл, так как получается, что этот смысл присущ всему, кроме человека! Необходимо высказаться более категорично: если нет смысла, гармонизирующего мировое устройство и вдохновляющего сам замысел о человеке, - то нет сущей идеи человеческого счастья. Известно к тому же, что все фаталистические учения, не признающие мировой смысл, отрицают и счастье. Другой крайностью является учение сторонников "удела", 2 которые, открыв путь самостояния человека, вступающего в борьбу с фатумом, видели смысл человеческой жизни только в этом противоборстве, снимая, таким образом, всякое решение о позитивном смысле. Не случайно это течение именует себя "философией самоубийства".1 Существующая антиномия фатализма и философии "удела" может быть преодолена.
Утверждая смысл, мы утверждаем идею человеческого счастья. Причем ее определим как идею практическую, так как в счастье, не доступном человеку, нет никакого смысла, ни человеческого, ни всеобщего. Понятие счастья не только должно отвечать всем теоретическим претензиям к нему, но и должно стать фактом личного опыта каждого. Счастье имеет прямое отношение к жизни, но не кружению в бессмысленном потоке рождений и умираний, а к жизни, наиболее проявленной, полновесной, ценностно значимой. Счастье - в наибольшей актуализации бытия.
Итак, в определении счастья важным дефинитивным фундаментом и вместе с тем условием счастья является актуальность бытия. Теперь мы вправе задаться вопросом: не скрывается ли под словом "счастье" определенным образом организованное бытие, которое, благодаря своей упорядоченности становится значимым?
В течение длительного исторического времени представления о счастье менялись, но общее положение, свойственное всем толкованиям, следующее. Под счастьем подразумевается состояние предпочтительное, наилучшее, желательное, особо переживаемое, которое субъект оценивает как удовлетворительное, вызывающее положительные эмоции. В этой квинтэссенции всех теоретических обоснований счастья в любом случае утверждается ценное человеческое состояние. Напротив, состояние, при котором личность переживает отсутствие какой-либо значимости, смысла, именуется отчаянием, всякого рода несчастием.
Момент сообразности иной, отличной от себя цели, входящий в понятие счастья
Ранее мы уже отчасти определили, что вопрос о счастье как ценностно значимом, ценностно организованном бытии находится в соприкосновении с вопросом о смысле бытия. Рассмотрим это подробнее. Как отвлеченное понятие смысл представляет собой нечто значимое. Когда мы говорим, что какая-то вещь имеет смысл, значит, придаем этой вещи какую-либо ценность (значение). Если же речь идет о существе, способном к апперцепции (человеческое существо), то в данном случае смысл (имеется в виду частный смысл) есть знание о собственной значимости, рефлексия значимости.
Как же можно значимо организовать свое бытие, определиться в отношении к счастью, без знания истинных ценностей? Таким образом, решение проблемы счастья требует разрешения вопроса о смысле.
Главная проблема в разрешении этого вопроса: будет ли совпадать наше знание о собственной значимости и объективное понимание ценности? Иными словами, важно определить: как соотносятся между собой общезначимый смысл и индивидуальный.
Понятие "смысл" содержит в себе признак ценности, ценности, не разменянной на частности, но содержит мысленное определение безусловного, безотносительного значения. Е.Н. Трубецкой находит характер общезначимости в дефиниции самого понятия. "Спрашивать о смысле - значит задаваться вопросом о безусловном значении чего-либо, т.е. о таком значении, которое не зависит от чьего-либо субъективного усмотрения, от произвола какой-либо индивидуальной мысли... "смысл" есть общезначимое мысленное содержание или, что то же, общезначимая мысль, которая составляет обязательное для всякой мысли искомое",1
Общезначимый смысл, т.е. смысл, способный открыться всякому человеку и имеющий обязательный характер, не отрицает субъективной произвольности. Размышление об общечеловеческом опыте как сумме экзистант помогает решить на ценностном уровне индивидуальную задачу. Более того, общезначимый смысл подразумевает смысл, который призывает к соучастию всякую субъективную реальность. Смысл, т.е. знание об истинном значении (истине), в личном поиске есть субъективное усилие познать истину, имеющую надличностный, сверхсубъективный характер. Смысл (съ-мыслъ) буквально значит "сопряжение мыслей, диалектическое равновесие умных энергий".1 Общезначимый смысл (истина) способен воплотиться именно через индивидуальное сознание, через субъективную потенцию, через личное присутствие в бытии. Трубецкой в своей книге "Смысл жизни" пишет: "Искание истины есть попытка найти безусловное сознание в моем сознании и мое сознание -в безусловном"2. Таким образом, через понятие "смысл" сообщается весть о синтезе (но не антиномии) общезначимого и индивидуального.
Более определенно постичь смысл помогает категория цели. Смысл любой вещи открывается через объяснение назначения данной вещи, т.е. через определение ее цели. Определение целесообразности дает познание конкретного смысла.
Цель самодовлеющая заключает в себе некоторую идеальную полноту, которая раскрывает глубокий целостный смысл. В силу своего внутреннего достоинства конечная цель есть то, к чему стоит стремиться, что обладает ценностной самодостаточностью, отсутствием недостатка. Идея цели относительно человеческой жизни не может быть оторвана от действительности, в которой существует человек, тогда бы цель лежала вне экзистенции, и, стало быть, вне возможности осуществления. Но будучи совершенным окончательным результатом, искомая цель полагается в основе самой жизни, должна выражать ее подлинную сущность, должна быть предельно близка внутреннему движению человеческого естества. Цель человеческой жизни являет собой жизненную перспективу, проект бытия, долженствующее осуществиться. Идеальное содержание цели должно задавать тон и характер конкретному существованию.
Категория счастья обладает ценностным содержанием и включает в себя рефлексивное отстояние субъекта. Значит ли это, что цель существования человека в счастье? И важно только определить, каково же содержание счастья, чтобы узнать к чему стремиться? К этому вопросу неизбежно обращались почти все философы "русского ренессанса", касалась ли речь смысла жизни, идеи всеединства, чисто религиозных или эстетических вопросов, казалось бы далеких от темы счастья. Достаточно просто перечислить авторов, касающихся этой проблемы: В. Соловьев, Розанов, Несмелов, Введенский, Тареев, Толстой, Бердяев, Е. Трубецкой, Франк, Лос-ский. Этими авторами дается последовательная и строго аргументированная критика течений эвдемонизма и утилитаризма. Во избежание повторения общих мест, подробная критика этих течений здесь опускается.
Обладает ли содержание счастья перечисленными свойствами цели, отвечает ли заданным условиям цели? Связь идеи счастья с действительностью, жизнью вполне ясна. А вот как быть с идеальной полнотой? Может ли "счастье" само по себе, самостоятельно обладать полнотой и совершенством? Счастье непременно содержит психологический фактор и потому уже не является абсолютной ценностью. Иными словами, не является высшим бытием, т.е. не обусловленной ничем другим реальностью, обладающей абсолютной ценностью и смысловой целостностью.