Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Теоретико-методологические основы социологического исследования социальных последствий экологических рисков для населения промышленного моногорода . 15
1.1 Концепция рисков для населения в контексте проблематики промышленного моногорода .15
1.2 Городское население как объект социологического исследования 39
1.3 Методология исследования социальных последствий экологических рисков для населения промышленного моногорода 52
ГЛАВА 2. Основные характеристики социальных последствий экологических рисков для населения промышленного моногорода 67
2.1 Социальные последствия экологических рисков в современном российском обществе 67
2.2 Конструирование экологических рисков и их социальных последствий в СМИ на примере Череповца 97
2.3 Специфика восприятия экологических рисков населением промышленного моногорода на примере Череповца .118
Заключение 145
Библиографические данные об источниках
- Городское население как объект социологического исследования
- Методология исследования социальных последствий экологических рисков для населения промышленного моногорода
- Конструирование экологических рисков и их социальных последствий в СМИ на примере Череповца
- Специфика восприятия экологических рисков населением промышленного моногорода на примере Череповца
Городское население как объект социологического исследования
Термин «риск» происходит от латинского «risicare», означающего «решиться». Оригинальные понятия риска даны в философии, социологии, политологии, технических науках, различных отраслях математики, в естественных науках. В сфере гуманитарного знания понимание риска связано с развитием современного общества, в котором прогресс сопровождается ростом напряжённости, поскольку, как правило, в динамике общества либо функциональность отстаёт от расширения структуры, либо структура от требований к функциональности.
Луман прослеживает факты употребления понятия риска, начиная с XVI века. Главными отправными точками в его интерпретации оказываются книгопечатание и морское страхование: новая на тот момент сфера деятельности, потребовавшая всестороннего анализа различных внештатных ситуаций.31 Научная концептуализация риска начинается с первых разработок в сфере теории вероятности, главным образом математической. Как отмечает П. Бернстайн, на предыдущих этапах истории цивилизации существовали интуитивные представления об опасностях и их последствиях, однако, в силу ощутимого влияния традиций и суеверий, понимание риска не было широко распространено.32 С XX века риск становится одним из главных вопросов во многих сферах практической деятельности, например, в страховом и финансовом менеджменте.33
В рамках социологии феномен риска наиболее полно анализируется в трудах У.Бека34 и Э.Гидденса35. Их парадигмы представляют собой теории современного общества, во многом построенные на идее о том, что модернизация как универсальный процесс, сопровождающий развитие современного общества, сама по себе рискогенна.36 В работах П.Бергера и Т.Лукмана риск предстаёт как следствие понятия кризиса в рамках теории социального конструирования реальности.37 Именно поэтому не может быть выработано абсолютно универсальных моделей прогнозирования и оценки риска, и каждая методология оценки оказывается неизбежно во власти конъюнктуры исторических и социальных обстоятельств. В рамках этой идеи появляется «субъект риска», а сам риск может трактоваться как сознательная деятельность. Поэтому измерение риска всегда является экспертной оценкой, а величина риска во многом зависит от «субъективной оценки вероятности наступления события».38
Анализ культурно-исторических типов отношения к риску представлен у М.Дуглас и А.Вильдафски.39 Состояние риска у Дуглас интерпретируется как выход за рамки социальной структуры.40 Теория тяготеет к антропологической традиции и строится на том, что риск базируется на суждениях об ответственности, которые имеют надындивидуальную природу. Действия индивидов в их концепции могут быть нерациональны по отношению к возникновению неблагоприятных последствий, но на уровне сообщества они будут выполнять определённую функцию.41 А. Вильдафски совместно с К. Дейком на базе эмпирических данных также анализируют различные концепции риска, приходя к выводу о том, что основой восприятия любого риска являются мировоззренческие установки.42 Скотт Лэш отмечает, что различия между традицией Дуглас и традицией Бека и Гидденса, продиктованы не только методологическими, но и идеологическими установками: представители второй традиции в большей степени тяготеют к либерально-демократическим ценностям, делая акцент на возможности рационального управления рисками. С.А. Красиков формулирует следующее положение «социологическая рискология формировалась … как широкое научное движение, ориентированное на познание специфики современного общества, его системного строения и функционирования, пространственно-временной динамики».44 Он анализирует два базовых подхода: реалистический и социокультурный. Первый связывается с объективными условиями, второй – с социальным конструированием, что условно соответствует дихотомии традиций: Гидденс-Бек – Дуглас-Вильдафски-Дейк.
Э.А. Панфилова отмечает, что «слово «риск» стало востребовано тогда, когда у людей появилось осознание ответственности за принятые решения», что логично, этот переход мог осуществиться только в условиях отказа от доминирования мифологического и религиозного сознания.45 В теории и практике понятие риска имеет многозначный характер.
Хотя термин «риск» появился на рубеже Средних веков и Нового времени, несмотря на переход к научной картине мира, ритуализм и слепая «вера в чудо» на фоне нарастающих рисков остаются своеобразными поведенческими антипаттернами для современного общества. Управление рисками сдвигается из технической сферы в коммуникативную и реализуется за счёт различных социальных технологий.46
Российская традиция управления рисками относительно консервативна, во многих сферах практической деятельности составляющая риск-менеджмента всё ещё недостаточно развита. Интересно наблюдение В.И. Зубкова, отметившего, что американский подход, в отличие от российского, опирается не на логику «опасность-безопасность», а на шансы достижения успеха.47 Так или иначе, управление рисками становится исключительно важной деятельностью, позволяющей прогнозировать опасности и угрозы в постоянно меняющемся мире.
Идея «общества риска» Поскольку понимание и оценка риска для современной науки представляют одну из фундаментальных задач, некоторые социологические теории внедряют это понятие в свою структуру как одно из главных. Наиболее полной парадигмой риска, созданной в современной социологии, по праву может считаться теория Ульриха Бека, описанная им в знаменитой монографии «Общество риска» (1987). В отличие от концепций Гидденса и Лумана, теория Бека не просто предлагает определённое понимание риска как явления, она целиком построена на риске, а основной посыл сосредоточен на том, что именно риск – и есть основной двигатель современного общества.
Уникальность теории Бека состоит в том, что у него риски предлагается воспринимать как нечто стабильное и типичное, неизбежное, но управляемое.48 Бэк обращает внимание на непосредственную связь рисков с механизмами принятия решений. Он считает, что риски производятся во всех сферах общественной жизни и не являются «исключительными случаями». Несмотря на оригинальность концепции Бека, она в некотором смысле лишь уточняет классические структуралистские представления о рисках с учётом специфики современного воспроизводства информации и капиталов. Работа Бека лишена строгой академической систематики, тезисы сформулированы доступным языком, как, например, этот важный постулат: «в развитых странах современного мира общественное производство богатств постоянно сопровождается общественным производством рисков».49 Бек открыл новое понимание риска, полезное для анализа явлений типичных для современного общества, однако, его теория тяготеет к информационному обществу, дефиниции которого нередко удачно подходят для европейских сообществ, но далеко не всегда для российских городов.
Никлас Луман принимает «рационалистическую традицию» трактовки риска, однако, указывает на отсутствие универсальности в чисто объективистской интерпретации. Он отделяет понятие риска от термина «надёжность», который называет «социальной фикцией».50 Луман отталкивается от понятия «опасности» и признаёт связь содержания риска с позицией наблюдателя. Риск по Луману остаётся повсеместным явлением, поскольку «свободного от риска поведения не существует».
Методология исследования социальных последствий экологических рисков для населения промышленного моногорода
Протестные настроения
Экологические риски могут провоцировать рост протестных настроений, поскольку россияне склонны преувеличивать исключительность ответственности власти за экологическую обстановку.209 По всероссийскому опросу ФОМ на 2012 год 69% респондентов верят в то, что могут повлиять на экологическую ситуацию в своём регионе.
Отдельные экологические скандалы, освещаемые в СМИ, привлекают внимание активистов со всей страны, а другие остаются в тени за счёт ограниченной локализации или заурядности. На данный момент (в отличие от ситуации в конце 80-ых, когда, по наблюдению С. Кара-Мурзы, экологическая тематика затрагивалась подавляющим большинством политиков в предвыборных программах210) экологическое движение в России естественным образом перешло в аморфную стадию, маргинализировалось и в некотором смысле вышло из моды. Возникновение реальных социальных сил, выступающих в защиту экологических ценностей, обусловлено во многом уникальным стечением обстоятельств, которое должно привлечь внимание СМИ и общественности в нужное время и в нужном месте. Коллектив авторов ИС РАН отмечает, что такие движения, как, например, «Химкинский лес» тесно связаны с молодёжной субкультурой и достаточно слабы, поскольку не могут вовлечь в борьбу простых обывателей, участники – в основном молодёжь причём наиболее активная её часть.211
В России корреляция между одобрением власти и удовлетворённостью состоянием окружающей среды связана с доверием, точнее с недоверием населения к многим социальным институтам. Когда люди ощущают возможность повлиять на ситуацию и находятся в состоянии недоверия, наиболее вероятен сценарий развития активных действий, протестной активности и актуализации социальных сил в продвижении гражданских инициатив. Наиболее чётко данная тенденция сформулирована в рамках так называемой гипотезы Гэмсона.212
Сравнительное исследование сотрудников ИСЭРТ РАН наглядно иллюстрирует тот факт, что доверие в России, о каких бы институтах ни шла речь, в среднем характеризуется невысоким уровнем. В представленных данных отправной точкой служат цифры знаменитого мониторинга 2014 Edelman Trust Barometer по 25 странам с 2010 по 2014 годы. Исключение на общем фоне составляет РПЦ и президент. На базе анализа значительного числа источников коллектив авторов выносит вердикт: «Современное российское общество нуждается в укреплении социального доверия».213
Риски и экологическая культура Динамика развития экологической культуры россиян неоднородна и связана с рядом аспектов, касающихся исторической памяти. Крупнейшие экологические катастрофы всегда несут за собой след в массовом сознании, который усиливается от территориальной и социальной близости свидетеля к произошедшим событиям. Для россиян такой след в памяти оставила, прежде всего, катастрофа 26 апреля 1986 года не Чернобыльской АЭС. Радиационное загрязнение повлияло на все страны Северного полушария, по экспертным оценкам суммы средств, выделенные на восстановительные и смягчающие риски работы, за первые 50 лет могут превысить всю, когда-либо созданную, прибыль от атомной энергетики.214 Дальнейшие прямые и косвенные эффекты созданных рисков имели воздействие на все сферы общественной жизни, в том числе на политические трансформации. В установках экспертов полностью преобразилась картина экологического риска, поскольку появилась возможность удостовериться в колоссальной разрушительности серьёзной аварии. Сегодня некоторые критики говорят о том, что процесс проектирования станции сопровождался халатным отношением к многим потенциальным опасностям, а сам архитектура реактора была одной из наиболее небезопасных среди всех возможных.2 В 2008 году в экспрессе ВЦИОМ россияне назвали её вторым по степени трагичности событие XX века, первое место принадлежит Великой отечественной войне.216 Пример катастрофы до сих пор является своего рода эталоном информационной причины экологической тревожности. Для россиян на 2011 год по экспрессу ВЦИОМ – это самая страшная катастрофа прошлого века. Среди наиболее серьёзных последствий респонденты называют увеличение заболеваемости от радиоактивного излучения – 74%, а также ущерб окружающей среде – 56%, остальные факторы получают намного меньше выборов, в том числе об утрате доверия общества к безопасности ядерной энергетики жалеют только 14%.217 Трагедия на АЭС «Фукусима» не вызвала у российских обывателей резкого роста экологической тревожности. Существуют некоторые противоречия в установках россиян: 65% считают, то станции нужно развивать и не сокращать, но 57% не считают атомную энергетику безопасной отраслью. Что неудивительно, 74% людей принципиально не хотят жить рядом с АЭС.218 С одной стороны, в подобных явлениях велика роль стереотипов, с другой – эффекты исторической памяти несут под собой полезную установку, связанную с адекватным инстинктом самосохранения.
Анализируя ряд последствий чернобыльской аварии О.Н.Яницкий подводит собранную аналитику к выводу о том, что «риск-рефлективность, то есть возможность коллективных действий (протеста), зависит от структуры политических возможностей, существующих в данном обществе».219 Поскольку катастрофа в своё время преобразила преставления масс о том, что называется «социально приемлемым риском», она стала перманентным образом в сознании целого поколения. Этот «идеальный тип» продолжает передаваться в рассказах и исторических сводках от поколения к поколению, неизбежно влияя на экологическую культуру.
В 2008 году ФОМ провёл большой опрос, призванный выявить основные особенности экологической культуры россиян. Подавляющее большинство респондентов обеспокоены состоянием окружающей среды и осознают важность развития нормотворчества в этой сфере, так 80% считают, что власти делают недостаточно для решения экологических проблем и 74% поддерживают тезис о необходимости введения экологического кодекса. Достаточно неожиданными выглядят заявления 42% россиян о том, что они участвовали в экологических акциях. Такой высокий показатель объясняется тем, что ФОМ в анкете раскрывает это понятие достаточно широко: оно включает в себя субботники и подобные им мероприятия. Также 84% полагают, что простые люди должны участвовать в решении экологических проблем, но 56% уверены, что сами не могут повлиять на эти решения. Готовы платить за улучшение окружающей среды 29%
Конструирование экологических рисков и их социальных последствий в СМИ на примере Череповца
Приведённый на ток-шоу документ был проанализирован журналистами GorodChe.323 Экспертная организация был серьёзно раскритикована Кощеевым.324 Материал частично заимствован с некорректно оформленной ссылкой из статьи Криса Ланга, английского инженера и эколога.325 Подобный текст повторяется в материале в газете «Череповецкая истина» с другим авторством.326
Анализ данного конфликта позволяет выявить многие типичные особенности взаимодействия сторон в обсуждении экологических рисков. В таком городе как Череповец наблюдется сочетание нескольких факторов, формирующих типологию общественного дискурса в подобных ситуациях. Во-первых, город достаточно большой, чтобы в нём можно было найти компетентных специалистов и управленцев, при этом их круг известен и, всё же, достаточно стабилен и ограничен, практически всегда узнаваем. Во-вторых, существует достаточно активное местное сообщество, готовое противостоять нововведениям, вызывающим недоверие, при этом гражданская и экологическая культура населения недостаточно развита для полноценного общественного обсуждения. Народ, власть и бизнес могут общаться, но они по-прежнему разговаривают на разных языках. Требуется перевод информации об окружающей среде «на язык народа», но это при подобной адаптации от данных ничего не остаётся кроме заверений и обещаний, что хорошо видно на примере общения Мордашова с членами рабочей группы общественного контроля. В-третьих, компетентность каждого публичного спикера в той или иной степени завязана на эмоциональном противостоянии и недоверии, любой рациональный аргумент получает в качестве ответа другой – рациональный, иррациональный или псевдорациональный, при этом все участники конфликта взаимозависимы.
Представления населения об экологии в моногороде сильно мифологизированы и зациклены на стереотипах, многие из которых являются наследием советской эпохи. В отличие от проблемы с очисткой воды, конфликт по ЦБК более понятен обывателю, именно поэтому общественное обсуждение проблематики можно оценить во втором случае, как более эффективное.
Конфликты по поводу Дезавида и ЦБК показали, насколько экологические риски становятся актуальными в период формирования специфической повестки дня, формирующейся вокруг актуальной конкретной проблемы. За последние 10 лет только эти события спровоцировали выход горожан на митинги. В восприятии городского обывателя экологический риск интуитивно приравнивается к опасности, а опасность грозит стереотипными последствиями экологической нагрузки: ухудшением качества жизни и здоровья горожан. В общественном дискурсе слабо реализованы представления о том, чем один завод может отличаться от другого, чем одни вещества вреднее других, понимание того, что соблюдение экологических нормативов может быть экологически выгодно. Такие фундаментальные понятия как расчётная лесосека, естественная заболоченность и даже ПДК просто непонятны многим горожанам, а подробные объяснения могут воспринимать как попытки «заговорить зубы».
Среди социальных последствий сформированных экологических рисков (серьёзная опасность которых по официальной версии генеральной линии на данный момент не может быть признана доказанной ни по одному из кейсов) прослеживаются наиболее очевидные тенденции, определяющие логику дискурса типичных экологических конфликтов в Череповце. Риски повлекли за собой активизацию гражданской активности обычного населения, а также представителей общественных и политических объединений. Обе ситуации обострили фоновую социальную напряжённость и создали почву для реальной протестной активности, возрос уровень институционального и личного недоверия к организациям и их лидерам. Продолжился сложный интеграционно-дезинтеграционный процесс поляризации мнений, что получило поддержку в лице представителей оппозиционной прессы: Алексея Кощеева и «Череповецкой истины». Размывание экологической угрозы пошло сразу по двум фронтам: в сторону приуменьшения и в сторону гротеска. Попытки власти и бизнеса «говорить с народом» на доступном языке приводят к неоднозначному результату: чем более доступным оказывается язык, тем меньше в нём фактов и больше пропаганды, что хорошо видно на материалах независимой прессы. Дальнейшее качество переговоров будет обусловлено не только развитием уровня экологической и гражданской культуры представителей системной и несистемной оппозиции, но и качественной работой пресс-службы муниципальных служб и бизнес-проектов на всех этапах реализации.
Субъектами представленных рисков являются все участники общественных отношений: власть, население города, представители бизнеса. Все они вынуждены прислушиваться друг к другу для выработки более или менее единой тактики адаптации. Основным механизмом адаптации выступают стратегии проблематизации и депроблематизации. Выбор той или иной стратегии зависит от принадлежности индивида к определённой группе горожан, личных убеждений, культурных факторов: знаний и стереотипов, а также физических факторов: места проживания и трудовой деятельности. Рассмотренные примеры показывают, что для возникновения протестной активности необходимо сочетание факторов: наличие одного или нескольких лидеров, столкновение интересов сообществ и групп, наличие «чёрного ящика», «утратившего доверие». Значимым критерием общественной значимости риска оказывается формирование дискуссии, включающей представителей разных слоёв населения. Каждый инфоповод, связанный с опасными факторами, имеет свои специфические особенности. Для кейса «Дезавид» наиболее значимыми являются высокая когнитивная сложность, непрозрачность структуры мотивов сторон, связь со сферой ЖКХ. Для кейса «ЦБК» характерны мифологизация и стереотипизация, отсутствие «альтернативных» экспертов.
Оба случая затрагивают вопросы экономической рентабельности технологий. Механизмы проблематизации кейсов показывают, что риск и социальная напряжённость обостряются в периоды, когда существующие или прогнозируемые «бенефиты» различных социальных групп выглядят неравноценными. В обоих кейсах конфликт во многом обостряется за счёт выявления и конструирования «корыстного интереса» одной или нескольких из сторон. Таким образом, экологические риски в значительной степени являются продуктами информационного, экономического и политического неравенства.
Специфика восприятия экологических рисков населением промышленного моногорода на примере Череповца
Сегодня экологические риски в информационном поле в России и в мире становятся всё более оторванными от реальных опасных факторов, входящих в число общепризнанных глобальных проблем человечества. Решение подобных проблем возможно только при консолидации социальных сил на всех уровнях: от международного до локального, но знание о рисках распределено в обществе неравномерно и неизбежно становится продуктом множества интерпретаций.
Экологический риск особенно часто подвергается влиянию интерпретаций за счёт своей сложности, нелинейности, отложенности последствий во времени и наличия взаимосвязей с политической и экономической сферами. В экологическом аудите размыта грань экспертности, поскольку экспертиза требует большой цепи посредников. Это осложняется непрозрачностью и неочевидностью положительных сдвигов в решении проблем окружающей среды, реализуемых за счёт рычагов экологической политики. В российском медийном поле профессиональный дискурс об экологии существенно оторван от журналистского и бытового, в результате не существует единого языка освещения природоохранных инициатив, который был бы в достаточной мере понятен различным категориям населения.
В программных документах РФ и субъектов федерации, касающихся экологических рисков, преобладает технический подход к риску. Но риск – понятие само по себе социальное, поэтому управление рисками – это не только снижение опасных факторов, но и обеспечение прозрачности проводимых мероприятий, а также возможности общественного обсуждения проблемных вопросов.
Экологический риск порождает множественные стратегии адаптации, которые в современных условиях трансформируются в стратегии проблематизации и депроблематизации. Качество этих стратегий определяется уровнем и спецификой экологической культуры различных социальных групп и сообществ. Поскольку знание о риске постоянно конструируется разными агентами, оценка того или иного суждения о риске как истинного происходит в контексте доверия или недоверия к экспертным и символическим системам: в данном случае это условная группа «профессионалы-экологи» (исследователи, сотрудники НИИ, университетов, лабораторий, чиновники, связанные с экологическими программами, экологически ориентированные журналисты) и соответствующие (созданные профессионалами) системы нормативов и стандартов. Мнение об экологических рисках сильно связано с ориентацией на экспертов. Разные опасные факторы имеют разную степень когнитивной сложности, поэтому зачастую большей популярностью пользуется эксперт, объясняющий доступным языком.
Риск всегда специфичен в рамках конъюнктуры и локализации, поэтому социологическое исследование риска обретает особую ценность в масштабе города. Специфика конструирования экологических рисков в условиях несогласованности интересов в рамках социальной структуры отчётливо прослеживается на примере российских моногородов.
Уникальность крупного промышленного моногорода – в сочетании относительно высокого качества жизни и инфраструктуры со слабой диверсификацией экономики и наличием перманентных рисков среды, отсутствием полноценного публичного обсуждения социальных проблем, недостаточной гражданской активностью местных сообществ.
Анализ и прогнозирование опасных факторов необходимы для оценки возможностей и перспектив городского развития, которое включает в себя единый гармоничный процесс экономического роста и усовершенствования общественных отношений в рамках природной, производственной и городской (инфраструктурной) сред. Экологические риски в числе прочих факторов занимают особое место в формировании имиджа и статуса территории, влияют на качество жизни и общественное здоровье, определяют степень привлекательности территории для проживания.
Социальные последствия экологических рисков – это те социально-политические, социально-практические, социокультурные, социально-биологические (физические), социально-демографические, социотехнические и другие изменения систем, которые были повлечены экологическими рисками. Управление такими последствиями может быть осуществлено без изменения факторов риска.
Наиболее значимыми социальными последствиями экологических рисков являются: снижение самооценки общественного здоровья, ухудшение самооценки качества жизни, снижение привлекательности территории для проживания, ухудшение репутации территории, снижение доверия к бизнесу, власти и СМИ, рост протестных настроений, формирование негативистских установок и стереотипов, возникновение конфликтов между различными группами населения.
Социальные последствия экологических рисков кардинально отличаются от социальных последствий аварий и катастроф. Последние приводят к прямым физическим воздействиям на население и общественное здоровье, в то время как риск, рассматриваемый в рамках контекстуального конструкционизма – явление, прежде всего, построенное на интерпретациях и только потом зависящее от объективных условий формирования. Эти объективные условия составляют контекст, на который необходимо опираться при анализе представлений об опасности и безопасности. Социальные последствия экологических рисков имеют перманентный характер и обостряются в периоды формирования конфликтной повестки дня. Они непосредственно связны с социальной напряжённостью, которая выражается в различных тактиках адаптации социальных групп и несогласованности их интересов.
В современных российских городах социальные последствия экологических рисков привязаны к информационному полю и общественному мнению, поэтому социокультурные и информационные изменения доминируют на фоне прочих. СМИ промышленных моногородов, в том числе крупных, испытывают зависимость от лидеров мнений в лице власти и представителей крупного бизнеса.
Жители Череповца осознают опасность экологических рисков, но не могут объективно оценить возможные последствия и разграничить вредные и безвредные факторы изменения окружающей среды. Они хотят принимать участие в обсуждении экологических проблем, но не всегда готовы участвовать в них, проявляют слабую гражданскую активность и не обладают достаточным запасом знаний для ведения полноценной дискуссии. Лидеры общественных движений испытывают недостаток информации, поэтому вынуждены в аргументации ссылаться на непроверенные данные. Недостаточно развитая экологическая культура провоцирует поверхностный и чрезмерно объективистский взгляд на экологические риски, что приводит к стагнации некритического мышления, а впоследствии к упрощению стратегий управления и распространению манипуляций общественным сознанием.
Острота социальных последствий экологических рисков в Череповце определяется возможностями и контекстами их конструирования, уровнем доверия к лидерам мнений и конъюнктурными особенностями восприятия различных типов рисков. Чем выше когнитивная сложность риска, тем менее выражены его конструируемые социальные последствия. Поэтому, как показывает анализ СМИ и блогов, темы загрязнения воздуха и автомобильных пробок ощутимо менее мифологизированы, чем, к примеру, тема очистки воды. Чем более разнообразные сферы интересов затрагивает экологический риск и его образ, тем более многочисленны и противоречивы точки зрения на эти риски.