Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Теоретико-методологические основания исследования общественного участия 29
1.1 Феномен «участие» в классической социологической традиции 29
1.2 Концептуализация общественного участия в современных теориях 44
2.1 Общественное участие как социальный конструкт 71
ГЛАВА 2. Проектность как модификация общественного участия: социологический анализ 100
2.1 Проектные основания модификации общественного участия 100
2.2 Западные проекты общественного участия эпохи реалистического модерна: логика становления и кризисов 122
2.3. Общественное участие в России как мобилизационный проект 145
ГЛАВА 3. Социальные основания конструирования нового проекта 171
3.1 Кризисные проявления и основания для становления нового проекта общественного участия 171
3.2 Современное общественное участие: поиск субъектов, пространств, значений 196
ГЛАВА 4. Потенциал общественного участия в российском обществе: социально-пространственные характеристики современного проекта 225
4.1 Общественное участие в сообществах интересов 226
4.2 Общественное участие в сообществах места как потенциал локальных проектов развития территории: опыт совместного социального картирования 248
Заключение 294
Список сокращений и условных обозначений 304
Список литературы 305
- Концептуализация общественного участия в современных теориях
- Западные проекты общественного участия эпохи реалистического модерна: логика становления и кризисов
- Современное общественное участие: поиск субъектов, пространств, значений
- Общественное участие в сообществах места как потенциал локальных проектов развития территории: опыт совместного социального картирования
Концептуализация общественного участия в современных теориях
Во-вторых, будучи востребованной при описании социальных отношений и процессов в не меньшей мере, чем важнейшие категории социологии «действие», «взаимодействие», «поведение», «отношения», «группа», «общность», «сообщество», категория «участие» являлась в ранний период и является до сих пор одной из наименее изученных. Это препятствует осмыслению всего комплекса производных понятий, включая понятие «общественное участие».
Понимание этих обстоятельств представляется не менее важным, чем его конструирование. Как отметили П. Бергер и Т. Лукман, реальность всегда является «наброском», над которым индивиды постоянно работают, но они делают это теми средствами, которые им для этого предлагает общество [цит. по: Абельс, 1998. С. 99]. Если через призму этой идеи взглянуть на обозначенную выше проблему, то, именно слабое развитие институциально устойчивых, социально индуктивных или социально редуктивных практик участия и обусловило несущественность проблематики участия общественности в ранних социологических теориях.
Незначительный интерес к проблеме участия как к механизму преобразования индивидуальных состояний в коллективные в работах социологов этого времени также обусловлен доминированием вектора анализа личностно-групповых взаимодействий, обратного современному: чаще рассматривался переход от социального и коллективного к частному и индивидуальному, а не наоборот. Исследовательский фокус на социальном как более ценном, чем индивидуальное, препятствовал анализу участия как проявления субъектности индивидов и групп. Как заметил Б. Андерсон, в это время основополагающие представления о «социальных группах» были центростремительными и иерархическими, а не ориентированными на границу и не горизонтальными [Андерсон, 2001]. Поэтому и при анализе участия индивидов в коллективной деятельности акцент ставился на изучение скорее результатов участия: на создании групп, общностей, «установленных соглашений» и ценностей, – а не на процессе участия как таковом. Наиболее ярко это прослеживается в «органицистской» традиции: объединение и участие индивидов в группе воспринимается так же естественно, как присутствие части в целом, как проявление общей воли и примата коллективного над частным (А. Фулье, Г. Спенсер).
С усилением внимания к субъектности индивида в групповых и кооперативных процессах также начинает расти интерес к категории «участие». Это нашло отражение в работах Э. Дюркгейма, М. Вебера, Ф. Тенниса, А. Токвиля, В. Бехтерева и особенно Г. Зиммеля. Качественное разнообразие и дифференциация выделяемых видов участия связываются социологами с усложнением и дифференциацией общества, общественных отношений, с появлением свободы воли и развитием индивидуальности.
Однако подходы к интерпретации категории «участие» определялись не только уровнем развития социального знания, но и социокультурными особенностями их формирования. Примером тому служит российская социология, сфокусировавшая в это время внимание на исследовании дихотомий «личность - общество», «общность - государство», механизмов достижения солидарности, преимущественно в этико-нормативном и эволюционистском дискурсах. Многофакторность анализа участия, включавшая учет природных, биологических и психологических факторов, внимание к субъективным смыслам и целям участия индивида отличала российскую социологическую традицию анализа участия от западной, к примеру от Э. Дюркгейма, выносившего социально-психологические факторы за пределы социологии.
Однако это не ограничивало широту интерпретаций феномена «участие». К примеру, если Н.К. Михайловский рассматривал участие в объединениях как подавление личности, то М.М. Ковалевский, наоборот, считал участие в группе и поддержание коллективной инициативы средством ограничения давления государства при сохранении его регулятивной функции. Одновременно, неопределенность грани между наукой и идеологией в работах российских социологов этого времени способствовали идеализации «…всенародного участия в управлении страной» [Бакунин, 1989]. Анализ смыслов, вкладываемых в содержание термина «участие» в работах эпохи ранней и классической западной и российской социологии, позволил выделить четыре основных подхода к его пониманию (Таблица 1.1). Участие рассматривалось: - как переход от индивидуального к коллективному (А. Фулье, Г. Спенсер, Э. Дюргейм); - как механизм объединения, возникновения общностей, обществ (М. Вебер, Ф. Теннис, Г. Зиммель), в частности как механизм создания ассоциаций (А. Фулье, A. Токвиль, П. Кропоткин), формирования и проявления солидарности (М. Вебер, B. Бехтерев, П. Сорокин), источником, средством и результатом которой была вза имопомощь (Ф. Теннис, Э. Дюркгейм, А. Токвиль, К.Ф. Кесслер, П.А. Кропоткин, П.А. Сорокин); - как направляемая активность, взаимодействие, достижение общественного единства, общественного прогресса (К. Маркс, Г. Зиммель); - как форма и механизм гражданского и политического управления (М. Бакунин, К. Маркс), условие демократии (А. Токвиль).
Важной особенностью этих первых работ для настоящего исследования был тот факт, что социологи считали непременным признаком участия его осознанность и добровольность и связывали участие индивидов в коллективной деятельности с достижением не столько индивидуальных, сколько общественно значимых целей и интересов. Анализируя механизмы объединения индивидов, Г. Спенсер, а за ним и А. Фулье отмечали, что участие в ассоциировании и кооперация индивидов становятся возможными не только в процессе социально ориентированных индивидуальных и коллективных действий, определяемых способностью индивида усваивать и сознавать общественные интересы [Дюркгейм, 1995], но и при наличии у него свободы воли, позитивных субъективных установок [Фулье, 2007. С. 114; Штомпка, 1996. С. 334].
Западные проекты общественного участия эпохи реалистического модерна: логика становления и кризисов
Первый опыт усвоения смыслов и норм участия индивид получает в повседневном взаимодействии не только с семьей, но и за ее пределами - в дружеских кругах и соседских отношениях в ходе первичной социализации В повседневных практиках, вне формализованных структур и происходит усвоение интернализированных значений участия, норм и правил конкретной группы и одновременно первый опыт экстернализации значений участия. Характер этого опыта будет зависеть от интенсивности включенности субъекта в интерсубъективное взаимодействие. В противном случае речь может идти о формальной принадлежности, но не о принадлежности как результате участия и не о участии-действии. Как структурная характеристика организованной среды, участие скорее выражается в членстве – формализованной принадлежности к социальной группе или организации. Членство объективно, оно предполагает признание других членов или внешней социальной среды, но не требует непременного участия-действия.
По отношению к группе участие может носить непосредственный или опосредованный характер. В последнем случае речь идет о так называемом индивидуальном участии. Однако оно не отрицает наличия группы как таковой: речь должна идти о референтной группе, коллективном значимом другом, являющимся для индивида источником интернализированного знания о практиках решения той или иной проблемы. К примеру, индивид может участвовать в благотворительной или протестной акции по спасению оз. Байкал в интернет-среде, перечисляя средства или голосуя на сайте, но не вступая в контакт с другими участниками акции. Интернализация значений, продуцируемых группой экологов, будет воспринята индивидом, в то время как экстернализация индивидом значений будет либо носить ограниченный характер вне пространства публичности и пространства общения, либо будет направлена в широкую внешнюю среду через пропаганду идей референтной группы.
Только по мере того как практики участия приобретают данное им значение и попадают в публичный дискурс онлайн- или офлайн-среды, опыт участия данного индивида становится релевантным и для тех, у кого такого опыта раньше не было. Когда индивид получит поддержку со стороны других индивидов, экстернализация значений индивидуального участия может быть объективирована, а действия индивида будут восприняты и прочитаны как значимые и приняты как ценные и актуальные.
Но может ли считаться участием принадлежность, если действия индивида носят пассивный характер? В данном случае речь может идти о пограничных состояниях участия. Их выделение важно для понимания предельности категории. Не случайно, в отличие от иных аспектов, проблема активности / пассивности участия неоднократно поднималась социологами и политологами еще с 1950-х гг. Возник даже отдельный термин «субучастие» [Pateman, 1970], однако широкого распространения он не получил. Среди факторов, определяющих активность, социологами назывались как объективные, так и субъективные составляющие: степень заинтересованности в восприятии информации, статус и потенциальная сила [Wright, 1976. Р. 228].
Альтернатива пассивному участию - «подлинное», или «активное», участие. Традиционно оно рассматривается как признак «хорошего», «всеобщего» участия, часто связываемый с категорией массовости как признака реальной демократии, в отличие от пассивного «негативного» участия, которое предполагает присутствие, но не действие. Шаг к отходу от такой позиции был сделан еще С. Вербой, который обратил внимание на то, что только малое число участников, не более 5-10 %, способно поддерживать высокую активность непрерывно. В противном случае хаос неизбежен. Участие, считал он, должно быть не «широким», но адекватным. Последнее может проявляться не только в уместных практиках участия, но в и практиках неучастия.
Адекватность общественного участия текущей общественной ситуации и общественным отношениям может быть оценена, если учитываются несколько параметров: не только собственно практики участия и готовность к участию, но и их потенциальная возможность. Тем самым актуализируется право на участие [Verba, 1967. P. 77–78].
Сегодня оценка по оси «пассивное – активное» осуществляется исследователями также преимущественно в отношении массовых форм общественного участия. В гражданско-политическом дискурсе оно связывается со способностью участников влиять на групповые, общественные или государственные решения. Однако важно учитывать, что само присутствие пассивных участников тоже может оказать влияние на характер принимаемых решений. Вместе с тем пассивное участие, к примеру, в группе или при принятии решения без активного участия может терять смысл. Особенно это касается начального участия, которое не может не быть явным и требует интеракции [Pateman, 1970. Р. 69]. Объединение, получение контроля над ресурсами [Etzioni, 1968. Р. 243], рост напряжения в ситуации конфликта [Яницкий, 2012. С. 4], доступность информационно-коммуникативных технологий и осведомленности [Усачева, 2012. С. 35] обусловливают возможность трансформировать общественное участие в общественную мобилизацию. В последнем случае субъект может приобретать свойства объекта, вовлекаемого в общественные процессы, превращаясь в ресурс давления иных активных субъектов и сил.
Поэтому, если реконструировать ситуацию реального участия, а не субучастия, должен состояться коммуникативный обмен, интеракция в виде обсуждения или письменной связи тех, кто участвует. И здесь обнаруживается возможность для рассеянного или косвенного участия, когда участники не находятся в одном месте в одно время, а могут участвовать в разное время и в разном месте, организовывать участие как «косвенное» – через агентов или посредников.
Современное общественное участие: поиск субъектов, пространств, значений
Проекты общественного участия, описанные выше, не могут характеризоваться как универсальные, несмотря на активное и направленное тиражирование технологий общественного участия по всему миру. Факторами, влияющими на успешность участия, являются не только структурная и идеологическая готовность к интеграции, но и культурные и ценностные ориентации, которые «сегодня отделены от социальных норм и конституированы в противоположность им» [Турен, 2004. С. 9].
Поэтому даже в условиях постмодернистского мышления сохраняется некий историзм и культурная специфика анализа социальных фактов. Не случайно А. Турен считает анализ современных социальных движений возможным только «в терминах нового мощного распространения историцизма обществ» [Турен, 2004. С. 10]. Это ставит под вопрос возможность существования универсальных проектов. Ранее на основе принципа историцизма было показано, что проекты общественного участия, процессы направленного ассоциирования, солидаризации не всегда гарантируют непременное демократическое содержание. Многое зависит от субъектов, оказывающих на эти процессы направленное воздействие [Putzel, 1997]. Демократические значения сохраняются скорее в пределах группы, объединяющейся вокруг радикального политического проекта, чем вокруг пересечения собственных и групповых интересов – основной цели большинства практик общественного участия [Hickey, Mohan, 2005. Р. 262].
Важна позиция государства. Государства разных политических систем как субъекты проекта могут влиять на общественное участие, используя его потенциал для решения своих задач, в том числе в режиме общественной мобилизации. Именно в зависимости от этого общественное участие и ассоциирование являются составной частью не только процессов демократизации, но и широких модерниза-ционных преобразований.
Социально-экономические и политические условия, понимание общественного участия как ценности и востребованной социальной гражданской практики сделали его непременной частью советского, а затем и постсоветского транзитивного метапроекта. Однако, несмотря на существенные отличия политической системы, проекты сохранили гомеоморфность по отношению к предыдущей истории общественных отношений. Это проявляется в культуре, пространствах участия, субъектах проекта.
Обращаясь к историко-культурному контексту, особое внимание обратим не столько на политическое, сколько на социальное участие. Выше уже отмечалось, что усвоенные нормы и правила социального участия по сравнению с нормами политического и гражданского участия имеют для индивидов более фундаментальный характер, сильнее влияют на их социальное поведение и осваиваются раньше, в ходе спонтанной социализации в кругу семьи, друзей, соседей. Социальное участие как органическая часть интерсубъективного повседневного мира приобретает специфические черты под влиянием более общих факторов социокультурного и социального порядка. К ним следует отнести следующие: характер коллективности (совместности) с присущим ей соотношением между общим и частным, коллективным и личным; сформированные структуры общественности с их способностью к установлению широкой, многомерной коммуникации индивидов и их объединений; характер сформированной социальной и социально-территориальной идентичности. В совокупности все эти факторы влияют на накопление социального капитала, уровень и характер доверия, готовность и способность субъектов участия к самостоятельности и ответственности.
Остановимся на некоторых факторах подробнее. К ключевым социокультурным основаниям институтов общественного участия в России можно отнести доминирование кризисной мобилизационной культуры участия и этико-нормативного дискурса; приоритет коллективного над индивидуальным; делегирование ответственности индивидами группе, а группы - государству как катализатору практик участия; приоритет запроса на контролируемое общественное участие в решении задач модернизационного характера со стороны государства.
Важнейшим из них является присущий российской культуре тип коллективности. Будучи символическим капиталом, коллективность солидаристского типа вышла из культуры общинных отношений, сформировалась в ходе длительной эволюции экономического и внеэкономического принуждения, пребывания общества в ситуации постоянных внешних угроз. Ее суть не столько в расширении социального пространства индивида, сколько в достижении гармонии со своим сообществом и его поддержке, в ориентации при разрешении социальных проблем на социальные связи и участие традиционного неформализованного или слабо формализованного типа - на семью, круг родственников, друзей, соседей. Связи характеризуются длительностью, стабильностью. Возможность их изменения в силу относительно слабой индивидуальной мобильности у большинства членов общества так же ограничена, как и возможность группы решать проблемы, возникающие вне групп и влияющие на их существование [Skalaban, 2005. P. 141].
Следствие этого - «социальность» деятельности, делегирование ответственности индивида группе и государству. Это и создало условия для возрастания субъектности государства в процессе общественной самоорганизации и содействовало формированию механизмов участия мобилизационного и патерналистского типа.
Не случайно сама категория «общественность» и практики общественного участия возникли в крупных городах в период активной индустриализации, где при высоком присутствии государства коллективность в ее традиционном виде была ослаблена. Основными источниками формирования общественности стали дворянские структуры и практики филантропии, общества, земские структуры, инициирующие создание советов, комитетов и съездов.
В отличие от США, где структуры общественности основывались на многообразии коммунальных структур, делая индивида или сообщество активным субъектом участия, для России были характерны интегрированность государства в структуры общественности, высокий проникающий характер его присутствия - от политической сферы до сфер социальной и коммунальной, а на определенных этапах и их огосударствление. Причина тому – слабая социальная база для развития институциональных оснований общественного участия: низкий удельный вес городского населения, сохранение признаков средневековой корпоративности в ремесленной и купеческой среде, наличие крепостного права и общинный тип отношений в сельской среде. Следствием этого была избирательность сфер и каналов участия, их организованность и формализация. К примеру, несмотря на упоминаемые в источниках неформальные кружки и сообщества легального и нелегального типа конца XVIII – первой полвины XIX в., возникавшие преимущественно в аристократической среде, формализация структур участия происходила только в сфере благотворительности и при участии государственных деятелей или структур. Государство не просто контролировало каналы участия и процессы социальной самоорганизации в сообществах, но часто выступало их заказчиком, инициатором и организатором. Мобилизуя, нередко принудительно, общественность на решение значимых задач, оно тем самым ограничивало накопление социального капитала, формирование доверия между государством и обществом.
Восприятие государства как инструмента ограничения общественного участия – давняя российская исследовательская традиция. По мнению П.А. Кропоткина [Кропоткин, 2007], проявление общественной инициативы есть результат осознания общественных потребностей, тогда как инициативы государства скорее тормозят этот процесс. Однако в противовес собственным оценкам, обращаясь к эмпирическому материалу, П.А. Кропоткин признавал: влияние государства на характер общественного участия носит более сложный и противоречивый характер. К примеру, крестьяне только принудительно создавали общественные запашки, создавали и поддерживали плотины, хлебные магазины, вводимые государством для пополнения общинных, однако позже они возрождали эти объекты как формы общественного участия, поскольку сохраняли и осознавали потребность в общественной поддержке. Другой пример - научные общества (например, топографическое, географическое), которые создавались добровольно по инициативе общественности, но в определенных ситуациях их участники работали на удовлетворение потребностей государства. Иногда это делалось по прямому заказу последнего, а иногда – опосредованно, в объективном соответствии духу проводимой государственной политики.
Общественное участие в сообществах места как потенциал локальных проектов развития территории: опыт совместного социального картирования
В совокупности эти процессы сегодня сохраняют и даже отчасти актуализируют старые, давно существующие проблемы общественного участия (в частности, проблемы равенства доступа к механизмам участия, возможности влияния, производства и распространения информации и даже возможности задавать общественному участию определенные смыслы).
Наконец, следует выделить еще одну тенденцию, которая наблюдается в последнее время и оказывает существенное влияние на формирование разнообразных программ. Это тенденция смещения в сторону понимания общественного участия как инструментального явления, содействующего решению проблем, к его пониманию как самоцели, ценности и способа саморазвития. При этом ценность общественного участия в разных сферах и сообществах существенно варьируется: ценность участия может восприниматься как средство поддержки власти, новой «соборности», так и как средство, позволяющее преодолеть «тиранию». С. Рифкин с коллегами описал этот процесс следующим образом: если в середине и второй половине ХХ в. речь шла об участии как поддержке или изменении социально-экономической ситуации, то в начале XXI в. участие направлено на расширение прав и возможностей, предстает в качестве средства, с помощью которого люди в местных сообществах имеют возможность приобрести опыт работы и навыки, чтобы преобразовывать свою жизнь [Rifkin, Lewando-Hundt, Draper, 2000].
Как следствие указанных выше тенденций, современный ландшафт общественного участия характеризуется мозаичностью, параллельным существованием в одном социальном и территориальном пространстве традиционных и новых структур и культур, а следовательно, и локальных, периферийных программ участия. Это ведет к реструктуризации ранее институциально устойчивого пространства участия как на уровне национальном, региональном, так и на локальном уровне, к открытию новых возможностей и ограничений в структуре коммуникаций. Все это в совокупности обеспечивает доступ к участию при решении социально значимых проблем и принятии решений. Еще раз кратко выделим наиболее значимые тенденции, способные повлиять на становление и новой программы и всего проекта: - расширение ценностного и методологического плюрализма в анализе и оценке процессов общественного участия, что проявляется, в том числе, в реинтерпретации смыслов социального участия в категориях гражданского и политического и наоборот; - дифференциация целей и смыслов участия, множественность программ, дискурсов, пространств и практик участия с тенденцией к размыванию между ними границ; рост значимости контекста - исторического, культурного, социального; - общественное участие все больше становится не только инструментом, но и самостоятельной целью и ценностью как базовая человеческая потребность. Это может вступать в противоречие с инструментальным характером «заказа» стейкхолдеров; - отказ от ряда постулатов, базовых для социально-инженерийных проектов эпохи модерна: универсальности и иерархичности моделей участия; уместности использования одних механизмов для разных сфер, культур; признание значимости культурной специфики в построении и анализе моделей участия, наличия в действиях индивидов и групп разнообразных целей и интересов. Это лишает участие последовательности.
Заметим, что изменение дискурсов и дискурсивного пространства с социального на более радикальный, гражданский присуще всем эпохам кризиса проекта. Но ситуация их диффузии, размывания границ - это свойство современного кризиса и особенность нового формирующегося проекта.
Не случайно традиционный для западного проекта второй половины ХХ в. дискурс социального развития все больше уступает место широкому спектру смешивающихся и взаимопроникающих дискурсов: дискурса расширения возможностей, социальной справедливости и гражданства, социальной интеграции, социальной инклюзии и эксклюзии, социального управления, эффективности, контроля и власти, личного и академического развития. Дискурс глобализации сменяется дискурсом глокализации, что влечет за собой не только универсализацию практик и институтов участия, но и актуализацию ценности уникального и местного.
При этом само понимание возможностей и влияние на них посредством общественного участия приобретает все более постструктуралистскую интерпретацию. Возможности – это не то, что может быть «достигнуто» отдельными лицами и может быть оформлено и закреплено в виде набора нормативных документов, вернее, не только это. Возможности – это то, что существует и осознается только внутри дискурса в социальных практиках. В этом плане общественное участие представляет собой материал пространства, через которое расширение прав и возможностей осознается, производится или воспроизводится [Masschelein, Quaghe-beur, 2006], и его качественные и количественные характеристики напрямую влияют на перспективы этого процесса. Общественное участие есть один из видов социальных практик, посредством которых возможности могут быть осознаны и реализованы. Но расширение прав и возможностей не носит исторически обусловленный линейный характер: оно укоренено в социальном пространстве, и на него влияют все указанные выше характеристики.
В то же время современный дискурс участия отражает и еще одну тенденцию – актуализацию гражданского дискурса и гражданских ценностей. Дискурс социального развития и дискурс расширения возможностей дополняются дискурсами социальной справедливости и гражданства.