«Ксенофобские настроения в российском общественном мнении и пути их предотвращения» Пипия Карина Джаниеровна

Содержание к диссертации

Введение

1. Теоретико-методологические подходы к исследованию ксенофобских настроений 22

1.1. Теоретические основания изучения ксенофобии 22

1.2. Концепты социальной установки и идентичности 43

1.3. Ксенофобия в публичном, научном и властном дискурсах 57

2. Динамика ксенофобских настроений в современном российском обществе 65

2.1. Методы и методика исследования 65

2.2. Этнофобия 74

2.3. Религиозная ксенофобия 86

2.4. Мигрантофобия 97

2.5. Гомофобия 114

2.6. Социальные факторы роста ксенофобии в обществе 123

3. Историко-культурные детерминанты общественного мнения как фактор противодействия ксенофобии 144

3.1. Коллективные символы российской идентичности и патриотизма 144

3.2. Ксенофобия в контексте национальной идентичности (на данных The ISSP) 166

Заключение 191

Список литературы 197

Приложения 225

• Теоретические основания изучения ксенофобии
• Этнофобия
• Гомофобия
• Ксенофобия в контексте национальной идентичности (на данных The ISSP)

Введение к работе

Актуальность темы исследования

В XXI веке мировое сообщество столкнулось с новыми вызовами, проверяющими на прочность как легитимность существования «национальных государств», так и социальных процессов, детерминирующих их жизнь (миграции, глобализации, консолидации, нациестроительства); их обсуждение оказалось в фокусе внимания исследователей, политиков и СМИ.

Россия, как и другие государства, с одной стороны, вынуждена реагировать
на эти вызовы. С другой – преодолевать результаты постсоветских трансформаций,
которые не потеряли своей актуальности и сегодня. Среди их числа: растворение
советской идентичности; масштабная миграция; снижение уровня

институционального, межгруппового и межличностного доверия; сохранение патерналистических ориентаций населения и неразвитость гражданского общества. Эти процессы и проблемы сопровождались подъемом ксенофобии в 2000-х годах, фиксируемой социологами, и конфликтами, которые часто преподносились в СМИ как межнациональные или религиозные, повышая напряжение в обществе.

Неприязнь к мигрантам и этническим группам, репрезентируемая в общественном мнении, сопровождается использованием «языка вражды», транслируемого в СМИ, и реальными криминальными действиями в отношении «видимых меньшинств». По данным информационно-аналитического центра «Сова»¹, в постсоветский период отечественной истории основными жертвами, пострадавшими от ксенофобски мотивированного насилия, являются уроженцы Центральной Азии и Кавказа (или лица, воспринимаемые в качестве таковых). Однако мигранты и «видимые меньшинства» – не единственные объекты неприязни среди россиян. Носители «нетрадиционных» ценностей также могут выступать в качестве объектов неприязни и предрассудков².

Ксенофобские настроения создают угрозу социальной стабильности. Однако часто реакция общества и властей ограничивается борьбой с последствиями ксенофобии (конфликтами и столкновениями), в то время как её возможные причины – институциональные, идентификационные и экономические – остаются без внимания.

Понимание того, какова специфика ксенофобии в России, чем она детерминируется, какие механизмы «включения» и «исключения» в ней задействованы, каким образом национальная политика и управленческий дискурс реагируют на эту проблему, невозможно без инвентаризации существующих теоретических подходов и анализа распространения и динамики ксенофобских настроений.

¹ Ксенофобия, свобода совести и антиэкстремизм в России в 2016 году: сборник ежегодных докладов
Информационно-аналитического центра «Сова». М., 2017. 149 с.

² Например, представители ЛГБТ (от англ. – «LGBT»: lesbian, gay, bisexual, and transgender). Пресс-релиз
«“Невидимое меньшинство”: к проблеме гомофобии в России». URL:

В этой связи проблема диссертационного исследования состоит в том, что, несмотря на широкое использование термина «ксенофобия» на уровне государственного управления³ и в медийном дискурсе, а также в рамках исследовательских практик и анализа в области социальных наук, отсутствует комплексный теоретико-методологический подход, который бы описывал «ксенофобию» как социальный феномен, детерминируемый социальными действиями, институтами и процессами.

Степень научной разработанности проблемы. Ксенофобия (от греч.
«xenos» – чужой и «phobia» – страх или неприязнь) может иметь два толкования:
«болезненный, навязчивый страх перед незнакомыми лицами» или «ненависть,
нетерпимость к чему-нибудь чужому, незнакомому, иностранному»⁴.

Традиционно ксенофобия рассматривалась как психологический фактор при описании состояния людей, испытывающих неприязнь или отвращение к группам, воспринимаемым в качестве «чужих», но в настоящее время данный термин также употребляется в контексте исследований индивидуальных и групповых предубеждений относительно иммигрантов, беженцев и других групп⁵.

Рядом исследователей⁶ подчеркивается иррациональная природа

ксенофобии, при которой образ врага во многом создается воображением. Вместе с тем представления о «другом» легитимируются на морально-нравственном уровне – с помощью норм, на институциональном – с помощью законов, общественного мнения, культурной трансляции образов в СМИ. Часто эта легитимация осуществляется с помощью процесса стереотипизации, когда «другой» рассматривается как носитель определённых качеств: в случае ксенофобии – отрицательных, в рамках ксеноцентризма⁷ – положительных.

Д. Райдгрин подчеркивает, что оптика в исследованиях ксенофобии – под которой, как правило, понимается изучение враждебности и негативизма к иммигрантам и этническим меньшинствам – преимущественно направлена «снизу– вверх» (теория контакта, теории конфликта и пр.), в то время как политическому конструированию ксенофобии по принципу «сверху–вниз» уделено меньшее внимание. Существование в современном мире радикальных ультраправых партий, программы которых базируются на идеях «этнической гомогенности и возвращения к традиционным ценностям»⁸, способствует подъему ксенофобии и

³ Среди доктринальных документов, в которых используется данный термин: «Стратегия государственной
национальной политики Российской Федерации на период до 2025 года»; «Стратегия национальной безопасности
Российской Федерации до 2020 года»; Федеральная целевая программа «Укрепление единства российской нации и
этнокультурное развитие народов России (2014–2020 годы)»; Государственная программа «Патриотическое
воспитание граждан Российской Федерации на 2016–2020 годы»; «Концепция государственной миграционной
политики Российской Федерации на период до 2025 года»; «Доктрина информационной безопасности Российской
Федерации».

⁴ Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. М., 2010.

⁵ Cashmore E. Encyclopedia of Race and Ethnic Studies, London, 2004. 512 p.

⁶ Кроз М. В., Ратинова Н. А. Социально-психологические и правовые аспекты ксенофобии. М., 2005. С. 4.

⁷ Ogburn W. F., Nimkoff M. F. A handbook of sociology. London, 1964. С. 88.

⁸ Rydgren J. "Xenophobia: The Role of Political Articulation," in Vertovec. S. ed. The Routledge International Handbook of
Diversity Studies. London, 2015. PP. 310–316.

легитимирует её, даже если выражать подобные ксенофобские настроения до роста их популярности означало быть стигматизированным в обществе.

Пониманием природы стигмы, «чужого», образа врага и структуры
идентичности в более широком контексте занимались такие ученые, как T. Бернс,
M. Камали и Д. Риджерин⁹, М. Вевьерка¹⁰, И. Гофман¹¹, Г. Зиммель¹², С. Кин¹³,
Р. Штихве¹⁴. Среди отечественных исследователей: И. Б. Гасанов¹⁵, Л. Д. Гудков¹⁶,
Б. В. Дубин¹⁷, Е. С. Сенявская¹⁸, А. В. Шипилов¹⁹, В. А. Шнирельман²⁰,

В. А. Ядов²¹.

Исследование проблемы ксенофобии может осуществляться с разных теоретико-методологических позиций. Один из подходов – это учения о национализме, которые задают рамки того, что следует понимать под нацией; как определяются её границы и политическая самостоятельность; каковы критерии «включения» в нацию и «исключения» из неё. Как отмечает В. И. Илюшенко, в основании национализма всегда лежит «весьма архаичная социально-психологическая структура: резкое различение между “своими” и “чужими”, между “мы” и “они”»²². Некоторые авторы решительно ограничивают понимание национализма только ксенофобией, т.е. «националистическими настроениями в массовом сознании, которые выражаются в чувствах превосходства своего народа над другими и враждебности к чужим»²³.

Формирование нации может происходить по объективным причинам, таким как длительное совместное проживание индивидов на одной территории, общность языка и культуры, или иметь субъективную природу, основными двигателями которой выступают «национальная воля», «национальная душа» и «национальный характер», либо же их синтез. Однако классификации национализма достаточно условны, и каждый автор рассматривает процесс нациестроительства с определенной точки зрения. В рамках данного подхода следует отметить труды

⁹ Burns T., Kamali M., Rydgren J., The social construction of xenophobia and other-isms. URL:

¹⁰ Вевьерка М. Формирование различий // Социс. 2005. № 8. С. 13–24.

¹¹ Goffman E. Stigma: Notes on the Management of Spoiled Identity. Englewood Cliffs, 1963. 147 p.

¹² Зиммель Г. Экскурс о чужаке // Социологическая теория: История, современность, перспективы. Альманах
журнала социологическое обозрение. 2008. С. 7–13.

¹³ Keen S. Faces of the Enemy. Reflections of the Hostile Imagination. San Francisco, 2004. 200 p.

¹⁴ Штихве Р. Амбивалентность, индифферентность и социология чужого // Журнал социологии и социальной
антропологии. 1998, Т.1., №.1. С. 41–52.

¹⁵ Гасанов И. Б. Национальные стереотипы и «образ» врага. М., 1994.

¹⁶ Гудков Л. Д. Негативная идентичность. Статьи 1991–2002 годов. М., 2004. 816 с.; Гудков Л. Д. Рессентиментный
национализм // Вестник общественного мнения. 2014. № 3–4 (118). С. 163–226.

¹⁷ Дубин Б. В. «Чужие» национализмы и «свои» ксенофобии вчерашних и сегодняшних россиян // Pro et Contra, Т.18,
№ 1–2, 2014. С. 6–18.

¹⁸ Сенявская Е. С. Противники России в войнах ХХ века. Эволюция «образа врага» в сознании армии и общества.
М., 2006. 288 с.

¹⁹ Шипилов А. В. «Свои», «чужие» и другие. М., 2008. 568 с.

²⁰ Шнирельман В. А. Войны памяти: мифы, идентичность и политика в Закавказье. М., 2003. 603 с.

²¹ Ядов В. А. Социальные и социально-психологические механизмы формирования социальной идентичности
личности // Мир России. 1995. №3–4. C. 158–181.

²² Илюшенко В. И. Национал-радикализм в современной России. От национализма к неонацизму. М., 2007. С.17.

²³ Ким Тэ Ен. Русский национализм и его особенности в современной России. М., 2007. C. 11.

У. Альтерматта²⁴, Б. Андерсона²⁵, М. Биллинга²⁶, М. Вебера²⁷, Э. Геллнера²⁸, Л. Гринфельд²⁹, К. Дойча³⁰, Э. Кедури³¹, Х. Кона³², М. Манна³³, Э. Смита³⁴, Э. Хобсбаума³⁵. В отечественных работах возможность и условия перехода от империи к национальному государству рассматривается Э. А. Паином³⁶. Тенденции в современном русском национализме и трансформацию ультраправых движений в России описывает А. М. Верховский³⁷.

Предмет изучения национализма тесно связан с понятием этничности (расы),
которая может выступать одним из критериев формирования национального
государства, а, в случае с мононациональным государственным проектом, являться
определяющей характеристикой принадлежности к нему. Некоторые

исследователи³⁸ предлагают не разделять теории о национализме

(нациестроительстве³⁹) и этнические, расовые теории, полагая, что они являются смежными концептами.

Этнофобия является одной из структурных составляющих ксенофобии. Изучением взаимосвязи этнического и социального в более широком контексте занимались такие зарубежные авторы, как Э. Балибар и И. Валлерстайн⁴⁰, Р. Брубейкер⁴¹, Г. Гарфинкель⁴², K. Мурджи и Д. Соломос⁴³, Р. Парк⁴⁴.

Советская этнографическая школа изучала этнические процессы,
национальные стереотипы и мифы, а также факторы, обуславливавшие
формирование этнической идентичности, пытаясь объяснить причины

возникновения и распадов этносов, влияние идеологического аппарата на этничность. Примордиалистское (биологическое) направление исследований связывают с Л. Н. Гумилевым⁴⁵, который предложил теорию пассионарности и

²⁴ Альтерматт У. Этнонационализм в Европе. М., 2000. 367 с.

²⁵ Андерсон Б. Воображаемые сообщества. М., 2001. 288 с.

²⁶ Billig M. Banal Nationalism. London, 1995. 208 p.

²⁷ Вебер М. Избранное: Протестантская этика и дух капитализма. М., 2013. 656 с.

²⁸ Геллнер Э. Нации и национализм. М., 1991. 320 с.

²⁹ Гринфельд Л. Национализм. Пять путей к современности. М., 2008. 528 с.

³⁰ Deutsch К. The Nerves of Government: Models of Political Communication and Control. New York, 1963. 316 p.

³¹ Кедури Э. Национализм. СПб., 2010. 136 с.

³² Коротеева В. В. Теории национализма в зарубежных социальных науках. М., 1999. 140 с.

³³ Манн М. Власть в XXI столетии: беседы с Джоном А. Холлом. М., 2014. 208 с.

³⁴ Смит Э. Национализм и модернизм. Критический обзор современных теорий наций и национализма. М., 2004.
464 с.

³⁵ Хобсбаум Э. Нации и национализм. После 1780 года. СПб., 1998. 306 с.

³⁶ Паин Э. А. Между империей и нацией. Модернистский проект и его традиционалистская альтернатива в
национальной политике России. М., 2004. 248 с.

³⁷ Верховский А. М. Динамика преступлений ненависти и деятельности ультраправых групп и движений в России в
2010-е гг. // Пути к миру и безопасности. 2017. № 1(52). С. 116–124.

³⁸ Conversi D. Can Nationalism Studies and Ethnic/Racial Studies be brought together? // Journal of Ethnic and Migration
Studies. 2004. № 4. PP. 815–829.

³⁹ Mylonas H. The Politics of Nation-Building: Making Co-Nationals, Refugees, and Minorities. New York, 2013. 280 p.

⁴⁰ Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности. М., 2004. 288 с.

⁴¹ Брубейкер Р. Этничность без групп. М., 2012. 408 с.

⁴² Гарфинкель Г. Исследования по этнометодологии. СПб., 2007. 336 с.

⁴³ Murji K., Solomos J. Theories of race and ethnicity: contemporary debates and perspectives. Cambridge, 2015. 304 с.

⁴⁴ Park R. Race and Culture. New York, 1950. 403 p.

⁴⁵ Гумилев Л. Н. Этногенез и биосфера земли. М., 2011. 560 с.

этногенеза. Противоположных взглядов на феномен этничности придерживался Ю. В. Бромлей⁴⁶, который рассматривал этносы в совокупности их культурных характеристик, самосознания и исторической устойчивости.

Конструктивистское направление изучения этничности в рамках

отечественной традиции связывают в первую очередь с именем В. А. Тишкова⁴⁷.
Этничность сквозь призму культуры, социально-политических процессов и
трансформаций, а также информационно-коммуникационных связей,

рассматривается в работах С. Н. Абашина⁴⁸, С. А. Арутюнова⁴⁹,

Ю. В. Арутюняна⁵⁰, Л. М. Дробижевой⁵¹, Н. Р. Маликовой⁵², А. Г. Осипова⁵³,
С. В. Рыжовой⁵⁴, З. В. Сикевич⁵⁵, А. А. Сусоколова⁵⁶ и М. Ф. Черныша⁵⁷.

Институциональную теорию этничности, рассматривающую этносоциальные
процессы и этническую идентичность как результат функционирования
этнических институтов, развивает М. Ю. Барбашин⁵⁸. Проблема ксенофобии в
связи с межэтническими отношениями разрабатывается и отечественными
конфликтологами. Здесь следует отметить труды А. В. Дмитриева⁵⁹,

В. В. Степанова⁶⁰, Е. И. Филипповой⁶¹.

Этничность и религию в контексте ксенофобских настроений рассматривают Ю. А. Зубок и В. И. Чупров. Они выделяют такие формы ксенофобии, как религиозная ксенофобия, которая «неизбежно ведет к экстремизму разного толка – от бытового до политического»⁶², и ксенофобия на национально-этнической основе, в основе которой лежит «убеждение, что отрицательные черты, пороки человека связаны с его национальной принадлежностью»⁶³. Отдельный акцент

⁴⁶ Бромлей Ю. В. Очерки теории этноса. М., 2012. 440 с.

⁴⁷ Тишков В. А. Реквием по этносу: Исследования по социально-культурной антропологии. М., 2003. 544 с.

⁴⁸ Абашин С. Н. Советский кишлак: Между колониализмом и модернизацией. М., 2015. 848 с.

⁴⁹ Арутюнов С. А. Народы и культуры: развитие и взаимодействие. М.,1989. 247 с

⁵⁰ Арутюнян Ю. В. Москвичи глазами этносоциолога. М., 2006. 260 с.

⁵¹ Дробижева Л. М. Духовная общность народов СССР. М.: Мысль, 1981. 263 с.; Дробижева Л. М. Этничность в
социально-политическом пространстве Российской Федерации. Опыт 20 лет. М., 2013. 336 с.

⁵² Маликова Н. Р. Методология кросс-культурного анализа межэтнической толерантности и ксенофобии 2015 //
Труды Санкт-Петербургского государственного института культуры. 2015. № 206. С. 362–369.

⁵³ Осипов А. Г. Этничность и равенство в России: особенности восприятия. М., 2012. 200 с.

⁵⁴ Рыжова С. В. Этническая идентичность в контексте толерантности. М., 2011. 280 с.

⁵⁵ Сикевич З. В. Социология и психология национальных отношений. СПб, 1999. 203 с.

⁵⁶ Сусоколов А. А. Устойчивость этноса и концепции развития национальной школы России. М., 1994.

⁵⁷ Черныш М. Ф. Теоретико-методологические основы изучения причин межэтнической напряженности //
Социологический журнал. 2016. Том 22. №4. С. 25–41.

⁵⁸ Барбашин М. Ю. Институциональная теория этничности // Этнографическое обозрение. 2016. №3. С. 112–127.

⁵⁹ Дмитриев А. В. Стереотипизация мигрантов как социальная проблема // Власть. 2014. №11. С. 28.

⁶⁰ Степанов В. В. Москва межнациональная: высокие заработки, массовые фобии, умеренная терпимость //
Социальные факторы этнической нетерпимости (итоги междисциплинарного исследования). М., 2014. С. 37–52.

⁶¹ Филиппова Е. И. Мультикультурализм как политика и фигура речи // Вестник Российской нации. 2014. №2. С.127–
137.

⁶² Зубок Ю. А., Чупров В. И. Молодежный экстремизм. Сущность и особенности проявления // Социологические
исследования. 2008. №5. С. 46.

⁶³ Экстремизм среди молодежи // 2009. № С. 163.

Ю. А. Зубок делает на исследовании ксенофобии в молодежной среде⁶⁴.

Социально-психологический акцент в изучении ксенофобских установок,
природы формирования предубеждений и стереотипов, и условий, необходимых
для управления негативным восприятием, представлен в работах Г. Оллпорта⁶⁵, а
также в исследованиях Т. Петтигрю и Л. Тропп⁶⁶, посвященных «теории контакта».
И в теории мотивации А. Маслоу⁶⁷, которая определяет поведение индивида через
иерархию его потребностей. Среди отечественных исследователей

психологические аспекты этнических предубеждений и негативной

стереотипизации изучают Н. М. Лебедева, Г. У. Солдатова и Т. Г. Стефаненко⁶⁸.

Этническая неприязнь может сопровождаться религиозной ксенофобией в отношении иноконфессиональных групп. Среди российских исследователей, разрабатывающих проблематику восприятия ислама и его последователей, а также механизмы роста и сдерживания исламофобии в обществе: С. Н. Абашин⁶⁹, О. П. Бибикова⁷⁰, А. В. Малашенко⁷¹, М. М. Мчедлова⁷², М. Н. Суслова⁷³.

Управленческо-правовой подход к проблеме ксенофобии и гармонизации межэтнических и межконфессиональных отношений прослеживается в работах Р. Г. Абдyлатипова и В. А. Михайлова⁷⁴, А. Г. Здравомыслова⁷⁵, В. Ю. Зорина⁷⁶, А. Г. Осипова⁷⁷, Ю. П. Шабаева⁷⁸. Связь ксенофобии и экономики исследуется в работах М. И. Левина и Н. В. Шиловой⁷⁹. Ретроспективный взгляд – в трудах

⁶⁴ Зубок Ю. А. Традиционное и современное в социально-политической идентификации молодежи // Власть. 2014.
№11. С. 42.

⁶⁵ Allport G. W. The nature of prejudice. New York, 1979. 576 p.

⁶⁶ Pettigrew T., Tropp L. A meta-analytic test of intergroup contact theory //Journal of personality and social psychology.
2006. No5. С. 751–783.

⁶⁷ Maslow A. Motivation and Personality. New York, 1954. 369 p.

⁶⁸ Лебедева Н. М. Этнопсихология: учебник и практикум для академического бакалавриата. М., 2015. 491 с.;
Солдатова Г. У. Психология межэтнической напряженности. М., 1998. 389 с.; Стефаненко Т. Г. Социально-
психологические аспекты изучения этнической идентичности. URL:

⁶⁹ Абашин С. Н. Исламофобия // Гуманитарная мысль Юга России. 2005. № 1. С. 20–26.

⁷⁰ Бибикова О. П. Исламофобия на Западе и в России // Ислам в современном мире. 2015. № 11(2). С. 87–100.

⁷¹ Малашенко А. В. Надо ли бояться ислама? М., 2017. 144 с.

⁷² Мчедлова М. М. Ислам и единство российского общества: современность и исторический опыт // Ислам в
современном мире. 2015. №1. С. 93–102.

⁷³ Суслова М. Н. Исламофобия в США и России: социально-политические особенности проблемы // Вестник
волгоградского государственного университета. Серия 4. История. Регионоведение. Международные отношения.
2012. № 1. С. 91–97.

⁷⁴ Абдyлатипов Р. Г., Михайлов В. А. Русский народ в национальной политике Российского государства: соборная
культура и соборная миссия // Публичное и частное право. 2015. №I (XXV). С. 7–23.

⁷⁵ Здравомыслов А. Г. Национальный вопрос и демократизация российского политического пространства // Куда
пришла Россия?.. Итоги социетальной трансформации. М., 2003. С. 202–206.

⁷⁶ Зорин В. Ю. Государственная национальная политика и современность // Исследования по прикладной и
неотложной этнологии. 2011. № 225. С. 1–33.

⁷⁷ Осипов А. Г., Сапожников Р.В. Законодательство Российской Федерации, имеющее отношение к этничности.
Концептуальные основы, содержание, проблемы реализации. Справочный материал. М., 2004, 356 с.

⁷⁸ Шабаев Ю. П. Конструирование нового национализма финно-угров: конкуренция глобального и регионального //
Мир России. 2004. №3. С. 48–70.

⁷⁹ Левин М. И., Фреер М. Л., Шилова Н. В. Создание «образа врага» как политический инструмент: экономический
анализ // Экономическая наука современной России. 2014. №4 (67) С. 64–75.

В. Г. Чеботаревой, А. Л. Янова⁸⁰.

Следует отметить работы, посвященные изучению моделей

государственного регулирования и управления, которые могут использоваться
миграционно-аттрактивными странами в отношении мигрантов: от интеграции
инокультурного населения в принимающее общество, мультикультурализма до
полной ассимиляции (концепция «плавильного котла»)⁸¹. Наиболее известными
отечественными специалистами в этой области являются Е. А. Варшавер и
А. Л. Рочева⁸², О. И. Вендина⁸³, Г. С. Витковская⁸⁴, Е. Б. Деминцева⁸⁵,

Т. Н. Дмитриева⁸⁶, Ж. А. Зайончковская⁸⁷, В. С. Малахов⁸⁸, В. И. Мукомель⁸⁹, Д. А. Полетаев⁹⁰. Из зарубежных авторов, разрабатывающих в своих работах проблематику ксенофобии в связи миграцией, отметим C. Кастлса,⁹¹ М. Крепаза⁹², А. Портеса⁹³, Д. Массейя, Д. Аранго, Г. Хьюго и др.⁹⁴ Среди важных вопросов, которые встают перед государственными управленцами, местными и региональными властями, а также перед самими иммигрантами, являются такие проблемы, как дискриминация, насилие и харассмент, которые действуют в отношении обеих сторон – как иммигрантов, так и «местного» населения⁹⁵.

Одной из разновидностей ксенофобии является неприязнь в отношении тех индивидов или групп, которые демонстрируют сексуальное поведение, отличное от коллективно разделяемых, легитимных представлений о гендерных и сексуальных паттернах, моделей маскулинности и феминности, принятых в данном обществе. Чаще всего эти «отклонения», воспринимаемые как девиация, в контексте изучения общественных настроений абсорбируются наиболее общим

⁸⁰ Янов А. Л. Русская идея. От Николая I до Путина. Книга первая (1825–1917). М., 2015. 240 с.; Чеботарева В. Г.
Национальная политика Российской Федерации 1925–1938 гг. М., 2008. 832 с.

⁸¹ Bromell D. Ethnicity, Identity and Public Policy. Critical Perspectives on Multiculturalism. Wellington, 2008. 351 c.

⁸² Варшавер Е. А., Рочева А. Л. Интеграция мигрантов: что это и какую роль в её осуществлении может играть
государство // Журнал исследований социальной политики. 2016. Т. 14. № 3. С. 315–330.

⁸³ Вендина О. И. Мигранты в Москве. Грозит ли российской столице этническая сегрегация. М., 2005. 90 с.

⁸⁴ Витковская Г. С. Вынужденная миграция и мигрантофобия в России // Нетерпимость в России: старые и новые
фобии. М, 1999. С. 151–192

⁸⁵ Деминцева Е. Б., Пешкова В. М. Мигранты из Средней Азии в Москве // Демоскоп Weekly. 2014. № 597–598. URL:

⁸⁶ Дмитриева Т. И. Перспективы участия национальных объединений Москвы в процессе интеграции мигрантов //
Власть. 2015. № 8. С. 85–89.

⁸⁷ Зайончковская Ж. А. Федеральные округа на миграционной карте России // Регион: экономика и социология. 2012.
№3 (75). С. 3–18.

⁸⁸ Малахов В. С. Интеграция мигрантов: Концепции и практики. М., 2015. 272 с.

⁸⁹ Мукомель В. И. Ксенофобы и их антиподы: кто они? // Мир России. 2017. Т. 26. № 1. С. 32–57; Нужны ли
иммигранты российскому обществу. М., 2006. 168 с.

⁹⁰ Полетаев Д. В. Учебная миграция в Россию: существующие практики и возможные перспективы. М., 2012. С. 390–
406.

⁹¹ Castles S. Twenty-First-Century Migration as a Challenge to Sociology // Journal of Ethnic and Migration Studies. 2007.
№ 3 (33). PP. 351–371.

⁹² Crepaz M. L. Trust Beyond Borders: Immigration, the Welfare State, and Identity in Modern Societies. University of
Michigan Press, 2008. 301 p.

⁹³ Portes A. Immigration Theory for a New Century: Some Problems and Opportunities // The International Migration
Review. 1997. №4 (31). PP. 799–825.

⁹⁴ Massey D. S., Arango J., Hugo G., Kouaouci A., Pellegrino A., Taylor, J. E. Worlds in Motion: Understanding International
Migration at the End of the Millennium. Oxford University Press, 1998. 362 p.

⁹⁵ Musgrove G. D. Rumor, Repression, and Racial Politics: How the Harassment of Black Elected Officials Shaped Post-
Civil Rights America (Since 1970: Histories of Contemporary America). Georgia, 2012. 320 p.

термином «гомофобия». За рубежом разработкой квир-теории, рассматривающей
гендер и сексуальность как социокультурный, а не биологический продукт,
занимаются Д. Батлер⁹⁶, И. Градинари и Э. Фассен⁹⁷, Р. Коннелл⁹⁸, С. Сейдман⁹⁹,
Д. Халберстам¹⁰⁰. В России к проблеме гомофобии в своих работах обращались
И. С. Кон¹⁰¹, И. В. Соболева и Я. А. Бахметьев¹⁰². Сексменьшинства в контексте
проблематики возникновения и функционирования меньшинств в обществе
рассматривал Л. Г. Ионин¹⁰³. На более широком теоретическом уровне вопросы
конструирования и фреймирования гендерной идентичности и гендерных ролей
изучали О. Б. Вайнштейн¹⁰⁴, Е. А. Здравомыслова и А. А. Темкина¹⁰⁵,

М. Г. Котовская¹⁰⁶, Н. Л. Пушкарева¹⁰⁷, О. В. Шнырова¹⁰⁸.

Диссертант рассматривает ксенофобию не как исключительно социально-психологический феномен¹⁰⁹. Проявляющаяся во взаимоотношениях между людьми на индивидуальном, групповом и массовом (общественном) уровнях, ксенофобия выступает как социальный феномен, как продукт социальных процессов, репрезентируемый в общественном мнении. Наибольший интерес в рамках данного исследования будет представлять динамика общественного мнения, позволяющая проанализировать изменение изучаемого явления, тренды ксенофобских настроений. Как справедливо отмечают Г. В. Осипов и Л. Н. Москвичев¹¹⁰, «общественное мнение менее стабильно, легче изменяется», чем такие категории, как установки, ценности и стереотипы.

Однако неоднократное воспроизводство тех или иных представлений населения в динамике позволяет говорить об устойчивости общественного мнения, а, следовательно, и об установках, ценностях и стереотипах, закрепленных в общественном сознании и отражающих отношение граждан к тем или иным актуальным социальным проблемам и вопросам. Зарубежные теории

⁹⁶ Butler J., Weed E. The Question of Gender: Joan W. Scott's Critical Feminism (21st Century Studies). Bloomington, 2011.
336 p.

⁹⁷ Техника «косого взгляда». Критика гетеронормативного порядка. М., 2015. 352 с.

⁹⁸ Коннелл Р. Гендер и власть: Общество, личность и гендерная политика. М., 2015. 432 с.

⁹⁹ Seidman S. The Social Construction of Sexuality. New York, 2009. 240 p.

¹⁰⁰ Gardiner G. Masculinity Studies and Feminist Theory: New Directions. New York, 2002. 336 p.

¹⁰¹ Кон И. С. Гомофобия как лакмусовая бумажка российской демократии // Вестник общественного мнения. 2007.
№ 4. С. 59–68; Кон И. С. Секс и меньшинства. Как гомофобия становится ксенофобией // Новое время. 2006. № 4.
С. 32–35; У И. С. Кона есть статья с говорящим названием «Гомофобия как форма ксенофобии» (2006).

¹⁰² Соболева И. В., Бахметьев Я. А. «Меня как будто вытолкали за ворота»: реакция ЛГБТ на запрет «пропаганды
гомосексуализма» // Журнал исследований социальной политики. 2014. Т.12, №2. С. 217–232.

¹⁰³ Ионин Л. Г. Восстание меньшинств. М.; СПб., 2012. 237 с.

¹⁰⁴ Вайнштейн О. Б. Денди: мода, литература, стиль жизни. М., 2012. 640 c.

¹⁰⁵ Здравомыслова Е. А., Темкина А. А. Социальное конструирование гендера // Социологический журнал. 1998. №3–
4. С. 111–122.

¹⁰⁶ Котовская М. Г. Гендерные очерки: история, современность, факты. М., 2004. 358 с.

¹⁰⁷ Пушкарева Н. Л. Гендерная теория и историческое знание. СПб., 2007. 496 с.

¹⁰⁸ Шнырова О. В. Российский феминизм: ждать ли новой волны// Неприкосновенный запас. 2012. № 3 (83). С. 52–
60.

¹⁰⁹ Tajfel H. Social psychology of intergroup relations // Annual Review of Psychology. 1982. № 33. PP. 1–39; Yakushko
O. Xenophobia: Understanding the roots and consequences of negative attitudes toward immigrants // The Counseling
Psychologist. 2009. № 37(1). PP. 36–66.

¹¹⁰ Осипов Г. В., Москвичев Л. Н. Социологический словарь. М., 2008. 468 с.

общественного мнения представлены в работах У. Липпмана¹¹¹ и Э. Ноэль-Нойман¹¹². Среди отечественных исследователей, изучавших общественное мнение, следует отметить: Е. Г. Андрющенко, М. К. Горшкова, Б. А. Грушина, Ю. А. Леваду¹¹³.

Психолого-коммуникативный подход (критический) в исследованиях, препарирующий массовое сознание и делающий его объектом управления со стороны различных субъектов – в первую очередь СМИ и элит, представлен в работах Т. Адорно¹¹⁴, Т. Веблена¹¹⁵, Э. Германа¹¹⁶, Г. Лебона¹¹⁷, М. Маклюэна¹¹⁸, Г. Маркузе¹¹⁹, X. Ортеги-и-Гассета¹²⁰, Г. Тарда¹²¹.

Цели и задачи исследования. Цель исследования – анализ динамики ксенофобских настроений в российском обществе, а также социокультурных и идентификационных факторов, влияющих на процесс формирования и тренды ксенофобии.

Для достижения поставленной цели было необходимо решить следующие задачи:

1. Изучить основные теоретические подходы к исследованию ксенофобии.

2. Проанализировать публичный, научный и управленческий дискурсы относительно ксенофобских настроений в России.

3. Проанализировать динамику ксенофобских настроений в российском обществе в постсоветский период.

4. Исследовать основные социальные факторы, которые могут оказывать влияние на уровень ксенофобии.

5. Проанализировать структуру национальной идентичности граждан России и её социокультурные составляющие в контексте механизмов «включения» и «исключения», и потенциала для мягкого управления этнокультурным многообразием и противодействия ксенофобии.

Объект исследования – население России в возрасте от 18 лет и старше.

Предмет исследования – динамика ксенофобских настроений в российском обществе, репрезентируемых в общественном мнении в двухтысячных годах.

¹¹¹ Липпман У. Общественное мнение. М., 2004. 384 с.

¹¹² Ноэль-Нойман Э. Общественное мнение. Открытие спирали молчания. М., 1996. 352 с.

¹¹³ Грушин Б. А. Мнение о мире и мир мнений. М., 2011. 544 с.; Левада Ю. А. От мнений – к пониманию. М., 2000.
576 с.; Горшков М. К. Общественное мнение: История и современность. М., 1988. 383 с.; Андрющенко Е. Г.
Общественное мнение и гласность в системе управления обществом. М., 1988. 231 с.

¹¹⁴ Адорно Т. Исследование авторитарной личности. М., 2001. 461 с.

¹¹⁵ Веблен Т. Теория праздного класса: экономическое исследование конституций. М., 1984. 367 с.

¹¹⁶ Herman E. The Myth of the Liberal Media: An Edward Herman. Wien, 1999. 328 p.

¹¹⁷ Лебон Г. Психология народов и масс. СПб., 1995. 316 с.

¹¹⁸ Маклюэн М. Понимание Медиа: внешние расширения человека. М., 2007. 464 с.

¹¹⁹ Маркузе Г. Одномерный человек. М., 1994. 368 c.

¹²⁰ Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс. М., 1991. 588 с.

¹²¹ Тард Г. Общественное мнение и толпа. М., 1902. 202 с.

Теоретико-методологическая база исследования. В значительной степени в теоретическом плане работа опирается на теорию конструктивизма (П. Бергер, Т. Лукман, В. Тишков); теорию рессентимента (Л. Гринфельд, Л. Гудков); теории общественного мнения и массового сознания (У. Липпман, Б. Грушин, Ю. Левада); коммуникационную теорию (К. Дойч); теорию социальной установки (Г. Оллпорт, Т. Петтигрю и Л. Тропп).

Эмпирическая база исследования включала анализ результатов общероссийских опросов жителей России старше 18 лет, которые проводил Левада-Центр методом личного интервью на дому у респондента в период 1989 – 2017 гг., и анализ результатов опросов по вопросам, разработанным диссертантом¹²², а также анализ результатов фокус-групп и базы данных «Медиалогия».

Научная новизна исследования. Научная новизна исследования заключается в следующем:

6. Проанализированы существующие теоретические подходы к исследованию предубеждений, враждебности и конструирования «другого» как ресурса для изучения ксенофобии.

7. Предложен теоретико-методологический подход к пониманию ксенофобии как сложного социального, а не только психологического феномена.

8. Изучены основные объекты ксенофобии в современном российском обществе, репрезентируемые в общественном мнении, и динамика ксенофобских настроений.

9. Проанализированы основные составляющие общероссийской идентичности граждан России, актуализирующие границу «свой–чужой», и их потенциал влияния на динамику ксенофобских настроений.

10. Выявлены слабые стороны индикатора, функционирующего в системе российского государственного управления этнокультурным многообразием страны («уровень толерантного отношения к представителям другой национальности»).

Положения, выносимые на защиту:

11. В настоящее время отсутствует комплексный теоретико-методологический подход к исследованию ксенофобии как социального феномена, несмотря на сильное инкорпорирование данного термина в рамках публичного, управленческого и научного дискурсов, и его использование применительно к описанию социальных трансформаций, структуры и процессов.

12. Эмпирические исследования показывают одновременную выраженность негативных установок ко всем четырем рассматриваемым типам ксенофобии (этнофобия, мигрантофобия, религиозная ксенофобия и гомофобия) у десятой

¹²² Некоторые из этих исследований имеются в свободном доступе в «Едином архиве экономических и социологических данных (ЕАЭСД)». URL:

части населения России. При этом поддержка отдельных форм ксенофобии (только этнофобии, только мигрантофобии, только религиозной ксенофобии или гомофобии) или их частичное пересечение фиксируется уже у большей доли россиян.

3) Динамика общественного мнения в целом демонстрирует рост
ксенофобских настроений в период 2004–2013 годов, а затем – их снижение в
период 2014–2016 годов.

4) Уровень ксенофобских установок слабо дифференцируется в разных
возрастных и образовательных группах респондентов. В то же время показатели
этнофобии и мигрантофобии зависят от этнической и религиозной
самоидентификации респондентов. У респондентов, определяющих себя как
«русских» или как «православных», выше уровень поддержки этнофобных и
мигрантофобных рестриктивных установок, чем у тех опрошенных, кто отнес себя
к другим этническим («нерусским») группам или исламскому вероисповеданию.
При этом воцерковленные респонденты толерантны, в отличие от респондентов,
которые относят себя к православию, но редко посещают или вовсе не посещают
церковные службы.

5. Высокий уровень межличностного доверия выступает фактором, значимо снижающим уровень поддержки ксенофобских установок. Напротив, такие социальные факторы, как низкий уровень доверия окружающим, выраженные рессентиментные установки, осознание своей невозможности влиять на происходящее в своем городе или стране, высокий уровень страхов, а также незаинтересованность и низкая информированность об объекте неприязни, представляют потенциал для роста ксенофобских настроений.

6. Общероссийская идентичность, находясь в процессе постсоветской идентификационной трансформации, является сложным многокомпонентным явлением со слабо выраженными гражданскими составляющими, а также неопределенными границами «включения» и «исключения» в российскую нацию. У респондентов с несформированным представлением о том, кого следует относить к «россиянам», выше уровень гордости за страну и поддержка ксенофобских установок, чем у респондентов с гражданскими или этнокультурными идентификационными предпочтениями.

Теоретическая и практическая значимость работы. Теоретическая
значимость работы состоит в попытке формирования теоретико-

методологического подхода к исследованию ксенофобских настроений; определению основных объектов неприязни в обществе, что расширяет область научных знаний о специфике ксенофобии и механизмах исключения «другого» в России; анализе современного российского государственного управления в сфере межэтнических и межконфессиональных отношений.

Практическая значимость диссертационного исследования заключается в возможности использования его результатов как для оценки и повышения

эффективности уже принятых государственных программ в сфере управления этнокультурным многообразием страны, так и для выработки новых механизмов противодействия ксенофобии и национализму. Результаты работы могут быть использованы государственными и негосударственными институтами или структурами, которые занимаются изучением ксенофобии в обществе.

Методология, заложенная в диссертационном исследовании, позволяет осуществлять дальнейший мониторинг функционирования ксенофобских настроений в российском обществе и их динамики, с точки зрения общественного мнения.

Апробация результатов исследования. Основные теоретические

положения и практические выводы диссертационного исследования были представлены на научных конференциях: Всероссийская конференции молодых исследователей «Проблемы современного образования глазами молодежи». – М.: ФГБОУ ВПО «МГУДТ», 03–04 декабря 2013; Международная конференция молодых ученых «Антропология города» // Секция «Ксенофобия и конфликты в городской среде». – М.: ИЭА РАН, 4 – 6 декабря 2013; VIII Всероссийская научная конференция памяти Юрия Левады «Современное российское общество и социология» // Секция «Исследования общественного мнения» – М.: Левада-Центр, НИУ ВШЭ, "ГфК-Русь", 21 апреля 2014; Научно-практическая конференция молодых учёных «Антропология города: молодёжные аспекты» // Секция «Этнические процессы в городе». – М.: ИЭА РАН, 22–24 декабря 2014; IX Всероссийская научная конференция памяти Юрия Левады «Современное российское общество и социология» // Секция «Исследования общественного мнения». – М.: Левада-Центр, НИУ ВШЭ, "ГфК-Русь", 24 апреля 2015; Презентация результатов исследования и публичная дискуссия «Ксенофобские и националистические настроения россиян». – М.: Левада-Центр, «СОВА», 22 октября 2015; Международная научная конференция «Этническое и социальное: формы взаимодействия и конфликты» // Секция «Проблемы постсоветского пространства». – СПб.: Институт истории СПбГУ, 24–26 февраля 2016; X Всероссийская научная конференция памяти Юрия Левады «Современное российское общество и социология» // Секция «Исследования общественного мнения». – М.: Левада-Центр, НИУ ВШЭ, "ГфК-Русь", 26 апреля 2016; Круглый стол «Межнациональный аспект образования и воспитания», организованный Комиссией по вопросам межнациональных отношений, миграции и конфессий в Общественной палате города Москвы, 15 декабря 2016.

Теоретические основания изучения ксенофобии

Частота употребления слова «ксенофобия» достаточно высока, на что указывает как частотный словарь современного русского языка122, так и словарь английского языка Collins123. Но она ниже, чем у смежного с ней понятия «расизм». Утверждение о том, что расизм является более теоретически разработанным и удобным для изучения термином, не вызовет возражений у большинства исследователей в социальных науках. Большее число работ, посвященных расизму, его социокультурной и политической динамике, лишь подтверждает этот факт. Однако российская действительность в значительной степени дистанцированна именно от расовых проблем (в их классическом понимании), её средоточие – ксенофобия.

В социологическом словаре под редакцией профессора С. Брюса ксенофобия определяется как сильная неприязнь к инородцам, для которой обычно не существует видимой на то причины124. В кембриджском социологическом словаре нет отдельной статьи по ксенофобии, однако во введении редакторы, рассуждая о «конце эпохи мультикультурализма», употребляют словосочетание «новая ксенофобия» применительно к западным обществам. А в рамках словарных статей, посвященных другим социальным феноменам, понятие ксенофобии раскрывается в качестве «неприязни к другим » в одном семантическом ряду с этноцентризмом, шовинизмом и расизмом125.

Д. Ритцер в краткой социологической энциклопедии отмечает в ксенофобии компонент «страха неизвестного, чужого», который может являться причиной развития этноцентризма126. Однако в более полном варианте социологической энциклопедии127 под его редакцией подчеркивается, что «фобия» в данном контексте не означает какие-либо клинические отклонения, а, наоборот, относится к расистской идеологии, базирующейся на дискурсе и практике неуважения и оскорбления. Она содержит в себе логику исключения, которая сфокусирована в первую очередь на культурных различиях, и на принципе иерархического упорядочивания культур и людей. Такое широкое определение позволяет применять концепт ксенофобии к различному кругу социальных ситуаций: от идеологической основы для национализма до дискурса борьбы с иммигрантами. По мнению составителей словаря, ксенофобия является важным социологическим и политическим концептом, исследующим то, каким образом конструируется категоризация «другого», а затем происходит его стигматизация и обесценивание.

В энциклопедии под редакцией Э. Смита, посвященной изучению расы, этничности и национализма, ксенофобия определяется как склонность к недоверию, неприязни или страху людей, которые рассматриваются как чужие, незнакомые или другие128. Вместе с тем буквальное понимание ксенофобии как «иррационального страха чужих» не всегда целесообразно, потому что ксенофобия может основываться на рациональных причинах, не обязательно включающих страх. В отличие от расизма ксенофобия базируется не только на физиономических отличиях, но иногда оба феномена могут пересекаться. В немецком социологическом словаре за 1972 год термин «ксенофобия» присутствует в рубрикаторе, но, несмотря на то, что в словаре не дается её определение, делается отсылка к статье по антисемитизму129.

Исследователи расизма считают целесообразным отделять его от «ксенофобии». Г. Фредриксон в своей работе «Racism: A Shot History»130 указывает, что термин «ксенофобия» был изобретен древними греками для описания бессознательного ощущения враждебности в отношении чужого, «другого». Он подчеркивает, что ксенофобия является только фундаментом, на котором может конструироваться расизм. Однако сам расизм не мыслим им без механизма исключения «другого», дифференциация которого от большинства может лежать в биологической или культурной сфере («новый культурный расизм»). Но если в обществе существуют возможности для включения «другого» в доминирующую группу, пути изменения своей идентичности – даже при сохранении враждебных установок со стороны большинства – говорить о расизме нельзя. Автор подчеркивает двусоставность расизма, в отличие от ксенофобии и концепции «культурализма», включающего различия (difference) и силу (power), т.е. когда установки связываются с действиями и враждебность подкрепляется государственной сегрегацией, «этническими чистками», депортацией и другими механизмами «исключения».

Профессор Д. Краш на примере исследования роста антимигрантских настроений и насилия в странах Индии и Южной Африке определяет ксенофобию как «социальный и политический феномен, который способствует маргинализации и/или исключению меньшинств социальными и национальными механизмами»131. Он подчеркивает, что, возникнув, ксенофобия не ограничивается только мигрантами, но переносится и на другие меньшинства и маргинальные группы, способствуя формированию новых дискриминационных практик.

Интересно предлагаемое разграничение ксенофобии на «старую» и «новую», предложенное Т. Хайром. Если старые формы ксенофобии преимущественно ограничивались актами насилия, особенно, в эпоху колониализма, то в эпоху капитализма новые формы ксенофобии являются менее заметными, но они по прежнему – инструменты конструирования культурных, политических и национальных границ132.

Некоторые исследователи считают ксенофобию «общим, родовым понятием» по отношению к которому расизм, антисемитизм и другие явления выступают как выражение ненависти к конкретным чужакам133. Для других авторов, напротив, таким общим понятием является именно расизм, который «комбинирует различные и иногда даже противоречащие друг другу доктрины, религиозные убеждения и стереотипы, в результате чего возникает практически стабильная псевдокаузальная связь между – возможными, мнимыми – биологическими (генетическими и фенотипическими) чертами, с одной стороны, и социальными, культурными и психическими характеристиками с другой»134.

Иной точки зрения на возможность употребления термина «ксенофобия» применительно к этносоциологической теории и практическим исследованиям придерживается Л. М. Дробижева. Она отмечает, что «предубеждения, негативные установки именуют у нас чаще всего ксенофобией»135. Однако «фобии – это страхи, психологическое состояние». Согласно её позиции, термин «ксенофобия» в значительной степени свидетельствует о том, что «негативное отношение к иным определяется только страхами», что является мифом. Л. М. Дробижева подчеркивает, что этот миф «… способен прикрывать истинные причины неблагополучия в обществе, которые проецируются в сферу межэтнических взаимодействий»136. Среди исследовательских задач, которые могут игнорироваться при акцентировании психологической стороны в исследовании этнического негативизма, Л. М. Дробижева отмечает: оценку положения эксплуатируемых групп; изучение связи этнического представительства и социального неравенства; приписывание людям социальных характеристик в связи с их этничностью и т.д.

А. Г. Осипов отмечает, что при обсуждении этнических проблем в России «ксенофобия» часто выступает опорным понятием, в отличие от термина «расизм», который активно используется в западных исследованиях. Вместе с тем он указывает на то, что «обсуждение “толерантности” или, наоборот, ксенофобии выводит на первый план вопросы морали и психологии, закрывая тему институциональных предпосылок дискриминации». Однако среди оснований рассматривать ксенофобию как самостоятельную и значимую проблему, приводимых им, он указывает на существование праворадикальных групп, «массовую проблематизация “другиx” в связи с иммиграцией», и наведение исследовательской оптики не только на культурнодетерминистские и психологические объяснении «ксенофобии», но и на изучение того, «как этнические категоризации производятся, интерпретируются и определяют поведение людей в их реальных взаимодействиях»137.

Изучение ксенофобии как феномена входит в предметные области многих гуманитарных наук: философии, социальной антропологии, социальной психологии, этносоциологии, конфликтологии, государственного управления и т.д. Еще до формирования собственно социологических подходов к исследованию ксенофобии её предметное поле разрабатывалось в рамках философии, оказавшей влияние на последующее развитие гуманитарного знания. Философский подход к изучению ксенофобии важен концепцией бинарности, согласно которой она является значимым структурообразующим принципом мышления и бытия человека. Дихотомия «свой» и «чужой» так же инструментальна, как и «космос» и «хаос», «добро» и «зло», «мужчина» и «женщина». Бинарность или «социальная оппозиция» выступает «универсальным средством рационального описания мира, предполагающего параллельное восприятие двух противоположных понятий, являющихся антонимами друг друга»138.

Этнофобия

Социологические методы, несмотря на ряд методологических ограничений и проблем274, позволяют достаточно точно измерять общественные настроения. Наибольшую ценность для исследователей, занимающихся изучением общественного мнения, представляют динамические ряды, демонстрирующие то, каким образом менялось общественное сознание за определенный период времени, фиксировать моменты перелома тенденции, если таковые имеются.

По данным Левада-Центра, занимающегося изучением ксенофобских и националистических настроений ещё с конца восьмидесятых гг.275, в начале века фиксируется значительный рост ксенофобии среди населения. При этом россиянами данная проблема не осознается как первоочередная с точки зрения государственного управления, в значительной степени уступая проблемам роста экономики, благосостояния граждан и борьбы с коррупцией276. В 2012 г. только 8% опрошенных сказали, что российской власти следует в первую очередь сосредоточиться на «борьбе с национализмом, ксенофобией, фашизмом», а 9% были обеспокоены проблемой «обеспечения страны демографическими ресурсами и рабочей силой за счет продуманной миграционной политики».

Вместе с тем представления населения о сфере межнациональных отношений в стране не самые позитивные. В 2015 г. лишь 6% россиян отмечали улучшение в отношениях между людьми разных национальностей (этот показатель стабилен на протяжении последних 26 лет277), а каждый второй опрошенный не заметил каких-либо существенных изменений. Треть респондентов (35%) придерживалась мнения о том, что «положение изменилось к худшему», хотя число сторонников данной позиции сократилось практически в два раза, по сравнению с началом девяностых годов. Результаты опроса в марте 2016 г. продемонстрировали озабоченность населения положением в сфере межконфессиональных отношений, где 41% опрошенных отметили ухудшение отношений между людьми разных конфессий, вероисповеданий в стране за последние пятнадцать лет278.

Главным объектом этнокультурной неприязни, вплоть до 2014 г., были представители этнических групп Кавказского региона, собирательно обозначаемые в рамках исследований как «выходцы с Кавказа», поскольку для большей части россиян разграничение народов, проживающих в этом регионе, затруднительно. В период 2004–2016 гг. более трети опрошенных на вопрос о том, следует ли ограничить проживание на территории России представителей каких-либо национальностей, называли именно эту этническую категорию. К 2013 г. этого мнения придерживалось более половины россиян – 54%. Как отмечает З. В. Сикевич, кавказофобия формируется двумя встречными потоками: «от установки к концептуализации предрассудка и, наоборот, от конструкции фобии, прежде всего силами СМИ, к ее распространению на уровне массового и группового сознания»279.

Вторым объектом по аккумуляции неприязненного отношения среди россиян выступают другие «видимые меньшинства», идентифицируемые ими как «азиаты»: «китайцы» и «выходцы из среднеазиатских республик». В 2013 г. 45% респондентов выступали за ограничение их проживания в России. Более того, в 2013 г., по данным ФОМ, каждый седьмой участник исследования в рамках открытого вопроса видел угрозу территориальной целостности страны в китайских мигрантах, пребывающих на Дальний Восток, обогнав «Америку», «Запад» и «терроризм»280.

Участникам опроса на выбор предлагалась позиция, демонстрирующая отсутствие этнических предубеждений и установок на изоляционизм, – «не следует вводить ограничения на проживание каких-либо национальностей». Начиная с 2004 г., её придерживалась пятая часть опрошенных, но в 2013 г. так думал только каждый десятый респондент. Следовательно, большинство россиян считало допустимым ограничивать пребывание или проживание на территории России представителей отдельных национальностей, что вполне, на взгляд диссертанта, может считаться проявлением ксенофобского сознания (см. рисунок 2).

Примечательно, что антиеврейские настроения в структуре российского общественного мнения занимают в настоящее время незначительное место. Антисемитизм фиксируется менее чем у десятой части населения. Лишь 7% респондентов в 2015 г. хотели бы ограничить проживание евреев на территории

России (в 2004 г. их число было в два раза выше). Результаты исследования281 демонстрируют рост позитивного отношения россиян к евреям при сохранении готовности поддержки политики этнической дискриминации в отношении них. Наиболее жесткие установки касаются доступа евреев к властным ресурсам и ресурсам влияния. Продолжается циркуляция этнических стереотипов в обществе, например, о богатстве евреев.

Вопросы, затрагивающие возможный межличностный опыт взаимодействия респондента с «другим» или хотя бы территориальную близость к объекту неприязни, показывают, что в целом негативное восприятие сохраняется. Сумма отрицательных позиций в ответах на вопрос о чувствах, которые респондент испытывает по отношению к «выходцам из южных республик», проживающим в его городе или районе, всегда преобладает над суммой позитивных оценок. В 2013 г. на каждого россиянина, имеющего позитивную перцепцию («уважение», «симпатию»), приходилось девять респондентов, испытывающих «раздражение», «неприязнь» и «страх». Аналогичное соотношение фиксировалось в 2005 г. во время продолжающейся чеченской войны, когда отмечался высокий уровень кавказофобии282 в обществе (см. рисунок 3).

Этнофобия демонстрируется и на уровне поддержки населением таких национал-радикальных лозунгов, как «Хватит кормить Кавказ» и «Россия для русских», одобрение которых за последние десять лет не опускается ниже 50-процентного уровня, достигнув в 2013 г. максимальных значений: 71% и 66% соответственно.

Следует отметить, что статистическая разница между возрастными категориями в период 2012–2016 гг. нивелировалась, а к 2013 г. уровень поддержки разными возрастными группами сошелся практически в одной точке (см. рисунок 4). Если в начале нулевых годов одобрение лозунга «Россия для русских» (сумма более радикальной позиции «поддерживаю, её давно пора осуществить» и более мягкой «ее было бы неплохо осуществить, но в разумных пределах») было наиболее высоко в молодежной среде (среди россиян в возрасте от 18 до 24 лет), и этот уровень одобрения сохранялся вплоть до 2009 года, то в настоящее время общество в значительной степени консолидировано в вопросе об «особом» статусе и привилегиях для русского населения страны.

Похожие тенденции отмечаются и с образовательным уровнем опрошенных (см. рисунок 5). Поддержка лозунга выросла среди представителей всех образовательных категорий, однако наиболее заметен рост поддержки среди россиян с высшим образованием: с 46% в 2002 г. до 68% в 2013 г.

Антирейтинг по аккумуляции неприязненного отношения среди населения к представителям тех или иных этнических групп подтверждается реальными криминальными действиями в отношении «этнических чужаков». По статистическим данным информационно-аналитического центра «СОВА»283, уроженцы Центральной Азии и Кавказа уже не один год возглавляют список жертв и пострадавших от ксенофобски мотивированного насилия.

Объектами такого насилия становились как одиночные жертвы, так и группы жертв. Насилие284 часто носит организованный характер как, например, такие акции националистов, как «антимигрантские рейды» по поиску нелегалов или «белые вагоны» – нападения в пригородных электричках и вагонах метро на людей, с идентифицируемой «неславянской» внешностью, равно как и митинговая активность ультраправых, несмотря на её снижение в период 2014–2015 гг.285.

Мероприятия ультраправой направленности, начиная с 2010 г., набирают симпатии порядка трети населения, а в 2013 г. 40% респондентов высказали свое одобрение проведению «Русского марша» под лозунгами защиты прав русских в России, составив максимальное значение в динамике общественного мнения286. Разрез по типу населённого пункта демонстрирует более высокое положительное отношение к акциям такого рода среди москвичей, по сравнению с жителями крупных городов (с населением более 500 тыс.) и провинции, что еще раз подчеркивает приоритетность решения проблемы межэтнических отношений для мегаполисов. В 2015–2016 гг. практически каждый второй житель Москвы выражал поддержку «Русскому маршу».

Образовательная дифференциация в начале замеров в 2010 г. отличалась существенным разрывом в одобрении между молодыми группами (18–24 и 25–39) с более высоким уровнем поддержки проведения «Русских маршей» и старшими категориями населения (40–54 и старше 55 лет). Однако к 2013 г. произошла диспозиция мнений всех возрастных категорий, сблизившая показатели по всем группам на уровне порядка 40%. Стоит отметить, что самый резкий скачок одобрения между опросами 2010–2013 гг. фиксировался в группе «55+», где поддержка «Русского марша» выросла более чем в полтора раза за два года, в то время как одобрение среди молодежи существенным образом не изменилось (см. рисунок 6).

Гомофобия

Краеугольным камнем критики западных ценностей всегда была «чрезмерная» толерантность, в том числе к ЛГБТ-сообществу, воспринимаемому в российском обществе крайне негативно. В книге «Социология девиантного поведения» под редакцией М. Клинарда и Р. Майера подчеркивается, что гомофобия одновременно включает как установки, которые репрезентируются в общественном мнении, так и мотивацию к действию (дискриминацию). Несмотря на то, что часто гомофобия рассматривается как психологическая проблема, авторы придерживаются мнения, согласно которому гомофобия является «не только индивидуальной характеристикой, но и социальным проявлением процессов конструирования девиантных категорий и их консервации»377.

Гомофобия является структурной составляющей ксенофобии в целом378, а ряд исследователей подчеркивают наличие связи между этнонационалистскими установками населения и негативизмом по отношению к сексуальным меньшинствам, полагая, что оба явления вплетены в общую «гетеронормативную рамку», особенно в обществах с «глубоко внедренным этнонациональным конфликтом»379.

Несмотря на то, что украинский кризис способствовал снижению антимигрантских настроений и этнофобии, в целом восприятие населением представителей ЛГБТ за этот период существенно не изменилось, хотя активная «информационная» фаза гомофобной кампании, увязывавшей гомосексуализм с педофилией и другими актами насилия, прошла. По результатам опроса марта 2015 года, который будет анализироваться далее, по-прежнему чуть более трети россиян (37%) считают, что гомосексуализм – это болезнь, которую надо лечить (это мнение разделяют в первую очередь респонденты с высшим образованием)380. Лишь каждый четвертый респондент (по сравнению с каждым третьим два года назад) считает, что представителей ЛГБТ надо «оставить в покое».

Радикальные взгляды стали встречаться чаще: 18% опрошенных считают, что надо преследовать «девиантов» по закону (среди лиц с образованием ниже среднего этого мнения придерживаются уже 22%). Минимальное число сторонников метода «кнута» среди россиян, обладающих высшим образованием (12%). Число респондентов, рассматривающих гомосексуализм как результат совращения, за два года сократилось на 10 п.п.: с 23% до 13%. Такие случаи если и имели место, то в принципе не освещались, оставаясь «табу» в публичной сфере. Вторым по уровню поддержки объяснением природы гомосексуализма, которого придерживается четверть опрошенных, стал культурный контекст, рассматривающий отличную от привычной в обществе сексуальную ориентацию, как проблему социализации индивидов, получивших плохое воспитание, а потому «распущенных».

Более чем у двух третей опрошенных (65%) преобладают негативные чувства в отношении представителей ЛГБТ-сообщества: «отвращение и страх» (24%), «раздражение» (22%), «настороженность» (19%). Каждый четвертый респондент реагирует на гомосексуалистов и лесбиянок «спокойно, без особых эмоций». Лишь 3% россиян подходят под понятие «гей-френдли», т.е. относятся к представителям ЛБГТ-сообщества дружественно, что не выходит за рамки статистической ошибки исследования и не может рассматриваться всерьез. Большей частью населения (66%) негативно воспринимаются и люди с отличной от пола гендерной идентичностью – транссексуалы, трансгендеры381. Как отмечает Е. Л. Омельченко, гомофобия – это «социальный страх», поэтому «одного только психологического объяснения явно недостаточно». Она подчеркивает, что «страх, переходя границы индивидуального опыта и становясь качеством неких групп, начинает приобретать черты моральной паники»382.

Преобладание тех или иных установок понимания природы гомосексуализма, обозначенные выше (болезнь, девиация как результат плохого воспитания или совращения, ориентация, имеющая право на существование), оказывает существенное влияние на восприятие носителей сексуальной ориентации, отличной от принятой в российском обществе, в качестве единственно приемлемой.

Среди тех россиян, кто считает, что гомосексуализм – это данная от рождения сексуальная ориентация, имеющая такое же право на существование, как и гетеросексуальная ориентация, доля нейтрально настроенных в два раза выше, чем в целом по стране (59% против 26%). И, наоборот, среди них доля настроенных негативно к ЛГБТ в два раза меньше, чем среди тех, кто считает гомосексуализм болезнью или «вынужденной девиацией» (см. таблица 8). Таким образом, негативная перцепция может зависеть от государственного «управления впечатлениями», которое либо табуирует «сексуальное многообразие», либо расширяет норму, исключая гомосексуализм из медицинских и социальных девиаций.

Соотношение числа респондентов, одобряющих и не одобряющих отношения между людьми одного пола, в целом по стране сейчас составляет 1:3. Среди россиян, считающих гомосексуализм одним из возможных вариантов сексуальной ориентации, каждый второй положительно относится к «однополым отношениям», существующим по взаимному согласию. Придание однополым отношениям правового статуса поддерживает только 7% населения. Для большей части опрошенных (84%) однополые браки в России неприемлемы. Десять лет назад противников однополых отношений было на 10 п.п. меньше.

Только 21–30% респондентов не испытывают никакого дискомфорта от физического присутствия рядом представителей ЛГБТ-сообщества: 29% говорят, что у них не вызвало бы негативных эмоций проживание рядом пары гомосексуалистов / лесбиянок; 27% работали бы «без эмоций» с коллегой с нетрадиционной сексуальной ориентацией; 22% не чувствовали бы дискомфорт, общаясь с «таким» другом. У большей части опрошенных в целом по выборке социальная дистанция тем ниже, чем ближе круг взаимодействия с представителями ЛГБТ.

Барьеры в общении гораздо ниже у тех респондентов, кто обладает какими-либо знаниями об ЛГБТ-сообществе. Доля респондентов, настроенных резко негативно по отношению к возможному соседу, коллеге или другу с нетрадиционной сексуальной ориентацией, среди знающих в среднем в полтора раза ниже, чем среди тех, кто ничего не знает о данном сообществе. Справедливости ради стоит отметить, что у знающих, так же как у незнающих, не выражены позитивные установки контактировать с ЛГБТ, они просто значительно менее гомофобны и агрессивны по отношению к ним. Для знающих они скорее остаются «невидимыми меньшинствами», имеющими право на существование и, возможно, правовый статус. По данным ежегодного доклада384 международной организации, занимающейся вопросами соблюдения прав человека для ЛГБТ-сообщества, в 2016 г. Россия заняла предпоследние место в рейтинге европейских стран по комфортности жизни для представителей нетрадиционных сексуальных меньшинств.

Россияне, имеющие представления о движении ЛГБТ, склоны с пониманием относиться к его проблемам, или признавать их наличие. Доля респондентов, считающих, что представители ЛГБТ подвергаются дискриминации и физическому насилию, среди знающих о движении выше, чем среди незнающих и показателя в целом по стране: 44% и 36% среди знающих против 26% и 26% среди незнающих соответственно.

Несмотря на то, что сам закон вызвал немало споров о том, что же следует понимать под «пропагандой гомосексуализма», в общественном мнении сложились достаточно устойчивые представления о допустимых границах публичного проявления «иной» сексуальной ориентации. Гей-парады и поцелуи, объятия на публике, т.е. любая публичная визуализация и подчеркивание своей «инаковости», по-прежнему воспринимаются как наиболее неприемлемые и пропагандирующие гомосексуализм действия (87% и 85% соответственно). Стоит отметить, что и среди большей части представителей ЛГБТ-сообщества демонстрация своей сексуальности в кругу незнакомых людей, как правило, не является нормой385.

Половиной респондентов воспитание ребенка в семье, где оба родителя одного пола, также рассматривается как пропаганда. Как ранее указывалось, для четверти россиян гомосексуализм есть результат плохого воспитания и распущенности, поэтому возможность доверить воспитание нового члена общества людям, самим «недополучившим нужного воспитания», кажется большей части опрошенных ошибочной.

Кроме того, начиная с советских времен, конструкт сексуальности увязывался с конструктом репродукции, а все остальные проявления сексуальности общественно порицались. Сегодня на волне патриотического подъема и «возвращения» к духовным истокам предпринимаются попытки ограничить сексуальность только репродукцией (в частности, запрещая или ограничивая аборты386), поэтому любые отходы от этого сценария декларативно вызывают общественное осуждение среди большей части населения. Так женщины, добровольно отказывающиеся иметь детей387, у большей части россиян вызывают осуждение, которое опрошенные мотивируют тем, что такие женщины не выполняют свое «основное предназначение» и являются эгоистками388. По мнению Н.М. Гиренко389: «Люди фиксируют в своем сознании, составляющем в своей совокупности основу и общественного мнения, именно отклонения от норм общественной жизни и могут искать интерпретацию этих отклонений в своем понимании тех норм, которые для общества традиционны».

Ксенофобия в контексте национальной идентичности (на данных The ISSP)

Как было ранее отмечено, представления о характере нации и основах национальной идентичности (самосознания) преимущественно концептуализируются как гражданские или этнические / этнокультурные. При этом первые, как правило, получают положительную оценку, благотворно влияя на многие социальные процессы в обществе, а вторые рассматриваются как механизм исключения и дискриминации этнических меньшинств, распространения ксенофобии и шовинизма в обществе по отношению к «другим»488. Несмотря на общепринятость в научных кругах и практическое употребление этой дихотомии на уровнях государственного управления, не все исследователи согласны с таким разделением.

Американский социолог Р. Брубейкер489 считает, что такое деление национализмов является «проблематичным как в аналитическом, так и в нормативном смысле», указывая на следующие вопросы. Во-первых, этническую природу национализма можно толковать очень узко, т.е. ограничивать только её биологией (примордиалистское понимание), но тогда в реальности, по его мнению, этот тип практически не будет встречаться490. Напротив, понятие гражданского национализма в данном случае будет включать в себя культуру, что делает данную категорию слишком широкой. Если рассматривать этнический подход как этнокультурный, делая акцент на решающей роли культурного компонента, тогда «гражданский национализм стремительно теряет реальные очертания – т.е невозможно будет вообще говорить о его существовании – и практически все виды национализма нужно будет определять как этнические или культурные»491.

Учитывая данную критику, диссертант будет придерживаться скептической позиции, отказываясь от безоговорочного признания позитивной роли гражданского национализма и, напротив, резкого осуждения этнического. Однако соотношение гражданских и этнокультурных представлений населения о природе российской нации представляет значимый интерес для данной работы492, т.к. жесткость или мягкость конструирования национальной общности, очерчивает дистанцию между «своими» и «чужими», делая её в определенной степени толерантной или, напротив, ксенофобской.

Стоит подчеркнуть, что анализ ксенофобских установок во взаимосвязи с национальной идентичностью и национальной гордостью ранее осуществлялся исследователями, но в отношении других государств. На примере четырех стран (Австралии, Великобритании, Германии и Швеции) M. Hjerm показал, что выраженная этническая идентичность у населения обладает большим потенциалом для роста ксенофобии, чем гражданская идентичность. Равно как и национальная гордость, базирующаяся на культурных основаниях («natio-cultural dimension») более способствует росту ксенофобии, чем гордость, основанная на политических параметрах: гордости за политические институты, экономику и систему социальной защиты493.

Диссертант обращался к результатам третьей волны международного исследования International Social Survey Programme (далее – The ISSP), проведенного в 33 странах и посвященного изучению «Национальной идентичности», участником которого с российской стороны являлся Левада-Центр.

В основе методологии исследования – четырехступенчатая стратифицированная выборка, которая репрезентировала взрослое население России старше 18 лет. Опрос 1516 человек проводился с 3 по 22 октября 2012 года в городах и селах методом личного интервью на дому у респондента. Статистическая ошибка для исследований подобного рода не превышает 3,4% для показателей близких к 50%. Массив данных взвешивался исследователями The ISSP по полу, возрасту и уровню образования в соответствии с результатами всероссийской переписи 2010 года494. Таким образом, в качестве источника данных выступили результаты общероссийского опроса, репрезентирующие мнение всех совершеннолетних жителей России.

Анкета The ISSP включала вопросы, направленные на выявление значимости возможных критериев принадлежности к нации (см. приложение 2). Ответ на вопрос «Как Вы думаете, насколько важно для того, чтобы считаться истинным россиянином…» подразумевал согласие или несогласие респондента с восьмью позициями по шкале: от «1» – «очень важно» до «4» – «совсем не важно». Этот блок вопросов включал как этнокультурные параметры («быть православным», «говорить по-русски» и т.д.), так и гражданско-политические индикаторы в конструктивистской парадигме («уважать российский политический строй и законы», «чувствовать себя россиянином» и т.д.), что демонстрирует приверженность авторов кросс-странового исследования дихотомическому пониманию природы национальной идентичности.

Для проверки гипотезы о двусоставности национальной идентичности – гражданское vs. этническое – было применено снижение размерности для всех восьми критериев с помощью программы SPSS. С этой целью факторный анализ был ограничен выделением только двух факторов. Однако накопленный процент дисперсии является приемлемым (59, 5), что говорит о состоятельности данного факторного решения. А величина КМО (,879) демонстрирует высокую адекватность выборки для факторного анализа.

В результате было извлечено две компоненты (см. таблица 15). В первой компоненте наибольшую положительную нагрузку получил критерий «быть православным». Среди остальных параметров, которые также вошли в первую компоненту (в порядке убывания по нагрузке): «иметь российское гражданство», «родиться в России», «говорить по-русски», «прожить в России большую часть своей жизни». Самоощущение себя в качестве россиянина («чувствовать себя россиянином») возглавляет список второго измерения идентичности. За ним следует такой критерий, как «иметь российское происхождение». «Уважению к российскому политическому строю и законам» присвоена наименьшая нагрузка.

Таким образом, наполненность первой компоненты в большей степени коррелирует с этнокультурным пониманием национальной принадлежности, особенно, учитывая, что основную нагрузку в ней получил религиозный параметр («быть православным), наиболее часто относимый исследователями к этническому измерению идентичности. Язык, как правило, воспринимается как этнокультурная характеристика и является жестким маркером ограничения культурно «своих» от инородцев496.

Отечественный исследователь С. В. Рыжова также считает целесообразным относить язык и религию к этническому измерению идентичности, делая важный вывод о том, что «…формирование ориентации этнический идентичности – в сторону толерантности или нетерпимости – обуславливается факторами, лежащими за пределами этнокультурного поля, – социально-экономическими, информационными, политическими»497. Содержание второй полученной компоненты, напротив, наиболее близко к гражданскому типу, когда представление о том, кого считать членом национального государства, проходит в более «мягкой» плоскости, подразумевающей достаточность самоидентификации индивидов («чувствовать себя россиянином») для «включения» в нацию.

Следует сделать акцент на том, что позиция, демонстрирующая уважение к российским законам как значимый фактор национальной лояльности, получила во второй (условно относимой диссертантом к «гражданской») компоненте минимальную нагрузку. Получается, что среди россиян строгое соблюдение законов не является значимым основанием дифференциации «истинных россиян» от всех остальных, что по идее должно являться основой общегражданской (общероссийской) идентичности, когда различия в правовом статусе превалируют над всеми остальными различиями – этническими, конфессиональными, профессиональными.

Несмотря на то, что кросс-страновое сравнение идентификационных предпочтений не является целью данной работы, аналогичное снижение размерности на результатах опросов в других государствах демонстрирует существенное различие. Среди стран, с одной стороны, являющихся крупными миграционными центрами в настоящее время, с другой – вынужденных управлять многообразием населения, уже включенного в состав принимающей страны, т.е. стран, находящихся в ситуации аналогичной российской (Великобритания, Германия, США, Франция), параметр уважения к законам является доминирующим в гражданской компоненте. Данные репрезентативных общероссийских опросов, напротив, демонстрируют как низкую правовую грамотность населения России, так и многовариативность «правового» поведения и лояльность к некоторым видам незаконных действий, если они не укладываются в представления о справедливом, например, пятая часть россиян одобряет уклонение от уплаты налогов498.