Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Риторическая основа социально-политического взаимодействия
1. Персуазивная риторика 22
2. Риторика как социальная технология и критика 40
3. Специфика риторического прочтения политики 54
Глава II. Риторика как средство социально-политического господства
1. Прецепторальная риторика 65
2. Субсидиарная риторика 92
3. Риторика как политический спор 115
Глава III. Риторика социально-политического согласия
1. Человек говорящий: аристотелевская риторика как средство информации в процессе политического обсуждения
2. Риторика как реализация причастности к политике (неоаристотелизм Ханны Арендт)
3. Теория провизорского (временного) согласия 180
4. Риторика политической резонности: процедурализм и конвенционализм
Заключение 249
Литература 254
- Персуазивная риторика
- Прецепторальная риторика
- Человек говорящий: аристотелевская риторика как средство информации в процессе политического обсуждения
Введение к работе
Актуальность темы. Тесная взаимосвязь между риторикой и политикой характерна для всей социальной истории человечества, она является важнейшим элементом любой формы государственности. Роль и функции риторики в политике и политики в риторике, отношение к ним человека и общества служат показателем культурного и общественного развития, социальной, политической и идеологической ориентации общества.
Актуальность обращения к современной риторике как инструменту социально-политического взаимодействия связана с характером нынешнего периода развития цивилизации, который называют периодом глобализации, а его отличие от предыдущих состоит в том, что впервые объектом человеческой деятельности стало формирование сознания, т.е. самым эффективным видом деятельности человека стало изменение самого сознания, а не окружающей природы. Системы управления и обслуживающие их идеологемы, в том числе и в сфере политики, сформированные в предшествующие периоды, не приспособлены к новой ситуации; они исходят из того, что им принадлежит монополия на формирование сознания и никто этим больше не занимается ни извне, ни изнутри. Старые технологии обмена и манипулирования мнением в новых условиях стали гораздо могущественнее и оказывают неизмеримо большее влияние на развитие общества. Опасность состоит в том, что если манипулирование сознанием и ведение так называемых «информационных войн» становится нормальным поведением общества, нормальным стилем жизни, то неизбежна смерть основополагающих институтов общественной жизни, и, в первую очередь, демократии. Речь идет не о совокупности каких-то институтов, которые формально сохраняются, а о механизмах и средствах учета со стороны государства целей и интересов, существующих в обществе.
Именно поэтому в эпоху «mass media» в современной риторике четко выделяется необходимость не только осознания принципов массовой коммуникации, но и овладение ими. Эта проблема возникает со всей остротой во всем разрезе общественно-языковой практики, не только в деятельности журналиста, педагога, ученого и т.п., но и процессе формирования государством собственной языковой инфраструктуры. Овладение осознанным и целенаправленным речевым поведением должно быть реализовано как на индивидуальном, так и на общественном уровне. Решая эту важнейшую социальную проблему современности, риторика в последние десятилетия бурно развивается и по-новому осознает свое богатое историческое наследие, однако в ее рамках остаются не решенными ряд важных проблем прикладного характера, а комплекс основных теоретических идей требует уточнения и совершенствования. Требуется преодоление гетерогенности, разграничения полей деятельности со многими другими дисциплинами, изучающими речь, а так же вслед за дифференциацией должна прийти интеграция необходимых сведений из философии, логики, современных методов исследования языка и мышления в целях создания адекватной общей теории речевой деятельности, отвечающей требованиям современной науки.
Актуальность темы исследования определяется не только социальной значимостью современной риторики в жизни общества, но и той познавательной ситуацией, которая складывается в сфере риторического знания. Употребление риторики в трёх основных значениях: в прикладном как дидактики (ораторское искусство, руководство по организации эффективной коммуникации, развитие индивидуальных речевых способностей для максимально убедительного воздействия на аудиторию); в теоретическом как теории языкового воздействия на аудиторию, описывающей процедуру порождения персуазивных ментальных актов и инструментарий анализа речевой коммуникации; в философ-
5 ском как метода познания действительности и выявления критериев разумности совершаемых действий, требует комплексного представления о риторическом знании. При этом непосредственным предметом такой риторики (или как ее теперь называют неориторики) становиться речь, связанная с общественной практикой; эта связь выступает основой для построения общей теории коммуникативной деятельности, объектом которой является взаимозависимость между речью и ее дискурсивным функционированием, успех которого есть условие совместной осмысленной деятельности. Достижение эффективной коммуникации обуславливает важность исследования риторической методологии в постижении закономерностей развития и изменения коммуникативной деятельности, прежде всего: а) в исследованиях коммуникации как специфического процесса осуществления общественных (в первую очередь политических) отношений между людьми и социальными группами; б) в исследованиях коммуникации как специфического инструмента развития сознания и выявления условий, при которых коммуникация может привести к оптимальным результатам в развитии человека и общества; в) в исследованиях закономерностей протекания коммуникации и средств, которые при этом используются, эффекта их воздействия.
О необходимости анализа перспектив риторической методологии говорит и тот факт, что в отечественных философских работах она - в отличие от целого ряда новейших концепций языка и мышления - специально не обсуждалась. Возникнув в 50-е годы прошлого века, как антипод «картезианской лингвистики» и в смысле исходных положений теории, и в смысле культуры научного мышления, неориторика лишена черт экстравагантности, привлекающих внимание, ее мало обсуждают, но она влиятельна. Возможно, неориторическая критика лингвистической философии и логического универсализма не вызвала у сторонников последних особой охоты ввязываться в дискуссию. Между тем, неориторика как методология анализа социально-политического взаимо-
действия заслуживает серьезного критического разбора по двум причинам.
Во-первых, реально влиятельной неориторику делает практическая ценность результатов: как методология и теория аргументации она вооружает техникой изобретения и анализа публичной речи. Поэтому идеи неориторики активно используются в теоретических и практических разработках речевой коммуникации, плодом этих усилий является теория персуазивнои коммуникации. Ее авторы исходят из того, что межличностное общение возможно лишь в процессе убеждающей аргументации; средством такого общения является язык, целью - достижение разумного согласия. Теория персуазивнои коммуникации строиться на персуазивнои компетенции, то есть на способности субъекта к речевому освоению типичных социальных ситуаций. Именно персуазивная компетенция ведет к «ненасильственной коммуникации», в рамках которой Юрген Хабермас строит свою универсальную прагматику, основываясь на прагматических универсалиях, общих процедурных принципах, т.е. общих структурах, которые проявляются при стандартных условиях в любом речевом акте. Поэтому актуальной представляется исследование процедурных параметров согласия, на которых, по Хабер-масу, и фокусируется риторика.
Во-вторых, неориторика представляет значительный интерес как научная концепция, основанная на глубокой традиции мысли и обобщающая значительный фактический материал. Эмпирическиая база работ по неориторике - европейская философская, научная, юридическая, религиозная, политическая, журнальная литература, а неориторика предстает как исследование семантики текстов в их социальном и идеологическом окружении. Сам принцип неориторического подхода к предмету - изучение речевой техники - придает ей большой вес в изучении проблематики языка и мышления, а так же механизмов коммуникации в процессе социально-политической интеграции. Тесная связь
7 неориторики с логикой и теорией познания, применение ее в качестве эристической диалектики - своего рода методологии гуманитарных наук - несомненно, имеет философское значение и заслуживает подробного рассмотрения.
Исследование риторики в социально-политическом взаимодействии, несомненно, актуально для теории и практики политики, поскольку политика становится в значительной степени политикой благодаря риторике; так как риторика (как практика и теория) нацелена на такое применение языка, которое апеллирует к действию и согласию ее адресатов, без чего не возможно ни совместное действие в обществе в целом, ни политическое действие в частности. Соответственно важна не лингвистическая критика языка, а обоснование его политической и прагматической функций в обществе, которое настойчиво приглашает к языковому управлению политически необходимых споров в средствах информации и, вместе с тем, так же понуждает к необходимому спору об этом общественном языке и соответственно о его ключевых политических понятиях. Поэтому в современных условиях риторика не только методология и теория эффективного использования языка, но и предмет политической полемики, объект спора и борьбы в политике в современных специфических (изначально медиальных) условиях вынужденной публичности. Анализ «борьбы за слова и понятия» уточняет и расширяет представления о политической и прагматической функциях языка в обществе, раскрывает методологию современных политических манипуляций.
Политика и риторика постоянно находятся во взаимодействии и составляют конститутивную платформу для любого социального действия. Политическая риторика, борьба за правильность основных черт общей практики является ядром любой политической общности. Это находит наглядные подтверждения как, например, в классической античной демократии, так и в современном обществе; широкие риториче-
8 ские процессы инсценируют медиальные соглашения, а также составляют основу для таких государственных образований, в которых более мелкие корпорации оставляют за собой важные политические решения. Решающим здесь является то, что формулируются определяющие позиции в области политической практики и перспективируется поведение актеров на политической авансцене.
Длительный политический порядок не может быть построен на стволах винтовок, политическая стабильность всегда зависит от определенной меры готовности общества к лояльности. Эта готовность общества быть лояльным по отношению к существующему строю, в конечном счете, в своих мотивах опирается на законность политических устоев и ее организационные принципы принятия решения; и эта «вера в законность», к которой так мало понуждают силой, стратегически нацелена, на признание политического порядка как основы этой «веры в законность». Еще античная политическая философия дала ответ на вопрос о том, что означает признание политического порядка, который не потерял до сегодняшнего дня своей актуальности. Он звучит в аристотелевской формулировке приблизительно так: признание политического порядка и вместе с тем возможность стабильности зависят от степени нормативного соответствия этого политического порядка действующим представлениями о добре и зле, справедливости и несправедливости и других ценностях. Правда здесь возникает ряд вопросов, связанных ни сколько с функциональным пониманием нормативных убеждений, которые должны обеспечивать стабильность политического общественного устройства, сколько с тем, чего стоит ожидать от таких ориентированных на общие ценности убеждений в современных специфических условиях плюрализма. Таким образом, и сегодня обоснование риторики как общей методологии политической резонности одна из насущных задач социальной философии.
В связи со всем сказанным несомненную актуальность приобретает системное изложение имеющегося знания о роле и месте современной риторики в социально-политическом взаимодействии, обоснование целостной картины взаимосвязи риторики и политики.
Степень разработанности проблемы. Вообще интерес современной философии к риторике и политике остается удивительно незначительным, хотя для философии генетически и систематически политика и риторика играла всегда особенную роль, скажем, например, в философских системах софистов [см.: 54, 56], Платона [80 - 83], Аристотеля [15 - 20], Цицерона [116], Квинтилиана [59] и др. Отсутствие внимания со стороны философии к проблемам политики и риторики связано, как отмечают некоторые авторы, в первую очередь с междисциплинарным характером исследуемых проблем и вытекающими отсюда трудностями, а так же с известным упадком духа теории риторики, который продлился вплоть до середины XX века. Отказ от риторики происходил потому, что она фактически была превращена в нормативно-стилистическое учение и третировалась как чисто учебная дисциплина, не имеющая серьезных научных оснований. Возрождение риторики во второй половине XX века протекает на общей предпосылке, что язык есть не только средство осознания действительности, но и средство ее изменения; речь как социальное действие и соответственно как взаимодействие между участниками дискурса становиться объектом новой риторики. Риторику определяют (уже в современных терминах) как науку об оптимальной и эффективной коммуникации, что вполне соответствует интересам социальной философии в ее нацеленности на разрешение проблем связанных с социально-политическим взаимодействием в современном обществе, о сути которых говорит известное высказывание: «право на власть - это всегда право на речь».
Социально-политическое взаимодействие в современной риторике рассматривается с двух позиций: во-первых, оно исследуется с точки
10 зрения классической риторики - в том направлении работают в основном лингвисты, во-вторых, значимым фактором современной научной жизни являются исследования социально-политической жизни общества с точки зрения современной теории аргументации, здесь прерогатива принадлежит философам, логикам, правоведам. Риторика в классическом понимании задавала наиболее эффективные формулы речевого воздействия, в которых были заинтересованы как античность (что приводит к ораторскому искусству), так и средние века (что приводит к науке о построении проповеди - гомилетике); в современных условиях задача классической риторики заключается в том, чтобы научить управлять системой речевых коммуникаций в пределах своей компетенции, решение которой должно опираться на культуру речи данного общества, то есть на систематизацию через речь культуры как целого. Здесь следует назвать работы Авеличева А.К. [6], Аверинцева С.С. [7, 8], Баранова А.Н. [21 - 23], Безменовой Н.А. [24 - 27], Волкова А.А. [31, 32], Гаспарова М.Л. [36], Гиндина СИ. [38], Демьянкова В.З. [46, 47], Мейзерского В.М. [67], Муратовой К.В. [71, 72], Пешкова И.В. [77 -79], Почепцова Г.Г. [86], Розеншток-Хюсси О. [99, 100], Рождественского Ю.В. [97 - 98], Трошиной Н.Н. [108, 109], Хазагерова Г.Г. [114], Юниной Е.А. [120] и др. [см.: 48, 74, 87 - 89, 94, 95, 101], а также можно указать на ряд статей, которые появились во второй половине 90-х годов прошлого века в специализированном проблемном журнале «Риторика» [90 - 93]. Стоит отметить работы Михальской А.К. [69 ,70] по сравнительно-исторической риторике, в рамках которой она предлагает современные риторические подходы и методы решения актуальных проблем соотношения речи и власти, форм речи и форм социума, специфики речи средств массовой информации и политики.
Исследование социально-политического взаимодействия с позиций теории аргументации представляет собой тот редкий тип гуманитарной науки, который возник буквально на наших глазах. Среди ее
создателей бельгийские ученые X. Перельман и Л. Ольбрехт-Тытека [76] (именно они закрепляют за этим направлением название неориторика), профессора амстердамского университета Франц ван Еемерен и Роб Гроотендорст [49], создавшие Международное общество по исследованию аргументации со своим журналом. Объект изучения бельгийской и голлагдской неориторики - это оправдание или опровержение рациональным образом чьей-либо точки зрения. Исходной посылкой здесь становиться неудовлетворенность двумя науками, традиционно сориентированными на высказывание: логика, по мнению неориторов, слишком абстрактна, а лингвистика - слишком конкретна для этих целей. Неориторика определяется ими как социальная, интеллектуальная, вербальная деятельность, необходимая для того, чтобы оправдать или опровергнуть мнение, состоящее из набора высказываний и направленное на то, чтобы получить одобрение аудитории. С нашей точки, зрения для обозначения данного направления исследований более подходящим является термин персуазивная риторика, который вводит немецкий неоритор Ёзеф Коппершмидт [210 - 217]. В персуазивной риторике аргументация выступает методологией убеждения и обнаруживает следующие составляющие: экстернализация, функционализация, социализация и диалектификация. Под экстернализацией аргументации понимается принципиальная ориентация на вербальную коммуникацию. Под функ-ционализацией аргументации понимается аргументация как целенаправленная деятельность, как процесс, а не продукт. Под социализацией аргументации понимается ее коммуникативный и интерактивный характер, когда говорящий и слушающий поочередно меняются местами. Наконец, далектификация позволяет говорить о про-аргументации или о контр-аргументации. Среди отечественных исследований, в которых в той или иной мере рассматриваются обозначенные аспекты, можно назвать работы Алексеева А.П. [11]. Беркова В.Ф. [28, 64], Воробьевой СВ. [33, 34], Герасимовой И.А. [37], Маркова Б.В. [66], Мигунова А.И.
12 [68], Новоселова М.М. [37], Оливер Х.Р. [75], Рябцевой Н.К. [102], Светлова В.А. [103], Сергеева В.М. [105], Чеушова В.И. [117], Чуешо-вой А.Г. [118, 119], Яскевич Я.С. [64, 122] и др. [см.: 73, ПО]. С появлением русской версии международного журнала «Аргументация» [10] можно надеется на появление новых интересных идей и разработок в данном направлении.
Риторика как основа для социально-политического взаимодействия осмысляется с различных философских позиций. Так П. Птассек [263, 264], Б. Сандкаулен-Бок [264], Й. Вагнер [264], Г. Ценкерт [264] говорят о «доксическом» или «риторическом устройстве социально-политического мира» и пытаются в рамках неософистики обеспечить присоединение коммутантов к общим потенциалам согласия. Следует назвать имена Х.-Г. Гадамера [35, 165], К.-О. Апеля [12, 126, 127], с их герменевтическим и трансцендентально герменевтическим подходами к предмету риторики, а так же Г. Блюменберга [142 - 144], который рассматривает риторику с позиций философской антропологии. Именно различие философских подходов к пониманию механизмов социально-политического взаимодействия и роле в этом процессе риторики объясняет те трудности, с которыми сталкиваются Ю. Хабермас [111 - 113, 172 - 184], Н. Луман [65, 85, 19S, 230 - 235], Д. Роле [265 - 267] в купе с так называемыми неоаристотелистами (Д. Штернбергер [285], В. Теннис [187], Л. Штраус [286], X. Арендт [14, 128 - 130] и др.) и коммунитаристами (А. Макинтайр [238], X. Тэйер [288], М. Ветцер [291] и др.) в своих попытках вернуть демократическим политическим ценностям привлекательность и разрешить основную политическую проблему современности, которую Ю. Хабермас обозначил как преодоление когнитивного диссонанса между универсальным призывом к национальной миссии и партикулярной природой фактически существующих интересов. Поэтому преодоление теоретической, мировоззренческой и идеологической односторонности, которая присутствует в
13 различных работах, посвященных риторике и политике, является необходимой предпосылкой продуктивных социально-философских исследований различных моделей функционирования риторики как инструмента социально-политического взаимодействия.
Цели и задачи исследования. Состояние разработанности проблемы диссертационной работы определяет ее цель: исследовать современную риторику как инструмент и механизм социально-политического взаимодействия и выяснить основные функции риторики в жизни современного общества.
В связи с чем, работа направлена на селективную реконструкцию современных и историко-философских концепций политики со специфическим интересом: выявить роль и значение языка в различных моделях социально-политического взаимодействия. Этот специфический интерес можно назвать теоретико-риторическим, поскольку последнее пронизывает практически все социально-философские концепции общества. Чтобы реализовать намеченную цель, мы вынуждены социальную философию и теорию риторики увязать друг с другом, поэтому можно обозначить данное исследование как теоретико-риторический взгляд на философские концепции социально-политического взаимодействия, с одной стороны, и как социально-философский взгляд на теорию риторики, с другой стороны.
В соответствии с поставленной целью формируются следующие задачи исследования:
во-первых, обосновать такую теоретическую конструкцию риторики, которая позволяет осуществлять риторическую рационализацию различных концепций политики и тем самым выступает надежной методологией анализа социально-политического взаимодействия;
во-вторых, установить место риторики в современном гуманитарном знании, рассмотреть теоретические основы современной риторической дидактики и определить их уместность в качестве принципов
14 »
познания практической риторики, чтобы обозначить перспективы взаимодействия между практической и теоретической риторикой как основы общественного и в первую очередь политического успеха;
в-третьих, выявить специфику риторического прочтения политики, определить, что риторика выражает не только методологические основания, но и является оригинальным способом существования политического;
в-четвертых, обосновать в рамках риторической стратегии бинарной дифференциации и кодификации смысла понятий прецепто-ральную риторику как средство политического господства и на материалах философии Платона определить политическую функцию риторики в идеальном государстве;
в-пятых, исследовать трансформацию платоновского понимания риторики в теорию речевого убеждения (гомилетику как теорию субсидиарного провозглашения), и соответственно адаптацию Августином стратегии бинарной дифференциации понятий в риторику как субсидиарное средство герменевтики;
- в-шестых, рассмотреть риторику как объект спора и борьбы в
политике в современных специфических условиях вынужденной пуб
личности, показать политическое препирательство вокруг проблем язы
ка как борьбу различных политических сил за общественное присутст
вие и признание;
- в-седьмых, обосновать процедуралистический характер методи
ческого принципа, действующего в интересах оформления политиче
ского волеизъявления и принятия решения как процесс открытого
оформления мысли в языке и на материале аристотелевской философии
выявить функциональную модель политической риторики как средство
информации в процессе политического обсуждения;
в-восьмых, исследовать риторику как совместный диалог, в котором осуществляется политическая речь, конкретизируется открытость общества, обозначив возможности и границы причастности к политике;
в-девятых, показать, что системный процедурализм Н. Лумана, основанный на иррациональных ресурсах человека, не только с необходимостью приводит к идее «провизорского» и соответственно «аперсуа-зивного соглашения» в процессе принятия политического решения, но и к установке направленной против требований ориентации на рациональное согласие в политическом дискурсе;
в-десятых, обосновать, основываясь на материалах конвенционализма (Т.Гоббс, Д.Ролс) и процедурализма (Ю.Хабермас), риторику как общую методологию политической резонности.
Конкретизация решаемых задач осуществляется в ходе исследовательской работы.
Объектом исследования является современная риторика как инструмент и механизм социально-политического взаимодействия.
Предметом исследования выступает анализ социально значимых идей современной риторики в различных моделях социально-политической практики.
Методологическая основа исследования. Методологической основой настоящего исследования выступает теория универсальной прагматики Юргена Хабермаса. В рамках этой методологии риторическое исследование социально-политических проблем заключается в том, чтобы реформировать согласованность между содержанием и идеей как согласованность между совместным действием и консенсуально ориентированным смыслом и тематизировать речь как основу согласия, предоставив возможность для взаимодействия социальным субъектам. Эта содержательная речевая работа обособляет риторику как специфическую, языковую, целеполагающую рефлексию, информирующую общественное согласие, в котором благодаря эффективности речи обнаружи-
вается интерсубъективное, следовательно, могущее быть консенсуаль-ным, содержание, и, где одновременно смысловая направленность обладает единственной возможностью его легитимации. В контексте нашего исследования это приводит к выполнению следующих двух методических требований: 1) если риторика имеет значение не только как более или менее составная частность социально-политической практики, а признается как ее оригинальный способ существования, то можно прочесть в дифференциациях политической риторики соответствующие дифференциации понятия политического; 2) если риторика является образцовым и репрезентативным типом убедительного применения языка, то можно в нем конкретизировать социальную функцию риторики по политической координации и интеграции общества.
Научная новизна исследования. Научная новизна диссертационного исследования определяется характером ее объекта и предмета, а также целью и решаемыми задачами. Работа направлена на углубление и уточнение современных социально-философских знаний о риторике и политике и об эффективном социально-политическом взаимодействии в современном обществе. Положения и выводы исследования позволяют:
во-первых, сформировать научную концепцию взаимодействия риторики и политики в жизни общества, которая могла бы использоваться как в социально-философских, так и других гуманитарных исследованиях;
во-вторых, осмыслить целостную картину исторической взаимообусловленности риторики и политики;
- в-третьих, развивать методологическую базу социально-
философских исследований, которая в работе рассматривается как пер-
суазивная техника современной риторики.
Научная новизна диссертационного исследования выражается в следующих его результатах, выносимых на защиту.
Во-первых, в работе осуществлен анализ риторики как методологии убеждения (персуазивной техники), и, исходя из этого, установлена взаимосвязь между целеполаганием в теории персуазивности и в теории дискурса. Эта взаимосвязь позволяет говорить об общей теории коммуникативной деятельности, объектом которой является взаимозависимость между речью и ее дискурсивным функционированием, успех которого есть условие совместной осмысленной деятельности людей.
Во-вторых, определено место риторики в современном гуманитарном знании, она предстает как социальная технология и теоретическая критика: в первом случае в ней язык рассматривается и понимается как инструмент поведенческого управления, во втором - как средство мышления и средство информации процесса соглашения, в связи с чем, устанавливается взаимосвязь между практической и теоретической риторикой.
В-третьих, определена специфика риторической рационализации механизмов социально-политического взаимодействия, которая проявляется в том, что риторика выражает не только методологические основания, но и является оригинальным способом существования политического, поскольку исследует язык в политике и его работу по конституи-рованию исключительного и особенно представительного политика в лице общественной субсистемы.
В-четвертых, определена функция прецепторальной риторики как средства политического господства и на материалах философии Платона показано, что прецепторальная риторика есть не только механизм построения «идеального общества», но также средство просвещения граждан и средство коммуникационного освобождения имманентно присущего обществу потенциала рациональности.
В-пятых, осуществлен анализ трансформации платоновского понимания риторики в теорию речевого убеждения (гомилетику как теорию субсидиарного провозглашения), и соответственно адаптации
18 Августином стратегии бинарной дифференциации понятий в субсидиарную риторику, которая благодаря церкви и «спасительному посланию» есть функциональная субституция политической речи и ее общественного характера, является эффективной стратегией в процессе освобождения значимых ценностей от узурпации и оккупации идейными и политическими противниками.
В-шестых, на основе исследования риторики как объекта спора и борьбы в политике в современных условиях доказано, что политическое препирательство вокруг проблем языка есть борьба различных политических сил за общественное присутствие и признание, что традиционная стратегия языковой политики, лишающая политического противника богатства публичного языка, сегодня представляет опасность для политики, поскольку язык теряет фундаментальность своего воздействия, и функции языка в политике становятся размытыми.
В-седьмых, на материале аристотелевской философии обоснован процедуралистическии характер политического волеизъявления и принятия решения, что позволяет специфицировать риторику как процесс рассуждения, размышления, советывания, то есть как процесс открытого оформления мысли в языке, а функциональная модель политической риторики предстает средством информации в процессе политического обсуждения.
В-восьмых, осуществлен анализ риторики как совместного диалога, в котором осуществляется политическая речь, исходя из представлений X. Арендт о действии как взаимодействии, в котором конкретизируется открытость общества, обозначены возможности и границы причастности к политике.
В-девятых, доказано, что лумановское гетерархическое общество «гиперкомплексной поликонтекстуализации», в котором нет больше никаких вершин, никаких представительных центров, никого верха и низа, есть следствие методологии системного процедурализма, в основе
19 которой лежит идея «культуры провизорского (временного) соглашения» как коммуникативный стиль, направленный против требований ориентации на рациональное согласие в политическом дискурсе.
В-десятых, обоснована риторика как общая методология политической резонности, состоящая в выработке эффективных риторических образцов согласования принципа и практики политического дискурса, что приводит к системному расширению ее предмета, а так же более масштабно включает в процесс социально-политического взаимодействия параметры согласия.
Теоретическая и практическая значимость исследования. Материалы и выводы диссертации способствуют расширению представлений о современной социально-политической жизни общества и его языковой инфраструктуре, позволяют углубить знание о механизмах и структуре функционирования речи в различных политических системах, о месте риторики в современном знании. В работе представлен комплекс теоретических идей, устанавливающих междисциплинарные связи со многими другими науками, изучающими риторику и социально-политическую практику, а так же интегрирующих необходимые сведения из философии, логики, современных методов исследования языка и мышления, что способствует созданию адекватной общей теории речевой деятельности, отвечающей требованиям современной науки и культуры, более полно раскрывает языковую инфраструктуру общества.
Теоретический анализ риторики как методологии и теории эффективного использования языка в современных условиях уточняет и расширяет представления о политической и прагматической функциях языка в обществе, раскрывает методологию современных политических манипуляций. Это важно и в практическом, и в прагматическом плане, поскольку не только обеспечивает понимание носителем политической и риторической культуры той речевой среды, в которой он находиться, но и расширяет возможности координировать свое речевое и политиче-
20 ское поведение, адекватно оценивать речевое поведение других политических контрагентов.
Положения диссертации могут быть применены при чтении курсов социальной философии, теории и культуры речи, истории философии, антропологии, риторики, теории и практики аргументации, а также различных спецкурсов, посвященных как философским проблемам языка, так и различным моделям социально-политического взаимодействия.
Научное понимание сущности и специфики функционирования
речи в социально-политической жизни общества способствует взаимо-
^ пониманию и взаимной толерантности людей, представляющих различ-
ные политические взгляды, и может оказать помощь в социально-
политическом конструировании эффективных каналов межкультурной и
межпартийной коммуникации. Кроме того, знакомство со структурным
описанием и методами анализа риторических стратегий социально-
политического взаимодействия позволяет человеку и социальным груп
пам перестать быть жертвами манипулирования, пассивными объекта
ми, дает знание, необходимое для человека в современном демократи
ческом обществе.
» Апробация работы. Теоретические выводы и положения диссер-
тации были изложены в ряде докладов и выступлений: на научно-теоретической конференции Института истории естествознания и техники РАН «Онтология и гносеология технической реальности» (Новгород, январь 1998 г.), на Всероссийской научной конференции «Бренное и вечное: экология человека в современном мире» (Великий Новгород, октябрь 2001 г.), на VII общероссийской научной конференции «Современная логика: проблемы теории, истории и применения в науке» (Санкт-Петербург, июнь 2002 г.), на международной научной конференции «Информация. Коммуникация. Общество» (Санкт-Петербург, ноябрь 2002 г.), на научно-практическом семинаре ««Русский Ницше»: русская литература XX века и «кризис ценностей» европейской культу-
21 ры» (Великий Новгород, март 2003 г.), на международной научной конференции «Эстетика научного познания» (Москва, октябрь 2003 г.), на Всероссийской научной конференции «Бренное и вечное: прошлое в настоящем и будущем философии и культуры» (Великий Новгород, октябрь 2003 г.), на научной конференции «Рациональность и вымысел» (Санкт-Петербург, октябрь 2003 г.), на VIII общероссийской научной конференции «Современная логика: проблемы теории, истории и применения в науке» (Санкт-Петербург, июнь 2004 г.), на научной конференции «Антропологические конфигурации современной философии» (Москва, декабрь 2004 г.).
Основные идеи диссертации изложены в статьях и монографии «Риторика и политика в современном обществе».
Персуазивная риторика
Историческая ссылка на то, что «убедительное применение языка» и соответственно «аргументация» находят свои первые уточнения в системе античной теории риторики, является явно не достаточным, чтобы обосновывать право на участие вездесущей риторики в вопросах теории аргументации. Во всяком случае, это указание может оправдывать интерес к проблеме применения инструментария богатой традициями теории риторики и современной неориторики в аргументацион-ном процессе. Последующий анализ представляет собой попытку выяснять возможные надежды на успех обозначенной коалиции, т.е. определить условия диалога между риторикой и теорией аргументации, выполнение которых, по мнению известного немецкого неоритора Ё. Коп-першмидта, позволяет говорить о персуазивной риторике как методологии убеждения в сфере гуманитарного знания.
Эти условия диалога нуждаются в разъяснении, так как риторика ни исторически, ни тематически даже в своих современных формах проявления никогда не сводилась к специфике аргументационного применения языка, а охватывает более широкое поле речевой коммуникации. Такое расширительное толкование предмета риторики предполагает, что язык и речь выполняют в общественной практике функцию убеждения и интенции. Классическая риторика, в которой эти параметры речи пытались определять аналитически, либо структурировала модели конфликта, либо ограничивала конвенциональный характер языковой коммуникации.
Этот специфический аргументационный интерес к риторике в широком смысле слова впервые находит свое выражение в концепции В.Дженса (W. Jens), который понимает риторику как «теорию эффек-тивной артикуляции» [199, с. 11] . Введением понятия «эффективность» он пытается не только преодолеть различие риторики и аргументации, но и перепрофилировать «bene dicere» в грамматику «recte dicere», в которой еще с античности специфицировали предмет риторики. Таким образом, эффективность здесь предстает центральным понятием традиционной риторики в смысле «persuasio» (лат. убеждать соответствует греч. «peitho»). Привнесение понятия «эффективность» и его субстиций позволяет избежать терминологической путаницы, поскольку использование persuasio/peitho подразумевает предельно широкие характеристики действенности речи и позволяет избежать опасностей: ситуативных (суд, собрание) и интенциональных (преднамеренных определений), т.е. проблем связанных с «убеждением» и соответственно «уговариванием», как их понимает Ё.Коппершмидт [211].
Из этого следует, что «риторика» не только название и соответственно программа междисциплинарных, но и трансдисциплинарных исследований, которые имеют дело - в отличие от систематизации и истории языка - с риторизацией языковой коммуникации в целом и лингвистической семиотики в частности. В этой альтернативе «риторика» выступает определенной и стимулированной историей ее развития методологией исследования проблем, благодаря которой различные занятые языком и знаком дисциплины удостоверяются в собственной научной истории и состоятельности.
Если еще в начале семидесятых годов прошлого века претензии риторики на роль методологии познания называли, как правило «ранней и недозревшей ступенью прагматики», а американская неориторика этого периода «недозревшее» понимает как «преднаучное», то повторная модернизация этой прагматики привела к образованию новых дисциплин и исследовательских направлений. Титул «риторика» или с по Пргшечание. Здесь и далее в диссертации иноязычные цитаты - перевод автора. дачи X. Перельмана «неориторика» присваивают себе теоретико-аргументационное направление Брюссельской школы, немецкая литературно-научная программа исследований «единства смысла» европейской культуры от «Гомера до Гете», бехивейристские исследования перзуазивности ховлэндовской школы (С. I. Hovland), структуралистические исследования Льежской школы («группа мю»), теория убеждения Ё. Коппершмидта и др. Уже эти немногие процитированные здесь претензии на название «риторика» под вывеской нео, научная, всеобщая и т.д. (начиная еще с бартовской образной «риторики» вплоть до «риторики бессознательного» Ланга) иллюстрируют разнообразие интересов, которые реконструируются из истории ее предмета.
Это разнообразие можно было бы значительнее расширить, если указать направления исследований, которые, правда, себя риторическими не называют, однако свои проблемы риторически определяют и соответственно объясняют. Это особенно характерно для герменевтического направления немецкой философии Х.-Г. Гадамера в его попытке разрешить проблему истинности сциентическими методами ее подтверждения. Роль, которую сыграла риторика и ее специфическое «понимание истины» в концепциях Гадамера, Хабермаса и Апеля, легко себя обнаруживает в соответствующих работах этих авторов. На ее значение так же указывает примечание по поводу аристотелевской риторики в хайдегеровском «Бытии и времени»: она (подразумевается аристотелевская риторика) должна - в противовес традиционному пониманию риторики как обучающему процессу - стать первой систематической герменевтикой повседневности взаимобытия [115].
На возможности риторики в смысле Хайдегера указывает в своей трансцендентальной герменевтике и Апель, он видит историческую заслугу риторики в ее традиционной дискуссии с философией, в которой она защищает «достояние истины» социального бытия (топику) от ее философской проблематизации (критики), что позволяет благодаря аналитической языковой критике приводить слово к значению [12].
Эти соображения необходимо учитывать, поскольку различные и часто противоречивые ссылки на историческое название «риторика» отражают не только различные интересы, которыми руководствуются при реконструкции ее истории, но и приводят саму эту историческую реконструкцию в силу определенного понимания проблемы к уже заданному значению, которое не всегда находит подлинное подтверждение в истории ее предмета. Во всяком случае, научно-теоретическая дискуссия, которая сопровождает риторику с античности, нуждается в перепрофилировании из историко-научной проблемы об истинной риторике в научно-теоретическую проблему об истинном подходе к риторике, иначе говоря, что необходимо считать предметом риторики? Вместе с тем, ответ на этот вопрос должен протекать таким образом, чтобы прояснить условия диалога между риторикой и теорией аргументации. Эти условия в дальнейшем будут коротко излагаться как специфические и необходимые предпосылки коммуникативного соглашения, и которые дают аргументации право на историческое название «риторика», поскольку реконструируют ту работу ума, которая протекала под этим названием.
Прецепторальная риторика
Возникновение и становление риторической стратегии бинарной дифференциации понятий и кодификации смысла, несомненно, связано с именем Платона. Его риторика и политика сегодня вызывает не только исторический или чисто академический интерес, известные события конца XX века вызвали в европейской философии буквально шквал публикаций, посвященных «духу утопии» [168, с. 17]. «Жизнь без утопии одно из завоеваний современности» [168, с. 17], так характеризуют многие авторы результаты всех попыток осуществления идеальных проектов по строительству передового, справедливого и счастливого общества за последние два столетия. Несомненно, бархатные революции в Средней и Восточней Европе в 90-х, в отличие от 60-ых годов, в меньшей степени, были инспирированы «духом утопии», и были мятежами против основательно дискредитированной практики, чтобы можно было прогнозировать окончательный закат эры утопии. Наоборот, песня на тему «разрушенной мечты» соответствует общему инстинктивному настроению, в которых «нарцистические обиды», описанные Фрейдом как иллюзии человечества, переживаются в уплату за отрезвление. Идет ли речь о «великих притчах» [236] или о «больших проектах» [162], о «грандиозных видениях» [124], «однозначности» [131] или о «великих иллюзиях» [168], - их окончание констатируется деловито и решительно как «конец мечты « [244], как будто должен за «прощение принципиального» [243] последовать консолидированный развод со всем «проектом современности» [182]. Если раздраженных современников что-то в «новой запутанности» [180] ещё и интересует, то это, может быть, только готовность больше не ставить себе классических утопических вопросов о благодатной жизни ввиду актуальности проблемы «пережить» [200, с. 245].
За проблемой «пережить», прежде всего, скрывается преимущественно традиционный вопрос об идеальном государстве как политическом условии «справедливой жизни» [200, с. 103]. Развивающаяся «экономизация» и «биологизация политики» [200, с. 20] одновременно облегчает «возвращение домой интеллектуального» [200, с. 134]. Оно возвращается, однако, туда, куда, во что бы то ни стало, не хотели бы позволить возвратиться Платону, хотя он создал для него убежище, а именно академию. Куда и почему должно возвратиться интеллектуальное, и есть цель нашего рассмотрения, преследуя которую, попытаемся, основываясь на материалах философии Платона, ответить на вопрос о политической функции риторики.
Ещё до середины девяностых годов прошлого века требовалось немного мужества, чтобы снять обвинения с политической утопии, если не полностью, то хотя бы частично, которые ей вменяются за террор, насилие, гнет и понуждение миллионов к «жизни во лжи» [185]. Но едва только она «потеряла свою невиновность» [161, с. 25], то есть, едва только философские фантазии больше не рекомендуют не только далекую Атлантиду (локальное, так и темпоральное «нигде»), но и не предлагают свои услуги в виде конкретных указаний для политической практики [271, с. 343], сделать это становиться практически невозможно. Политическая утопия не есть - как это представляется - лозунги, которые сделали французскую революцию, или марксизм с его попытками «фактического постижения формаций» с помощью истории философии, чтобы заменить их историческую избыточность функциональной «последней социальной мечтой» [175, с. 258]. Вряд ли это успешный образ философских рассуждений, если он сохранял на протяжении целого столетия кредит доверия, обрисовавший на словах идеальное го 67 сударство, но не использовавший шанс эту идеальную картину сделать реальной.
И так, этот проект («мысленное построение» [82, 369с]) государства (и соответственно идеального общества) остался вне практической осуществленности - как некоторые говорят «к счастью» [128, с. 68]. Однако это не может защищать этот проект от права на критику. В этом отношении наиболее любопытно «Государство», в котором проверяются на убедительность различные представления об идеальной политической организации общества, тем более что критерии платоновской критики несут в себе тяжесть практического экспериментирования и постигшей его неудачи. Конечно, платоновские критерии вряд ли можно считать справедливыми. Все же критика Платона является востребованным компонентом современной философии; особенно энергично усердствует К. Поппер в своей попытке разрушать идеалистическую чистоту Платона, который вместе с К. Марксом обвиняются в том, что попытки устроить небо на земле, приводят всегда в ад [84; 85].
Мы не ставили задачу вмешиваться в известный спор между критиками и защитниками Платона, а этим хотели лишь подчеркнуть: кто, несомненно, существующую предосудительность платоновского проекта государства (только о нем и идет здесь речь) записывает на счет исторических условий мышления и системных предпосылок платоновской философии, то делает на философском споре с Платоном чистую литературу. Преуменьшается, таким образом, не только само наличие идеального государства, и не только понимание совершенной политической организации общества как отображения вневременного действительного образца (парадигмы): «так теряет ли, по-твоему, наше изложение хоть что-нибудь из-за того только, что мы не в состоянии доказать возможности устроения такого государства...» [82, 472е], но и все последующие исторически действенные модели политического освобо 68 ждения общества, начиная с аристотелевской «Политики» и заканчивая современностью.
«Среди всех политических идеалов желание сделать людей счастливыми является самым опасным. Такое желание сводится к непосредственным попыткам навязать другим людям свое понимание высших ценностей, чтобы создать такое представление о вещах, которое казалось бы им для понимания собственного счастья самым важным» [282, с.291]. Под этой шпаемановской интерпретацией К. Поппера скорее всего необходимо подписаться Вацлову Гавелу. То, что он описывал в 1978, как логику так называемый «посттоталитарной системы» [185, с. 10], представляет собой иллюстрацию попперовского тезиса о том, что политические идеалы, как только они теряют иммунитет против критики, всегда непосредственно связываются с принуждением и силой: «столпом современной тоталитарной системы является существование единого, центрального и монополизированного субъекта всякой правды и власти ..., которые совершенно естественным способом сводят к единому субъекту все общественные события» [186, с. 181].
Уже только эти процитированные примеры единодушия между критиком Платона и членом «Хартии 77» должны предостеречь от того, чтобы в позднейшем президенте В. Гавеле предполагать «философа на царском троне», которого с таким нетерпением ожидал Платон; даже если многие из гавеловских программных заявлений как то «жизнь по видимости», «жизнь во лжи», «жизнь по истине» и т.д. в действительности обнаруживают подозрительную близость к платоновскому дик-туму. Представленное здесь понятие «жизнь по истине», понимается как жизнь в соответствии с «действительными интересами» и «подлинными потребностями» людей [185, с. 35], что, в конце концов, делает гавеловскую компеляцию понятий антиплатоновской, так как могут эти «действительные интересы» и «подлинные потребности» принципиально оспорены каждой политической инстанцией или группой. Гаве 69 ловский концепт «аполитичной политики» [186, с. ПО; 217] направлен против любой формы политической нагрузки этих дефиниций, политика должна основываться только на структуре предоставленных возможностей, среди которых люди выявляют свои «действительные потребности» и таким образом могут находить «жизнь по истине». Гавел называет ее политикой, которая «состоит на службе у истины» [185, с. 70] -очередное заимствование из представлений Платона о политике, которая воображает себя на должности у истины и поэтому также может авторитетно утверждать о том, что люди собственно должны были бы хотеть, чтобы поистине быть счастливыми.
Именно против такого платоновского понимания политики направлено процитированное выше шпаемановское высказывание; оно обращено против всех исторически значимых попыток, стремящихся актуализировать платоновскую модель общества, а также ее концепта-ции в языке и нормах права; оно обращено, наконец, против притязаний теорий, которые уверяют, что можно узаконить политический порядок исходя из «ресурсов истины». О чем говорит подобная критика: казалась бы, она говорит, что понятие политики, основанное на силе власти (как это убедительно показано на примерах с Калликлом [81, 482а], Фрасимахом [82, 336а] и в притче о кольце Гиге [82, 359Ь]) приводит к редуционизму и с необходимостью затрагивает проблемы языка. Как нам представляется, именно такому пониманию политики Платон хочет противопоставить свой проект истинной политики, которая больше не предоставляет возможности общественным речам быть ее верительной грамотой, но нуждается в речи, во всяком случае, как вспомогательном средстве своего открытого осуществления.
Человек говорящий: аристотелевская риторика как средство информации в процессе политического обсуждения
Несомненно, по историческому воздействию на умы людей, которое оказывала да и оказывает до сих пор платоновское «Государство», едва ли сопоставимо какое- либо иное произведение в истории политической мысли. Однако образование политической теории мы непосредственно связываем с аристотелевской «Политикой»: с ее почти догматизированной дефиницией человека как «политичекого животного» [20, 1253а и на ел. стр.], с богатой традициями идеей политического разделения властей [20, 1297b и на ел. стр.], с нормами различных типов власти [20, 1278а и на ел. стр.], или с теоретическим категориальным аппаратом, благодаря которому совершенно обоснованно появляется научная политическая философия и различные типы позитивистского понимания политики [192, с. 5; 204, с. 13]. В современных исследованиях стоит обратить внимание на влиятельный «коммунитаризм» [194; 294] и возрождающийся интерес к анализу добродетели [238] и соответственно к «концепции благодатной жизни» [199, с. 274], чтобы увидеть историко-философскую аналогию как «вновь пережитой платонизм» [175, с. 381) вытесняется «политическим аристотелизмом» [204; 268; 290], который, в виде так называемого «неоаристотелизма» [180, с. 30; 268, с. 79; 278, с. 205], склонен иногда к слишком необдуманному преуменьшению принципиальных различий между античным полисом и современным обществом [273, с 274]. И даже в тех современных теориях, в которых пытаются освободиться от влияний этой вновь реабилитированной традиции, аристотелевские понятийные структуры выдают себя словно маклеры, доставшиеся по наследству от старой традиции. В первую очередь речь идет о понятии «deliberation» (англ. размышление; обсуждение) [163; 268, с. 17; 258, с. 143;], и вместе с тем теперь об определенном качестве политики (Хабермас характеризует ее как «обсуждаемую политику» [184, с. 349]) или об определенной политической организации общества («рассуждающая демократия»), в которых оспаривается монополия на политику у государства, а его роль сводится к роли «руководителя процесса переговоров» в гражданском обществе [132, с. 204; 292, с. 335]. Попытки рассмотреть в понятии «deliberation» конвенциональную природу, то есть как переводной эквивалент для греческого «bouleusis» (совещание, консультация), опять таки отсылают нас к автору, который определял роль речи в политике этим понятием и предпринял вместе с тем одновременно попытку систематически соединить друг с другом риторику и политику.
Именно об этой аристотелевской концептуальной попытке с помощью понятия обсуждение установить связь между риторикой и политикой и пойдет речь в дальнейшем. То, что эта попытка посредничества даст возможность принципиально иначе посмотреть на функциональную модель политической риторики по сравнению с проектом платоновской прецепторальной риторики, не вызывает сомнений.
В указанном выше ключе, иную политическую функцию публичной речи можно кратко определить так: публичная речь служит обеспечению политических условий существования субъектов, а в аристотелевской интерпретации: публичная речь служит обеспечению условий существования граждан полиса. Привнесение надежности - это, по мнению Блюменберга, и есть вообще то цель риторики, чем закономерно объясняется соответствующий интерес современной философии к ней, надежность, которая по Аристотелю в сфере «человеческих дел» привносит необходимую степень уверенности [19, 1094b]. Дифференциация высказываний по степени уверенности указывает на концептуальную платформу философии, которой впервые удалось систематизировать область «человеческих дел» и соответственно сделать область «практики» теоретически доступной.
Именно дифференциация между теоретической и практической философией важнейшее наследство аристотелевской критики Платона [147, с. 23], которая присутствует во всех попытках обозначить возможности рационализации вообще и политической практики в частности, начиная с социального проекта Т. Гоббса и заканчивая современными концепциями социальной методологии [165, с. 16; 173; 290, с. 70; 264, с. 50]. При этом онтологический фундамент этой научной дифференциации по Аристотелю вызывает значительно меньший интерес, чем покоящееся на нем содержание понятия практики: теоретическая философия и соответственно наука имеет целью чистое, словно незаинтересованное познание истины, потому что ее предметом является область, которая допускают такое узнавание. Это область онтологически «вечных» сущностей, «не становящихся и бессмертных» и логически «необходимых». Практическая философия напротив не имеет дело с познанием истины, которая «ничего не приводит в движение» [19, 1139а], так как находит цель в самой себе, а с поступком; то есть не с проблемами правильного познания, а с вопросами правильного поступка («aletheia praktike» [19, 1139а]). Соответственно она направлена не как, например, метафизика или математика, на предметы, которые доступны только созерцанию, а на предметы, которые изменяемы человеком, так как они сущности «возможного познания инобытия» [240, с. 143].
Таким образом, выделенная область действительности не только продуктивна, но и активна в силу производящей деятельности человека, например, изготовление полезных продуктов. Эта дополнительная дифференциация условий человеческой деятельности на активную и продуктивную, соответственно, на «praxis» и «poiesis» ведет к эпистемологическому различию между практической и изобразительной фи 143 лософией [15, 1025b, 1064а]. Одновременно учреждается известная трехчленная аристотелевская типология наук: в то время как область интересов практической философии в разъяснении деятельности и установлении для нее ориентиров, изобразительная философия исследует технические умения. Эти различные интересы отражают различные ситуации, в которых «возможность инобытия знания» ратифицируется практически как возможность выбора, и соответственно, как возможность выбора производящих субъектов. Если деятельность успешна и предполагает практическое ознакомление и соответственно разумное понимание ситуации (phronesis), то такая деятельность основывается на технических возможностях (techne). Значимая деятельность содержит цель в себе (energeia) и может завершаться созданием продукта (ergon); собственно сфера деятельности находится в компетенции общественности полиса, производство совершается типично в частной сфере.
Дифференциация между «phronesis» и «techne», между «praxis» и «poiesis» порождается событием, поскольку ключевое положение аристотелевской «Политики»: «жизнь - активная деятельность, а не продуктивная» [20, 1254а] говорит: человеческая жизнь конститутивно определяется возможностью действия, а не возможностью производить.