Содержание к диссертации
Введение
Глава 1 Социально-этический анализ утилитарной модели языковой политики 13
1.1. Формирование и оценка проблемы культурного и языкового разнообразия: утилитарный ответ 13
1.2. Анализ практики регулирования общественных отношений в рамках утилитарной модели 62
Глава 2 Социально-этическая критика утилитарной модели языковой политики и предпосылки создания альтернативной модели языковой политики нейтральности 94
2.1. Критический анализ утилитарной модели языковой политики 94
2.2. Модель языковой политики нейтральности как альтернатива утилитарному подходу к языковому разнообразию 115
Заключение 130
Список использованных источников и литературы 140
- Формирование и оценка проблемы культурного и языкового разнообразия: утилитарный ответ
- Анализ практики регулирования общественных отношений в рамках утилитарной модели
- Критический анализ утилитарной модели языковой политики
- Модель языковой политики нейтральности как альтернатива утилитарному подходу к языковому разнообразию
Формирование и оценка проблемы культурного и языкового разнообразия: утилитарный ответ
Языковое и культурное разнообразие всегда было естественным состоянием окружающей действительности и всегда приковывало внимание обществоведов и философов, потому как являлось серьезной социально-философской, культурологической, политической и правовой проблемой. Центральной проблемой культурного и языкового разнообразия является необходимость обеспечения приемлемых жизненных условия сосуществования различных в культурном и языковом плане индивидов и групп, а также недопущение конфликтов и дестабилизации общественной ситуации.
В рамках настоящего исследования делается попытка проанализировать методами социально-философского анализа эволюцию представлений о разнообразии, а также модели регулирования языкового разнообразия, в основе которых лежат различное понимание свободы. В рамках работы делается предположение о том, что современные подходы к регулированию языкового разнообразия стали неактуальными, а философский фундамент, на котором они основываются, значительно ограничивает свободу действия индивидов и коллективов. В работе выделяется два класс языковых политик: утилитарная и нейтральная. Однако, прежде чем перейти к подробному анализу указанных феноменов необходимо исследовать предпосылки формирования проблемы культурного и языкового разнообразия.
Исследование социально-философских оснований моделей языкового планирования требует комплексного подхода, ориентированного не только на анализ историко-философских предпосылок формирования языкового планирования, но и на этические идеи, лежащие в основе каждой из моделей. Дело в том, что, как и все другие общественные механизмы, языковое планирование стремится регулировать общественные отношения, в которые вовлечены индивиды и целые коллективы и без оценки этической приемлемости того или иного решения невозможно проводить последовательную и эффективную трансформацию общественной ситуации. Да, можно предположить очень эффективное решение, например, депортация иноязычных, однако с этической точки зрения, такое действие будет неприемлемым. Кроме того, вполне определенные этические рамки задает сегодня и развитый корпус международно-правовых актов и институтов. Без оглядки на них, следовательно, любое такое «эффективное» решение будет подвергнуто критике и не признано. Именно поэтому по-настоящему полное исследование оснований языкового планирования должно включать в спектр своих предметов помимо анализа социально-политической обстановки также и анализ этических положений.
Тема языковой политики непосредственно связана с темой языкового и культурного многообразия. Вообще, языковое планирования по большей части является одной из социальных практик, призванной решать возникающие проблемы культурного многообразия, касающиеся употребления, передачи и сохранения языков. Оценивая сам феномен разнообразия можно сказать, что является естественным и необходимом для поддержания жизни. Разнообразие – это факт действительности, который нельзя не признавать и который существенным образом повлиял на развитие жизни на Земле и продолжает играть важнейшую роль. Культурное многообразие по своему значению сопоставимо с видовым разнообразием биологического мира и является неотъемлемой особенностью мира.
Демонстрируя выдающийся рывок в направлении созидательного развития, международное сообщество сегодня прекрасно понимает всю значимость культурного и языкового разнообразия, что нашло свое отражение в международно-правовой практике. Особое отношение к феномену культурного разнообразия отражено в ряде международно-правовых документов, среди которых особое место занимает Всеобщая декларация ЮНЕСКО о культурном разнообразии. В ст. 1 Декларации культурное разнообразие определено, как совокупность различных форм культуры, которые изменяются во времени и пространстве и которые проявляются в неповторимости и многообразии особенностей, присущих группам и сообществам, составляющим человечество. Культурное разнообразие, таким образом, представляет собой источник обменов, новаторства и творчества, а также подчеркивает необходимость культурного разнообразия для человечества, как биоразнообразие для живой природы. В этом смысле оно является общим достоянием человечества и должно, по мнению авторов, быть признано и закреплено в интересах нынешнего и будущих поколений.
Эксплицируя термин «языковое разнообразие» можно сказать, что это понятие может подчеркивать количественную и качественную неоднородность языковой ситуации. Подчеркивая определенную связь между разнообразием биологических видов и языков, наиболее интересное представление о языковом разнообразии сформулировано в рамках подхода эколингвистики. Термин «языковое разнообразие» получил широкое распространение в рамках этой гибридной дисциплины, где он тесно связан с понятием биоразнообразия. Раздел эколингвистики, изучающий взаимодействие языков, языковых групп и индивидов с окружающей средой получил название лингвистической экологии.
У истоков данной проблемы стоял американский лингвист Э. Хауген, который в 1970 году в докладе «Экология языка» ввел аспект языкового мира человека и мира природы в социолингвистику и психолингвистику1. Язык существует только в сознании говорящих на нём индивидов и функционирует только при взаимоотношениях с другими говорящими и с их социальным и природным окружением. Эколингвисты утверждают, что взаимодействие языка и природы происходит на двух уровнях: во-первых, это физиологических уровень, т.е. взаимодействие с другими языками в сознании говорящего. Во-вторых, на социальном, имея ввиду взаимодействия с социумом, в котором язык используется как средство коммуникации.
Согласно Ethnologue языковое разнообразие представлено всеми функционирующими («живыми») языками. «Живой» язык определяется, как тот, который имеет по крайней мере, одного носителя, для которого этот язык является первым. Точное число известных живых языков варьируется от 6000 до 7000, в зависимости от точности определения «языка», и, в частности, от того, как определяет различие между языками и диалектами. По состоянию на 2016 год, в соответствии с Ethnologue каталогизировано 7,097 живых человеческих языков. Далее, согласно Ethnologue, около 389 языков (около 6%) имеют более миллиона говорящих, которые вместе охватывают 94% населения мира2.
Языковое разнообразие в рамках конкретного региона формирует определенную языковую ситуацию. Н.Б. Вахтин и Е.В. Головко определяют языковую ситуацию, как совокупность форм существования одного языка или совокупности нескольких языков в их социальном и функциональном взаимодействии в пределах определенных территорий: регионов или административно-политических образований3. Кроме того, любую языковую ситуацию можно определить посредством трех признаков: количественных, качественных и оценочных. Так, количественные признаки языковой ситуации включают общее количество идиом, т.е. всех форм коммуникативных систем, которые включают языки, диалекты, говоры и пр. Качественные признаки характеризуют функциональное взаимоотношение идиом, их родство и пр. Оценочные признаки включают в себя коммуникативную пригодность, престижность, эстетическую ценность и пр.
Сами языковые ситуации могут быть по-разному классифицированы. Так, по качественному признаку языковые ситуации можно подразделить на одноязычные и многоязычные. К государствам, характеризующимися одноязычной языковой ситуацией, на сегодняшний день, относятся, без учета диалектных особенностей, около 6 стран, что составляет около 6% от общего числа государств, как уже отмечалось. Многоязычные государства, также, можно подразделить, в зависимости от количества языков, но большинство, около 30%, всех стран занимают те, в которых количество языков варьируется от 11 до 50. Так, рассматривая языковое разнообразие, например, в Европе и сравнивая его с другими регионами, можно сказать, что европейский регион – самый лингвистически бедный регион. Последние подсчеты всех ныне живущих и многих вымерших языков дают число 275 языков (и большинство из них на территории бывшего СССР)4.
Таким образом, языковое разнообразие может быть определено по-разному и самым «простым» способом является статистическое наблюдение и подсчет числа автохтонных языков для данной территории. Это общее определение делает акцент исключительно на численной стороне местных языков: чем больше языков – тем больше языковое разнообразие. Так, например, Нигерия со своими более чем 400 языками имеет большее разнообразие, чем вся Европа. Зачастую, когда подчеркивают, что Нигерия имеет более 400 языков, а Европа – гораздо меньше, имеются ввиду только языки Нигерии или Европы, использующимися жителями Нигерии или Европы на протяжении веков. Языки, которые «пришли» в Нигерию или Европу вместе с иммигрантами и беженцами не учитываются. Большинство языков той же Нигерии местные, т.е. распространены только в пределах ее территории. В Европе, к примеру, немецкий не является местным языком только для Германии, а принят, как разговорный во многих государствах, к примеру, в Австрии, Швейцарии и Бельгии. На нем говорят люди, не являющиеся иммигрантами или беженцами, или их потомками. Таким образом, учет только автохтонных языков не дает точного представления о языковом разнообразии. Другим, наиболее полным является учет всех языков, функционирование которых на данной территории зафиксировано и связано с некоторой языковой группой.
Анализ практики регулирования общественных отношений в рамках утилитарной модели
Очертив примерные исторические периоды формирования отношения к культурному и языковому разнообразию необходимо далее обратиться к анализу современных утилитарных языковых политик на большом корпусе нормативно-правовых источников.
Можно с уверенностью утверждать, что утилитарный тип языковой политики на сегодняшний день является чуть ли не единственным способом организации языкового разнообразия. Данный тезис подтверждается анализом норм конституционного и специального языкового законодательства ряда современных государств81.
Данный анализ является в высшей степени репрезентативным, потому что конституционно-правовые нормы имеют ряд важных особенностей, которые заставляют в качестве примера рассматривать именно их, а именно: особую юридическую силу и также фундаментальную важность общественных отношений, регулируемых ими82. Поэтому, анализ законодательства в данном исследовании в основном сосредоточен на анализе конституционных норм, а там, где их недостаточно для уяснения смысла, привлекается специальное языковое законодательство. Между тем, необходимо отметить, что в рамках работы не рассматривались подробно многие нормативные акты, так или иначе касающиеся вопросов языковой политики, к примеру, законодательство об образовании, выборах и пр. Анализ этих областей не предполагался, по причине опасности лишней конкретизации, т.к. анализ конституционных и специальных норм достаточно репрезентативен в рамках исследования. Кроме того, данную выборку нормативно-правовых актов можно объяснить и с точки зрения коллизионного права, в том смысле, что достаточно буде рассмотреть только их.
Так, в теории государства и права выделяют несколько видов коллизий в праве83: по основанию юридической силы, по специализации акта и пр. При выявлении элементов правовой нормы могут обнаружиться противоречия между установленными на разных законодательных уровнях условиями применения или определениями содержания нормы. В этих случаях применяются следующие правила: определения норм, содержащиеся в нормативных актах Российской Федерации, имеют преимущество по отношению к нормам, установленным в актах субъектов Федерации. Отсюда следует, что специальное федеральное законодательство или законодательство в унитарном государстве о языках, по юридической силе превалирует над языковым законодательством субъектов или регионов и автономий. Как уже отмечалось, языковые нормы Конституции обладают высшей юридической силой, из чего следует, что ни одни другие нормы любых уровней законодательства не могут им противоречить. Также, можно утверждать, что нормы языкового законодательства являются нормами специальными, по отношению к нормам регулирующими общественные отношения в других областях, таких как СМИ, образование и пр., что значит, что в случае противоречия, применяются положения диспозиций данных (языковых) норм.
Языковая унификация и фиксация на конституционном уровне только одного – государственного/официального/рабочего языка, сегодня уже не является распространенной84. Государства, придерживающиеся такой политики можно, по аналогии с определениями Ч. Кукатаса назвать изоляционистскими в языковом плане, т.к. отсутствие надлежащей языковой компетенции у представителей меньшинств исключает возможность им интегрироваться в такие общества85. В рамках этой модели языковой политики с негативными проявлениями диглоссии пытаются бороться, не признавая другие языки. Следовательно, эти языки не могут функционировать в официальных сферах и фактически остаются «низкими», что усугубляет языковую ситуацию. Некоторые государства, все же, допускают возможность введения в правовое поле новые языки, но при определенных обстоятельствах. Так, в Конституции Македонии допускается признание второго официального языка только при условии того, что на нем будет говорить не менее 20 % населения86.
Другие конституции, например, австрийская, гватемальская и эквадорская, объявляют официальным языком только один язык, но обязуются защищать и недискриминировать языки меньшинств (однако, какие именно меньшинства и языки имеются ввиду в текстах не указано) и т.д. Данные примеры говорят о попытках конституционных компромиссах, хоть и явно дискриминируют некоторые языки. Хуже, когда наряду с политикой юридического непризнание реализуется политика языковой ассимиляции87.
Прибалтийские государства являют собой современный пример, демонстрирующий дискриминационную языковую политику как бы «в ответ» на подобную же политику со стороны некогда Советского Союза88. При этом, формально признаются права языковых меньшинств. Так, принятая в 1922 году Конституция Латвийской Республики с 6 ноября 1998 года устанавливает, что государственным языком Латвии является латышский язык (ст. 4), и это положение можно изменить лишь референдумом (ст. 77). Правда, в принятом в тот же день новом разделе Конституции «Основные права человека» за лицами, принадлежащими к национальным меньшинствам, признаются права сохранять и развивать свой язык, этническую и культурную самобытность (ст. 114)89.
Поправки от 30 апреля 2002 г. добавили в Конституцию еще две языковые нормы: парламентарии перед вступлением в должность должны приносить клятву «укреплять латышский язык, как единственный государственный язык» (ст. 18), и он же является единственным рабочим языком Сейма (ст. 21). Избиратели, имевшие право обращаться в государственные и местные учреждения и получать ответы по существу в результате поправок теперь имеют право получать ответы только на латышском языке (ст. 104).
Наконец, после вступления Латвии в Европейский Союз, одновременно с принятием 23 сентября 2004 года обязательных поправок к конституции о допуске к местным выборам граждан ЕС, было также установлено, что латышский язык является рабочим языком самоуправлений (ст. 101), что тем самым ограничивает право других языков на функционирование в официальной сфере.
Действующий закон «О государственном языке» («Valsts valodas likums») вступил в силу 1 сентября 2000 года и в полной мере реализует языковые ограничения для национальных меньшинств, вытекающие из статей 4, 101 и 104 Конституции, и не гарантирует тех их прав, которые провозглашены в статье 114. Закон (ст. 5) предусматривает, что все языки, кроме латышского языка, являются иностранными, не делая исключений для языков национальных меньшинств. Закон признает право использовать любой язык в частной сфере (ч. 3 ст. 2), однако допускает «пропорциональное» вмешательство государства в вопросы употребления языков в частной сфере, если это оправдано «законными интересами общества» (часть 2 ст. 2). Законодательство не гарантирует права использовать другие языки, кроме государственного языка, при устном общении с органами власти, а также прямо запрещает в большинстве случаев (ст. 10) использовать другие языки при письменном общении, не делая исключений для регионов со значительным или даже преобладающим нелатышским населением90.
Прибалтика – это уникальный исторический регион с точки зрения исследования, поэтому представляется необходимым рассмотреть его конкретно. Общие исторические судьбы, общий географический регион и огромное взаимное влияние в том числе на уровне языков позволяет говорить о прибалтийском регионе: Латвии, Литве и Эстонии, как о специфических государствах, одноязычная языковая политика которых является абсолютно продуманной и целостной, в контексте социальной и культурной политики каждого из государств, а также, как было сказано выше, опирается на ряд принципов.
Критический анализ утилитарной модели языковой политики
Как отмечалось ранее, согласно точке зрения И. Берлина, можно выделить две принципиально отличные друг от друга концепции свободы: позитивная и негативная. О позитивной свободе и ее связи с утилитарной этикой было сказано достаточно для того, чтобы перейти к ее критике.
Негативное понимание свободы находится в основе других теорий либерализма, восходящих к Дж. Локку, Т. Гоббсу, и пр. Так, Т. Гоббс писал: «Свободный человек тот, кому ничто не препятствует делать желаемое»124. Кроме классиков либеральной философии, зачатки представлений об идее негативной свободы можно найти и у античных мыслителей.
Для того, чтобы критически исследовать применимость в рамках языковой политики того или иного вида свободы необходимо разобрать аргумент еще одного сторонника идеи позитивной свободы – Ч. Тэйлора. Исследователь пишет о том, что индивид в процессе осуществления своей свободы всегда сталкивается не только с внешними, но и внутренними препятствиями в процессе своей свободной деятельности. Кроме того, насколько вообще возможно говорить о независимом и вполне рациональном принятии решений, когда с самого рождения человек включен в целую систему общественных институтов, которые определяют его выборы, можно сказать, заранее. Философ говорит о том, что гобсианская модель свободы, когда свободным является лишь тот, кому «…ничто не препятствует делать желаемое» является грубым упрощением реальной проблемы индивидуальной свободы. Ч. Тэйлор пишет: «Свобода не может быть отсутствием внешних препятствий, ибо есть и внутренние. И внутренние препятствия не исчерпываются теми, какие видит сам индивид, так что он не может быть последним судьей в этом вопросе. Он может глубоко ошибаться относительно своих целей и того, от чего он желает отказаться. Если это так, то он менее свободен в сколько-нибудь осмысленном понимании этого слова. Поэтому мы не можем настаивать на непогрешимости суждений субъекта о его собственной свободе и не можем исключать более зрелые суждения других…»125.
Каким же образом можно опровергнуть эту идею сторонников позитивной свободы? Конечно, необходимо признать, что люди не всегда способны осознать подлинную ценность и масштаб своих желаний, ведь иногда побудительные мотивы иррациональны, а чего-то они могут просто не учитывать. Более того, нет никаких оснований отказывать окружающим в способности более здраво судить о собственных желаниях, на чем, собственно, строятся важнейшие общественные институты, например, воспитания и образования. Они помогают распределить приоритетность целей, на которых основывается индивидуальный выбор, о чем также говорит Ч. Тэйлор. Однако, утверждение «позитивистов», на наш взгляд, слишком очевидно противоречит повседневной интуиции, что можно продемонстрировать. В связи с этим, можно упомянуть об интересном историческом примере из жизни Д. Юма, который приводит М. Сэндел. Однажды, Д. Юм вынужден был уехать из города. Он сдал свой дом знакомому, который в его отсутствие произвел в нем ремонт. Когда же Д. Юм возвратился, то ему предъявили счет за ремонт дома. Дело дошло до суда, где философ с негодованием отмечал абсурдность ситуации, когда, даже руководствуясь, как кажется, благими целями, на стороннего человека может лечь дополнительная ответственность, что, по его мнению, является несправедливым положением дел. Дело в том, что в данной ситуации ответственность у одного порождается волей другого человека, что, согласно нашей интуиции, несправедливо в большинстве случаев. Более того, такое очевидное вторжение в частную жизнь может быть подвергнуто осуждению и наказанию. Кроме того, нельзя однозначно утверждать, что институты семьи и образования оказывают исключительно положительное влияние, ведь хорошо известны случаи, когда в рамках традиционного воспитания и образования нарушаются самые базовые права человека, а также наносится серьезный душевный и физический вред. Поэтому, именно такое понимание свободы, как невмешательства в частную жизнь, закреплено в правовых источниках большинства государств, в ряде правовых институтов, к которым в первую очередь относятся институты собственности, наследования, сделки и пр. 126
Таким образом, не нужно допускать расширительного толкования негативной свободы, распространяя его на психологические аспекты жизни людей. В таком случае есть риск прийти к всеобъемлющей этической теории свободы, многие положения, которые совершенно справедливо критикуют сторонники позитивной свободы. Это значит, что понимание негативной свободы должно оставаться в рамках социальной философии.
Также, нужно подчеркнуть, что реализация либерального общественно-политического курса предполагает не только теоретические поиски, но и практические мероприятия. Это значит, что даже если вероятность утверждения такого общесоциального блага, которое может привести к тоталитаризму, минимальна, все-таки необходимо предпочесть вообще отсутствие единой этической платформы и отдать предпочтение этическому релятивизму, что также становится особенно актуально в эпоху глобальной миграции населения, когда представители различных культур начинают сосуществовать на одной территории. Этот тезис предполагает и свое следствие: отсутствие единой общественной концепции блага возлагает особые надежды на общественное согласие и договорную модель социальной кооперации. И, несмотря на то, что стабильности гораздо легче добиться в рамках этически гомогенного общества, все же, как показывает опыт государств недалекого прошлого (в первую очередь СССР), неразвитая социальная практика договариваться о наиболее значимых общественных отношениях может обернуться большими проблемами, с которыми в том числе сталкивается и современная Россия, в попытках решить проблемы гражданской интеграции и солидарности.
Еще дальше в размышлениях о природе свободы пошел Ч. Кукатас. В своей работе «Two Constructions of Libertarianism». Его точка зрения на свободу особенно интересна, потому как он прямо соотносит ее с понятием культурного разнообразия. С самого начала надо сказать, что философ понимает свободу в узком негативном смысле, о чем говорилось выше: «Либертарианцы полагают, что индивиды имеют право жить так, как они хотят, свободные от вмешательства других индивидов или государств»127. Кроме того, свою аргументацию Ч. Кукатас основывает на тезисе Дж. Локка о «самособственности» индивидов, который писал: «Хотя Земля и все низшие существа являются общими для всех людей, все же каждый человек обладает правом собственности на самого себя: никто не имеет права на человека, кроме самого человека. Мы можем сказать, что работа его тела и работа его рук – это его собственность. Что бы тогда он ни создал из того материала, который предоставила природа, и оставил его, то он смешал свой труд и соединил с ним что-то свое, и тем самым сделал это новое своей собственностью»128.
Исходя из понимания свободы, как свободы-от и концепции прав собственности, обращенной на самих себя, Ч. Кукатас предлагает представить две гипотетические модели общества. Обе модели признают два ключевых принципа: принцип недопущения агрессивного насилия и принцип права собственности индивидов на самих себя и приобретенных с помощью труда вещей.
Однако, сущностным различием между ними является как раз понимание свободы в связи с многообразием этических установок. Одна модель, которую философ называет «Союз свободы», постулирует, что свобода не является предметом выбора, а значит никому не разрешено жить в условиях несвободы, если он сам четко не заявил о частичном отказе от нее. Таким образом, запрещенными оказываются любые ассоциации, которые не основываются на согласии их членов «подчиняться определенному руководству». Это означает, что некоторые виды общественных коопераций в Союзе свободы места нет. На практике это может обернуться тем, что, например, определенные религиозные или этнические объединения, не предоставляющие в своих границах свободы выбора для своих членов добровольно выйти из них, оказываются вне закона, т.к. они явно нарушают принцип свободы. Продолжая мысль Ч. Кукатаса, можно сказать, что сегодня многие государства отказываются признавать и добровольный отказ индивидов от свободы, примером чему является запрет на рабский труд или занятие проституцией в ряде государств.
Исходя из того, что свобода является высшей ценностью, предполагается консенсус относительно ее сущности и меры, а также наличие определенной политической структуры, основной задачей которой являлось бы проверка тех или иных действий членов Союза на соответствие принципу свободы. Таким образом, нетрудно заметить, что в Союзе свободы «исповедуется» понимание свободы в позитивном смысле, как предустановленное условие реализации индивидуальной свободы индивидов.
Модель языковой политики нейтральности как альтернатива утилитарному подходу к языковому разнообразию
А. Паттен прямо не указывает, что перечисленные трудности являются следствием политики утилитаризма, однако делает справедливый вывод о том, что альтернативой им должна служить теория, исходящая их иных моральных оснований и он, в качестве такой теории, выбирает идею либеральной нейтральности, впервые сформулированную Дж. Роулзом150. Он, таким образом, критически относится к эффективности утилитарной языковой политики и обоих подходов в ее рамках, за то, что они не достигают своих целей и иронично замечает: «Единственным вариантом поддержать некоторый определенный исчезающий язык будет вариант «заточения» его носителей в рамках собственного языкового коллектива, отказывая в доступе к другим языкам (путем ограничений свободы выражения или передвижения). А единственным вариантом установить один общий язык – принудительный возврат к ситуации национального строительства времен XIX в., что многие сегодня сочтут просто ужасным»151.
Таким образом, альтернативная модель языковой политики должна соотносить свободу в негативном смысле с либеральной нейтральностью государства – с другой. В данном случае, требование к государству оставаться нейтральным прямо следует из определения свободы, как возможности индивидов существовать так, как им захочется, не ограничивая при этом свободу других. Государство нейтрально таким образом, что не выступает в качестве морального сверх-субъекта и не стремиться навязать некоторую определенную норму морального поведения. Его назначением, таким образом, является контроль за соблюдением справедливого распределения ресурсов и защита от внешней и внутренней агрессии. Во области языковой политики, таким образом, государство не должно директивно устанавливать одноязычие или мультилингвизм, ссылаясь на достижение некоторых положительных эффектов, т.к., как было показано, такая утилитарная ориентация сталкивается с непреодолимыми трудностями. В связи с этим, необходимым видится разработка такой модели языковой политики, которая бы соответствовала либеральному пониманию свободы и исключала бы теоретические трудности применения утилитарного подхода. Одну из таких моделей предложил А. Паттен. В связи с этим, он формулирует свой альтернативный вариант языковой политики, названный им пропорциональный государственный мультилингвизм (prorated official multilingualism)152.
Тем не менее, на современном этапе развития общественно-политического сознания, необходимо признать, что основную роль в осуществлении языковой политики по-прежнему централизовано осуществляет государство153. В данном случае, принципом, на основе которого оно может осуществлять администрирование, является нейтральность (или либеральная нейтральность).
В понимании Дж. Роулза, государство нейтрально тогда, когда оно не намерено продвигать или поддерживать какую-либо конкретную концепцию блага или конкретного образа жизни, но вместо этого направляет свое внимание на создание справедливых условий, при которых различные формы жизни смогут стремиться к успеху154. В связи я этим, А. Паттен предлагает такой вариант языковой политики, которая направлена на выработку и реализацию справедливых условий, внутри которых все формы жизни (ways of life) могут бороться за свое благополучие: «В отношении языковой политики это означает создание таких справедливых условий, в которых разные языковые коллективы могут бороться за сохранение и успех своих языковых сообществ»155. Говоря в общем, такой подход предполагает доступ, или «контекст выбора». При этом по мысли А. Паттена, носителям языка, необходимо предоставить равное признание их «языковых» прав на использование своего языка, т.е. он в данном случае также заимствует понятие равенства (equality) у Дж. Роулза. Данное правило применимо таким образом, что носитель одного языка может пользоваться для коммуникации с властями не только своим, но и любым другим языком, получившим признание.
Таким образом, во-первых, модель языковой политики А. Паттена, предполагает активное участие государства в распределении ресурсов. Далее, во-вторых, он признает невозможным полный отказ государства от официального языка, а также разрешение вообще всех возможных языков. Он указывает на определенные сходства нейтральности, в отношении языка с нейтральностью, в отношении религии. Так, он подчеркивает, что именно нейтральная позиция государства по невмешательству в духовную сферу смогла предотвратить незатихающие религиозные конфликты в Европе и оказалась крайне продуктивной, когда предоставила подданным свободу совести и возможность самостоятельно выбирать свою религиозную принадлежность. Вместе с тем, он отмечает, что в отличии от религии, которую государство может не выбирать, язык ему придется выбрать, потому как без официального языка и норм его употребления невозможно никакое управление, особенно это касается исторически многоязычных регионов, а также государств, с постоянным притоком мигрантов.
Таким образом, он выделяет два подхода: подход дерегулирования (disestablishment) и подход равенства (even-handedness)156. Дерегулирование, например, в сфере религии, представляет собой полный запрет на пропаганду религии в школе, в то время, как подход равенства означает равное представительство всех возможных религий, без преференций и дискриминации. В отношении языков дерегулирование, по мнению исследователя, неприменимо, но равное их представительство возможно.
Поэтому вводится условие, согласно которому необходимо принимать во внимание, сколько именно носителей языка нуждаются в таком признании. В данном случае речь идет о принципе «where numbers warrant», который является часто упоминаемой оговоркой в канадском языковом законодательстве, в соответствии со ст. 23 Конституционного акта 1982 г., предполагающий, что вопрос о преподавании на французском или английском в федеральных школах решается в соответствии с числом носителей того или иного языка и исходя из реальной необходимости в этом157.
Следовательно, мультилингвизм в понимании А. Паттена не предполагает поддержку многоязычия, исходя из традиции или заботе о сохранении культурного наследия. Рассматривая языковую политику в инструментальном ключе, он принципиально не сводит ее к культурной политике протекционизма некоторого исторического наследия, что, в общем, соответствует либеральному взгляду на свободу, которая предполагает, что какой бы сильной не была традиция, ее нельзя абсолютизировать и принудительно навязывать гетерогенному обществу. При этом, он подчеркивает, что обязанность непосредственно заботиться о сохранении своего языка практически целиком ложится на самих носителей языка. Государство при этом выполняет роль арбитра, которые задает стандарты равенства возможностей и честного распределения коммуникативных ресурсов.
Несмотря на то, что данный подход помогает устранить трудности утилитарного подхода в языковой политике, его можно подвергнуть критике. Отправной точкой критического анализа будет выступать полнота понимания свободы человека и степени ее ограничения со стороны государства.
Так, во-первых, А. Паттен подчеркивает, что, хотя политика языковой нейтральности, основанной на равенстве и отрицает планирование, некоторых существенных вопросов планирования все же не удастся избежать. Поэтому, в рамках пропорционального официального мультилингвизма уже требуется, чтобы четко определялись языки, в которых нуждается население. Кроме того, данная проблема усложняется, когда помимо местных языков, на территорию государства осуществляется активный приток иноязычных мигрантов. И тот и другой вопрос будет решаться официально и централизовано от имени государства с его бюрократическим аппаратом, что в итоге может привести к злоупотреблениям158.