Содержание к диссертации
Введение
Раздел I. Генезис и детерминанты контейнерной модели общества как социального феномена 22 - 71
Раздел II. Сущность и особенности феномена КМО в современном обществе 72 - 122
Раздел III. Формы репрезентации феномена контейнерной модели общества в современных социальных практиках 123 - 164
Заключение 165 - 180
Список литературы 181 - 193
- Генезис и детерминанты контейнерной модели общества как социального феномена
- Сущность и особенности феномена КМО в современном обществе
- Формы репрезентации феномена контейнерной модели общества в современных социальных практиках
Генезис и детерминанты контейнерной модели общества как социального феномена
Феномен контейнерной модели общества как характерное для современного социума явление пронизывает социальную и духовную сферы общественной жизни, оказывая существенное влияние на политическую жизнь. Оно моделирует социальную действительность, делая ее интеллигибельной в глазах индивида.
Необходимость социально-философского анализа данного явления, введения в научный оборот понятия контейнерной модели общества продиктована тем, что в современном общественном дискурсе (формируемым, главным образом, через СМИ) всё чаще прослеживаются тенденции к выстраиванию непреодолимых социокультурных границ между разными группами индивидов, а также позиционирование этих групп как гомогенных, статичных единств, неспособных к социальным диффузиям и изменениям.
Следует отметить, что феномен контейнерной модели общества в отечественной научной литературе пока не разработан, поэтому данная работа будет в основном базироваться на переведенных автором с иностранных языков источников, которые, за некоторым исключением, написаны в рамках социологии, философской антропологии и культурологических исследований.
Предметом исследования является контейнерной модели общества как феномен, отражающий современную социальную реальность, ее структуризацию и воспроизведение в рамках общественного дискурса. Главным аспектом анализа выступает принцип деления всего социума на статичные группы и отождествления их с неизменными резервуарами («контейнерами»), представляющими собой хранилища темпорально неизменных культурных и этнических свойств и качеств.
Прежде чем перейти непосредственно к анализу феномена контейнерной модели общества в контексте современности, необходимо обратить внимание на то, каким образом происходили его генезис и становление, какие именно связи и взаимоотношения обусловили его возникновение. В соответствии с принципом единства исторического и логического стоит определить точки бифуркации, впоследствии приведшие к оформлению контейнерной модели общества в ее нынешнем виде.
В любом учебнике по истории Нового времени, первые главы будут посвящены, как правило, Великим Географическим Открытиям. Подобный выбор обычно объясняется тем, что именно в этот исторический промежуток европейцы и в технологическом и в духовном смысле, наконец, достигли такого состояния, которое позволило им выйти за пределы привычного для себя мира и отправиться на поиски новых земель, которые, в свою очередь, в будущем дадут ему возможность приобретения новых знаний и дальнейшего продвижения технического и социального прогресса. На самом деле существует несколько условных дат «окончания» Средних веков и «начала» Нового времени. Одна из них это 1492 год, когда произошли два события: была завершена Реконкиста (пала Гранада, последний оплот ислама в Европе), и Колумб высадился на американском континенте. То есть, с одной стороны, представители мусульманской веры были изгнаны за пределы Европы, с другой – для европейцев был открыт новый континент, который в будущем сыграет значительную роль в глобальном историческом процессе.
В свое время британский социолог С. Холл сетовал на то, что при необходимости краткого описания эпохи Раннего Нового времени и Великих Географических Открытий исследователи вынуждены прибегать к довольно условным хронологиям и использовать грубые исторические обобщения1. Не собираясь спорить с этим, нужно отметить, что эти обобщения в той или иной мере – продукт исторической науки и систем периодизации, разработанных в эпоху Нового и Новейшего времени, начиная с творчества итальянских гуманистов до общественных концепций конца ХХ века1. С некоторыми оговорками можно выделить следующие критерии, на которых долгое время основывался и во многом до сих пор основывается дискурс всеобщей истории2:
Во-первых, европоцентризм3, в соответствие с которым «Европа», фигурируя в роли единого научного, культурного и духовного целого, воспринимается как центр, откуда вершатся судьбы «остального» мира. Складыванию подобного мировидения во многом поспособствовала уже упомянутая эпоха Великих Географических Открытий, в самом названии которой уже кроется европоцентризм. Государства и народы, «открытые» европейцами в ходе завоевательных и исследовательских экспедиций, и так знали о собственном существовании и вовсе не нуждались в европейском «открытии». Однако их мировидение не берется в расчет по той причине, что не они, а европейцы (вначале испанцы и португальцы, затем голландцы, англичане и французы) расширяли горизонты собственных знаний и сфер влияния, а значит, были орудиями движения прогресса. Отсюда вытекает следующий критерий.
Во-вторых, непрерывность исторического прогресса. Этот тезис справедливо можно назвать одним из главных столпов европейской философии истории, утвержденным Г. Гегелем4 и получившим значительное развитие в трудах К. Маркса5. Он понимается как движение вперед, ведущее от более простых форм существования к более сложным и совершенным.
Образцом для прогресса становится обобщенная история европейских стран. Европа, преуспевшая в техническом и социальном развитии, через влияние на не-европейские страны как бы транслирует свои достижения (к числу которых по умолчанию причислялись капитализм, милитаризм, политические и культурные институты) на весь мир, таким образом, благоприятствуя прогрессу и представляя собой определенную модель, по которой рано или поздно должно пройти развитие всех обществ. Это не значит, что европейская история, включая колониальное господство и рабовладение, рисуется исключительно в «белом» цвете. Однако «темные страницы истории» в данном случае воспринимаются как неизбежное зло. Характерно, что К. Маркс, жестко критиковавший колониализм, всё же признавал его историческую необходимость для распространения идей прогресса1. При этом сам прогресс предстает как прямое порождение европейской цивилизации. Это подводит нас к последнему важному критерию нарратива европейской истории.
В-третьих, европейское развитие представляется как феномен, который всецело можно объяснить с помощью традиций и истории, имевших место исключительно в пределах Европейского континента2. Таким образом, всё выглядит так, будто до наступления Нового времени и эпохи Географических открытий Европа и «остальной» мир существовали и развивались независимо друг от друга. Определенными вехами в утверждении Европы как гомогенного целого чаще всего называют: во-первых, уже упомянутый 1492 год, когда европейская цивилизация, а именно Испания, отторгла от себя последние остатки мусульманской цивилизации и стала целиком христианской; во-вторых, 1453 год - рубеж, после которого остатки Римской империи (Византии) были окончательно поглощены османским государством, что заставило европейские христианские страны почувствовать себя не только единственными оставшимися преемниками римской цивилизации, но и единой крепостью, яро охраняющей христианскую веру от нападок «чужой» религии - ислама.
Таким образом, в историческом дискурсе сложился образ единой и самодостаточной Европы, занимающей определенный ареал на географических картах и окруженной «остальными» странами. Однако не стоит забывать, что данный дискурс формировался столетиями. В самом историческом процессе действительно происходили события, предопределившие складывание подобного мировоззрения.
Представляется рациональным тезис, что сами по себе понятия «Европа» и отождествляемый с ним «Запад» были осознаны и «выкованы» тогда, когда появился «Восток», «не-христиане», «не-европейцы»1. Иными словами, возник тот образ «чужого», рождению которого способствовали Великие Географические открытия. Здесь необходимо сделать некоторые уточнения, так как разделение на «свои» и «чужие» в том или ином виде существовало во все исторические периоды. Но «чужой», речь о котором пойдет ниже, имеет важную специфику, заключающуюся отнюдь не только в противопоставлении христианства другим религиям и в первую очередь исламу (хотя это тоже играет большую роль, как мы увидим в дальнейшем).
Сущность и особенности феномена КМО в современном обществе
Рассмотрев генезис и основные детерминанты контейнерной модели общества, обратимся к ее функционированию в современном обществе.
Анализ важнейших атрибутов контейнерной модели общества предполагает рассмотрение генезиса данного понятия в работах других исследователей, смысла определения «контейнерная модель общества».
Прежде всего. нужно подчеркнуть, что понятие «контейнерная модель общества» имеет сравнительно недавнее происхождение. Оно относительно ново для зарубежной гуманитарной науки и пока имеет весьма слабое распространение в отечественной науке. Возможно, именно по этой причине у понятия отсутствует четкая дефиниция этого феномена и область его применения. В любом случае контейнерная модель общества изначально была тесно связана с политологической сферой или явлением национального государства.
Именно в этом контексте понятие контейнерной модели общества начал использовать политический философ и социолог У. Бек, который одним из первых ввел это понятие в научно-исследовательский аппарат.
Исследователь использовал его в качестве своеобразной метафоры, чтобы обозначить позицию национального государства в период глобализации. У. Бек придерживается позиции, что национальное государство – это не просто политическое образование, но также мощный и очень влиятельный социальный конструкт. По его представлению, институт национального государства предполагает «государственное распоряжение пространством»1, которое подразумевает главенство государства над обществом. Это приводит к тому, что в конечном счете понятия национального государства и общества отождествляются, и «общественный строй» становится прямым синонимом «государственному строю». В таком виде общества начинают восприниматься как независимые друг от друга самостоятельные единицы, «ибо во властном пространстве национального государства они удобно устраиваются, словно в контейнере»1. Можно сказать, что, используя понятие контейнера, Бек метафорическим образом обозначил образ общества, нераздельно соединенного с политическим институтом.
В то же время, по словам Бека, контейнерная модель общества воспроизводится, утверждается и транслируется через гуманитарные науки, такие как социология и экономика (в фундаментальных трудах М. Вебера и К. Маркса общество рассматривалось сквозь призму государства). Кроме того, национальное государство, взяв на себя роль института, генерирующего общество, стандартизирует все виды социальных практик: язык, рынок труда, культуру и пр. Соответственно, сформированная в течение долгих лет контейнерная модель общества вступила в социальное противоречие с достаточно новым процессом глобализации, который по своей природе является надгосударственным. Это приводит к генерации конфликта, возникающего из-за противоречия между привычным «замыканием» общества в государственных рамках и глобализационными процессами, нивелирующими эти рамки.
Если У. Бек применял понятие контейнерной модели общества для анализа социально-духовного конфликта, неизбежно возникающего в условиях глобализации, то социолог Андреас Виммер и антрополог Нина Глик-Шиллер использовали контейнерную парадигму для исследования проявлений так называемого методологического национализма в миграционных исследованиях2.
Подобно У. Беку, указавшего на национально-государственную «территориальную ловушку», в которой оказались гуманитарные науки, А. Виммер и Н. Глик-Шиллер усматривают источник методологического национализма в «территориализации социально-научного воображаемого и сужении аналитического фокуса до границ национального государства»1. По словам этих авторов, на протяжение долгих десятилетий общественные науки занимались тем, что разрабатывали «паутину социальной жизни» внутри «контейнера» национального общества. Элементы, по каким-либо причинам не вписывавшиеся в рамки «контейнера», отсекались в ходе сбора данных и их анализа2.
Контейнерная модель общества заключала в себя культуру, экономику, государственный строй, которые рассматривались как структурирующие атрибуты единого целого. Теоретические дебаты велись лишь вокруг того, какой из данных элементов имеет первостепенное значение для выстраивания общественной системы. Например, Маркс указывал в качестве такового экономику, Парсонс – культуру и т.д. В данном контексте А. Виммер и Н. Глик-Шиллер подчеркивают то, что никто из теоретиков не задавался вопросом, почему границы того или иного общества сложились именно в данном виде, и каковы могут быть последствия этой методологической лимитации.
Авторы прослеживают историю формирования контейнерной модели общества в научной историографии от последних десятилетий XIX до конца ХХ в., выделяя при этом три фазы.
Первая фаза (около 1870 г. до Первой Мировой войны). Происходит интенсивное строительство национальных государств и формирование национального самосознания в том виде, в каком они с небольшими изменениями существуют до сих пор. Параллельно идут активное развитие капитализма и экономическая экспансия африканских и южноамериканских земель, что стимулирует увеличение миграционного потока рабочей силы. Наложение друг на друга этих явлений приводит к созданию и усилению института пограничного контроля и регулирования миграционных потоков, так как национальная система видит в них чужеродные для себя элементы. Важно и то, что государственно образующим постепенно стал основанный на идеологии Просвещения образ «гражданского» общества1. Под обществом, в первую очередь, подразумеваются нация, объединенная общим наследием и родиной, вне зависимости, куда уехал один из членов данной нации2.
Вторая фаза (от Первой мировой войны до Великой депрессии 30-х гг.). «На наш взгляд, снижение уровня глобальной экономической интеграции в течение этого периода побуждало и способствовало качественному скачку в построении национального государства и появлению контейнерной модели в социальных науках»3. Значимая роль в создании общественно-контейнерной парадигмы в социологии, по мнению авторов, принадлежит Чикагской социологической школе. Социальный строй, существующий внутри национального государства и являющийся его составной частью, стал априорным условием как социальных наук, так и миграционных исследований4. Что касается фактов о наличии потоков трудовой миграции в предыдущие периоды, то они игнорировались. Одновременно фигура современного мигранта стала воплощением чужеродного элемента и потенциальной помехи для социального строя, «присущего» данному обществу. Ассимиляция позиционировалась как единственный способ устранения этой угрозы. При этом ассимиляция интерпретировалась как полное растворение мигранта внутри государственного «контейнера». Виммер и Глик-Шиллер отмечают, что, хотя многие исследования приверженцев Чикагской школы собирали многочисленные данные, свидетельствующие о наличие транснациональных связей и внутренней инфраструктуры в мигрантской среде, эта информация воспринималась как проявление «транзитного феномена», который исчезнет в ходе ассимиляции.
Третья фаза (Вторая мировая - «холодная война»). Колониальному строю приходит конец, мир разделяется на множество суверенных государств. Теперь каждый индивид, чтобы стать частью мирового общества, должен был изначально принадлежать к одному из этих государств. Согласно Виммеру и Глик-Шиллер, в это время окончательно оформляется взаимосвязь между национальным мышлением и контейнерной моделью общества, причем не только в общественно-политическом дискурсе, но и в социальных науках. Складываются четыре понятия народности:
1) народ – суверенное единство, имеющее политическую власть;
2) народ – совокупность граждан государства с равными правами;
3) народ – группа обязательной солидарности;
4) народ – этническая общность с общей судьбой и культурой1.
Таким образом, характерной особенностью использования понятия контейнерной модели общества в трудах У. Бека, А. Виммера и Н. Глик-Шиллер является то, что оно было сформировано для того, чтобы post factum обозначить ситуацию, сложившуюся в общественных и гуманитарных науках. Говоря о контейнерной модели общества, эти авторы, прежде всего, стремились обозначить характерные черты парадигмы, господствовавшей в общественных и гуманитарных науках до 80-х – 90-х гг. ХХ в., критикуя эту парадигмы как устаревшую.
Формы репрезентации феномена контейнерной модели общества в современных социальных практиках
Говоря о репрезентации контейнерной модели общества в современных реалиях, следует отметить, что контейнерная модель общества по-разному фигурирует в политическом, медийном, научном и повседневном дискурсах. При этом каждый единичный случай будет обладать спецификой, зависящей от контекста и условий возникновения, а также от индивидов, которые формируют определенный нарратив вокруг данного случая.
Разбор каждого из таких проявлений по отдельности может увести нас в плоскость сугубо социологического исследования, поэтому имеет смысл обозначить дискурсы, в рамках которых особенно ярко присутствуют атрибуты контейнерной модели общества. Одним из них является дискурс мультикультурализма.
При анализе данной формы репрезентации будем опираться на следующее определение: мультикультурализм – «это философская концепция, утверждающая диалог культур как социальную норму, где главным принципом диалога является этническая толерантность (формирующая при помощи толерантного сознания) как одно из условий предотвращения межнациональных конфликтов и признания данным субъектом ценности “Другого”»1.
Когда речь заходит о мультикультурализме, нельзя забывать от том, что по причине своей многогранности данное понятие используется сразу в нескольких областях: политической, гуманитарно-исследовательской и повседневно-бытовой2.
Если говорить о политической сфере, то мультикультурализм является официальной доктриной в Канаде и Австралии, в то время как в европейских странах он представляет собой скорее социально одобряемую стратегию общественного взаимодействия, имеющую в своей основе педагогический, а не правовой императив. Что касается специфики российской ситуации, она во многих аспектах схожа с общеевропейской. Мультикультурализм также не является официальной внутриполитической доктриной. И хотя сам термин не так часто звучит в общественном дискурсе (по сравнению, например, с ФРГ), определенные элементы мультикультурной стратегии присутствуют в российских реалиях и носят этико-педагогический характер.
По этой причине здесь и в дальнейшем целесообразно анализировать, главным образом, гуманитарно-исследовательскую и повседневно-бытовую сферы бытования мультикультурного дискурса.
В то же время невозможно говорить исключительно об одной из сфер проявления мультикультурализма (к примеру, о гуманитарно исследовательской), не затрагивая одновременно остальные (политическую и повседневно-бытовую). Так как проблема сосуществования представителей разных культур всегда будет носить многоаспектный характер, вынужденно придется в определенной степени обращаться к социально-политическим аспектам.
Во всей своей остроте мультикультурный дискурс проявляются именно на национально-государственном уровне. Под ним подразумевается межиндивидуальные и межгрупповые действия, происходящие внутри отдельно взятой страны. Разумеется, не будет ошибочным утверждение о том, что взаимодействие социальных групп на межгосударственном уровне также лежит в плоскости мультикультурализма. Яркими примерами таких взаимодействий служат не только сугубо политические правовые или военные объединения, но и культурно-спортивные союзы или организации (ЮНЕСКО, Гринпис, МОК, Евровидение).
Помимо того, что такого рода контакты происходят преимущественно в политической плоскости, межличностные и неформальные взаимодействия на международном уровне сведены к минимуму. Отметим, что международный уровень прямо предполагает постоянное столкновение именно групп, репрезентующих ту или иную культуру. В какой-то мере данный уровень взаимодействия можно интерпретировать как нейтральную инстанцию, специально предназначенную для разного рода диалогов. Ведущие диалог стороны априори мыслятся как замкнутые гомогенные группы-«контейнеры», жестко структурированные внутри и отстаивающие четко очерченные интересы. Причем процесс их взаимодействия всегда будет происходить на территории, которая в силу определенных договоренностей и нормативов станет нейтральной. Иными словами – ни одна из групп в принципе не будет обвинена во «вторжении» на культурную зону другой или нескольких групп.
Иная ситуация обнаруживается, когда речь идет о взаимодействии социальных групп на уровне отдельной страны.
На наш взгляд, одна из главных особенностей современной ситуации, касающейся социальных контактов и конфликтов в рамках той или иной страны, заключается в том, что сейчас в мире весьма непросто найти государство, в котором бы вообще не существовало проблемы построения взаимоотношений между разными этнокультурными группами. Интересен вопрос о том, каким образом в общественном дискурсе конструируется образ этнокультурной группы, и почему ее существование начинает позиционироваться в качестве катализатора разнородных конфликтов?
Обратим внимание на то, что мультикультурный дискурс является производным от другого, более широкого общественного дискурса, в соответствие с которым главным инструментом для социального включения или исключения являются культурная1 и этническая принадлежности.
Последние зачастую выступают в качестве неразделимого единства.
Доказательством тому служит широкое хождение в научной, научно популярной и публицистической литературе таких понятий, как «этнокультурная принадлежность», «этнокультурные признаки», «этнокультурный образ» и т.д. Происходит этнизация общественных отношений, при которой в случае генезиса конфликта в центре внимания оказывается не причина или предмет конфликта, а этнокультурный бэкграунд его участников1. Источником проблем при таком раскладе выглядят не экономические или социальные факторы, а культурная принадлежность.
Таким образом, мультикультурность или многокультурность превращается в универсальную сетку координат, с помощью которой на общество накладывается сетка категорий2. Примечательным является то, что сквозь призму «особой культуры» категоризируются не только индивиды, которых условно можно отнести к мигрантам, новоприбывшим, но и те, кто на протяжении нескольких поколений являлся гражданином данной страны. Такое положение вещей особенно актуально для современной России, чье население с самого начала существования данного государства представляло собой пеструю мозаику из различных этнических, языковых и религиозных общностей.
В западноевропейских странах подобные процессы связаны по большей части с мигрантами и их потомками, в то время как специфика многонациональной России заключается также и в необходимости построения стратегий взаимодействия между разными группами долговременных граждан этой страны. Разработка такой стратегии по принципу «диалога», который предполагает мультикультурализм, автоматически классифицирует их на гомогенные группы, каждая из которых основана на этнокультурной принадлежности. Чтобы создать возможность «диалога» с представителем другой группы, данный представитель предварительно будет рассмотрен через призму интеркультурности. Индивид (группа индивидов) маркируется посредством категории «другого» и в дальнейшем будет рассматриваться как «не-принадлежащий» к другой группе (к другим группам)1. Иными словами, несмотря на этическую «нейтральность» по отношению друг к другу, социальные группы по прежнему будут подвержены процессам категоризации и само категоризации, упрощающий социальную реальность и делающий ее в то же время более интеллигибельной2.
Наследственная культура является тем фактором, который служит катализатором для воздвижения социокультурного «контейнера». На этом фоне существующий в общественном дискурсе тезис о том, что исключительно мигранты (новоприбывшие) оказываются социально и культурно исключены из «общества большинства» нуждается в корректировке. Когда говорят о возросшем уровне мобильности населения в эпоху глобализации, нельзя не учитывать, что мобильность происходит не только между двумя (или более) государствами, но и внутри самих государств. Это не означает, что в предшествующие десятилетия такого рода мобильность отсутствовала. Но именно в последней четверти ХХ – начала XXI вв. тема мобильности стала предметом широкого обсуждения в средствах массовой информации. Поэтому понадобились новые концепции, способные объяснить сложившуюся ситуацию и наметить план действий для каждого члена общества.