Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Методология деонтологического либерализма и постмарксистской теории 10
1.1. Постановка проблемы беженцев 10
1.2. Базовые предпосылки деонтологической концепции справедливости Дж. Ролза 21
1.3. Базовые предпосылки постмарксистской мысли 44
Выводы по главе I 78
Глава II. Деонтологическая и постмарксистская теории справедливости в свете проблемы политической интеграции беженцев 83
2.1. Постмарксистская критика методологических предпосылок деонтологического концепции Дж. Ролза 83
2.2. Постмарксистская теория справедливости 100
2.3. Преодоление ограничений деонтологической концепции Дж. Ролза в рамках постмарксистской теории справедливости: случай беженцев 122
Выводы по главе II. 128
Заключение 136
Список использованной литературы 141
- Постановка проблемы беженцев
- Базовые предпосылки постмарксистской мысли
- Постмарксистская критика методологических предпосылок деонтологического концепции Дж. Ролза
- Преодоление ограничений деонтологической концепции Дж. Ролза в рамках постмарксистской теории справедливости: случай беженцев
Постановка проблемы беженцев
В книге «Истоки тоталитаризма», вышедшей в 1951 г., Х. Арендт отмечала, что появление безгосударственных людей как «самой симптоматической группы в современной политике» выступало катализатором возникновения тоталитаризма и кризиса пост-тоталитарного мира 4 . С момента написания этой работы т.н. «гуманитарная проблема» стала еще более актуальной. Согласно докладу Управление Верховного комиссара ООН по беженцам (УВКБ) к концу 2017 года во всем мире насчитывалось 25,4 миллиона беженцев5. Следует отметить, что эта цифра отражает лишь количество лиц, зарегистрированных международными организациями, и не отражает полностью реальное положение дел. Несмотря на то, что количество категорий, описывающих безгосударственных лиц, увеличилось по сравнению со временем написания «Истоков тоталитаризма», прогресс в решении проблем, поставленных этой работой, незначителен. Наряду со столь же актуальными международными проблемами как миграция и гуманитарные интервенции, проблема, связанная с феноменом широко распространяющейся безгосударственности, лишь усилила трение между приверженностью всеобщим правам человека и требованиями суверенитета национальных государств. Подчеркнем, что в свете современной либеральной парадигмы прав человека, которая развивалась на универсалистских основаниях, беженец представляется фигурой и наименее защищенной, и наиболее уязвимой в современном международном порядке.
Необходимо подчеркнуть, что мы используем категории «безгосударственные лица» и «беженцы» как взаимозаменяемые. Такой выбор не случаен. Он обусловлен тем, что кажущееся полезным, или в худшем случае безвредным, умножение правовых категорий и типов безгосударственности, которому мы являемся свидетелями, несет в себе опасность. Наша работа фокусируется на проблеме условий включенности в политическое сообщество и связанным с ней вопросом власти государства, проявляющейся в определении исключаемых категорий. Сами категории, обозначающие статус такие, как «беженцы», «внутренне перемещённые лица (ВПЛ)», «просители убежища» или «климатические беженцы», вводятся и контролируются государствами, агентами, заинтересованными в управлении границами и последствиями таких обозначений. Такое умножение категорий людей можно рассмотреть как пример символической власти, принимая во внимание то, что такие процессы идентификации позволяют государствам ограничивать и часто обходить моральные и правовые требования отдельных лиц. Учитывая все вышесказанное, в нашей работе мы используем более широкую категорию безгосударственных лиц, охватывающую широкий спектр форм политического отчуждения, которые вытекают из отказа в доступе к защите и благополучию, которые гарантируются гражданам национального государства.
Несмотря на то, что ситуация с беженцами свидетельствует об очевидных проблемах, связанных с современным пониманием гражданства и прав человека, политические мыслители уделяют вопросу о безгосударственных лицах мало внимания в контексте обсуждения темы справедливости. Отсутствие детальной разработанности темы они объясняют исключительным статусом безгосударственных лиц. Вопреки этой общей тенденции мы в диссертации стремимся переориентировать нормативную политическую теорию на конкретные затруднения и проблемы, связанные с безгосударственными лицами. Этот шаг нам кажется оправданным ввиду того, что отсутствие внимания к позиции беженца часто искажает или затемняет дискуссии о международных обязательствах и правах человека, что позволяет скрыть лежащие в основе преобладающего понимания международного порядка и справедливости проблемы.
Начнем наш разбор проблем, связанных с позицией беженца, с уже упомянутого текста Х. Арендт. Ее анализ современной исторической ситуации позволяет по-новому посмотреть на отношения между правами человека и гражданством. Фигура беженца играет немалую роль в арендтовском подходе к формам современной политики и сообществ и задает направление критическому анализу, представленному в «Истоках тоталитаризма» и «Vita activa». Мы обращаемся к первой работе, потому что именно в ней американский политический теоретик напрямую ставит вопрос о беженцах.
В «Истоках тоталитаризма» Х. Арендт исследует условия, при которых возник тоталитаризм в двадцатом веке. Согласно американскому теоретику, одним из этих условий является превращение большого количества людей в бесправных, не укоренённых в каком бы то ни было политическом сообществе, лиц. С появлением беженцев или безгосударственных лиц многие из ранее скрытых напряженностей и противоречий системы национальных государств вышли на первый план. Стали очевидны теоретические и практические проблемы, связанные с понятием «всеобщих прав человека». В главе «Упадок национального государства и конец прав человека» Х. Арендт рассматривает феномен широко распространенной безгосударственности в период между Первой и Второй мировыми войнами, и обращает внимание на последствия, к которым привели эти события.
Американский теоретик начинает свой анализ с того момента, когда правительства европейского континента запустили беспрецедентный процесс отзыва гражданства у определенных сегментов их населения. Так на европейской сцене появляется фигура «беженца»: лица, лишенного какой бы то ни было государственной защиты.
Х. Арендт отмечает, что с таким быстро растущим количеством безгосударственных лиц не могли справиться существовавшие на тот момент правовые институты системы национальных государств. Согласно точке зрения американского политического теоретика, оба традиционных механизма правовой защиты беженцев, право на убежище и натурализация, быстро вошли в противоречие с суверенными правами государства. Эти механизмы не были зафиксированы в писаном праве и носили декларативный характер, то есть не были действенными средствами правовой защиты беженцев6.
Анализируя понятие «права человека», Х. Арендт концентрируется на предпосылке, из которой исходят провозглашающие «права человека»: существовании человека в догосударственном состоянии, обладающего правами в силу своей природы. Любая законная политическая система предполагает эти права и должна была их признавать, чтобы не утратить свою легитимность. Но, как отмечает Х. Арендт, в рамках политической системы единственным гарантом этих прав был сам политический суверен. Получается, что права, которые провозглашались в качестве естественных, фактически не являются таковыми, поскольку опираются на суверена, который должен был обеспечить их соблюдение внутри политического сообщества.
Х. Арендт подчеркивает, что права человека являются гражданскими правами, которые могут иметь смысл только в контексте членства в политическом сообществе. Следовательно, феномен безгосударственности сделал очевидной глубокую взаимосвязь и зависимость между «правами человека» и политической принадлежностью. Таким образом, фундаментальное лишение, испытываемое бесправными – это лишение права на принадлежность к сообществу, в котором такие права могли бы иметь значение, и о месте в мире, в котором слова и действия людей будут приняты во внимание. Это «право иметь права», которое потерял беженец, полностью отсутствовало в рамках Декларации прав человека. Трактовка прав человека, заложенная в основании данного документа, исключала возможность артикуляция этого основного права, отчуждение которого приводило к лишению человеческого достоинства.
Однако, как было отмечено Х. Арендт, беженец как просто человек, лишенный признаков национальности и гражданства, «потерял те самые качества, которые позволяют другим людям обращаться с ним как с … человеком»7. В рамках анализа американского теоретика феномен безгосударственности является симптомом противоречия между национальным суверенитетом (правом нации на самоопределение) и неотчуждаемыми/естественными правами индивида. Это напряжение стало явным с момента провозглашения Декларации прав человека и гражданина. Изначальное предположение, стоящее за этим документом, заключалось в том, что люди в одно и то же время являются носителями прав и обладают неограниченной политической властью как члены национального сообщества. Х. Арендт пишет: «Одни и те же основные права были одновременно провозглашены и как неотчуждаемое достояние всех людей и как особенное наследие определенных наций; одну и ту же нацию разом объявляли и подчиненной законам, кои предположительно вытекали из этой Декларации, и суверенной, т.е. не связанной никаким всеобщим законом и не признающей ничего высшего над собой»8.
Проследив генеалогию национального государства эпохи Модерна, мы видим, что причина кризиса современной безгосударственности заключается в конфликте между государством и нацией, а также между всеобщими правами и гражданскими правами. Анализ Х. Арендт показывает, что феномен безгосударственности не только совпадает по времени с развитием системы национального государства, но и является непосредственным продолжением логики суверенитета, на которой основана система. Внимательное изучение позиции беженца позволяет нам увидеть, каким образом денационализация создает условия, при которых возможно бесчеловечное обращение с другими. В анализе Х. Арендт состояние беженца – это состояние человека, утратившего свой интерсубъективный модус, лицо или специфическое отличие как значимое отличие члена конкретного сообщества, проявляющееся лишь во взаимодействии между людьми 9 .
Базовые предпосылки постмарксистской мысли
В рамках данного параграфа мы рассмотрим базовые методологические предпосылки постмарксистской теории революционной субъективности.
Прежде чем перейти к теории революционной субъективности необходимо определить категорию «постмарксизм». В своем диссертационном исследовании мы не будем придерживаться трактовки категории Н. Джераса и С. Сима. Согласно первой трактовке, под категорию «постмарксистов» можно подвести лишь тех авторов, которые сами себя идентифицирует в качестве постмарксистов 59 . Согласно второй трактовке, в категорию «постмарксисты» могут быть включены многие, если не большинство, из тех, кого обычно называют неортодоксальными или западными марксистами, например, Дьёрдь Лукач или Антонио Грамши60. Первая трактовка неудовлетворительна по причине того, что в ней не принимается во внимание способ функционирования знаков, служащих для идентификации представителей определенных течений, вторая – из-за того, что в ней не учитывается разница проблематик, движимых теоретическим поиском западных марксистов и постмарксистов.
Путеводной нитью для нас станет книга Саймона Торми и Жюля Тауншенда «Ключевые мыслители от критической теории до постмарксизма»61. Эти авторы подводят под категорию «постмарксистов» тех представителей критической теории, которые диагностируют «кризис» марксистской мысли, и вместе с тем отстаивают необходимость анализа работ Маркса для воссоздания критической теории и эмансипационной политической практики. Характерной чертой постмарксистской мысли является, согласно С. Торми и Ж. Тауншенду, использование ресурсов других теоретических традиций для решения проблем, поднятых марксистской мыслью.
При таком подходе к «постмарксизму» проблематично рассматривать его в качестве определенной идеологии. Не существует единой постмарксистской перспективы, доктринального корпуса или интеллектуальной традиции. Согласно двум вышеупомянутым авторам, постмарксисты – это нечеткая категория. Члены этого сообщества мыслителей находятся, используя выражение Л. Витгенштейна, в отношении семейного сходства.
Все постмарксистские теории объединяет одна характерная черта: убеждение в том, что невозможно вернуться к аутентичному Марксу. Рабочим предположением всех этих теоретиков является то, что определенные моменты теории Маркса не позволяли ей стать подлинной теорией человеческого освобождения. Эмансипационная проблематика в конечном счете привела их к проблематизации базовых элементов марксистской теории. Среди последних С. Торми и Ж. Тауншенд называют:
Марксистская теория истории. Постмарксисты рассматривают марксистскую теорию исторического процесса как телеологическую по своей сути или как «глобальный нарратив» (mtarcit)62. Согласно этой теории, история имеет свою цель, и эта цель – коммунистическое общество. Постмарксисты подвергают сомнению марксистское объяснение исторического развития через диалектику производительных сил и производственных отношений. То, что объединяет критиков марксизма – это отказ от такого аспекта подхода Маркса, который предполагал линейную схему исторического развития, постулирующую «неотвратимость» (механическую, этическую или политическую) коммунизма, как «конца истории».
Марксистская теория революционного субъекта. Постмарксисты подвергают критике исторический детерминизм, согласно которому партия представляет собой место концентрации антикапиталистических инициатив и является носительницей исторической истины. Такой подход к партии, в конечном счете, способствовал умалению роли любого другого агента как жертвы «спонтанных» и природных порывов63.
Марксистский подход к этике. Согласно постмарксистам, подход марксистов к человеческой мотивации является чрезвычайно узким и рационалистическим. Последние полагают, что объединение рабочих представляет собой закономерный результат их растущего материального обнищания. Вопреки этой позиции постмарксисты утверждают, что человеческие существа движимы большим количеством страстей и желаний64.
Марксизм и позитивизм. Марксизм, опираясь на позитивистскую методологию, отдает предпочтение форме научного знания. Согласно постмарксистам, сторонники этого направления всегда отдают приоритет «знающей» марксистской партии, представляющей прогрессивные силы истории, а также борьбе рабочего класса65. Кроме того, они ставят классовую идентичность выше всех других идентичностей.
Авангардизм и интеллектуалы. Необходимо отметить неоднозначное отношение Маркса к роли радикального интеллектуала в эмансипационном процессе. В одном месте текста немецкий философ утверждает неотделимость партии от движения, а в другом им постулируется, что партия и соответственно интеллектуалы лучше понимают направление пролетарского движения. Эта неоднозначность исчезает, когда мы переходим к марксистам. Последние помещали себя в центр эмансипационного процесса и, придя к власти, стали крайне авторитарными руководителями66.
Проблема демократии. Согласно постмарксистам, левая политическая практика только на словах разделяла стремление к демократии. Они полагают, что необходимо задать вопрос о том, как марксистская теория эмансипации могла бы стать подлинно демократичной. Постмарксисты не разделяют марксистское убеждение в том, что коммунистическое будущее будет подлинно открытым и плюралистичным67.
В своем исследовании мы сконцентрируемся на втором аспекте постмарксистской критики: теории революционного субъекта. Среди тех, кто занимался этой темой, в первую очередь необходимо назвать О. Харрисона. В нашей диссертации будет предпринята попытка расширить и углубить анализ, представленный в его книге «Революционная субъективность в постмарксистской мысли…»68. К списку рассматриваемых авторов мы добавим Ж. Рансьера. Нами будут рассмотрены три теории. Во-первых, мы обратимся к теории субъекта политического действия Ж. Рансьера, матрицей (парадигмой) которого является демократический субъект. Во-вторых, нами будет использована теория субъекта политической истины А. Бадью, которая связана с онтологической концепцией «события». В-третьих, мы дадим краткий обзор теории народного субъекта Э. Лакло, которая появилась в результате пересмотра марксистской традиции и выдвижения на передний план гегемонистских отношений.
Для того чтобы подчеркнуть специфические черты постмарксистких теорий революционной субъективности, обратимся к основным предпосылкам марксистской теории субъекта. Первой предпосылкой является рассмотрение революционной субъективности через призму продуктивной деятельности человека, которая претерпела коренное историческое преобразование вследствие прогрессивного разделения труда в обществе69. В этом плане отношение Маркса к капитализму является вполне определенным. Немецкий философ утверждает, что капитализм сыграл прогрессивную роль в истории, раскрыв ранее невиданный потенциал развития производства. Однако утверждение об исторической роли капитализма Маркс дополняет утверждением о его саморазрушительном развитии. Эта историческая система создает условия для возникновения класса, который, развив способность и желание к политическому и экономическому самоуправлению, выступит могильщиком этой системы.
Второй предпосылкой теории Маркса является необходимость учета как объективных, так и субъективных факторов капиталистического развития, приводящих к возникновению революционного субъекта. Маркс полагал, что капитализм будет блокировать дальнейшее развитие производительных сил человечества, а также через свои постоянные кризисы демонстрировать присущие ему недостатки как в политическом, так и в экономическом плане. На основании этого немецкий философ утверждает, что благодаря самому капиталистическому развитию становится возможной принципиально иная форма общества. Однако движение от одной формы общества к другой нельзя рассматривать ни как автоматическое, ни как спонтанное. С субъективной точки зрения, революционные социальные изменения зависят от коллективного субъекта, который осознал их фундаментальную необходимость. Маркс считал, что эта задача ложиться на тех, чья субъективность находится в центре производственного процесса. Эти потенциальные агенты исторических преобразований благодаря воспитательному процессу классовой борьбы с течением времени должны трансформироваться из «класса-в-себе» в «класс-для-себя».
Постмарксистская критика методологических предпосылок деонтологического концепции Дж. Ролза
В рамках данного параграфа мы представим основные критические аргументы против методологических предпосылок деонтологической концепции справедливости Дж. Ролза, выдвинутые с позиции постмарксизма.
Рассмотрев предпосылки постмарксистских теоретиков, мы можем приступить к критическому разбору трех постулатов моральной теории Дж. Ролза. Первый постулат теории Дж. Ролза таков: моральная теория не может опираться на какую бы то ни было фундаментальную цель или обязанности, а только на естественные права, которые не являются продуктом ни законодательства, ни обычая, ни гипотетического договора. В этом постулате не дается никакого положительного определения «естественных прав». Права определяются через отрицание, т.е. через то, чем они не являются. Обратимся к текстам Дж. Ролза, чтобы понять, что подразумевает американский философ под выражением «естественных прав». Полезным для интерпретации этого выражения является комментарий к 77 параграфу «Теории справедливости».
Дж. Ролз утверждает, что естественные права – это права, подпадающие под защиту справедливости. Обладание правами зависит от определенных естественных атрибутов, присущих человеку: способности к реализации собственной концепции блага, способности к вынесению моральных оценок.
Согласно американскому философу, и атрибуты, и права могут быть установлены независимо от социальных соглашений и юридических норм. Термин «естественный» используется Дж. Ролзом для того, чтобы подчеркнуть контраст между правами, идентифицируемыми теорией справедливости, и правами, определенными законом и обычаем. Следует добавить, что для него естественные права трактуются как права людей par excellence133.
Согласно Дж. Ролзу, люди в подавляющем большинстве обладают двумя вышеупомянутыми способностями, и именно поэтому они являются субъектами притязаний на признание, субъектами «естественных прав». Как ранее уже было упомянуто, права человека, согласно американскому философу, гарантируются и идентифицируются теорией справедливости. На роль проводников принципов справедливости могут претендовать национальное государство, Совет Европы (СЕ) и Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ). Однако, так как юрисдикция СЕ и ЕСПЧ распространяется только на те государства, которые ратифицировали Европейскую конвенцию о защите прав человека и основных свобод, мы можем утверждать, что только государство является тем актором, который может безусловно гарантировать права человека.
Если мы принимаем тезис, что национальное государство должно гарантировать естественные права, тогда где проходит демаркационная линия между гражданскими и естественными правами? Мы можем утверждать, что права человека – это список фундаментальных прав, которые должны быть безусловно гарантированы любым государством (право на жизнь, на свободу и т.д.), а гражданские права – это права, которые отличаются от государства от государству, и являются дополнительными по отношению списку фундаментальных прав.
В такой трактовке прав человека изначально заложена идея либеральной защиты индивида от репрессивного государственного вмешательства и на первый план выходит специфически либеральный подход к личности. Субъектом либеральных прав человека является независимый индивид, который обладает своей жизнью, свободой и безопасностью как собственностью, которая должна быть защищена от внешнего вмешательства134. При такой трактовке прав человека игнорируются отношения интерсубъективности и факт материального существования. А. Греер продемонстрировала, как унитарный субъект права, выдвинутый на передний план либерализмом, служит закреплению представления об «абстрактном, социально деконтекстуализированном, сверхрациональном, эгоистическом индивиде, лишенном каких бы то ни было особенностей, сложности и материальности»135 . К. Дузинас также критиковал либеральный дискурс прав человека за атомизм, утверждая, что «права человека как особый тип признания, возникли и могут быть использованы только совместно с другими ... Права не находят своих пределов в других и сообществе, как утверждает либеральная теория. Напротив, если права призваны привести к взаимному признанию, они предполагают существование других и сообщества»136.
Эта критика представления о независимом и атомизированном индивиде, лежащего в основе либеральных прав человека, связана с критикой понятия «человек». Права человека в современном либеральном дискурсе представлены как неотчуждаемые права, которыми все обладают в силу того, что являются людьми. В рамках либеральной трактовки прав человека субъект берется как нечто данное и само по себе очевидное. Такая трактовка упускает важный момент, который был зафиксирован В. Браун: права не просто приписываются естественному человеческому субъекту, но, скорее, «производят и регулируют субъектов, которым они атрибутированы»137. Права человека нельзя воспринимать как собственность индивидуального субъекта. Такой субъект производится перформативно дискурсом о правах, закрепляющим определенный образ человека. Во многих критических исследованиях, посвященных правам человека, подчеркивались отсутствие гендерной нейтральности, европоцентристские аспекты идеи человеческой природы, усилению которых способствовало понятие «прав человека» на протяжении большей части XX века 138 . Поэтому представление о «человеке», лежащее в основании либерального дискурса прав человека, было подвергнуто критике за игнорирование отношений власти, определяющих, какие жизни можно воспринимать как человеческие, и за навязывание субъектам единого представления о человеческой неизменной природе.
Критику либерального представления о человеке, права которого должны быть защищены, развивает А. Бадью. Согласно французскому философу данное представление является дегуманизирующим. Субъект прав человека одновременно является «и тем, кто страдает; … и тем, кто, идентифицируя страдание, знает, что нужно всеми доступными средствами добиться его прекращения»139. Подобная трактовка подчиняет идентификацию субъекта прав универсальному признанию причиняемого ему зла. «Человек» либерального дискурса естественных прав, если мы одновременно принимаем одновременно активную и пассивную сторону субъекта, является тем, кто способен признать себя жертвой.
Сущность человека отождествляется с телесной уязвимостью, которая разделяется им со всеми животными. Именно эта сущность положена в основу «консенсуального законодательства, касающегося людей вообще, их потребностей, их жизни и смерти»140. Однако ни наша физическая уязвимость, ни наш хищнический характер не позволяют отличить людей от других животных. Поэтому А. Бадью утверждает, что, если «права человека» что-то означают, они не могут быть правами на жизнь против смерти, правами человека, способного к чему-то помимо поддержания жизни.
Подобное представление о человеке поддерживается посредством однозначного определения «зла», т.е. зла нарушения прав человека. А. Бадью пишет: «любая попытка собрать людей вокруг позитивной идеи Добра…оказывается на деле подлинным источником зла как такового… Всякий раз воля провести в жизнь идею справедливости или равенства приводит только к ухудшению. Всякая коллективная воля к Добру порождает Зло [массовые нарушения прав человека]» 141 . Получается, данное представление о человеке налагает запрет на утопическое мышление, оно консервативно по своей сути.
Либеральная концепция прав человека может быть проблематизирована как концепция, которая способствует реификации существующих режимов власти. На протяжении эпохи модерна связь между правами человека и государством укреплялась, и первые, будучи включенными в государственные программы, все больше работали на поддержание властных отношений. Как утверждает Дж. Зигон, язык прав человека, как «язык радикальной прогрессивной политики», ограничен. Согласно американскому антропологу, чем дольше циркулирует дискурс прав, тем больше укрепляется связь между правами и государственно-системной матрицей» 142 . Дж. Зигон полагает, что, хотя стратегическое использование прав радикальной политикой может принести краткосрочную выгоду, «в долгосрочной перспективе исторически накопившиеся ограничения, которые этот язык несет с собой, значительно уменьшают возможности представления, формулирования и, в конечном счете, действия по направлению к разрешению проблем, злоупотреблений и несправедливости, выходящие за рамки нынешней конфигурации государственно-системной матрицы»143. Получается, переплетение современного дискурса прав человека и государства обрекает права человека на вечную циркуляцию в рамках данного порядка институциональной власти. Язык прав человека и ключевые понятия прав человека, такие как «равенство» и «свобода», толкуются образом совместимым с нынешними отношениями власти и являются малоэффективным инструментом для серьезного изменения таких отношениях.
Преодоление ограничений деонтологической концепции Дж. Ролза в рамках постмарксистской теории справедливости: случай беженцев
В рамках данного параграфа мы продемонстрируем, как постмарксистской теории справедливости удается преодолеть препятствия на пути решения проблемы политической интеграции, которые не могла преодолеть деонтологическая теория Дж. Ролза ввиду ее изначальных предпосылок.
Проблематизировав основные постулаты моральной теории Дж. Ролза, мы можем обратиться к вопросу возможности решения проблемы беженцев при принятии предпосылок деонтологической теории справедливости. Начнем с первого постулата моральной теории. Если мы исходим из трактовки естественных прав как отличных от гражданских прав, тогда беженцы подпадают под категорию людей, защищаемых концепцией справедливости. Однако, как ранее уже было отмечено, подобная трактовка исходит из субъекта, который способен признать себя жертвой, и нуждается в государственной защите.
В деонтологической теории Дж. Ролза субъект, способный признать себя жертвой, идет в паре сильным государством, способным гарантировать права этого субъекта. Такое государство требует формирования крепкой национальной идентичности, которая, согласно теории политической идентичности Э. Лакло и Ш. Муфф, образуется посредством проведения четкой политической границы между «нами» и «ними». Первыми кандидатами на статус «чужих» будут представители категории беженцев.
Когда беженцы принимают помощь государственной власти, то не исправляют свою ситуацию, а усугубляют, попадая в полную зависимость от расположения государственных чиновников. Чем более продолжительна государственная помощь, тем большей маргинализации подвергаются беженцы. Кроме того, их положение усугубляется негативным имиджем у граждан, которые видят в исключенных объект особой заботы государства.
Таким образом, деонтолого-либеральный дискурс прав человека способствует усугублению положения беженцев, увеличивая их зависимость от государственной власти, воспроизводящей их исключение. Для решения проблемы беженцев требуется существенный пересмотр концепции «прав человека».
Если мы исходим из трактовки прав человека как идентичных гражданским правам, тогда беженцы исключаются не просто из категории людей, защищаемых концепцией справедливости, но и из категории людей вообще.
Безгосударственные лица при отождествлении человека и гражданина превращаются, если мы используем категории Дж. Агамбена, в фигуру Homo sacer, человека, сведенного к «голой жизни». Они утрачивают статус человека. Получается, что независимо от выбранной интерпретации естественных прав позиция Дж. Ролза может быть подвергнута критике из-за невозможности адекватного решения проблемы беженцев.
Перейдем ко второму постулату. Как мы уже ранее упоминали, равенство, лежащее в основе ролзовской концепции справедливости, можно трактовать двояко: в универсалистском и партикуляристском ключе. Универсалистская трактовка равенства строится на игнорировании неравного положения граждан и безгосударственных людей. Сохранению этого слепого пятна способствует рассмотрение «беженцев» как временного статуса. В данной трактовке равенства исключается сама возможность массового феномена безгосударственности и становится возможной задержка процесса получения гражданства на неопределенно долгий срок.
Помимо этого, если обратиться к работе органов контроля за исполнением положений международных договоров, призванных гарантировать всеобщее равенство, то и здесь есть проблемы. Во-первых, географическая отдаленность органа может стать непреодолимым препятствием для беженца, который хочет подать жалобу на нарушение прав человека в конкретном государстве. Во-вторых, возможна подача жалоб беженцев только в индивидуальном порядке. В-третьих, если индивидуальная жалоба будет удовлетворена, то у государства, нарушающего права беженцев, в большинстве случаев сохраняется возможность апелляции к национальному суверенитету. В таком случае встает вопрос о спектре возможных действенных рычагах давления международных органов.
При партикуляристской трактовке равенства у должностных лиц и граждан национального государства появляется моральное оправдание игнорирования индивидуальных требований беженцев. Она делает приемлемым широкий спектр дискриминационных действий: от пренебрежения до открытой агрессии. Фактически, такая трактовка равенства легитимизирует неравный статус граждан и безгосударственных лиц. Таким образом, две рассмотренные трактовки равенства не будут способствовать процессу политической интеграции беженцев.
Обратимся к последнему постулату. Как уже было упомянуто выше, Дж. Ролз не принимает во внимание конфликтное измерение общественного бытия. Даже когда он пишет про политику, он всегда подразумевает политику согласия. Несмотря на то, что американский философ пришел к проекту политического либерализма, возможность достижения разумного консенсуса (reasonable consensus) им никогда не опровергалась. Было лишь уточнено место, в котором он может быть достигнут: публичное пространство, четко отграниченное от приватной сферы.
Такое виденье предустановленной политической гармонии не может не исключать любой действительный конфликт. Сужая понятие политики до политики согласия, модели современных национальных государств par excellence, Дж. Ролз и другие деонтологические либералы не могут помыслить включенность беженцев ни в одно эмансипационное движение. Изначально отрицается возможность занятия безгосудраственными лицами, а вместе с ними и гражданами, активной позиции: включенность в борьбу за определение характера национального сообщества и участие в политических манифестациях, демонстрирующих их способность к самоуправлению. Таким образом, моральные постулаты теории Дж. Ролза не только не задают направление, в котором мы должны двигаться, чтобы найти набор институциональных мер для решения проблемы беженцев, но и исключают любую активную политическую деятельность безгосударственных лиц, которая способствовала бы их интеграции.
Итак, мы продемонстрировали невозможность решения проблемы беженцев исходя из перспективы Дж. Ролза. Трактовка прав человека как прав, отличных от гражданских, способствует маргинализации беженцев. Трактовка прав человека как прав, совпадающих с гражданскими, приводит к исключению бегосударственных лиц из класса людей. В универсалистской концепции равенства искаженно трактуется статус беженца. Партикуляристская концепция равенства легитимирует неравный статус безгосударственного лица и гражданина. Виденье политики, заложенное в ролзовской концепции, исключает возможность участия беженцев в любом эмансипационном движении.
Первое препятствие преодолевается в рамках постмарксистской теории справедливости благодаря превращению прав человека в категорию, лишенную четкого референта и прояснению характера отношений между ними и гражданскими правами. Против пересмотренной концепции прав человека уже нельзя выдвинуть те критические аргументами, которые были направлены против либеральной концепции. В основании постмарксистской концепции прав лежит отказ от идеи индивида до гражданского состояния. Права человека – это права неучтенных в политическом сообществе, которые подрывают само противопоставление индивидуальных и коллективных прав. В этой концепции потребность в правах человека связана с существующими осями доминирования: классом, полом, гендером, сексуальной ориентацией и т.д. Права человека, следовательно, больше не рассматриваются как игнорирующие или поддерживающие властные отношения. Они – средство подрыва сложившихся иерархий. Эта концепция трактует права человека как активные права, которые не гарантированы никакой внешней инстанцией. Права человека – это не права уязвимого существа, нуждающегося в защите, это права политического активиста, демонстрирующего отсутствие различия между собой и теми, кто наделен всей полнотой прав. В пересмотренной концепции прав на место страдающей субъективности встает утверждающая субъективность.
В отличие от концепции прав в основании деонтологической концепции Дж. Ролза, постмарксистская концепция не будет содействовать маргинализации беженцев. Сильная государственная власть и национальная идентичность не предполагается последней. Согласно этой концепции, права человека направлены на приостановку государственных механизмов иерархии и делигитимацию признаков, которые казались «естественно» присущими той или иной национальной идентичности. Таким образом, реинтерпретация прав как критического инструмента создает условия для политической интеграции беженцев.
Определение прав человека как прав угнетенных не позволяет уже отождествить первые с гражданскими правами. Права человека – это не права, гарантированные государством. Как мы уже указывали, они вообще не могут быть гарантированы никакой внешней инстанцией. Это права тех, кто занимает в политическом сообществе место исключенных. Это место не закреплено за какой-то определенной группой, и потенциально каждый член национального сообщества или беженец может его занять и стать субъектом прав человека.
Второе препятствие преодолевается в рамках постмарксистской теории справедливости благодаря трактовке равенства как исходной предпосылки политического процесса. Происходит смещение акцента исследования: вместо критериев равного распределения благ социальными институтами определенного политического сообщества на передний план выходит внутренний принцип политико-преобразовательной деятельности. Против такой концепции равенства уже нельзя выдвинуть критические замечания, которые выдвигались против либеральной трактовки.