Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Социальная консолидация как теоретико-методологическая проблема 14
1.1. Представления о социальной консолидации в истории социальной философии 14
1.1.1. Проблема конъюнктивных оснований общества в античной мысли 14
1.1.2. Подходы к социальной солидарности в классический период обществознания 33
1.2. Проблема социальной солидарности в современном обществознании: предметная и теоретико-методологическая вариабельность 38
1.2.1. Концептуализации и направления исследования солидарности в зарубежной и отечественной науке об обществе 38
1.2.2. Пролегомены к факторному анализу социальной консолидации 60
Глава 2. Факторы формирования и реализации социальной консолидации современного российского общества 70
2.1. Социально-экономические факторы социальной консолидации: бизнес и государство как ключевые конъюнктивные субъекты 70
2.1.1.Социальная ответственность бизнеса как фактор социальной конъюнкции 72
2.1.2. Социальная политика государства с точки зрения ее конъюнктивной эффективности 86
2.2. Консолидация как социально-психологическая проблема (в рамках философского знания) 108
2.2.1. Общее психологическое состояние российского общества 108
2.2.2. Психологические факторы, непосредственно влияющие на уровень социальной интеграции 117
2.3. Гражданский сектор как сфера деятельностной реализации социальной солидарности 141
Заключение 174
Список литературы. 182
- Проблема конъюнктивных оснований общества в античной мысли
- Пролегомены к факторному анализу социальной консолидации
- Социальная политика государства с точки зрения ее конъюнктивной эффективности
- Гражданский сектор как сфера деятельностной реализации социальной солидарности
Проблема конъюнктивных оснований общества в античной мысли
Необходимо сказать, что солидарность как понятие, как термин отсутствует в сочинениях античных авторов, однако, фактически описывается через свои эпифеномены, такие как любовь к полису и государству (патриотизм), дружба, единодушие. Строго говоря, термин «патриотизм», несмотря на свое греческо-римское происхождение, в сочинениях и речениях мыслителей и политиков античности так же представлен своими описательными характеристиками, на основании которых исследователи и заключают, что речь идет именно о патриотизме. Данный феномен заявляет о себе через такие, например, категории, как «любовь к полису», «любовь к родине», «любовь к Элладе», «любовь к соплеменникам» и пр. Необходимо сказать, что это обстоятельство вызвало в свое время дискуссию в кругах антиковедов о том, существовал ли в Древней Греции и Древнем Риме патриотизм вообще, и если – да, сопоставим ли он с тем, что мы понимаем под патриотизмом сегодня? Дискуссия длится по настоящее время.
В частности, Э.В. Рунг доказывает, что понимание патриотизма как в Древней Греции, так и в настоящее время практически тождественно. Автор настаивает на неправомочности разделения патриотизма полисного и общегреческого, присутствующего в науке, поскольку они отражают одно и то же явление, с чем, на наш взгляд, трудно не согласиться. Единственная и очень условная разница здесь – в уровневых и содержательных характеристиках этих двух измерений. «И полис, и вся Эллада в целом воспринимались греками как их родина. Причем в случае с патриотизмом полисным на первый план выходят родственные и политические предпочтения, а в случае с патриотизмом общегреческим – этнические и социокультурные» [143, с. 307]. Другими словами, в первом случае социальная конъюнкция имеет место на уровне местного сообщества, а во втором – на социетальном уровне.
Отмечает исследователь и истоки данного конъюнктивного феномена. Помимо проявлений патриотизма, которые восходят к природным свойствам самого человека и к которым, очевидно, можно отнести, прежде всего, связь с родственниками и соплеменниками, греки, как указывает Э.В. Рунг, создали еще и гражданский патриотизм как результат становления и развития полиса и полисной идеологии. «Этот патриотизм, который был более сложным и неоднозначным явлением, должен был быть присущ каждому добропорядочному гражданину полиса. Он включал в себя и защиту полиса от врагов в случае необходимости, вплоть до самопожертвования, но не только. И результатом идеологического оформления «гражданского патриотизма» является появление соответствующей терминологии, которая начинает встречаться в текстах древнегреческих авторов лишь с классического периода» [143, с. 309].
Отметим наблюдение автора о том, что для греков патриотизм был несомненной добродетелью, значимой и обязательной для всякого настоящего гражданина. Рядом отечественных ученых осуществлены исследования, посвященные анализу конкретных примеров как проявления этого поощряемого качества, так и его отсутствия в мировой истории, в том числе, через противопоставление и компаративный анализ патриотизма и его антитезы – измены [125].
Рунг настойчиво подчеркивает, что в таком добродетельном качестве как патриотизм древних греков нельзя по сути усмотреть ничего того, что не было бы присуще общечеловеческим системам ценностей. И в любви к Родине, выраженной в ностальгии по родному очагу, и в стремлении человека приносить пользу своим согражданам и отечеству, и в готовности сражаться за них обнаруживаются базовые принципы, присущие патриотизму в любую эпоху, в том числе, и в современном мире. «И даже складывающееся на первый взгляд впечатление, что патриотизм греков был в значительной степени более выраженным по сравнению с патриотизмом современным (что как раз обычно объясняют полисным менталитетом древних эллинов) на самом деле может быть весьма обманчивым. Выраженность патриотизма греков, как и патриотизма в современном мире, в конечном итоге могла зависеть от множества факторов: от восприятия патриотических ценностей конкретным человеком в определенной исторической ситуации и до идеологического мотивирования этого самого патриотизма» [143, с. 313].
Отметим, что в антиковедении присутствует и другая точка зрения, представленная, в частности, работами С.Г. Карпюка, где обосновывается существование в классической Греции двух патриотизмов – полисного и некоего нового, обоснованного софистами, отстаивавшими относительность всего, включая этику. Так или иначе, второй вариант патриотизма предстает у С.Г. Карпюка в панэллинском виде. С точки зрения данного автора, хорошей иллюстрацией такого видения является землетрясение, произошедшее в Спарте примерно в 464 г до н. э., в результате чего спартиатам была оказана помощь другими эллинскими городами, но ни о какой внутриполисной солидарности, которая охватила бы все сословия, не было и речи. Более того, спартанские илоты воспользовались природным бедствием для восстания (получившего название III Мессенской войны), потери спартиатов в котором сопоставимы с потерями непосредственно от землетрясения [66, с. 33].
Характерна хронологическая последовательность оказанного другими полисами содействия: «…союзники пришли на помощь Спарте не сразу после землетрясения, которое произошло в начале лета, а лишь осенью, после того как восстание илотов и части периэков стало угрожать существованию Спартанского государства. Очевидно, что в случае с “великим землетрясением” в Спарте мы имеем дело именно с сословной (но не с гуманитарной!) солидарностью граждан греческих полисов. ... Это была исключительно военная помощь с целью подавления восстания илотов. Цель полисной солидарности – спасение полиса как такового, сохранение доминирования коллектива граждан над негражданами» [66, с. 34–35].
Таким образом, и полисная, и панэллинская солидарность предстают у Карпюка именно как солидарность обладающих полнотой гражданских прав. Но социетальная конъюнкция, в его понимании, этим не ограничивается. «Полисный патриотизм в глазах греков классического периода был все же некой нормой, что, конечно же, не исключало отступлений от него» [67, с. 114].
Отступление от полисного патриотизма в видении данного исследователя предстает как надполисный, то есть, панэллинский патриотизм, иллюстрируемый такими примерами, как Алкивиад, преследовавшийся в Афинах, отправившийся искать убежища во враждебной им Спарте, и обосновывающий свой выбор необходимостью «найти новое отечество»1, драматурги Аристофан, вложивший в уста Гермеса в пьесе «Плутос» слова: «Всякая страна отечество, где хорошо живется», и Еврипид, озвучивший ту же идею: «Везде, где земля кормит – отечество».
На наш взгляд, приводимые Карпюком примеры, по сути, говорят не о другом виде патриотизма, а в первом случае – о частной дизъюнкции, отпадении конкретного индивида от своего политико-географического образования в силу непреодолимых причин (угроза смерти), а в последних примерах – об элементарном отсутствии патриотизма как такового, связанного, в том числе, с релятивизацией этических ценностей. По мнению Э.Д. Фролова, внутренняя смута, которая охватила греческий мир в позднеклассический период, и усугубилась внешней экспансией, потрясла сами основы греческого общества того периода. Сама быстро сменяющаяся картина реальности убеждала в относительности всего сущего и способствовала, в том числе, идейному брожению и вытеснению традиционных полисных представлений абсолютно другими настроениями и идеями. Более того, доказывает Э.Д. Фролов, «…в силу исключительной интенсивности духовной жизни греков кризис в области идеологии обнаружился даже с особенной отчетливостью и яркостью, найдя более которого (Ксеркса I) он одержал до того целый ряд побед. Вообще, феномен перебежчиков приобрел достаточно частотный характер в эпоху греко-персидских войн (499–449 гг. до н. э.), и даже получил название «мидизм». Почему Карпюк в цитируемой работе упоминает данный феномен вскользь, а Фемистокла вспоминает так же бегло и в другой связи? На наш взгляд, это связано с тем, что бегство видного афинского политика в Персию не укладывается в излагаемое исследователем видение фундированного софистами «прогрессивного» панэллинского патриотизма, как приходящего на смену «архаичному» полисному патриотизму. Действительно, если Алкивиад искал в Спарте «нового отечества», но в рамках эллинского мира, в этом можно (при желании) обнаружить признак формирующейся в Элладе социетальной конъюнкции. И тогда Алкивиад уже не изменник, а широко мыслящий деятель, идущий в ногу со временем, или даже слегка опережающий его. Персия Ахеменидов – не Эллада, поэтому взыскующий там «нового отечества» Фемистокл остается просто перебежчиком. полные формы выражения, чем аналогичного рода явления в низовых, “базовых” областях общественной жизни» [169, с. 60].
Пролегомены к факторному анализу социальной консолидации
Обозначим свое видение проблемы соотношения солидарности двух уровней. Прежде всего зададимся следующими вопросами. Можно ли считать консолидированным общество, в котором наличествует преимущественно партикулярная или групповая солидарность? Может ли существовать общество, в котором имеется только социетальная консолидация? По нашему мнению, на первый вопрос мы должны ответить отрицательно – согласие частей внутри себя не создает единства целого. Полисная солидарность не создавала панэллинской солидарности. Отрицательно мы должны ответить и на второй вопрос: такого рода общества возможны только на страницах антиутопий, где живописуется абсолютный тоталитаризм. В реальности исключить все солидарности – а значит идентичности – человека и атрибутировать ему одну-единственную, при которой он будет солидарен только с надгрупповой социетальной общностью, вряд ли возможно.
На наш взгляд, повышенное внимание в современной науке об обществе к соотношению групповых и социетальной солидарностей, вероятно, не в последнюю очередь связано с драматичными и глубокими социальными трансформациями, переживаемыми современными социумами Запада и Востока. В частности, европейские общества как никогда остро столкнулись с проблемой гражданского единства, подвергшегося вызовам со стороны мощных мигрантских волн из арабских стран. Причем вызовы адресованы как культурной и религиозной идентичностям, так и вполне материальным – экономическим статусам [193; 201; 204]. В России партикулярные солидарности, достигшие релевантных значений, традиционно воспринимались государственной властью с подозрением. Национально-культурные, социально-политические и областнические движения «по умолчанию» трактуются центральной властью в качестве угрожающих территориальной целостности страны, и не остаются без внимания со стороны компетентных органов.
По нашему убеждению, проблема соотношения партикулярной и универсалистской солидарности наиболее адекватно разрешается в рамках концепции потоковой консолидации [61], в которой присутствуют, по сути, оба уровня, но в качестве не противостоящих, а взаимодополняющих друг друга. Универсалистской или социетальной солидарности здесь соответствует вертикальный поток консолидации – от власти к обществу и обратно, а партикулярной – горизонтальный поток – внутри сообществ и между ними. Характерно, что оба потока могут существовать в режиме известной автономии, при которой определенное ослабление или даже иссякание одного не обязательно влечет за собой такие же последствия для другого, иными словами, их связь – не механическая, не по принципу зубчатой конической передачи. Партикулярная и универсалистская солидарности есть два вектора одного конъюнктивного процесса; своего рода энергетические контуры, поддерживающие целостность социального образования.
Подчеркнем еще раз, что потоковые модели социальной консолидации, разработанные зарубежными (Н. Куденбург, Э. Гордийн, Т. Постмес) и отечественными (О.А. Кармадонов, М.К. Зверев) учеными, представляются нам эвристически продуктивными для исследования любых конъюнктивных процессов, прежде всего, благодаря фокусу на процессуальных, динамичных характеристиках социальной конъюнкции. Вместе с тем, солидарность может быть наблюдаема и верифицируема только через какие-то фиксируемые феномены. Таковыми, очевидно, выступают «события», в трактовке А.Ф. Филиппова, как определенные изменения состояний объектов и процессов. Следует уточнить, что «события», на наш взгляд, сами являются состояниями, поскольку выступают результатом завершившихся действий. Например, победа или поражение являются событиями и состояниями, к которым привели определенные действия, завершившиеся в данной точке. В этом смысле событиями выступают солидарность, или отчуждение, или тревога, или эйфория, или другие социальные и социально-психологические состояния общества, или его части, сформированные действиями социальных субъектов, или акторов.
Таким образом, действия представляют собой базовый структурный элемент события, выступающего структурным элементом потока, причем, наличие и события, и самого потока мы можем зафиксировать по единственной наблюдаемой единице этой структуры – то есть, по действиям. В случае социальной консолидации, горизонтальный поток (внутри групп и между группами) может быть наполнен событиями состояниями, включающими согласие, эмпатию, взаимность (реципрокность), или наоборот – отчуждение, равнодушие, вражду. Эти неосязаемые феномены мы можем зафиксировать через действия, благодаря которым они осуществляются, и таким образом овеществляются (реифицируются): совместные мероприятия, забота друг о друге, обмен дарами или услугами, деятельная поддержка друзей и коллег, или наоборот – равнодушие как бездействие, тоже являющееся деянием, вредоносные действия, враждебные действия.
В свою очередь, вертикальный поток консолидации (от власти к обществу и обратно) может быть наполнен такими событиями-состояниями (с обеих сторон), как солидарность, ответственность, лояльность, эмпатия, единение, или же – отчуждение, апатия, безразличие, враждебность. Наблюдаемые единицы/действия могут включать: со стороны власти – регулирование неравенств, социальную помощь уязвимым группам, создание прозрачных и справедливых условий и правил жизнедеятельности; со стороны общества – электоральную и повседневную поддержку (легитимизацию), отказ от радикальных действий, гражданскую активность.
Действиями обратного характера могут выступать: со стороны государства – равнодушие как бездеятельность, игнорирование, эксплуатация, давление и насилие, тотальный контроль; со стороны общества – равнодушие, абсентеизм, игнорирование гражданской активности, протестная деятельность, радикальные (насильственные) действия по свержению власти. Таким образом, события-состояния и формирующие их действия могут считаться конъюнктивными, если очевидным образом направлены на социальную консолидацию и социальное воспроизводство, и дизъюнктивными – если недостаточно способствуют или явно противодействуют первому и второму. Следовательно, для того, чтобы оценить конъюнктивные эффекты той или иной системы общественных отношений, необходимо проанализировать особенности событий-состояний и действий, их наполняющих и структурирующих.
Социальная консолидация испытывает на себе воздействие практически всех ключевых систем, или сфер общественных отношений, включая социо-экономическую, социокультурную и социально политическую (часто, впрочем, рассматриваемую как часть предыдущей).
По нашему убеждению, при всем уважении к социокультурным факторам социальной конъюнкции, таким как этничность, культура, религия, идеология и пр., определяющее значение для уровня консолидации общества играют все-таки факторы социально-экономического порядка. Это та фактичность, в которой берет свое начало любое социальное явление, та система общественных диспозиций, которая позиционирует индивида или группу в конкретной статусной и имущественной стратификации. Социально-экономическое положение индивидуального или группового субъекта дает ему наиболее точное представление о его месте и возможностях, но также и о степени справедливости общественного устройства его социума.
Подлинная и глубокая социальная консолидация возможна только между субъектами, чьи материально-статусные позиции различаются не радикально. Другими словами, действительная консолидация возможна в обществе, в котором степень неизбежного социального неравенства является приемлемой для релевантного большинства его членов. Именно поэтому анализ конъюнктивных процессов, имеющих место в сфере социально-экономических отношений, может дать нам представление о базовых основаниях социальной солидарности в данном обществе и ее перспективах. Наиболее значимыми конъюнктивными процессами в данной сфере являются, на наш взгляд, социальная политика государства и социальная ответственность бизнеса. Первая – в силу того, что изначально призвана регулировать существующие социальные неравенства, вторая – потому что обременена моральным долгом способствовать созданию реальных конъюнкций, по крайней мере, на уровне сообществ, в которых данный бизнес осуществляет свою деятельность.
Социальная политика государства с точки зрения ее конъюнктивной эффективности
Совершенно очевиден и не нуждается в дополнительной аргументации факт, что социальная солидарность общества формируется в значительной степени за счет защиты им своих наиболее уязвимых или попавших в трудную жизненную ситуацию членов; а также за счет создания относительно равных и справедливых условий жизни и деятельности всех социальных групп. Без такого реального «сбережения народа» и поддержания социальной справедливости всякая провозглашаемая солидарность будет пустым сотрясанием воздуха, и именно этот аспект социальной консолидации формируется, наряду с прочими, в вертикальном конъюнктивном потоке – от власти к обществу и обратно. Власть не должна ограничивать свои усилия по формированию «единства нации» идеологической риторикой и заявлениями. Эффективная социальная политика – основа социальной консолидации. По словам канадского исследователя Д. Белана, государственная «социальная политика – это, преимущественно, программы, направленные на поддержку бедных, борьбу с неравенствами, содействие гражданской солидарности, снижение зависимости от рынка и защиту работников и их семей перед лицом особых экономических рисков» [194, c. 19].
Вообще государство, реализуя социальную политику, создает лояльное общество, укрепляет свою легитимность, формирует электоральную поддержку, минимизирует возможности социальных конфликтов на экономико-социальной почве, демонстрирует свое неравнодушие по отношению к обществу, которым оно управляет, и поддерживает представление о более или менее справедливом распределении валового внутреннего продукта между членами общества, с использованием ресурсов которого этот продукт и производится. Конъюнктивное значение всех этих аспектов очевидно, и чаще всего государство отдает себе в этом отчет. В.Г. Федотова считает, что социальное демократическое государство есть «исторически определенный тип государства, реализованный западными социал-демократиями в индустриальную эпоху для поддержания классового мира, социальной солидарности и взаимной ответственности государства, бизнеса, профсоюзов и гражданского общества за благополучие, достоинство, процветание граждан и развитие социальных сфер» [163, с. 81].
Другими словами, направления, характер, степень и прочие характеристики социальной защиты выступали в западном мире предметом согласования и договоренностей четырехстороннего дискурса. В результате, в западных обществах удалось сформировать общественные отношения, изначально построенные на принципе солидарности, дополняемом в случае необходимости субсидиарным подходом. «Основой достижения солидарности государства и других социальных сфер является компромисс, то есть способность всех участников социального контракта жертвовать частью своих интересов для рационального достижения их базовой части, а также для достижения общественного блага» [163, с. 82].
Вместе с тем, американское «государство всеобщего благоденствия» (welfare society) – это не то же самое, что «социально-капиталистические» государства Европы. Прежде всего, степень защиты наемных работников в двух контекстах сильно отличается, что связано с особенностями сложившихся здесь социально-статусных систем. Э. Лоуренс объясняет это положение вещей следующим образом: «…в то время как ранний американский антимонопольный закон чаще применялся против американских профсоюзов (как “трудовых картелей”, чья деятельность “препятствовала свободной торговле”), нежели против бизнеса, европейское законодательство карало только бизнес. На самом деле, главная причина, по которой работодатели и суды в Германии были менее склонны клеймить профсоюзы как трудовые картели, в отличие от их американских коллег при всякой забастовке, заключается в том, что кодетерминация доказала в Германии свою высокую эффективность в комбинировании представительства работников с корпоративным управлением» [222, c. 355].
Напомним, что под «кодетерминацией» (codetermination) в европейских (прежде всего – германском) обществах понимается участие работников компаний в коллективном управлении, благодаря членству в совете директоров и через создание трудовых комитетов на каждом предприятии. Кодетерминация возникла в 50-х годах прошлого века в Германии и получила законодательное оформление в виде «Закона о кодетерминации» (Mitbestimmungsgesetz) от 4 мая 1976 г.
В Соединенных Штатах ничего подобного нет. Однако менее всего права работников защищены все же не в США. Практически бесправны они, согласно Лоуренсу, прежде всего, в России, Китае и Сингапуре: «Нисколько не удивляет то, что работники имеют преимущества перед собственниками главным образом в демократических, а не в авторитарных контекстах. Примеры России, Китая и Сингапура убедительно свидетельствуют в пользу того, что сильные государства, способные жестко обеспечивать условия социального контракта, вполне способны и нарушить эти условия» [222, c. 362].
Европейская социально-капиталистическая модель привлекает в последнее время все большее внимание, в том числе, со стороны американских ученых-экономистов и других обществоведов, и тематика конъюнкции в этом интересе занимает одно из главных мест. В частности, Н. Гилберт утверждает: «Социальная солидарность – это термин, традиционно использовавшийся в связи с понятием государства благоденствия, особенно среди ученых и политиков Западной Европы.
Термин относится к интегративным связям – чувству принадлежности – соединяющим индивидов через создание групповой лояльности, доверие и взаимные обязательства, которые облегчают коллективные действия. Термин связан, естественно, и с понятием социального капитала. Однако если солидарность есть связь, производящая социальный капитал, как эта связь формируется в развитом индустриальном обществе? Один из ответов: … солидарность формируется на основе социальных прав граждан» [211, с. 157]. Другими словами, Гилберт уверен, что в современном обществе солидарность неотделима от социальной функции государства как гаранта определенного уровня благосостояния. Следовательно, конъюнктивные процессы будут эффективны только в том случае, если общество, в котором они разворачиваются, обеспечивает определенный уровень справедливости, или приемлемый уровень материального расслоения и неравенства. Ученый формулирует «гипотезу конвенциональной солидарности», которая трактуется им следующим образом: «Признание социальных прав граждан на общее обеспечение (пусть даже обусловленное уровнем дохода) соответствует представлениям о том, что щедрое государство благоденствия, твердо отстаивающее права на такое обеспечение, увеличивает социальную солидарность» [211, с. 159].
В свою очередь, С. Хилл убежден, что именно европейский путь развития, с его повышенным вниманием к проблемам социального консенсуса может предложить наиболее адекватное направление общественного развития в наши времена. Исследователь утверждает: «Волшебный эффект таких вещей как ”кодетерминация“, ”наблюдательные советы” и ”рабочие комитеты” обеспечили европейской экономике очевидное превосходство над американской, в чем мы окончательно убедимся уже в ближайшие годы, по мере усиления глобального капитализма. Эти несомненные европейские преимущества являются, возможно, самыми значимыми изобретениями в мировой экономике, начиная с создания современной корпорации как таковой» [213, c. 54]. Он уверен, что социальная консолидация занимает центральное место в общих конъюнктивных процессах европейских стран, в силу того что представляет собой одну из ключевых, базовых ценностей общественного устройства, в какой бы стране оно не рассматривалось. Совершенно естественная конъюнктивная функция государства находит здесь свою реализацию и через рефлексивную социально-экономическую политику, или практику «социального капитализма» в различных жизненно важных сферах общества, включая социальное обеспечение, здравоохранение и образование, что «…рассматривается большинством людей в качестве важнейшего элемента внутреннего скрепления и интеграции европейских обществ» [213, c. 142].
Гражданский сектор как сфера деятельностной реализации социальной солидарности
Гражданское общество исследуется с различных аналитических позиций, включая структурно-функциональную, институциональную, социокультурную и пр. Впрочем, чаще всего современные исследования, так или иначе, объединяют в себе различные парадигмы. Например, социокультурный подход, позволяющий рассматривать феномен гражданского общества в контексте, учитывающем базовые историко культурные и этнокультурные основания данного явления, фактически описывает его с использованием категориального аппарата институциональной теории, и, разумеется, с референцией к функционалу, которым обладает гражданский сектор. Уже достаточно признанным в мировой науке является тезис о том, что социальные институты несут на себе черты исторической преемственности, являются чем-то «само-собой-разумеющимся» для данного общества или выступают в известной степени чужеродным элементом, который приживается на местной почве с известными трудностями. Самые известные концептуализации этого видения были оформлены в теории «эффекта колеи» (path dependence theory) [115; 206; 228] и теории «культурной зависимости» (culture matters) [12; 86].
Гражданские институции точно таким же образом обусловлены предшествующим историко-культурным опытом сообщества, особенностями взаимного восприятия, и практикой взаимодействия общества и власти. Гражданское общество рассматривается в качестве институционального и социокультурного феномена целым рядом исследователей [см., напр.: 38; 69; 85; 120; 140], однако, нас интересуют его аспекты, связанные, прежде всего, с объектом нашего исследования – социальной консолидацией. Учитывая трехчастную структуру исследуемых нами факторов консолидации и деятельностный характер конъюнкции, нашей начальной посылкой, напомним, является та, что со стороны государства социальная солидарность реализуется в форме социальной политики, структурирующейся определенными событиями-состояниями и действиями, их наполняющими; со стороны бизнеса – в форме социальной ответственности; со стороны общества – в виде гражданской активности. Причем, в случае граждан, их деятельность в направлении социальной конъюнкции является исключительно добровольной, никто не может принудить человека к гражданской активности – потому что нельзя принудить к неравнодушию – и она носит здесь исключительно спонтанный, в смысле – совершенно свободный характер.
Саму по себе роль гражданского общества в современном социуме трудно переоценить. Гражданские институции опосредуют взаимоотношения индивида и власти, общества и государства, с одной стороны, формируя известный «буфер безопасности», а с другой – интерфейс взаимодействия, тот коммуникационный канал, который создает возможности обратной связи и позволяет как гражданам, так и государству быть услышанными друг другом, при наличии, естественно, проявленной воли и готовности к такой коммуникации. Как известно, всякий институт является естественным по своей природе, поскольку возникает для того, чтобы удовлетворить определенную потребность, однажды в обществе сформировавшуюся. В полной мере относится это и к институту гражданского общества, само появление которого связано с длительной исторической эволюцией, в ходе которой сложились соответствующие условия, способствовавшие его оформлению. По выражению Ю.А. Красина, «…в итоге многовекового опыта человечество пришло к пониманию необходимости особой организации, возвышающейся над обществом. Властными средствами (политическими и правовыми) государство призвано умерять и регулировать частные интересы, сублимировать из них публичный интерес данной исторической общности. Государство становится тем самым доминирующей силой в пространстве властных отношений. Однако пуповина, связывающая его с обществом, не разрывается. Государство вынуждено считаться с гражданским обществом как генератором энергии общественной самодеятельности, обладающим возможностью влиять на властные отношения и сохраняющим за собой функции давления на власть и ее критики» [82, с. 51].
Естественно, что всякая идеальная модель должна выдерживать поверку реальностью. Относится это и к гражданскому обществу, которое в российских условиях приобретает достаточно своеобразные черты. В монографии «Гражданское общество в современной России: специфика становления и проблемы функциональности», написанной совместно с Л.Н. Батьяновой, диссертант уже обращал внимание на то, что формирование институций гражданского общества в отечественном социуме часто встречает препятствия, связанные как с небольшой ценностью собственно гражданского активизма, так и с предпочтением социальной стабильности, которая граничит с социальной пассивностью [5]. При этих условиях гражданский активизм проявляется наиболее зримо, прежде всего, в ситуациях каких-то кризисов, связанных с прямыми угрозами жизни и здоровью, а также материальному обеспечению.
Как замечает Е.Н. Мощелков, «…похоже, все-таки формирование в России гражданского общества (в западном смысле) и сегодня остается еще не реализованной целью. И думается, что главной проблемой в этом вопросе является отсутствие ясных ориентиров, полное отсутствие и у власти, и у общества понимания того, каким это гражданское общество должно быть» [108]. Одновременно, на наш взгляд, необходимо избегать чрезмерного противопоставления государства и гражданского общества. В этом смысле, нельзя не согласиться с И.В. Котляровым, по мнению которого, эти два субъекта общественных отношений должны находиться в постоянном динамическом балансе, который не допускает чрезмерного усиления одного за счет другого. Более того, «…гражданское общество в определенном смысле способно контролировать государство и его органы, через определенные механизмы управлять конкретными, ранее заданными процессами. Такими механизмами в определенном смысле могут быть политические партии, профессиональные союзы, некоммерческие неправительственные организации, национально-культурные и религиозные объединения, ассоциации и структуры общественного самоуправления и т. д. Государство обеспечивает необходимые условия развития гражданского общества и его институтов, детерминируя успешную деятельность его структур, обеспечивая соблюдение прав и свобод граждан» [79, с. 21].
Предельная цель социальной гармонии – это воспроизводство общества, ключевым условием которого выступает именно социальная консолидация. И последняя занимает серьезное место в исследованиях феномена гражданского общества. В частности, С.А. Басов в свое время предложил в качестве оптимальной такую «формулу» гражданского общества, которая включала бы «в качестве “ядра” отношения сотрудничества, над которыми надстраивается гражданское партнерство. Эта социальная конструкция заключается в “оболочку” ценностей и права» [16, с. 74]. Г.Б. Кошарная и Л.Т. Толубаева прямо поместили проблематику консолидации в контекст прикладного исследования гражданского общества и на основании анализа полученных данных сделали попытку выявить отношение россиян к таким «ценностям гражданского общества, как российское гражданство, соблюдение российских законов, консолидация общества, а также их мнение по поводу уровня консолидации современного российского общества» [80, с. 154].
Заметим, что по поводу структуры данного исследования сразу же возникают вопросы. Является ли гражданство и соблюдение законов «ценностями гражданского общества»? Не есть ли это государственные институции? Через соблюдение законов можно замерить правопослушность граждан. Через отношение к гражданству – лояльность к государственной власти (что очень близко к той же правопослушности). Значимы ли эти факторы для социальной консолидации? Это не вызывает никаких сомнений. Однако имеют ли они отношение к гражданскому обществу? На наш взгляд, очень опосредованное.
Как бы то ни было, исследователи утверждают, что влияние гражданского общества на уровень консолидации «различных социальных слоев и групп необходимо рассматривать через механизмы, расширяющие пространство свободы для гражданских инициатив. Среди них такие как: новые экономические отношения, плюрализм форм собственности; появление различных общественных объединений; создание предпосылок для творческой самореализации личности; формирование системы местного самоуправления; развитие независимых средств массовой коммуникации; формирование юридической базы для гарантий свободы политических взглядов и др.» [80, с. 155].