Этнический фактор в детерминации гендера (на феноменах бытия северокавказских этносов) Тауканова Зарема Чамиловна

Содержание к диссертации

Введение

Глава 1. Детерминация гендера: философско-методологические измерения 21

1.1. Идея гендера и его детерминации в социально-философской мысли 22

1.2. Универсальные факторы детерминации гендера 34

1.3. Специфические факторы детерминации гендера и этничность как форма их выражения 53

Глава 2. Особенности детерминации гендера этническим фактором (на примерах социального бытия северокавказских этносов). 76

2.1. Этничность как форма социального бытия и детерминатор гендера . 76

2.2. Этнический фактор в постсоветском гендерном бытии – особенности проявления и интерпретации. 92

2.3. Гендерная инверсия как форма ответа этнического социума на критический вызов (на примере северокавказских этносов). 122

Заключение 157

Список использованных источников и литературы 161

• Идея гендера и его детерминации в социально-философской мысли
• Специфические факторы детерминации гендера и этничность как форма их выражения
• Этничность как форма социального бытия и детерминатор гендера
• Гендерная инверсия как форма ответа этнического социума на критический вызов (на примере северокавказских этносов).

Введение к работе

Актуальность темы исследования. Современный, крайне сложный,
конфликтно-противоречивый и порождающий множество рисков этап
социальной истории характеризуется едва ли не в первую очередь обострением
проблематики идентичности во всех сферах и модусах социального бытия – от
этнического до геополитического. Естественно, что в этом контексте на
дискурсивной арене социально-гуманитарной мысли гендерная проблематика
находится в ряду наиболее значимых: на общем фоне процессов глобализации
мира, конфликта культур, цивилизаций и ценностных миров человека, задающих
контуры актуального тематического горизонта философии. При этом если
обозначенная проблематика у нас в стране до недавних пор рассматривалась в
ключе «возвращения России в мировое философское пространство», то ныне
дискурсивный фокус неуклонно смещается к анализу реальной соотнесенности
России и сложных процессов российской социокультурной трансформации с
современным миром, его проблемами и вызовами в контексте ныне
формирующегося тренда консервативного реализма в постсоветской

отечественной философии (заметим – как и в политическом развитии страны).

Однако проблематика гендера, пока еще рассматривается, главным образом, с позиции либералистской философии личных свобод, равенства полов, «гендерного самоопределения», конструирования и легитимации гендера на основе неких универсалистских измерений.

В этой логике основания и истоки едва ли не всех особенностей гендерных феноменов ищутся в универсальных факторах социального бытия – в трудовых, политических, экономических, правовых причинах и механизмах, что сопровождается попытками унифицировать и универсализировать категорию «гендер», сводя ее смысл к сумме неких инвариантных составных частей и аспектов, таких как «гендерный стереотип», «гендерная норма», «гендерный баланс», «гендерная идентичность» и др.

В рамках такого подхода проблема детерминации гендера этническим фактором (этничностью) в реальной исследовательской практике, как правило, трансформируется в проблемы историчности гендерных моделей и

3 гендерных отношений, а далее - в оценку уровня и степени их

«архаичности» или «модерности» в этническом бытии «здесь и сейчас».

Этногендерные исследования, проводимые в рассматриваемом методологическом ключе, имеют еще одну особенность: в них все этнические особенности гендерных моделей и отношений, как правило, объясняются ссылками на «уникальность» каждой этнической культуры или же на «характерные особенности» исторического пути этноса и накопленного им на этом пути социально-культурного опыта и сложившегося гендерного бытия без серьезных попыток выявить те общие социальные механизмы (отношения, институции), которые стоят или могут стоять за этногендерной спецификой в данном (в том или ином) конкретном случае.

А что касается гендерных исследований в национальных регионах, в частности - республиках Северного Кавказа, коих в общем немного, они в основном сводятся к комплиментарной репрезентации давно известных, многократно описанных в этнологических текстах и давно изживших себя патриархатных гендерных отношений (моделей), возводимых к «корням и истокам этноса», более того - к их апологии и романтизации, не затрагивая при этом реальной роли гендерного фактора в системе современного этносоциального бытия, игнорируя влияние современных глубинных социально-культурных трансформаций на гендерные отношения и процессы.

Изложенными обстоятельствами определяется очевидная актуальность темы нашего диссертационного исследования.

Степень научной разработанности проблемы. Проблема пола и поло-ролевых отношений в истории мысли изначально и длительное время развивалась в рамках философии и лишь в последующем - в рамках наук о человеке в их трех ключевых направлениях, которые с учетом их интерпретационных принципов могут быть обозначены как «биологическое», «гендерное», «биогендерное». Согласно первому направлению, биологическому, пол следует понимать с биологической точки зрения как нечто предзаданное природой, что нашло выражение в афористичной

формуле З.Фрейда «Анатомия - это судьба»¹. Касаясь второго направления, гендерного, следует отметить прежде всего творчество Симоны де Бовуар, которая последовательно рассматривает пол (проблематику пола) с социокультурной и констркутивистской позиций. В этом плане столь же характерна фраза Симоны де Бовуар «женщиной не рождаются, ей необходимо стать в процессе жизни»², по сути оппонирующая Фрейду и ставшая не только смысловым рефреном социально-конструктивистского дискурса в отношении гендера, но и своеобразным символом вклада де Бовуар в гендерную науку.

В нашем диссертационном исследовании мы намерены придерживаться прежде всего философских принципов познания и рассматривать гендер и его проблематику (гендерные отношения, гендерные процессы) с учетом всего комплекса детерминирующих факторов: биологического, психологического и социально-культурного, а по сути как тип и форму социальных отношений, которая так или иначе детерминируется всей системой социальных отношений и встроена в эту систему.

Исследования, связанные с гендерной проблематикой, на протяжении длительного времени ведутся в целом ряде аспектов: философском (Платон, И. Кант, Жан-Жак Руссо, Ф. Ницше, З. Фрейд, Симона де Бовуар, О.А. Воронина, Л.А. Савченко, Г.Г. Силласте, Х.Г. Тхагапсоев, Б. Бгажноков)³, социологическом (К. Маркс, П. Бурдье, Б. Тернет, А. Клещин, М.М. Малышева, СИ. Голод., Т.Б.

¹ Фрейд З. Будущность одной иллюзии // Сумерки богов. М., 1989. С. 94–142.

² Симона де Бовуар. Второй пол. Жанр. Философия. 1997.

³ Фрейд З. Избранное. Ростов-н/Д., 1998; Фрейд З. Введение в психоанализ. Лекции. М., 1989; Симона де
Бовуар. Второй пол. Жанр. Философия. 1997; Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных
умов // Ницше Ф. Сочинения. В 2 т. Т. 1. М., 1998; Руссо Ж.Ж. Избранные сочинения. М., 1961. Т. 1–3; Воронина
О.А. Гендерные измерения политики и культуры в России // Ярославский педагогический вестник, 2016. № 4. С.
172–177; Тхагапсоев Х.Г. Социальное пространство-время: проблема трансформации // Вопросы философии. 2015.
№ 10. С. 202–211; Тхагапсоев Х.Г., Черноус В.В. Реинтеграция постсоветской России: преграды и пути преодоления
// Научная мысль Кавказа. 2013. № 4 (76). С. 9–17; Савченко Л.А. Ситуативность гендерных исследований в
различных гендерных парадигмах // Исторические, философские, психологические и юридические науки,
культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. 2013. № 7 (33). С. 166–169; Савченко Л.А.,
Вялых Н.А. Двенадцатые Международные гендерные чтения «Гендерные трансформации в современном
мире» // Известия высших учебных заведений. Северо-Кавказский регион. Общественные науки. 2015. № 2.
С. 146–147; Силласте Г.Г. Гендерная социология: состояние, противоречия, перспективы //
Социологические исследования. 2004. № 9. С. 77–84; Силласте Г.Г. Гендерная социология: от идеи и
дискуссий к научной школе // Гуманитарий Юга России. 2016. Т. 19. № 3. С. 15–30; Бгажноков Б.Х.
Адыгская этика и этикет в образовательной системе // Наука: комплексные проблемы. 2014. № 1 (2). С. 61–76;
Рябова Т.Б. Этничность как фактор вариативности гендерных стереотипов // Вестник ННГУ им. Н.И.
Лобачевского: серия «Социальные науки». Вып. 1 (5). Н. Новгород, 2009. № 4. С. 317–323.

Рябова, Л.А. Савченко, ГГ. Силласте и др.)⁴, психологическом (З. Фрейд, Э.
Эриксон, Ю.Е. Алешина, А.С. Волович, П.М. Дизель., Р.У. Мак-Кинли, Э.
Фромм, М. Аргайл, Т.А. Репина, И.С. Кон и др.)⁵, педагогическом
(В.П. Борисенков, Я.Л. Коломинский, М.Х. Мелтас, Н. Коломейская,
Л.В. Штылева)⁶, историческом (Н.Л. Пушкарева, Н. Бердяев и др.)⁷,
политологическом (Г.В. Атаманчук, Р.Г. Абдулатипов, О.А. Хасбулатова,
Н.А. Шведова, Л.Т. Шинелева и др.)⁸, культурологическом (С.А. Арутюнов,
П.А. Сорокин, Л.В. Сажина, СМ. Широкогоров, Ю.В. Бромлей,

И.А. Чебоксаров, И.М. Гутько)⁹, экономическом (Е.Б. Амбарнова, Я. Астафьев, Н.А. Шведова, Н.А. Гордон, О.Э. Бессонова, М.А. Шабанова)¹⁰.

В итоге существует множество подходов к исследованию гендера и к интерпретации его сущности: от формулы «гендер как когнитивная метафора» до принципа «гендер как социологическая категория». При этом, судя по фактам, лидерство в исследовании гендера в современной России явно принадлежит социологии. В этом контексте характерна широкая известность работ Л. Беляевой ^п, З.М. Руткевича ¹², О.А. Ворониной, Л.А. Савченко ¹³,

⁴ Малышева М.М. Современный патриархат. Социально-экономическое эссе. М., 2001. С. 58; Малышева
М.М. Гендерное наполнение политического пространства в России: конец XX–начало XXI века // Женщина в
российском обществе. М., 2005. № 2. С. 28–36; Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Маркс К., Энгельс
Ф. Соч. 2-е изд. Т. 3. С. 7; Голод С.И. Гендер и семья: социологическая интерпретация // Человек. 2004. № 4;
Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики / Пер. с франц.; отв. ред. перевода, сост. и послесл. Н.А.
Шматко. М.; СПб., 2005.

⁵ Фромм Э. Психоанализ и этика. М., 1993. С. 66; Аргайл М. Психология счастья. М., 1990;
Кон И.С. Психология половых различий // Вопросы психологии, 1981. № 2.

⁶ Коломинский Я.Л., Мелтас М.Х. Ролевая дифференциация пола у дошкольников //
Вопросы психологии, 1985. № 3.

⁷ Пушкарева Н.Л. Женская и гендерная история: итоги и перспективы развития в России //
Историческая социология и психология. 2012. № 3. С. 24–35.

⁸ Атаманчук Г.В. Сущность государственной службы: история, теория, закон, практика. М.,
2004. С.12; Хасбулатова О.А. Российская государственная политика в отношении женщин (1900–
2000) // Теория и методология гендерных исследований. М., 2001. 371 с.; Хасбулатова О.А. Опыт и
традиции женского движения в России (1860–1917). Иваново, 1994. С. 18.

⁹ Арутюнов С.А. Народы и культуры: развитие и взаимодействие. М., 1989; Сорокин П.А.
Социальная и культурная динамика. М., 2006; Бромлей Ю.В. Этносоциальные процессы: теория,
история, современность. М., 1987; Сорокин П.А. Социальная и культурная динамика. М., 2006;
Чебоксаров Н.Н., Чебоксарова И.А. Народы. Расы. Культуры. М., 1985.

¹⁰ Гордон Л.А. Потери и обретения в России девяностых. М., 2001.

¹¹ Беляева Л.А. Социальная модернизация в России в конце ХХ века. М., 1997.

¹² Руткевич М.Н. Социальная структура. М., 2004.

¹³ Савченко Л.А., Вялых Н.А. Двенадцатые Международные гендерные чтения «Гендерные
трансформации в современном мире» // Известия высших учебных заведений. Северо-Кавказский
регион. Общественные науки. 2015. № 2. С. 146–147.

6 Г.Г. Силласте ¹⁴, Гордона и др., в которых анализ гендерной проблематики не

ограничивается концептуальными рамками «биологическое - гендерное -

биогендерное», а охватывает весь спектр социологических измерений.

Иначе обстоит дело в плане исследования этногендерного бытия и отражения роли этнического фактора (этничности) в детерминации гендера -гендерных норм, отношений, моделей. Подобных исследований в целом немного, и в них, как правило, представлены лишь отдельные аспекты данной проблемы, рассматриваемые с двух принципиально различающихся методологических ракурсов: экстерналистского («извне») и интерналистского («изнутри»). Первый подход (взгляд извне) присущ работам, авторы которых живут и творят в российских мегаполисах, видя этническое, как правило, обобщенно и усматривая в этническом факторе источник вариативности гендерных моделей и отношений (Т.Б. Рябова¹⁵, Е.Ю. Леонтьева¹⁶, А.В. Олянич¹⁷). Или же в соотнесении гендера и этничности обнаруживают повод к возникновению конфликтных стратегий идентификаций и самоидентификации субъекта (А.В. Малыгиной¹⁸). (Впрочем, позиция процитированного выше А.В. Олянича примечательна еще и тем, что отмечает практически полное отсутствие этногендерных исследований, касающихся современных, постсоветских реальностей и выполненных в современных методологических парадигмах.

Что касается второго подхода («взгляда изнутри») - он присущ ученым в этнических регионах и, как правило, сводит проблематику роли и места этничности в гендере либо к апологии традиционных патриархатных гендерных отношений (А.Р. Тыкова)¹⁹, либо к культурно-символическому аспекту гендера

¹⁴ Силласте Г.Г. Гендерная социология: от идеи и дискуссий к научной школе //
Гуманитарий Юга России. 2016. Т. 19. № 3. С. 15–30.

¹⁵ Рябова Т.Б. Этничность как фактор вариативности гендерных стереотипов // Вестник ННГУ им.
Н.И. Лобачевского: серия «Социальные науки». Вып. 1 (5). Н. Новгород, 2009. № 4. С. 317–323.

¹⁶ Леонтьева Е.Ю., Виноградова Л.В. Влияние этнокультурного многообразия на развитие
гендерных репрезентаций // Вестник ВолГУ. Сер. 7: «Философия». Социология и социальные технологии.
2014. № 3. С. 27–36.

¹⁷ Олянич А.В. Формирование феномена этногендера с позиции теории этничности //
Дискурс-Пи. 2016. Т. 13. № 3–4. С. 61–76.

¹⁸ Малыгина А.В. Гендер и этничность: конфликт идентификационных стратегий // Культура
и образование. 2016. № 4.

¹⁹ Тыкова А.Р. Социальный статус адыгской женщины: социокультурный аспект. Автореф.
дисс. на канд. социол. наук. Майкоп, 2001. 22 с.

(М.А. Текуева²⁰, З.Х. Гулиева²¹), наделяя при этом символические аспекты гендера в этническом бытии функциями, присущими скорее высшим стратам (аристократии) развитых иерархических обществ, а именно, функциями этикета (Б.Х. Бгажнокова²²), либо же сводит всю проблематику гендера и стратегию ее исследования к истории этнической культуры, к этноисторической документалистике в стиле «женские истории» (М.Х. Гугова²³).

На этом фоне выделяется попытка З.Ф. Тугуз системно очертить особенности гендерных отношений у адыгского этноса, хотя и она ограничилась в основном анализом особенностей семейных отношений и гендерного разделения домашнего труда у адыгов²⁴, ²⁵.

Предпринимаются также и редкие попытки в плане проявления и осмысления процессов и результатов постсоветского развития положения женщины в кавказских этнических культурах в общем контексте российской социокультурной трансформации²⁶.

Учитывая изложенное и оценивая в общем степень изученности рассматриваемой проблемы, мы в качестве отправной позиции исследования придерживаемся идей и оценок Г.Г. Силласте и Л.А. Савченко по поводу несостоятельности пока доминирующих в гендерных исследованиях попыток унифицировать и универсализировать дефиницию «гендер», сводя смысл и суть гендера к сумме неких инвариантных составных частей и аспектов, якобы детерминируемых универсалистскими факторами социального бытия (политикой, экономикой, правом), полагая, что в реальной действительности на гендер оказывает детерминирующее влияние весь спектр форм социальности, социальных механизмов и отношений, в числе которых и этнический фактор,

²⁰ Текуева М.А. Гендерные архетипы народов Северного Кавказа (по нартскому эпосу) //
Известия Кабардино-Балкарского научного центра РАН. 2015. № 6 (68). С. 154–158.

²¹ Гулиева З.Х. Поэзия Танзили Зумакуловой: этногендерный аспект. Нальчик, 2015. С. 182.

²² Бгажноков Б.Х. Адыгская этика и этикет в образовательной системе // Наука:
комплексные проблемы. 2014. № 1 (2). С. 61–76.

²³ Гугова М.Х. Женщины Кабардино-Балкарии в годы Великой Отечественной войны.
Нальчик, 2015. С. 94.

²⁴ Тугуз З.Ф. Этногендерные особенности семейно-брачных отношений в республике Адыгея //
Вестник Адыгейского государственного университета. Сер. 1: «Регионоведение, философия, история,
социология, юриспруденция, политология, культурология». 2011. № 3. С. 195–202.

²⁵ Тугуз З.Ф. Этнокультурные особенности гендерных отношений в Республике Адыгея: Автореф.
дис. … канд. социол. наук. Майкоп, 2012. 25 с.

²⁶ Мутаев У.К. Социальное пространство современной дагестанской женщины // Женщина в
российском обществе. 2013. № 1. С. 31–34.

изученный пока явно недостаточно.

Именно из этих соображений мы исходим, предпринимая исследовательскую попытку представить гендер как сложный и многогранный фактор социального бытия, как тип и форму социальных отношений и проецируя указанные представления на мир северокавказских этносов, известных яркой специфичностью социально-культурного бытия.

Целью исследования в означенном контексте является изучение особенностей и специфических механизмов детерминации гендера этническим фактором в социально-культурном пространстве северокавказских этносов.

Для достижения этой цели необходимо решить следующие задачи:

проанализировать особенности и основные этапы генезиса социально-философской мысли в отношении гендера и факторов его детерминации, а также дискурсивных форм их отражения;

проанализировать результаты отечественных и зарубежных исследований универсальных факторов детерминаций гендера и форм их отражения в плане релевантности смысловым горизонтам категории «гендер»;

изучить специфические факторы детерминации гендера, способные обеспечить вариативность гендерных моделей;

проанализировать принципы и подходы к осмыслению этничности, ее роли и места в социальных реалиях современности, включая гендерное бытие;

изучить особенности проявления и интерпретации гендерного фактора в постсоветском этническом бытии;

выявить специфические формы и механизмы детерминации гендера и гендерных процессов этническим фактором в социальном пространстве северокавказских этносов.

В качестве объекта исследования выступает гендер как форма социального бытия.

Предметом исследования является детерминация гендера этническим фактором, ее особенности, формы и механизмы (на примерах социально-культурного бытия северокавказских этносов).

Гипотеза нашего диссертационного исследования заключается в том, что детерминация гендера этническим фактором осуществляется на основе не только

универсалистских факторов (труд - трудовые отношения, политика, право и т.д.), но и специфичных механизмов (межпоколенческих отношений, института старшего, внутрисоциумных отношений «конкуренция-солидарность» и многообразных форм символизации гендера), противоречиво и разновекторно воздействующих на этногендерное бытие в зависимости от общих контекстных (исторических) обстоятельств и вызовов, с которыми сталкивается этнический социум «здесь и сейчас», обрекая гендерное бытие на нестабильность.

Соответственно этногендерные модели и отношения не могут быть «табуированными» (обычаями, традициями), «сакральными» и неизменными «культуропорождающими началами навсегда», как обычно принято полагать в этнологических дискурсах. Они способны к качественным изменениям при определенных, критичных для данного этноса условиях, т.е. «в ситуациях вызова». При этом решающую роль могут играть именно специфические формы и механизмы существования (явленности) в социальном пространстве этноса таких универсальных социальных институций, как семья, брак, межпоколенческие отношения, отношения типа «конкуренция - солидарность», что пока остается за пределами внимания этнологии, социологии, гендорологической науки и социально-философской рефлексии, требуя системного изучения.

На основе данной гипотезы нами исследуются и интерпретируются феномены гендерных отношений и процессов в социальном пространстве северокавказских этносов (кабардинцев, адыгейцев, балкарцев, осетин, ингушей, чеченцев, дагестанцев) в исторической ретроспекции и в контексте современных постсоветских социально-культурных трансформаций в России, Северо-Кавказском регионе.

Теоретико-методологические основания исследования. Для достижения поставленной цели диссертационного исследования и решения означенных задач нами выстроена полипарадигмальная методология, основанная, прежде всего, на философских принципах и методах познания социальной действительности: историко-генетическом (этногендерные модели и отношения рассматриваются в досоветских и постсоветских культурно-исторических контекстах), диалектическом (вскрывается противоречивость механизмов социального бытия рассматриваемых этносов, в том числе и

механизмов, детерминирующих этногендерные модели и отношения), в герменевтическом (интерпретируются символические аспекты и измерения гендера, их роль и значимость в культуре кавказских этносов, в ее регулятивных принципах и нормах).

В рамках выстроенной таким образом методологической стратегии задействован также широкий спектр методов исторического, сравнительного, функционального, системного анализа, культурологический подход, а также общенаучные принципы познания: объективности, системности, обобщения, восхождения от абстрактного к конкретному; междисциплинарный подход к изучению социальных и социально-культурных процессов на основе таких категориальных концепций, как «общество», «социальные отношения», «гендер», «этнос», «этническая культура», «конкуренция - солидарность в социальных отношениях», «межпоколенческие отношения», «институт старшего», «социально-культурная трансформация», «инверсия», их эвристического и методологического потенциала.

Нами задействованы также метод включенного наблюдения и идеи этнометодологии. В частности мы исходим из того, что этнический фактор -это не фатальный маркер идентичности гендера и гендерных отношений, т.е. не маркер их сакральности, табуированности и неизменности в бытии того или иного «малого социума»; напротив - этнический фактор (этничность) является источником вариативности, форм и механизмов трансформации гендера и гендерных отношений, которые могут иметь общую значимость, универсальный характер.

И, наконец, в теоретических и методологических позициях нашего исследования ключевое положение занимают идеи и взгляды Г.Г. Силласте и Л.А. Савченко по поводу спектра факторов его детерминации.

Опираясь на эту комплексную методологию, в рамках данного диссертационного исследования мы пытаемся формировать собственный взгляд на гендер как на важнейший фактор этносоциального бытия, его структуры и процессностей, что особенно ярко проявляется и эмпирически фиксируется в культурном пространстве северокавказских этносов.

Научная новизна работы определяется ее целью, задачами, подходами к

11 их решению, характером полученных результатов и заключается в следующем:

показано, что, хотя проблематика полов (Он-Она) и их соотнесенность с бытием социума находится в центре внимания европейской философской мысли на всем протяжении ее истории, «гендер» пока так и не конституирован в роли и статусе категории социальной философии в предельно обобщающей форме «гендерное бытие»;

установлено, что доминирующие ныне в дискурсивной практике интерпретации и трактовки (при всей их многогранности) не соответствуют фактически сложившимся коннотационно-смысловым горизонтам дефиниции «гендер», а также реальной роли гендера в социальном бытии - в общей сети спектра социальных отношений;

продемонстрировано, что доминирующий на научно-дискурсивной арене универсалистский подход в гендерологии, при котором суть и смысл гендера сводится к сумме инвариантного набора таких элементов, как «гендерная идентичность», «гендерный стереотип», «гендерная норма», «гендерный баланс», детерминированных универсальными факторами социального бытия, требует дополнения, а именно - учета специфических факторов бытия конкретных социумов (этнических в особенности);

показано, что ныне доминирующие в этнологической науке концепции и методологические принципы, в частности - примордиализм и «методологический этноцентризм», возводят все этническое к «крови и почве», не приемля конструируемости этноса и его гендерного бытия и, таким образом, не обеспечивая объективного учета роли и значимости гендера в этническом бытии и его социальной динамике;

установлено, что, в целом противоречивый характер постсоветских социокультурных трансформаций в России, в регионах обретает особое своеобразие, подпитывая тенденции к неоархаизации этносоциального бытия и к реисламизации этнической культуры, сдерживая развитие гендерного равенства и препятствуя объективному отражению и беспристрастной интерпретации современных гендерных процессов в пространстве этнического социума;

показано, что сложные и противоречивые процессы постсоветской

трансформации стали своеобразным вызовом для северокавказских этносов и их гендерного бытия, вызвавшим к жизни «не характерные для Кавказа» и кавказских этносов в стереотипном восприятии феномены («ответ на вызов»), как «массовые сдвиги» в гендерном бытии - к гендерному равенству и к «гендерной инверсии», ведущие к радикальным изменениям в культуре и социальном бытии этносов.

Положения, выносимые на защиту:

1. Хотя идея гендера в социально-философской мысли прошла длительный

путь генезиса (от платоновской андрогинной концепции до современных идей постгендеризма) и дефиниция «гендер» на этом пути обрела операциональность практически во всех социально-гуманитарных науках (антропологии, историографии, социологии, психологии, политологии, культурологии, педагогике, лингвистике), явно указывая на философский уровень общности смыслов данной дефиниции, «гендер» пока так и не конституирован в роли и статусе категории социальной философии, т.е. в философско-категориальную форму (предикацию) «гендерное бытие», синтезирующую и обобщающую смыслы ключевых дефиниций гендерологического дискурса: «гендерные модели», «гендерные стереотипы», «гендерные отношения», «гендерные процессы», «гендерное сознание», «маскулинность», «феминность», «гендерная идентичность», «гендерная норма», «гендерный баланс», «гендерная политика», «феминизм», «сексизм» и др.

2. Доминирующие ныне на дискурсивной арене интерпретации не
релевантны сложившимся коннотационно-смысловым горизонтам дефиниции
«гендер» и реальной роли гендера в социальном бытии и в социальных
процессах, поскольку не учитывают то обстоятельство, что гендер, будучи
соотносим практически со всеми факторами детерминации социального бытия
(труд, экономика, политика, право, культура, наука, образование, традиции,
обычаи и др.), являет собой форму (одну из форм) социальных отношений, в то
время как бытующие (и закрепленные в философско-энциклопедических
изданиях) определения категории «общественные отношения» не включают в
себя гендер как тип, форму и аспект этих отношений, не относят гендерное
бытие к ряду таких форм социального бытия, как «культурное бытие»,

«политическое бытие» и др.

Способом (одним из способов) преодоления данного «методологического провала» в стратегиях социального познания может стать системное исследование роли и места этничности в гендерной проблематике, поскольку роль гендера в социальных отношениях особенно ярко проявляется в пространстве этнического бытия, в частности северокавказских этносов.

1. Доминирующий ныне универсалистский подход в гендерологии, при котором суть и смысл гендера сводится к сумме инвариантного набора таких элементов, как «гендерная идентичность», «гендерный стереотип», «гендерная норма», «гендерный баланс», детерминированных якобы универсальными факторами социального бытия (экономика - экономические отношения, право -правовые отношения, политика - политические отношения и т.д.) не только не соответствует реальной действительности, но принципиально чреват риском трансформации гендерологического исследования в политический или идеологический ангажированный дискурс («о положении женщин» в политике, управлении, экономике, в науке, образовании, в субъективную феминизма или патриархатных отношений), настоятельно требуя учета специфических факторов бытия конкретных социумов, в числе которых: характер экзистенциальных вызовов, перед которыми социум стоит в данный момент времени; особенности и масштабы символического ресурса гендера в культуре того или иного социума (этноса); сексуальная культура, бытующая в том или ином социуме; особенности отношений «конкуренция - солидарность» в пространстве данного социума; наличие специфических социальных институций, в частности «институт старшего» (старшего мужчины, старшей женщины), что в наиболее концентрированной и яркой форме проявляется в этничности, этническом социальном бытии.

2. Ныне доминирующие в региональной этнологической науке базовые концепции и методологические принципы, в частности примордиалистский подход в теориях этногенеза, а также понимание сущности этноса и этничности как результат (продукт) совокупности таких факторов, как этноним, язык, природно-географический ареал (пространство), хозяйственно-экономический уклад, антропо-психологические признаки, традиции, фольклор и искусство,

возводят все этническое к «крови и почве», не приемлют конструируемости этноса (этничности) и его гендерного бытия и, таким образом, либо не учитывают роли и значимости гендера в этническом бытии и его динамике, либо сводят всю проблематику гендера к его символическому ресурсу, а также к апологии, романтизации и сакрализации патриархатных форм гендерных отношений, не оставляя места для рационально-критической этногендерной аналитики, научно содержательного этногендерного дискурса в общем контексте социокультурогенеза, а главное - для становления и развития этногендерной науки (научного направления).

В этом общем контексте эпизодические обращения этнологии к гендерной проблематике, как правило, не идут далее общих суждений о «маскулинности» и «феминности» в этносоциальном пространстве, непропорционального внимания к символическому ресурсу гендера в этнической культуре, а также негативистского позиционирования в отношении феминизма и «ЛГБД аспектов» в гендерной проблематике.

Таким образом, ныне преобладающий методологический уровень, а также общая культура этнологии и прочих социально-гуманитарных наук в пространстве северокавказских (и не только) этносов не благоприятствует становлению и развитию этногендерологии.

5. Противоречивый характер постсоветских политических реформ и социокультурных трансформаций в стране в целом, следовавших изначально принципам радикального либерализма с последующим дрейфом к принципам, нормам и формам консерватизма и традиционализма, в этнических регионах обретает особое своеобразие: подпитывает возникшее еще в 90-х годах политическое и культурное движение «этнического возрождения», вылившееся в реальности в тенденции к неоархаизации этносоциального бытия, к реисламизации этнической культуры и к ангажированности энологического дискурса указанной доктриной, что не только сдерживает модернизацию этнического бытия в общем контексте современной российской модернизации и развитие гедерного равенства, но превращает саму этнологию в «теоретическую основу» этнического консерватизма, так или иначе препятствующую объективному отражению и беспристрастной интерпретации

современных (в парадигме постмодернити) культурных и гендерных процессов в пространстве этнического социума.

Характерно, что и сегодня в тематическом спектре этнологического дискурса в республиках доминирует ислам, роль ислама в культуре, традиции, их роль в этническом бытии, а также символический ресурс гендера в бытии этноса в ущерб актуальной тематике постсоветской трансформации этнического бытия в Новой России и в глобальном мире «постмодернити». Эта ситуация находит отражение и в методологическом арсенале этнологии - здесь едва ли не на первом плане находятся расплывчатые и многозначные дефиниции «архетип» и «габитус» при явном небрежении методологическими идеями и принципами современной науки и ее категориальным арсеналом, в том числе и категорией «гендер», ее познавательным и методологическим арсеналом.

6. Современная гендерология, ее концептуальный, методологический и объяснительный арсенал излишне замкнуты на категории «гендерная идентичность», «гендерный стереотип», «гендерная норма», «гендерный баланс», которые не только отражают грани гендерного бытия, но и ограничивают их. Существуют и другие категориальные меры роли и места гендера в социальном бытии, за которыми стоят факторы и механизмы детерминации гендера в этническом социуме. Речь идет о таких факторах, как межпоколенческие отношения, отношения конкуренции - солидарности в социуме, характер родства и тип семьи, «институт старшего», что проявляется не только в формах структурирования социального пространства и в этнических сообществах (секторальность структурной организации социума, существование неформальных институций), но и в возникновении в ситуациях острого вызова не характерных (как доселе полагалось в этнологии и социологии) для данного этноса феноменов. В частности, ситуативно-лабильный гендерный баланс (переход мужских социальных ролей к женщинам, и наоборот) и «гендерная инверсия» (переход женщины на роль кормильца семьи), что в критичных социально-экономических условиях 90-х годов выразилось в том, что лидером и успешной фигурой челночного бизнеса в пространстве рассматриваемых этносов стала женщина, «понизив» статус мужчины и скорректировав его социальное амплуа до функций присмотра за

16 детьми и домашнего хозяйства.

Эти процессы в последующем получили продолжение в массовых эмансипационных явлениях в республиках Южной России, включая приход женщин в силовые структуры власти, в возникновении этнохудожественной литературы постмодернизма.

Если учитывать, что добиться подобного «гендерного сдвига» не удалось советской политико-идеологической системе (которая стремилась к этому), очевидно, что всесторонний учет гендерного фактора в социальном бытии и социальной динамике этноса становится настоятельной потребностью и условием успешного социально-культурного развития современной России и актуальной задачей философии, социологии и этнологических наук в России.

Теоретическая значимость работы определяется постановкой и исследованием ряда неизученных аспектов гендерной проблематики, в частности:

этнокультурной обусловленности специфики гендерных отношений и форм их проявления;

лабильного характера гендерных отношений (моделей) в этносоциальном пространстве и их детерминации такими специфическими факторами, как межпоколенческие отношения, тип семьи, форма родства, отношения «конкуренция - солидарность» в этносоциуме;

феномена «гендерной инверсии» в этническом социуме, что в общем и целом создает предпосылки к формированию принципиально новых методологических подходов к исследованию гендерных и этногендерных отношений, к становлению этногендерной науки, расширяя горизонты научно-гуманитарного и социально-философского познания.

Практическая значимость исследования заключается в том, что результаты могут быть использованы в экспертной деятельности по проблемам национальной и культурной политики, межнационального и межкультурного диалога, защиты прав семьи и женщин, а также при разработке специальных курсов и дисциплин в высших учебных заведениях - «Социальная философия», «Этнология», «Социология культуры» и др.

Апробация результатов исследования. Положения диссертационного

исследования были рассмотрены на заседании кафедры философии Кабардино-Балкарского государственного университета им. Х.М. Бербекова.

Автор данного исследования являлся неоднократным участником международных, всероссийских, региональных и республиканских конференций, где были представлены основные результаты данной работы: «Проблемы гендера в истории философской мысли: особенности генезиса» (2013 г.); и всероссийской научной конференции студентов, аспирантов и молодых ученых «Перспектива» («Гендерный фактор в социальных отношениях и социальной стратификации», 2014 г.; «Гендерные мифы в культуре этноса», 2015 г.). Некоторые положения диссертационной работы были представлены автором на теоретических и методологических семинарах кафедры философии института истории, филологии и средств массовой информации ФГБОУ ВО «Кабардино-Балкарский государственный университет им. Х.М. Бербекова».

По теме диссертации опубликовано 7 работах общим объемом около 3,2 п.л., в том числе в 5 статьях в изданиях, входящих в перечень ВАК при Минобрнауки РФ.

Структура работы. Диссертационное исследование состоит из двух глав, шести параграфов, введения, заключения, а также списка использованных источников и литературы, включающего 205 источников. Общий объем диссертации - 176 страниц.

Идея гендера и его детерминации в социально-философской мысли

Термин «гендер» (от английского «gender» – «пол», «род») возник в европейской науке в ее попытках преодолеть сведения пола к биологическим измерениям, дополнив их социальными. Однако и по сей день существуют и такие исследователи, которые в своих публикациях отказываются от данного термина, позиционируя свои труды как «женские исследования».

И тем не менее западная социология рассматривает гендерную проблематику, как правило, либо с позиции политических и экономических прав человека (женщины), либо с позиции сексуальных свобод. Российские же исследователи придерживаются несколько иных позиций. В качестве иллюстрирующего примера можно сослаться на позицию Е. Здравомысловой и А. Темкиной, изложенную в статье «Социальная конструкция гендера и гендерная система в России». Они настаивают на том, чтобы гендер трактовался и понимался как социальный статус, как измерения всех аспектов социального положения.

Между тем проблема отношения полов в обществе существовала изначально, став в конце концов предметом внимания в античной философии. Уже в классической греческой философии, у Платона в частности, фигурирует «андрогинная концепция гендера», а в целом серьезное внимание обращено на символическую сторону гендера – едва ли не в каждом диалоге античной греческой философии мы сталкиваемся с ассоциацией мужского с рациональным, женского с эмоциональным. Характерна в этом плане и пифагорейская таблица основных противоположностей мира, в которой можно отметить 10 пар противоположных принципов: мужское и женское, правое и левое, оформленное и бесформенное и т.д.

Платон последователен в этом плане – он в своих трудах подробно и ярко описывает данный дуализм. При этом он идет на широкое философское обобщение смыслов этих оппозиций. Так, по его мнению, тело в отношении души, разума и сознания выступает в качестве предателя и тюрьмы 27.

И Аристотелем в его работах продолжается данная традиция, заложенная Платоном. Что касается традиции средневековья, то здесь полярность мужского и женского обретает абсолютный хараткер и становится одним из отправных принципов социальной практики.

Таким образом, получается так: античная философия заложила истоки интерпретации гендера в роли культурного символа и веры социальных отношений.

Однако в эпоху Средневековья эти идеи трансформируются – здесь все возводится к замыслам Бога о земном предназначении мужчины и женщины. Обращаясь к периоду Нового времени, отмечаем тот факт, что идеи о полярной оппозиции мужского и женского начинают обретать другие формы и по-новому фиксируются в принципах западноевропейской мысли.

Если рассматривать основные идеи английского философа XVII века Фрэнсиса Бэкона, то в его понимании разум является инструментом познания природы, а также контроля над ней. Природа рассматривается им не как у античных мыслителей – она сравнивается с машиной. Ф. Бэкон полагал, что задачей науки является не эффективное доминирование над природой, а, наоборот, ее покорение. Но, несмотря на это, Бэкон в своих работах использует метафору пола, например, природа – ОНА; знание, разум и наука – ОН» 28. В этом контексте гендерная модель становится универсальной формой интерпретации бытия познания.

Декарт выдвинул в своих работах новые идеи, которые заключались в необходимости отделения разума от тела, то есть мужчины от женщины. Ученым были выделены мыслящая субстанция в виде разума и протяженная субстанция в виде тела. По мнению Декарта, только тело можно рассматривать как часть природы, которая управляется при помощи физических законов 29. Таким образом, в картезианстве мужское выступает еще и как принцип познания (рационального познания).

Необходимо отметить тот факт, что проблема низведенного природного, материального и телесного повлекла за собой отказ от всего женского, феминного в культуре. Нельзя упустить и тот факт, что становление такого взгляда на картину мира в XVI–XVII веках стало сопровождаться притеснением и уничтожением женщин, например, знахарок и повивальных бабок. В связи с этим следует отметить мнение О.А. Ворониной, которая полагает, что путем отказа от знахарства половая жизнь и сексуальность (женская сексуальность – прежде всего) были поставлены под жесткий мужской контроль30.

Идея верховенства мужского над женским парадоксальным образом укореняется и даже получает своеобразный статус социально-философского кредо в гуманистической философии Просвещения. По мнению Руссо, женщину необходимо исключить из гражданского общества. Гегель также выводил женщин за пределы гражданского общества и даже морали.

Идеями «мужского общества» и мужского доминирования вдохновлены и философские труды Ницше, Шопенгауэра и даже Фрейда.31.

Так, в работах Ф. Ницше вообще не рассматривается проблематика, связанная с взаимоотношением полов, его философия строится на том, что «сверхчеловек» – это лишь мужчина.

Примерно в таком ключе рассуждает Ницше и в книге «Злая мудрость». В данной работе Ф. Ницше пишет о женском идеале любви, который в его понимании, можно отнести к «стремлению стать функцией», отличается от мужского идеала любви, где преобладает «возобладание»32.

Вывод, к которому приходит Ф. Ницше, является унизительным для женщины: она, по его мнению, существует только лишь как вещь для мужчины, и смысл ее существования заключается лишь в этом.

Идеи, заложенные в философии Ницше, приобрели довольно широкую популярность в конце XIX – начале XX века.

Однако при всей уязвимости позиций философии античности, средневековья и Нового времени в отношении женщины, гендер в рамках этих философских парадигм трактуется именно в общем контексте социальных отношений. Иначе говоря, все мыслимые гендерные модели, рассматриваемые в философских дискурсах, неустранимо детерминированы господствующими в обществе моделями власти и подчинения.

В учениях З. Фрейда гендерная проблематика получает новое видение. Опираясь на разработанную концепцию бессознательного, З. Фрейд постарался дать ответы на те явления в психике человека, которые нельзя объяснить ни воспитанием, ни образованием, ни наследственностью, так как именно в бессознательном ученый видел существо человеческой души.

По мнению З. Фрейда, сексуальность является объяснением многих психических и этические комплексов, присущих человеку. Таким образом, ученый отводил женщине и женской сексуальности негативную роль: например, ученый связывал многие психические отклонения и девиации, встречающиеся в поведения взрослого человека, с Эдиповым комплексом. Фрейд считал, что деятельность человека связана с двумя базовыми инстинктами, такими как инстинкт самосохранения и сексуальный инстинкт. Причем, по его мнению, сексуальному влечению отводится лидирующее положение, которому он дает особое название – либидо33.

Между тем в рамках современной западной и российской социальной науки под понятием «гендер» понимают прежде всего совокупность социальных и культурных норм, предписываемых людям исходя из их биологического пола. Таким образом, не только биологический пол, а скорей регулятивные нормы определяют психологические качества, присущие мужчине и женщине, их тип поведения, а также виды деятельности, которыми они занимаются. Так что ситуацию следует понимать так: быть в обществе мужчиной или женщиной означает не только обладать анатомическими особенностями, но также выполнять те гендерные роли, которые предписаны обществом34.

Мы полагаем, что гендер конструируется современным обществом с позиции всего комплекса социальных отношений, определяющих положение мужчин и женщин, а также обозначающих их роли как в отдельных институтах (семье, экономике, культуре и др.), так и в обществе в целом. Именно поэтому в каждом обществе гендерные системы различаются, но в любом из обществ данные системы чаще всего асимметричны: мужское ассоциируется с сильными, волевыми чертами характера, мужественными профессиями, всем, что выступает в качестве первичного фактора, наиболее значимого, а женщины и все женское – вторично35.

Специфические факторы детерминации гендера и этничность как форма их выражения

В очередной раз позволим себе начать параграф с вводных замечаний и пояснений. Во-первых, рассмотренные в предыдущем параграфе универсальные факторы, в общем унифицирующие гендерные модели и отношения, далеко не исчерпывают реального спектра детерминации гендера и гендерных отношений – существует целый ряд и прочих факторов, скорее способствующих пролиферации многообразия гендерных моделей и отношений. Во-вторых, гендерными исследованиями занимается большой спектр наук – социология, психология, антропология, медицина, педагогика, политология, право, мораль, требуя обобщения и синтеза накопленного многообразия гендерологических знаний прежде всего в рамках социальной философии, на основе ее принципов и познавательных установок. Но дело в том, что ее установки далеко не всегда совпадают с установками предметных наук. Например, если предметные исследования гендера ориентированы главным образом на решение прикладных задач (та же гендерная социология так или иначе предполагает поиск путей и механизмов преодоления традиционных патриархальных отношений между полами и переход на отношения типа «равенство в различии»; гендерная психология нацелена на разработку и внедрение технологии психотерапевтической практики, гендерная политология – на достижение равенства полов на основе политических идеологий, методов и механизмов политического управления и т.д.), то философский подход изначально предполагает поиск новых смысловых, проблемно-тематических и концептуально-методологических горизонтов исследования гендера, что, разумеется, касается и проблематики детерминации гендера, форм и механизмов его детерминации.

При этом необходимо учитывать, что гендер не только мера и продукт санкционированных в социуме стратификационных и трудовых отношений, но отношений доминирования и подчинения или элемент символического мира культуры (мужчина – символ разума и силы, а женщина – чувственности и нежности, скажем). Гендер и гендерные отношения – это еще и мера морали (моральности, морально приемлемого и не приемлемого) в данном социуме. Речь, в частности, идет о формах брака и границах сексуальных свобод. Здесь, мягко говоря, далеко не все однозначно, и реальная жизнь людей далека от установок морали и мировых религий на «освящение уз брака» и «обуздание соблазнов и похоти», т.е. на ограничение сексуальной свободы.

Ведь наряду с уже перечисленными многочисленными детерминантами и измерениями гендера существует и такое измерение, которое нами до сих пор не затрагивалось. Назовем его «экзистенциальное».

Речь идет о том, что социум вынужден порой воспроизводить себя в экстремальных ситуациях существования (климатических, географических, демографических, военных или поствоенных). В этом плане характерны так называемые традиции «сексуального гостеприимства», суть которых заключается в том, что жена хозяина дома может стать «женой на ночь» для гостя, если в этой роли окажется мужчина. Такие традиции бытуют у ряда малочисленных народов Аляски, Камчатки, аборигенов Австралии. Социум санкционирует и легитимирует такое, казалось бы, явно «не моральное» гендерное поведение, поскольку речь идет о проблемах «генетического обновления» или поддержания генетического многообразия, необходимого для выживания данного социума. Для решения этой экзистенциальной проблемы порой едва ли не нормой гендерного поведения становится «моральная распущенность». Например, у коренных обитателей горного Тибета для женщин фертильного возраста существуют (устанавливается социумом) даже своеобразные «минимальные нормы» на количество мужчин из числа приезжих путников, которых ей надлежит завоевать и ублажить – не менее двух десятков – желательно с «приплодом»71.

Существуют и другие формы сексуального гостеприимства – практика «открытой двери у вдовы» у некоторых народов Африки. Нечто подобное практиковалось и в Германии в пору нацизма в годы Второй мировой войны. К тому же относительно распространенные практики многомужества и многоженства также имеют экзистенциальные измерения. Не лишен, на наш взгляд, экзистенциального измерения и такой широко распространенный феномен, как гражданский брак, который становится едва ли не главной «формой семьи и брака» в условиях современной сверхдинамичной социальной мобильности человека, порождающей ситуацию «человек (Он, Она) сегодня здесь, а завтра – там».

Все это привносит свою специфику в гендер и гендерные отношения, «выходящие за горизонты зрения» предметно-специализированных наук (той же социологии), требуя анализа в предельно широком контексте бытия человека, т.е. философского анализа. Учитывая эти обстоятельства, мы коснемся еще двух аспектов гендера, играющих исключительную роль во всех формах бытия человека, – социальном, антропологическом, психологическом. Речь идет о сексе (в его социальных измерениях) и символическом аспекте гендера.

К сожалению, сегодня секс как аспект гендера, как его измерение и фактор его детерминации чаще всего рассматривается в трех ракурсах:

– с позиции защиты прав и свобод сексуальных меньшинств;

– с фундаменталистских позиций фрейдизма «пол – это судьба»;

– с позиции «живописания» психологических и медико-психологических нюансов секса и сексуальных отношений.

Для целей нашего исследования перечисленные позиции малопродуктивны – мы будем рассматривать секс, скажем так, в социально-философском плане (измерении), т.е. не в личностно-психологических аспектах и нюансах, а в «социальных измерениях». А спектр подобных измерений обширен, поскольку секс выполняет по меньшей мере следующие функции: релаксация – разрядка возбуждения, рекреация – чувственное наслаждение; познание – удовлетворение любопытства; коммуникация; самоутверждение; компенсация недостающих форм деятельности 72. Если учитывать эти обстоятельства, секс являет собой не только экзистенциальную потребность человека, но и фактор социальности.

Выше мы уже апеллировали к своеобразным традициям «сексуального гостеприимства», присущим малочисленным («реликтовым») этническим или культурным группам. Однако, как свидетельствуют факты нашей повседневности, феномены сексуального гостеприимства в наши дни, в пору «победы сексуальной революции» встречаются едва ли не на каждом шагу.

Ведь структура современного общества такова, что жизнь каждого человека (его повседневное существование) связана с некоей малой группой – учебной, рабочей, дружественной (хобби), а также с безмерным многообразием субкультур и субкультурных групп: от субкультур «золотой молодежи», «фэндома» и музыкальных субкультур, до контркультурных групп «гопников» и тоталитарных сект (оставим в стороне клубы и прочие формы институции ЛГБТ). И как свидетельствуют факты, в жизни большинства подобных малых и субкультурных групп едва ли не первенствующую роль играет именно фактор секса. Это особенно известно из громких и скандальных форм тоталитарных сект, в которых, как правило, распространены оргии, проституция, растление малолетних, инцест, сексуальный фетишизм и пр., что приводит прежде всего к разрушению института семьи и брака73.

Однако фактор секса играет если не ключевую, то столь же значимую роль в абсолютном большинстве субкультур и малых групп (особенно молодежных, где едва ли не на первом плане находится проблема «обретения первого сексуального опыта» – не пренебрегают при этом и групповым сексом

И, наконец, о культурно-символических измерениях гендера. Как уже неоднократно подчеркивалось, гендер в рамках любой социальной общности выполняет не только стратификационные функции и прочие функции иерархизации общества и социальных отношений, но и культурно-символические функции, т.е. выступает (способен выступать) как особый вид ресурса влияния (воздействия) на социум и его членов. При этом символические функции гендера, как правило, усматриваются в том, что в социальном сознании (в мифах, стереотипах, ритуалах, художественной литературе) «мужское» соотносится с «высоким» и «устойчивом» (разум, сила, созидающее начало), а «женское» – с профанным, переменчивым (эмоциональность, слабость, экспрессивность).

По сути, получается так, что «мужское» – это маскулинность, а «женское» – это феминность, как бы тавтологично это ни звучало. Подобная символизация гендера и гендерных ролей имеет широкое распространение. В итоге получается так, что различные сочетания факторов детерминации гендера порождают различные варианты гендерной культуры, что и должно быть главным объектом философской рефлексии. Однако здесь не все так просто и однозначно – за символизацией гендера стоит (может стоять) множество нюансов.

Этничность как форма социального бытия и детерминатор гендера

Этнос, как известно, занимает особое место в спектре различных типов социальных общностей. Термин «этнос» в социально-гуманитарном познании используется достаточно давно, однако лишь в последние десятилетия стало происходить его научное осмысление в роли категории. Это понятие неразрывным образом связано с другим понятием – «этничность». Со второй половины ХХ века на дискурсивной арене стали преобладать публикации, связанные со смысловым содержанием этих понятий и контекстами оперирования ими, что повлияло на прочное закрепление этих категорий в понятийном аппарате не только этнологии, но также и в политологии, истории, социологии и других социальных наук95.

Популярность этих категорий подогревалась тем, что в ХХ веке этническим отношениям стали отводить особую роль, в том числе в контексте деколонизации «третьего мира». К тому же следом, по мере нарастания масштабов и темпов глобализации мира, этничность и этническая идентичность стали обретать новую актуальность и активность. Таким образом, было опровергнуто мнение, что фактор этничности якобы теряет и потеряет значение в общем контексте модернизации, индустриализации и демократизации в мире, развития гражданского общества. Историческая практика доказала, что этничность скорей усиливают свою роль и значимость в современном мире. И в самом деле, если не пренебрегать фактами, мы не можем отрицать, что в настоящее время крайне обострены этнические проблемы, касающиеся каждого уголка земного шара; – это касается и республик бывшего Советского Союза, а также современной России96.

Но пока не существует общепринятого понимания терминов «этнос» и «этничность», они остаются размытыми, порождая различные проблемы не только познавательно-методологического плана, но и политического характера.

Если обратиться к этимологии понятия «этнос», который происходит из древнегреческого языка, то оно обладает несколькими значениями: народ, племя, группа людей, иноземное племя, язычники, стадо, род и др. В период VI–V веков до н.э. основным значением данного понятия являлось «племя» или «народ негреческого происхождения» – «негреческое племя». В римской культуре и латинском языке данное понятия стало восприниматься именно с такой позиции. В дальнейшем появляется прилагательное «этнический», которое можно встретить в библейских текстах как обозначение языческого, нехристианского. Начиная с XIX века термин «этнос» стали использовать в научной литературе, так обозначая «народ». Здесь необходимо отметить заслугу немецкого этнолога А. Бастина, рассматривающего с точки зрения синонимов понятия «народный» и «этнический», где под понятием «этнический» он понимал культурно-специфический облик народа97.

Чрезвычайно остро этническая проблематика стала ощущаться в 60-е годы XX века, в процессе деколонизации, а также выхода большинства этносов на мировую политическую арену. К данному периоду исследования этнической проблематики их научный язык включает уже огромное количество этнологических терминов. Например, в англоязычной литературе именно в 60-е годы стал широко использоваться термин «ethnicity». Также стал популярен термин «ethnic», который использовали для обозначения индивида как представителя определенной этнической группы.

Касаясь отечественной этнологии, отметим, что понятие «этнос» изначально утвердился в значении «народ». Для того, чтобы обозначить различные формы этнических общностей, в научной литературе стали использоваться разного рода производные от понятия «этнос». К примеру, «этничность», под которой подразумевается определенная категория, обозначающая наличие характерных черт для этнических групп или идентичностей. Понятие «этничность» акцентирует, что современные общества обладают полиэтническим характером. Но этнологи и по сей день не обладают общим мнением в отношении данного термина. Единственное, что можно утверждать с определенной долей уверенности, что отечественная этнология обогатилась данным термином благодаря этнологической науке Запада, где под ним подразумевали характерные для этнической группы культурные черты. Данная трактовка близка к англоязычному пониманию смысла данного термина, который рассматривает этническую группу как составную часть, относящуюся к социокультурному окружению, пребывающему в конфликтных отношениях с данным окружением, что и отражают культурные черты, называемые этничностью.

Для этнологической науки в России характерно то, что всегда здесь доминировали теоретические взгляды, направленные на рассмотрение этнических общностей, представлявшихся с точки зрения реальных объектов, которым присущи, как биосоциокультурным системам и социокультурным ареалам этапы развития: рождение, функционирование, взаимодействие, эволюция, смерть или трансформация 98.

В современной этнологической науке существуют различные методологические подходы к теории этноса: пассионарная теория этноса Л.Н. Гумилева; дуалистическая концепция (Ю.В. Бромлей); информационная концепция Н.Н. Чебоксарова и С.А. Арутюнова; системно-статистическая, или компонентная теория (Г.Е. Марков и В.В. Пименов).

Идеи Л.Н. Гумилева, изложенные в пассионарной теории этноса, основаны на том, что этнос якобы является физической реальностью, которая облачена в социальную оболочку. По мнению Л.Н. Гумилева, история человечества представлена в виде последовательной цепи этногенезов, которые происходящих из-за пассионарных толчков, микромутаций, способствующих появлению деятельных людей, которые обладающих схожими интересами и целями. Данные мутационные процессы берут свое начало в биосферных явлениях Земли. Сам этнос обладает несколькими стадиями становления и развития от молодости до глубокой старости и смерти, причиной чего выступают затраты и исчерпание энергии пассионарности 99.

Дуалистическая теория Ю.В. Бромлея содержит идеи, которые рассматривают этнос, с одной стороны, как сочетание этнических свойств, в частности, таких характеристик, как этнический язык, народно-бытовая культура, обрядовая деятельность, этническое самосознание; с другой стороны – этнос включает те характеристики, которые служат как условие формирования и существования этнических элементов. Исходя из этого, этнос наделяется двойственной природой, которая предстает в узком и широком смыслах 100.

Если рассматривать этнос в узком смысле, то в дуалистической теории он назван этникосом и заключает в себе лишь совокупность этнических характеристик. Широкий смысл данного понятия связан с пониманием этноса как этносоциального организма, сочетающею этнические элементы и условия (природно-экологические, исторические), необходимые для его возникновения. Для того чтобы понимать дефиницию «этнос» как теоретическое описание объекта анализа, и приведем пример узкого и широкого смыслов понятия «этнос» для украинцев: этникос – это все украинцы, которые живут в мире, в то время как к этносоциальному организму мы можем отнести лишь украинцев, проживающих в географических границах Украины, украинского государства.

В информационной теории этноса, которая была предложена Н.Н. Чебоксаровым, этнос представлен в виде социального образования, где происходит циркуляция информационных потоков, имеющих свои источники, и тех, кто относится к реципиентам, т.е. воспринимает данные потоки. В связи с этим можно предположить, что в этносах потоки информации намного интенсивнее, чем за их пределами, и встречается мнение, что в различных типах этносов плотность потоков информации различна и в процессе исторического развития плотность данной информации увеличивается. Однако следует заметить, что социальная информация существует в многообразных формах, большая часть которых носит универсальный характер (устные сообщения, тексты и т.д.). В этом плане особое значение для этнического бытия имеет такая форма социальной информации, как «историческая память». Именно она чаще всего выступает основой общности и самоидентификации этнического социума.

Гендерная инверсия как форма ответа этнического социума на критический вызов (на примере северокавказских этносов).

В рамках данного параграфа мы намерены сосредоточиться на решении двух принципиально важных для нашего диссертационного исследования вопросов. Первый: продемонстрировать специфические особенности социально-культурного бытия южно-российских этносов и его гендерных измерений, в том числе способность гендерных моделей и отношений этих этносов к радикальным изменениям вплоть до «гендерной инверсии» в смысле массового перехода традиционно мужских социальных ролей к женщинам и наоборот (вопреки широко распространенным стереотипическим представлениям о «средневековой застылости» северокавказских этнических культур и гендерных отношений в их рамках). Второй: очертить возможные дискурсивно-смысловые границы применения (а значит – операциональности) дефиниции «гендерная инверсия» в общей категориальной системе социальной философии, этнологической науки и философии гендера с учетом смыслового объема и контекстов операциональности понятия «инверсия».

При этом хотелось бы заметить, что наш анализ в рамках данного параграфа имеет две особенности. Первая. Анализ базируется на немногочисленных, к сожалению, исследованиях кавказологов, где эмансипационные процессы 90-х годов трактуются как объективная реальность и прогресс гендерного бытия кавказских этносов, поскольку пока в этнологических дискурсах преобладает трактовка либерализации гендерных отношений «как тлетворное влияние либерализма и постмодернизма»177.

Вторая особенность. Здесь автор выступает в роли включенного наблюдателя, что, как представляется, избавляет от необходимости подкреплять наши наблюдения повседневной жизни кавказских этносов обильным цитированием чужих публикаций. Теперь, что называется, все по порядку.

Инверсия (лат. invercio – переворачивание, перестановка) имеет различные этимологические определения. В психологии это означает объемно-наглядное переворачивание образа восприятия. Подобная инверсия происходит (возможна) и с геометрическими фигурами: например, переднюю и заднюю границу изображенного на плоскости куба можно мысленно менять местами 178.

Однако инверсия понимается также как замена человеком внешних объектов на внутренние мотивы (мотивации) деятельности. Впервые данное понятие было использовано в публикациях в 1882 году, а в научный обиход его ввели французский врач – психиатр Ж. Шарко и невролог М. Маньян. Вскоре, в 1884 году, Э. Глей объясняет данное понятие с точки зрения бисексуальности человека. В начале ХХ века к данной проблеме обращается З. Фрейд. Так, в своей работе «Три очерка по теории сексуальности» он ведет речь об отклонениях в поведении людей: речь идет о мужчинах, сексуальными объектами которых были мужчины, и о женщинах, для которых сексуальным объектом являлись женщины. Именно с точки зрения такой позиции З. Фрейд объясняет понятие инверсии, а лиц, которые придерживаются такой сексуальной ориентации, называет инвертированными. В этом контексте можно утверждать, что данное понятие стало одним из истоков психоанализа, его методологии.

По мнению З. Фрейда, существует три типа инвертированных лиц:

– абсолютно инвертированные: к таким лицам относятся те, чьими сексуальными объектами являются партнеры одного с ними пола, противоположный пол вызывает у них отвращение;

– амфигенные – периодически инвертированные: к ним относятся те, кто испытывает сексуальное влечение к объектам как одинакового с ними пола, так и противоположного;

– случайно инвертированные: к таким людям мы можем отнести тех, кто при отсутствии нормального полового общения или вследствие подражания выбирает в качестве сексуального объекта лиц одинакового с ними пола.

По мнению З. Фрейда, подобная инверсия может проявиться как на раннем этапе жизни человека, так и в процессе психо-сексуального развития до или после половой зрелости. Инверсия в рассматриваемом смысле может быть постоянной, периодической или эпизодической, когда наблюдается колебание между нормальным и инвертированным сексуальным объектом.

Современная психоаналитическая литература в дискурсах вышеозначенного плана вместо термина «инверсия» использует понятие «гомосексуализм», хотя содержательное понимание, которое было разработано З. Фрейдом в отношении самого феномена «инверсия», по-прежнему учитывается в процессе исследовательской и терапевтической деятельности.

В нашей же работе, подчеркнем еще раз, с категорией «инверсия» соотносится не «психотерапевтическое», а «социальное» и «культурное», а именно: перемена гендерных ролей и массово происходящие сдвиги в соотношении «маскулинного» и «феминного», а также подчиненности и доминирования в гендерных моделях этносов (социумов), что, разумеется, также имеет социально-психологические последствия и измерения, которые выражаются (оцениваются) в категориях социальной психологии «приятия– неприятия», «одобрения–неодобрения» этой гендерной инверсии в социуме.

А теперь, что называется, все по порядку. Общество (а этническое общество тем более) далеко не всегда признает, что мужчины как социальная группа имеют свои специфические, болезненные проблемы (разве что – в сфере политики). Другое дело женщины, которые, якобы, всегда «проблемные» и нуждаются в поддержке. Чем вызвано такое отношение – хорошо известно в социологии и социальной психологии. Маскулинность, также как и феминность, – это набор качеств (и ролей), которые общество приписывает мужскому и женскому полу исходя из базовых исторически культур: генетически сложившихся и устоявшихся потребностей общества (социума), а значит – на основе наличных культурных норм.

В частности, для большинства обществ маскулинность – это то, чем мужчина должен быть и что от него ожидается (требуется) в рамках психологии и культуры конкретного социума. При этом, как принято считать, глубинный мотив этих требований – это прежде всего интересы воспроизводства социума посредством (через механизмы) поддержания высокого уровня рождаемости. Традиционное (этническое) общество чаще всего решает эту задачу на основе все той же исторически сложившейся «гендерной асимметрии», в частности – поддержанием и даже романтизацией и сакрализацией патриархатной семьи, где мужчина играет роль кормильца, а женщина – матери и хозяйки. При этом активно используются и символические ресурсы гендера, сложившиеся на всем протяжении истории культуры этноса – от мифологии до современной этнической поэзии. Вытекающие отсюда последствия известны: мужчина с юношеских лет ориентируется на «главенство» – на карьеру, успешную деятельность «добытчика и кормильца», а также на активное участие в общественной сфере, а женщина – на семью и детей, причем работа и карьера должны играть для нее второстепенную роль.

Но главное в том, что подобная «философия» закрепляется в виде гендерных стереотипов и ролей, транслируемых от поколения к поколению посредством норм и механизмов культуры. Все это в полной мере относится к рассматриваемым нами южно-российским (северокавказским) этносам. Более того, российское массовое сознание (а частенько – российское научно-гуманитарное сообщество) воспринимает означенные этнические культуры как крайне консервативные («средневековые»), практически неизменные в своих архаичных традициях и нормах, как бы «дополнительно легитимируя» и даже поощряя «извечность кавказской гендерной асимметрии»179.

Однако, как показывают факты, это далеко не так. В условиях глубоких социальных трансформаций серьезные изменения испытывает вся культурная система социума и ее гендерные модели, в том числе и в рамках кавказских культур, которые принято, подчеркнем еще раз, относить к числу предельно традиционных и консервативных.