Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Теоретические основы исследования 17
1.1. Аспекты и проблемы анализа языка фольклора 17
1.1.1. Из истории изучения языка фольклора: проблема соотношения понятий «язык фольклора» — «литературный язык», «диалектная речь» 17
1.1.2. Особенности языка фольклора: стилевые черты и приемы выразительности 28
1.1.3. Язык эпических жанров русского фольклора: аспекты описания 50
1.2. Лексическая парадигматика 61
1.2.1. Лексика как система 61
1.2.2. Понятие «лексическая парадигма» 63
1.2.3. Концепции семантического поля 65
1.2.4. Понятие «лексико-семантическая группа», отличительные черты этого типа словесных парадигм 69
1.2.5. Соотношение понятий «лексико-семантическая группа» и «тематическая группа» 75
1.2.6. Названия животных и растений: лексико-парадигматический аспект 81
Выводы 86
ГЛАВА 2. Номинации фауны и флоры в «онежских былинах» А. Ф. Гильфердинга 91
2.1 Лексико-семантические группы «Животные» и «Растения» 91 в «Онежских былинах» А. Ф. Гильфердинга
2.1.1. Общая характеристика 91
2.1.2. Лексико-семантическая группа «Животные» 95
2.1.2.1. Лексико-семантическая подгруппа «Млекопитающие» 95
2.1.2.1.1. Лексико-семантическая мини-группа «Домашние млекопитающие» 96
2.1.2.1.2. Лексико-семантическая мини-группа «Звери» 107
2.1.2.2. Лексико-семантическая подгруппа «Птицы» 113
2.1.2.2.1. Лексико-семантическая мини-группа «Домашние и одомашненные птицы» 117
2.1.2.2.2. Лексико-семантическая мини-группа «Дикие птицы»
2.1.2.2.2.1. Лексико-семантическая микрогруппа «Водоплавающие и болотные птицы» 123
2.1.2.2.2.2. Лексико-семантическая микрогруппа «Врановые» 131
2.1.2.2.2.3. Лексико-семантическая микрогруппа «Хищные птицы» 139
2.1.2.2.2.4. Лексико-семантическая микрогруппа «Певчие птицы» 143
2.1.2.2.2.5. Лексико-семантическая микрогруппа «Другие дикие птицы»
2.1.2.2.3. Лексико-семантическая подгруппа «Гады» 153
2.1.2.2.4. Лексико-семантическая подгруппа «Рыбы» 160
2.1.3. Лексико-семантическая группа «Растения» 165
2.2. Семантические трансформации зоонимов и фитонимов в русской эпической песне: процессы тропо и фигурообразования 175
2.3. Зоонимы и фитонимы в идиолектном аспекте 191
Выводы 195
Заключение 203
список использованной литературы
- Из истории изучения языка фольклора: проблема соотношения понятий «язык фольклора» — «литературный язык», «диалектная речь»
- Понятие «лексико-семантическая группа», отличительные черты этого типа словесных парадигм
- Лексико-семантическая мини-группа «Звери»
- Семантические трансформации зоонимов и фитонимов в русской эпической песне: процессы тропо и фигурообразования
Введение к работе
Актуальность предпринимаемого исследования обусловливается не
только тем, что привлекаемая нами к анализу лексика ранее практически не
изучалась, а если и использовалась в научных исследованиях, то в качестве
неосновного, вспомогательного и частично отобранного материала, но
и назревшей на современном этапе развития лингвофольклористики
необходимостью разноаспектного описания единиц фольклорного
конкорданса (тезауруса).
Гипотеза исследования исходит из положения о том, что, несмотря на свою сравнительную малочисленность, зоонимы и фитонимы в народном
эпосе играют весьма существенную роль, участвуя в создании
неповторимого художественного мира русской былины.
Цель диссертационного сочинения — выявить особенности
употребления в том или ином сюжете, происхождения, словообразования,
семантики, парадигматики и синтагматики зоонимов и фитонимов
в «Онежских былинах, записанных А. Ф. Гильфердингом летом 1871 года».
Поставленная цель предполагает решение следующих задач:
-
представить краткий экскурс в историю изучения как языка фольклора вообще (при этом акцент делается на проблемах изучения лексики, стилистики и поэтики), так и русского народного эпоса в частности;
-
систематизировать существующие в современной лингвистике подходы к пониманию лексико-семантической группы, определить критерии её выделения, а также обобщить представленные в научной литературе основания разграничения данного типа лексических парадигм и других семантических объединений — тематической группы и лексико-семантического поля;
-
выявить в текстах «Онежских былин» А. Ф. Гильфердинга все случаи употребления зоонимов и фитонимов, проверить их значения по толковым и диалектным словарям;
-
выяснить особенности полевой организации лексико-семантических групп «Животные» и «Растения» в текстах «Онежских былин» А. Ф. Гильфердинга, описать состав структурирующих эти группы и находящихся в отношениях иерархического подчинения семантических общностей;
-
определить специфику функционирования единиц анализируемых лексико-семантических групп в народнопоэтическом тексте: выявить возможность их употребления в том или ином сюжете, происхождение, деривационные особенности, значение, парадигматику, наиболее характерную синтагматику и образно-поэтические функции;
-
выявить и описать семантические трансформации (процессы тропо-и фигурообразования) зоонимов и фитонимов в русской эпической песне;
-
проследить некоторые особенности индивидуального словоупотребления субстантивов, служащих для номинации животных и растений, в текстах «Онежских былин».
Новизна данного научного исследования заключается в том, что в нём впервые дается многоаспектный анализ всех зоонимов и фитонимов, функционирующих в текстах одного из самых известных и авторитетных в научном отношении сборников русских эпических песен. Используемый в работе метод описания слов, служащих для номинации животных
и растений, по лексико-семантическим группам ранее применялся только
в исследованиях, посвященных анализу языка художественной литературы,
периодики, в работах, написанных на базе различных словарей или
национального текстового корпуса (исключением может служить, пожалуй,
только «Словарь языка русского фольклора: лексика былины»
М. А. Бобуновой и А. Т. Хроленко).
Источником фактического материала для исследования послужил текст сборника «Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом летом 1871 года» [Гильфердинг, 1949]. Предмет анализа в настоящей работе составляют 246 единиц (4 571 словоупотребление) существительных — названий животных и 70 единиц (487 словоупотреблений) — названий растений.
Предпринятое нами исследование заключалось в составлении полного
списка употребляемых в «Онежских былинах» зоонимов и фитонимов,
а также в проведении многоаспектного (с точки зрения употребления в том
или ином сюжете, происхождения, словообразования, функционально-
семантических особенностей, парадигматики и синтагматики) описания этих
групп лексики; выявления случаев семантической трансформации (процессы
тропо- и фигурообразования), а также индивидуально-авторского
использования зоонимов и фитонимов в русской эпической песне.
Для того чтобы список интересующих нас лексем был максимально
полным, мы использовали метод сплошной выборки, а также (необходимо
было проверить, насколько полный словник получился в результате такой
работы) обратились к двум справочным изданиям, посвященным собственно
сборнику А. Ф. Гильфердинга и вышедшим в свет с разницей почти в сто
лет, — «Указателю к “Онежским былинам” Гильфердинга» Н. В. Васильева
и идеографическому «Словарю языка русского фольклора: лексика былины»
М. А. Бобуновой и А. Т. Хроленко. Кроме того, в работе активно
использовались диалектные словари (базовыми для неё стали «Словарь
русских народных говоров» и «Словарь русских говоров Карелии
и сопредельных областей»), толковые словари («Словарь живого
великорусского словаря» В. И. Даля, «Толковый словарь русского языка»
С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой, «Большой академический словарь
русского языка» под редакцией К. С. Горбачевича), а также идеографические словари («Русский семантический словарь» под общей редакцией Н. Ю. Шведовой и «Большой толковый словарь русских существительных: идеографическое описание. Синонимы. Антонимы» под общей редакцией Л. Г. Бабенко).
В качестве основных в работе применялись следующие
общелингвистические методы исследования: метод сплошной выборки
языкового материала; описательный метод для характеристики
парадигматики и синтагматики зоонимов и фитонимов; сравнительный метод при сопоставлении функционирования лексических единиц в фольклорных текстах и в узусе; лексикографический, заключающийся в «рассмотрении единиц языка с точки зрения их репрезентации в словарях» [Гавар, 2014: 11]; метод описания по лексико-семантическим группам; метод контекстуального анализа; дистрибутивный метод (при определении значений слов); количественно-статистический метод; таксонометрический метод (при установлении иерархических отношений на лексическом уровне).
Теоретической основой для написания исследовательской части
диссертационного сочинения послужили труды известных лингвистов,
посвященные как изучению языка фольклора вообще (работы Ф. И. Буслаева,
А. А. Потебни, А. Н. Веселовского, П. Г. Богатырёва, А. В. Десницкой,
A. П. Евгеньевой, И. А. Осовецкого, З. К. Тарланова, А. Т. Хроленко и др.),
так и исследованию особенностей былинной лексики и поэтики в частности
(работы А. П. Скатымова, В. Я. Проппа, А. М. Астаховой, В. П. Аникина,
П. Д. Ухова, Ю. И. Юдина, Ф. М. Селиванова и др.). Кроме того, базой для
теоретической части исследования стали также научные труды, посвященные
вопросу системной организации лексики: работы Ф, П. Филина, Г. С. Щура,
Э. В. Кузнецовой, Л. А. Новикова, Ю. Н. Караулова, Д. Н. Шмелёва,
Л. М. Васильева, В. Г. Гака, О. Л. Рублёвой, К. П. Смолиной, И. В. Буйленко,
B. И. Супруна и др.
Теоретическая значимость исследования состоит в том, что оно
вносит определенный вклад в дальнейшую разработку проблемы
парадигматического, синтагматического, функционального и семантико-
концептуального представления субстантивов, служащих для номинации
животных и растений, а также в решение вопроса о лексических
особенностях языка русских эпических песен.
Практическая значимость диссертации заключается в том, что её результаты могут быть использованы в курсах лексикологии современного русского языка и диалектологии; в рамках спецкурсов и спецсеминаров, посвященных языку устного народного творчества; результаты работы также могут найти применение в лексикографической практике в качестве материала для создания словаря языка фольклора.
Положения, выносимые на защиту:
1. Субстантивы, служащие для номинации животных (246 единиц, 4 571 словоупотребление) и растений (70 единиц, 487 словоупотреблений)
функционируют почти во всех текстах сборника «Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом летом 1871 года». Состав и количество использующихся в собственно былинных текстах зоонимов и фитонимов зависит от сюжета.
-
Для текстов «Онежских былин» характерна денотативная избирательность в использовании зоонимов и фитонимов: 316 извлеченных из текстов «Онежских былин» субстантивов нужной тематики служат для обозначения всего 79 видов животных (22 из которых называют млекопитающих, 44 — птиц, 7 — гадов и 6 —рыб) и 34 вида растений. Причем целый ряд из числа этих зоонимов и фитонимов не употребляется в собственно былинных текстах, а характерен для жанра скоморошины или — гораздо реже — баллады или исторической песни. Животный и растительный мир собственно былинных текстов, которые составляют основу сборника А. Ф. Гильфердинга, таким образом, представляет очень небольшое количество лексем, называющих еще меньшее число денотатов: 18 видов млекопитающих, 21 вид птиц, 6 видов гадов, 6 — рыб и 27 — растений.
-
Природный мир в текстах анализируемого сборника представлен в основном субстантивами, обозначающими животных и растения, которые характерны для средней полосы.
-
Большая часть зоонимов и фитонимов (266 лексем) зафиксирована в толковых и диалектных словарях с указанием их лексического значения; остальные: а) отсутствуют в используемых нами словарях, но значения этих слов довольно легко определяются по контексту (29); б) зафиксированы в некоторых словарях, однако без указания на семантику или со спорной семантикой, так как контекст в этих случаях не помогает (14); в) зафиксированы в некоторых словарях, но получают недостаточное определение (3); г) отсутствуют в используемых нами словарях, кроме «Указателя к “Онежским былинам” А. Ф. Гильфердинга» Н. В. Васильева; их семантика может быть определена приблизительно по контексту или по синтагматике (4).
-
Среди анализируемых субстантивов обнаружены диалектизмы разных типов, причем большинство среди них принадлежат к числу словообразовательных (98); есть также собственно лексические (33), фонетические (20), морфологические (9) и семантические (4) диалектизмы.
-
Анализируемые лексемы в основном принадлежат к исконной лексике, чаще всего к общеславянской, заимствований немного, есть слова с туманной этимологией.
-
Наиболее популярным способом деривации в рассматриваемых группах является суффиксальный, количество словообразовательных
моделей (продуктивных и непродуктивных) колеблется от 5 до 24. Суффиксы в основном носят оценочный характер, причем количество получившихся в результате словообразования деминутивов в десятки раз больше, чем число аугментативов. В каждой из парадигм есть свои, не характерные для других групп суффиксы, а чаще их сочетания, но в основном в процессе деривации используются аффиксы, встречающиеся почти во всех группах, самыми частотными из них являются суффиксы -к-, -ушк-/-юшк-, -ик-, -ищ-.
8. Бльшая часть (4 337 словоупотреблений) зоонимов и фитонимов в
текстах «Онежских былин» употребляется в прямых значениях и
используется для номинации:
I. природных реалий — животных или растений
(2 783 словоупотребления);
II. героя эпической песни (только для парадигмы «Животные») — 1 273 словоупотребления. Это может быть либо частично антропоморфный персонаж, который выступает в роли, присущей человеку — обычно умеет говорить или выполняет человеческие функции (926), либо зооморфное воплощение героя, который способен превращаться в какого-либо зверя, рыбу, птицу или гада или которого превращают против воли (215), либо
прозвище героя (132);
-
волшебного, фантастического, необычного животного (только для парадигмы «Животные») — 427 словоупотреблений);
-
иного (2 словоупотребления).
9. С точки зрения синтагматики элементы, входящие в парадигмы
«Птицы» и «Рыбы», чаще всего образуют синтагмы с глагольным
компонентом, но члены первой подгруппы выступают и в качестве субъекта,
и в качестве объекта действия, а члены второй выступают в большинстве
случаев в качестве объекта действия. Для парадигм «Млекопитающие»,
«Гады» и «Растения» характерной оказывается и именная, и глагольная
сочетаемость, при этом для подгруппы «Гады» оказывается важным,
о взрослой особи идет речь или о детеныше (в первом случае субстантив
обычно субъект действия, а во втором — объект); члены парадигмы
«Растения», для которых одинаково характерны синтагмы и с именным,
и с глагольным компонентом, часто используются для выражения
обстоятельственных значений (обычно указывают на место действия — эта
функция не характерна для подавляющего большинства зоонимов),
а лексемы, входящие в парадигму «Млекопитающие», примерно в равной
степени сочетаются и с именами, и с глаголами, обозначая при этом
и субъект, и объект, и обстоятельство действия.
-
С точки зрения парадигматики лексемы описываемых лексико-семантических групп вступают в гиперонимо-гипонимические отношения, отношения эквивалентности, отношения противоположения и отношения сопредельности, т. е. взаимодополнительности. Перечисленные типы отношений представлены не во всех описанных парадигмах, однако для каждой характерны как минимум 3 из них.
-
К числу ядерных лексем в парадигмах «Животные» и «Растения» относятся как слова, обозначающие родовые понятия, — «зверь» (70), «птица» (119), «рыба» (36), «трава» (29), — так и субстантивы, служащие для номинации конкретных видов животных и растений: «конь» (1 668), «тур» (88), «соболь» (44), «волк» (27), «лебедь» (189), «ворон» (130), «змея» (252), «дуб» (165). В особенностях употребления последней группы субстантивов в текстах «Онежских былин» находят отражение древние мифологические представления славян.
-
Самые активные из ядерных лексем формируют художественный мир русской эпической песни (речь идет преимущественно о собственно былинных, носящих героический или сказочный характер текстах), в центре которого находится человек: рядом с ним — друг, помощник и советчик — конь, ему противостоит враг — змея, подруга героя — лебедь — с одной стороны, прекрасна, нежна и верна, а с другой — коварна и зла (образ Марьи лебеди белой), а действие происходит рядом с рубежом миров — дубом, на котором сидит вещая птица ворон проводник на границе между чужим и своим, добром и злом, жизнью и смертью.
-
Более четверти зафиксированных в текстах «Онежских былин» зоонимов и фитонимов (11% от общего количества словоупотреблений) выступает в роли тропо- и фигурообразующих средств, употребляясь в том числе в переносных метафорических (228 репрезентаций) и метонимических (146 репрезентаций) значениях. Функция тропо- и фигурообразования оказывается наиболее характерной для тех существительных, которые не являются в текстах русских эпических песен сюжетообразующими, необходимыми для описания собственно действия.
-
Несмотря на то, что использование зоонимов и фитонимов в текстах «Онежских былин» носит в целом канонический характер, у ряда сказителей: И. Фепонова, П. Л. Калинина, Т. Г. Рябинина, В. Щеголёнка, К. И. Романова и др. отмечены некоторые особенности индивидуального словоупотребления.
-
Примененный в настоящем исследовании метод работы со словарным материалом с помощью лексико-семантических групп дает возможность не только наиболее подробно и с разных сторон
охарактеризовать каждый из компонентов лексической парадигмы, но и выявить его значимость в пределах как одного текста, так и целого текстового корпуса, что при работе с языком фольклора представляется особенно важным.
Апробация исследования: основные положения диссертационного
сочинения обсуждались на заседании кафедры русского языка
Петрозаводского государственного университета, международных
и всероссийских научных конференциях: «Ломоносов-2010» (МГУ),
«Международная филологическая конференция» (2007 г., 2012 г., СПбГУ),
«Русистика в начале третьего тысячелетия: проблемы, итоги, перспективы»
(2012 г., ПетрГУ), «Язык и поэтика русского фольклора» (2015 г., ПетрГУ).
Некоторые результаты исследования были опубликованы в журналах,
включенных в Перечень ведущих рецензируемых журналов и изданий,
в которых должны быть опубликованы основные научные результаты
диссертаций на соискание ученых степеней доктора и кандидата наук
(«Ученые записки Петрозаводского государственного университета»
и «Вестник Костромского государственного университета
им. Н. А. Некрасова»), а также в сборниках научных трудов «IX Масловские чтения» (Мурманск), «Лингвофольклористика» (Курск) и некоторых других изданиях.
Структура диссертации: работа состоит из введения, двух глав, заключения, списка использованной литературы — более 200 наименований, приложений.
Из истории изучения языка фольклора: проблема соотношения понятий «язык фольклора» — «литературный язык», «диалектная речь»
На современном этапе развития филологического знания ответ на вопрос о том, нужно ли продолжать детально изучать язык устного народного творчества, и если нужно, то зачем, больше не вызывает сомнений. Фундамент литературного языка, предмет вдохновения и образец для поэтов и писателей, источник знаний об истории русского языка, искусстве, верованиях, быте, нравах и обычаях наших предков, кладезь народной мудрости, превосходный способ воспитания культуры и пр. — всё это язык фольклора. Академик В. В. Виноградов, непререкаемый авторитет в области русистики, писал, что «квинтэссенцией народного языка является словесно-поэтическое творчество народа, фольклор. Устная народная словесность — кристаллизация семантики народного языка. Поэтому народная поэзия нередко рассматривается как воплощение основных тенденций системы народной речи, основных начал народного духа»5.
Художественное и научное освоение языка устного народного творчества началось, с исторической точки зрения, сравнительно недавно — в XIX столетии, хотя первые примеры обращения к языку устной словесности были и раньше, в XVIII в.6. На тот факт, что изучать язык устного народного творчества важно, указывали известнейшие писатели, педагоги, ученые XIX и начала XX вв. A. С. Пушкин, ставший первым собирателем фольклора, считал, что изучать язык народных сказок, песен и легенд «необходимо для совершенного знания свойств русского языка»7, Н. В. Гоголь видел в фольклорных текстах соединенные разом «самую яркую и верную живопись и самую звонкую звучность слов», а также «необыкновенную полноту народного ума» и некую тайну8. И. И. Срезневский писал о «литературной, исторической и филологической важности народных песен»9. О том, что «в известных произведениях народной, то есть устной и безличной, поэзии, мы должны быть готовы встретить подготовку литературных явлений», говорил в своих работах А. А. Потебня10. О. М. Бодянский отмечал, что фольклорные произведения сохраняют родной язык «во всей своей чистоте, неподдельности, свежести, силе, прелести и богатстве»11. Педагог B. А. Воскресенский, издавший ряд сборников «Русская народная поэзия», писал о том, что «изучение народного слова должно быть первым шагом к изучению народного духа»12. М. Горький рекомендовал (особенно начинающим литераторам, ведь «писатель, не обладающий знанием фольклора — плохой писатель») «для знакомства с русским языком», для обогащения языка обращаться к «бессмертной поэзии, родоначальнице книжной литературы», которая демонстрирует «поразительное богатство образов, меткость сравнений, простоту определений»13.
В середине ХХ в. о значимой роли произведений фольклора в процессе становления и формирования русского литературного языка писали В. В. Виноградов, Л. И. Баранникова, И. А. Оссовецкий и др. А. П. Евгеньева считала изучение языка русского устного народного творчества одной из важнейших задач нашей филологии, с разрешением которой «связаны многие вопросы русистики (история русского литературного языка, язык художественной литературы, народность творчества того или иного писателя, историческая грамматика и историческая лексикология, проблемы фольклористики)»14. Вопрос о том, в чем состоят отличительные черты языка фольклора, также поднимался не раз. В XIX в. среди таких признаков назывались «исполнительская мощь» — и в то же время «скудость», «неопределенность» и «однообразие в выражениях и образах», а также «музыкальность», «певучесть» (В. Г. Белинский)15, «чрезвычайная художественность» и при этом «однообразие, доходящее до чрезвычайной монотонности» (Н. Г. Чернышевский)16, «безыскусственность и стремление к изобразительности и живости впечатления» (Н. А. Добролюбов)17, «серьезный, несколько даже возвышенный слог» (К. Д. Ушинский)18, «постоянство, неизменность выражений», «точность и простота» (Ф. И. Буслаев)19, способность одного текста наводить на другой с помощью слов и «общепоэтических форм» (А. Григорьев)20, а также умение при изменении «внешней стороны» языка (в текстах изменяются или появляются новые, современные языку сказителя слова и оттенки), не изменять его «поэтический характер и дух» (К. С. Аксаков)21. ХХ в. внес в решение вопроса о природе языка фольклора свои дополнения: в пределах этой проблемы формулируются несколько других. В работах исследователей большое внимание уделяется соотношению устно-поэтической речи с другими формами общенародного языка, прежде всего с языком художественной литературы с одной стороны, и с диалектом — с другой.
По поводу первой из этих проблем И. А. Оссовецкий в статье «Об изучении языка русского фольклора» пишет так: «В фольклоре в гораздо большей степени, чем в художественной литературе, индивидуализация идет по линии жанра: художественные стили разных жанров резко различны, но в пределах жанра, сопоставляя варианты одинаковой сохранности и одинаковой художественной ценности, трудно заметить, какими выразительными средствами языка один вариант отличается от другого»22. «В общем плане, — добавляет исследователь в другой своей работе, — язык фольклора можно представить как метасистему, включающую в себя подсистемы отдельных его жанров, в которых она конкретно реализуется»
Понятие «лексико-семантическая группа», отличительные черты этого типа словесных парадигм
С точки зрения жанровой характеристики тексты, в которых функционируют описываемые лексемы, в первую очередь — былины («Вольга», «Святогор», «Дюк», «Дунай», «Добрыня и Маринка», «Михайло Потык», «Илья Муромец и Калин царь», «Илья Муромец и Соловей Разбойник», «Илья Муромец и Идолище», «Колыван богатырь» и др. — всего 41 сюжет); кроме того, это былины-баллады («Хотен Блудович», «Молодец и худая жена», «Ревнивый муж», «Два любовника»), исторические песни («Грозный царь Иван Васильевич», «Гришка Отрепьев», «Наезд литовцев»», «Шведская война», «Взятие Азова») и былины-скоморошины («Птицы и звери», «Небылица», «Старина о большом быке»).
Для слов, входящих в рассматриваемую лексико-семантической мини-группу, характерны типичные корневые морфемы: скот-, коров-, овц-, жереб-, кобыл-, конь-, ворон-, кошк-, кобел-, тел-, лошад-, собак-, бур-, первые 7 из которых имеют общеславянское происхождение, следующие 4 — исконное, а последние 2 являются древнейшими заимствованиями из восточных языков.
Общими словообразовательными аффиксами для лексем этой парадигмы являются суффиксы субъективной оценки -к- («кошечка», «собачка», «овечка», «лошадка»), -ушк-/-юшк- («коровушка», «лошадушка», «конюшко», «кобылушка», «жеребятушко», «бурушко»), -ок-/-ек-(«конёк», «жеребёночек»), -ищ- («кобелищо», «коровищо/а»). С функционально-семантической точки зрения лексемы, входящие в парадигму «Домашние млекопитающие», можно сгруппировать следующим образом:
I. Слова, называющие одну из составляющих мира природы — домашнее млекопитающее, на котором ездят верхом или пашут, перевозят грузы, которое выращивают с целью получения молока, мяса, шкур и пр., воруют или, наоборот, держат для охраны своего имущества герои текстов «Онежских былин» (1 669) — «скот», «скотинина», «конь», «конёк», «коник», «коничек», «конишечко», «конюшко», «комонь», «кобыла», «кобылица», «кобылка», «кобылушка», «кобылочка», «жеребец», «жеребчик», «живобец», «жеребёночек», «жеребятушко», «лошадь» «лошадушка», «лошадёнка», «лошадка», «бурушко», «бурко/е», «воронок», «воронко», «кляча», «теляш», «телёнок», «скот», «овца», «овечка», «корова», «коровищо/а», «коровушка», «собака», «кобель», «кобелищо», «бык», «бытец», «боран»: Садился стар на добра коня, стал коничком порыскивать… (Поездки Ильи Муромца, 2, 727, 57—58); [Ставр Годинович — князю Владимиру]: А оттого у меня добры конюшки не ездятся, — сорок кобыл со кобылою каждый год приносят по жеребчику (Ставер, 2, 262, 29—31); [Иван Грозный — Миките Ромодановичу]: Али добрых комоней тобе-ка-ва по надобью? (Грозный царь Иван Васильевич, 1, 242, 272); [мужики] Взяли лошадь заложили (Событие 1830-х годов, 3, 606, 9); Брал [Добрыня] своего-то сиза бурушка, сиза бурушка косматого (Добрыня и Алёша, 1, 345, 17—18); Полоненной воронко Ильи Муромча, полоненной воронко одва выскочил [из конюшни] (Иван Годинович, 3, 564, 100—101); А не езжан жеребец, не седлан был; кладывает [Добрыня] на жеребчика исподнички… (Добрыня и змей, 2, 338—339, 60—61); Притоплал же [тур] всех овец до единою, не оставил он овечки им на симена (Добрыня Никитич, 1, 127, 107—108); Да собаки-те [Алёшу-мясника] облаяли, да обстали собаки в круг (Старина о большом быке, 3, 535, 78—79); А й серёдочку-то [калача] ён [Дюк] так кобелям бросал (Дюк, 2, 128, 138); [Зеновка-вор] Да обул-то бытца в лапотци, да повернул быка пятами на перёд (Старина о большом быке, 3, 511, 40—41); [Пермят Васильевич — челядинке]: Знала бы ты да коров кормить, коров кормить, да телят поить… (Смерть Чурилы, 2, 724, 151—152); [добры молодцы дожидаются, пока наступит богатая осень и] А й будет боран тучен да овёс ядрён (Наезд литовцев, 1, 662, 136)349. II. Слова, использующиеся для обозначения героя эпической песни (101):
1) частично антропоморфного персонажа, который выступает в роли, присущей человеку, или обладает какими-то человеческими свойствами, например, умеет говорить, давать мудрые советы (93) — «конь», «бурушко», «кошка», «кошечка», «собака»: А его [Ильи] доброй от конь да проязычился а тем ли языком человеческим: — Ай ты старый казак да Илья Муромец! А укроти ты вед сердцо богатырскоё (Илья Муромец и Калин царь, 1, 530, 216—219); Да заслышал-то бурушко невзгодушку и говорит-то Ильи таково слово: — Да великое несчастьицо подведено (Илья Муромец и Калин царь, 3, 508, 196—198); Кошечки [за морем] были вдовицы (Птицы, 3, 518, 101); А собака-та [за морем] зла лиха свекрова (1, 565, 157);
2) зооморфное воплощение героя, которого против воли превращают в домашнее млекопитающее (8) — «кобель», «свинья», «собака»: Обвернула она его [Маринка Добрыню] да мирским кобелём (Добрыня и Маринка, 3, 597, 70); Отвернула Добрынюшку [Маринка] свиньёю (Добрыня и Маринка, 2, 595, 132); [матушка Добрыни — Маринке]: Я тя поверну собакою, собакой поверну тя подоконною (Добрыня и Маринка, 1, 254, 57-58).
Лексико-семантическая мини-группа «Звери»
Эта парадигма — часть ЛСГ «Животные» — является в текстах «Онежских былин» самой немногочисленной из рассматриваемых в настоящей работе: в неё входят 12 лексем (361 словоупотребление). К ядру парадигмы принадлежит самая частотная лексема «зме/ия» (251/7).
К группе, помимо слов, обозначающих собственно рептилий, отнесены также лексемы — наименования земноводных, насекомых и беспозвоночных. Подобное объединение столь разнородных с традиционной точки зрения единиц имеет, однако, некоторые основания. Словом «гад» в народнопоэтическом творчестве называют «всякое земноводное или пресмыкающееся животное», а в просторечии у этой лексемы есть также значение «мелкое животное или насекомое, вызывающее неприятное чувство»505. В народной классификации животных к «гадам» относят существ, которые, в первую очередь, обладают способностью ползать, хотя им могут быть свойственны и другие способы передвижения («летать», «плавать», «ходить»). Таким образом, в этот класс попадают, помимо, например, змей, еще и насекомые, раки, лягушки и пр.506. Кроме того, выделять в «Онежских былинах» в качестве самостоятельных лексико-семантических подгрупп парадигмы «Насекомые», «Земноводные» и «Беспозвоночные», что соответствовало бы научной классификации507, представляется не очень оправданным в связи с крайней немногочисленностью входящих в них лексем, а также отсутствием у слов, принадлежащих к этим группам, каких-либо особенных функций в текстах сборника. Поэтому эти парадигмы мы включили в состав лексико-семантической подгруппы «Гады» в качестве мини-групп.
Таким образом, анализируемая парадигма включает в себя: I. Лексемы, обозначающие пресмыкающихся: «змея/змия» (251/7), «змееныш/змиеныш» (26/34), «змей» (3), «змеище/змеищо/змиищо» (6/7/1), «змиенышок/змиенышек/змеёнышок» (1/1/1), «змеичищо» (1), «змеины/змеинищо»508 (6/4), «гаденыш»509 (1), «жижлец»510 (3); II. Лексемы, обозначающие земноводных: «жаба» (4); III. Лексемы, обозначающие насекомых: «комарик» (3), «таракан» (1). С точки зрения жанровой характеристики тексты, в которых функционируют описываемые лексемы, в основном являются былинами («Добрыня и змей», «Михайло Потык», «Дюк», «Дунай» и др. — всего 9 сюжетов); слово «жаба» используется в былине-скоморошине «Небылица». Слова, входящие в рассматриваемую лексико-семантической группу, имеют в основном исконное, в подавляющем большинстве общеславянское происхождение. Исключением являются лексемы «жижлец» — финно-угорское заимствование511 — и «таракан» — слово, имеющее неясную этимологию, но, скорее всего, являющееся тюркизмом512, о чем свидетельствует обычный для этой группы заимствований сингармонизм гласных.
Для лексем, входящих в описываемую парадигму, характерна только одна типичная корневая морфема змей-, но это составляет 54 репрезентации и 96% от всех словоупотреблений входящих в группу слов соответственно. Общих словообразовательных аффиксов лексемы этой парадигмы не имеют, но им, как и многим поэтизмам, свойственны суффиксы субъективной оценки: -оныш-, -ок-/-ек- («зме/иеныш», «змиенышо/ек/змеёнышок», «гаденыш»), -ик- («комарик»), -ищ-/-ыщ- («змеище/о/змиищо», «змеины/ищо», «змеичищо») — 71 и 25% от всех входящих в группу лексем и словоупотреблений.
С функционально-семантической точки зрения описываемые лексемы можно сгруппировать следующим образом: I. Слово, называющее одну из составляющих мира природы, животное, вероятно, немного прирученное (3), — «жижлец»: Выскочил с-под стремена [Ильи Муромца] багров жижлец. [Илья Муромец, обращаясь к ящерице:] Поди жижлец да на свою волю, лови жижлец да осетра рыбу (Святогор, 3, 389, 57—59); II. Слова, использующиеся для обозначения героя эпической песни (353):
1) частично антропоморфного персонажа, который выступает в роли, присущей человеку, или обладает какими-то человеческими свойствами, обычно — умением говорить. В подавляющем большинстве репрезентаций это герой-антагонист или его детеныши. Во втором случае степень антропоморфизации обычно минимальна: змееныши лишь помогают родительнице или родителю сражаться с богатырем (349) — «зме/ия», «змее/иеныш», «змей», «змеище/о/змиищо», «змиенышо/ек/змеёнышок», «змеины/ищо», «змеичищо», «таракан»: А ударил он змею да ту поганую, а отбил он у змеи да ведь три хобота, а три хобота отбил да что не лучших. А змея тогда Добрынюшки смолиласи… (Добрыня Никитич, 1, 541, 100—103); Третья застава великая: лежит Змеище да Горыныще. О двенадцати змия о хоботах; и тая змия тебя [Дюка] с конем сожрет (Дюк Степанович, 2, 508, 45—48); Как тыи-ли младыи змиеныши подточили у бурка как они щоточки, что не может бурушко поскакивать, змиенышов от ног да он отряхивать… (Добрыня и змей, 2, 468, 186—189); Таракан шельма да ен в портки насрал (Небылица, 3, 501, 21);
2) зооморфного воплощения героя, которого против воли превращают в животное (4), — «жаба»: [Маринка — Добрыне]: Обверну я тебя как жабой подколоднею, а от жабы подколодней повороту нет (Добрыня и Маринка, 3, 216, 105—106);
III. Слова, обозначающие волшебное, фантастическое, необычное животное (5) — «змея»: Да во петельках [у Дюка] шиты люты змеи… Да засвистали во петельках люты змеи (Дюк, 3, 196, 380 и 386) словоупотребление в этом примере сходно с употреблением в том же былинном сюжете лексем с корнями звер- и птиц-.
Центральное место в анализируемой парадигме занимают, безусловно, слова, обозначающие одно и то же животное — змею, а употребление других лексем носит единичный и часто индивидуа Галка та на мори палка (Птицы, 3, 386, 40). льно-авторский характер. Подобное активное и системное использование слов с корнем змей- в былинных текстах далеко не случайно, ведь змей — один из самых архаичных «центральных и ключевых персонажей в системе народных представлений о животном мире»513. Образ этот амбивалентен: он связан как с огнем, так и с водой, как с небом, так и с землей, как со злом, так и с добром, как с мужским, так и с женским началом и т. д. Подобная многозначность становится понятной, если предположить, что на определенном этапе развития мифологических представлений существовал не один образ змея, а две его ипостаси — мужская и женская, брат и сестра, змей и змея, близнецы, за каждым из которых закреплялся свой набор функций
Семантические трансформации зоонимов и фитонимов в русской эпической песне: процессы тропо и фигурообразования
Подавляющее большинство слов принадлежит к исконной лексике, в основном к общеславянской, заимствований немного (например, церковнославянизмы «вран», «древо», «кипарис»; заимствованные из английского языка «кофе», из немецкого «картофель», тюркизм «чай»); есть слова с туманной этимологией («таракан», «горностай», «рак» и пр.).
Наиболее популярным способом деривации в рассматриваемых группах является суффиксальный, количество словообразовательных моделей (продуктивных и непродуктивных) колеблется от 5 (группа «Гады») до 24 (группа «Звери»). Суффиксы в основном носят оценочный характер, причем количество получившихся в результате словообразования деминутивов в десятки раз больше, чем число аугментативов. В каждой из парадигм есть свои, не характерные для других групп суффиксы, причем в основном их сочетания («змеиныио», «рыбинка», «жеребец» и др.), но чаще употребляются аффиксы, встречающиеся почти во всех группах: -к-(«рыбка», «кунка», «лиска», «собачка», «овечка», «лошадка», «птичка», «лебедка», «синька», «голубка», «травка», «сосенка», «репка» и пр. — 29 лексем), -ушк-/-юшк- («рыбушка», «зверюшка», «кобылушка», «заюшка», «кунушка», «коровушка», «утушка», «петюшка», «кречетушка», «галушка», «лебедушка», «соловеюшко», «ластушка», «травушка», «крапивушко» и пр. — 23 лексемы), -ик- («комарик», «горносталик», «коник», «соколик», «дроздик», «цветик» и пр. — 8 субстантивов), -ищ- («змеище», «рыбища», «берёзища» и пр. — всего 6 лексем) и т. д.
Зоонимы и фитонимы в текстах сборника А. Ф. Гильфердинга чаще всего (4 337 словоупотреблений) используются в прямом узуальном значении и служат для номинации: I. природных реалий — животных или растений (2 783 словоупотребления); II. героя эпической песни (подобное словоупотребление характерно только для парадигмы «Животные») — 1 273 словоупотреблений: 1) частично антропоморфный персонаж, который выступает в роли, присущей человеку — обычно умеет говорить или выполняет человеческие функции (926); 2) зооморфное воплощение героя, который умеет превращаться в какого-либо зверя, рыбу, птицу или гада или которого превращают против воли (215); 3) служит прозвищем героя (132); III. волшебного, фантастического, необычного животного (427 словоупотреблений). Субстантивы, служащие для номинации растений, в таком значении также не используются; IV. иных реалий (2 словоупотребления). 27,5% зафиксированных в текстах «Онежских былин» зоонимов и фитонимов используются для образования таких тропов и фигур, как метафора, метонимия, сравнение, гипербола, синтаксический параллелизм, антитеза, риторическое обращение. Эта роль характерна для 87 субстантивов этой семантики из 316, встречающихся в сборнике. Однако с точки зрения количества словоупотреблений (11%, 8 из которых приходится на метафорическое — 228 репрезентаций — и метонимическое — 146 словоупотреблений) тропо- и фигурообразующая функция не очень характерна для зоонимов и фитонимов в русских эпических песнях. Это явление можно объяснить сложившейся в языке фольклора традицией изображения природного и человеческого миров как равных, а не подчиненных один другому. Тропо- и фигурообразующая функция обычно свойственна тем существительным, которые не являются в текстах русских эпических песен сюжетообразующими, необходимыми для описания собственно действия. В «Онежских былинах» можно наблюдать смешение прямых и переносных значений слов. 200 С точки зрения синтагматики элементы, входящие в парадигмы «Птицы» и «Рыбы», чаще всего образуют синтагмы с глагольным компонентом, но члены первой подгруппы выступают и в качестве субъекта, и в качестве объекта действия, а члены второй выступают в большинстве случаев в качестве объекта действия. Для парадигм «Млекопитающие», «Гады» и «Растения» характерной оказывается и именная, и глагольная сочетаемость, при этом для подгруппы «Гады» оказывается важным, о взрослой особи идет речь или о детеныше (в первом случае субстантив обычно субъект действия, а во втором — объект); члены парадигмы «Растения», для которых одинаково характерны синтагмы и с именным, и с глагольным компонентом, часто используются для выражения обстоятельственных значений (обычно указывают на место действия — эта функция не характерна для подавляющего большинства зоонимов), а лексемы, входящие в парадигму «Млекопитающие», примерно в равной степени сочетаются и с именами, и с глаголами, обозначая при этом и субъект, и объект, и обстоятельство (например, субстантивы, используемые для номинации такого животного, как лошадь) действия.