Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Аспекты изучения метафоры в современной науке 12
1.1. Семасиологические исследования метафоры 15
1.2. Когнитивные исследования метафоры и языковая картина мира 27
1.2.1. Метафорическая картина мира: наивная и научная картина мира 40
1.3. Лингвокультурологический аспект изучения метафоры 44
1.3.1. Национально-культурный компонент в семантике фитонимов 48
1.3.2. Лексические лакуны как отражение специфики национальной картины мира 58
Выводы к главе 1 64
ГЛАВА 2. Фитонимическая метафора: механизмы метафоризации и особенности метафорической картины мира 67
2.1. Разновекторный сопоставительный анализ 68
2.2. Источники языкового материала и критерии отбора
2.2.1. Метафорическая семантика в русских и итальянских словарях: анализ толковых словарей 77
2.2.2. Анализ переводных словарей
2.3. Описание ТГ “Наименования съедобных растений” 90
2.4. Внутренняя форма лексических единиц 99
2.5. Особенности семантической и словообразовательной деривации фитонимов 108
2.6. Модели метафоризации ТГ “Наименования съедобных растений” 117
2.6.1. Антропоморфные метафоры 119
2.6.1.1. Антропоморфные метафоры, характеризующие внешний образ человека 120
2.6.1.2. Антропоморфные метафоры, характеризующие внутренние качества человека 143
2.6.2. Неантропоморфные метафоры 161
2.6.2.1. Предметные метафоры 162
2.6.2.2. Абстрактные метафоры 171
2.6.2.3. Цветовые метафоры 184
2.6.3. Особенности перевода русских фитометафор на итальянский язык 189
Выводы к главе 2 197
Заключение 202
Список принятых сокращений 207
Список литературы
- Лингвокультурологический аспект изучения метафоры
- Лексические лакуны как отражение специфики национальной картины мира
- Метафорическая семантика в русских и итальянских словарях: анализ толковых словарей
- Антропоморфные метафоры, характеризующие внутренние качества человека
Введение к работе
Актуальность работы проявляется в ее включенности в ряд современных
лингвистических исследований антропоцентрического характера: в настоящем
исследовании метафорические единицы изучаются с учетом семантических и
когнитивных механизмов метафорообразования, что дает возможность
установить универсальные закономерности концептуализации
действительности, а также выявить ее национально-культурную специфику. В связи с этим актуальным становится разновекторное сопоставительное исследование: с одной стороны, лексика тематической группы “Наименования съедобных растений” служит отправной точкой для внутриязыкового сопоставления с другими тематическими группами (фитоморфными и зооморфными), что дает нам возможность сравнить основные направления метафорической номинации, доминирование тех или иных характеристик человека или предмета, выявить синонимические связи с учетом смысловых оттенков и эмоционально-оценочных коннотаций и, в конечном итоге, уточнить специфику нашей тематической группы на фоне смежных.
С другой стороны, метафорические процессы русских фитонимов рассматриваются в сопоставлении с механизмами метафорообразования в итальянском языке, что позволяет раскрыть общие тенденции метафоризации семантической деривации и особенности метафорической картины мира того или иного языкового коллектива.
“Растительные” и “животные” образы занимают одно из ключевых мест в исследуемых лингвокультурах, что объясняет причину особого внимания лингвистов. Изучение фитоморфной и зооморфной метафоры – относительно новое направление русской лингвистики. Исследования зооморфной метафоры начались в 60-70-е годы XX века (М.И. Черемисина, Е.А. Гутман, Ф.А. Литвин, О.А. Рыжкина, Л.В. Войтик и др.), а в 80-90-е появились первые работы о фитоморфной лексике (Т.В. Цой, Л.Б. Воробьева, Е.И. Гусакова, Р.Д. Сетаров и др.). Со временем изучение метафор приобрело системный характер (А.Г. Дементьева, Ю.Е. Ефремович, Т.Н. Панкова, Н.В. Солнцева и др.). Исследуемая нами фитонимическая подгруппа обычно рассматривается наряду с прочими фитонимами, составляющими лексико-семантическое поле “Растение”.
Во многих исследованиях зооморфные и фитоморфные метафоры рассматриваются в сопоставлении с другими языками, например, английским и французским (А.Г. Дементьева, Е.А. Гутман и др.), испанским (О.И. Мусаева, О.А. Корнилов и др.), итальянским (Л.Ф. Пуцилева, Т.А. Трипольская, Е.Ю, Булыгина, В. Мусси) и др.
Объектом исследования является метафорическая лексика тематической группы “Наименования съедобных растений” в русском языке в сопоставлении с итальянским.
Предметом анализа являются процессы семантической деривации, механизмы метафорообразования и метафорические модели, реализующиеся в образной семантике лексики исследуемой нами тематической группы в двух языках, а также особенности русской и итальянской метафорических картин мира.
Цель настоящего исследования – описание механизмов метафоризации фитонимов тематической группы “Наименования съедобных растений” (в сопоставлении с другими тематическими группами), а также выявление национальной специфики метафорического осмысления рассматриваемого нами фрагмента действительности в русской языковой картине мира в сопоставлении с итальянской.
В соответствии с заявленной целью в диссертации предполагается решение следующих задач.
-
Осуществить выборку русской и итальянской метафорической лексики и охарактеризовать деривационный потенциал слов изучаемой тематической группы.
-
Проследить соотношение первичной и вторичной образности.
-
Проанализировать системные отношения с образной лексикой смежных тематических групп и выявить общие закономерности и особенности, которые проявляются в “съедобных” метафорах и не “работают” на пространстве лексических единиц других тематических групп.
-
Выделить метафорические модели, функционирующие в двух языках, определить направление семантических процессов, признаки, лежащие в основе метафоризации, и, соответственно, коннотации, передающие национально-культурную специфику оценочных единиц.
-
Выявить универсальные и уникальные черты (явление лакунарности) метафорической интерпретации действительности в двух языках.
-
Выявить особенности изучаемого фрагмента русской метафорической картины мира (на фоне итальянской).
-
Определить способы заполнения выявленных лакун и возможности адекватного перевода.
Для решения поставленных задач в работе применялись следующие
методы и приемы: дефиниционный, компонентный, контекстуальный,
когнитивный и психолингвистический анализ, а также метод
сопоставительного исследования лексических систем разных языков.
В качестве материала исследования использованы данные различных типов словарей (толковых, двуязычных, семантических, фразеологических,
ассоциативных, этимологических) русского и итальянского языков, тексты, отобранные из Национального корпуса русского языка, в том числе из русско-итальянского параллельного подкорпуса, корпусов итальянского языка (PEC, Repubblica, Corriere della Sera), а также переводные тексты (в случае выявления лексических лакун в одном из языков). Еще одним источником материала являются результаты психолингвистических экспериментов.
Объем всего материала составил: 121 метафорическая единица для русского языка и 111 для итальянского.
Научная новизна исследования состоит в комплексном анализе,
который позволяет достроить семантическое поле метафорических
характеристик объекта (человека, предмета или явления), связанных отношениями семантической производности с разными тематическими группами, и соотнести близкие по лексическому значению фитоморфизмы и зооморфизмы. Кроме того, в работе проводится сопоставительное исследование фрагментов русской и итальянской метафорических картин мира, в результате которого выявлены универсальные и этнолингвоспецифичные механизмы метафорической интерпретации действительности, включающей логические и мифологические особенности человеческого сознания. Сопоставление с итальянским языком дает также возможность сравнить две лексикографические традиции с точки зрения семантизации эмоционально-оценочной метафоры.
Теоретическая значимость работы определяется ее интегральным характером: она сближает идеи и принципы семасиологии, когнитивной лингвистики и лингвокультурологии. Одним из ключевых аспектов настоящей работы является описание метафорического моделирования в русском языке (в сопоставлении с итальянским). Полученные выводы дополняют и углубляют представления лингвистов о специфике образования русской метафоры и способах метафорического осмысления внеязыковой действительности.
Исследование способствует выявлению способов элиминирования лакун.
Практическая значимость работы заключается в возможности
применения материалов и результатов исследования при составлении
идеографических, двуязычных и других специализированных словарей, в
преподавании теоретических дисциплин (когнитивной лингвистики,
лингвокультурологии, сопоставительной лексикологии, теории межкультурной коммуникации, теории и практики перевода), а также в практике преподавания русского и итальянского языков как иностранных.
Теоретико-методологическую базу составляют работы, посвященные исследованию теории регулярной многозначности (Ю.Д. Апресян, Л.Б. Балашова, В.Г. Гак, Э.В. Кузнецова, Е.В. Падучева, З.Ю. Петрова, Г.Н. Скляревская, И.А. Стернин, А.П. Чудинов, Д.Н. Шмелев и др.), теории концептуальной метафоры (Н.Д. Арутюнова, Л.Б. Балашова, А.Н. Баранов, Э.В. Будаев, В.Г. Гак, М. Джонсон, Ю.Н. Караулов, З. Кевечес, И.М. Кобозева, Е.С. Кубрякова, Дж. Лакофф, Н.А. Мишанкина, М.В. Никитин, З.И. Резанова, Г.Н. Скляревская, В.Н. Телия, A.П. Чудинов и др.), лингвокультурологии (Н.Ф. Алефиренко, Е.Ю. Булыгина, А. Вежбицкая, С.Г. Воркачев, В.Г. Карасик, В.А. Маслова, Ю.С. Степанов, В.Н. Телия, С.Г. Тер-Минасова, Т.А. Трипольская и
др.), а также теории лакунарности (Г.В. Быкова, И.Ю. Марковина, В.Л. Муравьев, З.Д. Попова, Ю.А. Сорокин, И.А. Стернин и др.) и теории перевода (В.Н. Коммисаров, А.В. Федоров, А.Д. Швейцер и др.). На защиту выносятся следующие положения:
-
Наименования съедобных растений обладают обширным спектром мотивационных признаков (с доминированием визуальных), которые в момент наречения предметов были выделены человеком для ориентации в среде его существования. Вкусовая характеристика, тесно связанная со съедобным характером растений (отличительное свойство исследуемой нами группы фитонимов), в процессе формирования русских и итальянских наименований остается незадействованной. Только в процессе семантической деривации русских фитонимов она приобретает важность и становится востребованной. В процессе же метафоризации итальянских фитонимов вкусовая характеристика так и остается неактуализированной.
-
Путь семантического развития большинства русских и итальянских фитонимов тематической группы “Наименования съедобных растений” осуществляется через один деривационный шаг (внешние признаки съедобных растений внешний облик человека). Однако процесс метафоризации может идти и дальше, в результате чего семантика метафоры усложняется, и в ее структуре проявляются новые семантические компоненты, т.е. происходит семное варьирование. Только в частных случаях первое метафорическое значение служит производящей основой для последующих семантических дериватов.
-
Сознание человека склонно отражать мир посредством фито- и зооморфной метафоры. Одним из примеров системной и универсальной структуры можно признать структуру “растение человек”. Доминирующей тенденцией процесса метафоризации фитонимов исследуемой нами тематической группы является образование антропоморфных метафор, описывающих внешние качества человека, в частности отдельные части тела (с преобладанием метафор по форме) и реже – внутренние характеристики. Кроме того, фитонимы активно образуют предметные и цветовые метафоры, что свидетельствует о значимости сем “форма”, “размер” и “цвет” в структуре лексического значения слов этой группы. Номинации съедобных растений участвуют и в формировании абстрактных метафор, которые занимают лишь периферийную позицию в поле “Растение”.
-
При метафорической репрезентации внутренних качеств человека образы съедобных плодов в русском языке проецируются преимущественно на описание поведенческих и морально-нравственных качеств (с преобладанием негативных), а в итальянском – на описание интеллектуальных характеристик (глупость).
-
Образные значения “ягодных” и “грибных” номинаций являются спецификой русской метафорической картины мира, что объясняется большой значимостью данного фрагмента растительного мира для русского народа. В русском языке они развивают антропоморфные метафоры. При этом названия
ягод способствуют формированию абстрактных метафор и регулярно развивают цветовые значения.
6. Будучи близкими по семантике характеристиками, фитоморфизмы
и зооморфизмы отличаются конфигурацией смысловых компонентов, которые сопровождают главный признак, а также дифференцируют эмоционально-оценочную и/или гендерную семантику.
Основные положения диссертации апробированы на конференциях:
Всероссийской конференции «Проблемы интерпретационной лингвистики:
типы восприятия и их языковое воплощение» (Новосибирск, 2012),
Международной конференции «Активные процессы в языке: языковая личность
– словарь – текст» (Новосибирск, 2013), конференции молодых ученых
«Проблемы интерпретации в лингвистике и литературоведении» (Новосибирск,
2014), XVII Международной научной конференции «Слово, высказывание,
текст в когнитивном, прагматическом и культурологическом аспектах»
(Челябинск, 2014), Международной конференции «Проблемы
интерпретационной лингвистики. Прагматика и словарь» (Новосибирск, 2014), Региональной научной конференции «Проблемы интерпретации в лингвистике и литературоведении» (Новосибирск, 2015), Международной научной конференции «Интерпретационный потенциал языковой системы и творческая активность говорящего» (Новосибирск, 2016).
По теме диссертации опубликовано 4 работы, 3 из которых входят в список рецензируемых изданий ВАК.
Структура диссертационной работы состоит из введения, двух глав, заключения, списка использованной литературы и 8 приложений.
Лингвокультурологический аспект изучения метафоры
Семасиология является одним из лингвистических направлений, в рамках которого наиболее продуктивно осуществляется изучение метафоры. Согласно семасиологическому подходу метафора воспринимается как явление, принадлежащее лексическому (внутриязыковому) уровню языка, и интерпретируется как тип регулярной многозначности (Ю. Д. Апресян, Д. Н. Шмелев, В. Г. Гак, И. А. Стернин, Г. Н. Скляревская, А. П. Чудинов, З.И. Резанова и др.), и как «слово, имеющее специфичный тип производного, вторичного значения, формируемого в результате своеобразного способа перестройки компонентов семантики исходного номинативного значения» [Резанова 2010:27]. Безусловно, метафора – далеко не единственный тип регулярной многозначности. Продуктивной является, например, метонимия, которую от метафоры отличает семасиологическая трактовка последней. Эти явления онтологически различны, хотя между ними есть очевидное сходство, которое проявляется в наличии «семантического движения» [Апресян 1974, 1975; Гак 1988; Зализняк 2001; Падучева 2004 и др.]. Во-первых, метонимический перенос осуществляется на базе объективных связей между явлениями (смежность в пространстве, во времени, в причинно-следственном отношении и т.п.), а метафорический – на базе субъективных. Именно человек устанавливает отношение (подобие, аналогию) между явлениями, не связанными между собой по данному признаку в объективном мире. Во-вторых, сферой реализации метонимического переноса является единая ситуация, где фокус внимания переносится с одного ее аспекта на другой [Падучева 2004а: 190], а метафорический перенос «связывает две качественно, категориально различные ситуации» [Балашова 2014: 20]. В этом плане метафора алогична, это «семантическая неправильность» [Арутюнова 1998], в ней всегда присутствует субъективное допущение подобия, так называемый «модус фиктивности» [Телия 1988]. Однако, часто эти феномены невозможно разграничить.
При этом семасиологический анализ как одно из направлений собственно лингвистического исследования не учитывает фразеологические метафоры (выжатый лимон, хуже горькой редьки и др.), поскольку это не слова, а словосочетания, сравнительные обороты (румяный как яблоко, нос картошкой и т.д.), поскольку в них нет преобразования значения слова, а также близкие по значению слова, принадлежащие к различным частям речи (лопух “простофиля” лопухнуться “оплошать”).
В работах таких ученых, как Д.Н. Шмелев, В.Г. Гак, И.А. Стернин, Г.Н. Скляревская, Л.В. Балашова, О.Н. Лагута и др. семасиологическое описание метафоры предполагает рассмотрение исходного и метафорического значений как лексико-семантических вариантов (далее – ЛСВ) многозначной лексической единицы. В частности семасиологический аспект изучает вопросы о семной структуре метафоры, соотношении сем между ЛСВ, а также семантические механизмы, в результате которых получается метафорическое значение, специфику денотата языковой метафоры и т.д. [Скляревская 1993:5].
Семасиологическое направление в изучении метафоры берет за основу идею о том, что лексическое значение (далее – ЛЗ) слова, представлявшееся ранее монолитным, неделимым, оказывается членимым. Идея о структурной членимости ЛЗ дает возможность рассмотреть его “изнутри” и обнаружить в его составе мельчайшие признаки [Там же: 13]. Однако не всегда легко определить четкие границы и объем ЛЗ, особенно когда речь идет о метафорических единицах.
Первоначальным подходом к изучению семантической структуры слова, игравшим важную роль в семасиологии, является дифференциальный подход: он способствовал разграничению значений, выделению многих типов семантических элементов, выявлению основных структурных компонентов и обеспечил формирование словарных дефиниций. На основе данного подхода трактуется модель ЛЗ, которая предполагает, что значение слова состоит из ограниченного набора семантических признаков, выявляющихся в системных парадигматических оппозициях (см. работы Дж. Катца и Дж. Федора 1981; А.Н. Шрамма 1980; Н.В. Цветкова 1984; В.Ф. Петренко 1983 и др.).
Стремление представить лексическую структуру как ограниченный набор признаков, который в крайних случаях сводит ЛЗ к словарной дефиниции, проявляет некую узость, как показывает В.Г. Гак в своей хрестоматийной модели семантической структуры метафоры. Ученый разрабатывает модель ЛЗ на примере метафоры лиса “хитрый человек”. Номинативное (исходное) ЛЗ слова лиса имеет определенный набор сем: категориальная архисема А (одушевленное существо) + родовая сема В (животное) + видовая дифференцирующая сема В (животное с определенными признаками) + потенциальная сема С (присваиваемое лисе качество – хитрость). К метафоризации, по мнению исследователя, приводят следующие семантические преобразования: устранение родовой и видовой сем и актуализация потенциальной семы [Гак 1972: 151-152]. Несмотря на то, что ученый находится в рамках дифференциальной концепции значения, он допускает наличие в значении и “потенциальных сем”, не образующих структурных оппозиций в системе языка, это демонстрирует ограниченность такого подхода.
Таким образом, при глубинных семантических исследованиях невозможно ограничиться только дифференциальным подходом, который оказывается упрощенным и недостаточным [Арбатский 1975; Скляревская 1993]: язык существует как гибкая система именно благодаря тому, что не все в нем сводится к логическим противопоставлениям [Серебренников 1983:14]. Как уже было обнаружено в предложенной В.Г. Гаком модели, помимо дифференциальных семантических компонентов, проявляющихся в ограниченном количестве, в ЛЗ слова выделяются недифференциальные компоненты, которые И.А. Стернин характеризует как вполне реальные для языкового сознания носителей языка элементы языковой компетенции, которые часто актуализируются в коммуникативных ситуациях, на которых основываются семантическое варьирование слова и его семантическое развитие и которые в значительной степени определяют сочетаемость и ассоциативные связи слова [Стернин 1985:12]. Важной особенностью таких компонентов является их высокая коммуникативная релевантность, т.е. необходимость для коммуникации [Там же]. Следует отметить, что традиционные модели значения слова, основанные на дифференциации семантики лексических единиц, не позволяют объяснить многие случаи коммуникативного поведения слова. Поэтому исследования, в основе которых лежит коммуникативный подход к слову, требуют расширения имеющихся представлений об объеме значения слова.
В связи с обнаружением в ЛЗ более сложных деталей и элементов, появилась потребность более широкого подхода, позволяющего описать их и подключить их к значению, поскольку им не было места в дифференциальной модели значения, но при этом они фиксировались в речевых употреблениях. Такой широкий подход к ЛЗ находит свое воплощение в интегральной теории значения, возникшей на базе исследований семантического варьирования слова, проведенных русскими учеными М.В. Никитиным, И.А. Стерниным, А.П. Чудиновым и др.
Лексические лакуны как отражение специфики национальной картины мира
Нужно отметить, что особенности двух МКМ выявляются путем сравнения качественных и количественных характеристик соответствующих метафор, а также при помощи сравнения самих механизмов метафоризации и основных метафорических моделей.
В этом сопоставительном анализе мы опираемся не только на результаты своего исследования, но и на данные, полученные нашими предшественниками (Гутман, Литвина, Черемисина 1972, 1977; Дементьева 2012; Ефимович 2012; Корнилов 2003; Леонтьева 2008; Мусси 2014; Панкова 2009; Пуцилева 2009; Рыжкина 1978; Солнцева 2004; Трипольская 1999 и др.).
В предыдущих работах фитоморфизмы рассматриваются в качестве единой системы, таким образом, ТГ “Наименования съедобных растений” почти всегда анализируется в составе фитонимической лексики, что свидетельствует о связи, существующей между тематическими группами, образующими лексико-семантическое поле “Растение”. Общие тенденции проявляются в том, что фитонимические метафоры различных подгрупп в той или иной степени направлены на описание как внешних, так и внутренних характеристик человека: ср., например, наименования деревьев (береза, дуб, осинка, пень, тополь, ясень, рябинка и др.), сорных растений (лопух, репей, крапива, и др.), цветов (роза, фиалка, мимоза, одуванчик и т.д.).
При этом в предшествующих работах метафорические модели фитоморфной и зоониморфной группы изучаются изолированно друг от друга. Однако взаимосвязь фитонимы зоонимы очень тесна. С одной стороны она обнаруживается в самом процессе образования названий животных. Итак, в обоих языках наименования съедобных плодов мотивируют названия птиц и бабочек: в РЯ – капустница, лимонница, ореховка, рябинник и др., а в ИЯ – nocciolaia ореховка (от nocciola лесной орех ), cavolaia капустница (от cavolo капуста ), cedrone тетерев и cedronella лимонница (от cedro цитрон ), ghiandaia сойка (от ghianda желудь ) и др. Указанные нами русские и итальянские зоонимы свидетельствуют об общей логике номинаций: птицы и бабочки называются так потому, что либо питаются ягодами и плодами (капустница/cavolaia, ореховка/nocciolaia, ghiandaia), либо у них в окраске/оперении есть цвет, похожий на цвет того или иного плода (лимонница/cedronella, cedrone). При этом наблюдается и противоположный процесс: от наименований животных или частей их тела образуются наименования растений (лисичка, лисий хвост, волчья ягода, вороний глаз и dente di leone букв. зуб льва , одуванчик , barba di capra букв. борода козы , волжанка двудомная и др.).
С другой стороны при метафоризации фитонимы и зоонимы могут развивать близкие метафорические значения. Например, образ глупого человека в РЯ репрезентируется с помощью зоонимов (баран, осел, козел, курица и др.), а также фитонимов – таких, как овощи (кочан капусты, репа и др.), сорные растения (лопух), деревья (дуб, баобаб, бамбук) и отрубленные части растений (пень, бревно, чурбан, чурка и др.).
Однако в каждой подсистеме зооморфных и фитоморфных метафор характеристики низкого интеллекта могут быть соотнесены со своим, особым набором сопутствующих или провоцирующих глупость признаков (упрямством, наивностью, тупостью, нечуткостью, бесчувственностью и др.). Они выступают семантическими множителями к дескриптору “глупость”: благодаря им происходит спецификация метафорической семантики и избегание смыслового дублирования.
Спецификой нашей ТГ является существенное количество предметных метафор, которые также можно найти в группе энтомонимов (Мусси 2014), но не в ТГ зоонимов. Исследуемая нами лексика становится донором для образования вторичных номинаций как в бытовой сфере (одежда, узоры, денежные средства и др.), так и в научно-технической (в ботанике, геологии и т.д.).
Наша ТГ, в отличие от соседних подгрупп фитонимов и зоонимов, регулярно развивает адъективные цветообозначения, обогащая, таким образом, лексическую подсистему цветообозначений. В данный процесс также вовлечены наименования цветов и, только эпизодически, названия травянистых растений.
В сравнении с иностранным языком “высвечивается” особая значимость тех или иных участков исследуемой нами ТГ “Наименования съедобных растений” в РЯ: русские грибные и ягодные номинации активно подвергаются процессу семантической деривации, чего не наблюдается в ИЯ (ср. боровик, сморчок, клубничка, изюминка, клюквенный цвет, брусничный цвет и др.). Данный процесс охватывает также номинации несъедобных грибов (мухомор и поганка), которые наравне со съедобными мы рассматриваем в качестве родственной, соседней группы.
При этом одно и то же метафорическое значение в одном языке, связанное с ТГ “Наименования съедобных растений”, в другом может выражаться лексемами иных фитонимических ТГ. Например, в РЯ семантика “глупость”, относящаяся к умственно ограниченному человеку, выражается в основном метафорами, образованными от наименований частей срубленного дерева (бревно, пень, чурбак, чурбан, чурка), а ИЯ обращается к группе съедобных растений (broccolo, cetriolo, zucca, zuccone и т.д.).
Метафорическая семантика в русских и итальянских словарях: анализ толковых словарей
Итак, на основании выделенных признаков рождаются такие метафоры, как ягодка и боровик. В РЯ ягодкой называют пухлую и милую девочку, ребенка (ср. итал. patatina картошка о полной, привлекательной девочке), боровиком/боровичком – крепкого, низкорослого мужчину. Эти метафоры несут в себе дополнительные коннотативные признаки, такие как, например, гендерную информацию (боровик обычно говорят о мужчине), возрастной компонент (ягодка, patatina о ребенке) и оценочно-экспрессивную коннотацию (ягодка и patatina выражают любовь и нежность по отношению к называемому лицу).
Однако в современной коммуникации происходит постоянное семное варьирование, в результате которого метафорическое значение может приобрести новые коннотации: например, боровичок, обычно употребляющийся по отношению к мужчинам, может характеризовать и крепкую женщину («Эти тетки-боровички вылезали из своих машин и шли в супермаркеты с приклеенными между жоп рейтузами или, как там они назывались … А боровичками они были, потому что кто-то сказал, что «фат из бьютифул!» (Н. Медведева, Любовь с алкоголем) [НКРЯ]), а также крупного ребенка («Шамрая я задумал представить ребенком, крупным, только что родившимся, этаким крепким боровичком, четыре пятьсот весом, потом крепким малышом, крохотным Гераклом, затем школьником, подростком, и вот первый его привод, впервые сделан шаг в преступный мир, и наконец новый Шамрай, злой, беспощадный, жестокий, бесчеловечный» (Ю. Азаров, Подозреваемый) [НКРЯ]). В данных примерах в ядре ЛЗ остаются семы, касающиеся внешнего вида человека (“полный” и “крепкий”), и прибавляется новый гендерный или возрастной компонент.
В РЯ подобная семантика (полное или крепкое телосложение) может реализоваться в лексических единицах ТГ “Названия частей дерева”, как например, колода, коряга, пень (о полном, приземистом с корявой фигурой, короткими ногами человеке) [Пуцилева 2009: 174]. Ср. quercia дуб («о сильном и крепком человеке» [DMD]). Переосмысление осуществляется на основе сходства крупного отрубленного фрагмента дерева с крупным телосложением. Однако вышеуказанные русские “древесные” метафоры отличаются от боровика конфигурацией сем, которые содержат дополнительную информацию не только о физическом облике человека (корявой фигуре) или о затрудненности в движении, но и, как мы увидим в следующем параграфе (2.6.1.2), о его низких умственных способностях.
Общеизвестно, что мужчина крепкого телосложения (и высокого роста) уподобляется, прежде всего, таким животным, как бугай, жеребец, битюг, бык (здесь нет указания на рост) и пр. [Ефимович 2012; Пуцилева 2009; Солнцева 2004]. В данных метафорических номинациях также актуализируются другие признаки, ассоциируемые с крепким организмом животного (“сильный”, “здоровый” и др.).
Для обозначения низкорослого и маленького человека в РЯ можно использовать метафору сморчок, хотя в этой метафоре содержится множество и других признаков: физические (сморщенный, невзрачный, дряхлый), физиологические (старый) и моральные (мерзкий, презренный), которые актуализируются по-разному в зависимости от контекста и намерения говорящего.
Характеристика “маленький рост” более частотна в метафорических номинациях животных маленького размера и насекомых. Например, пигалицей называют маленькую, тщедушную (невзрачную) женщину (женский аналог сморчка), букашкой и козявкой – маленького (незаметного) человека, клопом, цыпленком, воробьем – маленького ребенка (тут актуализируется и возрастной компонент) [Ефимович 2012; Мусси 2014, Пуцилева 2009]. В данных метафорах сема “маленький” может ассоциироваться не только с ростом, но и с молодым возрастом, что не наблюдается у фитометафоры сморчок, которая используется преимущественно по отношению к пожилому, сморщенному человеку (часто неприятному). Следует отметить, что когда речь идет о взрослом человеке, номинации чаще всего приобретают отрицательную коннотативную окраску, которая нейтрализуется в тех случаях, когда метафора направлена на ребенка [Мусси 2014: 110].
Интересно отметить, что в русской и итальянской МКМ эталонами высокого человека, имеющего стройное или худое сложение, являются деревья. В русской современной коммуникации стройная и рослая фигура мужчины сравнивается с тополем, кипарисом (и реже кедром или ясенем), а приятная, стройная, худенькая девушка или женщина ассоциируется с березкой, осинкой, рябинкой [Пуцилева 2009]. Все эти метафоры имеют положительную оценку. В ИЯ такие метафоры встречаются только в художественной литературе: cipresso кипарис (в сравнении slanciato come un cipresso стройный как кипарис ), frassino ясень , palma пальма и pioppo тополь (flessuoso come un frassino, come un pioppo, come una palma гибкий как ясень, как тополь или как пальма ). Широко распространенными в итальянской речи являются фитоморфизмы из других групп: fusto ствол «о мужчине с атлетическим и стройным телосложением» [GRADIT], pertica жердь «об очень высоком и худом человеке» [GRADIT], stecco сухая ветка и fuscello тростинка «об очень худом человеке» [GRADIT], giunco камыш «об очень худом и стройном человеке» [GRADIT] и др. Подобные метафоры часто встречаются и в РЯ: жердь, тростинка, былинка об очень высоком и очень худом человеке .
Для метафорической характеризации худого (и высокого) человека используются также зооморфизмы: глист тощий, очень длинный человек , выдра худая, некрасивая женщина , вобла худая, истощенная женщина , килька худая женщина , кляча худой, немощный, замученный человек , а также жираф худой, длинный человек , журавль худой, высокий человек и др. [Ефремович 2012; Мусси 2014; Пуцилева 2009; Солнцева 2004]. Несмотря на общую с фитоморфизмами семантику (худое телосложение и порой высокий рост), зооморфизмы отличаются от последних не только дополнительными дифференциальными признаками (“истощенный”, “замученный” и т.д.), но и отрицательной оценочной семантикой. Исключением являются метафоры жираф, журавль, цапля, которые все-таки имеют свою специфику: жирафом называют человека с длинней шеей, журавлем и цаплей – с длинными ногами. Внутреннее сопоставление позволяет выявить невысокую степень продуктивности данной метафорической модели.
Антропоморфные метафоры, характеризующие внутренние качества человека
Напоминаем, что деривационный процесс, в результате которого у той или иной лексемы (предмета-эталона) появляется цветовое значение, осуществляется посредством различных словообразовательных способов. В РЯ наиболее характерным является суффиксальный способ, а в ИЯ – конверсионный. В РЯ также используется такой способ обозначения цвета, как словосочетание, построенное по модели “цвет + сущ. в род. п.”, например: платье цвета голубики, забор цвета лаванды и т.д.
Интересно отметить, что Ю.Д. Апресян среди типов значений многозначных прилагательных выделяет тип метафорического переноса относящийся к Х-у похожий на Х цветом и считает его непродуктивным [Апресян, 1974: 215]. Однако прилагательные-цветообозначения исследуемой нами ТГ (малиновый, лимонный и пр.) и других фитонимических ТГ, в частности ТГ “Наименования цветов”, проявляют регулярную метафорическую “активность”. Сема “цвет”, являющаяся в содержании основного значения фитонимических единиц (малина, лимон и пр.) только потенциальной, малосущественной, в словообразовательном процессе может актуализироваться: малиновый закат, лимонный жакет и пр.
Сопоставление с другим языком позволило нам выявить не только особенности процесса словообразования цветообозначений в РЯ, но и наличие как общих, так и специфических черт цветовой картины мира двух языков.
По нашим данным (см. приложение № 5) в обоих языках съедобные растения, по сравнению с другими группами предметов-эталонов (например, цветами, сорными растениями, а также зоонимами), представлены шире. В частности, овощи и фрукты (наряду с цветами) являются самыми продуктивными: они имеют примерно одинаковый состав в двух языках. Стоит отметить, что фитоним свекла образует цветовое значение только в РЯ, а лексемы перец, грейпфрут и мандарин являются типичными только для ИЯ.
Однако при сопоставлении нам удалось выявить национально-культурную особенность русской цветовой картины мира: ягодные номинации являются эталонами преимущественно для носителей РЯ (их в 2 раза больше, чем в ИЯ).
Итак, вишневый, клюквенный и черешневый служат для обозначения темно-красного оттенка. Рябиновый, малиновый и ежевичный используются для номинации красного цвета с оттенком желтого или фиолетового соответственно. Прилагательные брусничный, клубничный и земляничный указывают на густорозовый оттенок и т.д. Ягодные номинации в основном обозначают различные тона красного цвета и используются для оттеночных характеристик разных частей человеческого тела (клюквенные губы, глаза черничного цвета, рябиновый нос и т.д.), природных объектов (малиновый закат, брусничная полоса рассвета, смородиновая ночь и др.) и одежды. В последнее время ягодные оттенки очень востребованы в сфере текстильных изделий (малиновые шторы, юбка цвета ежевики, брусничный костюм, малиновый ковер и др.) и дизайна (брусничная кухня, стены цвета ежевики, люстра-абажур насыщенного клюквенного цвета и пр.).
В итальянской цветовой картине мира “ягодные” метафоры занимают периферийное положение: цветовое значение актуализируется лишь в номинациях amarena вишня , ciliegia черешня , lampone малина , fragola клубника и mirtillo blu голубика , что дает право говорить о частичной лексико-семантической лакуне в ИЯ. Для подтверждения данной гипотезы обратимся к результатам проведенного нами ассоциативного эксперимента №2. В качестве стимулов использовались изображения ягод (брусника, малина, клюква, рябина, земляника, вишня, смородина, крыжовник, черника). Итальянским респондентам предлагалось назвать цветовые оттенки, глядя на них. По данным эксперимента, представленным в приложении №7, ягоды брусника, клюква, рябина, крыжовника, смородина не были использованы итальянскими информантами в качестве эталонов для обозначения цвета, в то время как малина, вишня, клубника употреблялись. Итак, цвет брусники информанты чаще всего называли темно-красным (20%), бордовым (8,7%), амарантовым (8,1%), цвет клюквы – красным (15%), помидорным (15%), цвет рябины – ярко-красным (15,8%), темно-оранжевым (6,8%), красно-оранжевым (6%), цвет крыжовника – ярко-зеленым (48,5%), зеленым (18,2%), а цвет смородины – черным (66,3%), темно-черным, синим или фиолетовым (15,7%).
Эксперимент также позволяет нам выявить различные способы для передачи ягодных цветовых оттенков, не имеющих специального словесного обозначения в ИЯ. Основным путем является модификация названия основного цвета (красный, синий, зеленый, черный). В данном случае модификаторами являются слова, уточняющие интенсивность цвета, как, например chiaro светло , scuro, cupo темно , vivo, vivace, acceso ярко и пр. Вторым по частотности является способ, при котором метафорически указывается на более известный носителю ИЯ предмет, обладающий данным оттенком. Например, цвет брусники похож на цвет вишни, черешни, а также на амарантовый, пурпурный и др. цвета; цвет клюквы – на цвет помидора, огня и крови; цвет рябины сходен с цветом апельсина или помидора; цвет земляники похож на цвет клубники (в цветовой итальянской картине мира клубничный и земляничный цвета являются одним цветом, хотя в РЯ они тоже часто путаются, не различаются в обывательском сознании) и т.д. Для уточнения цвета принято использовать также основные цвета, совмещаемые в оттенке, например: рябиновый цвет rosso arancione/aranciato красно-оранжевый ; крыжовенный цвет verde giallo зелено-желтый ; смородиновый nero blu/bluastro черно-синий и т.д. Наконец, другим способом, не очень распространенным по нашим данным, является использование суффиксов интенсивности: черничный bluastro, violaceo, violetto; крыжовенный цвет verdone, verdognolo, verdino4. Проведенный нами эксперимент показывает, что иногда эти два последних способа совмещаются.