Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Сочетаемость, валентность, синтагматика как теоретические проблемы современного языкознания 15
1.1. Сочетаемость 15
1.1.1. Определение термина 15
1.1.2. Морфо-синтаксическая сочетаемость 19
1.1.3. Лексическая сочетаемость 21
1.1.4. Семантическая сочетаемость 24
1.1.5. Вопрос о разграничении свободной и связанной сочетаемости 28
1.2. Валентность 34
1.2.1. Определение термина 34
1.2.2. Семантическая валентность 37
1.2.3. Синтаксическая валентность 42
1.2.4. Вопрос об облигаторной/необлигаторной и обязательной/необязательной валентностях 43
1.3. Синтагматика 45
1.3.1. Определение термина 45
1.3.2. Проблема соотношения семантики и синтагматики 48
1.4. Проблема окказиональной сочетаемости 51
ГЛАВА 2. Язык и идиостиль А. Платонова 58
2.1. Проблемы и аспекты изучения языка и идиостиля А. Платонова.. 58
2.1.1. Из истории изучения языка и стиля А. Платонова 58
2.1.2. Природа платоновского языка 67
2.1.3. Эволюция языка и слога А. Платонова з
2.1.4. Вопрос о языковых аномалиях и «косноязычии» в творчестве А. Платонова 78
2.1.5. Комическое в творчестве А. Платонова 86
2.1.6. Изобразительно-выразительные средства в произведениях А. Платонова 89
2.2. Роль синтаксических средств в формировании платоновского идиостиля. Проблема платоновской синтагматики 97
2.3. Методы изучения платоновской фразы 100
2.4. Использование Национального корпуса русского языка для подтверждения статуса окказиональности конструкций в повести А. Платонова «Котлован» 105
ГЛАВА 3. Классификация конструкций с окказиональной синтагматикой в повести А. Платонова «Котлован» 109
3.1. Грамматическая классификация конструкций с окказиональной синтагматикой 109
3.1.1. Окказиональные словосочетания 109 3.1.1.1. Замена падежа и / или предлога. Мена предложного и беспредложного управления 109
3.1.1.2. Расширение (избыточность) конструкции 112
3.1.1.3. Элиминация компонента 114
3.1.2 Окказиональное сочинение 118
3.1.3. Окказиональные бессоюзные ряды 118
3.1.4. Синтагматические нарушения в сложносочиненных и сложноподчиненных конструкциях 119
3.2. Нарушение законов лексической и семантической сочетаемости как стилистический прием 120
3.2.1. Смысловое несоответствие компонентов сочетания 120
3.2.2. Семантическая тавтология 124
3.2.3. Игра синонимами 128
3.2.4. Парономазия 133
3.2.5. Смешение стилистически разнородных элементов
3.2.5.1. Употребление разностилевых элементов 136
3.2.5.2. Употребление терминов, канцеляризмов, фразеологизмов, лозунгов
3.2.5.2.1. Образное функционирование научных терминов 139
3.2.5.2.2. Разрушение и трансформация канцелярских оборотов и штампов 143
3.2.5.2.3. Трансформация известных фразеологизмов 145
3.2.5.2.4. Экспрессивное использование лозунгов 147
3.2.5.2.5. Особенности употребления трансформированных и новых терминов, канцеляризмов, фразеологизмов
3.2.6. Оживление внутренней формы слова 150
3.2.7. Смешение видовых и родовых понятий 151
3.2.8. Контаминация смыслов 152
3.3. Тропы и фигуры речи, основанные на синтагматических «смещениях» 153
3.3.1. Метафорический перенос 154
3.3.2. Метонимический перенос 160
3.3.3. Эпитет 163
3.3.4. Особенности употребления метафоры, метонимии и эпитета в тексте повести «Котлован» 168
3.3.5. Перифраз 170
3.3.6. Антитеза 173
3.3.7. Зевгма 174
3.3.8. Оксюморон, алогизмы, фигура абсурда 177
3.4. Платоновская картина мира в зеркале окказиональной синтагматики 180
3.4.1. Тождество живого и неживого 182
3.4.1.1. Уподобление человека неодушевленному объекту 182
3.4.1.2. Уподобление неживого живому 187
3.4.1.3. Тождественность телесного и человеческого 189
3.4.1.4. Соотношение понятий эюитъ и существовать
3.4.2. Идея смерти и уничтожения 194
3.4.3. Идея надындивидуальное 199
3.4.4. Идея материализации духовного 204
3.4.5. Идея замкнутости и тесноты бытия 206
3.4.6. Идея дисгармонии бытия 207
3.4.7. Смещение границ абстрактных и конкретных существительных 211
3.4.8. Соотношение рационального и эмоционального 218
3.4.9. Использование пространственных понятий 221
Заключение 226
Список использованной литературы
- Вопрос о разграничении свободной и связанной сочетаемости
- Эволюция языка и слога А. Платонова
- 3.1.1.1. Замена падежа и / или предлога. Мена предложного и беспредложного управления
- Особенности употребления метафоры, метонимии и эпитета в тексте повести «Котлован»
Вопрос о разграничении свободной и связанной сочетаемости
Проследить рождение платоновской мысли и ее выражение в слове можно, по мнению М. М. Вознесенской и М. А. Дмитровской, через соотношение RATIO и чувства в мышлении героев А. Платонова. Слова, объединенные в семантические группы «чувство» и «разум» (ум, разум, голова, мысль, чувство и сердце), выполняют функцию субъекта действия, т. е. занимают позицию человека. Кроме того, эти понятия не существуют автономно, а объединяются, что позволяет говорить «о существовании единой, нерасчлененной области мысли-чувства» в мышлении героев А. Платонова1. Но этими двумя составляющими не ограничивается мыслительная деятельность героев. Из нее вытекает третий компонент, без которого этот процесс не может осуществиться, - язык, так как любая мысль не может существовать без словесного выражения, которое должно быть понятно участникам коммуникативного акта. Но речевые штампы, политическая терминология, лозунги, появившиеся с приходом советской власти, остаются непонятными для героев А. Платонова, поэтому, заучив их, не понимая смысла, герои видят в этих словах элементы «чужого», «непонятного» языка, путаются в их произнесении и истолковании2.
Платоновские аномалии начинают осмысляться и объясняться как «слабости нового советского языка». Так, П. А. Бодин называет несколько «источников деформации языка» в языке героев повести «Котлован»: Герои повести не понимают язык всех этих советских нововведений. Они начинают употреблять слова, не зная их и, следовательно, искажая значение. Отсюда следует: язык начинает терять одну из своих основных функций - референциальную функцию4, становясь тайным и недоступным для понимания.
Той же позиции придерживается и М. Ю. Михеев - автор многочисленных работ, посвященных языку и стилю А. Платонова. Исследователь также не оставляет без внимания тот факт, что абсурдность языка героев, а порой и языка повествователя, возникает из-за «намеренно безобразной смеси канцелярского жаргона, советских безграмотных лозунгов
Бодин, П. А. Загробное царство и Вавилонская башня о повести Платонова «Котлован» / П. А. Бодин // Классицизм и модернизм : сб. статей / Тартуский ун-т.Каф.русской литературы, Стокгольмский ун-т, Ин-т славянских и балтийских языков ; редкол.: И. Аврамец, П. А. Енсен, Л. Киселева и др. - Тарту : Изд-во Тартуского ун-та, 1994.-С. 170-172.
Газизова, А. А. Красота в ранней прозе А. Платонова / А. А. Газизова // Творчество Андрея Платонова : исследования и материалы. Библиография / РАН, Ин-т рус.лит. (Пушкинский дом). - Санкт-Петербург : Наука, 1995. - С. 55.
Сухин, Н. И. Книги XX века : русский канон / Н. И. Сухин. - Москва : Независимая газета, 2001.-С. 234. 4 Бодин, П. А. Указ. соч. - С. 172. и каких-то чрезмерных и "чрезвычайных" выражений»1. К этим «смешениям», порождающим абсурдность языка, В. В. Буйлов добавляет еще и «столкновение» церковнославянской лексики с канцеляризмами -«характерная черта клишированной советской идеологической речи»2. Б. Г. Бобылев же вообще считает, что официально-деловая лексика и фразеология, сближаясь с высокой лексикой церковнославянского происхождения, «приобретает в восприятии героев повести высшее сакральное значение» , поэтому, по мнению исследователя, «употребление в пределах одной фразы официально-деловой и высокой лексики у А. Платонова не приводит ни к "языковой смуте", ни к созданию эффекта стилистического контраста. Здесь мы сталкиваемся с проявлением особой контекстуальной нормы, обусловленной, в свою очередь, идеей повести»4.
М. Ю. Михеев считает, что именно такой, «юродствующий» язык отражает реальную ситуацию, а «настоящий, красивый и уже неподдельный платоновский язык звучит только в редкие минуты, будто в забытьи, в состоянии сна кого-то из героев»5. Таким образом, с помощью языка автор противопоставляет два мира: реальный, мир сознания, где герои и повествователь говорят «юродствующим», «некрасивым» языком, и мир «бессознательного» или «подсознательного»6, который остался лишь в воспоминаниях и снах, где герои говорят правильным, красивым, чистым языком.
Обе точки зрения нашли свое отражение в статье В. С. Библера, где автор работы, как М. Ю. Михеев и П. А. Бодин, отмечает, что язык своих произведений А. Платонов «подчинил» языку эпохи, но в то же время этот язык эпохи, по мнению исследователя, отражающий не реальный, а «фиктивный» мир, позволил родиться тем особенным, неповторимым, несущим особую смысловую нагрузку синтаксическим конструкциям, которые мы встречаем в повести «Котлован» . С. Федякин высказывает похожую точку зрения: «странный язык» Платонова, рождающий в произведениях «странный мир», - это преломление действительности, того мира, в котором живет писатель, но это мир, «увиденный иными глазами, из иного пространства»3.
О «косноязычии» А. Платонова говорили и литературоведы, которые фокусировали свое внимание прежде всего на идейно-жанровых особенностях, но не оставляли без внимания и язык писателя. Так, В. В. Васильев, дав краткий очерк творчества (прежде всего с литературно-художественной точки зрения), не упускает возможность подчеркнуть и языковые особенности А. Платонова. Исследователь отмечает, что в период написания повести «Котлован» ясность письма писателя «затушевывается» и усложняется наряду с «"бессюжетной" разбросанностью материала, вводом героев, возникающих ниоткуда и исчезающих в никуда», «косноязычием»4.
Эволюция языка и слога А. Платонова
Традиционно метафору понимают как перенос наименований по сходству внешних признаков, формы предметов, вкуса, осязания, места расположения, выполняемых функций. Существует разные классификации метафор1. Нас прежде всего интересует индивидуально-авторская метафора, представляющая те контексты, в которых нарушается синтагматическая норма: например, известно, что глагол или прилагательное, обозначающие признаки или действия живого существа, должны сочетаться с одушевленными существительными: нищий человек, покорный человек, человек стучит в дверь, человек увидит и т. д., иначе переосмысляется один из компонентов словосочетания, которое можно рассматривать как индивидуально-авторскую метафору.
У Платонова образность часто создается за счет необычного использования синтаксических конструкций с нарушением привычных для носителей русского языка норм: «прислушивался к биению своего сердца, которое тянуло все его тело в какую-то нежелательную даль жизни» [с. 101]; «отпуская из себя жар опасной жизни» [с. 79]. Правильное с точки зрения узуса употребление предлога во время требует соседства процессуального существительного, образованного от глагола конкретного действия (во время погони, чтения, беседы и т. п.), однако у А. Платонова мы находим рядом с этим предлогом экзистенциальные и качественные понятия, обусловливающие возникновение семантического «смещения» по типу метафоры: «Прежде, во время чувственной жизни и видимости счастья1» [с. 37] - А. Платонов привычное выражение «в пору любви» заменяет метафорами «во время чувственной жизни» и «видимость счастья». Предикативное метафорическое сочетание в предложении «у нее поднималось сердце от ветра всеобщей стремящейся жизни» [с. 105] представляет собой окказиональную конверсию: по аналогии с общеизвестным сочетанием «сердце упало» возникает противоположное «поднималось сердце».
Платоновские метафоры различны с точки зрения морфологической природы главного слова: выделяются две группы метафор - глагольные («Мы все свое тело выдавливаем для общего здания» [с. 41] - мучаем, терзаем себя; «перехватить его [исток] вмертвую глиняным замком» [с. 41]; «Сердце билось легко и грустно» [с. 83]; «но это желание утихло в нем без последствий» [с. 84]; «Сердце мужика поднялось в душу, отпуская из себя жар опасной жизни» [с. 79]; «и достижения все более расстилались перед его сознательным умом» [с. 101]; «чтобы сердце молотобойца и Чиклина лишь надеялось и дышало» [с. 98]; «сердце его лежало в разрушенной груди» [с. 68]; «Жизнь ее уменьшалась все дальше» [с. 86]; «ног, наполненных твердой нежностью» [с. 25]; «жмущиеся к единоличию» [с. 74]; «создавая сонную, душную незримость» [с. 63]; «в
Словосочетание «видимость счастья» встречаем в произведениях, написанных после 1930-го г. - материал из НКРЯ.
Метафору «поднималось сердце» встречаем и у М. Е. Салтыкаова-Щедрина: «Во время этого допроса у Кобылъникова как-то все выше и выше поднималось сердце, и вдруг сделалось для него ясно, что он прескверную штуку сыграл, сказавши Наденьке такую пошлость» (Невинные рассказы, 1863 г.) - материал из НКРЯ.
Конструкцию «сердце поднялось» находим у Л. Н. Андреева, но, как нам кажется, в ином значении, нежели у А. Платонова: «Сердце Павла поднялось высоко, к самому горлу, - и упало, разбившись на тысячу коротких, быстрых толчков, от которых пересохло во рту» (Весной, 1902 г.). авангарде лежишь» [с. 43]; «весь же точный смысл жизни и всемирная круглая радость должны томиться в груди» [с. 98]) и именные. Среди именных интересно выделить генитивные метафоры1 {«глушь почвы» [с. 109]; «За ним отправился Чиклин, наблюдая спину Елисея, покрытую почвой нечистот» [с. 61]; «туман вздохов» [с. 75]) - частотный троп, позволяющий автору выразить определенные идеи, которые красной нитью проходят через все произведение: - идея смерти: «старость природы» [с. 59]; «старость рассудка» [с. 105]; «грунт перестал терпеть вечность и разваливался в мелочь уничтожения» [с. 52]; «до смертельного уничтожения наивности всякой надежды» [с. 104]; «сон всего мира» [с. 96]; «Все находилось в прежнем виде, только приобрело ветхость отживающего мира» [с. 50]; «Теперь же воздух ветхости и прощальной памяти стоял над потухшей пекарней и постаревшими яблоневыми садами» [с. 50]; мотив покоя и тишины: «покой ума» [с. 22]; «покой добра» [с. 95], «забылся в глуши сна» [с. 54]; «покой истины» [с. 87]; «занятие техникой покоя будущего здания» [с. 37]; «тишина коллективного сознания» [с. 68]; «тишина недр» [с. 114]; мотив жизни: «вещество существования» с. 187, 188, 189 4; «дом будущей жизни» [с. 65]; «в зрелости своей жизни» [с. 82]; «поток существования» [с. ПО]; О генитивной метафоре у Платонова см.: Михеев, М. Ю. Жизни мышья беготня ... - С. 47-70.
О семантическом спектре мотива «ветхость» в его соотнесенности с мотивами «концов» и «начал» как одном из наиболее емких концептов см.: Злыднева, Н. В. «Ветхость» А. Платонова: между концом и началом / Н. В. Злыднева // Структура текста и семантика языковых единиц : сб. науч. тр. / Калининградский гос. ун-т ; отв. ред. Н. Г. Бабенко. -Калининград : Издательство Калининградского гос. ун-та, 2001. - С. 58-75.
Метафору «покой ума» встречаем и у А. Белого: «Цельность разума в догматике; цель догматики - самодовлеющий покой ума» (Настоящее и будущее русской литературы, 1907 г.) - материал из НКРЯ.
По мнению Е.Г.Дорониной, в конструкции «вещество существования» происходит переосмысление значений общеязыковых фразеологических единиц «для выражения концепции энергетической гармонии человека и Мироздания» (Доронина, Е. Г. мотив ущербности, болезненности бытия: «не пошевелил его в чувстве своего любопытства перед всяким ущербом жизни» [с. 110]; идея овладения временем: «иметь всю пользу будущего времени»
Словосочетание «дверь будущего» встречаем и у М. Е. Салтыкова-Щедрина: «никогда дверь будущего не была перед ним настежь раскрыта» (Мелочи жизни, 1886-1887 гг.) -материал из НКРЯ. До написания повести «Котлован» словосочетание «даль истории» встречаем у П. Д. Бобрыкина: «Воздух 60-х годов отошел уже в даль истории» (Воспоминания, 1906-1913 гг.) - материал из НКРЯ.
Словосочетание «бедность земли» есть у и Н. М. Карамзина: «Худой зимний путь (ибо весна уже наступала) и бедность земли угрожали россиянам голодною смертию» (История государства Российского, 1806-1818 гг.) - материал из НКРЯ.
Часто в генитивную платоновскую метафору включается отвлеченный компонент: «а Вощев лежал в сухом напряжении сознательности» [с. 22]; «равнодушие ясной мысли» [с. 37]; «тесноты древесины» [с. 50]; «и он кричал среди шума сознания, льющегося из рупора» [с. 53]; «вещество созданья» [с. 58]; «с жадностью собственности» [с. 67]; «безвестность всеобщего существования» [с. 74]; «выражение чуждости» [с. 74]; «примиренчество природы» [с. 80]; «звуки середняцкого настроения» [с. 85]; «дух теплоты» [с. 91]; «в летнем лесу своего детства» [с. 91]; «над снежной чистотой земли» [с. 101]; «от страха такого имущества» [с. 103]. Но есть контексты, в которых генитивная метафора включает в свой состав конкретное существительное: «сюжет сооружений» [с. 59] (вместо «силуэты зданий»), «стояло на ветру дорог бедняцкое колхозное сиротство» [с. 62], «цвет своей родины» [с. 59]; «в горячих, говяжьих щелях овечьего тела» [с. 91]; «Вощев спустился по крошкам земли в овраг» [с. 22]; «семена будущего лета» [с. 57].
Замена падежа и или предлога. Мена предложного и беспредложного управления
Хорошо известный русской литературе прием, когда в рамках одной синтаксической конструкции сталкиваются разностилевые элементы, А. Платоновым используется с совершенно иной эстетической и идеологической задачей, нежели во времена классицистической комедии: не просто рассмешить, не уничижительно выставить напоказ дурное, а подчеркнуть «неправильность» мироустройства, «новоустроенного бытия». Мы наблюдаем в рамках одного словосочетания употребление слов «высоких», «книжных», «архаичных» и слов, относящихся к разговорной лексике, просторечных.
Трансформация терминов, общеупотребительных штампов - одна из ключевых особенностей идиостиля писателя. Новая терминология, канцелярская лексика и фразеология настолько прочно входят в жизнь людей, что меняют их сознание, быт и привычное понимание мира. Многие новые термины и канцелярские обороты появляются по аналогии или по ассоциации с уже существующими. Люди начинают говорить о простых вещах, о чувствах, используя новую терминологию, зачастую не понимая ее значения, таким образом деформируя язык, который утрачивает свою важную функцию - референциальную.
Значение индивидуально-авторских конструкций в некоторых контекстах остается не до конца понятным. В некоторых случаях возможно неоднозначное прочтение художественного текста, что приводит к контаминации смыслов, возникающих в результате игры прямым и переносным значениями, обыгрывания известных устойчивых оборотов, оживления внутренней формы слова.
Синтагматические нарушения могут порождать тропы и фигуры речи (метафору, метонимию, эпитет, перифраз, оксюморон и др.). Большую группу среди изобразительно-выразительных средств представляют генитивные метафоры, использование которых обусловлено главными идеями повести: идеей смерти и уничтожения, идеей силы и власти, идеей обезличенности и др. Частотен в тексте повести «Котлован» и метонимический перенос, представленный в большей части синекдохой -характеристика человека переносится на его часть, что приводит к переосмыслению целостного образа человека: личностные качества переносятся на отдельные части его организма (туловище, лицо, голову, руки и т.д.), наделяясь определенной характеристикой, словно работающий механизм, для функционирования которого важна каждая деталь. Изобразительно-выразительные средства служат не только для создания образности произведения, что часто встречаем в художественном тексте, но и отражают действительность (метафоризируются и метонимизируются реалии того времени), абсурдность ситуации (человек осуществляет невозможное, описываются несуществующие в действительности ситуации или явления, о мертвых говорят, как о живых и др.), могут быть средством создания иронии.
Окказиональная сочетаемость активно используется Платоновым для создания идейно-эстетической основы произведения. Используя неправильную, непривычную с точки зрения узуальных норм конструкцию, автор таким образом стремится заострить наше внимание на какой-то серьезной проблеме. Ряд окказиональных конструкций отражают определенные идеи, которые четко прослеживаются на протяжении всей повести: идея смерти и уничтожения (причем умирают не только люди, но и неживые объекты), идея надындивидуальности, идея материализации духовного и др.
Нарушение привычной сочетаемости легло в основу различного рода взаимопревращений и переходов одного явления в другое. Одно из наиболее ярких «превращений» - уподобление человека и животного неодушевленному объекту. И наоборот: о предмете или неживом человеке говорят как о живом. Таким образом, переосмысляются понятия «жизнь» и «смерть», «живое» и «неживое», жизнь для людей становится равносильна смерти, а смерть иногда желаннее жизни, люди ждут ее и надеются на покой. Индивид подчас не воспринимается как живой человек, а уподобляется неживому, мертвому, поэтому логично, что в повести можем наблюдать тождественность телесного и человеческого, понятий «существовать» и «жить». В первом случае тождество поддерживается в тех контекстах, где автор предпочитает употребить слово «тело», говоря о конкретном живом человеке. Во втором случае, заменяя «жить» на «существовать», А. Платонов показывает ничтожность бытия, а возводимые дома, на строительстве которых трудятся люди, лишь место существования, причем не людей, а обезличенной массы, необходимой государству для достижения поставленной цели.
В тексте повести «Котлован» наблюдаем переход абстрактных существительных в разряд конкретных в результате использования автором целого ряда приемов: один из основных - связь со словами (чаще всего глаголами, прилагательными), которые в узусе сочетаются лишь с конкретными существительными, в результате чего абстрактное существительное овеществляется, материализуется, приобретает признаки конкретного существительного, чувства героев воспринимаются как нечто рациональное, управляемое. Необычно и использование пространственных понятий. Пространственной характеристикой наделяются: время, бытие, сознание, человек, природные явления и др.
Неправильность, неожиданность и банальность, тавтологичность фраз подчеркивают идею хаоса, дисгармонии новой жизни, мертворожденное нового общественного идеала, неверности выбранной цели, бессмысленности и неправильности пути.
«Смещение» слов в контексте с привычной сочетаемостью ярко выявляет неожиданные трансформации сознания нового человека, а нарушение связей слов в «новоязе» героев передает и копирует разрушение традиционных связей в обществе и дисгармонию в отношениях человека и природы.
Особенности употребления метафоры, метонимии и эпитета в тексте повести «Котлован»
В словосочетании «развалился в мелочь» [с. 52] мы можем предположить1, что, заменяя подходящее по смыслу существительное «кусочки» на «мелочь», автор акцентирует внимание не на количестве, а на качестве результата. Несколько замен наблюдаем с глаголом думать: «внимательно томился о том» [с. 47] (вместо думал о ); «полагал про себя» [с. 101]; маркированное как книжное (вместо думал про себя ). Особенности употребления слов-синонимов в тексте повести «Котлован»:
Употребление слов-синонимов, которые в узусе сочетаются лишь с неодушевленными существительным. В результате сочетания таких слов с одушевленным существительными происходит уподобление человека неодушевленному объекту: «Оставив блюсти девочку Жачеву» [с. 66] (вместо оберегатъ девочку ) - девочка воспринимается как неживой объект, употребляясь с глаголом, который в узусе соотносится с абстрактным неодушевленным существительным (например, «блюсти порядок/ чистоту»).
Вместо глагола «воспитать», характеризующего денотат, на который направлено действие, как живой, А. Платонов использует глагол «образовать» {«чтобы встретить бесхозяйственных бедняков и образовать из них постоянных тружеников» с. 189 ), предполагающий наличие неодушевленного объекта (в словарях эти глаголы не зафиксированы как синонимы). . Уподобление неодушевленных объектов одушевленным в результате замены одного слова синонимической пары другим: заменяя прилагательное старый на давний в словосочетании давние гвозди {«и давние гвозди торчали из него (забора. О. С), освобождаемые из тесноты древесины силой времени» [с. 50]), автор «смещает» временную характеристику из сферы личных или абстрактных денотатов (друзья, события) в область конкретных неодушевленных референтов. 3. Скрытая «игра синонимами» вызывает появление иронического подтекста. Так, необычна сочетаемость глагола «наблюдать», предполагающего внимательное рассмотрение, изучение чего-либо, с конкретным существительным «спина»: «наблюдая спину Елисея» [с. 61]. С точки зрения привычной сочетаемости вместо глагола «наблюдать» можно употребить «увидеть». Употребление этого синонима необычно и в конструкции «наблюдали сон» [с. 58] (вместо видели сон ). Заимствованный из официального языка глагол «внедриться» (в значении «протиснуться»1) в предложении приобретает ироническую коннотацию благодаря непривычному для него окружению: «Жачев сполз с крыльца, внедрился среди суетящихся ног» [с. 98].
Встречаем контексты, в которых глаголы «думать», «додумываться» заменяются на «соображать»1: «он сначала опустил голову и напряженно сообразил» [с. 60]; оборот «думать над + творительный падеж» у А. Платонова заменен на ироническое сочетание «соображать над... обстоятельством» [с. 45].
Глаголы «внедриться» и «протиснуться» не являются синонимами согласно синонимическим словарям. Ни одно слово синонимического ряда, представленного в «Словаре синонимов русского языка» 3. Е. Александровой, не может быть употреблено в данном окружении. Некоторые контексты с глаголом «думать» мы уже рассматривали выше. Глагол мысли «понял» заменяется на глагол «сообразил», не совсем уместный с точки зрения нормы в словосочетании «сообразил значение сигнала» [с. 81].
Отмечается в платоновской повести и употребление квазисинонимов1: «раздробил повозку» [с. 47] вместо разломал повозку . В предложении «Полуголый стоял без всякого впечатления» [с. 61] словоформа «без чувств» заменяется на недопустимый в данном контексте квазисиноним «без впечатлений». В предложении «Вот и еще надлежало бы и товарищу Вощеву приобрести от Жачева карающий удар» [с. 50] глагол «приобрести» употребляется вместо глаголов «получить» или «схлопотать». Будучи синонимами только в своем прямом значении, глаголы «приобрести» и «получить» совпадают лишь в одном значении: «стать обладателем, владельцем чего-либо», поэтому в данном контексте невозможна замена одной лексемы другой в синонимической паре: в словосочетании «приобрести удар» глагол «приобрести» употреблен в переносном значении.
А. Платонов также прибегает к использованию созданных им «на случай», т. е. окказиональных синонимов: так, индивидуально-авторским неологизмом «невидимость» («невидимость актива» [с. 108]) он заменяет синонимичное по значению существительное отсутствие. Словосочетание «для охранения Насти от ветра» [с. 113] с точки зрения узуальных норм можно заменить на конструкцию «для защиты Насти», так как «охрана» подразумевает непосредственное участие человека.
Замена глагола «ломаться» на «трескаться», в узусе не соединяющегося с существительным «кости», возможно, понадобилась автору для того, чтобы показать процесс, сопровождаемый характерным звуком, так как в главном предложении есть глагол со значением слухового
Некоторые из других примеров тоже являются квазисинонимами. восприятия «услышал»: «пока не услышал, как трескаются кости в его трудящемся туловище» [с. 115]1.
Изменение привычного значения: в предложении «Хозяин... стоял в своем сиротстве» [с. 85] наблюдаем необычную трансформацию значения (эмоциональное состояние субъекта действия) у существительного сиротство (= «одиночество»).
Замена нейтрального слова синонимического ряда на стилистически окрашенное: «скончаться... старым» [с. 100] по аналогии с сочетанием «умереть старым»; «вглядывался в чуждые и знакомые глупые лица» [с. 36]; «обнимая чуждое доселе тело» [с. 87] (вместо чужие); «вся изба-читальня была порожняя» [с. 79] (вместо пустая); «померкший костер» [с. 88] (вместо «погасший»).