Содержание к диссертации
Введение
ПЕРВАЯ ГЛАВА. КОНСЕКУТИВНЫЙ ИМПЕРФЕКТ В РАННИХ ВОСТОЧНОСЛАВЯНСКИХ ЛЕТОПИСЯХ
1.1. «Цепочечное нанизывание» предикатов как основной принцип синтаксического построения повествования в древнерусском летописании раннего периода 20
1.2. Консекутивный имперфект , 22
1.3. Консекутивный имперфект vs. аорист 26
1.4. Консекутивный имперфект и правила согласования совершенного и несовершенного видов в связном тексте в современном русском языке 28
1.5. Дискурсивные свойства аориста и имперфекта и развитие категории вида в восточнославянском 34
1.6. Прагматический контекст, в котором употребляется консекутивный имперфект 38
1.7. Консекутивный имперфект и летописная традиция 42
приложение: некоторые аспектуальные параллели
между древнерусским и современным чешским 45
ВТОРАЯ ГЛАВА. ПЕРФЕКТ И ПЛЮСКВАМПЕРФЕКТ В НОВГОРОДСКОЙ ПЕРВОЙ ЛЕТОПИСИ ПО СИНОДАЛЬНОМУ СПИСКУ
2.0 Проблема 52
2.1. Общая характеристика перфекта и плюсквамперфекта в древнерусском 54
2.1.1. Перфект 54
2.1.2. Книжный плюсквамперфект 56
2.2. Источники 58
2.3. Примеры 59
2.3.1. Перфект 60
2.3.2. Плюсквамперфект 81
2.3.3. Перфект и плюсквамперфект в непосредственном соседстве 86
2.3.4. Некоторые выводы 87
2.4. К вопросу о «русском плюсквамперфекте» . 88
2.4.1. «русский плюсквамперфект» в типологической перспективе 89
2.4.2. «русский плюсквамперфект» и вопрос о соотношении книжного плюсквамперфекта и перфекта 99
2.5. Аорист и имперфект в ретроспективном контексте 103
2.6. Некоторые типологические параллели 107
2.6.1. Ретроспективные формы
В относительных придаточных 108
2.6.2. К вопросу о семантической эволюции и распространении
Перфекта в летописном языке 113
2.7. Заключение 129
Приложение: плюсквамперфект в нпл 131
ТРЕТЬЯ ГЛАВА. НАРРАТИВНАЯ СТРАТЕГИЯ И УПОТРЕБЛЕНИЕ ГЛАГОЛЬНЫХ ВРЕМЕН В ПИСКАРЕВСКОМ ЛЕТОПИСЦЕ 1-ОЙ ПОЛ. XVII В.
3.1. Вводные замечания: специфика лингвистического устройства позднего древнерусского летописания 140
3.2. Источник 144
3.3. Сегментация текста 145
3.4. Таблица 147
3.5. Характер глагольной основы и функционирование производной от нее формы претерита 149
3.6. Употребление глагольных времен и тип нарратива 158
3.7. Формирование новой нарративной стратегии 162
3.8. Историко-культурный аспект смены нарративной стратегии 184
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 188
СОКРАЩЕНИЯ 193
ЛИТЕРАТУРА 193
- «Цепочечное нанизывание» предикатов как основной принцип синтаксического построения повествования в древнерусском летописании раннего периода
- Проблема
- Вводные замечания: специфика лингвистического устройства позднего древнерусского летописания
Введение к работе
Употребление прошедших времен в восточнославянских летописях (особенно древнейшего периода) - один из вопросов, которым традиционно уделяется очень серьезное внимание в исторической русистике, что неудивительно: будучи важнейшим источником для изучения древнерусского языка, летописи представляют собой повествование в прошедшем времени, в котором основными нарративными единицами являются претериты, ; составляющие, тем самым, языковой «костяк», повествования и в первую очередь характеризующие нарративную стратегию автора. Особое значение вопросу об использовании претеритов придает тот факт, что в средневековой восточнославянской письменности выбор временных форм в большой степени зависел от языковых и культурных установок пишущего. Таким образом, речь идет не только об оценке тех или иных лингвистических явлений, но также о понимании механизмов языкового сознания восточнославянских книжников, а значит, древнерусской литературы и культуры в целом.
Система прошедших времен, представленная в древнерусских книжных текстах (к которым относятся и летописи), включает несколько форм: аорист, имперфект, перфект, плюсквамперфект, а также некоторые аналитические конструкции (типа бяше ходя). В грамматиках древнерусского языка аорист обычно характеризуется как форма, используемая прежде всего для изложения последовательности событий в прошлом, имперфект как передающий фоновые состояния, процессы, многократные и узуальные действия, перфект как выступающий главным образом в прямой речи и обозначающий действия, актуальные для момента речи, а плюсквамперфект как указывающий на предшествование некоторому событию в прошлом [ДГ; Горшкова, Хабургаев 1981]. При этом аорист мог образовываться от основ как совершенного, так и несовершенного вида: в первом случае он обозначал «точечные» события, а во втором -процессы и состояния ограниченной длительности. Формы имперфекта как правило производились от основ несовершенного вида, но в ранних письменных памятниках, таких как Лаврентьевская летопись [ПСРЛ, т. I], при обозначении многократных действий регулярно встречается также имперфект от основ совершенного вида [Маслов 1954]. Перфект и плюсквамперфект представляли собой аналитические формы и состояли из связки в личной форме глагола быти и действительного причастия на -л-. У плюсквамперфекта в качестве связки выступал глагол быти в форме имперфекта или так называемого «имперфективного аориста»; некоторые исследователи (например: [van Schooneveld 1959; Goeringer 1995]) полагают, что формы с аористной и имперфектной связками были семантически дифференцированы. У перфекта роль связки выполнял глагол быти в настоящем времени, причем в 3-ем лице связка как правило отсутствовала; ряд исследователей находит различия в функционировании перфекта со связкой и без нее [Истрина 1923; van Schooneveld 1959]. Формы причастия на -л- у перфекта и плюсквамперфекта свободно производились от основ совершенного и несовершенного видов.
Анализ употребления форм прошедшего времени в книжных древнерусских текстах сталкивается с рядом специфических трудностей. Прежде всего, нам очень трудно судить о том, что собой представлял тот язык, на котором разговаривали восточные славяне в средние века. Традиционно принято думать, что исходно охарактеризованная выше сложная система прошедших времен была так или иначе представлена во всех праславянских диалектах, в том числе и восточнославянских v Впоследствии у восточных славян эта система была утрачена, и функции всех перечисленных форм взяла на себя универсальная форма на -л- (плюс некоторые аналитические конструкции, например, со страдательным причастием типа был сделай), что и находим в современных восточнославянских языках. Остается, однако, неясным, когда произошла эта перестройка глагольной системы: среди исследователей нет единого мнения на этот счет. Отсюда неизвестно, каким образом видо-временная система, обнаруживаемая в памятниках, соотносилась с разговорным узусом эпохи создания этих памятников.
Проблема усугубляется отсутствием в нашем распоряжении некнижных нарративных текстов раннего периода: едва ли не единственным исключением является новгородская берестяная грамота № 724 (1166/67, согласно [НБГ 1990-1996: 25]). Между тем, как показал Э. Бенвенист [Benveniste 1959], в нарративе может использоваться иной набор временных форм, чем в ненарративных текстах на том же языке (см. об этом подробнее ниже); поэтому лишь нарративные тексты могли бы дать материал для адекватного сравнения книжного и некнижного узуса в интересующем нас аспекте.
В научной литературе сложились два основных подхода к вопросу о соотношении разговорного и письменного языков в древней Руси. Сторонники первого - традиционного - подхода [Истрина 1923; Кузнецов 1959] полагают, что употребление прошедших времен в оригинальных восточнославянских книжных текстах (например, летописях) раннего периода (XI-XIV вв.) более или менее отражает ситуацию в разговорном восточнославянском этого времени. Однако, если принять эту точку зрения, оказывается довольно трудным объяснить некоторые факты, наблюдаемые в памятниках. В частности, как отметил еще Д.Н. Кудрявский [1909], исследовавший частоту употребления глагольных форм в Лаврентьевской летописи, -а вслед за ним Е.С. Истрина [1923], которая проанализировала употребление времен в Синодальном списке Новгородской первой летописи, перфект обычно используется в прямой речи, в то время как аорист абсолютно господствует в нарративе. Но это не смущает сторонников традиционного взгляда. Как пишет П.С. Кузнецов [1959: 205], «употребление перфекта, действительно более частое в диалоге, объясняется, по-видимому, не специфическим использованием временных форм в рассказе и в диалоге, а тем, что отношения, которые выражались древним перфектом (как и настоящим временем), чаще встречаются в диалоге, чем в рассказе». Имеется в виду, что в диалоге обычно говорится о таких событиях в прошлом, которые актуальны для настоящего, а это и есть классическое значение перфекта. Тот же тезис часто выдвигался и в отношении некнижной письменности, где также обьиной формой при передаче событий в прошлом является перфект: в документах, написанных некнижным языком (договорных грамотах, купчих, завещаниях и т.п.), обычно речь идет об «актуальных» событиях (ср., например: [Якубинский 1953: 314; Кузнецов 1959: 202-205]). Однако существуют достаточно древние тексты, в которых появление перфекта не может быть объяснено подобным образом. Так, в новгородской берестяной грамоте № 724 (1166/1167) перфект выступает «в семантической позиции, идеальной для аориста» [Зализняк 19956: 298]; в грамоте № 605 (конец 80-х гг. XI - 1 треть XII в.) перфект употреблен «вместо» плюсквамперфекта [там же: 247]; подобные примеры можно найти и в других некнижных памятниках письменности, например, в договорной грамоте Александра Невского и новгородцев с немцами в 1262-1263 г. [Обнорский, Бархударов 1999: 58]. Эти и другие подобные факты свидетельствуют о том, что явления, наблюдаемые в оригинальной книжной письменности, не следует напрямую связывать с разговорным восточнославянским.
Напротив, представители другого подхода [Issatschenko 1980- 83; Горшкова, Хабургаев 1981; Успенский 1987/2002] подчеркивают необходимость раздельного рассмотрения процессов, происходивших в разговорном и письменном языках. Согласно этой точке зрения, уже первые восточнославянские книжные тексты имели мало общего с разговорным языком в употреблении прошедших времен: такие формы, как аорист, имперфект, книжный плюсквамперфект, употреблялись в них в силу ориентации на образцовые церковнославянские тексты; они отмечали «престижный» характер соответствующих текстов, их религиозное и культурное значение. Этим книжным формам в рамках данной концепции противопоставлены элементы, связанные с разговорным узусом: появление последних в книжных текстах объясняется либо особым коммуникативным контекстом (диалоги, реплики рассказчика и т.п.), либо недостаточной компетенцией книжника.
При обращении к материалу древнерусских летописей проблема соотношения книжного и некнижного языков приобретает особое значение. Дело в том, что летописи написаны на гибридном церковнославянском языке, в котором употребляются как книжные, так и некнижные элементы [Живов 1988: 54-63]. Отсюда возникает вопрос о том, по какому принципу эти элементы распределяются в тексте летописи.
Но именно анализ летописного языка показывает, что далеко не все явления, относящиеся к употреблению видо-временных форм в древнерусской книжной письменности, находят объяснение в рамках противопоставления книжного и некнижного языков (или - в иной терминологии - регистров). Так, Эмили Кленин [1993] показала, что перфект в Лаврентьевской летописи используется для передачи событий «заднего плана», в частности, при нарушении нарративной последовательности. При этом Кленин подчеркивает, что хотя, по ее мнению, такое поведение перфекта связано с его семантической эволюцией в восточнославянском и, более того, с семантикой л-причастия в праславянском, перфект должен в первую очередь рассматриваться как «интегральный элемент» глагольной системы летописи, а не просто как представитель «чуждого» языкового регистра, незаконно проникший в книжный текст, ср.: "In predominantly Slavonic texts, L-forms can continue to have a backgrounding function, so that the opposition between L-forms and aorists has a double meaning: the presence of aorists points to Slavonic register, but within Slavonic the L-forms have a fairly well-defined structural function. Clearly, even if the L-forms are Russisms in a Slavonic text, they are meaningful in terms of the structure of the text itself, and not just in terms of assigning that structure to one of two possible registers. To the extent that L-forms mark discourse-level backgrounding in our Slavonic, they are an integral element, not intrusions from an alien register" [Klenin 1997:323-324].
Явления, не сводимые к оппозиции книжного и некнижного языков, обнаруживаются и в поздних летописях. В.М. Живов [1995] показал, что в Мазуринском летописце конца XVII века в поздних фрагментах значительно (приблизительно на 10%) возрастает количество форм прошедшего времени, образованных от основ несовершенного вида. С этим изменением коррелирует увеличение пропорции л-форм в общем числе претеритов. Как пишет В.М. Живов [1995: 69], «пропорция форм несовершенного вида у л-форм приблизительно на 20% выше, чем у простых претеритов, и это, конечно, статистически весьма значимое отличие. Оно означает, что способ изложения событий с помощью простых претеритов отличается от способа изложения событий с помощью л-форм, и это обстоятельство требует объяснения». Поскольку простые претериты (аорист и имперфект) и л-формы противопоставлены как, соответственно, книжные и некнижные формы, было бы естественно предположить, что изменение пропорций основ совершенного и несовершенного видов в летописи также связано с этим противопоставлением. Однако такая интерпретация едва ли приемлема.
Дело в том, что вид никогда не рассматривался в числе категорий, релевантных для противопоставления книжного и некнижного языков. Более того, как представляется, это в принципе невозможно, хотя бы потому, что в русском языке у совершенного и несовершенного видов отсутствуют четкие формальные показатели, по которым их можно было бы противопоставить. Между тем, непременным свойством грамматических категорий, релевантных для указанной оппозиции (например, категорий времени или числа), является наличие формальных показателей, позволяющих отличить «книжную» форму от соответствующей «некнижной» (например, аорист или имперфект от л-формы, двойственное число от множествен ного). Основы совершенного и несовершенного вида (за исключением лишь вторичных имперфективов на -ива/-ыва) не имеют легко опознаваемых формальных признаков и, следовательно, не могут быть включены в данную систему противопоставлений. Таким образом, интерпретация того факта, что «в летописной письменной традиции изложение, пользующееся л-формами, в большей мере способствовало употреблению форм несовершенного вида, чем изложение, пользующееся простыми претеритами» [Живов 1995: 69], требует иных аргументов, нежели «register harmony»: оппозиция книжный/некнижный язык здесь ничего не объясняет.
Для того чтобы понять природу тех явлений, на которые обратили внимание Э. Кленин и В.М. Живов, следует в первую очередь рассматривать не генетические, а функциональные характеристики соответствующих форм. Как пишет В.М. Живов [1996:19], «само по себе происхождение элементов не определяет связанных с ними социокультурных коннотаций, существенно не происхождение элемента, а его квалификация в языковом сознании носителей, т.е. не генетические, а функциональные параметры».
Между тем, функциональным характеристикам видо-времен-ных форм уделялось явно недостаточное внимание в исторической русистике. Это обусловлено тем, что на протяжении последних десятилетий в работах по истории русского языка использовались в основном подходы и терминология, разработанные в рамках структурализма, что, разумеется, на определенном этапе оказалось достаточно плодотворным, но, в то же время, создает известные трудности и ограничения. Так, структуралистский принцип описания языка как системы значимых оппозиций предполагает, что «одному формальному показателю должен непременно соответствовать один элемент плана содержания» [Плунгян 1998, 337] (В.А.
Плунгян называет это "принципом изоморфизма формы и значе- , ния"). Отсюда - стремление определить «инвариантное», или «основное», значение любой грамматической формы, часто в ущерб различным «второстепенным», «контекстно обусловленным» значениям, которым уделяют значительно меньше внимания, а иногда просто игнорируют, видимо, считая чем-то случайным, «несистемным». В результате «основное» значение, охватывающее максимальное число возможных «модификаций», часто оказывается предельно абстрактным и далеким от конкретных употреблений, а многие важные аспекты функционирования языковых единиц упускаются.
Структурный анализ называют также формалистическим, поскольку за основу в нем берется языковая форма и этой форме сопоставляется одно значение. Формалистическому подходу в современных морфологических теориях противопоставляется функциональный подход, принимающий за точку отсчета значение, семантику, функцию. Соответственно, основным объектом изучения становится функционирование языковой единицы, основной задачей - максимально полное исчисление и описание функций, которые она может выполнять. Вместе с тем, одну и ту же функцию могут выполнять несколько языковых единиц, т. е. одному элементу плана содержания могут соответствовать несколько формальных показателей [Карцевский 1929]. Это еще один чрезвычайно привлекательный аспект функционального подхода, в том числе и с точки зрения изучения эволюции языкового (в частности, письменного) узуса.
Для изучения функционирования видо-временных форм большое значение имеет введенное Э. Бенвенистом [Benveniste 1959] противопоставление двух планов употребления языка - плана речи (plan de discours) и плана повествования (plan de rhistoire). На при мере французского языка Бенвенист продемонстрировал, что выбор видо-временных форм может быть обусловлен типом коммуникативной ситуации: так, во французском простое прошедшее (passe simple) используется только в письменном нарративе. А.А. Зализняк полагает, что похожая ситуация имела место и в древнерусском, где, по его мнению, «аорист был не позднее XII в. (возможно, и раньше) оттеснен в сферу пассивного знания: в обыденной устной речи он уже не употреблялся - его заменял перфект, ставший универсальным выразителем прошедшего времени. Однако носители языка все еще без труда понимали аористы при чтении или слушании читаемого текста и правильно (с морфологической и семантической точки зрения) их употребляли, когда писали летописный или официальный текст. Аналогией здесь может служить статус passe simple (весьма близкого по функции к аористу) в современном французском языке: это время полностью отсутствует в разговорной речи, но свободно используется в литературных и сходных с ними текстах, не вызывая при этом трудностей у читателя» [Зализняк 19956:155].
Опираясь на идею Бенвениста о противопоставлении двух планов употребления языка, а также на введенное Г. Рейхенбахом [Reichenbach 1947] понятие точки отсчета, Е.В. Падучева [1996] показала, что в нарративе ориентированные на говорящего дейкти-ческие элементы разговорного языка (к которым относятся и видо-временные формы) либо вовсе не употребляются, либо меняют интерпретацию, т.е., в терминологии Падучевой, переходят из речевого режима интерпретации в нарративный.
В рамках «плана повествования» по Бенвенисту (или «нарративного режима интерпретации» по Падучевой) выделяются основная линия повествования (foreground) и «фон» (background), ср. [Hopper 1979]; для их передачи могут использоваться различные языковые средства.
В силу вышесказанного, в работе широко применяется дискурсивно-прагматический анализ, предполагающий рассмотрение функций видо-временных показателей не на уровне отдельных словоформ, словосочетаний и предложений, а на уровне крупных фрагментов текста. Такой анализ позволяет выявить те аспекты употребления рассматриваемых форм, которые обычно ускользают из поля зрения при традиционном «денотативном» подходе, ср.: [Плунгян (в печати)].
В использовании новых, нестандартных для исследований, посвященных истории русского языка, подходов состоит научная новизна работы. Как представляется, привлечение ряда выводов современной теоретической лингвистики может способствовать решению многих проблем, с которыми сталкиваются историки русского языка, - как старых, так и тех, на которые лишь недавно было обращено внимание. В последнее время в морфологической семантике произошли существенные сдвиги, в результате которых в значительной степени изменилась трактовка таких понятий, как «грамматическое значение» (см.: [Плунгян 1998]), вид и время глагола (см.: [Падучева 1996]), большее значение стало придаваться взаимосвязи морфологии и синтаксиса (ср. различные теории лингвистики текста), интенсивно ведутся исследования в области нарративной семантики. Адекватное использование новейших лингвистических теорий в исторической русистике представляется тем более оправданным, что во многих из них делается особый акцент на необходимости преодоления искусственного разделения синхронии и диахронии, и в этом смысле, как нередко отмечается, можно даже говорить о частичном возвращении к историко-филоло гическим традициям XIX в. В этих условиях появляется возможность существенно расширить (и частично обновить) теоретическую и методологическую базу историко-лингвистических исследований.
Еще один важный аспект изучения летописной традиции, обсуждаемый в работе, - лингвистическая гетерогенность летописи. Как пишет А.А. Гиппиус [2002: 149-150], «еще недавно лингвистическое изучение летописей велось лишь путем суммарного описания отдельных списков или же их частей, написанных разными писцами. В последнее время, однако, ситуация изменилась, и теперь уже очевидно, что наибольшие возможности открывает иной подход, направленный на изучение языковой гетерогенности летописей как памятников, не только сложных по составу, но и представляющих особое, анналистическое направление средневековой историографии. Именно анналистическая природа летописи, создаваемой в течение длительного времени путем постепенного накопления погодных записей (анналов), делает ее способной отразить, в пределах одного текста, постепенность языковой эволюции на протяжении нескольких столетий» (разрядка А.А. Гиппиуса). Кроме процитированной статьи А.А. Гиппиуса, данное направление исследований представлено в уже упоминавшихся работах Э. Кленин [Klenin 1993] и В.М. Живова [1995], а также в [Гиппиус 1996, 1999; Тимбер-лейк 19976; Timberlake 2000].
Лингвистическая гетерогенность особенно ярко выражена в поздних летописях, что объясняется как длительностью описываемого в них периода истории, так и многослойностью источников. В данной работе исследуется лингвистическая гетерогенность одной из известнейших поздних древнерусских летописей - Пискаревского летописца первой трети XVII в. Изучение столь поздней летописи ставит особые проблемы. В XVII в. летописные своды, как правило, компилировались из большого числа довольно разнородных источников, причем ранние фрагменты (в основе которых лежит обычно Повесть временных лет) довольно сильно отличаются в языковом плане от поздних фрагментов. Тем не менее, исследование показывает, что и здесь языковые изменения носят во многом постепенный, преемственный характер и обусловлены не только и не столько различиями в языке протографов, сколько возникновением «нестандартных коммуникативных задач» (ср.: [Живов 1998:226]), перед лицом которых оказывается летописец.
Именно изучение Пискаревского летописца XVII в, с точки зре- -ния его лингвистической гетерогенности, выраженной в употреблении видо-временных форм, и послужило отправным пунктом для настоящей работы. Наблюдения за тем, как постепенно - в течение столетий - меняется летописный язык, естественным образом вызвали интерес к тому, как в данном отношении устроены исходные, древнейшие летописные тексты, дошедшие до нас в самых ранних списках. Оказывается, что отсюда берут начало не только те черты, которые в позднем летописании несомненно противопоставляют летописный узус устному разговорному, но и те, которые напротив, как обычно полагают, формируются под влиянием последнего. Так, поскольку к XVII в. аорист и имперфект уже безусловно были утрачены в разговорном языке, предполагается, что в их употреблении действовал следующий механизм пересчета: там, где в разговорном языке употребляется совершенный вид, в летописи ставился аорист, а там, где в разговорном - несовершенный вид, в летописи использовался имперфект. Однако анализ материала показывает, что на самом деле употребление совершенного и несовершенного видов в современном русском языке и аориста и имперфекта в летописном языке не вполне совпадают. Один пункт несов падения хорошо известен - это аорист от основ несовершенного вида, который встречается главным образом в лимитативных контекстах. Другое расхождение привлекало меньшее внимание. Речь идет об ингрессивном употреблении имперфекта от основы несовершенного вида, иными словами, об употреблении имперфекта при изложении последовательных событий. В современном литературном русском языке несовершенный вид не употребляется таким образом. Между тем, в летописных текстах - как ранних, так и поздних - такое употребление имперфекта встречается достаточно регулярно. Следовательно, книжник, занимавшийся составлением летописи в XVII в., используя имперфект, опирался не только на свой разговорный язык, но и на знание ранее написанных летописных текстов, в которых он находил, в частности, ингрессивное употребление имперфекта. Более того, такое употребление, по-видимому, подчеркивало разницу между тем, как строится нарратив в живом русском языке и в языке книжном.
Другим примером преемственности поздних летописных текстов по отношению к ранним является употребление в них перфекта (л-форм). Как показала Э. Кленин [Klenin 1993], в Лаврентьевской летописи перфект используется главным образом при нарушении нарративной последовательности. В связи с этим представляется неслучайным, что в поздних древнерусских летописях (XVII в.) увеличение пропорции л-форм среди других форм прошедшего времени происходит параллельно с усложнением синтаксической и риторической структуры повествования. Так, в Лаврентьевской летописи и в Новгородской первой летописи по Синодальному списку перфект часто используется в относительных и дополнительных придаточных. То же самое обнаруживаем и в поздних летописцах типа Пискаревского (в тех фрагментах, где описываются, события позднего средневековья), с той разницей, что здесь паратаксис, являющийся основным принципом организации повествования в раннем летописании, уступает место гипотаксису; следовательно, увеличивается количество придаточных предложений, которые и благоприятствуют массовому проникновению форм перфекта (л-форм) в летописный текст. Кроме того, как показывает анализ материала, в ранних летописях перфект обычно употребляется в нарративе (прямая речь нас в данном случае не интересует) в тех случаях, когда летописец в более или менее явно выраженной форме обращается к читателю - для напоминания о том, что ему (читателю) уже известно либо из предыдущего текста, либо в силу наличия у него тех знаний, которые входят в общую для читателя и пишущего «модель мира». В свою очередь, использование л-форм в поздних летописных памятниках также в большинстве случаев связано с выходом за пределы «нарративного режима интерпретации» (Падучева) и хотя бы частичной имитацией «канонической» коммуникативной ситуации, при которой существуют говорящий и слушающий (resp. пишущий и читатель). Отсюда можно сделать вывод, что хотя резкое увеличение пропорции л-форм (или даже их преобладание) в поздних летописях безусловно связано с тем, что в данное время простые претериты отсутствовали даже в пассивной памяти носителей языка, постепенное распространение л-форм происходило в соответствии с теми тенденциями, которые наметились уже в самых ранних памятниках.
Таким образом, в работе рассматриваются различные вопросы, связанные с употреблением временных и видовых форм в летописях, однако все они объединены общей проблематикой, и можно надеяться, что их комплексное изучение в конечном счете способно прояснить контуры общей картины употребления видо-временных форм в древнерусском летописании - как на отдельных этапах его развития, так и в диахронии.
Структура работы. Диссертация состоит из трех глав. Первая глава посвящена анализу ингрессивного употребления древнерусского имперфекта, которое не получило должного внимания в научной литературе. Материалом здесь послужили в основном ранние летописи - Новгородская первая летопись по Синодальному списку (НПЛ) и Повесть временных лет (ПВЛ) по Лаврентьевскому (Лавр., ПСРЛ, т. I) и Ипатьевскому (Ип., ПСРЛ, т. II) спискам (Лавр, и Ип. цитируются по ПСРЛ в упрощенной орфографии), для сравнения привлекается также материал более поздних летописей - Писка-ревского (ПСРЛ, т. XXXIV) первой трети XVII в. и Мазуринского (ПСРЛ, т. XXXI) последней четверти XVII в. Во второй главе рассматривается вопрос о том, каким образом соотносятся друг с другом плюсквамперфект и перфект в «плюсквамперфектном» значении в Новгородской первой летописи по Синодальному списку. В третьей главе исследуется употребление глагольных времен и видов в Пискаревском летописце первой трети XVII в., причем особое внимание уделяется тому, каким образом употребление видо-временных форм меняется от ранних фрагментов летописи к поздним; иными словами, в этой главе рассматривается глагольный аспект лингвистической гетерогенности Пискаревского летописца.
«Цепочечное нанизывание» предикатов как основной принцип синтаксического построения повествования в древнерусском летописании раннего периода
Прежде чем перейти к непосредственному анализу функционирования форм прошедшего времени в древнерусском летописании, нужно кратко охарактеризовать основные принципы синтаксического построения летописного повествования. Как представляется, эти принципы очень важны с точки зрения употребления видо-вре-менных форм. Дело в том, что в раннем русском летописании довольно строго соблюдается принцип линейного хронологического развертывания событий (слева направо), что находит своеобразное отражение в синтаксической структуре памятников. Как и для большинства письменных памятников, представляющих собой, по сути, «первые шаги» какой-либо молодой, неразвитой письменной традиции, для Новгородской первой летописи по Синодальному списку (НПЛ) и - в несколько меньшей степени - для Повести временных лет (ПВЛ) характерен паратаксис, т. е. наличие преимущественно сочинительной связи между простыми предложениями. Одной из первых на это обратила внимание Е. С. Истрина, писавшая о НПЛ: «Как на особенность Синодального списка, можно указать на повторяемость союзов «и» и «а» перед несколькими сочиняемыми предложениями, которые как бы нанизываются одно за другим вне указания на оттенки взаимоотношения» [Истрина 1923: 197]. «Цепочечное нанизывание» предикативных единиц, (как иногда называют это явление) основано на принципе соблюдения строго линейной последовательности в изложении событий, где факты передаются в том порядке, в котором они происходили, каждое новое предложение (сказуемое) сообщает о последующем по времени событии (см.: [ИГРЯ 1979: 8, 27]). Простые предложения, включенные в «цепочку», имеют и внутренние структурные особенности: в них «сказуемое чаще всего предшествует подлежащему, оно ставится в начале предложения после союза м» (ИГРЯ 1979,28).
Помимо того, что, как было сказано выше, такой способ изображения событий, при котором порядок следования предикатов иконически отражает порядок следования обозначаемых ими событий, вообще характерен для неразвитых письменных традиций, здесь играют существенную роль и иные культурные факторы, а именно -раннесредневековые представления о времени и истории, а также о смысле и задачах работы историка-летописца. Коротко их можно изложить так: для ранних русских летописцев история - функция времени, все события погружены в единый временной поток, имеющий, в соответствии с библейско-христианской доктриной, начало и конец, и задача летописца - запечатлеть их в Слове, по возможности не вмешиваясь в их ход и не привнося ничего своего (ср.: [Гиппиус 2000,454-455]).
Разумеется, изложенная характеристика в известной мере упрощает ситуацию, не учитывая таких весьма употребительных в славянской книжной письменности конструкций, как дательный самостоятельный и иные причастные обороты, различные типы придаточных предложений (впрочем, и они в большинстве случаев подчиняются принципу линейного логического развертывания событий). Тем не менее, в качестве своего рода упрощенной модели приведенное описание достаточно адекватно отражает то, что мы находим в ранних летописных текстах, и может быть использовано в целях настоящей работы.
Наша задача состоит в том, чтобы показать, что в нарративной последовательности, построенной в основном по принципу «цепочечного нанизывания» предикатов, может использоваться не только аорист (основная нарративная форма), но и имперфект (который сохраняет при этом ряд семантических особенностей).
«Цепочечное нанизывание» предикатов как основной принцип синтаксического построения повествования в древнерусском летописании раннего периода
Древнерусский перфект состоит из связки в форме глагола быти в настоящем времени и причастия на -лъ; в третьем лице связка в большинстве случаев отсутствует. Ряд исследователей находит различия в функционировании перфекта со связкой и без нее [Истрина 1923; van Schooneveld 1959]. Согласно классическому определению, перфект «обозначал отнесенное к настоящему времени состояние, являющееся результатом совершенного в прошлом действия» [Борковский, Кузнецов 1965: 275]. Именно в этом значении, в соответствии с традиционной точкой зрения, перфект чаще всего выступает в прямой речи. В нарративе же он чаще выполняет иную функцию, на которую, по-видимому, первой обратила внимание Е. С. Истрина, отметившая, что в НПЛ «причастие на -лъ» последовательно употребляется в некоторых типах придаточных предложений, «причем явление, обозначенное им, не входит в последовательную цепь событий, но стоит особняком, относясь к предшествующему времени» [Истрина 1923: 199]. То же значение у перфекта (назовем его ретроспективным) отмечал Р. Якобсон [Jakobson 1948]1 и другие исследователи (см. выше). На первый взгляд, это можно было бы трактовать как расширение канонического употребления перфекта: будучи формой, обозначающей действие в прошлом, результаты которого сохраняются в момент речи, он может использоваться и для обозначения действия, актуального для некоторого момента в прошлом. Но в действительности ситуация сложнее: как показала Э. Кленин [Klenin 1993], ретроспективный перфект чаще всего имеет значение не-резулыпа-тивное, не-актуалъное, а следовательно, не выводимое простым путем из его канонического значения.
Трактовки летописного употребления перфекта сильно варьируют в зависимости от того, к какому времени тот или иной исследователь относит утрату аориста в восточнославянском и, соответственно, превращение перфекта в форму простого прошедшего времени. Как уже говорилось во Введении к диссертации, здесь существуют две основных точки зрения: согласно первой («традиционной»), аорист и перфект оставались семантически противопоставленными вплоть до, по крайней мере, середины XIII в., и, таким образом, ранние письменные памятники непосредственно отражают ситуацию в «живом» языке; согласно второй («ревизионистской», по терминологии Э. Кленин), аорист был утрачен в разговорном восточнославянском уже в XI в.; следовательно, практически с самого начала восточнославянской письменности его употребление было обусловлено ориентацией на образцовые книжные тексты, а употребление перфекта - влиянием разговорного языка.
Вводные замечания: специфика лингвистического устройства позднего древнерусского летописания
Поздняя древнерусская летопись представляет собой уникальный культурный и лингвистический феномен. В типичном летописном своде XVII века, где повествование начинается с расселения потомков Ноя и заканчивается царствованием Алексея Михайловича, первые и последние части настолько отличаются друг от друга, что их почти невозможно представить в составе одного и того же текста. Абсолютно меняются структура и язык повествования, цель, которую ставит перед собой пишущий, - в конечном итоге, само понимание истории. Однако сам факт существования данного текста несомненно свидетельствует о том, что он мыслился его автором (или составителем — имеется в виду создатель конкретного списка) как цельное произведение и, следовательно, эти совершенно непохожие друг на друга фрагменты являются (в его понимании) частями единого целого. Принимая во внимание чрезвычайное своеобразие данного типа текстов, целесообразно, прежде чем приступить к непосредственному изучению его морфологических и синтаксических особенностей, попытаться выделить хотя бы самые основные его отличительные черты.
Одной из таких черт является нарративностъ. Летописный текст - нарративный, поскольку в нем описывается последовательность сменяющих друг друга во времени событий. Это текст, повествующий об истории, содержательной доминантой которого является понятие времени. Этим в первую очередь обусловлено его глобальное смысловое единство и связность. Поэтому при лингвистическом изучении летописи в центре внимания оказывается нарративная стратегия автора, то есть: каким образом автор описывает последовательность происходящих событий, как он их трактует, какие грамматические и прагматические категории при этом оказываются в тексте ключевыми и т.д.
Поскольку минимальными нарративными единицами текста являются глагольные предикаты, ясно, что изучение глагольной системы летописного текста и ее функционирования имеет здесь основополагающее значение. Можно утверждать, что факторы, релевантные для выбора той или иной глагольной формы, в большом ряде случаев релевантны также и для выбора нарративной стратегии в целом. Именно эта взаимосвязь представляет наибольший интерес.
Вторым важнейшим признаком летописного текста является гетерогенность. Летописный текст - гетерогенный, поскольку язык, которым описываются соответствующие исторические события, со временем меняется, но каждый последующий летописец в той или иной мере сохраняет лингвистические характеристики текста, доставшегося ему от его предшественника. Более поздние части летописи в большей или меньшей степени отражают изменения, происшедшие в письменном языке со времени создания первых летописных памятников [Живов 1995]. Проблема гетерогенности и проблема нарративной стратегии взаимосвязаны: само понятие гетерогенности летописи подразумевает, что в разных ее фрагментах используются разные нарративные стратегии и что соответствующие различия имеются в используемых автором источниках.
Таким образом, летописный текст позволяет сопоставить различные способы изложения событий и пронаблюдать изменения, происходившие в этой области со времени создания древнейших летописных сводов. Отсюда возникает следующая задача: выявить совокупность факторов, определяющих выбор той или иной нарративной стратегии в процессе порождения летописного текста. Как представляется, среди этих факторов можно выделить два наиболее важных - фактор преемственности и коммуникативный фактор.