Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Теоретические предпосылки изучения лексики северо-восточных костромских говоров .14
1.1. Этнолингвистический подход к изучению лексики русских народных говоров 14
1.2. Костромские северо-восточные территории в районе верхней Унжи как особое этнодиалектное образование 19
1.2.1. География северо-восточных поунженских территорий Костромской области 19
1.2.2. Историко-этнографический очерк северо-восточной части Костромского края 23
1.2.3. Поунженские костромские говоры в диалектном членении русского языка 32
1.3. Источники изучения лексики северо-восточных костромских говоров .40
Выводы по 1 главе 48
Глава II. Специфика лексики северо-восточных костромских говоров (этнолингвистический, структурно-семантический и ареальный аспекты) 51
2.1. Произведения И. М. Касаткина как источник изучения диалектной лексики поунженских костромских говоров (этнолингвистический аспект) 51
2.1.1. Выразительные средства в произведениях И. М. Касаткина как способ передачи этнодиалектного своеобразия северо-восточных территорий Костромского края 51
2.1.2. Специфика восприятия «чужого» в речи поунженского крестьянства 59
2.2. Особенности номинации, семантики, словообразования и функционирования лексики различных тематических групп в северо восточных поунженских костромских говорах .64
2.2.1. Лексика тематической группы «Сплав» .64
2.2.2. Лексика народного этикета 73
2.2.3. Лексика материальной культуры 81
2.2.3.1. Названия крестьянских построек 81
2.2.3.2. Лексика по теме «Домашняя утварь» 86
2.2.4. Названия предметов и явлений окружающей природы .91
2.2.5. Прозвищная лексика 99
2.2.6. Служебная лексика 102
Выводы по 2 главе 110
Глава III. Лексика Поунженского края материалов И. М. Касаткина и её лексикографичское отражение 112
3.1. Диалектная лексикография на современном этапе 112
3.2. Перспективы создания словаря северо-восточных костромских говоров по материалам произведений И.М. Касаткина 126
3.2.1. Костромская диалектная лексика в текстах И. М. Касаткина как материал для лексикографирования 126
3.2.2. Принципы, способы и приёмы словарной обработки материалов И. М. Касаткина для создания авторского областного словаря 134
Выводы по 3 главе 138
Заключение 141
Список литературы 146
Список использованных словарей, справочников, картотек и их условных сокращений .169
Приложение I. Словник диалектной лексики, извлечённой из произведений И. М. Касаткина 175
Приложение II. Фрагмент Словаря костромских поунженских говоров 184
Приложение III. Карты Костромской области и Костромской губернии .194
- География северо-восточных поунженских территорий Костромской области
- Выразительные средства в произведениях И. М. Касаткина как способ передачи этнодиалектного своеобразия северо-восточных территорий Костромского края
- Названия предметов и явлений окружающей природы
- Принципы, способы и приёмы словарной обработки материалов И. М. Касаткина для создания авторского областного словаря
География северо-восточных поунженских территорий Костромской области
Зависимость многих составляющих культуры от географического фактора не вызывает сомнения. Местоположение, географическая среда, ресурсы, природные и климатические особенности в огромной степени определяют основные хозяйственные занятия населения. «В зависимости от географической среды развивается материальная культура народа, а от уровня его общественного состояния – культура духовная» [Русские: 11].
Костромская область, расположенная на северо-востоке Европейской части России в верхнем Поволжье, тянется широкой полосой на северо-восток и север от г. Костромы. Бассейн реки Волги делит её на Заволжье (левый берег) и Правобережье. Основная часть территории расположена по левому берегу реки Волги. Костромская область граничит на юге с Ивановской и Нижегородской, на западе с Ярославской, на севере с Вологодской, на востоке с Кировской областями. Все границы проходят по равнинной территории и являются удобными для экономических связей с соседними областями и другими районами страны [Королёв: 6].
Климат Костромской области умеренно-континентальный. Большое влияние оказывают на него холодные воздушные массы Арктики. Весной и осенью они вызывают заморозки, которые губительно действуют на растительность огородов и садов [Ерёмин: 7]. Условия климата способствуют произрастанию льна-долгунца, картофеля, зерновых и бобовых культур. Хорошо растут луговые и посевные травы, благодаря чему развито молочное животноводство [Королёв: 22]. Основное богатство Костромского края – лес. Особенно богаты им северные и северо-восточные районы. В них лесистость превышает 70 процентов территории. Преобладают хвойные породы: ель и сосна [Там же: 30].
В северную часть области заходят отроги Северных Увалов, являющихся водоразделом бассейнов рек Северной Двины и Волги. Вблизи них расположены северо-восточные районы Костромской области (часть Кологривского и Межевской), находящиеся в бассейне левых притоков Волги: Унжи и Ветлуги.
Учитывая условия почвы, количество лесов и заселение районов, в Костромской губернии выделяется 5 частей [КГЭС: 31: 410]. Рассматриваемая нами территория принадлежит к лесному краю губернии. «Местность между устьями Межи, Чёрного Луха и населённым прибрежьем Ветлуги представляет впадину, поникающуюся также к западу. Впадина эта – бесплодное песчаное пространство, заросшее крупным лесом и кустарником и покрытое во многих местах болотами. Здесь находится Понизовская казённая лесная дача, одна из самых больших в губернии. Край этот малонаселён, дик и угрюм. Почва Приветлужья в верховьях реки преимущественно суглинок, на среднем течении Ветлуги она песчаная. Край этот – беднейший в губернии» [Там же].
Рассматривая лесное хозяйство Кологривского уезда, В. Матренинский объединяет территорию восточной части Кологривского и западной части Ветлужского уездов (междуречье Унжи и Ветлуги) по общности лесорастительных условий, в связи с однородностью её рельефа и ряду других признаков: «большая часть речных систем гидрографической сетки имеет направление с севера на юг; главнейшей же водной артерией является река Унжа, берущая начало в болотах Тотемского уезда Вологодской губернии. В прорезывающую весь уезд с севера на юг и извилистую в своем течении Унжу впадают с левой стороны Святица, Пичек, Пеженка, Княжая, Межа и Пумена. Истоки большинства перечисленных рек находятся также в Вологодской губернии» [Матренинский: 167]. Весной от таяния глубокого снега реки разливаются и несут свои воды в Унжу, ширина которой в продолжение трёх недель достигает более 400 метров, создавая условия для навигации, которая продолжается с весны до октября. «На восток от реки Унжи по соседству Ветлужскому уезду протекает другая крупнейшая в Заволжье река – Ветлуга. Ограничиваемое этими двумя реками пространство, междуречье Унжи и Ветлуги, представляет собой равнину с пологими возвышенностями» [Там же]. Описываемую местность автор относит как по географическому положению, так и по характеру климата «к северному поясу, что отчасти подчёркнуто господством однородных хвойных насаждений на больших пространствах. К отличительным чертам местного климата можно отнести постоянное присутствие влажности, происходящей от обилия лесов в этой местности и качеств почвы, сохраняющей почти постоянную свежесть. Весна вообще здесь наступает поздно, но довольно быстро, причем правильный ход её нарушается так называемыми «возвратами холодов». Зима не особенно сурова, но продолжительна: средняя температура пяти месяцев в году лежит ниже нуля. Можно сказать, что в Унженском крае морозов не бывает только в три летние месяца. В среднем по губернии земля бывает покрыта снегом 169 дней» [Матренинский: 168]. Зона, к которой принадлежит описываемый район, отнесена к полосе тайги, где все естественно-исторические факторы (заселение данной местности хвойными и хвойно-лиственными лесами и присутствием верещатников и болотистых пространств) способствуют образованию подзолистого типа почв. В районе междуречья Унжи-Ветлуги преобладающие почвы – песчаные [там же]. Вследствие невыгодных климатических и почвенных условий земледелие здесь находится в плохом состоянии. Обилие же лесов предоставляет человеку широкое поле деятельности в применении различных лесохозяйственных мероприятий. Спокойное и плавное течение рек Унжи и Ветлуги создавало все условия для осуществления сплава леса, которым издавна славилась Костромская губерния [Кучин: 7].
Значение Унжи для Кологривского района было огромным. «Помимо того, что первые пароходы привозят значительные грузы для снабжения края, запасы керосина для большего Северного района, Унжа имеет особенное значение как сплавная система лесоматериалов района….Период сплава на унженском бассейне даёт заработок 7395 сплавщикам» [Счастливцев: 26]. В то же время Унжа представляла собой и единственное сообщение северо-восточных территорий губернии с другими районами, поскольку здесь отсутствовали железнодорожные и шоссейные пути. «До ближайшей станции Северной железной дороги – Мантурово 12 км. Единственный водный путь по р. Унже для пароходного движения ограничен полутора месяцами после весеннего вскрытия реки» [Там же: 45].
Данные обстоятельства служили причиной ограниченных контактов населения заунженских деревень с жителями других районов. Долгое время этому способствовало и административное обособление восточной части области. За историю существования костромской земли её границы претерпели множество изменений (особенно это коснулось северо-восточных районов) [Волков 2004: 156]. После распада Ростово-Суздальского края на отдельные феодальные княжества в XIII веке западная часть нынешней Костромской области вошла в состав Костромского княжества, восточная – в состав Галичского княжества [Троицкий: 352]. Такое политическое и административное разобщение территорий сохранялось и в последующие эпохи: при создании в XIV веке Костромского и Галичского уездов; в начале XVIII столетия при разделении России на губернии и провинции (Галичская провинция вошла в состав Архангелогородской губернии, Костромская провинция – в состав Московской губернии). Таким образом, западные области всегда тяготели «к Владимиру, Ярославлю и другим центрам Верхнего Поволжья, в то время как восточные территории тяготели к Вологде, Архангельску и другим центрам северной Руси» [Шкляр 1963: 254]. В пределах одной административной единицы – Костромской губернии – территория нынешней Костромской области оказалась только к концу XVIII века, а с 1944 года образована Костромская область, в северные границы которой вошла часть населённых пунктов Вологодской и Вятской губерний [Лихачёва: 3].
Выразительные средства в произведениях И. М. Касаткина как способ передачи этнодиалектного своеобразия северо-восточных территорий Костромского края
Этническая самобытность описываемых И. М. Касаткиным мест во многом отражается посредством использования выразительных средств, содержание которых напрямую связано с обычаями, историей, фактами бытовой культуры поунженского крестьянства. Образное наполнение речи в его рассказах ориентировано на поддержание строгого стилевого единства. В необыкновенно выразительных сравнительных оборотах отражается культурное своеобразие региона. Это связано с выбором специфического эталона сравнения, которым являются привычные реалии деревенской жизни1. Изобразительность авторской речи усиливается употреблением в составе сравнений диалектизмов. С помощью такого приёма описываемые звуки становятся реально ощутимыми. Плач старика по давно уехавшим из деревни и не вспоминающим его детям вызывает у автора ассоциацию с ловлей рыбы специальным устройством – боталом, которое, по данным живых говоров, и в настоящее время используется в костромских поунженских говорах: «Наговорившись досыта, старик вдруг принимался хлипать – глухо и странно, точно в глубокой бочажине тяжёлым боталом ворочал» [Касаткин 1991: 129].Описание данного приспособления представлено в Кратком костромском областном словаре: «шест с деревянным стаканом или консервной банкой на конце, которым бьют по воде, загоняя рыбу в сеть» [КрКОС: 38]. Лексема бочажина встречается и в другом контексте (также в роли сравнения): «Самовар за перегородкой сбивчиво завёл тоненький напев, но его заглушал Суслов, он умывался: фыркал, плескался, харкал, будто в глубокую бочажину попал и не мог выплыть» [Касаткин 1991: 162]. В СРНГ показано мотивирующее слово бочаг, имеющее сходное с нашим источником смысловое содержание - «глубокое место в реке или ручье; омут». Оно имеет довольно обширную географию (Моск., Твер., Яросл., Ннжегор., Волог., Влад., Калуж., Нерехт. Костром., Европейская часть СССР)» [СРНГ: 3: 140]. По наблюдениям Е. В. Цветковой, географический термин бочаг является «одним из наиболее продуктивных в костромской топосистеме» [Цветкова: 76-77], а его дериваты, образующие смысловые блоки «вода» и «рельеф», распространены на подавляющей территории Костромской области [Там же]. Одним из наиболее распространённых и употребительных является, по словам исследователя, слово бочажина [Там же]. В данном виде лексема также зафиксирована в ЯОС в значении «глубокое место в реке, ручье или болоте; омут» [ЯОС: 2: 19].
Голос выпивших мужчин, делающих попытки запеть, автор сопоставляет со звуками ведра на колодезном шесте: «Словно бадья скрипучая на очепе, голос заносился высоко-высоко и, сорвавшись, падал куда-то на дно» [Касаткин 1991: 188]. В Словаре русских народных говоров приводится лексема очеп, которая в значении «шест колодезного журавля, колодезный журавль» [СРНГ: 25: 56] имеет распространение в основном на территории севернорусских говоров, между тем, помета о его функционировании в Костромских говорах отсутствует. В представленном значении слово приведено в КрКОС в Кологривском, Кадыйском, Макарьевском, Мантуровском, Нейском и Костромском районах. Представленная в Кратком костромском областном словаре цитата соответствует выбранному для сравнения И. Касаткиным образу: «Прежде у нас колодец-то был у самого дома, дак утром как очеп заскрипит, стало быть, вставать надо, кто-нибудь уж по воду пришёл» [КрКОС: 238]. Как отмечает А. В. Хробостов, краевед и этнограф поунженского края, колодцы здесь являлись значимой частью деревенской жизни, не только в бытовом, но и в культурном плане. «Когда на колодец хозяйка собирается, обязательно переоденется для встречи с земляками. Здесь узнают новости со всей волости, здесь показ обновок» [Хробостов: 103]. Данная реалия также связана в воспоминаниях краеведа со звуками поскрипывания колодезного журавля, которые он «не только весной, осенью, издаёт постоянно, когда суждено заглянуть в колодец, черпая из него нужную людям воду. «Скрип-кугик… скрип-кугик…» [Там же: 190].
Возвращаясь домой, пробывший всё лето на заработках в городе крестьянин с жалостью вспоминает свою семью, детей, сравнивая их существование с жизнью домашних животных: Поди-ка на печку теперь забились, как курочки на нашесть; Так вот и растут, как поросята в хлеву [Касаткин 1991: 185]. Слово нашесть в значении «жердь, перекладина, на которую куры садятся на ночь, насест», по данным СРНГ, имеет широкое распространение в русских говорах, в том числе отмечено оно и в Нерехтском районе Костромской области [СРНГ: 20: 297]. Фиксируется данная лексема также Псковским и Ярославским областными словарями [ПОС: 20: 434]; [ЯОС: 6: 122]. С пометой Пск. Шутл. дан в БСРП фразеологизм сесть на насест в значении «отдыхать» [БСРП: 426]. Весьма распространённые в русском языке, имеющие разнообразные мотивационные основания ассоциации, связанные с животным миром, служат в рассказах И. Касаткина одним из средств неоднократного подчёркивания тяжёлого положения, нищеты, животного существования крестьян поунженских земель.
Некоторые образы в сравнениях И. Касаткина характеризуются устойчивостью. Они позволяют «сохранять свою национальную идентичность, следовать традициям в быту, обрядах, промыслах, обычаях» [Черноусова: 38]. Неотъемлемой частью крестьянского быта в Костромской губернии были заготовки зерновых культур и обработка льна. При их обмолоте отсеивались остатки колосьев, стебли и другие отходы. Они получили в говорах название мякина [КрКОС: 206]. Своеобразное поведение птиц в ходе этой работы было подмечено народом и отразилось в поговорке обмануть старого воробья на мякине «провести, перехитрить кого-либо» [БСРП: 101]. Этот образ воспроизведён в одном из рассказов И. Касаткина, где автор проводит параллель между работой детей и характерной ситуацией прилетевших на злаковые отходы молодых птиц: «Под ногами у ней росла и росла куча вязок. И скоро бы эта куча была выше её головы, но то и дело, как воробьи на мякину, налетала крикливая стая ребятишек, охапками расхватывала готовые вязки и, отшлёпывая босыми пятками, с гомоном неслась в поле» [Касаткин 1991: 339].
Тяжёлое положение крестьян сравнивается с участью мух, попавших в паутину: «Запутались, исчахли, как мухи в тенётах. Раззор, на-тло! Голодует мир, прямо тебе сказать» [Там же: 231]. Здесь автор употребляет диалектизм тенето, который зафиксирован в Опыте областного словаря и интерпретируется как принадлежащий пермским говорам в значении «паутина» [Опыт 1852: 227]. В КрКОС даны свдения о широком употреблении лексемы во многих районах костромской области [КрКОС: 315]. Образ, связанный с мухами, типичен для русской фразеологии: слышно, как муха пролетит (о полной тишине); (какая) муха укусила кого-л. (о непонятном, необъяснимом поведении кого-л.); считать мух и ловить мух (ничего не делать, бездельничать); мухи не обидит (о кротком, добродушном человеке); муха не сидела (о совершенно новой вещи) и др. [БСРП: 418]. Такое множество разноплановых ассоциаций, связанных с этими насекомыми, объясняется тем, что мухи в большом количестве присутствовали в каждом крестьянском доме. Воспоминания А. В. Хробостова о быте кологривских крестьян наглядно представляют и поясняют данную особенность: «Зайдёшь, глаза повышибают…потому что в домах было сумрачно, душно, двор примыкал к дому, дверь часто не закрывалась» [Хробостов: 138].
Ноги очень похудевшего от болезни человека И. Касаткин сравнивает с лутошками: «С него то и дело сползает одеяло, и я вижу его гнусный костлявый зад, и ноги его торчат, как надломленные лутошки» [Касаткин 1991: 303]. По данным СРНГ основным значением слова в костромских говорах выступает «липовая кора, лыко», здесь же приводится ряд смежных значений «ободранная липа, липовая палка», «молодая липка», «ствол срубленной липы». Очевидно, в приведённом контексте мотивацией сравнения послужило соотнесение объектов по признаку малой толщины, поэтому ноги, скорее всего, сравниваются с тонкими палками, прутьями. В данном значении лексема лутошка функционирует в ярославских и вологодских говорах [ЯОС: 6: 19], [СРНГ: 17: 207]. Выбранная И. М. Касаткиным ассоциация довольно распространена в русском языке. Так, в СРНГ указано: «в сравн. Ноги как лутошки. Чебокс. Казан., Теренг. Ульян.» [СРНГ: 17: 207], В. Даль также замечает: «лутошками зовут тощие, сухие ноги» [Даль: 2: 232].
Наиболее эффектны в рассказах И. Касаткина выразительные средства народной речи, представляющие собой устойчивые выражения, компонентами которых являются слова, отражающие обыденные в народной среде образы. Большинство из них связано с повседневной жизнью людей описываемой территории, бытовыми перипетиями, заботами, восприятием мира, поэтому они отражают важнейшие стороны исторического прошлого крестьян поунженских деревень, особенности их быта и культуры.
Выражение на другой колодке плетёны относится к молодому поколению, которое радикальным образом отличается от стариков: «Народ у нас ко всему привычный. Есть старики суровых лет, а окромя своего поля да леса, и свету ни видывали. Такого ты и оглоблей не прошибёшь, ежели насчёт иного прочего толковать с ним. Которые помоложе, те, конечно, уже на другой колодке плетёны» [Касаткин 1991: 331]. Возникновение фразеологизма связано с распространённым в описываемые времена занятием местного населения – плетением лаптей. И. Касаткин в одном из своих рассказов знакомит читателя с деталями этого ремесла, описывая работу крестьянина: «В промежуток, когда кочедык вонзается в лапоть, лыко берётся в зубы, а перед тем как продеть его, заострённый кончик смачивается языком, обсасывается и тогда уже пускается в дело» [Там же: 171]. С данным занятием было связано появление прозвища жителей Кологривского уезда: «В былые времена жителей нашего края называли лапотниками. Долго жила слава о знаменитых лаптях из нашей волости» [Хробостов: 46]. Фразеологизм с противоположным значением на одну колодку плетеные зафиксирован в СРНГ «о людях, сходных по характеру и т.д.; на один лад, на один манер» [СРНГ: 14: 159], с указанием на его распространение в Пензенской области, которая также славилась своими мастерами-лапотниками.
Названия предметов и явлений окружающей природы
Состав и содержание лексики природы напрямую связаны с географическими особенностями поунженских территорий, условиями жизни и сложившимися традициями хозяйствования проживающего здесь населения.
Край наш – леса, болота да кочки – убогий край, серый… [Касаткин 1991: 102]. Так начинает один из своих рассказов И. М. Касаткин. Действительно, главным и, пожалуй, единственным богатством родины И. Касаткина являлся лес. Он играл огромную роль в жизни местного населения, поэтому большое количество лексем в рассказах писателя относится к семантическому полю «лес». Именно эта группа лексики имеет множество дериватов, образованных от одного корня.
В наших материалах частотна лексика, обозначающая: растительный мир: чапыга, чапыжник; глушь, глушина, чащуга; бурелом, буреломник, буреломина, буревал; выскирь; сухара, сухарина, сухостоина; можжевель; берёзовица; смолина, смолевина; полынок. Животный мир: ведьмедь; ведьмедица; рогач; матка; телок, телёнок; животина, скотина; лягуха. Ландшафт (рельеф, почвы, водоемы): взгорок, увал; оплешина; материк; вражок, котловина; болото, болотина, болотище; затон; бочажина, омутище; калужина. Метеорологические явления. Астрономия. Календарь: ведреная погода; закружевелый, закужлевелый; закужлеветь; сиверко. Части суток: ободнять; сутемки.
Большинство наименований образовано суффиксальным способом с помощью различных формантов (-ин-, -ник-, -ок-, -уг-, -ищ-, -яг-, -иц- и др.). Автор отражает характерное для говоров большое количество разносуффиксальных производных слов одного корня. Морфемы при этом зачастую не несут дополнительного смыслового значения. Такая особенность диалектной системы, заключающаяся в интенсивном варьировании слов, тенденции к полиономии не раз отмечалась диалектологами. Л. И. Баранникова под вариантом слова понимала лексические единицы, «занимающие адекватное место в функционирующей системе, находящиеся в аналогичных отношениях с другими элементами системы» [Баранникова: 60].
Свободное соединение аффиксов с производящими основами приводит к появлению многих словообразовательных вариантов: Недолго тихонечко пошорыхали их лыжи среди бурелома и белокоралловых кустарников, нарушая звенящую тишину; И лес, ажурно сплетшийся ветвями, понизу загромождённый буреломником, стал не так воздушен и прозрачен [Касаткин 1991: 178]; Дорога опять заколесила лесом, глушью и буреломиной [Там же: 86]; В зное до одурения сгущаются запахи болота, березы, соснового бора и земляники [Касаткин 1991: 115]; Отковылял от смолокурни с версту, попил водицы в ручье, перешёл болотину по сваленной сухарине и вдруг чует: гомон не гомон…[Там же: 298]; И колеса зашипели в болотище, навёртывая на себя густые маслянистые ошметки бурой грязи …[Там же: 84] и др.
Картотека костромского областного словаря показывает широкое распространение лексемы буреломник на территории Костромской области. Вариант слова с формантом -ин- здесь не зафиксирован. В данном виде лексема встречается в СГРС в значении «поваленное бурей дерево в лесу. Арх., В-Т, Карг.» [СГРС: 1: 221]. В наших материалах сингулятивного значения морфема не вносит. Такие образования характерны для костромских говоров. Словообразовательная модель существительных женского рода на -ин(а) активно используется в них для обозначения реалий часто без какого-либо добавочного значения (боло тина - болото ; борови на - густой сосновый лес ; озимина - озимь, озимое поле и др) [КрКОС: 35, 37, 228]. В качестве особенности подобных диалектных образований Ю. И. Гарник отмечала, что употребление суффикса -ин- в подобных случаях напоминает «своеобразную экспрессивность: не в плане физических размеров, а в плане усиления, подчеркивания значимости соответствующего свойства у называемой реалии» [Гарник: 16].
Мы обратили внимание на то, что контексты произведений, где встречаются лексемы, обозначающие одну и ту же реалию с суффиксом -ин- и без него, не всегда аналогичны. Как правило, лексическое окружение образований с -ин- это: зависимое согласованное определение, присубстантивно-атрибутивное предложение, местоимение тот и т.п. То есть, в отличие от безаффиксальных лексем, такие наименования являются предметами более определёнными и конкретными. Так, в значении «заросший, глухой лес» автор употребляет слова глушь и глушина: Начинаясь в березовых молодняках болотной котловины, широкая просека трубой хлестнулась в лесную глушь, прямая, как стрела [Касаткин 1991: 113]. Тем разом ребята получили весть: враг-де затеял свой ход на узловую станцию чугунки. И, дескать, есть примета: той лесной глушиной, где ребята дозорят, как раз и ударился большой отряд неприятеля [Там же: 298]. СГКЗ в значении, выявленном нами, фиксирует лишь вариант слова без суффикса -ин- – глушь [СГКЗ: 72]. Лексема глушина в данном значении не встречается в лексикографических источниках; то же смысловое наполнение в говорах имеют слова с другими формантами – глушник, глушняк [Даль: 1: 337], глушинник, глухомятина [СГРС: 3: 31]. Картотека КОС, как и СРНГ, даёт информацию об употреблении лексемы глушина для наименования берёзы «с шершавым листом» [ККОС], [СРНГ: 6: 218].
Для обозначения высохшего дерева автор использует слова сухара и сухарина: В лесу тишина. Лишь дятел где-то усердно долбит сухару [Касаткин 1991: 112]; Отковылял от смолокурни с версту, попил водицы в ручье, перешёл болотину по сваленной сухарине и вдруг чует: гомон не гомон… [Там же: 298]. Словарь В. Даля трактует слово сухара как «сухое или обгорелое дерево на корню» и указывает на распространение данной лексемы в Нижегородской и Костромской областях [Даль: 4: 205]. В том же значении употреблял данное слово в своих произведениях Е. Честняков: Стафий… срубил сухару, другую, переносил к избушке [Ганцовская 2007: 79]. На распространение слова сухарина в Ярославской области указывает статья в ЯОС – «подсохшее на корню дерево» без цитаты [ЯОС: 9: 89].
По наблюдениям С. В. Конявской, генетически связанный со словом инъ («один, некий, определённый, другой») суффикс -ин- изначально «привносил в производное слово общее значение конкретности» [Конявская: 28], которое «можно сравнить со значением определённого артикля» [Там же: 30]. Различные же словообразовательные значения в современной системе русского языка являются результатом процесса специализации этого общего значения. Как замечает исследователь, «не находится параллели в современном языке, пожалуй, только для этого самого «артиклевого» значения» [Там же]. Однако цитаты рассказов И. Касаткина показывают, что поунженские говоры, отражая более древнее состояние языка, сохраняют следы этого значения.
Высокая продуктивность образований на -ин-(а), в том числе и при обозначении природных объектов, в произведениях И. Касаткина (на полу, на дерюжине [Касаткин 1991: 190]; держал в руках несуразно длинную стволину своего ружья [Там же: 301]; в глубокой бочажине [Там же: 129]; выбрался из водоёмины [Там же: 257] и др.) приводит к широкому спектру значений данного форманта, иногда несовпадающих со значениями, зафиксированными в литературном языке (см. о значении этого суффикса в литературном языке у Ефремовой: [Ефремова: 190-196]).
Так, например, слово с этим суффиксом употребляется И. Касаткиным для обозначения источника запаха. Ср.: Когда старик опомнился, он нашёл на берегу жёсткую от смолы и грязи женскую рубаху, изодранную до невозможности [Касаткин 1991: 109]; И дух оттуда, с реки, здоровый, крепкий: свежей смолиной, тёсом, нефтью [Там же: 68]; В полдники да на припёке – смолиной не продохнёшь [Там же: 297]. В значении «запах смолы» данное слово не представлено в лексикографических источниках. В архангельских говорах, например, зафиксировано значение лексемы смолина «смолистое полено, шишка, лучина, щепка» [СРНГ: 39: 29], [Опыт 1852: 208].
Н. И. Толстой отмечал, что «диалекты во многих случаях дают нам примеры специфического, неизвестного литературным языкам семантического развития отдельных терминов … а семантика слова нередко оказывается в прямой зависимости от его географии» [Толстой 1969: 15]. Особенности условий проживания – обилие лесов и болот, нехватка свободных земель для покоса – влияют на появление специфического значения у производных слов с суффиксом -ин-, образованных от основ, обозначающих природные объекты: лесина, болотина. Данные лексемы называют траву по месту её произрастания: И начал обширно объяснять, что сено здесь никуда не годное: болотина, осока голая; что замаялись они тут кормами, скот хиреет; без посыпки отрубями или мукой и не суйся задавать это сено, потому – лесина, болотище, а не сено – один разор… [Касаткин 1991: 255]. СРНГ указывает на распространение слова болотина в значении «болотная трава или сено, скошенное на болоте и поэтому плохого качества» на территории Архангельской, Ленинградской, Калининградской, Тобольской и Олонецкой областей [СРНГ: 3: 79]. В ЯОС одним из значений слова является следующее: «сено, скошенное на низких местах», которое распространено на части Ярославской и в Буйском районе Костромской области [ЯОС: 2: 11]. Похожее значение показывают цитаты из картотеки КОС: Нам нынце и косить нецево. Одну болотину дали (Поназ.); Эту болотину коровы не едят: она язык режет (Буй). Представленное у Касаткина значение слова лесина не фиксируется в лексикографических источниках, однако цитата из Картотеки КОС, записанная в Кологривском районе, подтверждает его существование в костромских говорах и раскрывает аналогичное выявленному нами значение слова – «лесное сено»: Лесины с делянок много накосила, теперь корове до весны хватит [ККОС]. Отметим также, что в вологодском режском говоре зафиксировано образованное по данной модели слово бережина – «трава, растущая на берегу реки» [СВРГ: 22].
Принципы, способы и приёмы словарной обработки материалов И. М. Касаткина для создания авторского областного словаря
Реалистически точная передача диалектных особенностей поунженской речи в произведениях И. Касаткина даёт основание говорить о его творческом наследии как о достойном материале для лексикографической разработки, которая, несомненно, пополнит представления о диалектной лексике поунженских говоров и станет существенным вкладом в изучение лингвогеографических особенностей региона.
На основании материалов произведений И. М. Касаткина нами подготовлен словарь диалектных слов и фразеологических оборотов костромских северовосточных говоров. Словарь является диалектным, отражающим лексику территориально ограниченного социума, оригинальным по источнику, вводящему в научный оборот материал, ранее не использовавшийся при изучении особенностей поунженских костромских говоров.
А. С. Герд определял лексикографию как теорию и практику «представления данных о мире, выраженных в языке в форме, удобной для человека» [Герд 2010: 152]. Для удобства использования словаря, полноты сведений, универсальности и доказательности представляемого в словаре диалектоного материала нами разработаны (с учётом предшествующего лексикографического опыта, в том числе и опыта составления диалектных авторских словарей [Бахвалова 2010], [Ганцовская 2007], [Воробьёва], [НСПБ], [СНЯПБ] и др.) приёмы словарной обработки текстов И. Касаткина и принципы составления диалектного авторского словаря, которые характеризуются разносторонностью анализа материала исследования (лингвистического, ареального, этимологического, этнографического).
С точки зрения полноты представленного лексического материала словарь является дифференциальным. Как и большинство современных лексикографов, признающих важность этнолингвистического подхода, мы придерживаемся принципа дифференциальности в широком смысле, стремясь отобразить в словаре в максимальном объёме систему характерной для края лексики.
По образцу таких словарей как «Архангельский областной словарь» [АОС], Словарь говоров Костромского Заволжья [СГКЗ] и под., придерживаясь положений Программы Лексического атласа русских народных говоров, мы отбирали лексику в Словарь не только на основании отличия её от слов литературного языка (семантических, стилистических, грамматических, могфологических, особенностей в сочетаемости), но и по принципу наличия у слова культурологической значимости, важной системообразующей роли в пространстве диалектного словаря.
Так, например, слова барка, изба, дом были введены в состав словника (хотя они и фиксируется словарями литературного языка). Такая позиция обоснована тем, что смысловое наполнение лексем в литературном языке гораздо шире общего с ней слова говора, развивающего особые специализированные значения и оттенки, связанные с внеязыковой действительностью: особенностями крестьянского быта, видами хозяйственной деятельности. Кроме того, как отмечал А. С. Герд, игнорирование общерусских слов «неизбежно приведет к искажению картины словообразования не только на уровне морфем, но и на уровне моделей и вариантов» [Герд 2005: 43].
Что касается литературного просторечия, квалифицируемого современными лингвистами [Самотик 2012], [Ганцовская 2016б], как некоей периферийной особенности языка, пограничной между кодифицированным литературным языком и диалектами, то определение его границ представляет определённые трудности. Большей частью они объясняются «причинами генетического порядка, историческими связями просторечия с народными говорами … диалектное слово может переходить в просторечие, т. е. утрачивать изоглоссу, или наоборот, просторечное слово становиться диалектным, т. е. приобретать изоглоссу» [Балахонова: 105]. В Словарь включаются слова, имеющие в лексикографических источниках литературного языка помету «просторечное», но употребляемые в речи персонажей И. Касаткина как стилистически нейтральные. Например, это такие слова как: аховый, баба, валандаться, гляделки, коли и др.
В состав словника были введены слова, в грамматической парадигме которых обнаруживалось отклонение от норм литературного языка (например, нетипичное образование множественного числа: волосья, дырья; совершенного вида глаголов: заскучиться, забижать, обзариться, обсказать; несовпадение грамматической категории рода: яблонь (м.р.), статуй (м.р.) и под.) с целью разностороннего описания говоров, в том числе и их специфики в области морфологии.
Широко представленная И. Касаткиным атрибутивная, глагольная, адвербиальная диалектная лексика также вошла в словарь. Нашли отражение в нём и устойчивые сочетания, а также слова незнаменательных частей речи. Личные и коллективные прозвища мы также включили в состав словника, поскольку они являются неотъемлемой частью живой народной речи, зачастую содержат диалектные корни и дают представление об этноязыковой и лингвогеографической специфике региона. Таким образом, словарь содержит характерную для края лексику и фразеологию, отражая языковые особенности северо-восточных костромских говоров сквозь призму богатых, информативно насыщенных авторских контекстов, способствующих воссозданию той атмосферы сельской жизни, в которой бытуют живые слова.
Далее изложим основные позиции лексикографической обработки лексики: структуру словарной статьи и принципы формирования её зон.
Слова в словаре расположены в алфавитном порядке. Однокоренные слова помещены в разных словарных статьях. Заглавное слово снабжено ударением (там, где возможно его идентифицировать по другим источникам). Имена существительные даются в форме именительного падежа единственного или множественного числа (если существительное употребляется только в форме множественного числа), указывается род существительного. Имена прилагательные представлены в форме единственного числа мужского рода именительного падежа. Глаголы приводятся в неопределенной форме. При неизменяемых частях речи указывается их частеречная принадлежность.
Фразеологические единицы и устойчивые словосочетания обозначаются знаком и располагаются в словаре по грамматически опорному компоненту.
Толкование слова, как известно, является важнейшей задачей диалектных словарей. Сложившиеся в диалектной лексикографии принципы объединения в областном словаре черт словаря филологического, переводного, толкового, исторического и энциклопедического находят отражение в способах и методах семантической разработки слов в нашем словаре. Мы стараемся дать развёрнутые определения, вскрывающие константные и дополнительные признаки значения, отразить в толковании слов понятийный и реальный компоненты значения, а также внутриязыковые связи и отношения лексем. Лексическое значение слова формулируется главным образом исходя из контекстов произведений И. Касаткина с учётом литературы по краеведению и этнографии костромского края, данных живых поунженских говоров. В случаях, если имеется несколько слов с тождественным значением, используется толковательная формула «То же, что». Трудности, связанные с определением коннотативных сем того или иного слова или её отсутствия в связи с «явлением десемантизации эмоционально окрашенных суффиксов» [Андреева 2017: 14] преодолеваются во многом с помощью анализа контекстного отрезка рассказа, в котором данная лексема используется, а также при обращении к данным лексикографических источников. На эмоциональную окраску слова указывают пометы: презрит. - презрительное, неодобр. - неодобрительное, ирон. - ироническое, бранн. - бранное, груб. - грубое, шутл. - шутливое, ласк. - ласкательное, ум.-ласк. - уменьшительно-ласкательное. Каждое значение многозначного слова имеет порядковый номер. Последовательность в расположении значений определяется логическими, генетическими связями или частотностью употребления. Оттенки значений помечены символом .
Иллюстрации из произведений И. М. Касаткина приводятся в максимально возможном количестве, в отрезке текста, достаточном для всестороннего описания данной лексемы, её функционирования и возможностей сочетаемости. Для этого мы использовали наиболее полное из имеющихся в настоящее время изданий рассказов писателя [Касаткин 1991]. Также нами было найдено несколько рассказов И. Касаткина, отсутствующих в данном сборнике. Они были опубликованы в журнале «Волга» в 1970 году по материалам периодического издания 1908 года «Судоходец» [Касаткин 1970]. При иллюстрациях данные источники обозначаются соответственно цифрами 1 и 2, после чего следует номер страницы издания, из которого взята цитата.
Далее предполагается отдельно выделенная зона дополнительной информации – комментирующая часть, в которой содержатся данные о наличии представляемой лексемы в других лексикографических источниках, а также материал для сравнения, если обнаруживаются какие-либо несоответствия в фонетическом облике, грамматическом оформлении или значении лексем. Данные сведения помогают, с одной стороны, верифицировать лексику рассказов И. М. Касаткина, доказать, что это не авторские неологизмы, а реально существующие языковые факты, с другой стороны, показать географию слова, смысловые приращения, особенности его грамматического и фонетического оформления в северо-восточных костромских говорах. Списком здесь перечисляются словари, в которых форма и значение слова совпадают с представленными у И. Касаткина. Если обнаруживаются какие-либо расхождения, то предлагается информация для сравнения данных писательского источника с материалами других словарей. Здесь же к отдельным словам, ярким маркёрам исследуемой территории, отражающим типологические и этнолингвистические особенности поунженских говоров, после знака // дается историко-этнографический, культурологический, этимологический комментарии.
Фрагмент словаря в отрезке лексем, начинающихся на буквы А и Б приводится в Приложении II.