Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Концепт «рок» (муз.) в русской языковой картине мира 15
1.1. Понятие концепта. Основные подходы к изучению концепта в современной концептологии 15
1.2. «Рок» (муз.) как лингвокультурный концепт
1.2.1. Лингвокультурный концепт в современной науке. Базовые характеристики лингвокультурного концепта 25
1.2.2. Антиномичность как облигаторное свойство лингвокультурного концепта. Антиномичность рока как социокультурного феномена 32
1.2.3. Структура лингвокультурного концепта: трехкомпонентная и полевая модели описания 37
1.2.4. Концепт «рок» (муз.) как мегаконцепт. Понятие о субконцептах как компонентах мегаконцепта 46
1.3. Концепт «рок» (муз.) как идеологема 52
1.3.1. Понятие идеологемы в современной лингвистике 52
1.3.2. Идеологичность как неотъемлемое свойство концепта «рок» (муз.)
1.4. Фактор адресата: влияние на репрезентацию концепта 63
1.5. Концептуальный анализ как метод экспликации концепта 71
Выводы по первой главе 79
ГЛАВА 2. Реконструкция мегаконцепта «рок» (муз.) по данным словарей и медиатекстов 83
2.1. Реконструкция мегаконцепта «рок» (муз.) по данным лексикографических источников 83
2.1.1. Репрезентация мегаконцепта «рок» (муз.) в советских толковых словарях 84
2.1.2. Репрезентация мегаконцепта «рок» (муз.) в современных толковых словарях 88
Выводы 91
2.2. Реконструкция мегаконцепта «рок» (муз.) в медиатекстах с разным адресатом 93
2.2.1. Мегаконцепт «рок» (муз.) в изданиях, адресованных музыкантам 93
Выводы 118
2.2.2. Мегаконцепт «рок» (муз.) в изданиях, адресованных подросткам 120
Выводы 144
2.2.3. Мегаконцепт «рок» (муз.) в изданиях, адресованных православным читателям 146
2.2.3.1. Репрезентация мегаконцепта «рок» в медиатекстах с негативной оценкой рока 149
2.2.3.2. Репрезентация мегаконцепта «рок» в медиатекстах с положительной оценкой рока 164
Выводы 185
2.3. Концептуальные метафоры со сферой-мишенью «рок» (муз.) 188
2.3.1. Милитарная метафорическая модель ( рок – это война ) 188
2.3.2. Спортивная метафорическая модель ( рок – это спорт ) 194
Выводы 196
Выводы по второй главе 199
Заключение 205
Список литературы 209
- Антиномичность как облигаторное свойство лингвокультурного концепта. Антиномичность рока как социокультурного феномена
- Концепт «рок» (муз.) как мегаконцепт. Понятие о субконцептах как компонентах мегаконцепта
- Репрезентация мегаконцепта «рок» (муз.) в современных толковых словарях
- Мегаконцепт «рок» (муз.) в изданиях, адресованных православным читателям
Введение к работе
Актуальность исследования объясняется необходимостью комплексного лингвистического анализа SMS-опосредованной коммуникации и функционирующих в ней разновидностей дискурса, который бы позволил осмыслить этот феномен в ряду новых электронных дискурсивных практик.
В качестве теоретической базы исследования выступают труды отече
ственных и зарубежных лингвистов Н.Д. Арутюновой, М.М. Бахтина,
Н.С. Валгиной, Е.И. Горошко, Т.А. ван Дейка, В.В. Дементьева, Е.А. Земской,
О.С. Иссерс, В.И. Карасика, А.А. Кибрика, В.В. Красных, Д. Кристала,
Л.П. Крысина, Т.А. Кудиновой, Н.А. Кузьминой, Р. Линга, О.В. Лутовиновой,
М.Л. Макарова, А.В. Олянича, Е.И. Панченко, Ю.К. Пироговой, О.Г. Ревзиной,
М.Ю. Сидоровой, О.Б. Сиротининой, И.А. Стернина, М.Н. Кожиной, В.Н. Телии,
К. Терлоу, В.К. Харченко, Т.В. Шмелевой, Л.Ю. Щипициной, Р.О. Якобсона, со
циологов и теоретиков коммуникации С.В. Бондаренко, Г. Рейнгольда, А.В. Со
колова и др.
Объектом изучения является русскоязычная SMS-опосредованная коммуникация, которая понимается как опосредованный сервисом передачи коротких сообщений (SMS) процесс целенаправленного взаимодействия пользователей мобильных телефонов, выражающийся в обмене текстовыми сообщениями или их передаче в одностороннем порядке с целью реализации коммуникативных намерений, а также функционирующие в ней разновидности дискурса.
В качестве предмета исследования выступают коммуникативные и дискурсивные особенности SMS-взаимодействия, а также специфика обслуживающего его вербального кода.
Цель работы – исследование конститутивных особенностей SMS-коммуникации, выявление и анализ функционирующих в коммуникативном пространстве SMS разновидностей дискурса.
Основная цель достигается путем решения следующих задач:
-
дать определение терминам «SMS-опосредованная коммуникация», «SMS-дискурс», «SMS-сообщение», «SMS-диалог»;
-
охарактеризовать преимущества и ограничения коммуникационного канала, влияющие на процесс взаимодействия, а также конститутивные коммуникативно-речевые признаки SMS-коммуникации;
-
установить лингвистический статус обслуживающей SMS-коммуникацию разновидности языка, выделить и описать основные тенденции, влияющие на особенности вербального кода, и проследить их реализацию на разных языковых уровнях.
-
описать структуру SMS-дискурса, выделить и охарактеризовать его персональные и институциональные разновидности;
5) охарактеризовать жанровое своеобразие SMS-дискурса.
Поставленная цель и задачи обусловили применение таких общенаучных
методов исследования, как описание, сопоставление, обобщение, классификация, а также лингвистических методов коммуникативно-дискурсивного, социолингвистического, прагмалингвистического, структурно-лингвистического, корпусного анализа языкового материала. Сбор анализируемого материала осуществлялся методом сплошной выборки.
Материалом исследования служит аутентичный корпус текстов, собранный автором у различных информантов в период с 2009 по 2015 гг. В силу приватного характера переписки получить полностью объективный материал, включающий тексты всех категорий пользователей сервиса (по социальному, гендер-ному, возрастному и другим критериям), не представляется возможным. Тексты были собраны у лично знакомых автору реципиентов на анонимной основе. Большинство информантов – студенты, средний возраст которых на момент сбора материала составлял 18-21 года.
Несмотря на субъективные причины, определившие отбор материала, собранный корпус текстов представляется вполне репрезентативным. Согласно статистике, наиболее продуктивный период использования сервиса SMS - от 18 до 24 лет. В этом возрасте 86% пользователей мобильного телефона обмениваются короткими сообщениями, после 25 лет SMS-активность постепенно ослабевает, среди пенсионеров сервисом пользуются только 34% [Гладарев 2006: 83-87]. Авторы другой работы [Зайцева, Сидоренко, Усова 2012] также отмечают со ссылкой на исследование «Lingvo online: The Language of the Keyboard Generation» канадских лингвистов, что «чем моложе исследуемая группа, тем быстрее ее представители расшифровывают послания в жанре «texting» [там же: 163].
Общий объем корпуса составляет 3518 SMS-сообщений. Поскольку единицей исследования персонального взаимодействия мы считаем SMS-диалог, корпус текстов личной переписки представлен в диалогической форме и содержит 495 единиц. В случаях, когда установить контекст не представлялось возможным, тексты фиксировались в форме отдельных сообщений и использовались для системно-языкового анализа (720 единиц). Полный объем корпуса персональных дискурсивных практик SMS-опосредованной коммуникации составил 2701 сообщения. Преимущественно монологическим характером институциональных дискурсивных практик обусловлена фиксация материала в форме отдельных сообщений, корпус составил 817 единиц. Также в целях исследования были использованы примеры из работ исследователей SMS-коммуникации, что отмечено сносками.
Научная новизна диссертации заключается в следующем:
впервые в отечественной лингвистике применен комплексный коммуникативно-дискурсивный подход к анализу феномена SMS;
разработана терминосистема для описания SMS-опосредованной коммуникации, включающая такие единицы, как SMS-коммуникация, SMS-дискурс, SMS-сообщение, SMS-диалог;
изучены ранее неисследованные институциональные дискурсивные практики;
разработана жанровая система SMS-дискурса;
выявлены конститутивные характеристики персонального и институционального SMS-дискурсов на примере их наиболее репрезентативных разновидностей - бытовой и рекламной;
описаны лингвистически релевантные особенности спама, таргетиро-ванных и адресных SMS-рассылок, разработана структура типового рекламного SMS-сообщения.
Теоретическая значимость исследования состоит прежде всего в разработке методологических принципов и терминологического аппарата анализа SMS-опосредованной коммуникации. Кроме того, полученные результаты вносят вклад в теоретическое осмысление универсальных процессов, происходящих в современной речевой коммуникации, а также в современную коммуникативную генристику и теорию новых медиа.
Практическая ценность заключается в возможности применения материала исследования при разработке занятий, посвященных дискурс-анализу, электронной коммуникации, новым дискурсивным практикам. Анализ рекламного SMS-дискурса может быть полезен при разработке стратегии продвижения товаров и услуг посредством мобильного маркетинга.
На защиту выносятся следующие положения:
-
SMS-опосредованная коммуникация порождает особый тип дискурса. SMS-дискурс - это сложный социально-коммуникативный феномен, включающий в себя речевую ситуацию, собственно коммуникативную деятельность -процесс речепроизводства и речевосприятия - и ее результат - тексты SMS.
-
Существуют персональный и институциональный типы SMS-дискурса. Их специфические конститутивные признаки определяют различия в жанровом репертуаре и используемом вербальном коде. Персональный дискурс представлен бытовой и бытийной разновидностью, институциональный - рекламной, медийной, криминальной и операциональными дискурсивными практиками. В полидискурсивном пространстве SMS-опосредованной коммуникации ядерными разновидностями являются бытовой и рекламный SMS-дискурсы. На периферии нахо-
дятся бытийный, криминальный, медийный SMS-дискурсы, операциональные дискурсивные практики.
-
Бытовая разновидность SMS-дискурса направлена на поддержание социальных связей, решение обиходных вопросов. Этим объясняется продуктивность кооперативных речевых стратегий, бытовая тематика сообщений и ориентация на разговорный стиль речи. Мобильность коммуникантов и нерегламентированный хронотоп делают возможным общение в синхронном, квазисинхронном и асинхронном режиме в рамках жанров SMS-переписки и SMS-уведомления.
-
Воздействующий характер рекламной разновидности SMS-дискурса определяет продуктивность манипулятивных коммуникативных стратегий и тактик и специфику языкового оформления. Необходимость реализации информативной и воздействующей функций в рамках одного сообщения провоцирует образование жанроидов, включающих в себя информативные, фатические, императивные элементы. Речевое взаимодействие осуществляется в виде спама, таргети-рованных и адресных SMS-рассылок.
-
Жанровая система SMS-дискурса представлена специфическими (дискур-сообразующими) жанрами SMS-переписки, SMS-уведомления, SMS-рассылки, SMS-чата и эфирных SMS-сообщений. Дискурсообразующие жанры – это генерализованные и стандартизированные формы дискурсивной деятельности, в рамках которых функционируют традиционные первичные и вторичные речевые жанры.
-
Вербальный код SMS это не самостоятельный язык, а разновидность национального языка, функционирующая в коммуникативном пространстве SMS. Его специфику задает синкретизм тенденций к компрессии и экспрессивности. Языковой облик конкретного SMS-сообщения значительно варьирует от книжного до разговорно-просторечного в зависимости от коммуникативных намерений адресанта и образа прогнозируемого адресата.
Апробация работы. Основные положения исследования были изложены в сообщениях и докладах на XLVIII Международной научной студенческой конференции «Студент и научно-технический прогресс» (Новосибирск, 2010 г.), II международной конференции «Речевая коммуникация современной России» (Омск,
2011 г.), заседаниях кафедры журналистики и медиалингвистики Омского государственного университета (2013-2015 гг.).
Структура и объем работы. Диссертационное исследование общим объемом 301 страниц машинописного текста (из них 234 – основное содержание и 67 – приложения) состоит из введения, трех глав, заключения, списка использованной литературы, 4 приложений. Список использованной литературы включает 220 наименований, из них 42 на английском языке. Работа иллюстрирована 6 рисунками.
Антиномичность как облигаторное свойство лингвокультурного концепта. Антиномичность рока как социокультурного феномена
В последние годы о концептах написано так много, что неискушенному исследователю довольно просто запутаться в разнообразии определений и многообразии интерпретаций этого термина. Его употребление стало модным и часто «выполняет роль своеобразного сигнала, который при поверхностном наблюдении воспринимается как свидетельство “современности” того или иного научного исследования» [Залевская 2002: 5]. В итоге концептологических исследований разной степени глубины становится все больше, а с их количеством растет и число дефиниций концепта, поскольку едва ли не каждый исследователь трактует этот термин по-своему, что иногда приводит к терминологической путанице и теоретическим противоречиям.
В чем секрет такой популярности концепта? Есть мнение, что «возрастающий интерес к категории «концепт» – это интерес к реконструкции тех сущностей, с которыми носители языка сталкиваются в обыденной жизни, не задумываясь над их «истинным» (априорным) смыслом» [Демьянков 2001: 46]. При этом и сам термин «концепт» тоже можно отнести к таким сущностям, с оговоркой, что не всякий носитель языка с ним сталкивается, однако все специалисты в области концептологии, когнитивной лингвистики, психолингвистики и др. примерно понимают, о чем идет речь, даже если придерживаются разных подходов в его изучении. Как отмечает Ю.В. Клинцова, «проблема определения концепта будет актуальной на протяжении всего того времени, пока будет существовать интерес к национальной культуре, языковой личности, проблеме менталитета» [Клинцова 2007: 187]. То есть если не всегда, то еще очень долго. И, как следствие этого интереса, ситуация в современной концептологии такова, что «концепт – один из наиболее популярных и наименее однозначно дефинируемых терминов современной лингвистики» [Грузберг 2003а: 184].
Он появился в русской лингвистической школе в 1928 году, в статье С.А. Аскольдова-Алексеева «Концепт и слово»: «концепт есть мысленное образование, которое замещает нам в процессе мысли неопределенное множество предметов одного и того же рода» [Аскольдов 1997: 269]. Ученый назвал концепты «почками сложнейших соцветий мысленных конкретностей», «эмбрионами мысленных операций, которые в своем раскрытии могли бы занять часы, дни, иногда месяцы, например, концепт «падение римской империи» в понимании историка-специалиста», поскольку то, что они означают, «больше данного в них содержания и находится за их пределами». При этом «заместительная сила» концептов может быть явлена лишь потенциально, однако эта «потенция иногда ценнее того, что мы в силах в ней раскрыть» [Аскольдов 1997: 272-275].
Позднее этот термин стал появляться в работах других лингвистов, и каждый давал ему свое определение. В итоге сейчас это один из самых популярных и вместе с тем самых расплывчатых терминов (наряду, например, с «дискурсом» и «языковой личностью»). Отчасти это связано с тем, что «концепт» является «зонтиковым термином», который «покрывает» предметные области нескольких научных направлений (когнитивной психологии, когнитивной лингвистики, лингвокультурологии, этнопсихолингвистики и т.д.). «Можно допустить, что, подобно множеству в математике, концепт в когнитологии – базовая аксиоматическая категория, неопределяемая и принимаемая интуитивно, гипероним понятия, представления, схемы, фрейма, сценария, гештальта и др.» [Воркачев 2003а: 5].
Отметим, что за право обозначить эту зыбкую, размытую когнитивную категорию «в конкурентной борьбе в российской лингвистической литературе с начала 90-х годов прошлого века «столкнулись» «концепт» (Арутюнова 1993; Лихачев 1993; Степанов 1997, Ляпин 1997: 40–76; Нерознак 1998; и др.) «лингвокультурема» (Воробьев 1997: 44–56), «мифологема» (Ляхтеэнмяки 1999; Базылев 2000: 130–134), «логоэпистема» (Верещагин, Костомаров 1999: 70; Костомаров, Бурвикова 2000: 28; 2001: 32-65), однако на сегодняшний день становится очевидным, что наиболее жизнеспособным оказался «концепт», по частоте употребления значительно опередивший все прочие протерминологические новообразования» [Воркачев 2003а: 5].
Стоит заметить, что «необходимость создания нового термина, синтезирующего лексикографическую и энциклопедическую информацию, в семантике которого сливались бы денотация и коннотация, «ближайшее» и «дальнейшее» значения слова, знания о мире и о познающем его субъекте», продиктована потребностями когнитивной лингвистики, для которой важно соотнесение лингвистических данных с психологическими. А это, в свою очередь, связано с переходом гуманитарного научного сообщества к антропоцентрической парадигме, вернувшей человеку статус «меры всех вещей» и сместившей интерес лингвистов «с имманентной структуры языка на условия его использования, с соссюровских правил шахматной игры на самих игроков» [Воркачев 2001: 47].
В современной лингвистической науке существует множество подходов к изучению концепта, но нет их единой классификации, которой придерживались бы все исследователи.
Например, В.А. Маслова разграничивает три подхода к пониманию концепта. Первый (Ю.С. Степанов) уделяет основное внимание культурологическому аспекту, когда вся культура понимается как совокупность концептов и отношений между ними, а концепт – это «основная ячейка культуры в ментальном мире человека» [Маслова 2007: 46]. Второй подход (Н.Д. Арутюнова, Т.В. Булыгина, А.Д. Шмелев, Н.Ф. Алефиренко) постулирует семантику языкового знака как единственное средство формирования содержания концепта. Сторонники третьего подхода (Д.С. Лихачев, Е.С Кубрякова и др.) считают концепт «результатом столкновения значения слова с личным и народным опытом человека, т.е. концепт является посредником между словом и действительностью» [Там же].
Концепт «рок» (муз.) как мегаконцепт. Понятие о субконцептах как компонентах мегаконцепта
Первые две функции мы уже рассмотрели выше, теперь остановимся подробней на последней. Неоднородность информационной картины мира в разноориентированных СМИ «во многом определяется фактором адресата, стремлением авторов текстов СМИ оставаться в единой ментально-когнитивно-речевой парадигме со «своим» читателем» [Чернышова 2005: 14]. Таким образом, медиатексты, посвященные одной и той же теме или проблеме и написанные в одно и то же время, могут быть абсолютно разными по концептуальному наполнению, по набору лексем и т.д. Это обусловлено «интерпретацией события с опорой на разные концептуальные системы адресата» [Чернышова 2005: 47]. Например, в газетных текстах разной идеологической направленности актуализированы разные устойчивые стереотипы сознания, ориентированные на «своего» читателя, «причем они постоянны и не зависят от характера интерпретируемого факта-события» [Чернышова 2005: 173]. Часто в таких медиатекстах обнаруживается «фиксированный, заранее заданный характер оценок и другая концептуальная информация, не обладающая свойствами новизны» [Какорина 1996: 412]. Учитывая точку зрения О.А. Гришиной, согласно которой выбор газет, имеющих какую-либо одну политическую направленность, не позволяет выявить максимально полное количество признаков изучаемого концепта [Гришина 2004: 6], С.А. Тихонова делает заключение о том, что «анализ концепта на материале СМИ разной политической ангажированности позволит исследовать концепт, функционирующий в данном типе дискурса, в полной мере» [Тихонова 2006: 5]. Нам представляется, что это справедливо не только для медиатекстов, разных по политической направленности, но и в целом для медиатекстов с разной целевой аудиторией, по какому бы признаку она ни выделялась. Таким образом, общее количество семантических признаков, которые можно выделить в исследуемом концепте, зависит в том числе от разнообразия медиатекстов по адресации, в которых данный концепт вербализуется.
Что касается собственно концептов, то и они, «являясь «посланиями» (message), могут по-разному восприниматься адресатами» [Лихачев 1993: 152]. Д.С. Лихачев отмечает, что «контекст, в котором доходит до адресата концепт, ограничивает возможности восприятия концепта адресатом, что чрезвычайно важно в науке и в поэзии особенно» [Лихачев 1993: 152], а также актуально для нашего исследования. Это напрямую связано с таким базовым свойством лингвокультурного концепта, как ограниченность сознанием носителя, поскольку «у каждого человека есть свой круг ассоциаций, оттенков значения и в связи с этим свои особенности в потенциальных возможностях концепта», а «потенции концепта тем шире и богаче, чем шире и богаче культурный опыт человека [Лихачев 1993: 151-152].
Как утверждает Г.Г. Слышкин, «способность коммуниканта сознательно или бессознательно выбрать адекватные средства для активизации в сознании адресата концепта, обеспечивающего желаемый перлокутивный эффект, является залогом успешной коммуникации» [Слышкин 1999: 28-29]. При этом в случае общения представителей одной культуры этот выбор может проходить бессознательно, тогда как при межкультурной коммуникации «отсутствие достаточной информации о концептосфере партнера может привести к непредсказуемым последствиям, вплоть до провала коммуникации» [Там же]. Мы считаем, что наибольшее влияние фактор адресата оказывает на концепты с актуализированным оценочным компонентом (а это лингвокультурные концепты и особенно концепты-идеологемы).
По мнению З.Д. Поповой и И.А. Стернина, «национальная специфика концептов проявляется в наличии несовпадающих когнитивных признаков, в разной яркости тех или иных когнитивных признаков в национальных концептах, в разной полевой организации одноименных концептов (то, что в одном языке составляет ядро, в другой культуре может быть периферийным) и т.д.» [Попова, Стернин 2007: 101]. Нам представляется, что это утверждение справедливо и в отношении репрезентации одного и того же концепта в текстах с разным адресатом. Составляющие план содержания концепта семантические признаки эксплицируются с разной яркостью, одни актуализируются, другие уходят на периферию и даже нивелируются. Более того, «фактор адресата» может повлиять на аксиологический модус всего концепта.
Итак, современная массовая коммуникация немыслима без учета «фактора адресата». Формат СМИ полностью зависит от характера целевой аудитории, которая становится все более конкретно очерченной, а дистанция между автором и адресатом стремительно сокращается. Эффективность коммуникации зависит от согласованности параметров собеседников, что подразумевает не только общий тезаурус, но и сходную картину мира. Так, автор, ориентируясь на определенного читателя, воссоздает в тексте картину мира, соответствующую потребностям и ожиданиям конкретного адресата, использует близкие ему психосоциальные стереотипы и идеологические установки, поскольку часто читатель ищет в медиатексте не столько новую информацию, сколько родственную ему концептуальную систему, чтобы убедиться в правильности мироустройства. Это позволяет автору манипулировать сознанием адресата: внедрившись в его картину мира, он может модифицировать ее в зависимости от своих намерений, формировать нужное ему мировоззрение. При этом многие исследователи отмечают инверсию коммуникативных ролей: если раньше отношения между коммуникантами СМИ строились по схеме «активный автор – пассивный адресат», то теперь адресат становится активным соучастником коммуникации и интерпретатором получаемой информации. Более того, под давлением адресата авторское начало в медийном дискурсе все больше размывается, а роль автора сводится к «подношению микрофона» [Шмелева 2010: 332].
Таким образом, фактор адресата влияет на характер преподнесения информации в масс-медиа. Так, медиатексты, посвященные одной и той же теме и написанные в одно и то же время, могут быть абсолютно разными по концептуальному наполнению, поскольку предназначены для разных типов аудиторий (например, для читателей газет разной политической направленности). При анализе концепта, который вербализуется в разных по адресации медиатекстах, следует учитывать, что наиболее полную модель концепта можно построить только в том случае, если исследовать его репрезентацию в как можно большем числе медиатекстов с разными адресатами.
Кроме того, поскольку концепт обладает свойством «ограниченность сознанием носителя», он может по-разному восприниматься адресатами. Нам представляется, что наибольшее влияние фактор адресата оказывает на концепты с актуализированным оценочным компонентом (а это лингвокультурные концепты и концепты-идеологемы). Это проявляется в наличии в структуре концепта несовпадающих признаков, в их разной яркости, в разной полевой организации концепта: в зависимости от адресата одни семантические признаки актуализируются, другие уходят на периферию и даже нивелируются.
Репрезентация мегаконцепта «рок» (муз.) в современных толковых словарях
Впервые слово «рок» (со значением, отличным от судьба, фатум ) было зафиксировано отечественными лексикографами в 1971 году, в словаре Н.З. Котеловой «Новые слова и значения. Словарь-справочник по материалам прессы и литературы 60-х годов». По данным этого справочника, слово «рок» вошло у нас в употребление с 6о-х годов XX в. и первоначально означало то же, что «рок-н-ролл» (в разговорной речи) – «динамичный парный танец американского происхождения, характеризующийся хореографическими поддержками и нарочитой небрежностью партнера к партнерше; музыка к этому танцу» [Котелова 1971: 407].
Однако уже в 70-х выделились понятия «рок-музыка» («один из наиболее популярных видов современной эстрадной музыки, включающий элементы фольклора, своеобразную манеру вокализации, электронные тембровые эффекты при доминирующей роли ритма»), «рок-звезда» («о человеке, прославившемся исполнением рок-музыки»), «рок-ансамбль» («ансамбль певцов и музыкантов, исполняющих произведения в стиле рок-музыки») и «рок-группа» («то же, что рок-ансамбль») [Котелова 1984: 634].
Советский энциклопедический словарь определяет «рок-музыку» как «совокупность течений поп-музыки второй половины XX века, социально объединенных принадлежностью к молодежной субкультуре. Возникла на основе соединения коммерческого джаза со шлягером. Впитала также отдельные черты песенно-танцевальных и инструментальных жанров неевропейских культур, электронной и конкретной музыки. Отзывается на широкий круг тем – от мифологических и эротических до политического призыва и социальной сатиры» [Прохоров 1989: 1145].
В свою очередь, поп-музыка (от popular music – популярная, общедоступная) – «понятие, охватывающее разные стили и жанры развлекательной эстрадной музыки XX века. В 1950-е относилось лишь к рок музыке, позднее и к шлягеру, широко распространенному с 1910-х гг. Основной принцип поп-музыки – создание стилевых стереотипов (в т.ч. из элементов народной, классической музыки, джаза), облегчающих восприятие и обеспечивающих коммерческий успех. Поп-музыка связана с разветвленной системой музыкально-развлекательных услуг. Однако в рамках поп-музыки иногда зарождаются явления, противостоящие коммерческой музыкальной индустрии» [Прохоров 1989: 1051]. Шлягер (нем. Schlager – ходкий товар, гвоздь сезона) – «развлекательная танцевальная песня, обычно на любовно-лирический текст. В переносном смысле – любое музыкальное произведение, а также произведения других искусств, пользующиеся особой популярностью, но легковесные по содержанию» [Прохоров 1989: 1538]. Джаз «...отличается импровизационностью, своеобразным эффектом ритмической иррегулярности, достигаемым особой мелодической акцентировкой, рубато («свободно отклоняющееся от ровного темпа исполнение музыкального произведения» [Прохоров 1989: 1155]) и т.п. при четкой метрической пульсации, оригинальной гармонии (т.н. джазовой)» [Прохоров 1989: 385]. Электронная музыка – «музыка, создаваемая с помощью электронно-акустической, звукозаписывающей и звуковоспроизводящей аппаратуры, а также электромузыкальных инструментов» («в которых звук создается с помощью электроаппаратуры или специальных устройств, управляемых исполнителем») [Прохоров 1989: 1564]. Конкретная музыка (франц. musique concrete) – «музыкальные произведения, создаваемые посредством записи на магнитофонную ленту природных звучаний, которые могут подвергаться различным акустическим преобразованиям и смешиваться» [Прохоров 1989: 626].
Что касается субконцепта «рок-сообщество», в словарях этого периода появляется понятие «роккеры», они же «роггеры», «роггары» и «раггары» – «в Швеции и других странах – группы хулиганствующей молодежи, разъезжающие на автомобилях и мотоциклах и бросающие вызов обществу нарушением правил дорожного движения и общественных норм поведения» [Котелова 1984: 585]. В словаре приводятся следующие контексты словоупотребления:
А на другой день на Новой аллее я видел необычную «кавалькаду» машин. Сделав на полном ходу крутой поворот, они ушли в темноту. Каждая из них была забита пассажирами, из окон торчали руки и волосатые головы. Слышались выкрики, на тротуар летели пустые бутылки. Что это за люди? Как выяснилось, раггары – шведские хиппи (В. Маньковский. Город под ветрами // Нева, 1975, 6).
«Братство вечной любви» имело дело с отнюдь не религиозной организацией «Адских ангелов» (это банда хулиганов-мотоциклистов, т.н. «роккеров»). «Адские ангелы» сбывали ЛСД для «Братства» в разных местах (журналист, 1975, 11). Не в моде на франкфуртских улицах гамбургские роггеры в кожаных куртках и на мотоциклах без глушителя, избивающие пенсионеров и подростков за горсть мелочи (Труд, 26.03.1976).
Таким образом, актуальный понятийный слой субконцепта «рок-сообщество» имеет ярко выраженный отрицательный аксиологический модус. Негативные коннотации эксплицируются также в примерах словоупотребления, репрезентирующих субконцепт «рок-музыка»:
О вредном влиянии производственных и бытовых шумов на здоровье человека «ЛГ» писала не раз. В последнее время ученые все чаще бьют тревогу по поводу опасности, которую несут всевозможные поп-, бит- и рок-ансамбли, широко распространенные на Западе (Литературная газета, 1976, 23).
Рок не имеет себе равных по ударной силе воздействия на чувства. Нас не удивляет большие сообщения о беспорядках во время концертов рок-групп» (Ровесник, 74, 4). Итак, в советский период «рок-музыка» концептуализируется в русской языковой картине мира как развлекательная, популярная, коммерческая, молодежная, танцевальная музыка, с доминирующей ролью ритма, при создании которой используются электромузыкальные инструменты и смешиваются различные музыкальные стили. Едва намечается сема противостояние (отражается в выборе тем рок-произведений), в целом же рок-музыка идентична поп-музыке. В текстах, иллюстрирующих словарные статьи, иногда актуализируются семантические признаки вред для здоровья и агрессия , но они пока остаются на периферии.
Мегаконцепт «рок» (муз.) в изданиях, адресованных православным читателям
Рок представляется развлечением, хобби, которым можно заниматься в свободное время. Тридцать лет назад сочинять по подвалам песни было развлечением. Это увлекало. Увлечение – приятное занятие: вроде бы уходишь от серости, от рутинности. Тут есть только один тонкий момент: увлечение по своей природе – не то, что может наполнить жизнь смыслом. Но в то время заниматься рок-музыкой – это был восторг, это было что-то небывалое, невероятное (Вячеслав Бутусов: Обращение к Богу надо выстрадать // Православие и мир, 15.10.2011). - благотворительность Акцентируется участие рок-музыкантов в различного рода благотворительных концертах и акциях. «Наполним небо добротой» – это не обычный большой рок-концерт. Он задуман как благотворительная акция для сбора средств, которые необходимы для проведения крупных работ по восстановлению Собора Святой Живоначальной Троицы подворья Иоанно-Богословского Череменецкого монастыря (Рок-музыканты восстановят купола на соборе Святой Живоначальной Троицы в Петербурге // РНЛ, 06.07.2012). - покаяние Этот признак соотносится с образом покаявшегося рок-музыканта в медиатекстах с отрицательным аксиологическим модусом. Однако если там рокер раскаивается в том, что занимался рок-музыкой и тем самым служил сатанинским силам, то в медиатекстах с положительной оценкой рока музыканты раскаиваются в своих грехах, выражая это через рок-музыку, используя ее как средство передачи своих мыслей и чувств.
Лучшие люди искусства, в том числе, рок-музыканты всегда обращаются к теме собственного несовершенства, а это очень близко Христианству, это может стать началом покаяния (Антиподы ли православие и рок-культура? // Наша вера, 2002).
Далее обратимся к субконцепту «рок-сообщество», который также репрезентирован в рассматриваемых медиатекстах. «Православный рок» здесь объективируется как творчество рок-исполнителей, «которые органично впитали в себя нравственный и даже мессианский пафос русской культуры «мальчиков, обдумывающих житье» и русской литературы» (Православие и рок-музыка: возможен ли человеческий и человечный разговор? // Собрание, декабрь 2004). Чаще других в заявленном дискурсе упоминаются следующие рок-музыканты: Константин Кинчев (группа «АлисА»), Юрий Шевчук (группа «ДДТ»), Вячеслав Бутусов («Наутилус Помпилиус»), Роман Неумоев («Инструкция по выживанию»), Петр Мамонов («Звуки Му»), Дмитрий Ревякин («Калинов мост»).
Наиболее популярен в православной среде лидер группы «АлисА»: «Константин Кинчев – удивительное явление российской рок-культуры: это вполне церковный, православный человек, зрело оценивающий свой жизненный путь, и, одновременно, рок-музыкант-профессионал. Его песни «Мы – православные», «Рождество», «Три дороги», «Дурень» и др. – это настоящая проповедь, в которой говорится о духовных вещах на языке хард-рока» (Антиподы ли православие и рок-культура? // Наша вера, 2002). Иеромонах Сергиий (Рыбко) называет творчество Кинчева «настоящим православным искусством» (Антиподы ли православие и рок-культура? // Наша вера, 2002).
Выступления «православных рокеров» иногда становятся «концертами-проповедями»: песни, звучащие со сцены, «передают рок-языком евангельское видение мира и жизни» («В рок-культуре есть много произведений, передающих евангельское видение мира», интервью с протоиереем Олегом Кузьминовым // РНЛ, 27.06.2007), а в перерывах со зрителями беседуют приглашенные священники. Посетители таких концертов, как и вообще поклонники русского рока, позиционируются как люди думающие, ищущие:
Эти якобы трудные ребята зачастую больше открыты слову истины, чем юные участники липовых молодежных движений или подрастающие бизнес 178 карьеристы (Православные рокеры выступили в поддержку миссионеров, проповедующих среди неформалов // Правая.ru, 17.11.2010).
Примечательно, что иногда ядерный семантический признак молодежь деактуализируется – на рок-концерты приходят и люди старшего поколения, полюбившие эту музыку в юности:
Нужно, однако, заметить, что на концертах серьезных рок-групп, существующих уже десятилетия, значительная часть публики – весьма солидные люди, вполне достойно себя ведущие. Не вижу особой разницы между посещением таких концертов и посещением консерватории (Антиподы ли православие и рок-культура? // Наша вера, 2002).
Что касается так называемого «рок-миссионерства», «священник везде должен проповедовать, куда бы его ни приглашали: на рок-концерте, в тюрьме, в борделе, в самолете и так далее» («Пропаганда рока в Церкви и проповедь на рок-концерте – совсем не одно и то же...», беседа с игуменом Сергием (Рыбко) // РНЛ, 13.06.2006).
Рок любят миллионы людей, и Церковь не может больше с этим не считаться (Рок-миссия идет на восток // Правая.ru, 19.09.2006).
Проповедь на рок-концерте оценивается как благое деяние, совершает ли его священник или рок-музыкант:
Рок-музыка ставит перед молодым человеком вопрос о смысле жизни. Кто как не священник должен дать ему ответ? (Рок и Бог // РНЛ, 20.09.2004).
Если сам легендарный рок-музыкант признаётся, что он православный и рассказывает, какие перемены произошли в нем – это, наверное, лучшая проповедь, на порядок более эффективная, чем если перед толпой молодежи на сцену выйдет священник и начнет что-то говорить людям, пришедшим на рок-концерт (Православие.Ru, 28.03.2006), – и вот уже «поклонники «Алисы» потихонечку вслед за Костей начинают робко переступать порог храма» (Антиподы ли православие и рок-культура? // Наша вера, 2002).