Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Сущность субъективации повествования и языковые способы ее реализации в тексте 12
1.1. Основы стилистики и стилистика текста 12
1.2. Проблема образа автора и языковых форм его выражения в тексте 17
1.3. Сущность субъективации повествования и ее языковые механизмы 26
1.4. Типы рассказчика и способы их проявления в повествовании 38
1.5. Narrator: категория «рассказчик» в европейской филологической науке 46
Выводы 68
ГЛАВА 2. Способы языковой организации текста и реализация речевых типов субъективации в автобиографической прозе Ю.М. Нагибина 72
2.1. Рассказчик в автобиографической прозе Ю.М. Нагибина 72
2.2. Прямая речь как форма текстовой самореализации рассказчика и персонажей 78
2.3. Несобственно-прямая речь как способ выражения внутреннего мира рассказчика 91
Выводы 106
ГЛАВА 3. Конструктивные формы субъективации в языковой организации автобиографической прозы Ю.М.Нагибина 109
3.1. Языковые формы представления как отражение мира действительности через призму сознания рассказчика 109
3.2. Языковые формы лексико-семантической изобразительности как выражение экспрессивной субъективации 119
3.3. Монтажные формы языковой композиции как передача смены планов 131 3.4. Оценочность как особый прием выражения экспрессивной субъективации
и как способ передачи авторской позиции в автобиографическом тексте 146
Выводы 159
Заключение 162
Библиографический список
- Сущность субъективации повествования и ее языковые механизмы
- Narrator: категория «рассказчик» в европейской филологической науке
- Прямая речь как форма текстовой самореализации рассказчика и персонажей
- Языковые формы лексико-семантической изобразительности как выражение экспрессивной субъективации
Введение к работе
Актуальность настоящего исследования обусловлена прежде всего перспективностью лингвостилистического изучения языковой структуры художественного текста, необходимостью углубленного лингвистического анализа приема субъективации и интерпретации языковых средств создания выразительности и образности художественного текста. Актуальность определяется и возросшим в современной филологической науке интересом к мемуарно-автобиографическим текстам.
Научная новизна работы заключается в том, что в ней впервые вводятся в научный оборот и подвергаются лингвостилистическому анализу автобиографические тексты Ю.М. Нагибина с точки зрения комплексного исследования языковых способов выражения субъективации; впервые системно описываются используемые писателем приемы субъективации, а также в диссертации предлагается новая уточненная типология образа рассказчика.
Объект исследования — языковое выражение субъективации повествования рассказчика в автобиографической прозе Ю.М. Нагибина в аспекте ее стилистического своеобразия.
Предмет исследования — конкретные приемы и формы субъективации, способы ее реализации в текстах автобиографической прозы Ю.М. Нагибина.
Цель работы — выявить наиболее характерные приемы языкового
выражения субъективации повествования рассказчика в текстах
автобиографической прозы Ю.М. Нагибина и определить их роль в композиционной организации текста.
Из поставленной цели вытекают основные исследовательские задачи работы:
1) исследовать проблему образа автора в лингвостилистическом аспекте;
2) проанализировать теорию субъективации в трудах отечественных и
зарубежных филологов для выявления сущности субъективации
повествования и ее языковых механизмов;
3) классифицировать типы рассказчика на основании способов его
проявления в повествовании;
-
описать используемые Ю.М. Нагибиным приемы субъективации с учетом их типологических черт, взаимодействия и модификаций;
-
рассмотреть оценочность как особый прием субъективации и как способ передачи авторской позиции в автобиографическом тексте.
Теоретической базой диссертационного исследования являются классические труды отечественных лингвистов в области изучения языка художественной литературы и языковой организации текста. Наиболее значимыми для настоящего диссертационного исследования автор считает работы В.В. Виноградова, Л.А. Новикова, В.В. Одинцова, Ю.А. Бельчикова,
А.И. Горшкова, М.В. Ивановой, В.Г. Костомарова, а также труды М.М. Бахтина, В.П. Григорьева и Б.А. Успенского. Методологической основой послужили позиции виноградовской научной школы изучения языка художественной литературы и стилистики текста.
Методы исследования. В работе использовались описательный и
сравнительный методы, методы структурно-семантического анализа
языкового материала, включающего классификацию и сравнение языковых
явлений, а также комплексный метод стилистического анализа языковой
структуры художественного текста и конкретные приемы
лингвостилистического анализа текста, в отдельных случаях применялся статистический метод.
Материалом исследования были выбраны автобиографические тексты Ю.М. Нагибина и тексты с элементами автобиографии. Были охвачены произведения разных жанров и разных лет, общим объемом 2114 страниц:
«Дневник»;
цикл рассказов «Книга детства»;
рассказы: «Веймар и окрестности», «Вечер в Хельсинки», «Воробей», «В поисках Лассила», «Гимн дворняжке», «Два старика», «Еще раз о бое быков», «Когда утки в поре», «Комаров», «Московское зазеркалье», «Моя Венеция», «Недоделанный», «Немота», «Нет проблем?», «Огнепоклонники», «Паша-лев», «Прекрасная лошадь», «Ранней весной»;
— были: «В те юные годы», «Над пропастью во лжи», «Школьный
альбом»;
— литературные портреты: «Возвращение Акиры Куросавы»,
«Голландия Боба ден Ойла», «До новой встречи, Аллан!», «Островитянин.
Сон о Юхане Боргене», «Счастливчик Хейли»;
— эссе: «Вермеер Дельфтский», «Владимир Татлин», «Марк Шагал»,
«Якопо Тинторетто»;
— заметки из путевого дневника: «Итальянская тетрадь» («Кондотьер»,
«Вечерняя прогулка к термам Каракаллы», «Поэт», «Животный мир Италии»),
«Летающие тарелочки», «Что сказал бы Гамлет»;
— поздние повести: «Моя золотая теща», «Тьма в конце туннеля».
Автобиографическая проза Ю.М. Нагибина обширна и представлена в
разных жанрах. Ю.М. Нагибин не всегда повествует о своей собственной жизни, порой даже пренебрегает исторической точностью в угоду художественному вымыслу, однако все названные тексты основаны на реальных событиях, личном опыте автора и его впечатлениях. Элементы автобиографии встречаются в произведениях, написанных от третьего лица (например, рассказ «Замолчавшая весна»), и в произведениях, относящихся не к автобиографическим, а художественным мемуарам (повесть «Встань и иди»). Из немногих «придуманных» рассказов отметим «Эхо», но и в нем Ю.М. Нагибин вывел в качестве одного из героев себя-мальчишку.
Выбранные для изучения тексты Ю.М. Нагибина являются
художественными, а не документальными, но их можно отнести к автобиографической прозе писателя (указания самого Ю.М. Нагибина, мнения его биографов и исследователей, реальная фактологически-событийная основа текстов и другие факторы).
Теоретическая значимость исследования заключается в уточнении
учения о языковой структуре художественного текста и о языковых средствах
выражения субъективации, в развитии некоторых его положений, в системном
рассмотрении на материале автобиографических текстов приемов
субъективации и комплексном описании их лингвистической природы, а также в раскрытии языковых черт стиля Ю.М. Нагибина.
Результаты исследования представляют интерес для дальнейшей разработки теоретических вопросов лингвостилистики, а также обобщающих трудов как по языковой организации художественного текста, так и по проблемам идиостиля Ю.М. Нагибина.
Практическая значимость связана с введением в научный оборот большого фактического материала, с возможностью использования этого материала, наблюдений и основных положений диссертации в практике преподавания стилистики, лингвистики текста, языка художественных произведений, а также в спецкурсах, посвященных данной проблематике.
Научная гипотеза заключается в следующем: автобиографическая
проза Ю.М. Нагибина содержит характерные приемы языкового выражения
субъективации повествования рассказчика, взаимодействующие между собой
и влияющие на композиционную организацию текста. К ним относятся
несобственно-прямая речь, прямая речь, композиционные формы
представления, монтажные формы, формы лексико-семантической
изобразительности и оценочность. Субъективация повествования является
важным стилистическим приемом построения автобиографических текстов
Ю.М. Нагибина, позволяет выразить в образе рассказчика
автобиографического произведения авторскую позицию; для дневниковых записей Ю.М. Нагибина характерна максимальная приближенность рассказчика к автору.
Положения, выносимые на защиту:
1. Исследование текстов Ю.М. Нагибина и сопоставление
существующих филологических теорий дали основания выделить и
предложить новую лингвистическую типологию образа рассказчика, разделив
его на 1) повествователя, 2) рассказчика-персонажа и 3) наблюдателя.
Рассказчик в автобиографических текстах Ю.М. Нагибина представлен двумя
основными типами: рассказчик-персонаж и наблюдатель. Выражение
субъективации дано более ярко в рассказчике-персонаже; повествование
наблюдателя максимально приближено к авторскому.
2. Характерный для автобиографических текстов Ю.М. Нагибина
языковой прием субъективации — несобственно-прямая речь. Для
несобственно-прямой речи в текстах Ю.М. Нагибина типично сочетание рассуждения с повествованием и описанием; преобладают обращения рассказчика к себе, риторические вопросы, восклицания; несобственно-прямая речь схожа с прямой речью, которая также широко представлена в исследованных текстах, и с неоформленным монологом. Прямая речь дана в форме диалога, встречается полилог.
3. Композиционные формы представления применяются
Ю.М. Нагибиным для выражения неуверенности / неопределенности,
предположительности, незнания / неосведомленности, передачи внутренних
сомнений рассказчика; используются вводные слова со значением
предположительности и неопределенные местоимения.
4. Экспрессивные формы изобразительности позволяют передать
характерную для автобиографических текстов Ю.М. Нагибина
художественную образность и внимание к деталям; из изобразительных
средств применяются сравнение, эпитет, метафора.
5. Для выражения динамики субъекта / объекта в пространстве и
времени писателем используются монтажные формы; широко представлено
чередование общего и крупного планов. Ю.М. Нагибин комбинирует
языковые приемы субъективации, сочетает монтажные формы с другими
конструктивными формами и речевыми типами.
6. При рассмотрении оценочности в качестве особого приема
субъективации следует отнести ее к конструктивным формам субъективации
как вид лексико-семантической изобразительности и выражение
экспрессивной субъективации. В текстах Ю.М. Нагибина представлена как
рациональная, так и эмоциональная оценка; для ее выражения употребляются
нейтральная и стилистически маркированная лексика, аффиксация и авторские
окказионализмы.
7. Анализ и сравнение стилистических приемов субъективации в
художественных автобиографических текстах и в «Дневнике» Ю.М. Нагибина
позволяют заключить, что стилистически «Дневник» является как мемуарно-
документальным, так и художественным текстом, поскольку во всех
исследованных текстах Ю.М. Нагибин использует одни и те же
художественные приемы языковой субъективации.
Апробация работы. Материал диссертации обсуждался на
конференциях: научная конференция «Литература и кино» факультета
телевидения Московского государственного университета им.
М.В. Ломоносова (23 ноября 2010); международная научная конференция «Эстетика идеальной жизни» (Кусковские чтения) факультета иностранных языков Московского городского психолого-педагогического университета (20-21 мая 2011); ежегодные научные чтения «Язык как материал словесности» (Горшковские чтения) Литературного института им. А.М.Горького (20 октября 2011); международная конференция «Проблемы речевого общения: Десятые Шмелевские чтения» Института русского языка им. В.В. Виноградова РАН
(24-26 февраля 2012); международная научная конференция «Язык и текст: изучение и преподавание языков и культур» факультета иностранных языков Московского городского психолого-педагогического университета (26-27 октября 2012), — а также на заседаниях кафедры русского языка и стилистики Литературного института им. А.М. Горького (октябрь 2010, октябрь 2011, февраль 2013, октябрь 2013, ноябрь 2013).
Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и библиографического списка.
Сущность субъективации повествования и ее языковые механизмы
Исследованию проблемы образа автора, отражения авторской позиции в тексте посвящено много филологических научных работ. Особое внимание категории образа автора уделила русская филология в 20-е годы XX столетия.
Стилистические особенности произведения ярче всего выражаются в построении авторской речи, в ее своеобразии8. В одних случаях автор может быть назван, в других — скрыт, но авторское повествование всегда представляет собой сложную структуру.
Центральными в исследовании данной проблемы являются труды академика В.В. Виноградова, первым выделившего и проанализировавшего категорию «образ автора». Ученый формулирует и вводит в филологию термины «образ автора» (сначала используя «образ писателя») и «образ рассказчика».
«Образ автора» определяется как стилистическая категория, «индивидуальная словесно-речевая структура, пронизывающая строй художественного произведения и определяющая взаимосвязь и взаимодействие всех его элементов»9. Типы и формы этих отношений внутри художественного текста многообразны и зависят от стилей. В.В. Виноградов пишет, что именно категория «образ автора» позволяет анализировать художественный текст как словесно-художественное единство, является организационным центром, стержнем композиции всего произведения. «В «образе автора», в его речевой структуре объединяются все качества и особенности стиля художественного произведения: распределение света и тени при помощи выразительных речевых средств, переходы от одного стиля изложения к другому, переливы и сочетания словесных красок, характер оценок, выражаемых посредством подбора и смены слов и фраз, своеобразия синтаксического движения. Так открывается новый,
В.В. Виноградов подчеркивает, что образ автора есть в произведении всегда, но при этом он никогда не совпадает с биологическим и биографическим автором, однако его можно реконструировать на основе текста. Размышляя об особенностях данной стилистической категории, ученый отмечает, что образ автора «сквозит» в художественном тексте, выражается в «ткани слов, в приемах изображения»: «В каждой яркой индивидуальности образ писателя принимает индивидуальные очертания, и все же его структура определяется не психологическим укладом данного писателя, а его эстетико-метафизическими воззрениями. Они могут быть не осознаны (при отсутствии у писателя большой интеллектуальной и художественной культуры), но должны непременно быть (т.е. существовать). Весь вопрос в том, как этот образ писателя реконструировать на основании его произведений. Всякие биографические сведения я решительно отметаю»11.
В.В. Виноградов показывает, что повествовательный текст организован монологически, включенный в него диалог также подчиняется монологу. На первый план выдвигаются проблемы языковой композиции текста и ее компонентов. Образ автора как основная связующая текст категория даже может быть не назван в структуре произведения, но объединяет систему речевых структур персонажей в соотношении с рассказчиком12.
Анализируя «Пиковую даму» А.С. Пушкина, В.В. Виноградов приходит к выводу, что образ автора, являясь субъектом повествования в изображаемой действительности, выражает соотношения «между авторской интенцией, между фантазируемой личностью писателя и ликами персонажей»
В.В. Виноградов пишет об образе автора в разных работах, дает несколько развернутых определений, однако наиболее сжатым и емко отражающим данную категорию представляется следующее толкование: «Образ автора — это та цементирующая сила, которая связывает все стилевые средства в цельную словесно-художественную систему. Образ автора — это внутренний стержень, вокруг которого группируется вся стилистическая система произведения»14.
Проблему автора и форм его выдержанности в произведении, проблему взаимоотношений автора и героя освещает М.М. Бахтин. Ученый заключает, что автор ощущается в любом художественном произведении как «чистое изображающее начало»15.
Взяв за основу разделение Эриугены, М.М.Бахтин выделяет первичного автора (природа не сотворенная, но творящая), вторичного автора (природа сотворенная и творящая) и образ героя (природа сотворенная, но не творящая).
М.М. Бахтину принадлежит философское осмысление пространственно-временных границ сферы сознания героя (хронотоп) и субъективности его восприятия, а также разработка понятия полифонии.
Отдельно ученый отмечает особенности автобиографических форм выражения автора: «Образ рассказчика в герое от Я, образ героя автобиографических произведений (автобиографии, исповеди, дневники, мемуары и др.), автобиографический герой, лирический герой и т.п. Все они измеряются и определяются своим отношением к автору-человеку (как особому предмету изображения), но все они — изображенные образы, имеющие своего автора, носителя чисто изображающего начала. Мы можем говорить о чистом авторе в отличие от автора частично изображенного, показанного, входящего в произведение как часть его»16.
Виноградов В.В. Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика. М.: Изд-во АН СССР, 1963. С. 92. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979. С. 287. Там же. С. 304. Б.О. Корман акцентирует внимание на том, что понятие автора у М.М. Бахтина многозначно17. В первую очередь это некая творящая воля, творческое начало, отграниченное от автора биографического — реального человека. В своих работах М.М. Бахтин вводит разные словесные эквиваленты понятия «автор». Среди них прежде всего выделяется понятие «авторский замысел», используемый при характеристике разновидностей художественного текста. Авторский замысел преломляется в тексте, должен быть «индивидуализирован и содержательно наполнен»18. Авторский замысел обозначает авторскую позицию, взгляд, отношение, занимающее главенствующее место в произведении, определяющее выбор композиционных форм и типов словесной организации. М.М. Бахтин также использует синонимичные авторскому замыслу понятия «авторская мысль»19 и «собственные замыслы»20.
Второе значение автора в работах М.М. Бахтина связано с «авторской речью», которая противопоставляется «прямой речи»; автор в данном случае подразумевает сознание, которое стоит за текстом. «Там, где в авторском контексте прямая речь, допустим, одного героя, перед нами в пределах одного контекста два речевых центра и два речевых единства: единство авторского высказывания и единство высказывания героя»21, происходит разграничение сфер сознания автора и героя. В широком смысле в связи с вводимым М.М. Бахтиным понятием «полифонии» всякий текст строится как диалогические взаимоотношения автора и героев. Высшая форма существования автора в тексте заключается в том, что он выражает последнюю смысловую инстанцию: «Последняя смысловая инстанция, а следовательно, и последняя стилистическая инстанция даны в прямой авторской речи»22.
Narrator: категория «рассказчик» в европейской филологической науке
Для автобиографических текстов Ю.М. Нагибина, особенно поздних, характерен самоанализ внутреннего мира рассказчика, глубокий психологизм в передаче его мыслей и чувств. Появляясь в самом начале текста, образ рассказчика постепенно развивается сам и одновременно развивает повествование. Изложение событий и фактов происходит от первого лица, с позиции очевидца и участника событий. Рассказчик словно заново переживает все свои тревоги и впечатления в воспоминаниях, анализирует их, что выражается в тексте благодаря сочетанию идеологической, пространственно-временной, психологической и в меньшей степени фразеологической точек зрения (здесь и далее по классификации Б.А. Успенского).
Автобиографический текст по природе своей субъективен, хотя степень этой субъективности может быть различной. Автор отражает в своем тексте не только объективные факты окружающей действительности, но и свою оценку этих фактов, обусловленную особенностями воспитания, образования, современных ему исторических реалий и т.д. Описанные в тексте события прошлого всегда переосмысляются, переоцениваются с позиций настоящего.
А.В. Иванова, исследуя повесть В.С. Маканина «Голоса», делает вывод: «Образ рассказчика объединяет фрагменты повествования, которые можно отнести к различным временным и пространственным сферам (хронотоп, по М.М. Бахтину), уподобляет их воспоминаниям рассказчика в ходе его раздумий». автобиографическом романе З. Прилепина «Грех», описывает, как автор-рассказчик обращает в тексте особое внимание на те языковые особенности, которые использует: «Автор-рассказчик-герой Захара Прилепина, от лица которого ведется повествование, не скрывает своего писательства. И отмечает именно те языковые особенности, анализируя по сюжету текст персонажа, которые являются доминирующими в языковом пространстве романа. … Подобные контексты, соотносящиеся с автобиографическими и, возможно, таковыми и являющиеся, раскрывают авторское отношение к творчеству — и у читателя появляется уверенность в сознательном использовании писателем тех или иных приемов, которые обнаруживаются в тексте. Конечно, вернее говорить о бессознательном их рождении — и о дальнейшей оценке их автором»142.
Таким образом, используемые в тексте приемы субъективации также могут рождаться «бессознательно», но одновременно они раскрывают авторское отношение к описываемым событиям, выражают авторскую позицию.
Рассказчик Ю.М. Нагибина воплощает в себе сразу несколько ликов-масок: рассказчик-ребенок из повестей и рассказов о детстве, рассказчик-взрослый, который предстает в нескольких ипостасях — рассказчик-сторонний-наблюдатель, рассказчик-действующее лицо, рассказчик «Дневника». Все они связаны единым образом автора.
На основе изучения субъективации повествования в автобиографических текстах Ю.М. Нагибина, а также проблемы субъективации в работах отечественных и зарубежных исследователей, предлагается новая уточненная типология образа рассказчика. Эта типология зависит от степени субъективации повествования и используемых приемов субъективации, предполагает закрепить за каждым типом соотношения «автор — рассказчик» свой термин.
Ахметова Г.Д. Языковое пространство художественного текста.нейтральное повествование от третьего лица; стилистически не выражен; максимально приближен к «образу автора», возможны элементы всеведения; отсутствуют пространственно-временная, фразеологическая и психологическая точки зрения, возможна идеологическая точка зрения; наиболее часто используемые приемы субъективации — несобственно-прямая речь и формы экспрессивной субъективации (изобразительные формы). Такой образ рассказчика проявляется в отдельных фрагментах автобиографических текстов Ю.М. Нагибина.
2. Рассказчик-персонаж — повествование от первого лица; принимает непосредственное участие в описываемых событиях, является персонажем наравне с остальными; может быть стилистически выражен, но может сохранять и нейтральную стилистическую окраску; используются все виды точек зрения, а также все речевые типы и конструктивные формы субъективации. Данный образ рассказчика используется Ю.М. Нагибиным в «Дневнике», повестях «Моя золотая теща», «Тьма в конце туннеля», рассказах о детстве.
3. Наблюдатель — повествование от первого лица (может быть использовано обобщенно-личное местоимение «мы») либо от третьего лица; излагает события со стороны, рассуждая и выражая свое к ним отношение; может быть стилистически выражен, но может сохранять и нейтральную стилистическую окраску; используются прежде всего пространственно временная и идеологическая точка зрения; наиболее часто используемые приемы субъективации — несобственно-прямая речь, формы представления, монтажные формы. Примеры использования такого образа рассказчика встречаются в литературных портретах, рассказе «Немота», заметках «Итальянская тетрадь» и др.
В одном произведении могут сочетаться и сменять друг друга разные типы образа рассказчика. Также для большинства автобиографических текстов Ю.М. Нагибина характерна особая раздвоенность рассказчика — он одновременно рассказчик-персонаж и наблюдатель-аналитик; это связано прежде всего с временной перспективой и «мемуарностью» прозы писателя.
Как во второй, так и в третий тип предложенной классификации (в зависимости от соотношения конкретных языковых способов выражения в тексте) можно включить такой языковой феномен, как «недостоверный рассказчик» (unreliable narrator), исследованию которого посвящен ряд работ в европейской лингвистике. Это тип рассказчика, степень субъективности которого настолько абсолютна, что он излагает в тексте недостоверные и заведомо ложные сведения, либо с целью запутать читателя, либо по причине собственного непонимания и незнания.
Прямая речь как форма текстовой самореализации рассказчика и персонажей
А я чего-то сумрачен, скотина неблагодарная! Наверное, дело в старости, в сознании невозможности совершить неожиданный поступок, вырваться из той ячейки, куда меня насильно заложили. И мои слабенькие метания, больше внутренние, чем внешние, отсюда же. Когда нет настоящего упора в себе самом, ищешь его в чужих землях, в перемене мест, в поисках среды наибольшего благоприятствования [1, с. 485—486]. Субъективация усиливается перемещением точки зрения в сферу непосредственных «сиюминутных» (для момента речи) впечатлений и переживаний рассказчика, он ведет мысленный диалог сам с собой. Вводное слово наверное показывает анализ этих впечатлений. Неопределенные местоимения как-то, чего-то подчеркивают отсутствие характерного для авторского повествования всеведения, в данном случае очевидно сочетание несобственно-прямой речи с формами представления.
Прошедшее время играет особую роль в выражении мыслей и чувств рассказчика: временная и психологическая дистанцированность от описываемых событий позволяет рассказчику проанализировать чувства, которые он испытывал ранее, и сравнить их со своим нынешним взглядом на описываемую ситуацию. Также несобственно-прямая речь может представлять собой описание или связь рассуждения с описанием: Небо голубое, прилетели первые грачи: большие, желтоклювые, родные. Как все прекрасно и трогательно в мире природы, как все грязно и мерзко в мире людей! Я не могу быть среди людишек, скучно, стыдно и не нужно [1, с. 167]. В этом примере ярко выражен особенно характерный для «Дневника» контраст «прекрасной и трогательной» природы и низменного мира людских страстей. Наиболее важны формы экспрессивной субъективации, иначе говоря, изобразительные приемы и разнообразные средства художественной выразительности. В процитированном фрагменте обращают на себя внимание эпитеты, выбранные для характеристики грачей: желтоклювые, родные. Помимо эпитетов Ю.М. Нагибин широко применяет сравнения: В условиях нашей тотальной несвободы все мелкие ограничительные меры особенно невыносимы. Мы привязаны за каждый волосок, как Гулливер у лилипутов, к удручающему слову НЕЛЬЗЯ [1, с. 530]; Прежде люди скользили по моей душе, нанося царапины не более глубокие, чем карандаш на бумаге, а сейчас они топчутся внутри меня, как в трамвае [1, с. 50]. Для писателя характерно использование развернутых метафор: Мама становится невыносимо трудной для совместной жизни. Порой в ней появляется нехорошая завершенность литературного персонажа, а не живого человека, который всегда как-то зыбче, переменчивей, отходчивей [1, с. 319].
В «Дневнике», как и в художественных текстах, Ю.М. Нагибин использует много риторических и не только вопросов и рассуждений, обращений к себе и к воображаемым собеседникам, несобственно-прямая речь максимально приближается к прямой речи: Что это значит? Зачем они честному дровосеку Граверу? Почему перед ними открываются двери приличных домов? Куда девались этика, мораль, просто брезгливость там? [1, с. 371].
Рассказчик «Дневника» внимателен к окружающему миру, постоянно его анализирует и преображает во что-то новое благодаря своему субъективному восприятию. Отличительная черта дневниковых записей — некоторая ограниченность их перспективы: рассказчик не может взглянуть на ситуацию глазами других людей, может только предположительно описать чужие мысли и чувства. Однако в связи с этим в «Дневнике» иногда случаются кратковременные смещения точки зрения от рассказчика в сферу чужого сознания: Поразительно равнодушие к культуре и литературе современных западных людей, особенно молодежи. Им ничего не надо, кроме быта, спокойствия, маленьких физиологических удовольствий. Какая литература? Какие проклятые вопросы? Какие идеалы? Не трогайте нас, дайте спокойно дожить — ничего иного они не хотят. Это ужасно!!! [1, с. 371]. Слова Не трогайте нас, дайте спокойно дожить принадлежат описываемой далекой от культуры молодежи, в то время как экспрессивное восклицание Это ужасно!!! выражает оценку рассказчика.
Нагибинский рассказчик безжалостен не только к окружающим, но и к самому себе: Этот год — переломный в моей жизни. Впервые я сам почувствовал, что мой характер изменился. Я стал куда злее, суше, тверже, мстительнее. Во мне убавилось доброты, щедрости, умения прощать. Угнетают злые, давящие злые мысли на прогулках, в постели перед сном. Меня уже ничто не может глубоко растрогать, даже собаки. … Злоба плоха тем, что она обесценивает жизнь. Недаром же я утратил былую пристальность к природе. Весь во власти мелких, дрянных, злобных счетов, я не воспринимаю доброту деревьев и снега [1, с. 207].
Ю.М. Нагибин писал свой «Дневник» с 1942 по 1986 год исключительно для себя. Опубликовать его писатель решился только в 1994. Для этой книги характерна откровенность, даже безжалостность в описании себя и окружающих (родных, близких, коллег, литераторов и киношников), которая не могла не вызвать резкий отклик после публикации. В «Дневнике» помимо документального портрета эпохи отражен прежде всего портрет самого писателя-рассказчика.
Характерной чертой дневниковых заметок является передача непосредственного жизненного опыта, передача достоверная и одновременно в высшей степени субъективная, пропущенная сквозь призму восприятия рассказчика. Мемуарные записи неизбежно дистанцированы в пространстве и времени от описываемых событий, а следовательно, их деформируют; в дневниковых заметках «по горячим следам» искажение событий проявляется в меньшей степени.
Языковые формы лексико-семантической изобразительности как выражение экспрессивной субъективации
В автобиографических текстах Ю.М. Нагибина часто встречается сначала описание картины в целом, которое потом сменяется более подробным акцентом на деталях: Вверх по узкой тропке, навстречу истошному лаю, ничуть не мешавшему тишине, лишь подтверждавшему ее гулкую емкость, навстречу поднявшейся с камня молодой смуглой и черноволосой индианке в чем-то ярко-желтом. И не уловить было, как произошло ее превращение в пожилую норвежскую женщину с двухцветными волосами, рыжеватыми у корней по широкому разлому двух жестких угольных крыл, с цепким, вбирающим взглядом и спокойной складкой темных губ [2, с. 342]. Показано сближение субъектов, и молодая смуглая и черноволосая индианка с уменьшением отделяющего от нее расстояния превращается в пожилую норвежскую женщину с двухцветными волосами. Детали расширяются распространенными определениями, которые могут стоять как в препозиции, так и в постпозиции.
В текстах Ю.М. Нагибина можно также найти пример последовательного перехода от крупного плана к общему, например, описание странного памятника Черчиллю в Лондоне: В одном ракурсе вас приковывает некрасивое, умное, значительное и несчастное лицо, и вы видите только его; в другом — перед вами старый, усталый, но бодрящийся клерк; в третьем — вас поразит громадная энергия, сконцентрированная в нелепой, почти пародийной фигуре; наконец, издали, со спины, вы вдруг обнаружите ласточку с характерным скосом острых сложенных крыльев [2, с. 487]. Сначала описывается лицо, потом фигура спереди, наконец — статуя образно изображена со спины, за счет чего происходит постепенный переход от деталей к укрупнению изображения (используется метафора). При таком широком употреблении монтажных форм у Ю.М. Нагибина они все время соседствуют с изобразительными приемами, дополняя их. Другой пример: Попав в сад, мы оказались возле грядок с тюльпанами, дальше виднелась огромная, как курган, клумба, за ней, в глубине сада, высилась притемненная высокими соснами двухэтажная деревянная дача с башенками, террасами и террасками [5, с. 268]. Здесь выразительности описанию добавляют сравнение (огромная, как курган, клумба) и эмоционально окрашенная лексика (башенки, терраски). Крупный план и разнообразные детали способствуют созданию объемной картины происходящего, позволяют читателю увидеть описываемое одновременно с рассказчиком, его глазами. Ю.М. Лотман подчеркивал, что «крупный и мелкий план существует не только в кино. Он отчетливо ощущается в литературном повествовании, когда одинаковое место или внимание уделяется явлениям разной количественной характеристики»207. Это характерно и для текстов Ю.М. Нагибина, в которых равно важны как общий план, так и крупный.
Ю.М. Нагибин показывает в текстах движение не только сквозь пространство, но и сквозь время. Происходит смена временных пластов. Б.А. Успенский отмечал, что «повествование может вестись одновременно во временной перспективе некоторого персонажа (или же нескольких персонажей, участвующих в действии) и вместе с тем в перспективе самого автора, точка зрения которого существенно отличается во временном плане от точки зрения данного персонажа: автор знает то, чего не может еще знать этот персонаж, а именно — знает, «чем кончится» данная история»208. В нашем случае «автор» соответствует «рассказчику». В частности это характерно для описания воспоминаний о детстве, передачи детских впечатлений взрослым сознанием. Монтажные приемы с помощью глагольных форм позволяют показать не только пространственные, но и временные перемещения. Данный прием можно наглядно проследить на примере соотношения рассказчика-ребенка и рассказчика-взрослого: Месть не доставила радости. Агапеша был обложен со всех сторон, как волк в загоне. Он не решился ответить мне, и в тайнике души я рассчитывал на это. Агапеша по-прежнему мог справиться со мной, но был бессилен против восставшего класса, поддержанного, как потом выяснилось, чистопрудными наемниками. А эти ребята могли пустить в ход и кастет, и нож. Я поступил низко и, как ни искал для себя оправданий, не находил их. Человек всегда устраивается с собой, но я не устроился, и сейчас, по прошествии жизни, мне так же стыдно, как и в те неправдоподобно далекие времена. Неужели во мне действительно продолжается тот мальчик?.. [3, с. 53] Происходит сближение приемов монтажа с несобственно-прямой речью, разные временные формы глаголов подчеркивают различные временные пласты повествования. Рассказчик-взрослый подводит итог поступку, совершенному рассказчиком-ребенком: Человек всегда устраивается с собой, но я не устроился. Однако и рассказчик-взрослый лишен всеведения, он тоже не знает, чем кончится данная история, именно поэтому задается вопросом: Неужели во мне действительно продолжается тот мальчик?..