Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Интертекстуальность и ее функции в художественном тексте 11
1.1. Интегративный подход к исследованию текста 11
1.2. Текст в семиотическом пространстве «семиосферы» 14
1.3. Интертекстуальность как объект исследования в отечественной и зарубежной лингвистике 16
1.4. Интертекстуальность: основные термины и понятия 27
1.5. Типы интертекстуальных включений 34
1.6. Функции интертекстуальных включений 41
1.7. Синкретизм и интертекстуальность 45
1.8. Место принципа интертекстуальности в философии постмодернизма ...49
1.9. Средства выразительности языка 53
Выводы по главе 1 57
ГЛАВА 2. Функционирование интертекстуальных включений в творчестве писателя 60
2.1. Специфика интертекстов в сильных текстовых позициях 60
2.1.1. Взгляды В.С. Маканина на литературу 60
2.1.2. Заглавия и эпиграфы .61
2.1.3. Названия глав
2.2. Характеристика библейских интертекстов 94
2.3. Особенности античных интертекстов 101
2.4. Своеобразие фольклорно-сказочных интертекстов 106
2.5. Функционирование интертекстов русской литературы
2.5.1. Интертексты Ф.М. Достоевского и их роль в художественных текстах В.С. Маканина 111
2.5.2. Иные интертексты 130
2.6. Частности интертекстов зарубежной классики 140
2.7. Специфика исторических интертекстов 142
2.8. Особенности синкретической интертекстуальности 149
Выводы по главе 2. 161
Заключение... 166
Список использованной литературы 172
Справочная литература 186
Список цитируемых и упоминаемых источников 187
Список источников интертекстов
- Интертекстуальность: основные термины и понятия
- Место принципа интертекстуальности в философии постмодернизма
- Характеристика библейских интертекстов
- Интертексты Ф.М. Достоевского и их роль в художественных текстах В.С. Маканина
Введение к работе
Актуальность исследования обусловлена необходимостью
комплексного изучения интертекстуальности в художественных текстах,
совмещающего в себе лингвистический, культурологический и
литературоведческий подходы. Комплексный характер исследования дает возможность более глубокого анализа текста. С другой стороны, актуальность мотивирована неизученностью явления интертекстуальности в творчестве В.С. Маканина – писателя, в произведениях которого данная категория проявляется весьма ярко.
Объектом исследования являются интертекстуальные включения в произведениях В.С. Маканина.
Предмет исследования – специфика интертекстуальности в
художественных текстах указанного автора.
Цель работы – установление особенностей интертекстуальности в
произведениях В.С. Маканина. При этом определяющим для настоящей работы
является широкое семиотическое понимание интертекстуальности,
позволяющее изучать взаимодействие текстов разных семиотических систем.
Цель обусловила постановку следующих задач:
-
рассмотрение современного состояния и основных проблем теории интертекстуальности в лингвистике, определение видов интертекстуальности, а также типов и функций интертекстуальных включений;
-
рассмотрение основных положений постмодернистской философии и роли принципа интертекстуальности в ней;
-
выявление источников интертекстуальных включений и специфики их функционирования в произведениях В.С. Маканина;
-
анализ особенностей кодовой интертекстуальности, предполагающей смену языкового кода, и обращающей к текстам разных семиотических систем синкретической интертекстуальности в произведениях автора.
-
определение сопутствующих интертекстуальным включениям средств создания художественной образности.
Методологической основой данной работы послужил
антропоцентрический подход, заключающийся в том, что анализ тех или иных явлений осуществляется в непосредственной связи с человеком.
В работе используются следующие исследовательские методы:
контекстный анализ (при определении изменений претекста в принимающем
тексте), метод лингвориторической реконструкции (первичный),
биографический, описательный (при описании результатов исследования), метод сплошной выборки (при отборе интертекстуальных включений), статистический.
Научная новизна исследования состоит в том, что впервые представлено описание особенностей интертекстуальности в творчестве В.С. Маканина. Описание проводилось комплексно, с учетом источников
интертекстуальных включений, языковой основы интертекстуальности, принадлежности «чужого слова» автору/герою, характера отношения интертекстуального включения к претексту (сближение-отдаление, согласие-полемика, пиетет-ирония), видов интертекстуальности (текстовая, кодовая или синкретическая), типов и функций интертекстуальных включений, их семантических и формальных преобразований, места и количественных характеристик, а также иных средств создания художественной образности, сопутствующих интертекстуальным включениям.
Кроме того, научная новизна исследования обусловлена тем, что впервые в отечественной лингвистике рассматривается проявление текстовой интертекстуальности через кодовую и реализация одного интертекстуального включения через другое.
В ходе анализа были рассмотрены все произведения В.С. Маканина, но
непосредственно материалом исследования послужили тексты четырех
произведений: «Кавказский пленный» (1995), «Андеграунд, или Герой нашего
времени» («Андеграунд...») (1998), «Испуг» (2006) и «Асан» (2008) общим
объемом 1675 страниц. Выбор этих художественных текстов обусловлен
наличием в них богатейшего языкового материала для исследования феномена
интертекстуальности и тем, что рассматриваемая проблема высвечивается в них
по-разному: в «Асане» наиболее выразительно представлены исторические
интертекстуальные включения; синкретическая интертекстуальность ярчайшим
образом проявляется в «Испуге»; наконец, «Андеграунд...» является своего
рода энциклопедией всех видов интертекстуальности и типов
интертекстуальных включений. Выявленные с помощью данных произведений
основные структурно-семантические особенности интертекстуальных
включений подтверждает «Кавказский пленный».
Теоретико-методологическую базу диссертации составили: обобщенная
модель интертекстуальности И.В. Арнольд; теория «диалогизма» и «чужого
слова» М.М. Бахтина; концепция интертекстуальности Р. Барта, Ю. Кристевой;
структуралистская теория интертекстуальности Ж. Женетта и М. Риффатерра;
семиотическая теория культуры М.Ю. Лотмана; фундаментальные труды в
области интертекстуальности Ю.Н. Караулова, И.П. Смирнова, Д.Б. Гудкова,
Г.В. Денисовой, В.В. Красных, Н.А. Кузьминой, Н. Пьеге-Гро, Г.Г. Слышкина,
И.В. Толочина, Н.А. Фатеевой, В.Е. Чернявской; труды по лингвистическому
анализу художественного текста В.В. Виноградова, Н.М. Шанского,
Р.А. Каримовой; исследования в области литературоведения Н.Л. Лейдермана, М.Н. Липовецкого, Т.Н. Марковой, С.В. Переваловой, посвященные творчеству В.С. Маканина.
На защиту выносятся следующие положения:
-
В творчестве В.С. Маканина широко представлены различные интертекстуальные включения, отсылающие как к вербальным текстам, так и текстам других семиотических систем. Диалог, который ведет В.С. Маканин со своими предшественниками, имеет сложный характер: с одной стороны, это постмодернистская игра, с другой – достоверное изображение современной эпохи.
-
Преобладающее количество интертекстуальных включений в художественных текстах В.С. Маканина обращает читателя к русской классической литературе ХIХ века. Главным собеседником современного автора является Ф.М. Достоевский. Вне связи с творчеством классика невозможно в полной мере понять смысл его произведений. Среди иных семиотических рядов, образы которых вербализуются в художественных текстах В.С. Маканина, выделяется живопись.
-
Интертекстуальность в творчестве В.С. Маканина проявляется на различных языковых уровнях. Наиболее употребительными лингвистическими маркерами интертекстуальности в его творчестве выступают заглавия произведений предшественников, известные антропонимы, синтаксическая структура претекста и звуковое сходство слов, принадлежащих прецедентному и принимающему текстам. Формальные трансформации претекста в произведениях писателя крайне разнообразны.
-
Яркими особенностями изучаемого феномена в художественных текстах В.С. Маканина являются проявление текстовой интертекстуальности через кодовую и способность одного интертекстуального включения выражаться посредством другого.
-
Важное место в произведениях В.С. Маканина занимают интертекстуальные включения в сильных текстовых позициях. В отличие от находящихся непосредственно в тексте и отражающих позицию героя, данные интертекстуальные включения относятся к способам выражения авторских суждений. Благодаря своим позициям они распространяют свое влияние на весь текст и становятся ключом к его интерпретации.
Рабочая гипотеза. Многочисленные и различные интертекстуальные включения в творчестве В.С. Маканина имеют широкий спектр источников, отсылающих к текстам разных семиотических систем. Интертекстуальность проявляется на языковых уровнях, основной из которых – лексический. Интертекстуальные включения, активно подвергаясь семантическим и формальным преобразованиям и нередко располагаясь в сильных позициях текста, реализуют концептуальный замысел произведений В.С. Маканина.
Теоретическое значение диссертации состоит в том, что ее результаты вносят определенный вклад в развитие теории интертекстуальности, в изучение
вопросов, связанных с коммуникативными возможностями интертекстуальных включений и взаимодействием текстов разных семиотических систем. Предложенная методика исследования феномена интертекстуальности в художественном тексте может служить базой для изучения интертекстуальных включений в творчестве других писателей.
Практическая значимость исследования заключается в том, что его
результаты могут быть использованы в вузовском преподавании. В курсах
лингвистики текста, филологического анализа текста, стилистики,
интерпретации художественного текста, а также в спецкурсах по проблемам теории интертекстуальности, современной русской литературе, идиостилю В.С. Маканина.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения, списка использованной литературы (184 наименования), списка справочной литературы (7 наименований), списка цитируемых и упоминаемых источников (13 наименований) и списка источников интертекстов (44 наименования).
Интертекстуальность: основные термины и понятия
В силу прагматического аспекта, играющего ведущую роль в современной лингвистике, большое внимание уделяется вопросам коммуникативного характера. Существенный вклад в исследование данного аспекта внес Ю.М. Лотман, пересмотревший лингвистическое понимание текста с культурологических позиций. Он определяет текст как «устройство, образованное как система разнородных семиотических пространств, в континууме которых циркулирует некоторое исходное сообщение» [Лотман 1981: 7]. То есть для адекватного понимания текста необходимо владение не только языком, но также системой культурных кодов, зашифровывающих данный текст. Самыми сложными текстами, как отмечает Ю.М. Лотман, являются те, которые создаются на языке искусства, они имеют возможность выражать информацию, которая превышает познавательные человеческие возможности.
Опираясь на диалогизм М.М. Бахтина, сформировавший общую поэтику культуры прошлого и настоящего во всех ее проявлениях, Ю.М. Лотман создает понятие семиосферы. Семиосфера – семантический универсум или семантическое пространство, которое охватывает не только общественное, но и индивидуальное сознание, а также все сформированные человечеством культурные ценности – тексты в широком смысле слова, включающие в себя и невербальные.
Следы иных текстов образуют в механизме понимания текста помимо центростремительных сил и сил, порожденных синтагматическими связями, опирающихся на связность текста, еще и центробежные силы, связывающие слова и содержание текста со всей культурой. Как центробежные, так и центростремительные силы обогащают значение каждой единицы текста и связаны с явлениями и процессами импликации, модальности и квантования.
Концепция семиосферы, предложенная Ю.М. Лотманом, является развитием концепции ноосферы В.И. Вернадского, тесно связанной с разработанным им в начале ХХ века учением о биосфере. Биосфера, по В.И. Вернадскому, – это оболочка Земли, населенная живыми организмами и активно ими преобразуемая. Ноосфера является ее частью – «сферой разума, формирующейся под воздействием человеческой деятельности, продуктом которой является техника в самом широком смысле, включающем искусство, науку и литературу как кристаллизацию деятельности разума» [Вернадский 1977: 15]. Таким образом, ноосфера, по В.И. Вернадскому, образуется тогда, когда в происходящих в биосфере процессах доминирующее значение приобретает разум человека. По мнению Вяч. Вс. Иванова, исследования В.И. Вернадского в области истории научного знания и биогеохимии имеют широкую семиотическую перспективу [Иванов 1976]. В истории мировой науки В.И. Вернадский одним из первых проводит научное семиотическое исследование. Его понятие «эмпирическое обобщение» является ни чем иным, как семиотическим пониманием природы, истолкованием знаков биосферы (ноосферы) в рамках научной парадигмы знания.
Следует отметить, что если ноосфера имеет материально пространственное бытие, охватывая часть нашей планеты, то пространство семиосферы имеет абстрактный характер. Но это не означает, что понятие пространства употребляется здесь в метафорическом смысле. Это определенная сфера, обладающая теми признаками, которые приписываются замкнутому в себе пространству, внутри которого оказывается возможной реализация коммуникативных процессов и выработка новой информации. Семиосфера является «синхронным семиотическим пространством, заполняющим границы культуры, будучи одновременно и условием работы отдельных семиотических структур, и их порождением» [Лотман 2000: 252].
Итак, концепция Ю.М. Лотмана принадлежит семиотическому направлению, в русле которого любое явление культуры рассматривается как знаковое или имеющее потенциально знаковый характер. Его точку зрения разделяют И.В. Арнольд и И.П. Смирнов. И.В. Арнольд отмечает, что под текстом в семиотике понимается всякое художественное произведение, все ценности культуры [Арнольд 1992: 53]. Помимо семиотического, существует и более узкое понимание текста, согласно которому он является вербально выраженным продуктом речемыслительной деятельности человека, обладающим определенной целенаправленностью и прагматической установкой, состоящим из названия (заголовка) и ряда особых единиц (сверхфразовых единств), объединенных разными типами лексической, грамматической, логической, стилистической связи [Гальперин 1981: 18]. Однако в настоящем исследовании вслед за Ю.М. Лотманом, И.В. Арнольд и И.П. Смирновым мы понимаем текст в широком семиотическом смысле, как «сообщение в любом, необязательно вербальном коде, служащее для передачи и хранения информации и порождения новых смыслов» [Арнольд 2010: 393]. Представляется, что такое понимание текста по меньшей мере частично решает «разногласие» между трудностью современных проблем лингвистики и современным уровнем мышления. Перейдем к рассмотрению теории интертекстуальности, основным ее понятиям, типам и функциям интертекстуальных включений.
При свойственном теоретикам (Ю. Кристева, Р. Барт и др.) понимании интертекстуальности как общего свойства всех текстов, когда каждый текст строится как мозаика цитаций вне зависимости от авторской интенции, любой текст приравнивается к интертексту и встает вопрос о рациональности использования самого термина интертекстуальность. Так, говоря об этой проблеме, В.Е. Чернявская в монографии «Лингвистика текста: Поликодовость, интертекстуальность, интердискурсивность» отмечает: «Недифференцированная универсальность, провозглашаемая этой теорией, не позволяла отличить собственно интертекстуальность от неинтертекстуальности, во-первых, различные исторические и типологические формы интертекстуальности, во-вторых. При такой интертекстуальной абсолютизации происходит растворение самоценности авторского сознания в коллективном» [Чернявская 2009: 184]. Следует отметить, что широкая концепция интертекстуальности изначально не имела целью практический анализ текстов и оказалась малопригодной для лингвистического анализа.
Некоторые исследователи считают, что интертекстуальность определена взаимодействием текста с читателем. Так, немецкий лингвист Сюзанна Хольтуис сформулировала рецептивную концепцию интертекстуальности. По ее мнению, интертекстуальные связи, хотя и заданы в тексте, но реализуются только в континууме восприятия. Чтобы диалог между текстами состоялся, необходима их идентификация читателем [Holthuis 1993: 32]. В этой связи интертекстуальность видится как особый коммуникативный процесс, когда автор сознательно использует отрывки из других текстов и, более того, ждет от читателя их распознавания и понимания намеренности таких включений, поскольку это существенно для декодирования текста. При этом адресант надеется на определенный тезаурус читающего, своего рода «словарь усвоенных текстов» [Толочин 1996: 61]. В соответствии с тезаурусом потенциального читателя автор маркирует или не маркирует подобные включения.
Расхождения во взглядах на сущность интертекстуальности, помимо всего прочего, имеют в основе и подход к изучению теории интертекстуальности. Г.В. Денисова в работе «В мире интертекста: язык, память, перевод» исследует межтекстовые отношения в аспекте «лингвокультурного сознания», рассматривая проблему функционирования интертекстуальных связей при художественном переводе. Н.А. Кузьмина изучает явление интертекстуальности сквозь призму базовых естественнонаучных понятий. Так, для описания определенных процессов в интертексте – процессов создания и интерпретации художественного произведения – она вводит понятие энергии и определяет закономерности ее распространения в интертексте.
Место принципа интертекстуальности в философии постмодернизма
Рассмотрим основные понятия, имеющие отношение к проблематике интертекстуальности. Начнем непосредственно с самого термина интертекстуальность. В работах современных филологов он встречается довольно часто, однако смысл, вкладываемый в него, неодинаков. Н.А. Кузьмина связывает явление интертекстуальности с приобщенностью произведения к общелитературному ряду: «Онтологическое свойство любого текста (прежде всего художественного), определяющее его «вписанность» в процесс (литературной) эволюции, мы и называем интертекстуальностью» [Кузьмина 2009: 25]. При этом автор подчеркивает, что только при актуализации интертекстуальности художественное произведение становится текстом.
Н.А. Фатеева рассматривает явление интертекстуальности с двух сторон – читателя и автора. С точки зрения читателя, «это установка на более углубленное понимание текста или разрешение непонимания текста (текстовых аномалий) за счет установления многомерных связей с другими текстами» [Фатеева 2007: 16]. С авторской же позиции, интертекстуальность, по Фатеевой, трактуется как способ создания новых текстов, ср.:
«Интертекстуальность – это способ генезиса собственного текста и постулирования собственного поэтического «Я» через сложную систему отношений оппозиций, идентификаций и маскировки с текстами других авторов» [там же, с. 20].
И.П. Смирнов утверждает, что интертекстуальность является способностью текста полностью или частично формировать свой смысл посредством ссылки на другие тексты [Смирнов 1995: 11] и подразумевает направленность на моделирование «адресата как носителя общей с адресантом памяти» [там же, с. 69]. В.Е. Чернявская, изучая явление интертекстуальности в научной коммуникации, отмечает, что его следует рассматривать как текстовую категорию, «особое качество определенных текстов, взаимодействующих в плане содержания и выражения с иными текстовыми целыми или их фрагментами» [Чернявская 2009: 185]. Именно такое понимание, по ее мнению, является перспективным направлением для анализа текста с лингвистической точки зрения. Она высказывает мысль о том, что интертекстуальность имеет место быть лишь тогда, когда автор «намеренно тематизирует» взаимодействие текстов, делает его видимым для читателя с помощью особых формальных средств и, таким образом, относит это явление к «намеренно маркированной интертекстуальности», обязательным условием которой является «интертекстуальное сознание» обоих партнеров [там же, с. 187]. М.Б. Ямпольский заостряет внимание на том, что интертекстуальность является способом утверждения оригинальности писателя, отмечая при этом, что «каждое произведение, выстраивая свое интертекстуальное поле … , переструктурирует весь предшествующий культурный фонд» [Ямпольский 1993: 408].
За последние 10-15 лет в кандидатских диссертациях, посвященных проблемам интертекстуальности, также не существует единогласного мнения в определении данного термина (см. Аникина 2006; Высочина 2007; Золотухина 2009; Костыгина 2003; Яковлев 2011 и др.). Так, Е.Н. Золотухина понимает под интертекстуальностью «соположение в определенной языковой форме (тексте, предложении, словосочетании, слове, морфеме, звуке, букве) двух или более разных текстов (отражающих разные дискурсы) с целью ожидаемого узнавания интертекстуальности читателем (слушателем)» [Золотухина 2009: 21].
По Ю.Л. Высочиной, «интертекстуальность – некое взаимодействие двух (как минимум) текстов, их «диалог» … Это такое свойство, при котором текст обладает определенной исторической и культурной “памятью”» [Высочина 2007: 45].
Исследователь К.А. Костыгина, определяя интертекстуальность как «присутствие в одном тексте фрагментов другого текста в форме цитат, аллюзий, реминисценций и т.д.» [Костыгина 2003: 36], делает акцент на принадлежности текстов тому или иному жанру.
Представляется интересным определение, данное Э.М. Аникиной: «Интертекстуальность есть один из вариантов передачи информации, тем или иным образом транслируемой из поколения в поколение» [Аникина 2006: 19]. При этом она отмечает, что основной характерной чертой интертекстуальных включений, характеризующей связь текста с другим текстом, культурой или историей, является «ассоциативность».
Таким образом, несмотря на то что взгляды исследователей на определение понятия интертекстуальность несколько разнятся, нельзя не заметить, что все они отмечают авторскую тенденцию к установлению взаимодействия своего и предшествующих текстов.
В соответствии с пониманием интертекстуальности И.В. Арнольд, сформулируем свое определение: интертекстуальность – это явление присутствия одного текста в другом в виде цитат, аллюзий и реминисценций, либо лексических или других языковых вкраплений, контрастирующих по стилю с принимающим текстом. Такое определение является полным, поскольку отображает конкретные типы интертекстуальных включений, и одновременно подходящим для комплексного междисциплинарного исследования текста. В современной филологии определение интертекста также содержит разночтения, нередко во взглядах исследователей понятия интертекст и интертекстуальность оказываются взаимозаменяемы. В частности, Н.А. Фатеева в параграфе «Интертекстуальность и ее функции в художественном дискурсе» говорит то о функциях интертекстуальности, то о функциях интертекста (ср. Фатеева 2007: 37, 39), также его используют как синоним предшествующего текста (см. Литвиненко 2008: 286).
Н.А. Кузьмина под интертекстом понимает «объективно существующую информационную реальность, являющуюся продуктом творческой деятельности Человека, способную бесконечно самогенерировать по стреле времени» [Кузьмина 2009: 20]. Подчеркивая, что данный термин является «неопределяемым» или «определяемым по принципу “остаточной выделимости”», она приводит классификацию дефиниций интертекста, в соответствии с которой разные исследователи определяют его как: 1) любой текст, который всегда представляет собой «новую ткань, сотканную из старых цитат» (Р. Барт, В. Лейч, Ш. Гривель и др.); 2) несколько произведений (или фрагментов), образующих единое текстовое (интертекстовое) пространство и обнаруживающих неслучайную общность элементов (А.К. Жолковский, И.П. Смирнов, Н.А. Фатеева); 3) текст, содержащий цитаты (в широком смысле). Существует мнение, что такой тип текста специфичен для искусства постмодернизма (В.П. Руднев); 4) текст-источник («старший», но не в диахроническом, а в эволюционном плане) по отношению к «младшему» тексту (А.К. Жолковский); 5) подтекст как компонент семантической структуры произведения (С.Т. Золян). Центр тяжести таким образом переносится на интерпретацию, понимание [там же].
Характеристика библейских интертекстов
Интертекстуальность здесь проявляется на лексическом уровне: В.С. Маканин использует ту же лексику (угрюмые люди), однокоренные слова (рабочей – работу, невыспавшиеся – сном). Кроме того, писатели используют одинаковые тропы и фигуры речи: сравнительные обороты (точно испуганные тараканы; как толстые палки и словно тянущие тягло общажные трудягилошади), инверсию (дрожал и ревел фабричный гудок и торопятся на работу женщины), обилие однородных членов предложения (дрожал и ревел; возня, ворчание; угрюмо и строго и серые, нечесаные, припухшие и без желания жизни; медленно, со вздохами и матом). Некоторые средства отличаются: А.М. Горький использует олицетворение (фабрика ждала; угрюмо и строго маячили трубы) и ономатопею (ревел, чмокала, ворчание), а современный автор лексический повтор (ждут, ждут, ждут) и фразеологизм (шевельнуть мозгами). В целом В.С. Маканиным подчеркивается сходство между рабочими начала и конца ХХ века.
Мысль Петровича развивается с помощью вплетенных в повествование интертекстуальных включений, обращающих к А.Н. Некрасову. Так, приводится название стихотворения «Несжатая полоса» [Маканин 2010а: 295], указанное во фрагменте, где герой вспоминает, как в детстве отец пел эту песню им с братом. Рассказчик приводит также цитату из нее: ... Знал, для чего-оо и пахал он, и сеял, Да не по си-ииилам работу затеял [Маканин 2010а: 295]. Различные приемы выделения текста способствуют большему акцентированию на нем внимания читателя: в первом случае это выделение курсивом, во втором – вынесение цитаты отдельными строками и уменьшение размера шрифта. Эффект протяжности песни достигается посредством дефисации и повтора гласных. В.С. Маканиным используется также вариация пунктуации, чего требуют современные правила русского языка. (Ср. у А.Н. Некрасова: И пахал он и сеял [Некрасов 2009: 89].) Автор нацеливает читателя на аналогию: спешащие на работу «общажники» сравниваются с крепостными крестьянами. В.С. Маканин, рассчитывая на наличие текста стихотворения в прецедентной базе современного homo sapiens, далее приводит формально трансформированную и графически немаркированную цитату без атрибуции: Червь сосет их больное сердце [Маканин 2010а: 295]. (Ср. у А.Н. Некрасова: Червь ему сердце больное сосет [Некрасов 2009: 89].) Обращают на себя внимание формальные преобразования: В.С. Маканин не употребляет здесь присущую стихотворному тексту инверсию, а также заменяет личное местоимение на притяжательное с изменением категории числа. Имеет большое значение семантическая трансформация – под червем подразумевается пространство. Подобно тому как крепостные не имели своей земли, «общажникам» и Петровичу не достается ни пяди (лексический маркер) квадратных метров. Однако с помощью трансформации некоторых элементов стихотворения рассказчик формулирует свое решение этой проблемы, отличное от позиции обитателей «общажных» коридоров:
Червь выжрал и у меня. Сделал меня бледным и общинным, как моль; я других не лучше. И только к пятидесяти годам (к сорока, начал в сорок) я избавился: лишь теперь сумел, вытравил, изгнал жрущего мое нутро червя, я сожну свою полосу. На жалость меня больше не подцепить – на бессмысленную, слезящую там и тут жалость [Маканин 2010а: 295-296].
В.С. Маканин заменяет стилистически нейтральный глагол сосет на разговорно-сниженный вариант выжрал, использует сравнение (как моль), градацию (сумел, вытравил, изгнал), олицетворение (слезящую жалость). Кроме того, точку зрения Петровича помогает выразить противопоставление, которое подчеркивается глаголом совершенного вида (сожну).
Герой и тут отчужден и не гонится за пространством, его жизненная позиция – позиция сторожа, не имеющего квадратные метры, но и не работающего, как остальные. Своими философскими размышлениями маканинский рассказчик напоминает персонаж пьесы «На дне» – Сатина, наотрез отвергающего работу. Кроме того, под стать горьковскому герою, Петрович не приемлет жалости к людям, к себе.
Итак, В.С. Маканин, включая в роман множество языковых вкраплений из произведений А.М. Горького и используя непосредственно антропоним, красочно изображает хаос 90-х и передает мнение героя о необходимости трудиться. Я встретил вас Среди названий глав «Андеграунда...» встречаются и неизмененные цитаты. Так, название главы «Я встретил вас» представляет собой дословную, не подвергшуюся модификации цитату заглавия стихотворения Ф.И. Тютчева. Особенностью данной отсылки является наличие факультативного маркированного курсивом эпиграфа к данной главе, продолжающего строку стихотворения: ...и все былое [Маканин 2010а: 301]. Отсылки служат дополнительным толчком читателю для дальнейшего вероятностного прогнозирования. Атрибуция не приводится, поскольку предполагается, что данное стихотворение хорошо знакомо широкому кругу читателей. Очевидно, что имеет место и прецедентная ситуация: подобно тому как Ф.И. Тютчев спустя много лет встретил свою давнюю любовь, герой-рассказчик сталкивается на демонстрации с Лесей Дмитриевной Воиновой – женщиной, когда-то в молодости сурово выгнавшей его из НИИ, где он работал сторожем. Вполне понятно, что данная отсылка выполняет пародийную функцию, функцию осмеяния: Петрович злорадствует по поводу утраченного социального положения героини.
Интертексты Ф.М. Достоевского и их роль в художественных текстах В.С. Маканина
В романе В.С. Маканина фрагмент, в котором герой жалеет девочку, случайно встретившуюся у него на пути, вызывает ассоциации с аналогичным эпизодом из «Преступления и наказания». Но если у Ф.М. Достоевского это несчастная, которой кто-то воспользовался, напоил и изнасиловал, то в «Андеграунде...» наблюдается явное «снижение» классического литературного образа, иронический подтекст: девица сама кинулась на грудь [Маканин 2010а: 241] и попросилась к Петровичу домой. Стилистически окрашенная лексика (кинулась, прилипла) усиливает эффект. Оба героя дают несчастным немного денег. Аналогию создает и число, однако современный автор меняет денежную единицу: Петрович отдает 20 долларов, а не 20 копеек.
После второго убийства, которое рассказчик совершает по той же причине, что и первое, стремясь сохранить свою репутацию, его лишь немного терзает мысль о саморазрушении убийством, высказанная Достоевским. Ср.:
Меня тем временем угнетала, обессиливала мысль (тоже из литературы, но тоже моя) – мысль, что я порушил в себе нечто хрупкое и тонкое, данное мне с детства. ... Старая, старенькая, как мир, мысль, что, убив человека, ты не только в нем – ты в себе рушишь [Маканин 2010а: 386-387].
Ксенопоказатели временного промежутка между двумя речевыми актами (старая, старенькая) выступают маркерами интертекстуальности. К последним также относятся слова, вызывающие ассоциации с претекстом (я, себе, убив, человека, порушил, рушишь). Однако герой старается сделать все, чтобы не допустить раскаяния, признания в убийстве, и его мнение передается с помощью намека на сюжет «Преступления и наказания», реализованного в выделенном словосочетании: 120 Я был готов думать, сколько угодно думать, лишь бы не допустить сбой: не впустить в себя чудовищный, унижающий человека сюжетец о покаянном приходе с повинной. Покаяние – это распад [Маканин 2010а: 387]. Точку зрения рассказчика усиливают определения (чудовищный, унижающий человека) и выдающий пренебрежение суффикс (сюжетец). Посредством интертекстуального включения В.С. Маканин подчеркивает контраст между мировоззрениями героев 19 и конца 20 веков.
Петрович, подобно Раскольникову, становится рабом своей теории. Но если в сюжетной схеме «Преступления и наказания» Ф.М. Достоевский ведет своего героя через страдания, лабиринт (Петербург) к каторге и нравственному воскрешению (не пострадав – не раскаешься), то «движение» Петровича представляет собой дурную бесконечность, замкнутый круг: преступная идея – пробы – отсутствие раскаяния. Представляется справедливым замечание Т. Касаткиной о том, что эксперимент, поставленный В.С. Маканиным в романе, не имеет отношения к реальной жизни и герой никак не преобразовывается происшедшим, но лишь удостоверяется в чем-то, в чем и прежде был убежден [Касаткина 2000: 201-202]. Согласимся и с многочисленными замечаниями критиков о внутреннем противоречии маканинской прозы вообще, а также отсутствии нравственных уроков и неопределенности авторской позиции в ней [Горелов 1989: 223; Дедков 1982: 4; Иванова 1981: 123; Казинцев 1983: 32; Пискуновы 1988: 68; Роднянская 1986: 231-232; Степанян 1988: 78-79 и др.].
После второго убийства герой попадает в «бомжатник» – старое трехэтажное общежитие с крысами, в котором встречает беспомощную и застенчивую Нату, прототипом которой послужила Соня Мармеладова. Современная «Соня» – целомудренная, но глуповатая молодая женщина тридцати лет.
Не сумев совладать с муками совести после убийства, Петрович, как и Раскольников, испытывает острую потребность рассказать о совершенном преступлении. Приведем пример аллюзии, имеющей пародийный характер:
Ната звучало как надо, то есть надо ей (недалекой, неумной) попробовать рассказать: попробовать выговориться. О себе, но из опаски как некую то ли историю рассказать, то ли сказочку на случай. Разумеется, осторожно… сказать или хотя бы пересказать, вот без чего задыхался [Маканин 2010а: 422].
Пародийный эффект подкрепляется каламбуром (Ната – надо) и эпитетами (недалекой, неумной). Волнение Петровича передают повторы однокоренных слов (рассказать, сказочка, сказать, пересказать). Разговор Петровича с Натой – это вновь пародия на диалог Сони и Раскольникова: –Хочу рассказать тебе одну историйку, Ната... Я произнес первые слова пробно: мол, какая сейчас тяжелая жизненная полоса! У многих людей. Слышишь, Ната?.. Ната (почти перебив) тотчас мне ответила: – Да-а... Иногда голова болит. Я выдержал паузу – повторил, мол, тяжелая полоса. Мол, есть у меня один приятель (хотел как о приятеле). Неплохой человек... – Часто простужаюсь, – сказала Ната. Только-только я брал разбег, а Ната вновь быстро и как-то пустячно перебивала. Что-то про таблетки. Про теткин рецепт.
Еще несколько минут моих разговорных усилий, и выяснилось, что молодая женщина не умеет собеседника выслушать: не умеет услышать. Ее маленький ум не воспринимал чужую речь долго. Пять слов – не больше. То есть на каждую мою (на любую!) фразу Ната торопилась ответить. Что угодно – но в ответ [Маканин 2010а: 424].
Душа Сони в «Преступлении и наказании» глубоко сострадательна и готова принять чужую боль. Душа современного человека отзывчивая и добрая лишь формально и ограничена лишь внешней стороной жизни. С помощью несоответствия Наты своему возвышенному прототипу В.С. Маканин стремится вызвать яркий пародийный и иронический эффект. Трагедия Ф.М. Достоевского превращается у него в фарс.
К «Преступлению и наказанию» читателя отсылают также многочисленные аллюзии, выраженные с помощью ключевых слов из произведения Ф.М. Достоевского: тварь живая [Маканин 2010а: 351], имел право [Маканин 2010а: 96], вошь [Маканин 2010а: 356-357; 509], каморка [Маканин 2010а: 130; 202]. На данных ключевых словах, взятых из «Преступления и наказания», построен весь «Андеграунд...». Они заключают в себе идейное содержание романа В.С. Маканина, обладают огромной семантической емкостью и создают дополнительные ассоциативные связи с творением Ф.М. Достоевского.
Подобным образом выражено сходство припадка Петровича после неудачной попытки высказаться с болезненным состоянием Раскольникова после убийства. Маканинский герой бьется, мечется как безумный с криками и воплями о «человеке погибающем», о том, что не хочет убивать. Ср.: