Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. «Мир животных» как компонент диалектной языковой картины мира: проблемы и принципы описания 10
1.1. Анималистическая лексика русского языка и подходы к её изучению 10
1.2. Феномен языковой картины мира в современном языкознании 18
1.3. Диалектная языковая картина мира: проблемы и принципы описания 27
Выводы по 1 главе 38
Глава 2. Описание домашних животных и птиц в речи сельских жителей Вологодского края 40
2.1. Сельскохозяйственные животные 41
2.1.1. Крупные сельскохозяйственные животные 41
2.1.2. Мелкие сельскохозяйственные животные 67
2.2. Домашняя птица 81
2.3. Животные-компаньоны (кошка, собака) 90
Выводы по 2 главе 95
Глава 3. Описание диких животных и птиц в речи сельских жителей Вологодского края 100
3.1. Млекопитающие 100
3.2. Птицы 117
3.3. Рыбы 128
3.4. «Гады» (насекомые, черви, , земноводные, пресмыкающиеся) 137
Выводы по 3 главе 147
Заключение 151
Список литературы 155
Приложение 188
- Анималистическая лексика русского языка и подходы к её изучению
- Крупные сельскохозяйственные животные
- Животные-компаньоны (кошка, собака)
- «Гады» (насекомые, черви, , земноводные, пресмыкающиеся)
Анималистическая лексика русского языка и подходы к её изучению
Лексика животного мира относится к числу тематических групп, изучение которых давно и весьма успешно осуществляется на материале различных языков мира, но вновь и вновь обнаруживает свою актуальность на тех или иных этапах эволюции гуманитарного знания.
Денотативное содержание названий животных актуализируется при обращении к литературе по биологической систематике [Линней, 1804–1805; Брем, 1937–1948; Гептнер, Насимович, Банников, 1961; Банников, Даревский, Рустамов, 1971; Шипунов, 1999; др.], к описаниям специфики бытования животных в геоклиматических условиях различных территорий [Боголюбский, 1959; Жизнь животных, 1984; др.], к руководствам по животноводству [Чирвинский, 1903; Надеждинский, 1926; Балакирев, Тинаева, Тинаев, Шумилина, 2007; др.], охоте и рыбалке [Сабанеев, 1982; др.], а также анимальной медицине [Виноградов, 1915; Ветеринарный энциклопедический словарь, 1950 – 1951; др.] и пр. Вместе с тем опыт описания названий животных в лингвистической литературе обращает внимание на то, что их классификация в языке не вполне соотносится с научной систематикой животного мира. Если биологическое ранжирование животных определяется их морфологическим строением и физиологическими особенностями, то комплекс представлений, лежащих в основе классификации названий животных в естественных человеческих языках, формируется на основе социокультурного опыта человека: актуальным становится разделение животных на «домашних» и «диких», учитывается способ их передвижения в пространстве – ходить, бегать (животные), летать (птицы), плавать (рыбы), ползать (гады), принимается во внимание основная практическая польза, получаемая от того или иного животного (пушные звери, мясные, молочные породы скота и пр.) (подробнее об этом см., например: [Бондалетов, 1960]).
Названия животных широко изучаются на материале различных языков мира. Особенно многочисленны и разнообразны по проблематике исследования анималистической лексики тех языков, носители которых издревле развивали скотоводческую культуру, занимались охотой и рыболовством: тюркских [Щербак, 1961; Ишбердин, 1970; Ибрагимов, 1975; Лебедева, 1982; Сетаров, 1992; Садыкова, 1994; Петров, 1995; Марданова, 1997; Надергулов, 2000; Елова, 2002; Бятикова, 2003; Лебедева, 2004; Устуньер, 2004; Сафина, 2005; Миргалимова, 2007; Хабибуллина, 2008; Бурыкин, 2013; Семенова, 2017; др.], языков Кавказа [Ольмесов, 2003; Шаваева, 2009; Гукетлова, 2009 др.], Средней Азии [Дуйшенлиева, 1969; Жанабилов, 1982; Линко, 1989; Сафаров, 1992; Джабарова, 2013; др.], Сибири и Дальнего Востока [Боргояков, 2001; Баярсайхан, 2009; др.], Крайнего Севера [Анисимов, 2016] и др. Весьма подробно описана также анималистическая лексика индоевропейских языков [Парий, 1988; Инчина, 2002; Солнцева, 2004; Куражова, 2007; Усачева, 2003; Моисеева, 2015; др.], в том числе в славянских языках. Это этимологические и сравнительно-исторические исследования [Трубачев, 1960; Клепикова, 1961; Журавлев, 1980; Чернов, 1981; Журавлёв, 1983; Проценко, 1985; Кретов, 1997; др.], труды этнолингвистической проблематики [Крук, 1989; Сумцов, 1890; Клингер, 1911; Журавлев, 1982; Костюхин, 1987; Даль, 1994; Афанасьев, 1995; Толстой, 1995; Белова, 1996; Грушко, Медведев, 1996; Гура, 1997; Потебня, 2000; Томова, 2010; др.], работы, посвященные функционированию лексики животного мира в отдельных языках и их диалектах [Воронина, 1970; Козачук, 1971; Пуйо, 1980; Куриленко, 1984; Дейниченко, 1985; Бухтий, 1991; Марудова, 2016; др.]. Специфика данной работы определяет наш исследовательский интерес к описаниям анималистической лексики в русском языке, поэтому далее мы сосредоточимся на расширении заявленной проблематики.
Русская лексика животного мира широко исследуется в аспекте осмысления её лексической семантики [Моисеева, 1974; Войтик, 1975; Косых, 1994; Шведчикова, 1998], деривационного потенциала [Опыт, 1982; Скикевич, 1988; Вендина, 1998; Попов, 2008; Крылова, 2010; др.] и специфики функционирования в составе устойчивых сочетаний слов [Малафеева, 1989; Козлова, 2003; Фархутдинова, 1987; др.]. Результаты этих исследований достаточно полно определяют лексико-фразеологический фонд анималистической семантики в русском языке, состав транслирующих её способов, типов и моделей словообразования, номенклатуру актуальных словообразовательных значений (невзрослости: котёнок, женскости: гусыня, собирательности: комарьё, мяса животного: свинина, атрибутивного признака по принадлежности: телячий, действия, связанного в языковом сознании с внешними особенностями или жизнедеятельностью какого либо животного: ишачить, адвербиального уподобительного признака: по-волчьи и др.), типичных семантических переносов («название животного» «название предмета бытового назначения» (журавль «подъемный механизм, рычаг у колодца»), «переносное название человека» (заяц «безбилетный пассажир»)), в том числе в основе образования устойчивых словосочетаний («название животного» «название другого животного» (божья коровка), «название растения или гриба» (куриная слепота), др.), иначе говоря, позволяют определить систему представлений, связанных в сознании носителей русского языка с явлениями животного мира [Иванов, Топоров, 1974; Вендина, 1998; Колесов, 2000; др.], осмыслить этнокультурную специфику русского языка [Галимова, 2004] и в сравнении с ним размышлять о «зооморфном коде» культуры русского и других народов [Огдонова, 2000; Гукетлова, 2009; Исаев, 2016].
Лексический состав названий животных в историко-этимологическом аспекте представлен в трудах таких учёных, как В.Н. Топоров, О.Н. Трубачев, А.Ф. Журавлев, Б.Н. Проценко, И.Г. Добродомов и др. В этих работах устанавливается генетическое родство русских названий животных со словами других языков, доказывается тот факт, что лексическую основу анималистической лексики в русском языке составляют либо слова, относящиеся к числу древнейших славянских образований, а также производные от них (корова, мышь, курица, др.), либо в глубокой древности заимствованные из языков народов, контактирующих с русским (барсук, корюшка, сёмга, др.). В процессе этимологического анализа объективируется внутренняя форма названий животных: особенности их передвижения в пространстве (стрекоза, трясогузка, др.), издаваемых ими звуковых сигналов (петух, сверчок, свинья, щенок, др.), цвета шерсти или кожного покрова (барсук, белка, бобр, галка, рысь, др.), отличительных частей или формы тела (головастик, окунь, плотва, др.), запаха животного (хорёк); эксплицируется положительное (кролик) или отрицательное (гад, гнус) отношение к животному, а также определяются причины именования его табуистическим названием (медведь). Ориентируясь на результаты этимологического анализа, в частности на набор мотивировочных признаков, лежащих в основе номинаций животных, можно предположить, что этот набор признаков является наиболее значимым для наивной картины мира, вследствие чего найдёт своё выражение в более поздних, локально детерминированных названиях животных.
Этнолингвистическая проекция исследования названий животных в русском языке, анализ мифопоэтических функций животных на материале русского фольклора нашли отражение в классических работах В.И. Даля, А.А. Потебни, А.Н. Афанасьева, Н.И. Толстого и в более поздних исследованиях А.Ф. Журавлева, А.В. Гуры и др. ученых. В этих работах рассматриваются закономерности осмысления образа животных в традиционных славянских верованиях, находящие своё отражение, в том числе, и в устноречевой традиции русского языка. Животное рассматривается как объект номинации, в том числе, табуизированной (Михайло Потапыч) или поэтической (белорыбица), как объект характеристики или оценки («чистое» или «нечистое» животное), предстающий в некоей ипостаси – зооморфной, антропоморфной (хатка бобра, галстук на шее у котёнка), гибридной (русалка «дева с рыбьим хвостом»), стихийной (красный петух «огонь»), как существо, обладающее некоей социальной оценкой (дикое или домашнее животное, соотносительное в народной культуре с мужским (медведь, волк, конь, заяц, крот, аист, комар, др.) или женским (лиса, росомаха, лягушка, рыба, муха, др.) началом, пребывающее в определенной возрастной стадии (лягушка – головастик, рыба – малёк, овца – ягнёнок, др.), обладающее некими отличительными особенностями тела – цветом кожного покрова или шерсти, знаками/отметинами на теле и пр.), пребывающее в живом, в том числе особом (курица – яйцо), или мёртвом состоянии (корова – говядина), обладающее собственной атрибутикой – жилищем (нора, берлога, гнездо), животными-спутниками (рак – рыба, аист – ласточка), находящиеся в неких отношениях – одиночных (медведь-шатун), семейно-клановых (пчёлы, трутни, пчелиная матка), нерасчлененного множества (рыбы, насекомые и др.), проживающее в определенных локусах – на необитаемом (лось, волк, росомаха) или обитаемом (кот, муха, свинья) человеком пространстве, в/на теле человека или животного (вошь, блоха), проявляющее активность, наблюдаемую человеком, в определенное время (миграции перелетных птиц, периоды брачных игр и пр.), обладающее специфическими способами передвижения в пространстве, особенностями поведения, звуковыми сигналами и пр., выполняющее различные функции (вред, патронаж, помощь и пр.) в отношении различных адресатов (людей, животных, предметов и пр.), служащие объектом имитации (переодевание человека в личины животных, имитация действий животных в играх) или воздействия (подманивание животных, насылание животного (жаба, волос и др.) как результат магического влияния (подробнее см.: [Гура, 1997: 31–118]).
Крупные сельскохозяйственные животные
КОРОВА. В рассказах наших информантов представления о домашнем скоте в определяющей степени связаны с наличием коровы: Часто так говорят: «Держишь какую-нибудь животину или нет?» – «Да, держу корову и овец» [КСВГ]; «Скотина, животина – ну, если кто у тебя во дворе есь. Ну, корова, понятно, овечка» [КСВГ]; «Живность всякая – корова, овцы» [КСВГ]. С одной стороны, это связано с тем, что корова в крестьянском хозяйстве была основным источником благ животного происхождения (молока, мяса, шкур, навоза и пр.), а с другой - объясняется тем, что основной состав информантов, рассказывающих о животных, – это пожилые женщины, а корова издревле считалась основным «женским» животным [Гура, 1997]. Неслучайны поэтому в диалектной речи параллели описания жизнедеятельности коровы и женщины, особенно в сфере реализации их репродуктивных возможностей: «Ялую корову держать долго не буду» – ср.: «Детей-то я не крестила – яловая я» [СВГ, 12: 134] (см.: [Красильщик, 1999; Власкина, 2003; Бунчук, 2013; др.]).
Наличие коровы в доме считалось признаком достатка и благополучия: «В Дымкове-то народ жил богато, не по одной корове держали, а как на Борбушино приехала, дак тут победнее, не у всех и корова-то была» (А.А. Шаброва, 1911 г.р., запись 1998 года); «А ведь по двенадцатеро коров да две-три тёлки держали» [СВГ, 2: 8]; «Хозяйство у неё шибко дородно было: корова, овцы» [СВГ, 2: 48]; «Багачества — одна корова» [СВГ, 1: 34]. Приобретение коровы (покупка, получение в качестве приданого и др.) становилось для семьи большим подспорьем: «У меня приданица была, от мамки корова» [СВРГ: 413]; «Отец выделил мне из своих земельных угодий одно чищенье да дал со мной Корову, выездную сбрую, и гармонь с чего началась Самостоятельная семейная жизнь, И начали мы совместно с семьей тестя Никандра Никандровича жизнь дружную и хорошо налаженную» (В.А. Морозов, 1906 г.р., запись 1974 г.[Народная речь, 2017]). Наоборот, отсутствие коровы в домашнем хозяйстве характеризовало его как неблагополучное, бедное, нежизнеспособное: «Раньше какой двор без коровы – только уж если совсем какиё зимогоры жили!» [КСВГ]. Информанты, характеризуя современную деревню, неодобрительно отзываются об отсутсвии во многих хозяйствах коров: «Щас все бескоровники стали» [СВГ, 1: 30]; «Дивья топерь-то, а вот поломайсё, как мы, с коровам-то!» [КСВГ].
Общими названиями парнокопытных животных семейства полорогих вида быков подвида домашних быков (лат. Bos taurus taurus) являются древнейшие славянские названия бык [Фасмер, 1: 258], корова [Фасмер, 2: 331], телёнок (ср.: tel [Фасмер, 4: 38]). Наряду с этими словами в вологодских говорах употребляется большое количество слов, называющих животных этого вида в зависимости от пола, возраста, физиологических особенностей, внешних и поведенческих характеристик, хозяйственного назначения и др. признаков.
Для характеристики взрослых самцов животного определяющим признаком является их способность к оплодотворению самки. Кроме существительного бык, для названия этих животных используется слово бугай (заимств. из тюркск., ср. тур. bua «бык» [Фасмер, 1: 228]), а также производные слова, маркирующие возраст животного («Бык-от у её двулеток, сдавать собралась. И зачем товда два года кормила?» [СВГ, 2: 14]) и его физическую силу («Бычина-то его и разбудал» [КСВГ]).
Названий самок животного в вологодских говорах значительно больше. Они маркируют возраст животного: четвертаха «четырёхгодовалая корова» [СВГ, 12: 40], преимущественно по признаку готовности или неготовности самки производить потомство: телица, тёлка, тёлочка («Оне бы вчерась-то уехали, кабы не тёлку гонить»; «Да ведь телица-то – это молодая корова ещё, ну, девочка то есть»; «Тёлочку-то лучше, чем бычка: его-то куды – его на мясо, а тёлочку-ту вырастишь, дак с молочькём будешь» [СВГ, 1: 88; СВРГ: 525; КСВГ]); переходка, переходница, переходок, переходочка («Если лето переходит тёлочка, то переходкой называется»; «Ей бы надо отелиться, а она не обгуляется, не телится на третьем году. Это переходница называется»; «Прошлый год она шайку пила, уж зиму жила, дак переходок, не мене матки. Год минул, второй пошёл – это и есть переходок»; «Большенькая телушка-то была, переходочка» [СВГ, 7: 46; СВРГ: 351]). Возможность или невозможность рождения потомства является одним из наиболее существенных признаков для номинации животного: детализируется возраст, в котором корова в первый раз приносит потомство: коленка, штанка «корова, отелившаяся на первом году жизни» («Коленку идти посмотреть, вчера отелилась, и году не проходила» [КСВГ]; «Тёлка ишто молоденькая была, отелилась, дак такую штанкой называют» [СВГ, 12: 105]), маркируется первый раз рождения коровой телят: первоотёлка, первотёлка, первотёлочка, первотёлок, первотёлочек («Корову-то мы первоотёлка продали»; «Корова у мамы моей – первотёлка»; «Не даёт доиться первотёлок, не стоит, лягается»; «Ой, какой баской у тебя первотёлоцек!»; «Это у меня первотёлоцка разродилася» [СВГ, 7: 26–27]), имеются специальные названия для стельной коровы: огулялая, стельная, тяжёлая («Огулялая корова. Телёнок будет»; «Корова-то уж ведь чяжёлая была» [СВГ, 11: 91; КСВГ]) – и различных физиологических действий: опростаться, отелиться, растелиться «родить детёныша (о корове)» («Ночью-то и опросталась, телёночёк вон какой хорошой!»; «Отелилась – дак уж корова, не телушецькя»; «Год тогда студёной был, корова-то у меня растелилась, дак я телёнка застала на мост» [СВГ, 9: 38; КСВГ]), избережаться «преждевременно родить нежизнеспособный плод» («Корова у Максименковых избережалась, дак сейчас снова быка ищет» [СВГ, 3: 10]). В противоположность коровам, рождающим детёнышей, маркируется яловая корова: нетель, нетолка, яловка, яловуха, яловушка («Зорька у неё — нетель, телёнка от неё не жди»; «НетоУку загони во двор»; «Яловка, не огулялась»; «У Шурки-то опять яловух много на ферме будет. Не ходит ведь на ферму, не видит почти и коров-то. Опять приплоду не будет»; «У соседки две коровы, да и те яловушки» [СВГ, 5: 105–106; 12: 134; КСВГ]. Другой существенный признак для номинации самок животных – это возможность получения молока. Специальные названия существуют для дойной коровы: доёнка, дойка («У Шурки доёнка спокойная, любого подпустит, не то что у меня была»; «Дёржали по семь доёк, а молока мене, как ноне одна корова надоит» [СВГ, 2: 37; СВРГ: 95]) – и по соотношению с ней маркируются состояния, при которых корова не даёт молока: недоёнок, недоюха, недоянка «яловая корова» («А корова-то недоёнок у её, сдавать сего году будет»; «Корова у меня сего году недоюха, дак сдавать буду»; «Наша корова у нас уже 13 лет, а недоянкой ни разу не была» [СВГ, 5: 90–92]; в межмолоках (межмолоки) ходить «не давать молока перед отёлом, не доиться» («Корова вторую неделю в межмолоках ходит» [СВГ, 4: 79]). Внутренняя форма диалектных названий коровы эксплицирует качество удоя: большой – ведёрница («Корова-то ведёрница, много даёт молока» [СВГ, 1: 59]) или малый – недоюха, издойная («Плохую тёлку мне свёкор выбрал, недоюху» «Корова-то у меня издойная» [СВГ, 5: 92; КСВГ]), а также маркирует физиологические особенности животных, определяющих усилия доярки при получении молока: значительные – тугодойка, тугая, тугенькая, тугодойкая, туготелая («Доишь-доишь, а молока нет! Трудно тугих-то коров доить!»; «Корова-то у нас тугенькая»; «Тугодоих-то нарушают»; «Если туготелая корова, дак мученья с ней!»; «Оно больше передаётся по наследству: если матка тугодойкая, дак и тёлка будет тугодойкая» [СВГ, 11: 72]) или небольшие – слабая, слабомолокая, слаботелая, слабая к молоку («Это пёстрая-то корова слабомолокая, хорошо доит. Другая худо доит, рукам-то жать»; «Туготелую корову трудно доить. У меня-то хорошая, слаботелая была»; «Хорошая у меня корова, слабая. А как слабая у меня, дак из всих четырёх титёк само бежит»; «Слабая к молоку – так легко доить, крепкая – так тяжело рукам» [СВГ, 10: 41]).
В отношении коровы фиксируется значительное количество обращений, выражающих отношение говорящего, эксплицирующих любовь и ласку по отношению к животному: коровушка, малка (ср.: малый), таланушка (ср.: талана, талань «судьба» [СВГ, 11: 5]), холёнушка (ср.: холить) («Коровушка, малка моя, покушай сенца-то!»; «А я её называю «милая», «хорошая коровушка», «таланушка», «холёнушка», «послушная». Позовёшь – а она идёт. Глазки добрые, смотрит» [СВГ, 11: 5; КСВГ]), а также неодобрение по отношению к излишне резвому, неспокойному животному: терлыга, тпрука («Куды, терлыга, пошла? Лень тебе грезь-то обойти!»; «Стой, тпрука, стой, милая, доиччя будём»; «Не корова, а чистая шельма!» [СВГ, 11: 20; СВГ, 11: 50; КСВГ].
Названия детёнышей коровы в вологодских говорах достаточно часто не дифференцируются по половому признаку («Вот вавко-то, разве телята это? Коров от телят не отличит, вот вавко-то!» [СВГ, 1: 54]) и содержат в своём составе суффиксы субъективной оценки: телёнчик, телятишко, телятко, теляш («Всё у нас ликвидировали, скоро и коров не будет. У нас телятишки всё будут, маленькие сосунки, а в Россохине откормленные»; «Раннёё телятко, а позднёё егнятко. Раннёё телятко – это то, которое родится в начале года. Этого телёночка весной уже можно выпускать, он здоровей того, который поздно родится. А егнятко – дак тот быстрее растёт, хоть и поздно родится»; «Смотри, какой теляш родился»; «Корова отелилась, этакого хорошенького телёнчика принесла! Чёрненький, а во лбу звёздочка» [СВГ, 11: 12–13]). Кроме слов с общерусскими корнями, для названия телят используются диалектные слова звукоподражательного происхождения, соотносительные с подзывными словами: депа, депочка, тёптя, тептушка («Где это у нас тептя гуляет? Тептя, тептушка, иди сюда»; «Идите сюда, депочки!» [СВГ, 2: 20; СВГ, 11: 19]) и слова неясной этимологии: отеня («Лонись у меня отеню-то воУк загрыз» [СВГ, 6: 89]). В рассказах о телятах маркируется их половая принадлёжность (бычок/тёлка, тёлочка, телушка), возраст: годовушка, летошник/летошница, однолеток, переходник/переходница и др. («Наша годовушка за лето выросла больно»; «Летошник, прошлым летом родился, дак год ему»; «Тёлочка у нас летошница была, закололи»; «Если телёнку год, так переходник, как перегулял год, так переходник» [СВГ, 1: 116; СВГ, 7: 46; КСВГ]).
Животные-компаньоны (кошка, собака)
Кошка и собака занимают среди домашних животных особое положение. Если сельскохозяйственные животные обеспечивают крестьянскому хозяйству существенные материальные выгоды: мясомолочную продукцию, шерсть, удобрение, тягловую силу и пр., то кошки и собаки являются древнейшими животными-компаньонами, спутниками человека на охоте (собака) или в доме (кошка); их присутствие, кроме практической пользы, приносит хозяину положительные эмоции (подробнее о животных-компаньонах см., например, «Модельный закон об обращении с животными» от 31.10.2017 [https://official.academic.ru]). Вместе с тем положение кошки и собаки в крестьянском хозяйстве было весьма различным, речевые характеристики этих животных свидетельствуют о том, что и отношение к ним со стороны диалектоносителей было неодинаковым.
КОШКА. Среди названий кошки преобладают общерусские названия с корневым элементом -кот- / -кош- (кот, кошка, котёнок) – ср.: kattus «дикая кошка» (начиная с IV в. н.э.) [Фасмер, 2: 350]. Рядом с ними сосуществуют производные слова, характеризующие кошку по цвету или качеству шерсти (клички Бусик – ср.: бусый «серый, дымчатый» [СВГ, 1: 51], Рыжко – ср.: рыжий, Серко – ср.: серый, Пушок, Цыган и др.), специфике издаваемых ею звуковых сигналов (кавка – ср.: кавкать, каучить «мяукать» [СВГ, 3: 89, 91]), способности ловить мышей (ловуха от ловить: «Без лоухи-те мышей может появиться много» [СВГ, 4: 43]) и заводить в шерсти паразитов (блоховатик – от блоховатый, блоха: «Блоховатик мой любит, чтобы я его гладила, мурчит всё» [СВРГ: 25]). Производные от родового названия называют детёнышей кошки (котенёнок, котёнчик, котёшко), а также маркируют признак по принадлежности (обычно в составных наименованиях растений: кошачьи (кисьи) лапки «растение бессмертник» [СВРГ: 239]). Неморфемные образования реализуют типичный семантический перенос, называя предметы бытового назначения: ср. кошка «деревянная ручка, вращением которой приводится в движение барабан с тросом, поднимающим воду из колодца» [СВРГ: 220].
Изучение контекстуальной информации свидетельствует о том, что при характеристике этого животного наиболее важным является его проживание в доме, в непосредственной близости к людям («Замну я тебя сегодня, однако, киска. Под ногами всё вертисся»; «Одна кошка на одной руке спит, другая на второй руке, а третья кошка на брюшине»), обладание густой, приятной на ощупь шерсткой («Котёнок-то шерстнатой был»), ласковое, миролюбивое поведение («Деушки-ти набежат, дак котика имают. Не убежит он от тебя, станет шоркаться о тебя»), способность к порождению звуковых сигналов, выражающих удовольствие («Закурначит, закурначит, как Володька придёт. Знаёт, что он всегда уж её погладит») или просьбу, жалобу («Слышишь, кошка-то каучит, дак выпусти её»), а также порождать различного рода шум («А котёнок-от всю ночь лапами боркотил по полу»), особенности питания («Муська, пей молоко, ведь ты доишь своего котёнчика»; «Кошка под кроватью кавкает, костью подавилась»; «Чего-то нашей кошки нет опять. Опять чего-нибудь столкла, наверное. Не успела положить, а она всё столкла. Ну и кошка! Где бы что столочь!»), способность охотиться на мышей («Пушинка-то до чего ловкая кошка была! Сколько мышей наловит да и на кровать положит»). Достаточно часто информанты обращаются к кошке как к постоянному спутнику, собеседнику, свидетелю различных обстоятельств их жизни: «Вот, Муроцькя, до какой жирки дожили! Сиди у окошецькя да поглядывай в окошецькё! Спектр эмоций, которые вызывает кошка у наших информантов, весьма широк: от умиления («какиё котёнцики-то баскиё народилися, загляденье!» Кир. Борб.) до раздражения («Чего-то нашей кошки нет опять. Опять чего-нибудь столкла, наверное. Не успела положить, а она всё столкла. Ну и кошка! Где бы что столочь!» Сямж. Монаст.)
С образом кошки диалектоносители связывают некоторые традиционные представления, приметы: так, по мнению наших информантов, если кошка спит, спрятав мордочку в шерсти, то к ночи ожидается похолодание («К ноче подморозит – смотри, Мурка нос-от попрятала» Кир. Борб.), трехцветная кошка приносит удачу («Муся у нас троёшёрстная, такие кошки редко, к удаче» Кир. Ник. Торжок), а в новый дом лучше первой пускать чёрную кошку – она надёжнее договорится с домовым («А кошку пускали, свою брали, а своей если нет, дак любую бери, лучше чёрную – она ловчей с хозяином-то домовым столкуется» Кир. Борб.). Приведенные нами иллюстрации подтверждают мысль о том, что кошка занимает особое положение в мифологической картине мира, являясь проводником между реальным и инфернальным миром.
СОБАКА. Лексическую основу названий собак также составляют общерусские имена существительные: пёс [Фасмер, 3: 248], собака (ср.: sabka [Фасмер, 3: 702]), сука (ср.: ska [Фасмер, 3: 798]), кобель (ср.: кo-бль [Фасмер, 2: 267; Трубачев, 1960: 29]), щенок (ср.: en [Фасмер, 4: 502]). Изначально наиболее древнее из них, родовое название животного пёс [Трубачев, 160: 28] по употребительности уступает более позднему существительному собака.
Контекстуальный анализ высказываний о собаках достаточно хорошо представляет их повадки: собака живёт на улице, в конуре («Тузик в собачарник улез: коровы испугалсё», обладает острым нюхом («Девки стукнут воротами настояшшо, чтобы собака уцюла» и громким голосом («На всехто дурит, что за собака! Вот чужой человек зашёл в дом, так он «ав-ав» — и задурит, и задурит!»), не особенно сытно питается ("Пойду собаку гаркать, ведь седни не кормлена»; «Собака-то у нас кощая, одне рёбра торчат»).
От существительного собака в вологодских говорах образуются морфемные производные – существительные со значением невзрослых существ (собачошко, собачонок «щенок», собачоночек «ласк. к собачонок»: «У собаки-то собачата, дак она и злится» [СВГ, 10: 65]) и предметов, имеющих отношение к собаке (собачарня «будка для собаки, конура»: «Тузик в собачарник улез: коровы испугалсё» [СВГ, 10: 65]), прилагательные со значением «принадлежащий/свойственный собаке»: в устойчивых названиях растений (собачий гигель «тмин обыкновенный» [СВГ, 10: 65], собачья дудка «тмин обыкновенный» [СВГ, 10: 65]), в названиях несъедобных или обладающих невысоким качеством грибов (собачий гриб «несъедобный гриб» [СВГ, 10: 65], собачья губа «1) гриб поганка; 2) гриб опёнок; 3) гриб, считающийся в данной местности несъедобным» [СВГ, 10: 65]), а также используемых для характеристики человека – невоспитанного, грубого, своенравного, непослушного, драчливого и пр. (собаковатый: «Робята собаковаты шибко, шибко шаловиты» [СВГ, 10: 64], собаковитый: «Собаковитой парень, не совладаёшь с ним всё шалит» [СВГ, 10: 64] собачливый: «Деука-та собачливая была» [СВГ, 10: 65] собачный: «Он не собашной был у нас старичок-от» [СВГ, 10: 65]), а также наречия, маркирующие неподобающее качество выполнения какого либо действия (по-собачьи «небрежно, кое-как» «Ведь не по-собачьи брали снопы. А сейчас лён худо убирают» [CВРГ: 399], насобачиво «назло»: «Они насобачиво хоть щё сделают» [СВГ, 5: 72]) и глаголы, маркирующие неподобающее поведение (собачиться «1) играя, резвясь, шуметь, шалить»; 2) подшучивать, подсмеиваться» [СВГ, 10: 65]; насобачиться «нарезвиться»: «Робята-то насобачились, дак быстрей уснули» [СВГ, 5: 72]) или называющие интенсивное, экспрессивное действие: пересобачить «устроить беспорядок, положить вещи не на свои места»: «В избе-то всё пересобачено, всё не по-черёдному» Кир. Борб. Неморфемное словообразование реализует модель «название животного» «название предмета бытового назначения»: собака «подставка для пилки дров; козлы», собачка «деталь ткацкого станка, предназначенная для держания бёрда» и др.
Диалектные производные от существительного пёс: псовка «о ком-, чём-либо плохом, скверном» [СВГ, 8: 106], псотить «сплетничать» [CВГ: 8: 107], напсотить «наклеветать, возвести напраслину» [СВГ, 5: 63] также подтверждают вывод о том, что в крестьянском сознании собака как «нечистое» животное в целом воспринимается с отрицательными коннотациями [Гура, 1998: 658]. Ещё больше подтверждают этот вывод производные от существительного сука: засукать «изгрызть, испортить что-либо» [СВГ, 2: 153]; заисучить «сильно искусать» [СВГ, 2: 119] и др.
Существительное щенок, вероятно, по аналогии с дать щелчка «ударить, стукнуть», участвует в образовании устойчивого сочетания дать щенка «прогнать выставить» в сямженских говорах: «Дала щенка – да и живи, как хошь, сама делай всё!» [СВРГ: 592].
Таким образом, изучение бытования в вологодских говорах названий животных-компаньонов позволяет сделать вывод о том, что в традиционном языковом сознании с образом кошки связано больше положительных коннотаций, чем с образом собаки. Обнаруживая известную близость в реализации деривационных отношений, названия кошки и собаки по-разному реализуют свой потенциал: у названий собаки он значительно богаче и в большей мере связан с отрицательной характеристикой человеческого поведения.
«Гады» (насекомые, черви, , земноводные, пресмыкающиеся)
Перечисленные в названии параграфа зоологические классы, несмотря на свои существенные морфологические и функциональные различия, воспринимаются в языковом сознании русского народа как единое целое. Об этом свидетельствует этнолингвистический словарь «Славянские древности», подчёркивая, во-первых, общность номинативных единиц этих классов (слова с этимологическими корнями gadъ, gnus и др.), во-вторых, общую негативную оценку этих животных как нечисти (кроме пчелы и божьей коровки), в-третьих, закрепленность в языке общего для них способа передвижения: все они (включая летающих насекомых) ползают (а не ходят или бегают, как звери)» [Славянские древности, 3: 370]. Следуя этой логике, в заключительном параграфе данной главы мы представляем общее описание названий этих животных, но вместе с тем акцентируем внимание на тех различиях, которые могут быть выявлены в результате анализа речевого материала и свидетельствовать о некоторых различиях в восприятии животных этих классов. Устаревшее для современной биологической классификации именование гады, составлявшее один из классов животного мира, описанных К. Линнеем, представляется нам весьма продуктивным для описания названий этих животных в вологодских говорах.
НАСЕКОМЫЕ. Изучение имен существительных, называющих насекомых в русских говорах, как правило, связано с решением следующих научных задач: установление этимологии слов [Добродомов, 1970; Левина, 1975; др.], их ареальной дистрибуции в диалектах различных славянских языков [Дзендзелевский, 1973; Клепикова, 2006; др.] и в говорах русского языка [Попов, 2007; Попов, 2008; др.], изучения мифологической [Утешены, 1975] и языковой [Корнилов, 2003] картин мира. На материале севернорусских говоров в лексико-семантическом и ареальном аспектах эту группу слов исследует А.А. Попов [Попов, 2007]. С учетом выводов, сделанных в перечисленных выше работах, мы ставим перед собой задачу выяснить, какие черты народного мировидения эксплицирует внутренняя форма этих слов.
Видовые названия большинства насекомых относятся к числу древнейших образований, параллели которым обнаруживаются в других славянских и индоевропейских языках: блоха [Фасмер, 1: 177], жук [Фасмер, 2: 64], муравей [Фасмер, 3: 11], овод [Фасмер, 3: 114], тля [Фасмер, 4: 65], червь [Фасмер, 4: 335] и др. Их внутренняя форма, реконструируемая на уровне праславянского языкового единства, эксплицирует размеры (моль – ср.: малый [Фасмер, 2: 648]) и внешний вид этих насекомых (гусеница – ср. ус [Фасмер, 1: 477], паук – от pa + kъ «крючок» [Фасмер, 3: 218], площица «вошь» – ср.: плоский [Фасмер, 3: 287], слепень – ср.: слепой [Фасмер, 3: 669]), а также особенности их деятельности (пиявка – ср.: пить [Фасмер, 3: 271], стрекоза – ср.: стрекать «прыгать» [Фасмер, 3: 774]) и специфику коммуникативных сигналов (букашка от бучать «жужжать» [Фасмер, 1: 256], жужелица – ср.: жужжать [Фасмер, 2: 63–64], сверчок – от звукоподражательного сверчать [Фасмер, 3: 757]). Обращает на себя внимание синкретизм восприятия различных биологических видов насекомых (шмель/комар [Фасмер, 2: 301]; муха/мошка [Фасмер, 2: 667]), а также наличие древнейших семантических переносов (бабочка от бабка «бабушка» в результате представлений о том, «что душа умершего продолжает жить в виде бабочки» [Фасмер, 1: 100], гнус – ср.: блр. гнюс «скупердяй, подлец», болг. гнус «отвращение», польск. gnus «лентяй» [Фасмер, 1: 442], таракан – возм., от тюркск. tarkan «сановник» [Фасмер, 4: 21] и др.).
Диалектные названия насекомых, зафиксированные в первом издании «Словаря вологодских говоров», по данным А.А. Попова [Попов, 2008], насчитывают около 80 существительных и составных наименований. Кроме видовых названий, в исследуемых говорах фиксируется достаточно большое количество общих наименований насекомых (гнус «мошкара», овод «общее наименование всех кровососущих насекомых») и их нерасчленённых совокупностей (мошкота, муега, мулега «мошкара», муравьище – «1) муравейник; 2) скопление насекомых», толкунец «рой, множество насекомых»). Имеет место бытовой синкретизм в наименовании различных биологических видов насекомых: овод «общее название летающих кровососущих насекомых», минога «пиявка», паут, паук «овод», таракан «сверчок».
Анализ контекстуальной информации даёт возможность объективировать представления о насекомых, сложившиеся в коллективном языковом сознании. Наиболее часто упоминается многочисленность, нерасчленённая множественность насекомых («вон овода-то сколько налетело»; «плошшыцёк – ну, скажи вон, густо-густо!», «ой, девки, тараканов-то у печи гимзит, просто и пособиться-то не могу с ними» и др.), их вредоносное воздействие на человека («убейте пчелу-то, неровен час, жёгнёт кого-нибудь»; «как ветерок, дак хорошо косить, а нет, дак зажучат пауты», «его кукушья вошь укусила, вовремя не успели ничего сделать, дак заболел, его всего стянуло» и др.). Информанты фиксируют специфику передвижения насекомых в пространстве («веретельница – дак это стрекоза такая полосатая; летаёт такая с рогами, полосатая, веретельница»; «вон букараха какая ползёт»; «насекомые, они кругленькиё, плавают, плавают… плошшыцькями я всё звала»), их активность вне крестьянского дома («в огород-то выйду, дак мошка проходу не даёт»; «девки, в лесу-то вас, поди, пауты накусали?») по отношению к телу человека или животного («кукушья вошь в лесу попадается, она вопьётся за ухом, дак настолько больно, а потом уколы делают», «коровушка-та бедная, пауты да мухи ей сколь кровушки-то попьют!»; «на комарах-то не усидишь – всего зажалят!»). Многочисленные контексты объективируют эмоции, испытываемые людьми при встрече с насекомыми – как правило, страх или раздражение («боюсь я этого вьюна, просто неприятно увидеть его»; «провела рукой-то, дак опять кокушечья вошь, откуль их, сотон, берётся-то?»), рождающие активное противодействие: «Я не люблю этакого духу, когда мух напырхаем, а мух много – ещё хуже. Надо мух напырхать, а то спать невозможно»; «внучок мой всё светляков имаёт»; «вон букарка по тебе ползёт, дак убей». Но вместе с тем обращает на себя внимание то, что информанты замечают красоту мира насекомых («вон, девки, погледитё, какая бабка-липка-то красивая, вон сидит на цветке-то»; «а тенетник – это он тенету-то плетёт, красиво так получается, как кружево») и пользу для человека («на этого закорыша хорошая шшука клюнула»; «шмели-те да пцёлы на огороде, на цветках, дак должно нарасти-то всего»).
Наблюдения за внутренней формой диалектных названий насекомых в вологодских говорах дают возможность обнаружить ряд особенностей. Так, например, наличие в исследуемых говорах многочисленных однокоренных слов поддерживает членимость их основ и сохранение в большинстве случаев их производности: букашка/букарка/букарина/букараха «насекомое, букашка», слепак/слепец/слепот/слепыш «слепень», пивица/пиявка/пиявец «пиявка», тенетник/тенотник/тенотщик, тенотшинник/тенятник, тенятчик «паук».
Производные существительные – названия насекомых – эксплицируют те их признаки, которые оказываются наиболее существенными для локальной картины мира. Это восприятие насекомых как живых существ (живец, живулька «насекомое, служащее живой приманкой для рыб», живчик «мошкара» – ср.: живой), характеристика внешнего облика насекомого (площичек «насекомое (какое?)» – ср.: плоский; веретельница «полосатая стрекоза» – ср.: веретено, лапотник «большой черный таракан» – ср.: лапоть), места проживания (закорыш «личинка насекомого» – ср.: кора), погодных условий, активизирующих его жизнедеятельность (мокрец «дождевой червь» – ср.: мокрый: Дождь-то пройдёт, в огороде мокрецов много повылазит. Тот. Погор.), предметов, воспринимаемых как некий результат этой жизнедеятельности (медовица, медовница «шмель», медуница «пчела» – ср.: мёд, тенетник, тенятник, тенятчик «паук» – ср.: тенето, тенято «паутина»). Внутренняя форма отглагольных образований эксплицирует акциональные признаки насекомых, репрезентируя значения физического воздействия (толкунец «рой мошек, комаров» – ср.: толкать), специфики перемещения в пространстве (вьюн «пиявка» – ср.: вить, виться), физиологических действий (сикаль, сикаш «муравей» – ср.: сикать «извергать мочу»), особенностей издаваемых насекомым звуковых сигналов (пикун «кузнечик» – ср.: пикать «пищать», пискун «сверчок» – ср.: пищать).
В составе диалектных названий насекомых зафиксированы существительные с неясной внутренней формой: муега «мошкара», пильма «блошка крестоцветная». По наблюдениям исследователей-финноугроведов, наличие таких слов в севернорусских говорах может быть следствием активных языковых контактов славян с финно-угорским населением [Мызников, 2003; Муллонен, 2012].
В сфере неморфемного словообразования проявляют активность типичные модели семантических переносов: а) название животного в составе составного наименования название насекомого»: кукушья/кукушечья/ загоскина вошь «клещ», богов конёк, травяная кобылка «кузнечик»; б) название насекомого название предмета бытового назначения, обнаруживающего с ним внешнее или функциональное сходство»: таракан, таракашик, таракашка «заколка для волос»; жук «праздничное украшение конской сбруи».
Фразеологизмы, в состав которых входят названия насекомых, выразительно эксплицируют поведенческие нормы (мухи с себя не сгонит «кроткий, безобидный, добрый») и антинормы (как в осьем гнезде «шумно, немирно»), экспрессивно характеризуют посредством зооморфного сравнения отличительные свойства человека (блоха-вертоха «человек, который всё делает быстро») и совершаемых им действий (как таракан во щи «не вовремя, неожиданно; в самый подходящий момент»), отражают мифологические представления, сохранившиеся в крестьянском сознании: так, в сочетании Иванов червь «светлячок» можно усмотреть связь с чудесами, которые возможны около Иванова дня (23 июня).