Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Жанровые принципы, генезис и закономерности исторического развития мемуарной литературы 18
1.1. Возникновение и динамика развития мемуарной литературы 18
1.2. Классификация мемуарной прозы: исторический, культурологический, литературоведческий подходы 32
1.2.1. Исторический подход к осмыслению мемуаров 33
1.2.2. Культурологические позиции и синергетический подход к изучению мемуаристики 35
1.2.3. Типология мемуаров в литературоведении 38
1.3. Проблема жанровой специфики мемуаров 46
1.4. Художественное и документальное в мемуарной литературе 54
1.5. Конститутивные принципы мемуарной литературы 65
Глава 2. Поэтика военных мемуаров В. В. Ефремова, Л. Н. Холмогорского, П. А. Михина 72
2.1. Ретроспективный образ эпохи в военных мемуарах В. В. Ефремова 72
2.2. Калейдоскоп «Отрывочных воспоминаний о жизни» Л. Н. Холмогорского 108
2.3. «Горячее дыхание войны» в военных мемуарах П. А. Михина 124
Глава 3. Поэтика дневниковой прозы 145
3.1. Генезис и типология дневниковой прозы 145
3.2. Проблемы дифференциации дневниковой и мемуарной жанровых моделей 160
3.3. Жанровый потенциал дневниковой прозы 162
3.4. Феномен дневника писателя 164
3.5. Система образов дневниковой прозы 169
Глава 4. Отечественная дневниковая проза Великой Отечественной войны 173
4.1. В. В. Иванов «Всеволод Иванов. Дневники» 173
4.2. «Дневник расстрелянного» Г. Л. Занадворова 198
4.3. Образ мира в «Дневнике Нины Костериной» 218
Заключение 236
Библиографический список 247
Приложения 274
- Типология мемуаров в литературоведении
- Ретроспективный образ эпохи в военных мемуарах В. В. Ефремова
- Генезис и типология дневниковой прозы
- В. В. Иванов «Всеволод Иванов. Дневники»
Типология мемуаров в литературоведении
К вопросу, посвященному классификационным категориям мемуаристики, литературоведы стали обращаться относительно недавно – во второй половине XX века. При этом в осмыслении данной проблемы нет абсолютного единодушия, отсутствует единая типология мемуарной прозы.
Мемуарная литература как собирательное явление включает в себя обширный пласт произведений, представленных различными жанровыми формами: мемуары, автобиографии, записки, исповеди, очерковую литературу. Существуют попытки причислить к мемуаристике определенный пласт повестей, романов, лирической прозы. Из предшествующих исследований о мемуарной литературе основополагающими, базовыми для нас в определении собственных исследовательских подходов являются книга Л. Я. Гинзбург «О психологической прозе», труды Н. Л. Лейдермана «K вопросу о художественном потенциале документального произведения», «K вопросу о художественности в документальном повествовании», «Испытание памятью: новые тенденции в современной военной прозе», «Жанровые системы литературных направлений и течений», «Движение времени и законы жанра: жанровые закономерности развития советской прозы в 60–70-е гг.», работы Т. Г. Симоновой «Мемуарная проза русских писателей XX века: поэтика и типология жанра», Т. А. Мараховой «О жанрах мемуарной литературы», И. Д. Фрайман, Т. Н. Фрайман «Русские мемуары в историко-типологическом освещении: к постановке проблемы», а также работы А. Г. Тартаковского «Русская мемуаристика XVIII – первой половины XIX в. От рукописи к книге», «Мемуаристика как феномен культуры», «Летописец или “просто человек”».
Е. Е. Вахненко в статье «Литературные мемуары и художественная автобиография: к проблеме разграничения жанров» подразделяет все произведения мемуарного типа на две группы: исторические и литературные мемуары1. К историческим мемуарам исследователь причисляет воспоминания о значительных с исторической точки зрения событиях, имеющих влияние на историю, слабо отраженных в других исторических источниках. Они известны только автору мемуаров – современнику событий. Главной особенностью исторических мемуаров является такой их конституциональный признак, как достоверность. Литературные мемуары подразделяются исследователем на объективно точные и субъективно значимые. Примером объективно точных мемуаров можно считать «Былое и думы» А. И. Герцена, субъективно значимые передают воспоминания о внутреннем мире героя в значимый для него период времени. Е. Е. Вахненко отмечает, что в мемуарах память носит фактографический характер. Автор мемуаров может выполнять разную функцию: фиксатор, выдумщик и иррационалист. Фиксатор непосредственно обращается к воспоминаниям, выдумщик действует на грани воображения, иррационалист вводит в повествование свои фантазии, сновидения, выдумки как отражение реальности при помощи ее искажения1. При этом литературные мемуары на концептуальном уровне могут соединять факт с художественной интерпретацией. Литературные мемуары являются одним из главных источников познания литературной жизни, с другой стороны – « они источник глубокого эстетического наслаждения, увлекательное чтение, произведения»2.
По мнению исследователя Т. А. Мараховой, мемуарная литература включает в себя собственно мемуарное и автобиографическое начала, обуславливающие наличие определенных жанровых разновидностей: от простой жанровой формы (письма и воспоминаний-записок) до более сложной модификации (автобиографии и литературного портрета)3. И. О. Шайтанов в статье «“Непроявленный жанр” или литературные заметки о мемуарной форме» подчеркивает, что мемуары перестали выполнять функцию хронографа, автору мемуаров необходимо отразить точки зрения, мировоззрение4.
Мы разделяем мнение Т. Г. Симоновой, высказанное в труде «Мемуарная проза русских писателей XX века: поэтика и типология жанра», о том, что в мемуарной литературе художественное начало проявляется в преображении факта, в сюжетной организации материала, в образном строе мемуаров, а также в стиле повествования1. Литературные мемуары, по словам Т. Г. Симоновой, являются произведениями искусства, они не могут быть фотографичными. Факты и свидетельства в литературных мемуарах – средство передачи авторской концепции, индивидуального видения автора2.
И. Золотусский в своей статье «Лучшая правда – вымысел» полагает, что преобразование факта влечет за собой интерес к сюжетной организации текста. «Факт живет день, образ бессмертен. Он может вступать в контакт с фактом, заимствовать что-то из факта, далее начинается его собственная жизнь»3.
Литературные мемуары имеют варианты сюжетно-композиционной структуры: последовательную и ассоциативную, с четким, а также непредсказуемым сюжетом. Н. А. Орлова в своей диссертации «Речевой жанр “мемуары” и его реализация в текстах носителей разных типов речевой культуры» считает значимым такой типологический признак мемуаров, как субъективная форма повествования от первого лица, совпадающая с авторским я4. Исследователь в свою очередь опирается на мнение А. Ю. Мережинской и И. Л. Смольняковой5 и отмечает обязательность наличия мемуарно-автобиографического целого. При этом собственно литературные мемуары рассматриваются в литературоведении в качестве одной из модификаций мемуарной литературы, обладающей специфическими типологическими свойствами и принципами.
Г. Г. Елизаветина подразделяет мемуары на несколько групп: мемуары, представляющие собой изображение политической истории, исповедь, автобиография, воспоминания1. Л. М. Бондарева в работе «Структура и функции субъекта речевой деятельности в текстах мемуарного типа» предлагает более подробную классификацию:
1. Объектно-ориентированные тексты мемуарного материала с экстравертной ориентацией: собственно мемуары (курсив автора – А. М.), в них основным ядром является окружающий мир во всей его целостности и изменчивости; записки (курсив автора – А. М.), где происходит акцентуация отдельных событий, произошедших с автором, при этом последний не только констатирует события, он анализирует их с определенной идейной позиции (примером служит «Москва и москвичи» В. А. Гиляровского, «Записки» княгини М. Н. Волконской); третий вариант – мемуарный литературный портрет (курсив автора – А. М.), в котором присутствует фиксация исторической личности.
2. Субъектно-ориентированные мемуарные тексты с интровертным характером: прерванная автобиография (курсив автора – А. М.), центром которой является повествователь, характеризующий свои этапы психологического развития; эпическая автобиография (курсив автора – А. М.), в данном варианте отмечен длительный временной промежуток времени, затрагивается сознательный творческий период (см. схему 1 в Приложении № 3)2.
Ретроспективный образ эпохи в военных мемуарах В. В. Ефремова
Как показывает анализ научной литературы, посвященной мемуаристике, исследователи акцентируют свое внимание на амбивалентной природе мемуаров, рассматривают имманентный признак мемуаристики – атмосферу подлинности, эффект достоверности, при этом делают выводы о наличии художественного начала.
Приступая к анализу литературного произведения, прежде всего необходимо обратиться к широкому контексту русской мемуарной прозы, посвященной Великой Отечественной войне, выделить универсальные и специфические черты изучаемого явления. С этой целью мы проанализировали мемуарные произведения советских военачальников.
Корпус этих текстов достаточно объемен и многогранен. Нами были проанализированы мемуары Д. Д. Лелюшенко «Москва – Сталинград – Берлин – Прага» (1970), К. А. Мерецкова «На службе народу» (1983), И. И. Людникова «Дорога длиною в жизнь» (1969), К. С. Москаленко «На юго-западном направлении» (1973), А. П. Белобородова «Всегда в бою» (1978), И. Т. Пересыпкина « А в бою еще важней» (1970), A. М. Василевского «Дело всей жизни» (1978), К. К. Рокоссовского «Солдатский долг» (1984), А. В. Горбатова «Годы и войны» (1965), И. Х. Баграмяна «Так начиналась война» (1977), А. И. Еременко «Годы возмездия. 1943–1945» (1969), Н. Г. Кузнецова «Курсом к Победе» (1987), B. И. Чуйкова «Сражение века» (1975), «От Сталинграда до Берлина» (1985), И. А. Плиева «Дорогами войны» (1985).
Анализ военной мемуаристики советских военачальников позволяет судить о доминантной идейной установке на самоотверженность, самопожертвование воинов-героев и всего народа, ненависть к врагу; проблематика обусловлена идейной и социально-политической направленностью, отражающей официальную государственную идеологию, подъем патриотизма, гражданский и нравственный долг защитников Родины. Мемуаристы пытаются выразить горе и героизм народа, а также охарактеризовать разгром фашистов как закономерный. Пафос произведений определяется социальной средой, выразителем которой является тот или иной автор. Мемуаристику военачальников как часть официальной, регламентированной литературы отличает героический пафос, идея национально-исторической героики как основа поступков отдельного человека и народа в целом, приводящая к достижению великих, судьбоносных общенациональных целей.
Сюжеты мемуаров военачальников динамичны, что в значительной степени определяется характером событий, хронотопом войны, динамичностью самих обстоятельств. При этом в произведениях наблюдается дискретность времени, приемы ретардации, активное обращение к психологически значимому пейзажу (например, изображению состояния природы перед боем, эмоционально окрашивающему произведение) или отступления автора. В повествовании изобилуют описательные, конкретно-повествовательные эпизоды. Все микросюжеты объединяются логической нитью рассказывания о военных буднях и коллизиях, участники которых стремятся противостоять историческим реалиям. Авторы часто прибегают к приему внутреннего диалога, отвечая на заданные себе же вопросы, которые, как правило, связаны не с чувствами, а с поступками и помыслами, действиями противоположной стороны (что вполне объяснимо образом автора-военачальника, выступающего в качестве организующего звена повествования). Конфликт произведений, как правило, представляет собой глобальное противостояние сторон, в котором задействуются целые города и страны. Хронотоп в этой части военной мемуарной прозы обусловлен перспективно-ретроспективным видением повествователя1.
Автор-повествователь в военных мемуарах открыт, ему присуще чувство авторского я; его переживания, впечатления отображаются в контексте и индивидуального, и коллективного – государственного – культурного и социального опыта. И это качество – «установка на государственность оценок» – принципиально отличает мемуары военачальников от других образцов, созданных в этом жанре в указанный период.
Исследователи не случайно отмечают, что «конкретное содержание мемуаров определяется личностью автора – его жизненным опытом, ролью в историческом процессе, глубиной его мышления, остротой зрения и эмоциональной чуткостью»2. Отбирая специальные лексические средства, создавая эмоциональный образ действительности, выражая свое субъективное отношение к происходящему, авторы мемуаров допускают отступление от норм, речевого стандарта; и благодаря этому в произведениях, стоящих на границе документа и творчества, государственного и личного, создается нужный эстетический эффект – живого, эмоционального рассказа, непосредственного контакта с читателем.
Военачальники, выступающие в роли мемуаристов, помогают потомкам разобраться в сложных перипетиях мировой и отечественной истории: « мемуаристы оживляют силой памяти те духовные ценности, которые выкристаллизовывались, обрели значение фундаментальных тем, на войне, под пулями и бомбами, те ценности, которые поднимали людей над страхом и болью, над блокадной дистрофией и одиночеством потерь»1.
Говоря о стилистических маркерах военной мемуаристики, можно отметить их типологическое сходство с мемуарной литературой в целом. Этот сегмент литературного процесса позволяет убедиться в близости типологических характеристик мемуаров, к какой бы тематической области они ни относились и каким бы ни являлось их авторство. В то же время нам не удалось подтвердить факт написания мемуаров лично военачальниками: при изучении этого явления всегда возникает ключевой вопрос - считать ли опубликованные мемуары плодом творчества военачальников или это результат работы редакторов или «соавторов». В военном отделе Российской государственной библиотеки нам не удалось найти рукописи авторов мемуаров, в отделе рукописей в Доме Пашкова также отсутствует интересующий нас материал.
Не случайно вопрос об авторстве, как и вопрос об объективности авторской позиции (а не о точном идеологическом расчете) остаются дискуссионными. Поэтому мы обратились к военным мемуарам периода Великой Отечественной войны, подлинное авторство которых установлено.
Мы полагаем, что целесообразно выстроить типологию военной мемуарной прозы периода Великой Отечественной войны, включающую различные аспекты дифференциации:
по авторской интенции (курсив автора - А. М.) - свидетель -участник военных эпохальных событий, комментатор-аналитик, любая интенция связана с восприятием произведения читателем, с анализом авторского замысла, с процессом декодирования смысла. Характерным, объединяющим принципом для анализируемых военных мемуаров является то, что к их написанию участники сложного периода в жизни страны и народа приступили в преклонном возрасте, когда у них возникла потребность в передаче своих впечатлений молодому поколению; типология по мирообразу (создать на страницах своего полотна мирообраз военной эпохи, войны, свидетелями которой являлись, побудительная сила к раскрытию видения двуполярного мира: мира без войны и «мира войны»);
по должности и роду войск автора;
другой аспект типологии соотносится с категорией информативно-креативной памяти (память - конститутивный признак мемуарной литературы), мы полагаем, что мемуары опираются на два вида памяти: информативная память взаимосвязана с отражением событий, их последовательности (уровень сюжета), креативная память, обуславливает авторскую оценку происходящего (изобразительный план, образная ткань).
В качестве репрезентативного образца, позволяющего с литературоведческих позиций осмыслить природу военной мемуаристики, могут рассматриваться впервые опубликованные мемуары В. В. Ефремова -майора, прошедшего Великую Отечественную войну. Анализ произведения дает представление об особом способе организации повествования, о том, как в произведении происходит сплав документального и художественного, рождение особой синтетической структуры, основанной на субъективно-личностной интерпретации реальных исторических событий.
Генезис и типология дневниковой прозы
До настоящего времени дневниковая проза периода Великой Отечественной войны не изучена в полном объеме. Диссертационные исследования в большинстве случаев связаны с рассмотрением проблемы поэтики самого жанра, осмыслению в них подвергаются специфические конструктивные признаки дневниковой прозы писателей. При этом дневниковая проза понимается исследователями как литературный феномен, для постижения которого необходимо учитывать взаимосвязь с мемуарной литературой. Не пытаясь опровергнуть генетическую связь этих двух явлений, попробуем прояснить литературную специфику феномена дневниковой прозы, избрав в качестве репрезентативных образцов «Всеволод Иванов. Дневники» В. В. Иванова, «Дневник расстрелянного» Г. Л. Занадворова, «Дневник Нины Костериной» Н. Костериной.
Великая Отечественная война объединила людей разных профессий, национальностей, вероисповедания и мироощущения. Писатели и поэты, как и весь советский народ, давали отпор врагу на фронтах Великой Отечественной. По данным, приведенным в книге П. В. Куприяновского «Русская советская литература периода Отечественной войны»1, с оружием в руках сражалось более тысячи писателей.
В своем исследовании мы анализируем дневники писателей, ставших свидетелями и участниками боевых событий, создавших свою дневниковую прозу в военные годы. Благодаря дневникам мы можем прикоснуться к этой эпохе, прочувствовать и ощутить события, пережитые непосредственными ее участниками, и воспринимается это не через исторический документ, пронизанный статистическим данными, а посредством личной, интимной дневниковой записи, в которой совмещается логическое и чувственно-эмоциональное, объективное и субъективное, хроникально-эпическое и интимно-лирическое начала.
При отборе источников нами были изучены книги: «Писатели в Отечественной войне 1941–1945 гг.» 1946 года, «Подвиги народа» 1980 года, «Живая память поколений» 1965 года, «История русской литературы XX века» 2006 года, «Писатели на флоте в годы Великой Отечественной войны» 1977 года, «Писатели-корреспонденты на фронтах Великой Отечественной войны» 2006 года, труд «Литература великого подвига. Великая Отечественная война в советской литературе» 1985 года, библиографические указатели: «Ради жизни на земле»1984 года, «Человек и война» 1995 года, все издания журналов «Новый мир», «Знамя» с 1945 по 2009 год, журнал «Юность» с 1955 по 2009 год1, статьи Б. Леонова, А. Карпова и Г. Райло в журналах «Молодая гвардия», «Вопросы литературы» и «Библиотекарь», а также фотографии «Писатели на фронте» 1985 года2. Проведя анализ, нами выбраны следующие произведения: «Всеволод Иванов. Дневники» В. В. Иванова3, «Дневник расстрелянного» Г. Л. Занадворова4 и «Дневник Нины Костериной»5 – обыкновенной советской девушки, оказавшейся свидетелем страшных событий.
1 Мы выбрали журнал «Новый мир» по той причине, что в нем представлены такие рубрики, как «Дневники. Воспоминания», «Дневник писателя», «Из наследия», «Далекое Близкое», «Коротко о книгах», «Из литературного наследия». В литературно художественном и общественно-политическом журнале «Знамя» мы проанализировали рубрики «Документы. Воспоминания», «Воспоминания, документы, очерки», «Литературное наследство», «Встречи и воспоминания», «Дневник писателя», «Писатель и его книги», в журнале «Юность» особое внимание было уделено изучению «Нашего наследия». Благодаря разнообразию тем мы предположили, что на страницах этих изданий с большой вероятностью можно выявить дневники военных лет. В связи с тем, что в России на протяжении длительного времени рассматривать события войны в ракурсе далеком от общепризнанного было запрещено и изучать историю можно было только по указанным источникам, нам потребовалось изучать все тома изданий до нашего времени – времени переосмысления событий, когда произошедшее оценивается более глубинно и всесторонне, появляются новые материалы, способствующие пониманию и раскрытию событий военных лет.
В справочной литературе отсутствуют существенные различия в понимании дневника как литературного явления. Большинство трактовок сводится к следующему: дневник (курсив автора – А. М.) – 1. Записи личного, научного, общественного характера, ведущиеся день за днем. 2. Тетрадь для таких записей. 3. Периодический обзор каких-либо событий, проблем в средствах массовой информации. 4. Специфическая литературная форма, способствующая раскрытию внутреннего мира персонажа. 5. Тетрадь для записи заданных ученику уроков1, « дневник (курсив автора – А. М.) – записи личного характера, ведущиеся изо дня в день, записи наблюдений, событий и т. п.»2. И. Б. Воскресенская характеризует дневник как объединение подневных записей, сделанных одним человеком или целым коллективом; при этом дневниковые записи должны вестись синхронно с происходящими событиями3.
Более структурированно понятие рассмотрено в литературной энциклопедии терминов и понятий 2001 года: по мнению автора статьи С. В. Жожикашвили, дневник (курсив автора – А. М.) – периодически пополняемый текст, состоящий из фрагментов с указанной датой для каждой записи. Для дневника характерны: периодичность, регулярность ведения записей; связь записей с текущими, а не с давно прошедшими событиями и настроениями; спонтанный характер записей; литературная необработанность записей; безадресность или неопределенность адресата; интимный и искренний, частный и честный характер записей4. И. Л. Савкина в своей статье «Записки как “деперсонализированный дневник”: документально-художественный потенциал жанра» подчеркивает, что дневник является « процессуальным взглядом человека на себя и жизнь», исследователь уточняет, что дневники могут быть адресованы самому себе или косвенному адресату1.
В ряде источников дается метафорическое описание дневника: « дневники (курсив автора – А. М.) – самый странный в литературе жанр: автопортрет в запертой комнате, зрителей в нее пускать не принято, так как грешно разрешать посторонним вход туда, куда и сам со временем начинаешь наведываться с опаской»2. Эмоциональную составляющую дневников акцентирует в своей статье «Врожденный гуманизм памяти» А. Казаков: по его мнению, дневник сопрягается с « эмоциональным отражением на бумаге настроений и дум, где всегда есть место сантиментальному порыву, лишнему восклицательному знаку»3.
Существуют и другие ракурсы осмысления дневника как специфического литературного явления: по мнению В. Н. Шикина, дневник (курсив автора – А. М.) является литературно-бытовым жанром4, дневник (курсив автора – А. М.) – записи личного, научного, общественного характера, ведущиеся день за днем. Опираясь на «Записки сумасшедшего» Н. В. Гоголя или автора «Ни дня без строчки» Ю. К. Олеши, исследователь отмечает, что дневниковая форма открывает специфические возможности для изображения внутреннего мира персонажа5. О. В. Скроботова в диссертационном исследовании «Жанрово-тематическое многообразие “внехудожественного” творчества И. А. Бунина 1917–1923 годов» отмечает специфический характер литературного дневника, понимаемый исследователем как «индивидуальная», субъективно окрашенная история: « дневник – это история, то, каким человек видит самого себя и окружающий его мир, индивидуальная история “памяти сердца”»1. Н. Б. Банк метафорически ассоциирует дневники « с пуповиной, соединяющей писателя с жизнью народа, с его историей»2.
В своей работе мы опираемся на концепцию О. Г. Егорова, который определяет дневник (курсив автора – А. М.) как « динамическую автохарактеристику, выражающую естество и бытие человека методом последовательных высказываний, группирующихся в устойчивый временной ряд»3.
А. Г. Тартаковский в статье «Мемуаристика как феномен культуры» связывает направленность дневниковых записей на отражение определенного, незавершенного промежутка времени с неизвестным продолжением4.
Позиции исследователей по вопросу генезиса жанра разнообразны. По мнению Д. С. Лихачева, зарождение жанра относится к концу XVIII века5, А. М. Новожилова, А. М. Колядина и О. Б. Боброва придерживаются позиции своего научного предшественника. Типичной для начального периода является фиксация места действия. Внутренний мир автора, ведущего дневник, отражается в передаче на бумаге замыслов и переживаний6. Д. С. Лихачев отмечал повышенный интерес к внутреннему миру человека, потребность в самоанализе и исповедальности. Ученый подчеркивал значимость таких формальных особенностей, как последовательность в ведении подневных записей, четкая хроникальность.
В. В. Иванов «Всеволод Иванов. Дневники»
Наследие писателя В. В. Иванова всегда привлекало внимание исследователей (Л. И. Иванова, И. Соловьева, А. П. Эльяшевич, М. А. Черняк)1. Творчество автора анализировалось с разных позиций, при этом собственно его дневниковая проза как отдельный феномен не становилась до сих пор объектом подробного научного исследования.
Дневник В. В. Иванова полностью был впервые издан ИМЛИ РАН только в 2001 году. Первой попыткой опубликовать дневниковые опыты стало издание 1969 года, осуществленное благодаря стараниям жены писателя Т. В. Ивановой, книга была переиздана в 1985 году. В собрании дневников писателя ИМЛИ РАН все дневники были опубликованы в соответствии с рукописным вариантом. Издателями отмечается специфический характер дневниковой прозы В. В. Иванова: в предисловии составители указывают на то, что его военные дневники отличаются от документальной литературы того времени и « приобретают черты художественной прозы»2. Дневник В. В. Иванова очень личный, « я сказал, что веду дневник о себе, и для себя, так как, если удастся, буду писать о себе во время войны» (с. 5–12).
«Дневники» В. В. Иванова сочетают в себе образ войны и описание повседневной действительности. Им присуща дискретность записей. Это своего рода личный дневник (по классификации А. А. Ворожбитовой), он является литературным произведением в форме дневника (классификация A. М. Колядиной). В военном дневнике В. В. Иванова представлен образ войны, ее «дыхание», он является своеобразной творческой лабораторией. В нем присутствуют разного рода размышления, отступления; отчетливо прослеживается монтажная форма. Свои дневники В. В. Иванов вел с 1924 года до самой смерти – до 1963 г. Дневники писателя (или единое дневниковое повествование, создававшееся на протяжении всего творчества) по времени создания подразделяются на три этапа. Первый – до начала войны. Записи этого периода краткие, хаотичные; написаны карандашом вразброс. Второй период – с июня 1941 по 1945 г., по мнению исследователей, кульминационная часть творчества – записи, созданные в Ташкенте и в Москве в 1942–1943 годах. В 1943 году дневник прерывается, спустя год автор снова приступает к его написанию: «Так кончился мой дневник в 1943 году. Прошел год ныне опять май 21 раскрыл дневник случайно » (с. 311).
Третий этап дневникового творчества составляют записи с 1946 по 1963 год. Мы анализируем второй творческий период, в который автор выразил все свои волнения, переживания, вызванные страшным поворотом истории, зафиксировал на бумаге яркую, незабываемую картину войны. Когда B. В. Иванова направили на фронт, ему не присвоили воинского звания, писатель воевал под Вязьмой, Орлом, в Минске, Варшаве и в Берлине.
Художник говорил о том, что ведет дневник для себя и хочет вести его на протяжении всей войны. По словам издателей дневника писателя, страницы этого произведения становятся похожими на «книжечки небольшого формата» (с. 5–15). В 1942 и 1943 годах писатель делает подневные записи каждый день. Характерным для военной дневниковой прозы В. Иванова является стремление автора передать свои мысли и чувства о мужестве народа во время войны, о судьбах искусства и художника.
В дневнике писателя можно встретить портреты современников, людей искусства. В. В. Иванов дает яркую характеристику своим современникам: он прибегает к использованию внешних портретных деталей, при помощи которых создается особая зрительная наглядность и ощутимость образов. При этом для прозы писателя характерно фиксирование отдельно взятых деталей, сквозь призму своего миропонимания и принятия современника автор дневника метонимически выделяет значимые черты. В произведении широко используются эпитеты: «смирный» (с. 189), «потерявший свое нахальство» (с. 189), «сгорбленный» (с. 215), «сутулящийся» (с. 215), «лохматый» (с. 284), «оборванный» (с. 284) и т. д.; сравнения: «важный, точно жующий ананас» (с. 299), Уткин при личном общении ассоциируется у В. Иванова с персонажем пьесы (с. 167). Автор отмечает плохое положение дел как среди писателей, так и среди простых людей, подчеркивая, что во время войны судьбы людей рушатся, что находит свое отражение в облике человека. В дневнике В. В. Иванова используются колоритные экспрессивные портреты собратьев по творческому цеху: « приехал А. Мариенгоф. Вошел походкой уже мельтешащей, в костюмчике уже смятом, уже сгорбленный, вернее сутулящийся. Лицо красноватое, того момента, когда кожа начинает приобретать старческую окраску. Глаза сузились» (с. 215), «Лохматый, оборванный, в калошах на босу ногу, в старенькой шляпе, надетой на грязные космы, к тому же еще прикрытые беретом, идет рядом с Шкловским некто старый, лицо в кровоподтеках, бледно-синий, половины зубов нету. – “Знакомьтесь, профессор Ильин” – Это учитель Кулешова и Эйзенштейна» (С. 284), «Эренбург, в новом костюме, однако кажущемся на нем засаленным, сидит в кресле и потягивает коньяк. У ног вертится облезшая черная собачонка, которую кормили всем, даже сульфидином, но не выздоравливает. Я посоветовал давать водку. Костюм его осыплен пеплом, зубы гнилые, губы толстые, еле двигаются и цвет у них изношенной подошвы. Он важен необычайно» (с. 218).
При меняющихся в лучшую сторону условиях на фронте описание меняет эмоциональный регистр: в тексте появляется эпитет «оптимистический»: «Вечер. И. Минц – в сапогах, лысый, веселый и такой оптимистический, что даже непонятно – откуда? Все хорошо – немцев окружили и раздавили у Сталинграда, скоро (намеки!) союзники изменят позицию и, развязавшись в Африке, – должны будут развивать свои действия и высаживаться в Италии или на Балканах» (с. 217).
Автор создает образные портреты, в которых показываются яркие детали, транслируются впечатления, которые производит тот или иной герой, штрихами, но очень точно передается отношение к тому или иному человеку: «Вечером пришел Н. Никитин, – смирный, потерявший все свое нахальство былое и уверенность, голодный Андроников, сонный, и с жадностью евший хлеб, Б. Д. Михайлов в сапогах и брюках с наколенниками, рассказывавший, как пять суток шли две армии из окружения, как, спеша на спектакль группы вахтанговских актеров, его знакомый капитан наскочил на мину и взорвался» (с. 189), «Выступал рано по радио. Восторженный, восхищенный всем Орлов и важный, точно жующий ананас, А. Шварц» (с. 299), «Получив “наследство”, Е. Петров зажил славно, все (точно рассчитал, – но задел какой-то аппарат и разбился. Это, наверное, очень обидно; все равно, что быть убитым кирпичом. Он был очень исполнительный. Когда нас увозили из Москвы, он называл Сталина презрительно “Усачом” и в голосе его звучала уверенность, что у Сталина ничего кроме усов не осталось. Тем не менее – он исправно ходил на службу к дураку Лозовскому, наверное, и сейчас кажется, что не было человека умнее и дальновиднее Е. Петрова» (с. 166), «Вечером неожиданно появился Уткин, важный, гордый, с выпяченной грудью. Оказалось, сразу же, что он все знает, – но не хочет говорить, все предвидел и предвидит, – но “по обстоятельствам” вышестоящим не может нас дураков посвятить в эти предвидения, что он смел, чист и т. д... Временами казалось, что это не человек, а плохо сделанный персонаж из плохой пьесы» (с. 167).
Многие дневниковые записи посвящены описанию жителей города, соседей и коллег. Под пером писателя рождается портретная галерея современников: «Жанна Финн, наша соседка, говоря по телефону с Москвой, сказала, что Валя (жена Е. Петрова) давно бы встала с постели, но боится выйти, такое у нее ужасное окружение в доме. Какова? Приблизительно то же, что говорил Фадеев, когда обвинял меня в дезертирстве из Куйбышева. Им бедным так трудно выйти в люди!..» (с. 109), «Сценарист Туляков, человек изжеванный кинематографией, но настойчивый. Впрочем, от кинематографистов только и остается в конце концов одна настойчивость. Между прочим, Радыш сказал, что Лукову поручено ставить Московские ночи. Теперь мне кажется понятной сухость Погодина. Он стеснялся? Ему казалось, что он обижает меня, беря Лукова. Или мнение слишком тонко?» (с. 54), «Знакомый, две недели назад приехавший из Ленинграда, рассказывал, что в феврале был день, когда в Ленинграде умерло от голода 30.000 человек, – и это только зарегистрированных! И люди все-таки не эвакуируются, потому что им не жаль города, а жаль квартиры... А мне все равно... Ведь катаклизм мировой. И неужели мы не изменимся?» (с. 112).