Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Специфика жанра «комиссии» С. Залыгина
1. «Комиссия» как натурфилософское произведение. Проблема жанра «Комиссии» 23
2. «Комиссия» и утопическое Беловодье 38
3. Лебяжинский мир - утопическое пространство «Комиссии» 51
4. Дом как элемент идеального пространства «Комиссии» 75
5. Лесная Комиссия- орган справедливой власти 83
6. «Природный житель» Белого Бора. Утопический герой
«Комиссии» 93
ГЛАВА II. «Экологический роман» С. Залыгина как литературная антиутопия
1. «Экологический роман» С. Залыгина и антиутопическая парадигма романа Е. Замятина «Мы» 104
2. Человек - существо «антиприродное»? (антиутопические коллизии в «Экологическом романе») 125
3. «Ядовитый рай»: метаморфоза идеального пространства в «Экологическом романе» С.Залыгина 150
Заключение 167
Примечания 174
Библиографический список 182
- «Комиссия» как натурфилософское произведение. Проблема жанра «Комиссии»
- Дом как элемент идеального пространства «Комиссии»
- «Экологический роман» С. Залыгина и антиутопическая парадигма романа Е. Замятина «Мы»
- Человек - существо «антиприродное»? (антиутопические коллизии в «Экологическом романе»)
Введение к работе
Творчество Сергея Павловича Залыгина (1913 - 2000) - особая веха в литературном наследии XX века. Историческая достоверность и философско-этическая весомость художественного и публицистического творчества в значительной степени характеризуют этого писателя. Важнейшие моменты жизненной и творческой биографии писателя непосредственно связаны с тревогой за судьбу природы родной страны. СП. Залыгин с поразительной устремлённостью своей литературно-художественной, научно-общественной деятельности не позволил осуществиться опасным заблуждениям, антинародным акциям: повороту на юг вод Оби до полного их исчезновения в песках Приаралья, а затем ещё большей катастрофе - повороту вспять рек европейского Севера России.
Литературная известность пришла к Залыгину в 1960-е годы, после опубликования повести «На Иртыше» (1964). В 70 - 80-е годы СП. Залыгин оказывается в русле той части «деревенской прозы», которая, помимо вопросов социальных, этических, политических, была предельно внимательна к проблемам натурфилософским и экологическим. Взаимоотношения и взаимодействие человека не только с себе подобными, обществом, государством, но и с природой его окружающей, осмысление человеком своего места в живой природе занимали СЗалыгина, ВЛстафьева, В.Распутина и ранее, но в 1970 - 1980-е годы стали основой коллизий их литературных произведений («Комиссия», «Царь-рыба», «Прощание с Матёрой» и др.). Социальная проблематика не исчезала из этих произведений, но приобретала специфический характер. Как может и должно быть организовано общество, государство и их институты, каким должен быть человек, чтобы между человечеством и природой исчезло смертельное противостояние? Залыгин никогда не был чужд острой социальности. Характерно название одного из первых его рассказов - «Ссора». Столкновение, конфликт, спор, соперничество мнений, образов жизни, способов подчинения и управления - привычная тема многих его больших и малых вещей.
Даже и удачный литературный дебют в большой литературе СЗалыгина состоялся благодаря остросоциальному и полемическому очерку «Весной 1954 года», опубликованному в «Новом мире» А.Твардовского. Отношения человека и крестьянского мира, человека и власти занимают всё художественное пространство повести «На Иртыше» и романа «Солёная Падь». Название романа С.Залыгина «После бури», увидевшего свет в 80-е годы, возвращает читателя к перипетиям социальных катаклизмов России начала XX века. Однако не эти произведения оказались наиболее востребованными общественным сознанием последней трети XX века, а роман, где социальное буквально переплетено с натурфилософским, злободневное, политическое с вечным. Сплетение этих проблем не могло не отразиться на жанровой форме произведения. На смену остросюжетной повести о коллективизации и сибирскому историко-революционному роману об утопической партизанской республике («Солёная Падь», 1968) не мог прийти традиционный для русской прозы социальный роман. Поэтому жанровую структуру «Комиссии» (1976) критика сразу «заподозрила» в принадлежности к жанру не вполне традиционному для сложившейся уже «деревенской прозы», новому.
С середины 1960-х годов СП. Залыгин жил в Москве, преподавал в Литературном институте им. А.М. Горького, занимал руководящие посты в Союзе писателей СССР и РСФСР. Став в 1986 году главным редактором «Нового мира», он как бы воскресил в реальности времена А.Т. Твардовского: журнал вновь стал средоточием значительных интеллектуальных сил российской литературы. В нем в годы редакторства СП. Залыгина (1986-1998) печатались и либералы, и просвещенные консерваторы - главный редактор ценил таланты, а не принадлежность к той или иной литературной группировке. СП. Залыгин жил и писал в те годы, когда литература в России была больше, чем литературой. Еще в 1970-е гг. острота нравственной коллизии, раскрытой в повествовании об интимной, камерной жизни, высветила незаурядные возможности СЗалыгина как писателя-психоаналитика, в поисках новой любви усматривающего типичные для современного городского интеллигента попытки выхода за рамки неизбежного одиночества («Южноамериканский вари-
ант», 1973). Документально-исторический (с элементами художественной условности) «роман без сюжета» «Свобода выбора» (1996) продолжил постоянную для писателя тему народа и власти на материале предреволюционных лет России XX века. Философская повесть «Однофамильцы» (1995) посвящена проблемам преемственности в истории культуры; повести «Ирунчик» и «Уроки правнука Вовки» (обе -1997) - образцы современного бытописания, не лишенного моральной назидательности.
Залыгин оставил также путевые очерки, многочисленные литературно-критические и философско-публицистические статьи. В публицистической работе «Культура, демократия и тоталитаризм» (1997) Залыгин высказывает мысль о необходимости утверждения демократии не «сверху», а «снизу», и именно с помощью культуры, то есть, в первую очередь, с помощью национального языка и воплощенного в нем образа мыслей.
Исследованию прозы С.П.Залыгина посвящен целый ряд критических статей, очерков творчества, диссертаций [1].
В изучении творчества СП. Залыгина складываются следующие направления: биографическое, проблемно-тематическое, жанрово-стилевое. К числу первых работ о творчестве писателя относится критико-биографический очерк Н.Н. Яновского. Биофафическое и проблемно-тематическое исследование прозы СП. Залыгина продолжили работы Г.А. Колесниковой и Л.А. Теракопяна [2]. Они связывают события некоторых произведений с реальными ситуациями из жизни СП. Залыгина. Исследователи справедливо подчеркивают биофафический характер коллизий ряда произведений, да и всего творчества Залыгина. Так, характеризуя творчество писателя, Г.А. Колесникова отмечает достоверность источников, из которых сотворены его произведения: «Все созданное Сергеем Залыгиным основано на доскональном изучении материала: если история - архивов, документов, справочников, свидетельств очевидцев событий; если современность - характеров людей, проблем, которые их волнуют, и вообще жизни, познанной во время многочисленных поездок и разнообразных встреч»[3].
Убедительными и аргументированными интерпретациями этико-философской проблематики творчества СП. Залыгина являются работы А. Нуйкина, А. Гулыги. Характерно, что, будучи философом по специальности, А. Гулыга склонен видеть прежде всего философское начало и в творчестве С.Залыгина: «Писатель дышит философской атмосферой эпохи и чутко реагирует на самые сокровенные ее запросы. Интуиция, опыт, знания и здравый смысл позволяют занять правильную позицию» [4]. А.А. Нуйкин, вступая в полемику с утверждениями критиков о «непостоянстве» идейных пристрастий Залыгина, заявляет: «Он (Залыгин - С.Ф) писатель чрезвычайно постоянный в своих пристрастиях, убеждениях, концепциях, идеях. <. ..> Просто материал этот, проблемы эти настолько масштабны, сложны и важны, что ощущение какого бы то ни было «возвращения» на круги своя» действительно не возникает» [5]. А.А. Нуйкин выступает и в качестве исследователя жанрово-стилевых тенденций творчества СП. Залыгина. «Каждый персонаж, так или иначе участвующий в сюжете, или просто высказывающий одну - две реплики в ходе общего разговора, - пишет критик, - обретает под пером писателя свое, особое запоминающееся лицо, и прежде всего не за счет ярких, броских деталей, а за счет того, что случайных, ненужных для обрисовки социальной картины эпохи персонажей в указанных произведениях нет. Каждая фигура знаменует какую-то социальную силу, жизненную позицию, оттенок идеологии» [6].
Правда, истолкование даже и характерного для творчества писателя круга мотивов вызывает у залыгиноведов противоположные суждения. Так, Н.И. Черная, вопреки приведённым выше мнениям, полагает: «С.Залыгин - убежденный противник повторений, возвращений "на круги своя", эксплуатации одних и тех же тем, сюжетов, мотивов, хотя бы и принесших несомненную удачу автору на первых порах» [7].
В литературной критике значительное место отдано и характеристике специфики персонажей повестей СП. Залыгина. Так, структура повести «На Иртыше» позволила критику А. Овчаренко сделать выводы о наличии яркой индивиду-
альности каждого из её героев. «Для каждого писатель нашел свой неповторимый жест, свое слово, свою интонацию, не говоря уже о биографии в целом, так что каждый встает со страниц повести как живой, - кроме всего, повесть отличается удивительным богатством мыслей, вызываемых героями, неповторимостью форм, в которых эти мысли выражаются. Мысль - одна из ведущих доминант и в построении характеров Сергеем Залыгиным» [8]. Обратим здесь внимание на констатацию рационалистического элемента в характерологии произведений С.Залыгина.
I/ Отметим здесь, что вопрос о принадлежности натурфилософских произведений С.Залыгина к жанрам утопии и антиутопии, к утопическому вектору русской литературы в целом, ни в названных, ни в других многочисленных работах, посвященных различным проблемам творчества писателя, специально не исследовался. В современном литературоведении наметилась небесспорная, но продуктивная тенденция «анализа "деревенской" прозы как варианта ретроспективной утопии» [9]. Однако, анализ романов С.П.Залыгина в этой фундаментальной работе Н.В.Ковтун нив одном аспекте не производится.
Между тем, творчество СП. Залыгина непосредственно связано с развитием утопического вектора в общественном сознании, жанра утопии и антиутопии в европейской литературе: в его романах, повестях, рассказах, эссе, статьях актуализируется проблема технократического преобразования общества, природы и утраты ценности человеческой личности в жизни сциентистского общества и тоталитарного государства.
Степень, сила внимания С.Залыгина к утопическому дискурсу культуры, вероятно, изменялись, но само внимание было очевидно неискоренимым. Действительность XX века и попытки её художественного осмысления были истоками этого внимания. Повесть начала 1960-х гг. «На Иртыше» передала трагическую попытку осуществления утопического проекта в виде артели в селе Крутые Луки. В повести «Однофамильцы» (1995), характерной для позднего С.Залыгина, используется распространенный у Залыгина и в утопической литературе эксперименталь-
ный сюжет (герой коллекционирует сведения об однофамильцах) и восходящий к поэтике Т.Мора пространственный «социально» окрашенный образ. Почти однофамилец главного героя ПА. Бахметев - соратник НГЛернышевского, оставляет своего друга, дабы устроить на одном из «коралловых островов» Океании «коммунизм» [10]. Значимость этого эпизода усиливается Залыгиным с помощью выстроенной, но не оконченной цепочки, звеньями которой являются преемники Бахмете-ва: А.И. Герцен, Н.П. Огарев, СП. Нечаев, В.И. Ленин... Вопросы политические, в целом характерные для жанра утопии, у Залыгина превращаются в проблемы натурфилософские, возвращаются опять в сферу социально-политическую, оставляя писателя в кругу самых актуальных и самых традиционных общественных коллизий.
Развитие отечественных исследований утопии и антиутопии началось с первых десятилетий XX века. Утопия в марксистской социологии рассматривалась как «изображение идеального общественного строя, лишенное научного обоснования» [11], как стихийно возникшая, далекая от науки модель справедливого общественного устройства. Вероятно, поэтому изучение утопического дискурса с культурологических позиций стало возможно лишь в рамках специфических научных направлений, в частности, в исследованиях по отечественной фольклористике. Изучение фольклорной утопии стало реальным в 1960-е годы благодаря трудам А.Клибанова о народных социальных утопиях и К.Чистова об утопических народных религиозных легендах. Вопросы, связанные с жанром утопии, так или иначе затрагивались и в литературоведческих работах, связанных с изучением классической европейской утопии, в исследованиях, посвященных проблемам жанра и поэтики произведений НГЛернышевского, М.Горького.
Исследование утопии и антиутопии в новых условиях было продолжено в 80 - 90-е годы, одновременно с публикацией наиболее известных произведений этих жанров. В 1980 - 1990-х годах выходят работы, истолковывающие утопию как феномен специфического мышления. В некоторых работах анализируются - в контексте социокультурного развития - связи этих жанров с общественным сознанием,
парадигмой культуры и идеологией. В этом ряду находятся работы С.С. Сизова («Утопия и общественное сознание»), Э.Я. Баталова («В мире утопии»), Р.А. Гальцевой («Очерки утопической мысли XX века»), В.ШПестакова («Эсхатология и утопия»), В.А. Чаликовой («Утопия и культура», «Утопия и свобода»). Публикуются в России работы зарубежных ученых по проблемам утопиологии: «Идеология и утопия» КМанхейма, «Утопия и традиция» Е.Шацкого, антология «Утопия и утопическое мышление», содержащая труды Э.Блоха, ЛМемфорда, М. Ласки, Г.Морсона, Г.Гюнтера и других.
В 1990-е годы складываются научные центры изучения проблем и писателей, имеющих преимущественное отношение к утопическому вектору в русской литературе. Здесь необходимо прежде всего назвать действующий на базе Тамбовского государственного университета имени Г.Р.Державина, ряда российских и зарубежных университетов Международный центр изучения творческого наследия Е.И.Замятина. Выпущенная Международным научным центром изучения творческого наследия Е.И. Замятина (Тамбов) под редакцией проф. ЛБ.Поляковой серия исследований о творчестве Е.И.Замятина содержит в себе значительные работы ведущих ученых в области теории и истории жанра утопии и антиутопии [12].
В 1990 - 2000-е гг. помимо ряда докторских и кандидатских диссертаций выходят труды фундаментального свойства Б.А.Ланина («Русская литературная антиутопия»), В.Н.Евсеева («Роман «Мы» Е.И.Замятина (жанровые аспекты»), Т.Т. Давыдовой («Творческая эволюция Евгения Замятина в контексте русской литературы первой трети XX века»), Л.Геллера, М.Нике («Утопия в России»), Н.В.Ковтун («Русская литературная утопия второй половины XX века»).
Трудом обобщающего плана о русском утопизме и жанровой типологии утопии второй половины XX века является упоминавшаяся уже монография Ковтун Н.В. «Русская литературная утопия второй половины XX века». В работе главное место занимает исследование утопического вектора русской литературы второй половины XX века, и, прежде всего - «деревенской прозы» 60 - 80-х годов.
Правда, Н.В.Ковтун предельно расширительно истолковывает утопию, относя к ней самые различные произведения «деревенской прозы» - от очерков В.Овечкина до повестей ВРаспутина. Вероятно, в том числе и это не позволило ей увидеть в литературе исследуемого периода некоторые произведения, которые бесспорно заключают в себе утопический или антиутопический элемент. «Антиутопия», «негативная утопия» истолкованы в её фундаментальном исследовании как своеобразные «производные» жанровые разновидности, модификации утопического «метажан-ра». Не менее продуктивным нам представляется и то, что в дополнение к литературоведческому понятию утопии как жанра, Н.В.Ковтун вводит широкое понятие «утопический дискурс» [13], включающее в себя и жанр, и характерное направление общественной мысли, и мироощущение целой эпохи. Утопия в истолковании Н.В.Ковтун представляет собой «общеинтеллектуальный дискурс», содержание которого выявляется через противостояние совокупности приёмов, связанных с понятиями «миф», «ритуал», «эсхатология» «идеология» [14].
В близком значении понятие «утопический дискурс», наряду с понятием «утопический вектор», используется и в нашей работе. Основания для их использования дает и позиция В.КЕвсеева, который относит «утопиологию» к «междисциплинарной области в гуманитарных науках» [15]. Как и В.Н.Евсеев, Н.В. Ковтун не отрицает трактовку утопии в качестве интенции, изначально присущей человеческому сознанию в качестве мечты, желания, в качестве способа преодоления границы между искусством и жизнью, «культурным архивом» и «текущим моментом». Для нас интересно и то, что Н.В.Ковтун оказывается близким введенное Л.Геллером и М.Нике понятие «утопического поля».
В данной работе под утопией понимается «литературный жанр, в основе которого - изображение несуществующего идеального общества». Основополагающими признаками жанра утопии, по мнению Б.А.Ланина, являются: «подробное описание регулируемой общественной жизни», наличие «фигуры рассказчика, посещающего утопическое общество, и его проводника» [16].
Антиутопию истолковывают часто, и, на наш взгляд, не вполне правомерно, как «перевернутую» утопию. Антиутопия, как нам видится, представляет собой не столько, как утверждает БАЛанин, «пародию на жанр утопии либо на утопическую идею»[17], сколько произведение, в котором утопические структурные элементы и идеи переосмыслены таким образом, что становится очевидной их явная или потенциальная трагическая, негативная сущность. В этом плане более точными представляются широко используемые в современном западноевропейском и российском литературоведении понятия «счастливая утопия» (собственно утопия) и «негативная утопия» (антиутопия).
Нам близка точка зрения В.Н.Евсеева, который считает антиутопию таким же, как утопия, самостоятельным феноменом человеческого сознания. «Утопия, -пишет В.Н.Евсеев, - феномен человеческого сознания, её противоположный полюс - антиутопия» [18]. Значимой для определения антиутопии представляется и точка зрения Т.Т. Давьщовой - известного исследователя жанра антиутопии в творчестве Е.И. Замятина: «Основной жанрообразующий элемент антиутопии - спор с утопией, полемика с ней на уровне отбора обобщаемого в произведении жизненного материала, идей, проблем, характеров героев» [19]. Необходимые уточнения этих понятий имеют место и в основных главах и разделах нашей работы.
) В.Н. Евсеев не без оснований полагает, что «интеллектуальная по жанровой природе утопия отделилась от науки» [20]. Для нас это важно еще и потому, что Залыгин как писатель шел в литературу от науки. Его «Тропы Алтая» (1962) представляли собой первый опыт (не вполне удачный) научно-художественной прозы. Но размышления о сущностных вопросах бытия, облеченные часто в научно-публицистическую форму, пронизывают всё творчество писателя. Затрагивают герои и вопрос о смерти и бессмертии и, что самое характерное, он связывается с утопией. В статье «К вопросу о бессмертии» (1989) СП. Залыгин рассуждает: «Конечно бессмертие понятие само по себе утопическое, но разве утопизм не сыграл своей роли в развитии человечества? Разве он не играет её и сейчас, после того как в ряде случаев был выброшен на свалку истории? Собственно утопизм обладает одним -
единственным недостатком: он слишком горячо желает рая на земле. Но какие бы стихи, прославляющие человека и его разум, ни слагали поэты в свою любовную пору, теперь уже достаточно ясно: рай человечеству не видать никогда. Другое дело избежать ада. Вот с этой поправкой утопизм нынче необходим, может быть больше, чем когда-либо в прошлом» [21].
Характерным является и пристрастие Залыгина-читателя и Залыгина-критика к личности и творчеству писателя, безусловно и справедливо связываемого литературоведами с утопическим вектором русской советской литературы. Произведения и имя А.Платонова не только многократно упоминались С.Залыгиным, но стали и предметом его размышлений в очерке «Сказки реалиста и реализм сказочника (Очерк творчества Андрея Платонова)» [Т.6. С.335-378].
Не только публицистика, но и романистика С.ПЗалыгина, на наш взгляд, должна и может быть соотнесена с литературой утопического плана. Безусловно, дискуссионным является вопрос о преобладании утопического или антиутопического элементов в наиболее ярких произведениях писателя. «Соленая Падь» (1968) -роман об организованной в Сибири партизанской крестьянской республике - содержит в себе элементы утопии. Изолированная в силу политической конъюнктуры от остальной России, мужицкая республика живет по своим законам. В романе подробно описывается форма правления и общественное устройство партизанской республики, достоинства и недостатки её становятся предметом дискуссий и даже судебных разбирательств. В романе нет безоблачного восхищения социальным устройством Солёной Пади, но в целом изображаемое оценивается главным героем и автором позитивно, как торжество крестьянского здравого смысла, как реализация мечты о справедливом устройстве жизни. Элементы «счастливой», «позитивной» утопии здесь явно преобладают.
Но уже «Комиссия» (1976) - по многим структурным составляющим - «счастливая» крестьянская утопия - имеет своим финалом гибель главного героя, всего его дела и возможность апокалипсического развития событий. «Экологический роман» (1993), нацеленный на изображение явлений апокалипсического свойства,
включает в свою структуру в целом благополучную судьбу «проводника по антиутопии» Голубева Николая Петровича. Оказывается, что жанры (или жанровые разновидности) включают в себя элементы соответствующих «антижанров», что формально и по существу противоречит устоявшейся жанровой типологии. Хотя не только полярность, но и близость этих жанров отмечена исследователями. Так, В.Н.Евсеев, на наш взгляд, справедливо констатирует: «Утопию и антиутопию многое объединяет: тема (утопическое общество), прогностичность, пространственная или временная условность образов, их обобщенность, критицизм» [22].
Как представляется, такой противоречивый синтез присущ жанру утопии изначально. Характерная деталь: «Золотая книга» Т.Мора - родоначальница жанра европейской утопии - содержит в своей структуре элемент, который может быть истолкован как антиутопический. Порядок жизни утопийцев, подробно и детально изображаемый в «Утопии», выглядит привлекательным лишь на фоне неосуществившейся вопреки ожиданиям верующих христиан теократической утопии. Т.Мор с горечью пишет о несбывшихся надеждах англичан XVI столетия: «Аристократы и даже некоторые аббаты, люди святые, не довольствуются теми ежегодными доходами и процентами, которые нарастали от имений у их предков. <.. .> Так вот, в своих имениях они не оставляют ничего для пашни, отводят все под пастбища, сносят дома, разрушают города, делают из храмов свиные стойла. Эти милые люди обращают в пустыню все поселения и каждую пядь возделанной земли» [23]. «Овцы, поедающие людей», неумеренная жажда наживы у современников и сограждан подвигли Т.Мора искать счастливый остров. Неосуществившиеся попытки устроения земной жизни по законам христианской любви, предпринимавшиеся неоднократно в христианской истории Европы, попытки внести структурные элементы гармонии в жизнь христианских государств, имеют непосредственное отношение к утопическому дискурсу. Христианский хилиазм, милленаризм в значительной степени связаны с теократической утопией. Явление социальной (мирской, нетеократической) позитивной утопии в виде «Золотой книги» Т.Мора, «Города солнца» Т.Кампанеллы и других произведений европейской литературы было своеобразной
реакцией на эти неудачи, а с точки зрения жанровой типологии заключало в себе антиутопический элемент.
Интересным и значимым представляется и иное. Практически каждая новая утопия в европейской литературе оказывается полемической в отношении утопии, хронологически предшествующей. Уже «Город Солнца» находится в некоторой оппозиции, полемизирует с отдельными идеями «Утопии» Т.Мора. Так, в «Утопии» Т. Мора полноценным гражданам запрещено забивать животных. Т.Кампанелла, повествуя о своих «соляриях», откликается на эту деталь почти буквально: «Сначала они были против того, чтобы убивать животных <.. >, но, рассудив затем, что одинаково жестоко убивать и растения, также одаренные чувством, и что тогда пришлось бы им умирать с голоду, они уразумели, что низшие твари созданы для высших» [24]. Своеобразная скрытая полемика и с «Утопией», и с «Городом солнца» имеет место и в романе Н.Г.Чернышевского «Что делать?». Действие «Четвертого сна Веры Павловны» происходит вовсе не в «южных морях», и не на острове, а на преображенных землях России. «- Неужели это наша земля? Я слышала нашу песню, они говорят по-русски. - Да, ты видишь невдалеке реку, - это Ока» [25]. В этом диалоге персонажей Чернышевского заключена его реплика в давнем споре авторов утопических проектов о возможности построения гармонических сообществ в условиях реального этноландшафта.
«Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии» А.Чаянова, написанное в то время, когда утопический «социальный проект» начал активно реализоваться, изображает будущее России в виде процветающей «типичной русской деревни севера» и содержит в себе активную полемику с представлением об урбанистическом «рае» как цели этого проекта.
Поэтому, на наш взгляд, утопия исторически включает в себя и элементы своей жанрово-видовой «противоположности», своего «антижанра» - антиутопии. Преобладание того или иного элемента дает возможность для отнесения литературного произведения к конкретным жанровым разновидностям утопии или анти-
утопии. Этот феномен позволяет говорить и о причинах, предпосылках присутствия антиутопических деталей в утопическом произведении и утопических элементов в антиутопии.
Так, характерным элементом антиутопий стал мотив возмездия за насилие над природой. Он отчетливо звучит в прозе и драматургии Л.Андреева («Проклятие зверя», «Царь-голод»), романах и повестях Е.Замятина, М.Булгакова, А.Платонова, Дж.Оруэла и многих других. Но он имеет место и в «Утопии» Т.Мора. Как и в антиутопии XX века, этот мотив приобретает оттенок апокалипсический: «Дело в том, что после умножения пастбищ бесчисленное множество овец погибло от чумы, как будто этот мор, посланный на овец, был отмщением свыше за алчность их владельцев». Невоздержание, забвение христианской аскезы, по Мору, являются путем к гибели. Более того, некоторые идеи Т.Мора как бы предваряют горькие раздумья и интенции русской «деревенской прозы» второй половины XX века: «Уничтожьте эти губительные язвы, постановите, чтобы разрушители ферм и деревень или восстановили их, или уступили желающим восстановить и строить» [26].
В основе залыгинской утопии - жизнь природная, традиционная, крестьянская, жизнь в соответствии с законами природы, её «природным разумом». «Антигеройство», отсутствие «экологической психологии», слепая вера в технический прогресс, переориентация ценностей с нравственно-этических на материально-потребительские, предкатастрофическое состояние биосферы и ноосферы являются для Залыгина составляющими антиутопической модели мира.
Рассуждая о различных резких поворотах в творческой жизни С.Залыгина, критик Л.Теракопян пишет: «Можно ли сказать, что "Экологический роман" - неожиданная ступень в творческой эволюции художника? Можно. Только следует учесть, что неожиданности для него - дело привычное. Это не исключение, не из ряда вон, а норма, традиция. Его кредо - постоянное самообновление, его установка - "неизведанное не только для других, но и для самого себя". Не закрепление наработанного, привычного, но открытие новых возможностей - жанровых, тематиче-
ских, стилевых. А, в общем-то, Залыгин давно уже приучил читателя к своим метаморфозам, к своей непредсказуемости» [27]. От утопии С.Залыгин внешне неожиданно переходит в конце творческого пути к антиутопии. Однако эта неожиданность сугубо внешняя, за ней - скрытые тенденции, наметившиеся в прозе С.Залыгина еще 1960 -1970-х годов.
\ Появление в творчестве Залыгина произведений утопических и антиутопических, как мы полагаем, вполне обоснованно, так как эти жанровые разновидности помогают писателю высветить насущные проблемы прошлого, современности и отдалённого будущего. Литературная и общественная деятельность писателя была направлена на сохранение природного порядка жизни, для достижения этой цели он прилагал все усилия. Сохранить природную гармонию для грядущих поколений считает своим долгом не только сам автор, но и главные герои его произведений. Характерно, что попытка сохранения природного порядка бытия уже изначально связана с утопическим вектором и может быть соотнесена с утопией как литературным жанром. Так, философ И.В. Крайченко полагает: «Концепция стабилизации и сохранения биосферы «вечно» является утопией» [28]. Правда, здесь слово «утопия», как и в целом ряде других источников, используется не в терминологическом значении, а это, в свою очередь, усложняет наше исследование.
Актуальность исследуемой проблемы обусловлена необходимостью определения жанровой природы залыгинской натурфилософской прозы для адекватного истолкования и понимания её поэтики, социально-этической значимости художественного слова писателя.
Жанровая форма «Комиссии», «Экологического романа», как и некоторых других произведений С.Залыгина, представляет собой самобытное и оригинальное явление. Вероятно, поэтому различные суждения критиков о жанрово-стилевой манере писателя интересны и точны настолько же, насколько они в большинстве своём не лишены полемических моментов.
Несмотря на имеющий место довольно обширный список исследований творчества писателя, следует отметить, что лишь с относительно недавнего времени критиками отмечаются утопический и антиутопические аспекты в творчестве С.П.Залыгина. Развернутые доказательства, которые бы ставили прозу С.Залыгина в ряд утопий или антиутопий, и в этих немногочисленных работах практически отсутствуют. Так, наблюдения над жанровыми особенностями залыгинской прозы занимают определённое место в работах И.А. Дедкова, который увидел в «Комиссии» «трагедию утопической надежды» [29]. Антиутопический характер некоторых произведений Залыгина констатирует О.Славникова [30]. К.Д. Гордович признает наличие антиутопических тенденций в «Экологическом романе» [31]. В статье о формировании явления «экологической прозы» в русской литературе второй половины XX века указывает на антиутопические элементы «Экологического романа» П. А. Гончаров [32].
Однако, как уже отмечалось, фундаментальных и просто обстоятельных работ, анализирующих принадлежность «Комиссии» и «Экологического романа» к утопическому вектору, к жанровым разновидностям утопии и антиутопии, пока нет.
Этим обусловлена научная новизна и актуальность предпринятого в диссертации исследования. В диссертации впервые в отечественную утопиологию вводится на основе системы аргументов зрелая и поздняя натурфилософская проза С.Залыгина. Научная новизна диссертации состоит также в том, что в ней впервые жанровая принадлежность «Комиссии» уточняется как роман - природная утопия, а «Экологический роман» идентифицируется как разновидность технократической антиутопии.
Объектом исследования диссертации является жанровая и жанрово-видовая специфика творчества С.П.Залыгина, романов «Комиссия» и «Экологический роман».
Предметом исследования диссертации является утопический вектор романов «Комиссия» и «Экологический роман» СП. Залыгина, диалог утопии и антиутопии в натурфилософской прозе писателя.
Цель исследования заключается в том, чтобы уточнить жанровую специфику романов «Комиссия» и «Экологический роман» СП. Залыгина, обозначить функцию элементов утопии и антиутопии в этих натурфилософских произведениях.
Задачи, стоящие перед автором диссертации, связаны с целью исследования:
- уточнить жанровую природу романа «Комиссия» и «Экологического ро
мана»;
определить место натурфилософской прозы С.Залыгина в утопическом контексте русской литературы 19-20 веков;
проанализировать связь романов СЗалыгина с некоторыми утопическими и антиутопическими произведениями русской и европейской прозы;
- выделить, идентифицировать элементы жанра утопии и антиутопии в романе «Комиссия»;
- охарактеризовать антиутопическую доминанту «Экологического рома
на»;
- проанализировать жанровое «родство» романа «Комиссия» и «Экологиче
ского романа» с другими произведениями С.Залыгина и русской прозы последней
трети XX века.
Целью и задачами обусловлен выбор метода исследования, который соединяет сравнительно-типологический, историко-функциональный, биографический и культурологический способы интерпретации творчества писателя.
Выдвигаемая в диссертационном исследовании научная гипотеза заключается в следующем: В натурфилософской прозе СП. Залыгина 1970 - 1990-х гг. актуализируются проблемы, идеи, мотивы, образы, принципы сюжетостроения и иные структурные элементы жанров утопии и антиутопии. Структура романа «Ко-
миссия» представляет собой эпическое повествование в целом утопического характера. Отдельные (в том числе - значительные) коллизии, образы и детали «Комиссии» соотносятся с антиутопическими. «Экологический роман» представляет собой реализацию жанра антиутопии в утопическом векторе и творчества СП. Залыгина, и русской литературы в целом. Автобиофафический характер «Экологического романа» позволяет представить сложную эволюцию натурфилософии и «экологической психологии» автора.
Основные положения, выносимые на защиту:
В романах «Комиссия», «Экологический роман», как ранее в повести «На Иртыше» и в романе «Соленая Падь», намечается стремление автора подвергнуть художественному осмыслению основные идеи осуществлявшегося в России социального проекта, созвучного с утопией. Деревня Лебяжка - основа идеального то-поса «Комиссии». Её история, пространственные составляющие образа, её «законы и правила стояния» восходят к образу легендарного утопического Беловодья. Лебяжка, опекаемая Комиссией, становится в романе моделью идеального общественного устройства на офаниченном пространстве, как и сама Комиссия оказывается в романе образцом справедливой власти.
Роман «Комиссия» представляет в общем и целом позитивную (несмотря на трагический финал) природную утопию. В традиционной, патриархальной крестьянской организации власти, отношений между людьми, между человеком и природой Залыгин видит путь к решению кажущихся неразрешимыми социальных и экологических проблем. «Природная» утопия, гармония в природе, по мысли Залыгина, должны стать и становятся в «Комиссии» моделью, своеобразным идеалом организации общественной жизни.
Синтез историко-социального (история заселения Сибири старообрядцами и прочими, события начавшейся фажданской усобицы) со сказочно-утопическим (предание о «старцах» и «полувятских», различные «сказки») не толь-
ко воссоздаёт утопическую идеологию, но и создаёт необычную для «деревенской прозш жанровую модификацию романа - роман-утопию, ретроспективную традиционалистскую утопию. Основанием для отнесения «Комиссии» к жанру утопии оказывается и Никола Устинов - крестьянский философ, «лучший мужик» и «природный житель» деревни Лебяжки, главный герой романа, являющийся глашатаем авторских идей и «проводником по утопии».
В «Экологическом романе» писатель утверждает представление о том, что попытки немедленного осуществления технократического утопического проекта, несогласованность человеческой деятельности с «природным разумом» и беспечное потребительство неизбежно ведут к реализации апокалипсического варианта развития цивилизации. В этом плане «Экологический роман» созвучен по системе идей, по функции ряда элементов структуры, по стилистике антиутопическим произведениям русской и западноевропейской литературы, в том числе и роману Е.Замятина «Мы», являющемуся признанным образцом жанра антиутопии в литературе XX века.
В «Экологическом романе» Залыгину не пришлось «сочинять» внешнюю фабулу своей антиутопии. Остро критически осмысленные элементы утопического проекта, реализовавшегося в действительности 1930 -1980-х годов, стали основой повествования этого романа. Идеальное пространство утопии сменяется здесь образами, отражающими торжество технократической цивилизации над гибнущими «природными объектами» России, всего мирового сообщества. Утопия, обернувшаяся Чернобылем, - главная метаморфоза романа, организующая его повествование.
Пространственные образы («утопия-сад», «город-сад»), модель идеальной справедливой власти, тип «природного» человека трансформируются в «Экологическом романе» в свои противоположности. Вместе с тем утопический по своему генезису образ идеального героя, «природного» человека Голубева, остается
контрастным по отношению к другим, антиутопическим по своей сути элементам композиции «Экологического романа».
Методологической и теоретической базой диссертационного исследования являются труды известных литературоведов, историков литературы и культуры, теоретиков литературы, философов, таких как А.Н. Афанасьев, Н.А. Бердяев, В.И.Вернадский, И.А. Ильин, К.Г.Юнг, В.В.Виноградов, М.М. Бахтин, Д.С. Лихачев, Ю.М. Лотман, Ю.Г. Круглов, Н.В. Корниенко, В.Е. Хализев и др.
Также автор опирается на работы отечественных исследователей жанра утопии и антиутопии, творчества СП. Залыгина, современной прозы - Б.А. Ланина, Л.В.Поляковой, Т.Т.Давыдовой, В.Н.Евсеева, Н.В.Ковтун, Н.Н.Яновского, ИАДедкова, А.А.Нуйкина, Л.А.Теракопяна, ГА.Колесниковой, Н.Р.Скалона, ПА. Гончарова и других.
Теоретическая значимость работы заключается в уточнении жанровой классификации русской прозы 1970 - 1990-х годов, жанрово-видовой принадлежности натурфилософской прозы С.П.Залыгина 1970 - 1990-х годов, в уточнении теоретических аспектов жанровых разновидностей утопии и антиутопии.
Практическое применение.
Результаты научного исследования могут быть использованы при чтении курса «История русской литературы», специальных курсов по истории и теории литературы.
Апробация диссертационного исследования.
Основные положения и отдельные проблемы исследования обсуждались на заседаниях кафедры литературы Мичуринского государственного педагогического института, на научно-практических конференциях. Результаты исследования стали основой для двух глав коллективной монографии, представлены в сборниках научных работ, опубликованы, в том числе и в реферируемом издании.
Структура и объем работы.
Работа состоит из введения, двух глав, заключения, примечаний, списка использованной литературы.
Введение содержит в себе обоснование темы, актуальности и новизны исследования, краткий обзор литературы по теме, определяет методологию исследования, его цели и задачи.
В первой главе «СШЦИФИКА ЖАНРА «КОМИССИИ» С. ЗАЛЫГИНА» представлена краткая история изучения романа, подвергаются анализу легендарно-утопическая основа романа, элементы идеального утопического пространства и герой-идеолог произведения.
Вторая глава «"ЭКОЛОГИЧЕСКИЙ РОМАН" С. ЗАЛЫГИНА КАК ЛИТЕРАТУРНАЯ АНТИУТОПИЯ» посвящена исследованию трансформации и функции утопических и антиутопических элементов в структуре литературного произведения, проводятся параллели с другими феноменами современной литературы.
Заключение содержит выводы по всему диссертационному исследованию.
Основное содержание работы изложено на 181 страницах. Список использованной литературы включает 260 наименований.
«Комиссия» как натурфилософское произведение. Проблема жанра «Комиссии»
Известно, что СП. Залыгин видел себя писателем, прежде всего, традиционным. Наиболее значимыми своими вещами к концу 1970-х годов писатель считал три - «На Иртыше», «Соленую Падь» и «Комиссию». По его убеждённому мнению, в этих произведениях поставлена задача, которая решается «всей нашей так называемой «деревенской» прозой: свидетельствовать о том, как было»[1]. Стремление писателя «свидетельствовать о том, как было», является не только целью памяти, но и имеет иную, сокровенную цель. В соответствии с ней человек должен осознанно осуществлять свой жизненный путь, продолжая традиции предков, которые сохранили, сберегли для него не только письменные исторические свидетельства своего бытия, но и живую, чистую, естественно существующую природу.
В «маленькой повести» «Уроки правнука Вовки» (1997), предельно упрощая для детского восприятия свои суждения, прадед Юрий Юрьевич объясняет феномен «деревенской прозы» реакцией на окончание «прошлого» - эры Пушкина и Толстого, которые вместили в себя великую культуру. Забвение её традиций, по мнению СЗалыгина, тем более агрессия в её адрес, свойственные Гражданской войне, были окончательно изжиты лишь «деревенской прозой». «Вдруг появляются люди, которые сказали: нет и нет! Человеческий порядок хоть и через многие десятилетия, а должен быть восстановлен: пушкинские и толстовские времена должны быть не то чтобы восстановлены, нет, что было - то прошло, но проводить прошлое надо с великим сочувствием, с пониманием» [2]. - Здесь находится во многом ключ к истолкованию не только деревенской прозы, но и жанровой специфики «Комиссии». Это произведение, обращенное в прошлое. Личность в «Комиссии» показана во всей полноте её отношений с изменяющимся миром и обществом, концепция действительности произведения выглядит и является завершенной и целостной (упоминания Пушкина и Толстого не случайны и с этой точки зрения), поэтому мы вправе говорить о его романной структуре. Направленность ретроспективной утопии как жанра, характерного для деревенской прозы, обозначена в цитированном фрагменте Залыгиным тоже предельно отчетливо.
В своё время АЛаянов, изображая Россию в качестве страны, где торжествует «крестьянская утопия», писал: «Нам были не нужны какие-либо новые начала, наша задача состояла в утверждении старых вековых начал, испокон веков бывших основою крестьянского хозяйства» [3]. Заметим здесь, что «вековые начала» Чаянова включают в себя ценности и экономического, и этического планов. «Деревенская проза», в силу жесткости условий реализации «социального проекта», не могла так открыто декларировать свои ценности в момент своего расцвета, но они были и без того предельно прозрачны.
«Деревенская проза», становление которой приходится на 1960-е годы, представляет собой, по справедливому убеждению Н.В. Ковтун, «своеобразный ответ на разочарование в технократическом, рационалистическом пути развития страны, попытку обретения утраченного "лада" через возвращение к истокам национальной культуры, патриархальным заветам .. . предпринимается попытка восстановления христианского образа мира и человека» [4]. В 1970-1980-е гг. идейно-тематическую и социально-этическую специфику «деревенской прозы» подвергли тщательному анализу Л.А. Аннинский, Л.А. Теракопян, В.А. Сурганов, А.Ф. Лапченко [5]. Помимо прочего, в их работах отмечалось внимание «деревенщиков» к народному герою, к персонажу, воплотившему в себе этический и эстетический идеал нравственно совершенного человека. В числе писателей, которым эта задача оказалась по силам, был отмечен и СП. Залыгин, его повести и романы.
Название романа «Комиссия», по мнению его автора, «может быть, и не очень литературное, но .. . точное, потому что речь идет действительно о лесной комиссии, созданной мужиками для охраны ленточного бора, и потому, что комиссия - это ещё и в смысле назначения человека, в смысле поставленной им перед собой задачи - тоже звучит»[6] «Комиссия» как «задача», ответственность, актуализирует то архаичное значение этого слова, которое было представлено ещё в комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума»: «Что за комиссия, Создатель, быть взрослой дочери отцом!» «Задача» романа, как и его героев и его автора, является предельно ответственной: уберечь природу от разорения человеком, уберечь человека от разорения природного в нем самом и ответить на вопрос, может ли человек выстроить гармонические отношения с природой.
Ситуация осложняется тем, что автор романа, являясь профессиональным писателем, остается и профессиональным ученым, специалистом-гидрологом, знатоком экологических процессов и проблем. Научное, философское знание, переплетаясь с этическими оценками и эмоциональными переживаниями Залыгина, создает сложное художественное единство литературного произведения. Гармоническое единство логического и художественного, имеющее место в залыгинской «Комиссии», во многом объясняется установкой самого автора: «"Комиссия" - это роман образов, как и большинство из того, что я пишу. Для меня литература всегда была мышлением в образах. Это определение я принимаю, ему я и служу. Мышление живет вместе с человеком» [7].
Интересно, что жанры утопии, а затем и антиутопии оказались в наилучшей степени представленными у той части писателей, которые демонстрируют причастность к рационалистическим формам миромоделирования, а некоторые из них получили признание и в качестве профессионалов научной мысли (Т.Мор, Т.Кампанелла, Н.Чернышевский, Н.Богданов, Е.Замятин, М.Булгаков, АЛаянов, С.Залыгин и др.). Соединение логически-научного с логически-художественным оказывается для них, вероятно, естественным и органичным. В случае с ученым-художником С.Залыгиным и его «Комиссией» мы имеем дело с подтверждением обнаруженной закономерности: утопия является во многом плодом художественно-логического созидания, где логика научного знания важна не менее достоверности и органичности художественного образа.
В этом убеждены и теоретики жанра утопии и антиутопии. Так, ЕШ.Евсеев аргументировано утверждает: «Утопия перешла в разряд литературы, но сохранила свойства маргинальности. Она использовала игровые качества искусства, условность образов, занимательность рассказа .. . . С другой стороны - слабая интрига или её отсутствие, трактатное - описательное - изложение новой социальности, защищающий ее истинность риторический диалог, и такие же герои - риторические фигуры, не живые люди, а рупоры авторских идей» [8]. Однако многое в этом рассуждении противоречит структуре романа С.Залыгина. Причиной этого является сложная, синтетическая природа «Комиссии», в которой природная утопия органически сплавлена с динамичным романным повествованием. Жанровая структура романа по определению конфликтна по отношению к утопической описательности. Судьба (личная, семейная, общественная) Николая Устинова, имеющая трагическую развязку, привносит в роман не свойственный утопическому повествованию антиутопический элемент.
Дом как элемент идеального пространства «Комиссии»
Дом - обязательный элемент структуры, художественного пространства утопии. Дом соединяет человека с другими людьми, миром, с окружающей природой, дом отделяет место обитания одного человека от личного пространства другого, поэтому его изображение в утопии (жанре «внимательном» к принципам, механизму и деталям устройства общественной и индивидуальной жизни человека и социума) не может быть проходным. В столице Утопии Амароуте «здания отнюдь не грязны .... К задним частям домов на всем протяжении улицы прилегает сад .. . . Нет ни одного дома, у которого бы не было двух дверей: спереди - на улицу и сзади - в сад. .. . Сады они ценят высоко». Чуть далее Т. Мор вновь возвращается к описанию домов утопийцев: «Каждый дом бросается в глаза своей формой и имеет три этажа. Стены построены снаружи из камня, песчаника или кирпича, а внутри полые места засыпаны щебнем. Крыши выведены плоские и покрыты какой-то замазкой, ничего не стоящей, но такого состава, что она не поддается огню, а по сопротивлению бурям превосходит свинец. Окна от ветров защищены стеклом, которое там в очень большом ходу» [1]. Утопический дом, как и город, одновременно является садом. Здесь и ассоциация с садом райским, в котором можно усмотреть истоки этого архетипического образа, здесь и истоки последовавших за моровской «Утопией» образов утопических домов.
В романе НГ.Чернышевского рисуется несколько иное идеальное пространство, устроенное разумом и волей человека: «Здание, громадное, громадное здание, каких теперь лишь по нескольку в самых больших столицах, - или нет, теперь ни одного такого! Оно стоит среди нив и лугов, садов и рощ. Нивы - это наши хлеба, только не такие, как у нас, а густые, густые, изобильные, изобильные .. . . Чугун и стекло, чугун и стекло - только. Нет, не только: это лишь оболочка здания; это его наружные стены; а там, внутри, уж настоящий дом, громаднейший дом: он покрыт этим чугунно-хрустальным зданием, как футляром .. . И повсюду южные деревья и цветы; весь дом - громадный зимний сад» [2]. -Вероятно, время, развитие материальной культуры вносили свои поправки в представление об идеальном жилище, а соединение дома и сада оказалось близким русской ментальности. Позднее такое соединение двух образов стало основой синтеза, органического слияния двух жанров - идиллии и социальной утопии. Результатом этого синтеза стала природная утопия «деревенской прозы» 1960 - 1980-х годов.
В соответствии с народными представлениями, бог-громовержец и «послал с неба молнию, возжег ею на земле огонь и устроил первый очаг» [3]. Сакральное восприятие очага стало, по мнению А.Н.Афанасьева, основой обожествления жилища: «Очаг домашний был самое священное место, от него религиозный характер перешел на все жилище» [4]. Помимо этого, в народной культуре дом - средоточие основных жизненных ценностей, счастья, достатка, единства семьи и рода. «Его важнейшая функция - защитная, поскольку дом противопоставляется окружающему миру как пространство закрытое открытому пространству, безопасное - опасному, внутреннее - внешнему» [5].
Дом как воплощение индивидуального представления об идеальном пространстве может выступать в функции символа утопических проекций, как коллективных, так и личных. Понятия «дом» и «утопия» относятся к общим категориям концептуального восприятия культуры. Дом может быть охарактеризован в качестве модели идеального утопического пространства. Следует отметить, что в литературе дом не обязательно является носителем подобной символической или моделирующей функции. Это зависит от авторского замысла, литературного контекста. Взаимосвязанность этих понятий объясняется спецификой функционирования в окружающей среде. «Образ дома возникает и функционирует благодаря своей архе-типической отграниченности от окружающего мира - хаоса»[6].
Неспешные описания жилищ и быта обитателей острова Утопия, подробности ландшафтов, архитектуры и интерьеров жителей утопического «здания» романа Чернышевского, подчеркнутая значимость деталей «эллингов» и «квартир» замятинских «нумеров» позволяют говорить об особой нагрузке образа дома в литературе утопического дискурса. В «деревенской прозе», соотносимой, как уже отмечалось, с утопической литературой, образ дома приобрел помимо прочего еще и мифологические очертания. Именно таковы абрамовские, астафьевские, распутинские избушки, избы, дома. Они не только организуют жизнь и быт ныне в них живущих домочадцев, но и представляют собой олицетворение мистического (материального и духовного) присутствия предков в реальной жизни. Дом как воплощение индивидуального пространства в контексте утопической проекции представлен СП. Залыгиным в романе «Комиссия».
Пространство романа являет собой своеобразную формулу: «мир - дом - я», сущность которой заключается во взаимозависимости компонентов. Универсальность формулы позволяет определить жизненную позицию героя, его взаимоотношения с окружающим миром. Восприятие мира личностью, формирование устойчивых отношений и связей, как семейных, так и социальных, отчетливо просматривается в произведении через образ дома.
Вероятно, для определения жанровой специфики произведения, для истолкования его философии необходимо определить степень влияния концепта дома на мировоззрение, бытовой уклад, отношения между жителями села Лебяжка, на формирование, становление личности и судьбу героя «Комиссии». Образ дома в романе многогранен. Неслучайно автор знакомит читателя с жилищем почти каждого из героев романа - Панкратовых, Устинова, Круглова, Прутовских, Сухих, Кудеяра и др. С помощью этого приема автор дает возможность проникнуть в личный мир персонажа, понять его мировидение.
Используя образ дома как «ключ» к раскрытию мира личности, автор дает возможность познакомиться с индивидуальными характеристиками героя. Уже в начале произведения, в обращении Петра Калашникова подчеркивается гостеприимство хозяев, согласившихся принять у себя лесную комиссию. «Товарищи и граждане! eны комиссии и другие присутствующие! И особенно сказать - хозяин и хозяйка этого дома, который вы к нашему появлению вычистили и вымыли, что все видят - в дому нынче блестит и сияет так, как к самому большому празднику не блестит и не сияет!» [Т.З. С.228]. Такое описание дома Панкратовых сообщает не только о желании хозяев помочь обществу добрым приёмом, угодить высокой Комиссии, но и об их стремлении создать «лучшим людям» Лебяжки домашний уют, дать почувствовать присутствующим заботу и тепло семейного очага.
В особенности это должен был почувствовать и оценить Никола Устинов, потому что именно в его присутствии кроются истоки гостеприимства Зинаиды Панкратовой. Никола Устинов - предмет несбывшихся надежд и герой так и не осуществившейся мечты Зинаиды. Возобладавшая в жанровой структуре романа утопическая тенденция проецируется здесь и на личные отношения персонажей.
Обращаясь напрямую к описанию дома Панкратовых, автор использует символическую образность. Символически-метафорические детали останавливают на себе внимание: «На окнах занавесочки, так, будто бы снегом затянуло как раз до половины эти окна, а стекла в них не сразу можно угадать - есть ли они или их нет, и только прозрачный воздух застыл неподвижно в оконных переплетах» [Т.З. С. 228]. Здесь автор акцентирует внимание на изображении деталей интерьера, на первый взгляд, имеющих сугубо бытовое значение. Но, необходимо заметить, что Залыгин изображает детали первого заседания комиссии, а в этом случае подробности описания имеют предположительно символический характер, поскольку для героев «Комиссии» актуальны не только предания и «сказки» из истории Лебяжки, но и генетически восходящее к мифологии представление о магии начала дела, события, действия.
«Экологический роман» С. Залыгина и антиутопическая парадигма романа Е. Замятина «Мы»
В литературоведческих исследованиях высказывались предположения, что антиутопические тенденции существовали в русской литературе ещё в 19 веке [1]. Отметим, что расширительное толкование жанра («метажанра») утопии, имеющее место в работах Н.В.Ковтун, вряд ли может быть бесспорным в отношении практически всего литературного процесса России 19-20 вв. Констатировать приверженность «метажанру» утопии и писателей-декабристов, и Салтыкова-Щедрина, и Чернышевского, и Достоевского, литературы «социалистического реализма», всей «деревенской прозы» возможно лишь под обаянием увлеченности одним аспектом анализа литературного процесса.
Заметим также, что в восприятии современного читателя некоторые детали утопий могут восприниматься как сугубо «антиутопические», как элементы структуры «негативной утопии». Так, «природная утопия» XX века склонна воспринимать природу в качестве предмета для поклонения, обожествления и т.п. Всякие опыты, эксперименты над живой природой в антиутопии XX века изображаются как результат самонадеянности и вероломства человека по отношению к природному миру. Между тем в «Новой Атлантиде» Ф.Бэкона как замечательная данность утопического идеального сообщества изображается следующее положение животных в заповедниках этой страны: «На них испытываем мы яды и иные средства, хирургические и лечебные. С помощью науки делаем мы некоторые виды животных крупней, чем положено их породе, или, напротив, превращаем в карликов» [2]. То, что авторам не только «Жень-шеня», «Комиссии», но и «Роковых яиц», «Экологического романа» показалось бы насилием над природой, изображается Бэконом с явным одобрением. Структура и идеология утопии и антиутопии подвержена изменениям, связанным с изменениями аксиологических приоритетов общественной мысли. Отличительная черта жанра антиутопии в том, что он, находясь в процессе становления, кристаллизации, не имея единой структурологической формы, способен трансформироваться, усовершенствоваться.
Характеризуя условия возникновения утопии, В.Н. Евсеев убеждает: «Феномен утопического в культуре мышления возникает тогда, когда человек находит современные ему социальные отношения несовершенными, что побуждает его хотя бы в воображении создать новый горизонт своего существования в рамках социального сообщества, мысленно уже радикально преобразованного в соответствии с новым идеалом» [3]. В продолжение и развитие этой мысли, заметим, что антиутопия, антиутопическая тенденция наиболее активно обнаруживает себя, вероятно, тогда, когда человек испытывает разочарование при виде реализации утопических проектов.
К началу XX века в русской прозе находит отражение процесс противостояния социально-экономического, политического и природного факторов. Идеи прогресса начинают противоречить существованию естественного природного мира, что обусловило появление и нарастание глобального экологического кризиса. Но, на наш взгляд, период кристаллизации жанра русской антиутопии относится к несколько более позднему времени - ко времени попыток реализации в общественной практике социально-утопических идей, ко времени появления ярких произведений Е.Замятина, М.Булгакова, АЛаянова, А. Платонова. Ріменно в эту эпоху НАБердяев в работе «Смысл истории» с горечью констатировал: «Утопии выглядят гораздо более осуществимыми, чем в это верили прежде. И ньше перед нами стоит вопрос, терзающий нас совсем иначе: как избежать их окончательного осуществления?» [4].
Своеобразным ответом на этот вопрос и стала литературная антиутопия. Характерно, что советская социология определяла антиутопию не только как жанр литературы. В «Философском энциклопедическом словаре» Э.А. Араб-Оглы давал следующую дефиницию: «Антиутопия, идейное течение современной общественной мысли на Западе, которое, в противоположность утопии, ставит под сомнение возможность достижения социальных идеалов и установления справедливого общественного строя, а также, как правило, исходит из убеждения, что произвольные попытки воплотить в жизнь справедливый общественный строй сопровождаются катастрофическими последствиями. В аналогичном смысле в западной социологической литературе употребляются также понятия «дистопия», т.е. искаженная, перевернутая утопия, и «какотопия», т.е. страна зла» [5]. Правда, в качестве примеров антиутопии на первом месте в словаре оказываются не социологи, а Е. Замятин, О.Хаксли, Дж.Оруэлл и другие авторы литературных антиутопий.
В художественной структуре романа «Мы» Е.И. Замятина литературная критика без труда увидела литературную антиутопию. Литературный шедевр уникально точно отобразил методы и результаты воздействия на общество технократического государства - оно заставило всех принять «математически безошибочное счастье», лишило всех индивидуально-личностного начала, стало реальной угрозой для природной жизни и природы человека. Утопия изначально заключала в себе мотив преобразования природы, насилия над природой, насилия не осознаваемого в качестве насилия, поскольку его использование всецело подчинено замыслу осчастливить людей. Так, даже сам остров Утопия стал островом, отделенным от других земель, благодаря приказу правителя. Это Утоп «распорядился прорыть пятнадцать миль, на протяжении которых страна прилегала к материку» Ранее «грубый и дикий народ» Утопии образован и «окультурен» своим верховным правителем. Природное в «Утопии» часто синонимично злому, враждебному.
Жанр антиутопии, получив импульс для своего развития в ситуации попытки воплощения на практике ряда идей, созвучных утопическим, в XX веке сделал все эти феномены предметом переосмысления. Новая художественная форма изначально несла в себе противостояние утопическим идеалам, запёчатлённым в многочисленных произведениях литературы. Оказавшись уже в 1920-е годы востребованным жанром, антиутопия со временем лишь укрепляет свои позиции. По мнению литературной критики, в конце XX века антиутопия актуализируется в творчестве В.Аксенова («Остров Крым», 1979), В. Тендрякова («Покушение на миражи», 1979), А. Адамовича («Последняя пастораль» 1986), В. Войновича («Москва 2042», 1986), А. Кабакова («Невозвращенец», 1988), А. Курчаткина («Записки экстремиста», 1989), Л. Петрушевской («Новые робинзоны», 1989), В.Маканина («Лаз», 1990) и других.
Попытка устроить жизнь по логически стройной схеме, пренебрегающей «природным законом», Богом, и сомнения в самой возможности, целесообразности и благотворности такого устроения всегда шли рядом. Библейская история о Вавилонской башне указывает на глубокие исторические корни и попыток столпотворения, и скепсиса в связи с непомерными амбициями человеческой воли. Если в основе природной утопии оказывается синтез социальной утопии и идиллии, пасторали и артельной, общинной модели социального устройства, то в основе негативной антитехнократической утопии оказывается эсхатологический мотив «конца света», завершения человеческой истории. Так, в упомянутой повести А.Адамовича изображается мир, переживший, видимо, ядерную катастрофу. Его обитательница, последняя женщина - «Венера рождающая», соприкоснувшись с зараженной водой, превращается в «отвратительную старуху» [6]. Она так и не стала новой Евой, заново открывающей человеческий род. Это невозможно не только для героев Адамовича. Годом раньше «Последней пасторали» увидел свет залыгинский роман «После бури» (1982 - (1986). Эсхатологический мотив «последних Адама и Евы» (раз были первые, должны быть и последние) является и в этом романе сюжетообра-зующим.
Человек - существо «антиприродное»? (антиутопические коллизии в «Экологическом романе»)
Опасения осуществления неблагоприятного прогноза развития жизни на земле стали в новейшей истории источником усиления внимания естествознания и общественных наук, искусства к этико-экологической проблематике. Благодаря такому вниманию, в современной литературе существует уникальная коллекция художественного восприятия этих насущных проблем личности, общества, природы. Русское литературоведение смогло прямо соотнести обострение экологических проблем с актуализацией жанра антиутопии. Исследователь жанра социальной утопии К.В. Чистов в связи с этим уверенно констатирует: «Опыт XX века показал, что нарушение экологического равновесия, предписывание природе своих законов и её безоглядная эксплуатация так же опасны и тоже грозят гибелью цивилизации, как и навязывание социуму теоретически измышленных законов»[1].
Философское учение В.И. Вернадского о биосфере как живой оболочке земли и ноосфере как сфере воздействия человеческого разума нашло своё отражение и в художественном мире литературных произведений, обращенных к антиприродным коллизиям современной цивилизации. Среди многочисленных явлений натурфилософской прозы особым образом выделяются роман А.Кима «Отец-Лес», повесть Г.Медведева «Чернобыльская тетрадь», повесть В.Быкова «Волчья яма», С.Алексиевич «Чернобыльская молитва», «Экологический роман» СЗалыгина.
Среди поборников природной гармонии С. Залыгин занимает особое место. Писатель-натурфилософ (именно «натурфилософом» именует себя главный герой романа С.Залыгина «После бури») наиболее точно очертил болезненные проблемы современности и обозначил основные факторы, способствующие возникновению и обострению антиприродных явлений. Исследуя жанр антиутопии, О.В. Быстрова отмечает: «XX век наглядно показал, что преобразующая деятельность человека подчас становится опасной для него самого»[2]. Однако, на наш взгляд, её утверждение, что антиутопия 1920-х годов безусловно первенствует в освещении этой негативной общественной тенденции, является не бесспорным. Предостережения о возможной гибели окружающей человека части природы слышались, по утверждению СП. Залыгина, ещё во времена Солона, предупреждавшего, «что человек может погибнуть, превращая цветущие нивы в пустыни»[3].
ОБ. Быстрова отмечает неоспоримое наличие эсхатологических элементов в «Экологическом романе» СП. Залыгина. Исследовательница пишет: «Писатель показал на страницах романа экологическую трагедию нашей страны, к каким последствиям привело желание человека повелевать»[4]. Действительно, в романе писатель говорит о том, что несогласованность человеческой деятельности с «природным разумом», и беспечное потребительство неизбежно ведут к осуществлению антигуманного варианта существования цивилизации.
Традиционная антиутопия сочетает в себе синтез художественных наблюдений и научного предвидения. Для антиутопий «характерно прогнозирование ситуации в результате развития негативных тенденций современного общества» [5]. Через авторское слово интуитивно-эстетическая восприимчивость писателя к антиприродным проявлениям в человеческом сообществе привносит в текст произведения функцию предупреждения. Эта функция, на наш взгляд, и определяет идейную самостоятельность жанра, не лишая его возможности структурной и идейной трансформации, обусловленной различиями идеостилей художников.
Антиутопическое произведение ставит человека перед проблемой смысла его существования. В творчестве С. Залыгина вопрос о соотношении жизни природы и человека звучит предельно часто. В «Экологическом романе» фиксируются, изображаются, осмысливаются коллизии «антижизни», «антиприродного» существования. Залыгин является одним из первых писателей, кто совершенно по-новому увидел окружающую природу и по-новому определил задачи литературы. В статье «Разумный союз с природой» (1987) он пишет: «Если еще недавно рассказ или повествование о природе были рассказом «биосферическим», рассказом отдохновения, когда на природе человек избавлялся от своих забот, отдыхал душой и телом, мыслью и чувством, набирался сил для дальнейшей жизни, то нынче природа требует от человека огромных ноосферических усилий для её (и нашего собственного) сохранения, она требует ноосферического рассказа, а в этой перемене мест и ролей опять-таки повинна не она, а мы с вами»[6].
Жанр «ноосферического романа» литературоведению пока не известен, однако, возможно, его элементы присутствуют в «Экологическом романе», где происходит борьба между антиприродными реалиями и биосферой, живой оболочкой земли, защиту которой считал целью своей жизни главный герой романа.
Наблюдения над природой и ее отражением в сознании человека позволили Залыгину сделать парадоксальные «лингвистические» наблюдения. «Лингвистика совершила ошибку, когда-то не захотев отличать предметы, созданные природой, от предметов, созданных людьми. Если бы не эта афера, наше сознание постоянно взвешивало бы, ощущало бы разницу между теми и другими предметами. Если бы не она, ребёнок знал бы, что «воздух» - это от природы, а «завод» - это от человека, что «улица» от человека, а «река» от природы»[С51]. Одушевленность у Залыгина имеет признак природносте, природность имеет тенденцию «материализоваться» в языке, но осознают это, к сожалению писателя, лишь единицы.
Объединяющим звеном в сюжетном сцеплении самых разных художественных картин (от строительства Асуанского гидроузла до семейных ссор, от «пятьсот первой стройки» до сцен «бесед» Голубева с Томилиным) является позиция писателя, имеющая функцию предупреждения о грозящих миру катастрофических последствиях распространения «антигеройства» по отношению к природе. Ранее уже приводилось утверждение С.Залыгина, что «идея должна служить жизни, а не наоборот» ]. Предметом изображения антиутопий и является как раз попытка построить жизнь в соответствии с «идеей», со «стройной теорией», опирающейся не на «природный разум», а на технократическую веру в конечное торжество человека над природой. В «Экологическом романе» отразились множественные попытки реализации антиприродных социально-утопических проектов. Проект Чернобыльской АЭС изначально имел множество показаний для отмены [8], но её не последовало. Залыгин показывает глубину и масштабы трагедии, результаты которой изменили природный облик «райского уголка» - города и реки Припять, Беловежской пущи, Полесья как колыбели восточного славянства в целом.
«Райский уголок» - хронотоп, восходящий к Библии, может быть истолкован в качестве своеобразного элемента жанра «природной» утопии. Истоки жанра утопии, как, впрочем, и антиутопии могут и должны быть связаны с книгами Ветхого и Нового завета. Представление о гармонии всего сущего - одно из важнейших для ветхозаветных и христианских представлений о рае. «В раю и люди и животные говорят на одном языке и живут в полном согласии» [9], - утверждает Г.Турскова.
Образы идеального пространства утопии трансформируются здесь в свою противоположность. Залыгинский антиприродный, «ядовитый рай» является диаметрально противоположным традиционным, восходящим к Библии, представлениям: «Не было здесь людей, самых страшных зверей среди зверей» [С. 85]. Утопический герой, мудрец, философ, идеолог, проводник по утопии, как правило, обретает в антиутопии совершенно иную суть, иной облик. Человек, отравивший «райский уголок» земной природы, предательски оставляет на произвол судьбы отравленные воды, поля, леса, и всех населяющих Полесье «братьев меньших». Неразумный человек как главный враг природе, а, значит, и самому себе, становится в романе предметом пристрастного анализа. Залыгин намеренно лишает человека «человечности», сближает его с животными. «Все животные и растения зависят нынче не друг от друга, но от одного единственного животного - человека» [С. 3]. Такой «зооморфизм» является своеобразной формой развенчания претензий человека на главенство в мире природы.